Настало времечко…

Николай Самохин, 2021

Николай Самохин (1934–1989) – замечательный русский писатель, в чьих произведениях неразделимо переплелись смешное и серьезное, лирика и сатира, социальные типы и причудливые характеры. Про Николая Самохина говорили, что он «обладает абсолютным чувством смешного». Действительно, он, как никто, умел увидеть в обыденной жизни парадокс, емкую деталь, характерную черту. При этом никогда Самохин не стремился писать собственно «юмористику», главным критерием настоящей литературы считал правду и не позволял себе ни малейшей фальши – ни ради «красного словца», ни ради «общественной пользы».

В тихом омуте

Приглашение «на иностранца»

Мишу Побойника я встретил на второй день после возвращения.

— Привет, иностранец! — обрадовался Побойник. — Сенькю вери матч! Хорош ты гусь — заявился и в кусты! А кто будет впечатлениями делиться, а? Пушкин?

— Да какие там впечатления, — попробовал отговориться я. — Всего месяц и покрутился-то за границей…

— Ты это брось, старик, — сказал Мишка. — Был в Европе? Был. И все. Имей в виду, я с тебя не слезу, пока обо всем не расскажешь. Лучше говори, когда придешь. Давай сегодня.

— Сегодня не могу, — замотал головой я. — Сегодня мы у тещи.

— Тогда завтра, — предложил Миша. — Завтра у нас пельмешки сибирские. Ты, поди, уж забыл, с чем их едят.

Я вынул записную книжку, полистал и вздохнул:

— Не выйдет завтра.

— Стыдись! — возмутился Миша, отнимая у меня книжку. — Забюрократился там, в Европах! К друзьям по расписанию ходишь…

В общем, мы сторговались на послезавтра.

— Черт с тобой! — сказал Миша. — Перенесу пельмешки!

На другой день Миша позвонил мне по телефону.

— Ну, старик! — оживленно закричал он. — Все на мази. Придут Левандовский с женой и дядя Браля. Помнишь дядю Бралю? Да знаешь ты его — он еще шапку мне переделывал.

— Дядя Браля, дядя Браля… — забормотал я. — А-а-а! Ну как же!.. Дядя Браля…

— Ты знаешь дядю Бралю? — повесив трубку, спросил я у жены. — Он переделывал Мишке шапку.

— Представления не имею, — недоуменно пожала плечами жена.

Вечером Миша позвонил снова.

— Рассказал про тебя шефу, — захлебываясь от возбуждения, доложил он. — Веришь, нет — аж затрясся человек. Без меня, говорит, не начинайте. Чувствуешь, как цена на тебя растет? Смотри, не подкачай. Приготовься вечером поработать.

Я забеспокоился.

Разложил на столе проспекты, путеводители, открытки — решил кое-что освежить в памяти. Повторил про себя несколько габровских анекдотов — ввернуть к слову.

— Ты им про Тырново расскажи, — посоветовала жена. — Как мы с бразильским ансамблем встречались.

— Вот спасибо! — обрадовался я. — Совсем из головы выскочило. А может, еще про комбинат «Плиска»? Дегустация и все такое.

— Про дегустацию, пожалуй, не стоит, — выразила сомнение жена. — Освети лучше жилищное строительство. Этот Мишин начальник — он ведь с чем-то таким связан.

— Да-да, — согласился я. — Конечно, про жилищное строительство. Как это я раньше не подумал!

Короче, шли мы к Побойнику основательно подготовленными.

— Витоша, на здраве, кибирит, — бормотал я, сжимая в кармане тезисы. — Рильский монастырь, Провадия, ракия гроздова, ракия сливова…

Миша преподнес меня гостям торжественно, как бутылку шампанского.

— Вот! — произнес он, бомбардируя окружающее пространство квантами жизнерадостности. — Вот наш иностранец! Прошу любить и жаловать!

— Бдымов, — сказал Мишин начальник, пожимая мне руку.

Дядя Браля вместо приветствия пошевелил складками на затылке — он был занят телевизором.

Миша решительно согнал всех к столу и обратился ко мне:

— Ну, старик, сразу начнешь делиться или сначала закусим?

— Э-э-э, — начал было я и нечаянно взглянул на дядю Бралю.

Дядя Браля весь набряк от нетерпения. Желудочные соки его, клокоча, подступали к красной черте. Опасаясь, что он взорвется, я сказал:

— Давайте закусим.

— Со знакомством, — торопливо прохрипел дядя Браля, опрокинул рюмку и припал к винегрету.

— Ну, давай, теперь выкладывай.

«У любви, как у пташки, крылья!..» — надсаживался телевизор.

— Не помешает? — крикнул Миша. — А то, может, прикрутим?

— М-м-м… — Я украдкой огляделся.

Волосатое ухо подобревшего дяди Брали сторожко пасло телевизор.

— Ничего, — сказал я. — Обойдемся.

— Значит, поездил? — спросил Миша. — Понасмотрелся. Ну, и как там… погода?

— Погода там нельзя сказать, чтобы… — начал я.

— А здесь — просто удивительно, что творилось, — сказал Миша. — Ну, Крым и Крым.

— До половины октября в пиджаках ходили, — поддержал его Бдымов.

— Точно. До половины, — сказал Миша. — Восемнадцать градусов в тени. Думали уж, совсем зимы не будет.

— Я в Гагры собирался, — наклонился ко мне Бдымов. — И вдруг по радио слышу — в Гаграх похолодание. В Гаграх! Представляете? Вот вам игра природы! Фантастика!

— Выходит, погода там ерундовая, — подвел итог Миша. — Зато фруктов, наверное, поели?

— Да уж фруктов, само собой, — встрепенулся я. — Уж фруктов…

— А нас здесь виноградом завалили, — сказал Миша, взглядом приглашая окружающих подтвердить. — Просто наводнение виноградное. Ходили по нему, можно сказать.

— Я в Гагры собрался, — толкнул меня в бок Бдымов. — Думаю: а леший с ним, с похолоданием, — хоть на фрукты попаду. Когда гляжу — а здесь и виноград, и груши…

— Во груши! — показал Миша, сложив вместе два десятикилограммовых кулака. — Рубль двадцать за кило. А виноград — пятьдесят копеек.

— Двадцать пять, — сказала Мишина жена.

— По двадцать пять не было, — возразил Миша.

— Вот не люблю, когда не знаешь, а суешься спорить, — взвинтилась Мишина жена. — Если я сама покупала. Возле рыбного магазина. Можем сейчас пойти к рыбному и спросить. Там продавщица — свидетельница.

В это время пришли Левандовские. Левандовский долго снимал в коридоре боты «прощай, молодость», и было слышно, как жена шипит на него:

— Ты можешь хотя бы за стенку держаться, горе луковое?

Наконец Левандовский снял боты и вошел.

— Ну, Степа, — сказал он мне, — давай все сначала.

— Погоди! — решительно остановил Левандовского Миша. — Лучше скажи — почем осенью виноград брал?

— Нашли у кого спрашивать! — презрительно фыркнула Левандовская. — Он не знает даже, почем хлеб кушает.

— Верно, — согласился Левандовский, обезоруживающе улыбаясь. — Я не знаю, почем кушаю хлеб.

— Вот почем водку жрет — это он знает!

— Ага, — сказал Левандовский и поднял на жену влюбленные глаза.

Дядя Браля, видимо, желая переменить тему, вдруг подмигнул мне и запел:

— Летят у-утки

И-и два гу-уся!..

Через полчаса мы уходили. Миша Побойник, помогая нам одеваться, говорил:

— Спасибо, старик! Спасибо, что свиньей не оказался, — пришел, порассказывал! Завидую тебе, конечно, старик. Молодец ты! Просто молодец!

Бдымов, приобняв меня за плечи, сказал:

— Теперь будем друзьями! Будем знакомыми. Не обижай нас. Меня лично. Рад буду. В любое время.

А дядя Браля искренне даванул мне руку.

Только правда

Сразу за Туапсе открылось море, и все прилипли к окнам.

— М-да, — общительно сказал толстый дядька из соседнего купе. — Рай! Не то что у нас в Сибири…

— А что у нас в Сибири? — ревниво приподняла брови Милка.

— Известно что, — сказал дядька. — Холод, глушь, тайга дремучая.

Пассажиры залюбопытствовали, окружили сибиряка кольцом.

— М-да, — продолжал дядька, легко овладевая вниманием. — Пойдешь к приятелю рюмочку выпить — держись за веревку. А то унесет к едрене-фене — милиция не разыщет.

— И милиция тоже есть? — изумилась одна из слушательниц.

— Да это я так, — махнул рукой дядька — К слову. Какая там милиция. Закон — тайга, медведь — прокурор.

Милка выскочила в тамбур и плюнула.

— Так рождаются дурацкие басни! — сердито сказал я.

Мы тут же поклялись всем рассказывать про Сибирь только правду. И уличать бессовестных вралей.

В первый же день на пляже я решительно прервал сивоусого колхозника, нахваливавшего свою Полтавщину, и громко спросил:

— А вы слышали о том, что в Сибири вызревает виноград?

Колхозник, хитро прищурившись, оказал, что про «це» он «не чув». Но зато он «чув» про бананы, которые у нас вырастают здоровенными, «як та ковбаса»…

Все кругом засмеялись и моментально утратили к нам интерес. Мы обиделись и подсели к другой компании. Здесь респектабельного вида мужчина, которого все называли профессором, рассказывал что-то интересное про Аргентину. Импресарио профессора — загорелый молодой человек в усиках организовывал слушателей. Нам он запросто махнул рукой и спросил:

— Вы откуда?

— Сибиряки, — с достоинством ответили мы.

— Ну так грейтесь, — великодушно разрешил молодой человек. — Двадцать семь в тени.

— Подумаешь! — с вызовом сказал Милка. — А у нас тридцать три!

— Мороза? — уточнил импресарио.

— Жары! — сказал я.

Молодой человек вежливо не поверил.

— У нас — заводы, — сникли мы.

— Институты…

— Миллионный город…

— На каждом углу газвода… Честное слово.

Профессор глянул на нас с досадой. Загорелый молодой человек приложил палец к губам. И все отвернулись.

Я помолчал немного и осторожно кашлянул:

— Конечно, случаются иногда… похолодания.

— Градусов до сорока пяти, — пискнула Милка.

— Запуржит, заметелит, — зловеще сказал я. — Тайга — закон…

— Вечная мерзлота, — осмелела Милка. — На двадцать пять метров в глубину.

Компания зашевелилась. Профессор отставил жаркие страны и сказал:

— Ну-ну… Любопытно.

Молодой человек махнул какой-то парочке и спросил:

— Вы откуда?

— Из Майкопа, — ответили те.

— Садитесь, — сказал наш импресарио. — Послушайте, что люди говорят.

…На следующий день мы появились на пляже, независимые и многозначительные, как индейцы. Профессор на прежнем месте врал про свою Аргентину.

— Это что! — нахально сказал я, оттирая его плечом. — Вот у нас в Сибири — глушь, дикость!

— Только сядешь чай пить, а он в окно лезет, — бросила Милка.

— Кто? — истекая любопытством, застонали бывшие слушатели профессора.

— Медведь, конечно, — сказал я. — Белый. Это если утром. А к вечеру бурые начинают попадаться. Бывает, так и не дадут чаю попить.

Знакомая личность

Я уже собирался укладываться спать, когда в купе вошел немолодой белобрысый человек с большим дорожным портфелем. Меня словно что-то кольнуло: где я его мог видеть? Удивительно знакомое лицо! Я быстро перебрал в уме всех своих знакомых, сослуживцев, вспомнил школьных друзей. Никого похожего.

Белобрысый повернулся ко мне спиной и снял плащ. При этом он исключительно знакомо шевельнул лопатками. «Сейчас достанет из портфеля “Огонек”», — подумал я.

Белобрысый достал «Огонек».

Тьфу, пропасть! Вот ведь как не повезло! Целился отдохнуть в поезде, отоспаться, так его черт подсунул! Теперь, пока не вспомню, — ни спать, ни есть не буду. Такой идиотский характер.

— Вы чего смотрите? — спросил белобрысый и придвинул поближе портфель.

— Очень знакома мне ваша личность, — ответил я. — Не могу только вспомнить, где мы встречались. Причем близко встречались, кажется, разговаривали, и будто бы даже неоднократно. В Новосибирском строительном институте вы не учились? Между сорок седьмым и пятьдесят первым?

— Нет, — покачал головой белобрысый. — Я закончил технологический факультет.

— В Москве?

— В Томске.

— Мимо, — сказал я. — Если бы в Москве… Там меня с технологического выперли в сорок шестом… Скажите, а в Арзамасе вам бывать не приходилось?

— Никогда, — сказал белобрысый. — Смутно представляю даже, где он находится.

— Между Муромом и Горьким.

— Это какой же Муром? — заинтересовался он. — Тот самый?

— Тот самый, — сказал я. — Там и село Карачарово есть.

— Ишь ты! — удивился он.

— Есть, — кивнул я. — Сохранилось. Карача… Господи! Вы в Карачах не лечились? Грязевые ванны и все такое?..

— Не лечился, — сказал он. — Мне предлагали путевку. Но тут подвернулся Трускавец…

— Когда были в Трускавце? — схватил я его за руку.

— В шестьдесят первом.

— А в шестьдесят третьем не отдыхали?

— В шестьдесят третьем я по Военно-Грузинской дороге путешествовал, — сказал он.

— Ну где же я вас видел?

Белобрысый хмыкнул и развел руками.

— Ничем не могу помочь, — сказал он и принялся устраивать постель.

Я тоже забрался на свою верхнюю полку.

Лежал там и таращил глаза.

На курсах усовершенствования в пятьдесят шестом… ни одного блондина во всей группе не было.

К Вике Сигизмундовне в день рождения, помнится, забрел какой-то незнакомый человек, пришлось милицию вызывать. Да, но этот в Арзамасе не жил…

— А, дьявол! — ударил кулаком подушку белобрысый. — Загадали вы мне загадку. Нарочно ведь самолетом не полетел, думал в дороге отоспаться…

— Хе-хе! — сказал я. — Один вы такой умный!

Он достал папиросы и зашарил на столике спички. Я протянул ему зажигалку.

— Послушайте, — сказал он. — А в Норильск вам заглядывать…

— Отпадает Норильск, — вздохнул я. — Ни сейчас, ни в дальнейшем. По причине здоровья.

— Так может, Тула?

— Не был, — ответил я.

— Ну, давайте спать, — предложил белобрысый.

Угу! Заснешь тут, как раз! Значит, он сел в Топорище. Топорище на одной параллели с Крутой Водой. В Крутой Воде обогатительная фабрика. Там директор — блондин. Недавно его в Бугры перекинули…

— А-а-а! — заорал вдруг белобрысый. — Вспомнил!

Он вскочил и схватился руками за мою полку.

— В прошлом году! В июле!

— Ну?!

— Поезд «Новосибирск — Адлер»! Вы еще всю дорогу ко мне привязывались: «где я вас видел» да «где я вас видел»! Так, между прочим, и не вспомнили.

— Фу ты! — с облегчением вздохнул я. — А ведь правильно. Там и встречались. Ну, спокойной ночи.

Я отвернулся к перегородке и моментально заснул.

Время больших снегопадов

В прошлую пятницу топчусь я на остановке, караулю такси. Голосую, как говорится. Вернее, имею желание голоснуть, если что-нибудь такое на дороге покажется — такси ли, ведомственная легковушка, допустим, или хотя бы, дьявол с ним, мотоцикл с коляской. Я уж на все готов: мороз жмет — минус тридцать с ветерком и время истекает.

Но ничего такого на дороге, как назло, нет. Идут самосвалы, панелевозы движутся, трактора колесные с прицепами, два автокрана проследовало и один артиллерийский тягач… А такси не появляется, ну хоть застрелись.

Троллейбусы, правда, время от времени подходят. Но они возле остановки не тормозят. Здесь как раз вдоль поребрика сугроб образовался метровой высоты — им нельзя тут стоять ввиду опасности транспортной пробки. Они поэтому дальше проскакивают метров на тридцать — туда, где чистое место. И ожидающие пассажиры с руганью гонятся за ними.

Только я один не гонюсь. Мне на троллейбусе тащиться время не позволяет. Я такси жду. Жду, отбиваю чечетку, уши кручу, чтобы окончательно не заледенели… А такси все нет.

Даже милиционер постовой не выдержал — подошел. Стрельнул у меня сигарету и спрашивает:

— Нездешний, что ли?

— Почему нездешний? — отвечаю. — Местный житель.

— Хм, — говорит милиционер, — а я подумал, приезжий.

— Бывает, — сочувствую я. — А в чем, собственно, дело?

— Да вот смотрю — ты вроде на такси целишься. А они, между прочим, как более свободный транспорт, сегодня кругом идут — через площадь Павловского и мимо Зяборевской бани. Не хотят в эту щелку лезть. Это троллейбусам деваться некуда — они к проводам привязанные…

— Тьфу! — говорю я тогда и голосую первому попавшему бульдозеру.

Бульдозер остановился.

Сейчас, знаете, все останавливаются. И все берут. Это раньше только легковые машины пассажиров сажали, а теперь пожалуйста — маши любому грузовику, если в кабине свободно. Разобраться, так на грузовом транспорте даже лучше ездить. Такси тебя, во-первых, куда попало не повезет, а во-вторых, там по счетчику платить надо. А здесь пока что расценки умеренные — в любой конец рубль. Я сам однажды на траншейном канавокопателе ехал — в оперный театр опаздывал. И ничего — довез он меня прямо к месту. Только с черного хода подрулил. Возле парадного им пока не разрешается останавливаться.

У этого бульдозериста как раз в кабине было свободно — и он остановился.

— Куда едешь, хозяин? — спрашиваю я.

— А тебе куда надо? — отвечает бульдозерист.

— Мне?.. А ты как вообще-то торопишься?

— Ну давай короче — чего надо? — говорит бульдозерист. — Туда-обратно, что ли? Могу туда-обратно.

И тут я (до сих пор не понимаю, какая меня муха укусила) вместо того, чтобы сесть в кабину этого бульдозера и спокойно ехать куда надо, вдруг говорю:

— Слушай, друг: раз ты не торопишься и времени у тебя, видать, навалом — убери, к свиньям, этот сугроб, а? Смотри — ведь народ в нем утопает.

И действительно, против остановки возвышается недавно открывшийся институт ГИПРО-чего-то-там, а в первом этаже новый «Гастроном» — люди постоянно идут туда-сюда, карабкаются через сугроб и вязнут в нем чуть ли не до пояса.

Бульдозерист от неожиданности растерялся.

— Вот дает дрозда! — говорит. — Да на хрена мне твой сугроб сдался?!

— Товарищ! — прошу я. — Серьезно. Ведь на такой технике сидишь — раз плюнуть!

— Ты чего привязался? — начинает злиться водитель. — Если ехать, то садись, а не ехать… — и хочет включить скорость.

— Браток! — говорю я, хватаясь за рычаги. — Поимей совесть! Отгреби! Минутное ведь дело!

— А ну убери руки! — говорит бульдозерист. — А то сейчас как отгребу — родных не узнаешь!

И поехал… Но потом, видать, передумал.

— Начальник! — кричит. — Эй!.. А может, тебя все-таки подбросить куда?

Но я уже завелся.

— Катись, — говорю, — отсюда!.. Подбрасыватель… Мне с тобой сидеть-то рядом противно.

Тогда бульдозерист помялся и говорит:

— А, ладно!.. Была не была! Давай на бутылку красного — отгребу.

Дал я этому бульдозеристу рубль тридцать две копейки — на бутылку «Рубина». Все равно, думаю, это сейчас не деньги. Ну что на них купишь, какого фига? Единственно — тот же «Рубин». Или в лучшем случае «Анапу». Так я «Анапу» не пью. У меня от нее изжога.

Бульдозер чистит проспект, а я стою, бью в ладоши и размышляю. «Господи! — думаю. — Как просто, оказывается. Выложил рубль тридцать две — и нет сугроба. А что это за капитал? Так, копейки, мелочь — тьфу! Да только в нашей закусочной, в “аквариуме”, мужички после работы столько просаживают на рассыпуху, что можно не один бульдозер, а целый тракторный парк на полный рабочий день откупить. Эх! — думаю. — Мать честная. Это ведь стоит единственный вечер не попить, и мы родной город в конфетку превратим».

Стою я так, размышляя, и слышу вдруг за спиной некоторый шум и разговор. Оглядываюсь — это давешний милиционер и с ним какой-то взволнованный гражданин в ондатровой шапке и в пальто с каракулевым воротником. Причем милиционер указывает на меня пальцем, а этот гражданин кидается и чуть ли не за грудки:

— От какой, — кричит, — организации?!

— Минуточку, — говорю. — Не топчите меня. В чем дело?

— Вы приказали снег отгрести?

— Ну уж и приказал, — говорю я. — Скажете тоже. Да разве ему, черту, прикажешь…

— Вы понимаете, что наделали? — приступает гражданин.

— А что такое? — спрашиваю.

— Я семь человек с работы снял на полтора часа! — машет руками гражданин. — Семь специалистов!.. Это наша подшефная территория… А теперь куда мне их прикажете?!

И точно, за ним, вижу, стоят семь молодых людей с лопатами. И вид у них довольно ошарашенный.

— Извините, — говорю. — Ей-богу, не знал, что это ваш снег. А то бы, конечно, палец о палец не стукнул.

— Да, ситуация! — вздыхает один из семерки, здоровый парень спортивного сложения.

— Может, назад, в институт? — предлагает другой, очкастенький, в демисезонном пальтишке.

— Ты понимаешь, что говоришь?! — кидается теперь уже на него каракулевый гражданин. — Мы же специальное собрание проводили, обязательство брали! Как ты перед народом отчитаешься, перед молодежью? Скажешь, что чужой дядя за тебя убрал?!

— Да, ситуация! — сдвигает шапку спортсмен.

— Есть идея! — говорю я. — Глядите — он только за остановку снег отпихнул, на чистое место. Давайте перекидывайте его дальше — как раз на полтора часа хватит, даже с хвостиком.

— А Цветметпроект? — оборачивается ко мне разгоряченный гражданин. — Это же их участок, они тоже обязательство брали. Вы понимаете, чем тут пахнет?

— Да, ситуация! — бормочет спортсмен. — Тогда — по домам.

— Я не могу, — расстроенно говорит очкастенький. — Как хотите, а не могу… Все еще работают, а мы уже домой. Другое дело, если бы мы за полчаса задание выполнили, тогда оставшийся час был бы наш.

— Ребята! Парни! — говорю. — Ладно, моя вина, елки-палки! Готов искупить. Тем более все равно уже опоздал куда торопился. Раз вам домой совесть не позволяет, а на работу нельзя — пошли со мной. Ну, как будто вы уже свое отмантулили…

И я повел их в «аквариум» — у меня еще шесть рублей в кармане было… А потом и они — видят, человек от души, — тоже сбросились. Так что мы чудесно провели эти полтора часа. Я не жалею. Главное — с хорошими людьми познакомился. Парни оказались что надо. Все с высшим образованием, а очкастенький этот вообще — без пяти минут кандидат наук.

Так он мне увлекательно про свою работу рассказывал, так трогательно — ну прямо чуть не плакал.

Непродающий и продающий

Не знаю, может, бывают совсем никудышные елки, но этой почему-то все восхищались.

— Ах, какая милая елочка! — разулыбалась шедшая навстречу дама. — Не продаете?

— Что вы! — сказал я. — С таким трудом достал.

— Жаль, жаль, — потухла дама.

Потом меня заприметили, видимо, молодожены. Они долго шли следом и шептались. Наконец молодой человек решился. Догнал меня и, смущенно откашлявшись, спросил:

— Извините, где елочку брали?

— Там уж нет, — сочувственно сказал я.

— А эту не уступите? — залился краской молодой человек. — Жене очень понравилась.

— Эх, браток! — вздохнул я. — И рад бы, да свой карапуз дома ждет.

После молодоженов откуда-то из подворотни вывернулся плечистый мужчина. Этот сразу схватился за комель и скомандовал:

— Продай!

— Сам купил, — сказал я, прижимая елку к груди.

— Бери что хочешь! — не отступал мужчина.

Мне ничего не требовалось. Я выдернул елку и убыстрил шаг. Мужчина долго еще шел за мной и клянчил:

— Может, договоримся, а, хозяин?

Недалеко от дома меня окружила целая толпа.

Задние спрашивали:

— Что там, елки продают?

— Витя! — кричала какая-то женщина. — Плюнь на него — переплати рублевку!

Я с трудом взобрался на пустые ящики и закричал:

— Граждане! Елка не продается! Что вы делаете! Не ломайте ветки!

Меня, ворча, отпустили.

…Я потихоньку открыл свою квартиру и увидел жену и сына, восторженно прыгающих… вокруг елки.

— Нам повезло! — сияя, сказала жена. — С трудом уговорила одного прохожего уступить!..

— Не беда, — пробормотал я, пятясь к двери. — Пустяки. Сейчас я все устрою.

Я вышел и схватил за рукав первого встречного:

— Купите елочку! Правда, красавица?

Он подозрительно осмотрел меня и спросил:

— Почем?

— Ерунда, — сказал я. — Полтора рубля.

— Что так мало? — хихикнул он. — На пол-литра не хватает?

Я ринулся навстречу женщине с девочкой.

— Барышня! — сладким голосом сказал я. — Смотри, какая елка! Пусть мама тебе купит!

— Пошли, пошли, детка! — испуганно сказала женщина, увлекая девочку в сторону. — Мы лучше найдем, в магазинчике. Неизвестно еще, где он ее взял.

Некоторое время я топтался на тротуаре и сиротливо тянул:

— Имеется елочка — зеленая иголочка. Лучшая утеха для детей…

Меня старательно обходили.

В конце концов я не выдержал, взмахнул ею, как знаменем, и заорал:

— Граждане! Кому елку?! Налетай! Задаром отдам.

Граждане подняли воротники и бросились врассыпную…

Человек в рыжем плаще

Мы вошли в троллейбус — я и Бобик. То есть вошел, разумеется, я, а Бобик сидел у меня за пазухой, высунув наружу нос, блестящий, как шарикоподшипник. Значит, мы вошли и скромно встали в уголок на задней площадке.

— Прелесть собачка, — проворковал добродушный гражданин, потеснившись. — Это он или она?

— Он, — сказал я.

— Где собака? — встрепенулся вдруг пассажир в рыжем плаще. — Ну да! И без намордника!

— Да что вы, — улыбнулся добродушный гражданин. — Зачем намордник такому малышу? Ведь он же еще щеночек.

— Этот? — нервно подпрыгнул человек в рыжем плаще. — Х-ха-ха! Ничего себе щеночек! Вот откусит он вам ухо или нос, узнаете.

Добродушный гражданин отодвинулся и на всякий случай прикрыл ухо шляпой.

— Кондуктор! — продолжал волноваться человек в рыжем плаще. — В троллейбусе везут собаку! Я требую!.. Собак возить запрещается!..

— Ох, господи! — вздохнула какая-то бабушка. — Леночка, подбери ножки, детка. Собака, слышишь, забегла бешеная.

— И выпускает он кобеля ростом с годовалого телка, — уже рассказывали в другом конце вагона. — И говорит, что, дескать, у него четыре диплома и шесть медалей…

— Так и есть, — принюхиваясь, сказала кондуктор. — Кто-то везет керосин. Граждане, кто везет керосин? Керосин провозить запрещается!

— Это возмутительно! — взвизгнул человек в рыжем плаще. — В то время как в троллейбусе находится волкодав, вы замазываете глаза керосином! Я жаловаться буду! Назовите ваш нагрудный номер! Товарищи, у кого есть авторучка?

— Черт знает что такое! — не выдержал стоявший рядом пожилой товарищ. — По мне везите хоть носорога! Но почему он у вас, действительно, пахнет керосином?

— Кто? — спросил я.

— Волкодав ваш!

— Да что вы! — обиделся я. — Вы понюхайте!

— Нет уж, увольте, — попятился он.

— Ага! — закричал человек в рыжем плаще, уставив в меня палец. — Он еще покажет вам, этот щеночек!

А с другого конца вагона катилась отраженная волна:

— Собака укусила!

— Кого?

— Вот этого, в шляпе…

— А мне его медали до лампочки…

— Граждане, кто везет керосин?

— А-а-а-а! Она здесь! Здесь!

— Что вы нервничаете? Это моя муфта.

— И, главное, без намордника…

— Сдать его милиционеру.

— Так всю лодыжку и вырвал…

— Граждане, керосин провозить!..

Наконец эта волна вынесла на гребне крупного мужчину с желтым портфелем под мышкой.

— Этот? — кивнул он на меня.

— Он! — выдохнул рыжий плащ.

— А ну-ка! — сказал мужчина, уверенно расчищая себе плацдарм. — Троллейбус остановить! Так… Вот вы, вы и вы! Помогите мне.

Мобилизованные товарищи дружно взяли меня под руки и переставили на тротуар. Следом за мной вывалился человек в рыжем плаще, и дверь захлопнулась.

— Ну, и чего вы добились? — спросил я. — Вот теперь вместе пойдем пешком.

— Не-ет, — сказал он. — Я приехал. Как раз моя остановка.

И, распахнув плащ, вытащил большой бидон с керосином.

— А песик у вас хороший. Ах ты, пупсик-мопсик! — И он протянул руку, чтобы погладить Бобика.

— О, провокатор! — сказал Бобик и укусил протянутую руку.

Блондинка на букву «Л»

— А ну-ка, постой, — сказал Гришкин. — Стой, не дергайся!

И он снял с моего рукава длинную белую нитку.

— Ого! — загоготал Мишкин. — Блондиночка вбабахалась. А говорил — не любишь блондинок.

— А это не он их любит, — встрял Машкин. — Это они его. Чем меньше мы блондинок любим, тем чаще нравимся мы им. Хи-хи-хи!

— Минуточку, — сказал Гришкин и стал мотать нитку на палец.

Нитка кончилась на «Л».

— Лена, — сказал Мишкин. — Или Леля. Ну влип ты, старик.

— Да это не он влип, — уточнил Машкин. — Это она влипла.

— Ох и трепачи вы! — сказал я. — Ну и трепачи.

В этот момент подошел мой троллейбус.

— Пока, — сказал я и прыгнул на ступеньку.

— Эй, а нитку?! — крикнул Гришкин.

— Оставь себе! — махнул рукой я.

— Везет же некоторым, — завистливо вздохнул Машкин. — В такого крокодила и влюбилась блондинка.

— Сам ты крокодил! — обернувшись, сказал я.

Впереди меня в троллейбусе стояла блондинка. «Начинается, — усмехнулся я. — Хорошо, что этой банды рядом нет».

И стал смотреть в окно.

Лицо блондинки отражалось в стекле. Она была ничего. Миленькая.

«Интересно, как ее звать?» — подумал я.

Тут парень, стоявший еще дальше, поднял руку с билетами и крикнул: «Я взял!»

Блондинка кивнула.

Муж, догадался я. Или жених. Ну что она в нем такого нашла? Правда, высокий. И широкоплечий. Лицо благородное.

А нос все-таки подгулял. На боку чуть-чуть нос.

Даже здорово на боку.

Так в ухо и целит.

Собственно, трудно понять, где нос, а где ухо.

До чего женщины бывают неразборчивы!

«Нет, — решил я, выйдя из троллейбуса. — Это не дело — искать свою блондинку в городском транспорте. Одних автобусов, говорят, выходит ежедневно 150 штук. А там еще трамваи, троллейбусы вот, такси. И вообще, о чем это я думаю, идиот! Глупости какие! Буду лучше думать о своем насосе».

В коридоре института мне встретилась техник Каридазова.

— Здравствуйте, Пал Семеныч! — сказала она.

— Здравствуйте, Леночка! — ответил я.

И будто меня чем по голове ударили. Леночка! Блондинка! То-то я все замечаю… Вот это компот-изюм! Ай-ай-ай!

— Позовите-ка техника Каридазову, — на ходу бросил я рассыльной, — с чертежами.

Вошла Леночка.

— Ну садитесь, милая. — сказал я. — Рассказывайте, как дела?

Леночка зашуршала чертежами.

— Нет-нет! — удержал я ее руку. — Бог с ними. Я про другое. Совсем про другое, Леночка. Вот смотрю — грустная вы какая-то. Какая-то сама не своя. Может, случилось что? Вошло, так сказать, в жизнь? Какое-нибудь большое чувство, а?

Леночка опустила глаза.

«Эге! — смекнул я. — Так оно и есть. Ах ты, пичуга!»

— Ну что же вы молчите? — как можно нежнее произнес я. — Блондинка на букву «Л».

— Я не на «Л», — сказала Леночка. — Я на букву «Е» — Елена.

— Вот как!

— Да, — вздохнула Леночка. — Елена.

— М-гу… Ну, а если у вас ничего не случилось, — раздраженно сказал я, — никаких таких потрясений, то работать надо, Каридазова. Работать! А не по углам мыкаться!

Вот ребус, а! А может, перемотал этот Гришкин? Может, все-таки «Е» выпадало? Палец у него тонкий. Какой там, к черту, палец. Шило, а не палец… А если не перемотал, кто же тогда? Людмила Федоровна не полная блондинка. Скорее шатенка. Люка Изяславовна — благодарим покорно. Пусть она в подъемный кран влюбляется. Или в семафор. Софья Куприяновна? Софочка? Конечно, чистая блондинка, хоть пробу ставь. Но ведь на «С».

— Вас к Лиане Матвеевне!

— Куда?!

— К Лиане Матвеевне, — повторила рассыльная.

Мать честная! Какой остолоп! Ну конечно же, Лиана!

«Ах, Павел Семеныч, этот привод у вас такой оригинальный! Ах, Павел Семеныч, вы считаете, как арифмометр!»

Ха-ха! Привод! Повод, а не привод! Только круглый дурак мог не догадаться!

Так!.. Галстук на месте? Бр-р!.. Что за галстук! Тряпка, а не галстук! Удивительно даже, что, несмотря на этот галстук, такая женщина и… Нет, какой я все-таки осел!

— Сама вызывает? — остановила меня Софья Куприяновна.

— Сама Лиана Матвеевна! — с достоинством ответил я.

— Любопытно, что понадобилось этой крашеной мегере?

— Не понял. Что значит — крашеной?

— Боже! Как мужчины наивны! — сказала Софья Куприяновна. — Вы думаете, она натуральная блондинка? Черта лысого!..

По дороге домой я ругал Гришкина последними словами. «Удавиться тебе на этой нитке, интриган!» — свирепо думал я.

— Ты ничего не замечаешь? — спросила жена, открыв мне дверь.

— А что такое я должен заметить?!

— Присмотрись внимательно, — сказала она.

— Пожалуйста! — Я демонстративно посмотрел налево, потом направо. — Еще? Или достаточно? У нас появилась лишняя комната? Стал выше потолок?

— Нет, — сказала жена. — Просто я покрасила волосы… в рыжий цвет.

— Потрясающе! — всплеснул руками я. — Непонятно, почему дремлет радио!

И я ушел на кухню. И просидел там час. Но потом, подталкиваемый одной неотвязной мыслью, открыл дверь и крикнул:

— Люба! А, собственно, какого цвета ты была раньше?!

В тихом омуте

Хороший у меня сосед. Скромный, тихий, ненавязчивый. Чтобы, к примеру, радио он включил на полную катушку, как некоторые, или принялся неоправданно кастрюлями грохотать — боже упаси! Да что радио. Другую мышь и то слышнее бывает. Иной раз даже беспокойство возьмет — не захворал ли он, бедняга, или того хуже? Ну, постучишь к нему под благовидным предлогом — ничего, жив-здоров.

Собственно, этим наши отношения и ограничивались. А тут как-то вышел случай другого порядка. Оказал мне сосед одну мелкую услугу. Покупал для себя молоко и на мою долю прихватил бутылочку. И я, желая чем-нибудь отблагодарить его, сказал:

— Заходите. Чайку попьем. Рассказик новый прочту вам.

— А можно? — засмущался сосед.

— Ну конечно. Я же приглашаю.

— Ладно, — сказал он. — Заскочу. Вот только оформлюсь. — Он провел рукой по короткой щетине. — Тут до вас музыкант жил — так никогда не приглашал. Скрытный был исключительно.

— Да?! — вежливо удивился я.

— Не приглашал, — повторил сосед. — Но я сквозь стенку слушал. Очень интересно.

Он пришел выбритый, при галстуке, в новом клетчатом пиджаке.

Рассказ прослушал чрезвычайно внимательно. Похвалил. Потом, снова закрасневшись, спросил:

— А можно замечание?

— Да боже мой! — развел руками я. — Хоть два. Мне же на пользу.

— Там у вас, в самом конце, где этого типа усатый гражданин бьет…

— Ну-ну?

— Надо бы посильнее. Побольше ему вложить.

— А что, — подумав, сказал я. — Пожалуй, вы правы. Таких учить надо.

— Надо, надо, — согласился он. — Кстати, он за ним с чем гонится? Ну-ка.

Я перелистал обратно несколько страниц:

— С отверткой.

— Вот видите, — сказал он. — А потом чего же только кулаком?

— Да-а, — почесал в затылке я. — Выходит, «не стреляет» отвертка?

— Не стреляет, — кивнул он.

— Ну, спасибо, — поблагодарил я. — Как это вы подметили?

— Вам спасибо, — сказал он. — Очень приятный вечер получился.

Сосед откланялся. Я сел к столу поработать.

Прошло около часа — и кто-то позвонил у дверей. Я открыл.

— Извините, — сказал сосед. — Может, лучше взять молоток?

— Куда взять? — не понял я.

— Вместо отвертки, — объяснил он. — Молотком удобнее. И не по загривку ему, а прямо по голове. Вот так!

Он сжал кулак и показал, как надо бить по голове. Я обещал подумать.

— Еще раз извините, — сказал сосед.

В первом часу ночи он позвонил снова.

— Пардон, — сказал я, прижимая к груди одеяло. — Думал, вы уж не придете. Собрался на боковую.

— А я концерт слушал, — улыбнулся он. — По заявкам. Знаете что… Вы молоток еще не вставили?

— Не успел, — сказал я.

— И не вставляйте. Есть такие резиновые шланги, внутри пустые. Не встречали?

— Нет. А что?

— Ну, понимаете, полтора метра этой кишки, а в середину заливается свинец. Вжах! — Он взмахнул рукой. — И ключица пополам!

— Ого! — поежился я. — Значит, вы думаете, надо его шлангом?

— Конечно! — сказал он. — Разочка четыре перепоясать. Чтобы помнил… Ну, спокойной ночи.

— Приятного сна.

Проснувшись утром, я умылся, позавтракал и вышел за дверь.

На лестничной площадке курил сосед. Увидев меня, он затушил сигарету и спросил:

— Как спали?

— Благодарю вас, — ответил я. — Неплохо.

— А я все думал, — сказал он. — Почти до утра. Вот что, по-моему… Надо ему ногу сломать.

— Не круто ли будет? — усомнился я.

— Нет! — убежденно мотнул головой он. — Именно ногу. В двух местах. Взять хороший ломик и перебить. Это делается так…

— Спасибо. — быстро сказал я. — Не надо показывать. Я воображу.

У подъезда мы расстались. Я сделал несколько шагов и вдруг резко обернулся. Показалось — кто-то гонится за мной с молотком.

Но нет. Он шел своей дорогой. Мирно помахивал портфелем. Тихий, незаметный человек. Старший бухгалтер швейторга.

Чужой ребенок

В субботу позвонил Яшкин.

— Алло! Это ты, очкарик? — спросил он. — Ну, как делишки, сколько на сберкнижке?

Яшкин — это Яшкин, он не может без каламбуров.

— Миллион двести тысяч, — в тон ему сказал я.

— Чтоб мне так жить! — обрадовался Яшкин. — Ну так сними полмиллиона, и поедем завтра за город.

— Люсь! — окликнул я жену. — Тут Яшкин звонит — за город приглашает.

— Что ты, — вздохнула жена и показала глазами на сына. — Куда мы с ним.

— Эй, Яшкин, — сказал я. — Не можем мы. Нам ребенка не с кем оставить.

— Это причину пожара-то? — спросил Яшкин. — А вы его с собой.

— Люсь, он говорит — с собой взять!

— Еще чего! — дернула плечом жена. — Представляю, что будет за отдых.

— Нет, Яшкин, — сказал я. — Отпадает такой вариант.

— Заедаешь счастливое детство? — весело спросил Яшкин. — Вот я сейчас Пашкину трубку передам — он тебе врежет.

— Ай-ай-ай! — сказал Пашкин. — Ай-ай-ай, отец! Как же это ты, а? Ну сам воздухом не дышишь — ну не дыши, а ребенка-то почему лишаешь?

Затем трубку взял Гришкин.

— Нехорошо, старик, — загудел он. — Нехорошо о нас думаешь. Обидно. Что ж мы, трое взрослых людей, не поможем вам с ребенком… Дай-ка мне старуху.

Я позвал к телефону жену.

— Нехорошо, старуха, — сказал ей Гришкин. — Нехорошо о нас думаешь. Обидно. Что ж мы, трое взрослых людей… Погоди-ка, тут Яшкин хочет еще добавить.

Яшкин добавил и передал трубку Пашкину. Пашкин, заклеймив нас, вернул ее Гришкину…

Короче, когда они зашли по четвертому кругу, мы не выдержали и сдались.

B воскресенье утром Яшкин, Пашкин и Гришкин встретили нас на вокзале.

— Что-то я не вижу здесь ребенка! — притворно сказал Яшкин. — Ах, простите, вот этот молодой человек! Ого, какой богатырь! А папа не хотел его за город брать. Ну и папа! По боку надо такого папу! Верно? И мама тоже хороша — с папой соглашалась. Рассчитать надо такую маму. Как думаешь?

— Здорово! — сказал Гришкин. — Тебя как звать? Кузьма? Ну, садись мне на шею.

— Зачем вы? — запротестовала жена. — Он сам ходит.

— Да ладно, — отмахнулся Гришкин. — Мне же не трудно.

И Кузьма поехал в вагон на шее у Гришкина.

В поезде к нашему ребенку подключился Пашкин.

— Ну, оголец, хочешь конфетку? — спросил он.

— Не хочу! — мотнул головой Кузьма и покраснел.

— Ишь как вымуштровали, — недовольно заметил Гришкин.

— Это ты зря, оголец, — сказал Пашкин. — Зря отказываешься. Ты действуй так: дают — бери, а бьют — беги.

— Кхым-кхым… Вот что, Кузьма, — толстым голосом сказал я. — Относительно второй части… Это, видишь ли, дядя шутит. Когда бьют — надо не убегать, а давать сдачи.

— Сам-то шибко даешь? — спросил Гришкин.

— Да глупости это, — сказал Пашкин. — Материи… Лично я, например, бегал. Убегу — и все. Ну, правда, что бегал я здорово. Меня сроду догнать не могли.

— Вы! Звери! — не выдержал Яшкин. — Позвольте ребенку конфетку-то взять!

— Ладно, Кузьма, возьми, — разрешил я.

Кузьма взял.

— А что надо сказать? — строгим голосом спросила жена.

— Дядя, дай еще! — подсказал Яшкин.

— Яшкин! — зашипел я. — Ты чему учишь!..

— Да бросьте вы, честное слово! — возмутился Гришкин. — Ребенок — он есть ребенок…

Мы вылезли на станции Ноздревой, и Кузьма сразу же увидел кур. Куры неподвижно лежали в пыли под плетнем.

— Они умерли? — спросил Кузьма.

— Спят, — ответил Пашкин.

— Нет, умерли, — не согласился Кузьма.

— А ты возьми палку да турни их — враз оживеют, — сказал Гришкин.

— Кузьма, назад! — закричала жена. — Брось эту гадость!

— Пусть погоняет, — удержал ее Пашкин. — Где еще он куриц увидит.

Куры, исступленно кудахча и сшибаясь друг с другом, летели через плетень, в воздухе кружился пух.

— Ну, силен! — повизгивал Яшкин. — Вот рубает! Ай да причина пожара!

На берегу речки Яшкин с Кузьмой начали готовить костер.

— Тащи дрова! — командовал Яшкин. — Волоки сушняк, гнилушки, бересту, ветки — все пойдет!

— Кузьма! — сказал я, нервно протирая очки. — Не смей ломать эти прутики! Их посадили тети и дяди, думая о тебе и о таких, как ты. Каждый человек должен…

— Пусть заготовляет, не мешай! — оборвал меня Гришкин. — Ломай, парень, их здесь до хрена. Век не переломаешь.

Тем временем Яшкин и Люся, расстелив на земле клеенку, «накрыли стол».

— Так много луку! — удивился подошедший Кузьма.

— Ничего — осилим, — заверил его Пашкин. — Под водочку он так ли еще пойдет.

— Все равно — до хрена, — сказал Кузьма.

Жена побледнела.

— Кузьма! — вскочил я. — Немедленно встань в угол!

Яшкин как стоял, так и покатился по траве.

— А угла-то! — задыхался он. — Угла-то… Угла-то нет!..

— Нет угла, — хмуро сообщил Кузьма.

— Хорошо! — сказал я. — В таком случае встань под кустик.

Кузьма встал.

— Под кустиком! — сказал Яшкин и снова затрясся от смеха. — Под кустиком полагается сидеть… А не стоять… Ты садись, старик. Садись.

Кузьма сел.

— Товарищи! — не выдержала жена. — Нельзя же так…

— Ну-ну-ну! — сказал Пашкин, разливая по кружкам водку. — Вы тоже меру знайте. Совсем замордовали человека. Родители… Давайте-ка вот лучше выпьем.

Выпили. Закусили луком и редисочкой. Луку, действительно, было до хрена. Пашкин стал наливать по второй.

— Ой, мне не надо! — прикрыла кружку жена.

— Я тоже… воздержусь, — буркнул я, покосившись на Кузьму.

— Эт-то как же так? — спросил Пашкин. — Эт-то что же такое? А ну-ка — в угол! Немедленно.

— Под кустик! — застонал от восторга Яшкин.

— Ребята! Ребята! — испугался я. — Вы чего!..

— Под кустик! — рыкнул Гришкин.

— Под кус-тик! Под кус-тик! — стали скандировать они втроем.

Мы с женой, улыбаясь дрожащими губами, встали под кустик.

— А ты выходи, — сказал Пашкин Кузьме. — Ты свое отбыл.

Кузьма вышел.

— Братцы! — взмолился я. — Что же вы делаете!

— А когда в углу — тогда не разговаривают, — поддел меня Кузьма.

— Что, съел? — спросил Яшкин. — Ты, Кузьма, папку не слушай, — сказал он. — Папка у тебя вахлак. Очкарики вообще все вахлаки.

Пашкин между тем разлил по третьей.

— Ну, будем здоровы! — сказал он и обернулся к Кузьме. — А ты чего же сидишь скучаешь? Тоже мне — мужик! Ну-ка, давай за папу с мамой — выручай их!

— Я не пью еще, — ответил Кузьма.

— Ничего, научишься, — сказал Гришкин. — Это дело такое. — Он вдруг оживился. — Вот у меня племянник — чуть разве побольше Кузьмы, — а пьет. Сядут с отцом, вжахнут пол-литра — и песняка.

— Ранняя профессионализация? — живо откликнулся Яшкин. — Бывает. У меня, у соседей — девчонка. Представляете, девчонка…

И потек милый интеллигентный разговор.

Возвращались мы вечером, в переполненной электричке. Кузьма спал на коленях у матери.

— Ну вот и вся проблема отцов и детей, — нравоучительно сказал Пашкин. — А то, понимаешь, ребенка оставить им не с кем… Эх вы, эгоисты! Да для него этот день знаете какой! Он его, может, на всю жизнь запомнит…