Великан Калгама и его друзья

Николай Семченко, 2014

О «снежном человеке» слышали все, о Калгаме – навряд ли. Этого великана придумали нанайцы – народ, живущий на берегах великой дальневосточной реки Амур. В их легендах рассказывается о великане Калгаме. Он – хозяин гор, скал и рек, ведающий пушным зверем и рыбой. Повесть «Великан Калгама и его друзья» – это сказка. Она основана на мифах, сказках и преданиях малых народов Севера. В детской литературе уже есть великаны, самый известный из которых, пожалуй, Шрек. И пока никто не знает о Калгаме, родина которого – Амур, Дальний Восток России. Возможно, вам будет интересно узнать, что кроме американского Шрека существует и российский великан Калгама…

Глава вторая, в которой медведь ходит с кувшином на голове

Неправду говорят: сила есть — ума не надо. Без здравой головы она немногого стоит. А вот даже очень слабому рассудок всегда поможет.

Хорошо, когда сильный ещё и умный. Он зря никого не обидит. Даром, что медведь могучий и голова у него большая, но ума в ней маловато. В огромном кувшине, случается, только горсточка крупы хранится. Так и соображения у некоторых — совсем чуть-чуть. А посмотришь: ух, какой здоровущий да ладный!

Как-то раз большой медведь пришёл к дому Калгамы в его отсутствие. Смотрит: во дворе стоит кувшин, и сладко пахнет из него липовым мёдом. А косолапый, известное дело, большой сластёна. Захотелось ему медка отведать. Ну, и сунул голову в отверстие кувшина. Думал: полно там мёда, а его и нет, только по стенкам размазано да на донышке чуть-чуть.

Не знал медведь: Калгама вынес посудину, чтобы её помыть. Оставил на крыльце, сам за водой на реку пошёл.

Сластёна, однако, не расстроился: принялся вылизывать сладкие остатки, да так увлёкся, что по самую шею в кувшин влез. Как это у него получилось — и сам не понял. Только вот обратно голову высунуть никак не может. Уж и так вертел башкой, и эдак, и лапами помогал — ничего не получается!

Мимо сорока пролетала. Видит: чудище стоит — туловище медвежье, а голова что-те жбан, рта нет, а ревёт басом, прямо оглушил.

Сорока так и перекувыркнулась, забыла, куда и летела. Уселась на ветку берёзы и ну стрекотать:

— Ой, смотрите все, смотрите! Никак злой дух пожаловал!

На её крик первой прибежала мышка. Встала на задние лапки, опёрлась о камушек и, затаив дыхание, уставилась на чудо-юдо.

— Страшный какой! — пискнула она. — Ты бы, тётка сорока, поменьше орала, а то он рассердится и съест тебя.

А сорока не утихает. У неё обязанность такая: обнаружит какой непорядок или опасность почувствует — тут же тревогу бить должна. За это её, кстати, охотники не любят. Увидит человека с ружьём — обязательно всей тайге о нём сообщит. Какая уж тут охота, если звери и птицы попрятаться успеют!

— А я высоко сижу, далеко гляжу, — огрызнулась сорока. — Не достанет меня чудовище. Ты бы, мышка, лучше о себе побеспокоилась. Схватит он тебя за длинный хвостик-то! Глянь, какие лапищи, а когти — глянуть боязно…

Мышка присмотрелась: и вправду страшные, на медвежьи похожие. Для неё страшнее мишки зверя нет. Ну, разве что лиса. Так от той можно и под камнем схорониться, и в глубокую норку скрыться, и меж корней дуба зарыться — попробуй, рыжая, выковыряй норушку оттуда, терпения не хватит! А медведь лапищей, как лопатой, в мгновенье ока норку разворошит. Крепкие корни ему перекусить — что морковку схрумкать. Сколько уже мышкиных сородичей, проклятый, погубил! И вообще, нет от него никакого житья ни мышам, ни колонкам, ни бурундукам, ни хорькам — всех мелких животных запугал.

— Ох, да не медведь ли это? — сообразила мышь. — Надел кувшин на голову — думает: никто его не узнает!

Косолапый услышал её — ещё громче зарычал. А сорока боязливо перепрыгнула на веточку повыше и по-прежнему своё талдонит:

— Мышь, ты слепая, что ли? Медведь шутки не любит. Зачем бы он стал кувшин на голову надевать? Злой дух, вот кто это!

Мышь обиделась, что её слепой назвали. Нюх-то она не потеряла. Чуткий у неё нос, любого зверя по запаху различит. Ну, разит медведем — и всё тут! Правда, и пчёлами тоже пахнет. Вот это обстоятельство и удивляло мышку: что же это за животное такое?

Пока она снова и снова старательно принюхивалась, прилетела птичка-синичка. Послушала сороку и мышь, сама оглядела чудище со всех сторон. Хоть и маленькая, а смелая: не побоялась к нему близко-близко подлететь. Уж медведя-то она точно узнала! Этот зверь её гнездо разорил, всех птенчиков поел. Как ни плакала синичка, как ни упрашивала медведя их пожалеть — он лишь ухмылялся в ответ, изверг! А что маленькая птичка может сделать с большим и сильным зверем? Да ничего! Разве что подлететь со спины да клюнуть. Но это медведю что комариный укус: отмахнулся и дальше вперевалку по тайге потопал. Хозяин!

— У! Супостат! — закричала синичка. — Узнала я тебя, узнала! Вон, сбоку клок шерсти выдран. Это барсук тебя цапнул, когда ты барсучонка похитить хотел.

Медведь синичку услышал, замотал горшком и жалобно попросил:

— Помоги мне, птичка-синичка! Больше обижать тебя не буду.

Синичка, может, и помогла бы ему, но как? Горшок снять — силёнок не хватит. Да и посулам медведя не поверила: ему пообещать, что два желудя проглотить. У бессовестных слова, что пузыри на луже: лопнут — и следа не останется.

Сорока с мышкой тоже наконец-то медведя узнали.

— А! Попался! — закричала сорока. — Ну, погоди, надёргаю я шерсти — гнездо устелю, всё какая-то польза от тебя!

— А я лапы ему искусаю! — пискнула мышь. — Пусть от боли попрыгает!

— Смотри, как бы он не притопнул тебя, — остерегла синица. — Давайте подождём Калгаму, пожалуемся на медведя — устроит великан ему выволочку, мало не покажется.

— Да когда-то ещё Калгама явится? — сказала мышь. — Нет уж, пощекочу я пятки медведю. Пусть помучается!

И она принялась кусать лапы медведя. Ух, как он завертелся, заподпрыгивал! Но мышь юркая, успевала увернуться от его притопов.

— Э! Смилуйся! — взревел медведь. — Знаю, ты добрая. Лучше помоги мне, никогда не трону ни тебя, ни твоих родичей.

— Так я и поверила! — хмыкнула мышь.

Сорока шерсть у медведя выдирает, синичка спину клюёт, мышь лапы кусает. Косолапый уже не знает, куда и деваться от них.

— Ну, задам я вам жару! — заругался он. — Сниму горшок с головы — держитесь! Не поздоровится вам, глупая мелюзга!

Синичка первой сообразила: обиженный медведь ещё лютее станет, совсем от него житья не будет. Уж если его наказывать, то так, чтобы навсегда отбить охоту вредить лесным жителям.

Подозвала синичка к себе сороку с мышью:

— Посоветуемся, что делать. Только тише говорите, а то он всё услышит.

Шептались-шептались и придумали-таки месть.

— Ладно, — застрекотала сорока. — Так и быть, поможем тебе. Тут неподалеку большой валун есть. Подведём тебя к нему — разобьёшь горшок об него.

— Только не забудь: обещал не хулиганить! — напомнила хитрющая мышь.

— Хорошо, — согласился медведь, а сам думает: «Погодите! Дайте только свет белый увидеть, уж я с вами расправлюсь».

— Иди на мой голос, — сказала синичка. — Я впереди полечу, путь укажу…

Пошёл медведь за синичкой вслепую. Мышка рядом бежит, подсказывает, где кустик обойти, где камушек перешагнуть или в колдобину не попасть. Сорока тоже старается, орёт во всё горло: «Направо иди, налево сверни!»

Подвели они медведя к обрыву. Под крутояром камни лежат, вода так и бурлит. Страшно!

— Ну, вот и дошли, — пропищала мышка, да как хватит медведя острыми зубками за пятку — тот и свалился с верхотуры! Чуть на Калгаму не угодил. Великан воду там набирал. А тут — шмяк! — на прибрежные валуны что-то большое, мохнатое падает, и во все стороны глиняные черепки разлетаются. Во, дела! Поставил Калгама на песок мэлоки — берестяные вёдра, удивляется: медведь лежит. Как такой осторожный и сильный зверь сорвался с крутояра? Не иначе, столкнули его оттуда.

Медведь шибко разбился. Лежит, стонет, даже лапами шевельнуть не может.

— Бедолага! — пожалел его Калгама. — Что ж ты неосторожный такой?

— Он твой горшок разбил! — застрекотала сорока. — Чего мишку-воришку жалеть-то?

— И поделом ему досталось! — добавляет синичка. — Разбойник он!

— Мы специально его наказали, — сказала мышь. — Пусть не думает: сила есть — ума не надо!

— Маленькие бывают удаленькие, — подтвердил Калгама. — А горшка мне не жалко. Другой куплю. Однако негоже раненого тут оставлять. Погибнуть может.

— И пусть! — мстительно прострекотала сорока. — Одним разбойником в тайге меньше станет!

— На всякую силу найдётся другая сила! — вторит ей синичка. — Теперь все будут знать: ум и смекалка — тоже оружие!

— Кто бы спорил? — пожал плечами Калгама. — А я другое знаю: добро всегда победит зло. Всё-таки надо медведя вылечить.

— Такой большой, а глупый! — рассердилась мышь. — Меня ещё бабушка учила: не хочешь получить зла — не делай добра, вот так!

— Да с чего ты это взяла? — засмеялся Калгама.

— Точно знаю! — подбоченилась мышь. — Всё прошлое лето только и знала, что запасы на зиму делала. Умаялась, пока всю кладовку под завязку провиантом забила. Ну, думаю, затрещат морозы, а у меня в норке сухо, тепло, еды полно — никаких забот! И что вы думаете? Постучался ко мне крот. «Пусти, хозяйка, погреться, — просит, — в моём жилище холодно, совсем замёрз». Мне не жалко, пусть согревается. А он посидел, посидел, в брюхе у него заурчало: «Голодный я, давно ничего не ел». Поняла намёк, угостила его юколой. Он всё слопал, даже спасибо не сказал. «А можно, я вот тут, в уголке, переночую?» — спрашивает. Ночуй! Вдвоём не так боязно. А утром опять: «Ох, проголодался я…» Для одной себя я, может, ничего бы и не готовила — перекусила тем, что есть. А тут — как же, гость в доме, расстараться надо, показать, какая ты хорошая хозяйка. Я ему и то, я ему и сё, доотвала кормлю. Ну, думаю, погостит, да уйдёт. Не уходит, однако, крот. А однажды пошла я на раздобытки — захотелось мороженой клюквы, она ведь всю зиму под снегом лежит, только не ленись её собирать. Возвращаюсь, и что вижу? Дверь нараспашку, ветер по норке гуляет, в кладовой — пусто, лишь несколько зёрнышек чумизы в пыли валяются. Обворовал меня крот. Вот как за добро заплатил!

— Неблагодарный он и жадный, — вздохнул Калгама. — Бывают и такие. Не повезло тебе. Но это не значит, что никому теперь верить нельзя…

Взял он раненого медведя на руки и отнёс к себе. Всякими целебными травками его лечил, ягодой лимонника кормил — она силы возвращает, живительными отварами раны смазывал. Помаленьку пришёл медведь в себя, а вскоре и совсем выздоровел.

— Спасибо, — говорит Калгаме, — выходил ты меня, спас от смерти. Век не забуду! Всё, что захочешь, для тебя сделаю.

— Не обижай зверей и птиц, — попросил Калгама. — Ничего подобного с тобой не случилось бы, если бы не вредил им.

— Понял я, всё уразумел! — закивал медведь. — Сильный должен быть добрым, как ты.

— Ну, уж! — смутился Калгама. — Я не самый сильный. И мне иногда помощь требуется.

— Рассчитывай на меня, — сказал медведь. — Я тебе тоже могу пригодиться.

На том и разошлись.