Шлем Громовержца. Почти антигероическое фентези

Николай Сайнаков

Когда бродяга по прозвищу Волк-Оборотень вызвался быть проводником через страшный Корбовый лес, он не знал, что этот поход изменит судьбы венедских родов, откроет дорогу Предречённому к заветному Шлему Поревита, столкнёт между собой венедских князей и соседние народы. И поднимутся песиглавцы, выйдут на бой кощеи, зарысит по их следам Лихо. А что можно противопоставить злу? Только дружбу и любовь. Выдержат ли они испытания?

Глава II

Корбовый лес

I

Волк-Оборотень без сожаления отвернулся от ставших вдруг недосягаемыми просторных пустошей Прилесья. Их свобода, только кажущаяся, чужая, больше не манила. Там — ты беззащитен, там — ты один. А лес — он наполнен врагами, но тут все живое, дышащее, слушающее и говорящее, чего-то ждущее и желающее. В лесу можно остаться одиноким, но одному — никогда. Он чувствовал, наконец, что вернулся в свой мир — ужасный, смертельно опасный, но родной. Тут и смерть своя, родная, злобненькая и зубастая, а не та безликая, что на пустошах и в градах. Может она для своего-то расстарается и перекусит ему хребет, пока он не дошел до того страшного и нечистого, что тянет к себе навстречь с противной богам неизбежностью, засевшей в нем самом.

Сжав зубы, он шагнул в чащу, уводя венедов в неведомый сумрак. Их шаги будили враждебную тишину, пугали хрустом валежника. Гигантские деревья загородили небо, сцепились наверхотурье когтистыми сучьями, словно стремясь побороть друг друга, сломить, вознестись ещё больше, задавить других. Ни траве, ни кустарнику не было места на этом бесконечном поле боя, только толстый ковер гниющих листьев предательски проваливался под ногами.

Волк, оглядываясь, неизменно видел напряженные лица спутников, готовых к любой неожиданности. Сам он покуда не слишком сторожился. Дубы, грабы настолько поглощены взаимной ненавистью и борьбой, что упускают происходящее внизу, словно нерадивые хозяева, которые, бранясь между собой, не замечают бегающих по избе мышей. Здешние деревья, сколько Волк помнил, всегда были злые и нетерпимые друг к другу. В других местах деревья растут рядом дружно, всегда пустят вперед осинку, ольху и березу, а уж те прикроют потом от солнца молодняк ели и пихты, взрастят, уступят, наконец, место, послав своих детей туда, где выгорел или вырублен черный лес. А эти никогда не уступали друг другу, со стародавних времен споря, кто сильнее, кто может повелевать остальными. А теперь и вовсе взбесились, давят, рвут друг друга на части, до дна выпили все речки и ручьи вокруг. За то и самое безопасное место в лесу, если, конечно, не пытаться вернуться. А уж простейшие ловушки леса он всегда чуял и обходил такие места стороной.

II

Велена шагала вслед Оборотню, всякий раз вздрагивая при треске сучьев и хватаясь за меч. В груди была тяжесть, словно там лежал камень размером с кулак, который давил ее и угнетал. И дело даже не в проводнике, ему она почему-то верила, полагаясь больше не на разум, а на чувства, способные видеть вокруг человека то, что не видят глаза. К тому же вряд ли ведущий в ловушку станет расписывать ее такими мрачными красками и лишний раз переспрашивать, не передумали ли они. Но все это, однако, не вселяло спокойства. О Корбовом лесе даже в Овруче ходили страшные слухи, вот и Горимир наказывал не рисковать втуне, не зная дороги в лес и не соваться. Но оттуда лес не казался очень уж страшным, думалось, что молва многое преувеличивала. И только в «Пристанище» она поняла, на что решилась. А Волк, почему он взялся их вести? Не из жадности же. Ведь сам боится этого леса, не хочет через него идти. Велене стало жутко. Так хочется жить, какова же вероятность, что они пройдут? Впрочем, она не долго колебалась. Лучше погибнуть в бою, ища того, кто попытается освободить Шлем, чем стать женой того, на кого укажет в минуту блажи Горимир, взявший ее под крыло после смерти отца. Ежели Шлем все-таки освободят, то у нее, по крайней мере, будет возможность отомстить за семью, вернуться в Червень с богатой добычей. А там, глядишь, — Велена улыбнулась, — и самой выбрать себе мужа! Все градские бабы с ума от зависти и возмущения сойдут, когда она сватов пошлет! — Велена разулыбалась, забыв на мгновение про все на свете. Поэтому она чуть не уткнулась в спину Оборотня, который резко замедлил шаг и принялся настороженно озираться, часто поглядывая вверх, на деревья. Лес впереди менялся. Дубы, осокори становились более низкими, кряжистыми, разлапистыми, затемнели между ними заросли черемухи и лещины. И все они были какие-то неопрятные, заросшие, увитые чем-то, увешанные, что в полутьме было трудно разглядеть.

Оборотень совсем остановился и подпнул что-то в листве:

— Ну вот, знак, что на сегодня далее ходу нет.

— Кости! — мрачно процедил Карислав.

В листве действительно белели остатки человеческого скелета.

— На самом деле помороки леса, опасные для нас, начинаются только отсюда, где на деревьях появляются все эти ползучие растения, — Оборотень еще раз огляделся. — Предлагаю переночевать здесь, не входя под «завеси».

— Предлагаешь! — Карислав возмущенно стукнул по стволу дерева. — Только не надо вот этого, таких вот «предложений», ты прекрасно знаешь, что мы от тебя зависим теперь во всем.

— Не надо так не надо. — Оборотень с трудом подавил злость. — Ломайте сухие сучья с деревьев, да смотрите, не отходите далеко.

Все молча разошлись. Когда ночь неожиданно накрыла лес непроницаемым мраком, у путников горел яркий костер и свет его казался единственным оплотом от слетающихся на запах человека злых духов.

III

Ночь была сырая и теплая. Костёр трещал, разбрасывая искры, которые умирали так и не добравшись до неба, где могли бы стать звездами, как те, что выпали из под молота Сварога в небесной кузне. Лес затих, ничем не выдавая таящейся в нем угрозы. Только белые ночные мотыльки бездумно летели в пламя, словно пытаясь упредить о том, какая судьба ждет людей, дерзнувших войти в лес.

— А ты не мог бы рассказать, что нас ждет впереди? — Золотинка обратилась к проводнику. Она старалась не называть Волка-Оборотня по имени, слишком хорошо зная, как много значит всякое из имен.

Оборотень, слабо освещенный огнем, задумался, поправил дрова в костре, и, ни на кого не глядя, заговорил:

— Там, где мы сейчас, довольно безопасно. По крайней мере, днем. А вот дальше на деревьях завеси. За несколько лет разные вьюны в целой громаде леса вдруг вымахали толщиной с руку, а то и более, и длины немереной, опутали деревья как паутиной. Вот там то, на деревьях, и поселились мерзкие твари, которые не прочь полакомиться человечинкой. Ну да вы видели кости. Шилмасы довольно глупы, но не лишены коварства и хитрости. В таких местах полно их ловушек.

— А на сколько опасны они сами? — поинтересовался Святомор.

— Шилмасы медленно бегают, но ловки и мускулисты, лучше не давать им спрыгивать тебе на шею. А так, еще машут здоровенными сучьями, но ни умением, ни ловкостью в том не обладают. Главное не попасть в их ловушки, вряд ли они посмеют напасть на нас в открытую. Хотя…, — Оборотень отодвинулся немного от костра и прислушался. — Хотя лучше ожидать всего, что может быть худшего. Ежели не случится — мы в выигрыше, а ежели произойдет — мы будем готовы. Корбовому лесу нельзя доверять.

— А правда, что лес прокляли недомерки?

— Ха! Недомерки! Нашли виноватых. Люди своими раздорами прокляли самих себя и отравили этим и лес. А все этот Шлем. Итарградцы так тряслись над ним, а сиверяне и восточные роды так стремились завладеть Итар Шлемом, что тень их взаимной вражды легла и на лесных людей. Война Вадимира — итарградского князя и людей леса, как вы знаете, окончилась ничем. Вернее — тем, что по западной границе леса легла полоса отчуждения, на которой люди не желали селиться. В таком-то проклятом и политом кровью бывших побратимов месте и поселился прибредший неизвестно откуда Ужас.

— Ужас? — встрепенулась Велена. — Кто это? Мы столько слышали…

— Вам лишне пока будет знать об этом. Ужас — это теперь весь лес. А тогда — люди долго еще боролись, не желали покидать родные места, но теперь уже здесь не живут.

— А Старый тракт до Итарграда зарос?

— Да не сказать, чтоб зарос, но нет более гибельного места. Верная смерть. Есть еще возможность проскочить через самый лес, но и она все меньше.

— А никто не пытался как-то проложить дорогу или прочистить старую? — Святомор никак не хотел примириться, что нет другого пути.

— Все боятся. Да и Итарградцы не очень-то горюют, что люди из родственных родов не появляются у них, как ранее, ведь желающие захватить Шлем тоже не могут попасть к ним с востока. А в Червене хватает и других забот. Ну да ладно. Завтра у вас не будет времени мыслить об этом, а только о том, как дожить до следующего дня.

IV

Не-бестолковейший очень любил жизнь. Свою собственную, разумеется. Беда в том, что, устраиваясь в этой жизни поудобнее, он успел многим насолить, нагорчить и даже нагадить. Всегда так трудно сдержаться, когда можно совершенно безнаказанно поносить жителей деревни! Он и не хотел ни с кем ссориться, но язык сам вертелся, выговаривая всякие ругательства и обзывания. Доставалось часто и многим, особенно же — шаману Не-понюшке, его старому сопернику. Не-понюшка зубищами скрипел, за глаза о нём плохо отзывался, но терпел, так как на стороне Не-бестолковейшего была реликвия.

Старейшина поёжился. Это была блестящая идея — выкопать из кургана голову недавно закопанного князя, проварить её, избавив от недоеденной червями тухлятины, и представить дело так, что он сам того князя убил и съел. Для достоверности, он даже погрыз немного череп, оставляя следы своих резцов. Сначала ему не очень верили. Но венец-то княжий был настоящим. А потом он ещё приспособился незаметно зажигать под черепом лучинку… Это было началом его взлёта. Гадающий на внутренностях Не-понюшка сразу оказался в тени, да так там и остался. А он не только выбился в старейшины, но ещё и приобрёл право поносить всех без разбора и получать филейные части от любой добычи. Мог и добиться от односельчан нужного ему решения, толкуя так и сяк «магический» огонь.

Расплатой был постоянный страх разоблачения. Поэтому о набитом ценными штуками кургане он молчал как рыба, а лучинку зажигал всё реже и реже. Уже пяток лет как не пытался. А тут вдруг огонь в черепе возьми, да и вспыхни по-настоящему! Неужели череп и правда колдовской?!! Какая жуть, он ведь недавно брал его в руки!

Что же делать?! Не-бестолковейший отодвинулся подальше от черепа и осторожно огляделся. Все, в том числе подсудимый Не-такой, всё ещё пялились с раззявленными ртами на реликвию, хотя огонь давно погас. Вот-вот они придут в себя и потребуют ответа! А он почём знает, чего хотят боги, или кто там, наверху? Уроды! Мало того, что зажигают без предупреждения, так ещё и не говорят, чего хотят! Он, конечно, готов соврать. А ну как с него потом спросят? Спустятся на крылищах и к нему — чего дескать не то соврал? И что ему отвечать?

Не-бестолковейший задрал голову к небу, но ничего примечательного там не разглядел. Эти боги — вонючие уродищи! А может… они продались Не-понюшке? И огонь этот — знак шаману, что теперь он — главный? И может Не-понюшка знает, как его толковать? Не-бестолковейший срочно выглядел в толпе своего вражищу. Повезло! У шамана даже слюни изо рта текли, так он был поражён громом и пламенем. Значит это не его проделки.

Но что делать-то?! Что говорить? Они собрались осудить Не-такого. Может боги не хотят этого? Казнишь, а потом за это тебя боги на обед и сварят! И зачем только он затеял это судилище!

— Э-ээ… Кхе… Вот это да-а-а! — пришёл в себя подлющий Не-понюшка.

— Чудо, чудо! — зашумели в разнобой дупли и папаны.

— Тихо вы! — заорал так ничего и не придумавший Не-бестолковейший. — Чудо свершилось! Череп свидетельствует, что…

— Что?

— Что?!

— Что?!!

— Он говорит нам, что…

— Да что он говорит нам?! — выкрикнул потерявший терпение Не-добрый.

— Что суд сегодня будет особенно справедлив!

Укороты разочарованно загудели. Мало кто поверил, что такое грохотание, и всего лишь — за справедливый суд. Старейшина заметил, как загорелись глаза Не-понюшки, и понял, что если он сейчас совершит ещё одну ошибку, она будет последней для него как старейшины. Как говорится: «В кругу друзей нож нужен острый». Он сосредоточился, дождался пока Не-добрый вновь сорвётся, выразив недовольство, и снова заорал:

— А ещё, дорогие мои людоеды, мы должны сегодня осудить Не-доброго за всё зло, что он совершил, и назначить новый поход за человечиной!

Сработало безотказно. Во-первых, он сразил всех придурков словом «дорогие». Во-вторых, может кто и догадался, что Не-добрый просто попал под горячую руку, но большинство так сильно его не любило, что с радостью согласилось с Не-бестолковейшим, вынуждено приняв его сторону. Тем более что судить его будут не «по совести», а по воле богов. Ну, а в-третьих, новый поход за человечиной был делом столь редким и столь ожидаемым, что укороты сразу прониклись — этого и хотят боги.

Папаны бросились бить и вязать Не-доброго, потом принялись обсуждать, когда и куда будет направлена провиантская дружина. Про Не-такого на некоторое время забыли. Все, кроме Не-бестолковейшего, ломавшего голову над тем, какая справедливость для богов более справедлива.

V

Утро не возвестило себя ни рассветом, ни пением птиц. Просто Святомор стал что-то видеть вокруг себя и с трудом различать цвета. Впрочем, различать было особо нечего. Вокруг царствовал почти один зеленый цвет листвы и коричневый — коры ольсы и дуба. Только одинокий зонтик сныти выделялся белым кружевом цветов прямо рядом с ним, да алела лента в волосах Велены.

Святомор вытянул из-под себя затекшие от долгого сидения ноги, с огорчением посмотрел на свои запачкавшиеся красные сапоги.

Может, одеться попроще было и удобнее, но знатность рода требовала своего. Конечно, род его ослабел, не имеет такого веса, как прежде. Но кто знает? Может быть он — Святомор — вернет роду былую славу?

Впрочем, мысли о прошлом, как и о далеком будущем, были тяжелы и неприятны, и Святомор с радостью отвлекся на проснувшегося Волка-Оборотня. Тот зевнул, задумчиво посмотрел вверх и медленно, с явной неохотой, поднялся. Возле догоревшего костра он поднял брошенный вчера Кариславом мех из-под браги, и скрылся в чаще.

Когда Оборотень вернулся назад, мех раздувался от воды. Святомор почувствовал вдруг жажду, взял попить. От его кашля и плевков проснулись все остальные.

— Что за гадость эта вода! На вкус отвратная, а запах — как из застоявшейся лужи!

— Из лужи и есть, — спокойно отозвался Оборотень, развязывая принесенные мешки. — На вкус она дрянная, конечно, но скоро и такой не будет.

Пока вставшие венеды наскоро перекусывали, Оборотень разложил тут же, на траве, какие-то вещи и оружие:

— Вот, припрятал в своё время. Золотинка, тебе придется одеть мужскую одежду, в платье и накидке здесь далеко не уйдешь. А потом выбирайте из оружия кто, чем может владеть.

Вилла подняла вещи, пересиливая страх. Ее дар говорил ей, что носившие их когда-то люди мертвы.

Грубая ткань из крапивного волокна все еще хранила память о сделавших ее женских руках, о дыме очага, о запахе загоняемого на охоте зверя, но сильнее всего она сохранила боль и страдания умирающих.

Золотинка не хотела этого ведать, но знание словно вспыхнуло у нее в голове и заставило пошатнутся.

— Золотинка? — Карислав хотел было ее подхватить, но его опередила почувствовавшая что-то Велена.

— Пойдем. — Она взяла виллу за руку и увлекла за деревья.

Только Святомор не заметил ничего, перебирая разложенные луки. Они были похожи на те, которые делают венедские охотники, но все усилены изогнутыми тисовыми пластинками, имели более крутой изгиб и мастерски были оплетены берестой. Это были боевые луки, но гораздо легче, чем те, что делали дружинники. Стрелы в простеньких колчанах были длиннее, имели иззубренные наконечники на бездоспешного воина. Закреплены они были слабо, с расчетом, чтобы остались в теле, если враг попытается выдернуть стрелу. И нигде ни узоров, ни знаков, кроме изображения солнца, общего для всех венедов. А рядом с луками и ножами лежал самострел. Святомор невольно потянулся к диковинному оружию. Самострелы изготовляли лабир-аниране и продавали их редко и неохотно. Да и покупать-то их венедские дружинники считали зазорным. Не смотря на силу удара и дальность полета стрелы, натягивание самострела требовало много времени и годило его лишь для засад и стрельбы со стен городища. А венеды драться исподтишка не любили. И все-таки хитроумный механизм с излучьем из стальных пластин притягивал взгляд Святомора.

Однако его опередил Карислав. Подобрав самострел, он заявил, что «вот эта тяжелая штука» как раз ему по плечу, а если он не попадет, то будет размахивать ей как дубиной.

Опешивший Святомор уже хотел, было, вскочить и потребовать самострел себе, но вовремя вспомнил о своем знатном роде, да и женщины уже возвращались.

Золотинка в мужской сорочице и штанах, подчеркивающих фигуру, смотрелась ничуть не хуже, чем раньше. Волосы, заплетенные в две косы, были кольцами уложены у висков и красиво сочетались с янтарным ожерельем-оберегом на её белой шее.

— Вот это да! — восхитился Карислав. — Вот женщина, которой идет любой наряд! Срази меня Поревит, если я видел когда-нибудь красивей!

Золотинка слабо улыбнулась на это, и, присев, подняла себе колчан с луком.

— Тетиву надеть на лук я не смогу, — она виновато посмотрела на Оборотня, — но стрелу пустить сумею.

— Хорошо, возьми лук с собой, — согласился Волк.

Карислав, недолго думая, взял выбранный Золотинкой лук, упер один конец в дерево, и, согнув чуть ли не в круг, набросил тетиву и вернул его вилле. Святомор, подумав, тоже поднял лук. В конце концов, самострел — презренное оружие.

VI

Волк-Оборотень, вырубив себе длинный шест, осторожно шел впереди, иногда прощупывая дорогу.

— Смотри, Золотинка, — прошептала Велена. — Кажется, наш проводник помрачнел еще больше!

— Вряд ли это возможно, — засомневалась та. — Он всегда мрачен, я даже не могу почувствовать его настроений, будто оно у него всегда одно и тоже, но согласись, что это место совсем не радостное.

И действительно, лес все больше приобретая неряшливый, запущенный, гиблый вид. Необычайно толстые и длинные вьюны оплетали деревья, свисали с ветвей, тянулись по усыпанной прелыми листьями земле.

Чаще всего попадался гигантский подмаренник, плети которого, как показалось Золотинке, могли выдержать и двойной человеческий вес. Повсюду свисали поникшие желтоватые колокольчики, окруженные трилистниками, в которых Золотинка признала ядовитый даже в обычном виде княжик. Карислав, неосторожно сорвав цветок рукой, долго шипел, тряся обожженной ядом кистью.

Повсюду была плесень и гниль, висели совсем уже невиданные стебли и корни. Вокруг непрерывно звучали какие-то подозрительные шорохи, скрипы, шелест.

— Приготовьте луки, — вскоре скомандовал проводник. — Но без команды не стрелять. И вот еще что, держите ножи под руками, и если захлестнет веревка — режьте её не задумываясь.

Через некоторое время далеко справа вдруг послышалось нежное «э-р-л-л, э-р-л-л-лл».

— Что это? — поежилась Золотинка.

— Это наши «друзья» — шилмасы, — отозвался Оборотень, — похоже, они нас заметили. Он остановился, пригляделся, и обошел стороной еле заметную лощину. Все двинулись за ним дальше.

— Послушаешь эти звуки, и никак не верится, что их могут издавать злобные существа, — почему-то шепотом обратилась к вилле дочь Буривоя.

— Многое бывает не таким как кажется. Беда иной раз приходит оттуда, откуда её совсем не ждёшь.

— Это точно, — заметил Карислав, — но в этих криках нет ничего угрожающего. Я что-то с трудом представляю себе этих шилмасов.

— Могу вас уверить, — обернулся Волк-Оборотень, что как только вы их увидите, больше никогда не сможете слушать их голоса без содрогания. Кстати, смотрите сюда. — Он указал на какое-то подобие звериной тропки среди листвы, а потом ударил туда своей палкой. Словно из ниоткуда взметнулась грубая волосяная петля, захлестнула палку и рванула ее вверх. Оборотень невозмутимо поглядел на свой висящий в воздухе ослоп, вытащил меч, и, подпрыгнув, обрубил веревку.

— Ого! — Карислав осторожно подошел поближе. — Ежели такая петля захлестнет ногу, то будешь болтаться вниз башкой, пока не набегут эти самые твари.

Венеды заторопились дальше. Крики шилмасов слышались теперь и справа, и слева, и сверху, откуда иной раз сыпалась труха или падала плесень. Однако в этом полумраке ни одного шилмаса рассмотреть не удалось, хотя шуршание и треск веток слышались совсем близко. Оборотень вел их без всякой дороги, постоянно петляя, а иной раз и возвращаясь назад. Все кроме него давно уже потеряли понятие о нужном направлении. Вот Волк присел, вглядываясь вперед, потом мягко отступил немного в сторону, поднял здоровый сук и бросил его туда, где они должны были пройти. Раздался треск. Довольно большой пласт дерна обрушился вниз, открыв обширный провал. Крики «э-р-рл-л» зазвучали громче, с ноткой обиды и разочарования в нежных голосах.

Отвесные стены ямы на глубине десятка локтей уходили в мутную воду, которая теперь пузырилась и ходила ходуном, взбаламученная неясно различимыми подводными обитателями.

— В этом лесу нет ничего опаснее торных дорог и легких путей. — Сказал Оборотень и зашагал дальше.

VII

Оставив за собой омертвевшую весь, Морх бодро шагал по тропе, неизвестно кем проложенной в Корбовом лесу. Теперь он был полон силой до краев, она клокотала в нем, рвалась наружу, и все живое разбегалось с его пути. Только вороны следовали за ним, бестолково хлопая крыльями и хрипло вопя в надежде на добычу. И также как вороны, толклись мысли в голове у колдуна. Морх не знал силу Предреченного и не хотел ее испытывать сам. Еще раньше Предреченный должен быть сломан, испуган, подавлен. Еще в веси, рассматривая человеческие внутренности, Морх выгадал, что Предреченный в лесу. Теперь осталось лишь найти помощника, что сумел бы его схватить. Морх остановился, поглядел на ворон и поднял левую руку вверх.

Тотчас одна из них с радостным карканьем опустилась ему на запястье. Колдун посмотрел в ее черные глазки, а потом схватил другой рукой и с хрустом сломал птице шею.

Подруги погибшей, испуганно крича, снялись с деревьев, но вскоре вернулись, с прежней жадностью гладя на Умерщвляющего добычу.

Морх не обратил на них внимания. Раздвинув безвольный клюв птицы, он дохнул туда, впуская свой дух, и ворона зашевелилась, встрепенулась, осматривая мир белесыми, незрячими глазами. Морх торопливо нашел на своей одежде семя чертополоха, зашептал над ним, потом вложил в вороний клюв и запричитал:

— Лети и ищи силу и злобу, месть и хворобу, темные души, чуткие уши, острые зубы, жадные губы, ищи смерть несущее и мне послушное!

С последними словами он подкинул птицу высоко в воздух, и она молча, хлопая крыльями, помчалась в глубину леса. Только голова ее на сломанной шее беспорядочно болталась из стороны в сторону.

VIII

Белесые глаза мертвой птицы обшаривали лес, крылья, не зная устали, мяли воздух, пропитанный порчей. Когда стемнело, ворона опустилась на землю, дожидаясь следующего дня. И вот ночь разорвалась, съежилась подальше от глаз Яра. Мертвая птица снова была в воздухе. Белесые глаза в очередной раз заметили нечто. Среди ветвей деревьев, опутанных вьюнами, таились существа, чьи глаза со злобой посматривали вниз. Их было много, тела отливали красным на фоне листвы. Теперь ворона знала нужный ей путь. Развернувшись, она полетела туда, где над деревьями высились остатки крепости из гранитных глыб. Кажущаяся пустота развалин не обманула птицу, белесые глаза нашаривали что-то в темных провалах окон сохранившейся башни.

Окна-бойницы, с видневшимися краями ловчих сетей, были опасны для ее тела, птичьи кости густо усыпали землю под ними. Прекратив кружить, ворона спикировала в дверной проем и, не давая опомниться сидящим внутри тварям, полетела вдоль ведущей вверх лестницы. Свист рассекающего воздух меча раздался вдруг возле самого ее крыла. Ворона шарахнулась в сторону и вверх, и второй удар только лязгнул по камням. Хлопая крыльями, она влетела на второй поверх. Те, что сидели здесь, были растеряны — красные ничтожества во главе с ничтожным царьком! Птица выронила, наконец, семя чертополоха и зашлась в хриплом граянье, разметавшем тишину.

И прежде чем успели опомниться шилмасы, из семени пополз на каменный пол белый морок, стал расти и менять очертания, пока из него не вызрела призрачная фигура Морха.

Оглядев затаившихся существ, Морх заговорил:

— Ничтожные твари, кто вы?

То, что раздалось в ответ, не было связной речью, но морок понял.

— Ха, ха, ха! Болотный слизень завел еще и детей! Я восторгаюсь этим! И у вас есть царь! Настоящий повелитель леса?! — морок снова расхохотался. — Где ты, Царь? Покажись мне!

Старый голый шилмас с железным обручем на голове робко подступил ближе.

— Ну, вот что, тварь. От моего лица говорит здесь повелитель Изверы. Здесь, в его лесу, идет человек. Ты и твои твари должны поймать его и держать до моего прихода во плоти. Понятно?

В глазах царька злоба уступила место страху и покорности. Да, они выполнят приказ повелителя Изверы.

IX

Вот еще одна яма раскрыта тем же способом. Спутники Оборотня даже не подозревали, сколько ловушек они миновали, отчаянно петляя среди деревьев. Еще один сук брошен вперед, но нет — ошибка. Оборотень торопился, шкурой чувствуя возрастающую опасность.

Судя по всему, шилмасов собиралось вокруг них все больше, и они смелели. Если их соберется достаточно много, нападения не избежать.

Он оглянулся. Все держали наготове луки, Карислав — взведенный уже самострел. «Ну что же, если не попадутся в ловушку, то должны отбиться. Ага, вот похоже еще одна яма. Да, никаких сомнений, уж больно чисто» — он огляделся и увидел поблизости неплохой древесный обломок. — «Как раз такой, какой нужен, чтобы швырнуть в яму. Как раз…» — он протянул руку… и, едва не коснувшись его, замер. Что-то было не так! Прислушался — ни одного крика! Разом взмокнув, Оборотень отодвинулся, перехватил половчее шест и резко ударил им по обломку. Миг — и из-под него, шипя, вывернулась змея. Мгновение они с Оборотнем смотрели в глаза друг другу, а потом удар палкой раздробил змее голову. Крики и возня шилмасов раздались снова, их «эр-л-лл» звучало теперь тише и как бы с досадой.

Услышав это, Оборотень пришел в себя, и скомандовав: «За мной!», рванулся с места, уже на ходу крича, чтобы стреляли, как только ясно увидят цель. Теперь он был уверен, что они вот-вот бросятся, и, мчась между деревьев, искал место почище, где можно дать бой. Но едва он заметил такое место, как прямо впереди спрыгнул на землю шилмас. Увернувшись от удара дубиной, Волк начисто снес паршивцу голову и успел отскочить как раз вовремя, чтобы следующий, прыгнувший на него сверху, промахнулся. Этот промах дорого обошелся твари, окончательно приземлившейся уже с перерубленным горлом. Сразу же пришлось столкнуться с еще двумя. Оставалось надеяться, что его спутники справляются сами.

X

Золотинка бежала за Святомором и Веленой, когда заметила движение справа и на ходу пустила туда стрелу. Потом сразу несколько красных существ появилось вокруг, прыгая сверху. Она успела увидеть, как спустили тетиву Велена и Святомор, как сверкнул меч Волка-Оборотня. Не к месту мелькнула мысль, почему он выхватил свой, а не меч Карислава. А потом услышала крик позади — Карислав барахтался под двумя повалившими его тварями. Дрожащими руками Золотинка рванула тетиву. Ее стрела пробила голову одному из шилмасов, Карислав отбросил второго, продолжив борьбу, а она застыла, не в силах отвести глаз. Шилмасы были похожими на людей существами, но это были не люди, и у них не было кожи! Голое мясо с прожилками сухожилий, опутанное синими венами! Безвекие глаза убитого ею шилмаса продолжали смотреть из разверстых глазных впадин, под которыми белел хрящ носа. В безгубой пасти из десен торчали длинные зубы. Ничего более ужасного ей еще не приходилось видеть.

Впереди Святомора повалила мерзкая, безкожая тварь. Велена отбросила лук, и выхватив свой легкий меч, с размаху перерубила шилмасу хребет. Оборотень яростно отбивался от двоих или троих. Вскочивший Святомор крикнул, чтобы Золотинка помогла Кариславу, а сам тут же сшибся с ещё одним подоспевшим шилмасом.

У Горимирова дружинника дела действительно были плохи. Он с трудом поднимался с земли рядом с двумя трупами, а сверху уже готовился спрыгнуть очередной безкожий, еще двое спешили справа. Вилла вновь натянула тетиву. Ее стрела оборвала жизнь нападающего сверху. Велена подоспела как раз вовремя, чтобы отвлечь тех двоих, пока не оправился Карислав. Отбивая сильные, но безыскусные удары, они начали теснить шилмасов, когда раздался крик Оборотня, призывавшего уносить ноги.

Карислав с начала боя так и не успел воспользоваться самострелом. Едва расправившись с двумя повалившими его тварями, он выхватил топор и пришел на помощь Велене, с удовольствием глядя, как летят щепки от попавших на лезвие топора вражеских дубин. Первый страх прошел, и Карислав разошелся, ухая при каждом ударе. К его вящей радости с Золотинкой было все в порядке, ни одна тварь на нее даже не бросилась, не ясно почему.

Святомор пришел на помощь Волку-Оборотню как раз вовремя, того уже прижимали к деревьям. В два меча дело пошло веселее, шилмасы понятия не имели о выучке. Застыв на месте, Святомор разил мечом, лишь уклоняясь от грубых и прямых ударов. Оборотень дрался по-другому. Непрерывно двигаясь, он использовал как укрытия отдельные деревья и кусты, заставлял противника терять терпение и осторожность, а сам неожиданно атаковал сбоку или сзади, всегда решительно и внезапно. В очередной раз поднырнув под удар, он подрубил одному из противников ноги, как раз в этот момент Святомор ранил другого, и остальные бестии, не выдержав, бросились наутек, ловко карабкаясь на деревья.

Добив раненых шилмасов и убедившись, что все венеды целы, Оборотень снова заставил их перейти на бег, спеша в менее заросшую вьюнами часть леса.

XI

— Слава Поревиту! — тяжело дыша, воскликнул Святомор.

— Мы в долгу у праотцов. — отозвался Карислав.

Став в круг, венеды напряженно высматривали врага.

На шум сверху среагировали мгновенно, резко отпрянув в стороны. Лишних пять локтей полета, что приходилось преодолевать шилмасам на таком слабо заросшем месте, с лихвой хватило — тварь приземлилась прямо на мечи.

— Сумасшедший какой-то поганец, — заметил Карислав.

Шилмасы шумели на деревьях, но близко не показывались. Волк-Оборотень оглядывался, оценивая ситуацию. Он чувствовал, что надо торопиться. Однако куда двигаться? Шилмасы обжили порядочную часть леса. Раньше он надеялся, что безкожие не осмелятся напасть на такой большой отряд. Но что-то случилось, и они очень осмелели. Прямо-таки беззаветно лезут на мечи. Впрочем, другого пути все равно нет, этот — самый безопасный. Но если промедлить — здесь и сгинешь. Наконец он принял решение:

— Будем пробиваться к укрытию, приготовьтесь, бежать нужно будет долго и быстро. — Оборотень огляделся в последний раз и рванулся вперед.

Они бежали за ним так быстро, как только могли, сшибая листья с редких корявых кустов бузины, путаясь в плетях подмаренника, перескакивая через поваленные стволы деревьев. Волк рисковал, вел почти напрямик, стараясь не думать о том, что может попасть ему под ноги.

Шум в кронах деревьев двигался по пятам, временами даже обгоняя. Пока венеды бежали с такой скоростью, шилмасы не могли организовать нападение. Лишь бы хватило сил.

Волк задыхался, сердце бешено колотилось, но тело, казалось, действовало само по себе, неся его вперед. Мимо мелькали стволы деревьев, ветки хлестали по лицу, пни и валежины вырастали словно из ниоткуда. Обычно он мог бежать так и день и два, но воздух, отравленный разросшейся лихорадочной травой, с сердцевидными листьями размером с тарелку, драл горло, легкие готовы были вот-вот разорваться, в глазах темнело.

Его спутникам приходилось еще хуже. Залитый потом Святомор буквально тащил за руку Велену. Карислав дышал как загнанный тур, самострел, который он не пожелал тащить в руках, а прикрепил к поясу, нещадно бил его по гузну.

В голове Оборотня натужно гудело, глаза уже отказывались воспринимать что-либо. Желание упасть, остановится хоть на мгновение, а лучше — навсегда, все требовательней заявляло о себе. Но тут он скорее почувствовал, чем увидел, что почва пошла под уклон! Спасение было близко!

Когда-то давно здесь, в низине, протекала речушка. Лес задавил и иссушил ее жадными корнями, без остатка выцедив всю воду. Сохранилось лишь сухое русло, устланное ковром гниющих листьев и поросшее корявым рваньем кустов остроиглого боярышника. Подмытый в своё время водой берег, по-прежнему нависал корнями над пустующим теперь уже руслом, образуя небольшую, закрытую сверху нишу.

Именно туда и бросился с пологого берега Оборотень. Венеды пробирались через кусты прямо за ним. И вот, наконец, раздвинув висячие корни, они вломились в сырую темноту ниши и попадали на землю. Долгое время слышался лишь придушенный хрип, люди никак не могли отдышаться.

XII

Велена долго приходила в себя, словно молоты стучали в голове, саднило горло. Рядом с ней ничком лежал Оборотень, справа — Золотинка, которой, похоже, пришлось не так худо, как другим. Она уже почти отдышалась и оглядывалась назад, пытаясь понять — нет ли угрозы. Но отсюда было мало что видно.

Велена еще долго приходила в себя после бега, а когда огляделась — содрогнулась. Корни беспорядочно и омертвело свешивались из плотного мрака сверху. В их изгибах и безобразных ответвлениях было что-то уродливое и неестественное. Ей вдруг страшно захотелось назад — на свободу.

Кто-то спросил у Волка-Оборотня насчет того, долго ли еще им здесь находится, тот начал отвечать, но тут Велену отвлек звук… или движение? Сверху, в корнях… Внутренне сжавшись, она напрягла зрение, вглядываясь в жуткое сплетение корней. И вдруг, на фоне светлого выхода, увидела, как что-то длинное, извиваясь, вытягивается по направлению к ней. Расширившимися от ужаса глазами девушка следила за приближением страшного нечто. Ужас рос и полнился в ней, сковывая невероятным напряжением. Велена не выдержала и закричала.

Она успела заметить, как метнулся к ней Оборотень, в следующий миг он навалился, зажав ей рот и враз выдавив весь воздух. Потом сдвинулся в сторону:

— Тихо!

Подкинувшиеся было венеды замерли.

— Кто-нибудь может зажечь огонь? — спросил он.

XIII

Карислав трясущимися руками достал кремень, застучал им, рассыпая искры, пока не подпалил небольшой лоскут промасленной тряпки.

Первое, что они увидели при этом слабом свете, были перепуганные лица друг друга. Потом их взоры обратились на Оборотня. Он был спокоен. И в руке держал длинную извивающуюся змею.

— Это была всего лишь змея, — заговорил он, оглядывая венедов. — Придется привыкать. С тех давних пор, как небесный зверь победил Меняющую Мир, эти гады расползлись повсюду. Но они не так уж страшны.

С этими словами Оборотень раздавил руками голову змеи и отбросил все еще извивающееся тело прочь.

— Иногда мне кажется, что Меняющая Мир погибла где-то здесь, потому что змей в этом лесу видимо-невидимо. Так вот, когда вдругорядь вам попадутся змеи, не кричите так сильно, я было помыслил — нам конец пришел. Тем паче такой крик и может отправить нас к праотцам, окажись неподалеку враги. Кстати, загасите огонь, он нам больше не нужен.

— Велена была очень испугана, вот и закричала, — вступился, гася тряпку, Карислав, я бы и сам закричал, не надо от девушки требовать больше чем она может.

Оборотень, уже сам успевший пожалеть трясущуюся Велену, услышав осуждение в словах Карислава зло оскалился:

— Что от вас требуется — решать мне! Ты что же думаешь, мы по грибы, по ягоды вышли?! Если вы будете бояться такой дребедени как змеи и пауки, так вы, может, еще скажете, что и темноты боитесь?! На кой ляд вы тогда сюда потащились, и что станется, если встретим и верно страшное?!

— Не ори на меня! — взорвался Карислав, наверное с большей силой потому, что чувствовал правоту проводника. — Мы, в отличие от тебя, не якшаемся с нечистью и черными силами и с нелюдью в друзьях не ходим, злых дел не творим и поэтому нам есть чего бояться!

— Что-о-о?!! — протянул Волк, пытаясь подняться.

— Остановитесь! — твердость в голосе Велены заставила Оборотня послушаться. — Нашли время, чтобы ссориться, — голос ее смягчился, — Оборотень, Карислав хотел всего лишь сказать, что ты больше привык к таким опасностям и жизни в лесу. И он извиняется, ведь правда?..

— Извиняюсь, — нехотя процедил Карислав.

— Я знаю, что он хотел сказать, — голос Оборотня был холоден и спокоен. — Единственное, почему я его не прикончил, это мысль, что все мы нынче зависим друг от друга, ссорится в самом деле не время.

Шилмасов больше не было слышно, их голоса, теперь уже всем казавшиеся мерзкими, затихли вдали. Но венеды не сомневались в том, что снаружи их ждут.

XIV

Припаса в коробах было еще много, но Оборотень решил экономить, ни мяса, ни сала поедать не дал, но и хлебом с жгучим редисом ужинали так славно, что шилмасы снаружи наверное слюной изошлись. Карислав пустил по кругу свой последний мех с рябиновой бражкой, от которой Оборотень предпочёл отказаться.

Среди венедов сам собою развязался тихий разговор о былом, под которым подразумевалось теперь всё, что было до этих дней в лесу.

— Все в нашем роду были воинами, — рассказывал Карислав, — мои предки дрались вместе с Хельсом Утренним Ветром против войск Смарда и восстали вместе с Радомыслом против Злыгостя, воевали за шлем с северянами. Мой предок Сеченый Вяз пришел с востока Вражьего моря на берега Звеницы, на земли Червеня. Сын Оста Сухорукого — Сухман — был одним из величайших воинов на свете. Вместе с Любомиром Крылатым он крушил орды чужаков у Соленого озера, ходил на Свиару вниз по Диве, город ныне давно разрушенный, и взяв с него дань, возвратился с богатой добычей. Там, под Свиардом, он бился на поединке с великаном-гилканцем и сразил его, ударом кулака вогнав в землю по самые уши. Он сражался один с целой тысячью лесных людей, и погиб, лишив живота многих из них. Его сын — Черный Хорь — был моим прадедом. И на него, как и на всех других моих предков, благосклонно взирают теперь Зибог и Дана в их новой жизни в Замирье, и они сидят за одним столом с другими великими героями — Хельсом, Нортоком и иными, покрывшими себя вечной славой!

Оборотень попытался представить себе такую картину и усмехнулся в темноте. Похоже, великие герои в ирии просто окружены толпами Криславовых родственников. И если все они такие же хвастуны, как и он, то бедным героям приходится не сладко. И как это Карислав позабыл сказать, что его родственники и Эрлота Лес Мечей приветствуют при встрече? Эта картина понравилась Оборотню еще больше, у Эрлота ведь восемь рук и родственники могут подходить для рукопожатия пачками.

Карислав тем временем продолжал:

— Мой дед — Богдан с Заилья — воевал против войск Арсена Горбатого и ходил в набеги на все четыре стороны света, только на пятой сложив голову. А мой отец, Велемир, погиб шесть лет назад в Лукоморье от мечей летборгцев. Я, конечно же, отомстил за его кровь, но знаю, что он радуется всякий раз, когда очередной летборгец спотыкается о лезвие моего меча.

— А кстати, о мече, — прервал его Оборотень. — Мой меч, откуда взялся он?

Все замерли, ожидая ответа.

— То, что меч у тебя, — прорычал, с трудом сдерживая ярость, Карислав, — еще не значит, что он стал твоим. Он всегда был и остается мечом нашего рода Сеченцев, и я — Карислав Черный, сын Велемира, постараюсь как можно быстрее вернуть его обратно.

Оборотень пропусти угрозу мимо ушей:

— Так откуда появился этот меч?

— Им владел еще Сухман, рассказывают, что он добыл этот колдовской меч в логове дракона у Терпкого моря на землях Земсолна, на мысе Каменной руки. Знающие люди говорят, что на клинке лежат какие-то ужасные заклятия.

Оборотень удовлетворенно кивнул самому себе — он правильно решил, что меч необычный.

— Когда-то в детстве я слышал про мыс Каменной руки, — задумчиво сказал Святомор. — Сказывали, что этот мыс — отрубленная рука каменного великана, сразившегося с Меняющей Мир, единственного, кто встретился с ней, и не поддался ее очарованию. Конечно же, великан погиб. Разве кто-нибудь кроме богов мог ей противостоять? Он знал это, но не отступил и не сдался. А мы, враждуя между родами, даже против Летборга не можем выступить вместе.

— Точно, — поддакнул Карислав. Пока мы бьемся — другие сидят в лесах…

XV

Золотинка вслушивалась в слова своих спутников. «Как ни печально, — думала она, — но Карислав с Оборотнем совершенно не ладят. Оставь их одних — тут же передерутся. А еще этот меч… Карислав очень дорожит им как родовым наследством, а тут пришлось его отдать. А зачем меч Оборотню — тоже неясно, в стычке с шилмасами он пользовался только своим. И вообще странно, все ее спутники готовы говорить о чем угодно, только не о цели перехода через лес. Её-то ведет вперед наитие, чувство, то самое, что отличает вилл от остальных людей. Она родилась в семье общинника и до шести лет ничем не отличалась от сверстников, но однажды…

Кресень изок — месяц кузнечиков еще только начался, а Яр — великое солнце, уже много дней не прятал лик за тучи. Род и Зибог расстарались, и луга благоухали густым разнотравьем. Вся весь вышла на сенокос. Мужчины с песнями, дружно взмахивали косами, женщины сгребали сено, что уже подсохло. Она играла с другими детьми — охотилась на букашек, вязала из травы отпугивающих вредных существ чуров, выслеживала полевого, и не заметила, как ушла далеко, к самой речке, бегущей среди талин. И тут она услышала зов. Здесь, в земле, был закопан когда-то чужой воин. Но она обояла запах крови, чувствовала боль! Чужой воин звал ее, просил похоронить его останки по обычаю. Испугавшись, она с плачем помчалась назад, а там ее ждало уже свое горе. Яр, осердившись за что-то на ее отца, ударил его своим лучом. Здоровый как зверь, он теперь умирал, и даже вода не остужала его голову. Не понимая, что делает, она сама взяла ковш и, обмакнув в воде руку, возложила ее на чело отца. И благословенная влага Даны в ее руках сотворила чудо, отец ожил и вскоре уже был на ногах. Взрослые очень серьезно отнеслись к ее рассказу о чужом воине. Мужчины, обвешавшись оберегами, ушли туда, и на закате густой дым погребальной крады отнес на небо чужого воина, чьи останки, как рассказывали, уже почти истлели.

Так в ней пробудилась вилла. С тех пор родители перестали обременять ее работой по хозяйству, учить женской науке. Избранным Ладой и Данной — не играть больше со сверстницами, не прясть с подругами пряжи, не женихаться на Купальскую ночь, не уйти в чужой род, чтоб рожать детей и быть верной женой. У них — свой путь, скрытый от простых смертных. Много слез было пролито, прежде чем она приняла для себя жизнь, следующую зову, жизнь не как у остальных людей. В девять лет покинув весь, она стала пытать свой путь. Среди народа западных, сиверных и восточных родов не найдется человека, который поднял бы руку на виллу. Дикие звери не трогали ее, а нечисть боялась, хотя силы против них у нее не было. Правда, и страха тоже не было. Детские слезы не прошли для Золотинки даром, наверное, тогда она научилась чувствовать и лечить чужую боль, слышать то, чего не слышат другие, научилась терпеть и в искры превращать свое негодование. Это последнее, она была уверена, тоже было даром богинь.

«Но лучше бы они подарили ей женскую долю», — с горечью думала она, устраиваясь поудобнее на неровностях холодной земли рядом с Кариславом и радуясь, что именно Оборотень стережет первым.

XVI

Оборотень лежал рядом с Веленой и никак не мог уснуть.

«Сегодня мы преодолели первое препятствие. Будет ли все так удачно завтра? Карислав еще этот. Может быть, он воин и не плохой, но уж и сволочь порядочная. А какого мнения о себе! Предки у него! Мыслит, что меч и сила решают все. Нет, «славный» сеченец, чтобы выжить здесь нужен еще и ум и хитрость звериная, а у тебя их маловато. И последний бы ум пристало выбить, да не след пока. Он де якшается с черными силами! Может, и есть тут доля правды, иначе не понадобилась бы жертва, но ведь плата это за всех оставшихся. И он честно всех о ней предупредил.

И на кой черт он тащит с собой этот дурацкий Кариславов меч? Да с заклятиями он, колдовской, потому его и потребовал. Ну да как выгадать, будет ли от него прок? Да и вообще, возьмётся ли он за него? А этот барсук Карислав даже не знает, что за заклятия на мече.

Бедная Велена. Ну и денек ей пришлось пережить! Впрочем, нет, не бедная! — одернул он себя. — Ему плевать на них. На всех. Он ничем им не обязан и не будет обязан до конца пути. Прочь чувства к ним. Они лишь его спутники и только». — Оборотень разозлился на самого себя. Но что бы он там не думал, он чувствовал, что не сможет остаться в стороне и смотреть спокойно, как умирает любой из них. Даже полоумный Карислав. А ведь ему придётся кого-то погубить! Тяжесть на сердце и гнет на душе не отступали перед жалкими оправданиями. Только меч Карислава на его боку не давал места отчаянью. Он давал надежду. Оборотень уже засыпал, когда вспомнилось слышанное не однажды предание о Меняющей Мир…

XVII

…Давным-давно, во времена стародавние, времена достопамятные, когда ещё приходили на землю бессмертные боги, отгремела битва творений и война с силами ночи, когда свежа ещё была память о Великой войне за Шлем, где шли друг на друга роды одного народа, и проливалась кровь братьев, тогда, когда основан был хранимый богами Итарград, случилось это…

Могущественны боги. Каждый из них владеет какой-то силой, но не может владеть силами других. И единства среди них нет также.

Вечна мечта о совершенстве, не миновала она и богов. Задумали они создать творение, обладающее всем лучшим, что было у каждого из них. С небесного древа, прародителя всех растений, взяли боги семя и наделили его своими силами. И вот уже посланник богов Симаргл отбыл на землю. За Терпким морем, на севере Земсолна, в благодатной долине меж Копейных гор посажено было семя в мать-землю, стихию Зибога. Сама Дана пролилась там благодатным дождём, на три дня Яр застыл над долиной, согревая своими лучами землю, три дня не видели его в остальной поселенной.

И вот, наконец, расступилась земля и явилась миру женщина, прекрасней которой не было ещё никогда. Благодать и чистота воды, яркость солнца, жизненная сила земли и стремительность ветра, всё было в ней, и не отразима её красота. Велики и силы — управлять всем живым и неживым могла она. Рады боги, думали они, что создали совершенство.

Окружённая духами бродила она по земле, меняя мир, привнося в него новые черты, удивляя и очаровывая жителей поселенной. И так сильно было её очарование, что стали даже избегать её люди, ибо мало кто из узревших её красоту мог забыть это. И многие шли за ней, оставив всё, забыв свой род, детей и близких, свой долг и свою долю, лишь бы только снова и снова видеть её. Не только люди, но даже многие драконы склонили перед ней свои головы, даже племена воинственных бронтов и гордых бриареев сразила её красота.

Но шло время, и всё мрачнела она. Заложенные богами разные начала рвали изнутри её душу. Невозможно одновременно быть спокойным и буйным, жарким и холодным, твёрдым и мягким. Всё сильней и сильней мучилась она, всё уродливей и некрасивей становилось созданное ею. И ничем не могли помочь ей боги.

Тогда-то, ища спасения, и встретила она посланника Ния. Лживыми речами как сетью опутал её Смард. Боги, говорил он, определили ей мучения потому, что, дав ей всё, утаили от неё чёрную сторону жизни, злую её суть. То, что есть у всех, нет у неё одной. Только вобрав в себя и тьму, сможет избавиться она от невыносимой боли. И поверила она и приняла тьму. Но лишь больнее стало ей и разум её погрузился в хаос.

Не сразу заметили боги перемену. А её истерзанная душа обратилась во зло. Отомстить богам задумала она. Три дня и три ночи не выходила она из пещеры в горах Изверы. Там, вдали от чьих-либо глаз, сотворила она «глэсс» — камень власти. А на четвёртую ночь завладела она душами тех, кто шёл за ней, и заключила их в кристалл. Теперь никто, из любивших её, не мог ослушаться её злой воли. Ненавидя всё, созданное богами, она возненавидела и их создания и стала уничтожать всех, кто ей не подчинялся.

И вот уже земли Земсолна заполонили злые духи и нечисть. Попавшие под её власть драконы сжигали селения и поля, бронты и люди разрушали города и убивали всех, даже не думая брать добычи. Много страшного совершили те, кто стали рабами камня — люди, бронты, бриареи, драконы. Те же, кто не успел спастись, приняли в Копейных горах последний свой бой.

Теперь на север, в обход Терпкого моря направляла она свой путь, и вот уже восточные роды венедов теснятся ею. Только тогда решились боги выступить против и уничтожить свое самое дорогое создание. Огромный небесный зверь спустился на землю. Она же превратилась в гигантскую змею. И началась страшная битва. Тряслись и рушились вековечные горы, трескалась земля, море выходило из берегов, а пыль заслоняла солнце. Блистают бронированные кольца змеиного тела и хлещут, изгибаясь, по зверю, стараются захватить и задушить его. Страшен рёв чудовищного зверя, рвёт он когтями и клыками тело змеи, черпает силы земли и света. А тут и Стрибог сдул в сторону пыль, и во всю силу заблистал Яр, могучее солнце.

Победил божественный зверь. Упала и издохла поверженная змея. Но из её тела родилось множество мелких змей, расползшихся по всему свету. Кристалл же разбился, вернулись из него заточённые души. Однако многие из них успели измениться и привнесли в мир жажду крови и власти, ещё большую, чем было прежде…

XVIII

Волк-Оборотень открыл глаза. Сумрак. Значит, утро уже приспело. Чей-то храп мешал ему сосредоточиться. Велена сладко и тихо спала рядом. За Святомором и Золотинкой где-то лежал Карислав. Именно оттуда и раздавался громкий храп. Да, не повезло им иметь такого спутника. Хорошо хоть все так устали вчера, что храп вряд ли кому помешал. У Золотинки, к тому же, спокойствия на десятерых. Добро, что они ее взяли. Отец не зря говорил когда-то, что повстречать виллу — хорошая примета. А отец был мудр, кто еще мог бы научить его так слышать лес?

Позади, вдруг, кто-то засопел. Оборотень осторожно протянул туда руку и наткнулся на что-то живое и мохнатое.

— Шерстатый! — прошептал он, — ты жив! Я чувствовал это, но все же беспокоился. Ты верно голоден? Уходя, мы оставим тебе подарочек. Послушай. Старый ход, ведущий к нашему острогу еще цел?

Маленькие руки утвердительно похлопали по запястью Оборотня, и существо с легким шуршаньем удалилось.

— Еще раз спасибо! — прошептал вдогонку Оборотень.

— С кем ты там говоришь? — сонно заворочавшись, спросила Велена.

— Тебе почудилось, спи. А лучше — просыпайся, уже настало утро.

— Утро? Но ведь темно. — Велена, раскрыв глаза, потянулась, побеспокоив Святомора.

— Ты забыла, что кроны деревьев плотно закрывают небо, а мы еще и под кореньями. Светлее уже не будет.

— Жаль. Я бы хотела поглядеть в зеркальце на свое лицо.

— Оно такое же красивое как всегда.

— Что?!

— Нет, ничего…

— А я думала, что ты меня терпеть не можешь.

— То есть как это? Терплю ведь, — хмыкнул Оборотень. — А если даже и нет, кривды не сказал бы.

— Спасибо.

— Не за что. Не так уж часто в лесу можно такое сказать. Разве что зарнице и берегиням. Да и те поперевелись.

— Скажи мне, Оборотень, кто ты? — Велена с трудом угадала в темноте его глаза.

— Я?… Скиталец, бродяга.

— Где ты родился?

— Если скажу здесь, ты поверишь?

— Нет.

— Ну, так я все равно скажу, что здесь.

— А кто был твой отец?

— Такой же скиталец, как я и как мой дед.

— И тебе никогда не хочется иметь свой собственный дом, семью?

— Запирать себя в четырех стенах? Зачем? Нужно жить, нужно увидеть всю явь и поселенную. А потом можно и отдохнуть в замирье, если только вокруг не будут толкаться Кариславовы родственники!

Велена засмеялась.

— Чем они тебе так не понравились?

— Тем, что Карислав считает себя выше других уже потому, что может назвать их всех. А между тем они давно в ирии и ничего не значат.

— Ты не совсем прав, — возразила Велена. — Но я не хочу с тобой спорить. Скажи только, вот станешь ты стар, а своего дома у тебя так и не будет и некому станет о тебе заботиться. Разве ты этого хочешь?

— Мне не дожить до старости, но даже ежели так, то мне все равно не нужен какой-то там дом.

Оборотень помрачнел и нахмурился. Хорошо, что этого не видно в темноте. Ему действительно не нужен какой-то там дом! Ему нужен свой, тот, что лежит в развалинах в этом лесу. Тот, в котором поселились вонючие шилмасы! Тот, защищая который погиб его отец.

— Оборотень, когда мы выступаем? — это проснулся Святомор.

— Как только поедим. Буди остальных.

— Я уже не сплю. — Отозвалась Золотинка. Проснулся и Карислав.

А по нише, в которой они хоронились, неожиданно разлился мягкий зеленоватый свет. Оборотень зачаровано держал в горсти маленький шар Хранителя света.

— Ну вот, — он посмотрел на своих спутников, — теперь мы не одни.

Венеды достали из коробов припасы, Оборотень щедро выложил сало, словно не он вчера призывал его сберегать.

— Оборотень, — Святомор на миг прекратил энергично поедать припасы. — Почему ты никого не будил на смену?

— Да я сам спал, вот и не будил.

— Как спал?! А ежели бы на нас напали?

— Ну, съели бы наверное. Не знаю…

Некоторое время Оборотень ел в полной тишине и одиночестве. Наконец Карислав тяжело сглотнул: — Ну и что, выбираемся отсюда? — Голос его был слегка сипл. — Надоело уже под землей торчать.

— А еще глубже под землю не хочешь?

— Нет.

— А придется. Не берусь гадать сколь шилмасов уже наверху собралось, да поди уже и с сетями. Вдруг, как ранее, нам не пройти. Но отсюда, из ниши, ведет старинный подземный ход до полуразрушенного Гранитного острога. Там у шилмасов логовище, князек их сидит. Покамест нас здесь стерегут, можно пробраться до острога и напасть на логовище. Ежели князька прикончим — дело наше, шилмасы без него безвольны. Ну а ежели нет, то все одно там веселей погибать будет.

— А насколько надежен этот подземный ход? — настороженно поинтересовался Карислав.

— А лихо его знает. Полезем, проверим. Ну что, готовы?

Незаметно положив на землю несколько кусочков хлеба, Оборотень полез куда-то в темноту.

XIX

Карислав лез за Святомором, проклиная про себя все эти подземелья. Ход действительно был старинный. Он представлял собою нору высотой чуть более двух локтей и столько же в ширину. Так что один человек мог передвигаться на карачках, а двое встречных могли при желании расползтись. Когда-то стены были обмазаны глиной, которая, как решил Карислав, позже обжигалась, так как была жесткой как камень. Теперь глина во многих местах растрескалась, где-то обвалилась, размытая ли водой. Тут и там стены обезображивали различные грибки, плесени и лишаи, многие из которых светились призрачно и холодно. Только они и позволяли что-то видеть в темноте. Там, где их не было, приходилось пробираться абсолютно на ощупь. Затхлое, сырое подземелье давало мало воздуха, чем дальше, тем труднее становилось дышать. Ход не уводил слишком глубоко, а вел на уровне самых нижних корней деревьев, которые, пробиваясь сквозь глину, жадно распушивались, улавливая влагу. Всякий раз, когда они задевали лицо или руки, Карислав содрогался от омерзения.

Внизу ход был усыпан осколками глины, местами застаивалась протухшая вода и почти везде — жидкая, липкая грязь. Попадалась и грязная паутина, не до конца сорванная ползущими впереди. Ее охраняли жирные, мохнатые, гадкие на ощупь пауки, в чем Карислав убедился, когда раздавил одного такого рукой. Оставалось только поражаться терпению девушек…

Велена двигалась сразу за Оборотнем, с трудом удерживая его темп. Руки скользили в грязи, иной раз проваливаясь в черную жижу. Иногда, при рассеянном свечении уродливых грибков она видела норы самых разных размеров, источившие стены хода, а раза два ей показалось, что она видела в них блеск чьих-то глаз. Сжав зубы она ползла дальше, стараясь не закричать, когда что-либо мерзкое касалось ее лица или выскальзывало из-под рук. Она была уверена, что раз наткнулась на змею, и в кровь прокусила губу от усилия не шарахнуться прочь, пока та, зло шипя, ускользала. Что бы не случилось, она не закричит и не покажет своего страха Оборотню и другим!..

Золотинка пробиралась за Веленой, не уставая удивленно всматриваться вперед. Она никогда еще не видела ничего подобного! Ход в глубине огромного, безбрежного леса, тянущийся на сотни и сотни саженей! Какова вообще его протяженность? И кто тот неведомый, вырывший его? Все эти вопросы кружились в ее голове, порождая все новые вопросы. Например, она очень хотела бы знать, кто и когда пользовался ходом последний раз? Если бы не грязь, в которой скользили ее тонкие руки и не тяжелый дух подземелья, здесь было бы даже вполне сносно. Правда волосы приходилось прятать под плащом, а лук постоянно за что-то цеплялся. А еще, хвала богиням, что она не боится всех этих гадов, вокруг она чувствовала множество мелких, злобненьких разумов. И если жабы и змеи спешили уйти с людского пути, то крысы… крысы были повсюду, она даже слышала, как они скребутся справа и слева. Иногда ей казалось, что этим стенам не будет конца и края, что ладони и колени превратились в кровавое месиво, что земля, время от времени почти пересыпавшая ход, содержит под собой чьи-то останки…

Святомора угнетала тишина. Нет, он слышал, конечно, движущихся впереди, и Карислава сзади, слышал и шорохи, и тихую капель воды, но все это в какой-то неподвижности, глухоте и казалось, что всего мира — нет. Нет ни венедских княжеств в густых лесах, ни моря, по которому плавают похожие на чаек аниранские корабли, ни летборгских рыцарей, закованных в железо, ни Итарграда, где все, от мала до велика стерегут чудесный шлем, подарок Поревита. Всего этого нет, только они и эта нора. Как длинен путь, как угнетает тишина…

XX

Карислав взмок от пота. Но потел он не только от усилий. Ему казалось, что ход сужается, давит, что еще немного, и он не сможет пройти, сотоварищи уползут дальше, а он останется. Один. Один в этом узком ходу! И он сожмется и задавит его!

Карислав спешил, страшно боясь отстать, запинался, падал, но снова вставал на колени и полз, напряженно вслушиваясь и вглядываясь в темноту.

А если обвал, что тогда? Подумал ли об этом Оборотень? Или ему все равно, он ползет первым. Пусть нас засыплет, мы умрем, он поползет дальше. Так и есть, ему нельзя доверять! Предатель!

Как здесь душно. Чувствуется, как сужается ход! Они все пролезут, а он останется. Быстрее, только не отстать!

Оборотень торопился впереди, расчищая себе путь ножом. Вот уж не думал он, что придется еще раз воспользоваться этим ходом. Он был здесь единственный раз много лет назад. Тогда, после гибели отца, он, семилетний мальчик, покидал Гранитный острог, спасаясь от призрачных воинов.

Уже тогда ход был не в лучшем состоянии, продухи, вырытые пол века назад, засорились. Шерстатый дал понять, что ход цел. И действительно. Но это еще не значит, что в нем не может быть завалов.

Как там Велена? Поспевает? Вроде бы да. Золотинка вилла, ей легче, богини берегут своих послушников.

Оборотень поморщился, в очередной раз зашибив коленку и пожалел, не имеет наколенников как у летборгских рыцарей.

Чуть дальше он увидел целую гирлянду светящихся грибов. И здоровенную нору, откуда раздавался приближающийся топот.

Оборотня прошиб пот. Он остановился, шепотом приказав Велене замереть. Сам же отодвинулся немного назад и, перехватив поудобней нож, замер, уставившись на нору. А она вдруг озарилась красным, и вот, оттуда выскочил некто, размером всего с локоток. Лицом он был похож на выхухоля, а в маленьких руках держал железную сковородку с раскаленными углями, осветившими темноту. Выскочив в ход, он остановился и посмотрел черными бусинками глаз на Оборотня. Одет он был в нарядный кафтанчик, перепоясанный кушачком (такие кафтанчики носят боярские дети в селищах), на голове у него была остроконечная шапочка. Ноги… ноги у него были конские, с копытцами. Несколько мгновений они с Оборотнем глядели в глаза друг другу, а потом существо повернулось и скрылось в норе справа. Послышался удаляющийся топот и хлюпанье воды.

— Шиликун! — облегченно выдохнул Оборотень, расслабленно опускаясь на землю.

— Кто это был?! — Велена подползла к нему ближе.

— А ты видела?

— Да, такой большой мышь, в кафтане и со сковородкой.

— Это не большой мышь, а маленький нежить — Шиликун. Но он не опасен, если только их много не набежит.

— Что случилось? — раздался из темноты голос Золотинки.

— Ничего особенного, чуть задержались. Двигаемся дальше.

— А как далеко еще?

— Прилично.

рис. автора

XXI

И снова стены, стены, стены, и темнота вокруг. Тяжелый воздух казался осязаем. Головы болели, люди уже плохо соображали.

С некоторых пор Карислав слышал шуршание позади себя. Кажется, их преследовали. Он часто оглядывался, но никого не видел, пока на него не наткнулись с разбегу две или три крысы, запищали, отпрыгнули, но снова двинулись вслед. Судя по звукам, позади них были целые полчища крыс. И они постепенно нагоняли, все ближе раздавалась возня и яростный писк. Карислав не знал что делать, из проклятого подземелья некуда было выбраться, а крысы вот-вот нападут. «Ну что ж, — решил он, — Карислав Черный не привык убегать от врага, он даст бой, а остальные тем временем успеют спастись». — Карислав развернулся и вытащил нож. Множество крыс замерло в сажени от него…

Святомор почувствовал, что что-то неладно. Карислава больше не было слышно позади. Он позвал, но никто не ответил.

— Золотинка!

— Да? — сразу отозвалась вилла.

— Молви другим, чтобы подождали. Карислав отстал. Я вернусь и посмотрю, что случилось.

Святомор быстро полез назад и вскоре услышал какой-то шум. Похоже, сын Велемира с кем-то дрался! И вот, в слабом свете грозди грибов, он увидел Карислава. Венед яростно отбивался ножом от атакующей его крысиной стаи. Крысы прыгали на него, кусали, старались вскарабкаться на шею, вцепиться в горло. Не медля больше, Святомор бросился на помощь…

Карислав рубил на право и налево, не обращая внимания на боль от укусов, стараясь лишь защитить шею и лицо, решив, что крысам очень дорого достанется его жизнь. Крысы нападали со всех сторон, прокусывая одежду, впивались в тело или ломали зубы о кольчугу. Окончательно свирепея, Карислав срывал их, отдирая иной раз вместе с мясом, давил, вмазывал в стену, ворочаясь как медведь в тесном проходе. Он смутно слышал как пришёл на помощь Святомор, по крайней мере, сзади крыс стало меньше. А потом вдруг в глаза ударил ослепительный зелёный свет. Крысы, почти добравшиеся до его горла, с визгом бросились наутёк.

— Вы что, весь ум попередумали? — послышался злой голос Оборотня. — Так мало осталось, что и на язык не просится? Почему не передали, что крысы появились? Такие знатные воины и смерти зряшной искать стали. Добро, что я подоспел вовремя. И Велену за Хранителя благодарите.

— Чего он так ярко? — ослеплённый Карислав щурился и прикрывал глаза рукой.

— Он светится лишь тогда, раздался голос Велены, когда попадает в человеческие руки, и тем ярче, чем сильнее чувства владельца — любовь и ненависть, страх или радость.

— А я зол, очень зол. — Добавил Оборотень.

Пока Золотинка перевязывала раны Карислава, шарик значительно потускнел, и проводник опять упрятал его подальше.

XXII

И снова путь в темноте, острые куски запечённой глины, режущие руки и колени. А воздуха становилось всё меньше. Оборотень задыхался, часто и хрипло хватая ртом воздух. В голове появился и становился всё громче постоянный гул. Всё чаще Оборотень останавливался, пытаясь отдышаться. Нож давно спрятан в ножны, нет сил делать им что-либо. Волк рвал паутину и корни лицом или руками, и двигался вперёд и вперёд. Перед глазами плыли радужные пятна, мысли прерывались: «Наверное… отверстия для воздуха забились… надо… надо пробить новое… иначе сдохнем».

Увидев место, где большой кусок потолка обвалился, обнажив свежую необожжённую глину, Оборотень остановился, вытащил меч и принялся неуклюже тыкать им, пробивая путь наверх. Спутники его, задыхаясь, подползли ближе и улеглись кто где, равнодушные к тому, почему произошла задержка. Да и трудно было что-то разглядеть в этой тьме. Оборотень тоже почти ничего не видел, но мысль добыть свет даже не приходила в его измученную голову. Он тупо крошил мечом глину, весь подчинённый только одной цели — пробиться наверх, к воздуху.

Дыхание хрипло рвалось из груди, руки тряслись, ноги отказывались держать, движения становились всё медленнее. Силы были на исходе, когда к нему протиснулся Святомор, молча стал помогать, а потом и вовсе сменил его, встал во весь рост и долбил, кромсал глину, не обращая внимания на то, что она сыпется ему прямо в лицо.

Слежавшаяся масса поддавалась плохо, а Святомор задыхался всё сильнее, но жить хотелось ещё больше. Он пробился уже на вытянутые руки, глина скрипела на зубах, но как рыть дальше? Меч уже не доставал! Святомора захлестнуло отчаяние. Им не выбраться! Но отчаяние словно удвоило силы, пинками, не чувствуя боли, он выдолбил в плотной глине ступеньку, вторую, поднялся на них и принялся копать дальше — судорожно и спешно. Сознание мутилось всё сильнее и сильнее…

Оборотень услышал, как Святомор вывалился из дыры и подполз к нему. Похоже было, что княжич потерял сознание. Теперь уже Карислав полез рыть дальше. Оборотень, дыша как выброшенная на берег рыба, прислушивался, как идёт работа, пока не убедился, что остановки стали длиннее, чем само дело. Буквально выдернув из дыры Карислава, он полез туда сам. Мускулы болели от напряжения, грудь грозила разорваться, когда наконец пошла земля, корни… Ещё немного, чуть-чуть…

Меч провалился в пустоту. Оборотень рванулся, принимая на плечи груз оставшейся сверху земли, и вырвался наружу, чуть не ослепнув от яркого света.

— Воздух! — заорал он счастливо, подтянулся на руках, вылез и начал быстро работать мечом, расширяя дыру. А потом, видя, что никто не спешит за ним, снова нырнул в затхлую вонь подземного хода.

XXIII

Велена очнулась оттого, что кто-то хлопал её по щекам. Она открыла глаза и увидела, что лежит на коленях у Оборотня, который пристально смотрит ей в лицо. Ответного взгляда Волк не выдержал, отвёл взор, встал, осторожно опустив её на землю.

Вокруг было светло так, что после подземелья даже слезились глаза. Правда, неба всё одно почти не было видно, только мощные кроны деревьев в вышине. Воздух — чистый, пропитанный запахом листвы, наполнял её грудь. Велена приподнялась на локтях. Венеды — испачканные и измученные, сидели неподалёку.

— Вот, думаю, бесславная кончина — крысы живота лишают, — рассказывал Карислав. — Все штаны погрызли, сапоги прохудили, только кольчуга меня и спасла…

Подле него сидела Золотинка, умудрившаяся сохранить в чистоте лицо и волосы. Она расчёсывалась, с улыбкой слушая Горимирова дружинника.

Святомор напрасно пытался очистить белую когда-то сорочицу. Его сафьяновые сапоги, облепленные глиной, теперь больше походили на лапти. Вид у княжича был, самый что ни на есть сокрушённый. Наконец, он бросил своё безнадёжное занятие:

— Оборотень, мы снова полезем в эту нору?

— Лезьте, — ответствовал тот, осматривая окрестности. — А я лучше так дойду.

— Ну уж нет! — возмутился Карислав. — Я туда больше ни за какие коврижки! Лучше уж кикиморе пряжу прясть, чем снова в эту нору попасть. — Он улыбнулся, довольный удачным слогом.

В ответ с деревьев раздался звонкий смешок.

— Кто это? — замерла с гребнем в волосах Золотинка.

— Мавки. — оборотень угрюмо посмотрел на Карислава. — Какого лиха тебя за язык потянуло? Зачем кикимору приплёл?

— Я… — Карислав испуганно замер с открытым ртом, высматривая в ветвях мавок. — Просто, к слову пришлось.

— К какому! — простонал Оборотень. Впрочем, он и не ждал ответа.

— Это точно были мавки? — Святомор тоже вглядывался в листву.

— Мавки. — Подтвердила за Оборотня Золотинка. — И они уже улетели.

— И что, они могут привести шилмасов?

— Скорее кикимору. — Оборотень начал быстро собирать разложенные на просушку вещи.

— А что может кикимора нам сделать? Она же вроде водится лишь близ селений. — Велена забеспокоилась вместе со всеми.

— Это домовая. А есть ещё кладбищенская, болотная, лесная. Только и надёжи на авось, что мавки не передадут. Ну-ка, собирайтесь и ходу.

Не смотря на то, что даже шевелиться после подземелья было тяжело, проводник заставил их почти бежать. Деревья по-прежнему были опутаны княжиком и ломоносом, с ветвей свисали пучки колдовской омелы, но скоро лес стал меняться, становясь всё более дряхлым. Всё чаще стали попадаться трухлявые, поваленные стволы, явственно запахло гнилью, появились в траве поганки, свинушки, мухоморы.

Оборотень озирался, осторожно выбирая дорогу, принюхивался. Что-то такое опасно знакомое почудилось ему в траве, и в тот же момент сверху громко затрещали ветки. Не медля, он рванулся вперёд, одновременно разворачиваясь и выхватывая меч. Но сверху ничего не появилось, кроме листьев и трухи, закруживших в воздухе. На ветвях тоже ничего не было видно. Неожиданно Оборотень почувствовал, что его обманули, что он сделал что-то не то. Не двигаясь, он осторожно посмотрел под ноги. Там, где он только что промчался, потихоньку прекращали качаться желтоватые шляпки следковых поганок. Они выстроились перед ним чуть неровным рядком. Волк обернулся. Строй шляпок на тонюсеньких ножках продолжался и там! Так и есть, он стоял в ведьмином кольце!

— Проклятье! — Оборотень выскочил из круга и вгляделся в то, что обнаружил. Круг поганок был в полторы сажени в поперечине, грибы росли не часто, но совершенно точно очерчивая круг. Возле него лежала сочная трава, но внутри круга не росло ничего!

— Хорошо, что круг небольшой, — прошептала Золотинка. — Но всё равно — быть беде.

XXIV

У нас в градах о ведьминых кольцах лишь краем уха слышали, что за напасть такая? — выспрашивал, следуя за виллой, Святомор.

— Ты заметил, что вокруг кольца зелень, а внутри — ни травиночки?

— Да.

— А ежели трава и бывает, то особая. — Золотинка осторожно переступила через заросший говорушками пень. — Говорят, кольца до сотни лет живут, покуда что их наколдовала, не умрёт или не позабудет, перестанет чарами обновлять. Так и бывает, что в середине старых колец трава ещё гуще и для скотины слаще. А круги те — что заборы для навьев, которые траву то изнутри и вытаптывают, по кругу бегая, щелку ища.

— А зачем ведьмы навьев городят?

— Бают вещуны, что навью, раз вызвав, отпустить надобно. Навьи же обратно в замирье, добровольно не возвращаются, летают, пакостят, особенно тем, кто их вызвать решился. Вот тогда-то их в магическое кольцо и заключают. Навьи злятся, каждую весну, когда трава зеленеет, пытаются вырваться. Но тут-то грибы ведьмины и начинают расти, держат навьё как стеной крепкой. Только навьи не сдаются, круг год от года всё растаптывают, ширят, оттесняют следковые грибы, ищут брешь. Ежели сумеют сами круг порвать — уйдут теперь уже в замирье, а если кто другой круг порушит… — Золотинка обернулась, беспокойно поглядела вокруг, устало пожала плечами. — Навьи тогда с собой заберут. А и просто круг заступишь — доброго не жди.

— Что тогда?

— По-разному случается. Кто краем задел, так подобно как навьи по кольцу бегают, так его навья по лесу кругами водит, бывает, до самой смерти закружит, с собой в замирье заберёт. Кто в больший круг зашёл — ума-разума лишается, или чахнет день ото дня. А другие и вовсе, бывает, без следа сгинут, только видели, как в круг зашёл, ан и нет его. Вот, не ведаю, что с Оборотнем станется, сможет ли превозмочь колдовскую силу?… А если нет — беда…

XXV

— Так бы вот шагать и горя не знать, — делился мыслями с Веленой словоохотливый Карислав. — А то в дыре той, как в желудке у ящера. Уж и не знаю, может Оборотень и любит эти подземелья, а мне, как Горимирову дружиннику, не пристало подобно кроту в норах рыться, да и женщинам, если уж на то пошло, в грязи ползать не след. Толи дело поверху шагать, все опасности лицом, не нагибаясь, встречать. Свежо, чисто, ходи только, да грибочки собирай, кроме гадких мухоморов, конечно. Мухоморы я терпеть не могу, от одного их вида передёргивает…

Велена не слушала, с тревогой посматривала на Оборотня. Что-то будет после ведьминого кольца? Не меньше её тревожили и места, где они шли. Лес на глазах зарастал грибами, ископычивался трутовиками, покрывался пятнами гнили…

Велена заметила, что Оборотень всё чаще озирается, вглядывается в деревья, на коре которых появились серовато-синие, коричневые и жёлтые разводы. Лицо бродяги ещё больше помрачнело, заострилось, сделалось ожесточённым. Видно было, что ему очень не нравилось то, что он видел вокруг, особенно — белесая плесень на жирной лиственной подстилке, соседствовавшая с шипастыми шарами пороховок, мокрухами, млечниками и недозревшими пузырями дождевиков, сменивших редкие козлюки, волнушки и горькушки.

Наконец, и вилла заметила очевидное:

— Какой странный лес! Смотрите, весь расцветился, расписался. Здесь, наверное, все возможные цвета есть, особенно у грибов. Вот только знаете, собственно хозяйских грибов почти и нет.

— Вообще нет, — поправил Святомор.

— Что значит «хозяйских»? — спросила Велена, по-прежнему не спуская глаз с Оборотня.

— Тех, которые сами хозяева леса — лешаки опекают. Такие грибы чаще всего осёдлые, обстоятельные духи волшбят. Ведь все грибы — от волшбы. Так вот — боровики, осинники, берёзовики, при своих деревьях, при своих духах живут. Хозяйские грибы и лесу расти помогают, и зверьё кормят.

Да что я вам, словно малым детям рассказываю? — застенчиво улыбнулась Золотинка. — Сами, небось, всё это знаете.

— Не знаем, — возразил Карислав. — А если бы и знали, всё одно сказанное голоском твоим соловьиным слушать и слушать.

— Расскажи, кто же другие грибы волшбит, особо те, что в ведьминых кольцах, — попросила Велена.

— А на другие — тоже свои духи есть, только часто бродячие и бездомные, и характером — кто ленив, кто сварлив, а кто и вовсе зол. Много их — мухоморники, поганочники, пакостюшки, гнилушки, опятушки, следушки…. Волшбят они где похуже, где погнилее, где деревья порчей тронулись, или истлевают уже. На еду редко какой из таких грибов идёт, за то на зелье колдовские — многие.

— Ну а кольца эти? — прервал виллу Карислав.

— А кольца ведьма какого угодно духа растить может заставить. И надо сказать, что вернее чем грибной дух, никто навью не задержит.

Обычно в лесу лешаки и другие хозяева следят, чтобы в лесу всего в меру было, чтобы поганочники только на дряхлые деревья налетали, а тут, смотрите, толи хозяина вовсе нет, толи нездоров он, столько здесь бездомных духов собралось. Несчастный хозяин и лес несчастный.

— Как раз, похоже, что мы в самую глубь идём, прямо к этим нехорошим.

— Тут, Карислав, правда твоя, — остановился Оборотень. — Водит нас кикимора. Может статься, что и навсегда в этом гнилушнике останемся.

XXVI

Оборотень упрямо шагал по лесу, ломал преграждавшие дорогу трухлявые высокие пни, покрытые похожим на ржавчину налётом, обходил ещё стоящие деревья, залитые коричневыми потёками или особо густо усеянные похожими на лошадиные копыта трутовиками. Но чем дальше, тем больше ему казалось, что они только глубже забирались в трущобы. А ещё, ему уже давно чудился чей-то нудный голосок. Он прислушался.

— Со сторожой полаюся, по кругу покатаюся… полаюся, по кругу покатаюся… Хорошо, весело…

Оборотень резко обернулся — никого, кроме венедов.

–… покатаюся, со сторожой полаюся…

Он передёрнул плечами, уж больно недобрая догадка пришла ему на ум:

— Навья?

В ответ раздался тихий, с придыханием, довольный смех.

— Со сторожой полаюся, по кругу покатаюся. Хорошо, весело… — снова завёл голос.

Насколько может быть опасна навья, Оборотень знал, но и терпеть наездницу не собирался:

— Я те покатаюсь! — разозлился он. — Я те так покатаюсь, что век помнить будешь! Ей, Святомор!

— Чего?

— Ты в ведьмачье кольцо не наступал, давай-ка, теперь ты поведёшь.

— Так я леса не знаю.

— Ну и ладно. Веди в самую глушь. Пока кикимору не найдём, отсюда всё одно не выбраться.

— В глушь? Это я могу! — согласился Святомор, гордо поправляя меч. — Это я быстро. Ахнуть не успеете, как заведу! — он рванулся напролом, нещадно давя усохшие порховки, испускающие тучи коричневой пыли, оседавшей на его едва очистившиеся от глины сапоги.

— Да мы не торопимся. — Буркнул Карислав, но за Святомором пошёл, отмахиваясь от противных фиолетовых волосков и жгутиков, спускающихся с ещё не упавших деревьев и по молодецки круша совсем уже прогнившие, в жёлтых кожистых кружевах, мхе и сочно-рыжих семейках балбошкиных шапок стволы.

Ещё не стемнело, а они уже попали в самую сердцевину гнилого леса. Здесь упавшие колоды были надёжно укутаны мхом и превратились в вместилища тёмной трухи, в которую попеременно кто-то проваливался, обманувшись на твёрдое с виду дерево. Здесь было царство грибов всех форм, видов, цветов и оттенков. Семейные росли целыми гущами, родами, одиночки виднелись в самых неожиданных местах. Повсюду красовались жёлтые, красные, оранжевые мухоморы, из мха торчали «мавкины руки» — маленькие, ярко-жёлтые, словно молящие о чём-то. На пнях теснились бокальчики, кубки, заглянув в которые можно было увидеть семена, похожие на мизерные золотые монетки. Негниючники сменялись ломкими навозниками, вот, на дереве, на тонкой ножке болталась чья-то киноварная шляпка.

Куда бы Святомор не шёл, Оборотню казалось, что надо не туда, много раз он видел верную дорогу к Гранитному острогу, всякий раз порывался туда свернуть, но держался, молча и послушно шёл позади всех, прислушивался.

–… сторожа вонючки, кикиморы — прислужки… тьфу на вас, тьфу! И на катающего тьфу, плюну и разотру, по ветру развею, на радость суховею…

— Что, не нравится? — с усмешкой прошептал он. — Катайся, катайся, сейчас прямо в логово кикиморы прокатаешься, ужо там налаешься!

— Всё равно мой будешь! — неожиданно в самое ухо ему выдохнул голос. — До смерти заезжу, в замирье на тебе покачусь!

— Да неужели? А ну как я в логове кикиморы скопычусь? Ужо грибные духи над тобой позабавятся!

Эй! Святомор, Карислав, теперь смотрите в оба, здесь где-то должна быть кикиморова полянка.

— Тьфу на тебя, тьфу! Не ходи, не ищи, кикимора тебя погубит!

— А мне всё едино, что она, что ты, а так хоть тебе насолю, за то, что по кругу водишь.

— Не виноватая я! Сказано, велено по кругу водить, за то ты и обещан. Должен меня покатать, побаловать, в замирье вернуть.

— Ну а мне-то что? Я тебе не обещал.

— Нашёл! — крикнул впереди Карислав. — Есть полянка!

XXVII

На кикиморовой полянке царила мрачная, нехорошая красота. Вокруг утоптанной, ровной площадки стеной стояли выворотни и пни, сплошь заросшие гиблыми и необычными грибами. Вино-красные, снежно-белые, лазурные, со шляпками, словно покрытыми черепицей или дранкою, как княжьи терема. Другие — зубчатые, бородавчатые, похожие на веретена или решётчатые, рогатые как волы, острые как копья, похожие на короны, маслянистые, лакированные, матовые, с бородками и юбками. Такие, какие едва можно себе представить и таки, какие не выдумать вовсе. Только одно у них у всех было общее — суть. Суть не добрая, мрачная и сырая. От них веяло гнилью, плесенью, болезнью и сладким до приторности дурманом.

— Они как видения, — словно сама себе проговорила Золотинка. — Какие-то нереальные, сумрачные, но красивые.

— Может и красивые, — почти согласился Карислав. — Только я этой красоты не вижу. Тут как в могиле или в подземелье воняет. И небо — испарениями затянуто, не поймёшь, то ли день, то ли вечер.

— А что, кикиморы здесь нет? — удивился Святомор.

— Она нам так просто не покажется. — Оборотню с трудом удавалось отрешиться от слышавшихся ему плевков и ругательств. — Но кровь ей попортить теперь в наших силах.

— Может, сначала отдохнём? — тихо спросила Велена. Выглядела она совсем измученной и еле держалась на ногах.

Тут и Оборотень почувствовал страшную усталость, понял, что ссутулился дальше некуда, дышит тяжело и натужно. Он выпрямился, обратился к венедам:

— Ежели сядем — не встанем уже, грибные духи нас одурманят. — Повернувшись лицом к лесу, он закричал:

— Кикимора, отпусти нас по-доброму. Мы тебя не трогали и ты нас не тронь. А не то — мы твой сад любимый попортим, духов поразгоним.

Ответом была тишина.

— Ну что ж, ломать — не строить. Крушите всё грибное, что вокруг видите.

— Жалко. — Золотинка присела возле похожих на солнышко грибков.

— А уж как кикиморе жалко! — заметил Оборотень, пинком сбивая коричневых, слюнявых толстячков, похожих на червивые боровики. Навья за его спиной завизжала от удовольствия.

— Эх, ухнем! — сын Велемира взмахом топора снёс головы целому семейству, рубанул покрытую бородавками толстую шляпку.

Замелькали мечи Святомора и Велены, брызги, пыль и грибное крошево полетели в разные стороны. И в ответ почти сразу пошёл дождь, забарабанил с ветвей крупными каплями, полил так густо, что венеды враз промокли. Но не для того, чтобы их промочить вызвала кикимора колдовской дождь. Едва первые капли впитались в землю, как мох на выворотнях зашевелился и на месте только что срубленных или растоптанных грибов полезли новые. Они вырастали прямо на глазах, вспучиваясь, вытягиваясь на ножках. В лица венедам пахнуло густым, почти осязаемым дурманом, едва вдохнув который, они начинали шататься от головокружения.

Навья у Оборотня зашлась в крике от страха.

— Ну, кикимора, — прорычал он. — Сила на силу пошла. Крушите быстрее!

И венеды с новой силой принялись уничтожать лезущие из-под земли грибы. Святомор рубил крест-накрест, меч со свистом резал воздух, заодно снимая грибные шляпки. Велена прицельно била по мухоморам, не давая им развернуть свои пятнистые зонты. Карислав работал топором, разбивая вместе с грибами пни и колоды. Но дождь не переставал, а грибы только лезли всё гуще.

Оборотень видел, что там где они хоть ненадолго переставали рубить, грибы пересрастали уже свой обычный рост, стеной пёрли вверх, источая противный дурман, на который начали слетаться полчища мух. Он успел заметить, как Золотинка в ужасе застыла посреди поляны, как закачалась одурманенная Велена, начала бредить:

— Война! Летборгцы идут! — кричала она жалобно, посерев лицом и в пустоту отмахиваясь мечом.

— Я скоро! — закричал ему Карислав, всем весом проламываясь сквозь грибной круг. Некоторое время Оборотень и Святомор оставались одни, словно косцы вгрызаясь в стену грибов. А потом вдруг в грибах перед ними образовалась прогалина, брызнули во все стороны остатки ножек и шляпок, и на поляну вывалился Карислав, размахивающей огромной, похожей на оглоблю палкой.

— Теперича поглядим кто кого! Э-эх! — тяжёлый ослоп пошёл по кругу, с сочным звуком сминая грибы. — Э-эх! — останки поганок полетели во все стороны. — Теперича махну — будет улочка, а опосля — переулочек! — радостно орал он, ни на миг не останавливаясь. Грибной дурман чуть ослаб, Оборотень со Святомором злее заработали мечами, с чавканьем шагая по грибной трухе.

Теперь грибы уже не успевали нарастать, пошли попроще, всё больше хилые навозники, а вскоре и дождь выдохся, стал прекращаться.

— Наша взяла! — Карислав потряс в сторону леса кулаком.

— Рано радуешься, — тяжело дыша, осадил его Оборотень, помогая подняться пришедшей в себя Велене.

XXVIII

Словно в подтверждение его слов, неестественно быстро, как по мановению руки, сгустилась темнота.

— Хоть глаза выколи, темнее не будет, — озабоченно заметил Святомор.

— Нет, там вон что-то светится. — Велена приблизилась поближе к сотоварищам.

И верно, когда глаза привыкли к темноте, стало видно, что кое-где успели нарасти новые, совсем уже хлипкие на вид, но за то светящиеся грибы.

Оборотень прислушался. Навья, только что ликовавшая, снова была испугана:

–… место плохое, место дурное, беги пока цел, невредим.

— Кто это? — услышала вдруг Золотинка.

— Навья. Не нравится ей здесь.

— Ого! — содрогнулся Карислав и отодвинулся подальше. Что до остальных, то они не успели ничего сделать, услышали другое…

Это было похоже на шум морских волн, извечно накатывающихся на Лукоморье, только более непрерывный и приближающийся.

— Тьфу, тьфу, тьфу на все четыре стороны, беги же! — возопила навья.

— Ещё чего! — Оборотень не трогался с места.

— Беги, беги, это грибные духи за тобой идут, тьфу, тьфу, стопчут, сомнут!

И вот в лесу замигали жёлтые огоньки, заколебались странные тени, шум превратился в нестройный хор шепчущих голосов. И темнота заколыхалась, проявляя странные фигуры в широкополых шляпах или колпаках, с бледными, безглазыми лицами и тонкими руками. Они то двигались над землёй, то роились меж заросших мхом и лишаем деревьев, и всё время шептали безгубыми ртами, на разные голоса:

— Сгубим-м, сгноим-м, во м-мху похороним-м!

— Но-оги уноси! — взвыла навья прямо в ухо Оборотню, так что теперь все услышали.

— А снова кружить по лесу не будешь?

— Не-ет! Ещё и тропу, дорогу укажу!

— А меня в покое оставишь?

— Не могу! Ты мне даренный, обещанный, не могу, тьфу на тебя! Не могу!

— Ну тогда навечно у грибов останешься.

А духи приближались всё ближе. Венеды с беспокойством и надеждой оглядывались на Оборотня.

— Нет, нет, нет, нет, нет, нет! — затараторила, всякий раз придыхая, навья. — Другое проси! Я одна в замирье не доберусь, мне не погребённый, не сожжённый надобен!

— А ежели замену найду?

— Согласная я! Беги!

— На любую, не станешь кочевряжиться?

— На любую, лишь бы хоть чуть человетцем пахло!

— Ладно. Спасу тебя, — он оглянулся.

Духи замерли, окружив их стеной, толи готовились, толи ждали сигнала. Оборотню стало страшновато. Он вовсе не был уверен в том, что может с ними совладать. Как всегда, понадеялся на авось, а авось может и не вывезти.

— Ну что, все собрались? — спросил он чуть срывающимся голосом. Духи на миг перестали шептать. — Ну, тогда смотрите. — И он вынул из-за пазухи Хранителя, осветившего всех колеблющимся зелёным светом.

Духи только чуть колыхнулись, а потом вновь угрожающе зашептали, начали шевелиться.

— Не боятся! — упавшим голосом охнул Карислав.

Духи надвигались. Кровь прилила к лицу Оборотня.

— Ненавижу! — он вздел шар высоко над головой. — Ненавижу вас!!! — Хранитель засветился ярче. — Ненавижу!!! — духи, залитые светом, попятились. — НЕНАВИЖУ!!! — заорал Оборотень во всю глотку, прекрасно осознавая, что он вовсе не ненавидит духов, но помнит тех, кто погиб когда-то в Корбовом лесу, тех, кто был ему дорог. А теперь, он ответственен ещё и за этих, которых повёл за собой. И хотя они ему безразличны, он не допустит их гибели, не позволит забрать их жизни каким-то грибным духам! Он кричал «ненавижу!», хотя здесь должно было звучать другое слово, другое чувство. Но он не умел выражать это другое и не хотел произнести других слов.

— НЕНАВИЖУ!!! — Хранитель ослепительно вспыхнул и угас, растратив весь запасённый свет. Но вокруг поляны больше не было ни одного грибного духа.

Откуда ни возьмись, в кронах загудел ветер. Зашатались подгнившие стволы, сверху полетели обломанные ветки. Ветер усиливался, нарастал, деревья заскрипели, начали трещать. Вот с грохотом рухнул, развалившись на куски, дуб, неподалёку угрожающе накренилась ольса в два обхвата. Стало ясно, что ещё немного и обрушившиеся деревья похоронят их заживо.

И тогда Оборотень шагнул под кроны и снова закричал, перекрывая шум леса:

— Кикимора! Перед тем как погибнуть, я хочу напомнить тебе кое о чём. Вспомни, как ты предала лес! Вспомни, как погибли другие, не склонившиеся перед Ужасом! Ты давно уже не хозяйка леса, а хозяйка пней и поганок!

Ветер утих также неожиданно, как и начался. Лес замер.

— Кто бы говорил, — проскрипел откуда-то старушечий голос. — До утра исполните обещанное, отпущу.

Стало совсем тихо.

— Ой, смотрите, пряселко! — ахнула Золотинка.

В центре испаханной их следами поляны красовалось новенькое, свежеструганное пряселко, с куделью на шестке, рядом лежало веретено.

— Ну что, Карислав, давно последний раз прял? — спросил, не скрывая издёвки, Оборотень.

XXIX

На поляне чадил дымом костёр. Ещё бы ему не чадить, сухого дерева вокруг за переход не найти. Карислав с убитым видом сидел за пряселком, а Золотинка с Веленой наставляли его:

— Веретено держи на вытянутой руке, да не как меч, а на весу, пальцами.

— Пух потихоньку тяни, что ты рвёшь как бороду недругу, у тебя не клок, а нить должна получаться.

— Потихоньку, потихоньку, не торопись!

— Да спокойней, молодец, спокойнее, ведь не девку из родительского дома умыкаешь. Али с перепою руки дрожат?

— Я уж два дня не пил.

— Ну значит срок пришёл, к бражке потянуло! Да не ломай ты пряслице, новое никто не даст.

— Тяни, тяни нитку, свивай. Что-то она у тебя как пиявка толстая получается.

— Какая получается! — ворчал Карислав. — У меня руки не для того дадены.

— Конечно, они у тебя, чтобы голову чесать, когда думать пытаешься!

— А ты не думай, ты следи, чтоб нитка тонкая была, да везде одинаковая.

— Да чтоб я, Горимиров дружинник…

— Да вместо языка руками работал?

— Хватит, Велена, не дразни его, вишь весь посинел уже.

— Это от натуги, он думает, что веретено крутит, а сам им как топором размахивает.

— Ничего, научится, пусть хоть немного женскую долю почувствует. Правда виллам прясть не положено, но и я пыталась, когда сестрёнки не видят.

— А я ведь тоже пряла только когда крохой совсем была, а потом всё больше на коне, чем за прялкой.

— И они меня ещё учат! — возмутился Карислав. — А сами же сроду не пряли! Может, потому и у меня не получается?

— Не получается, потому, что язык на ниточке болтается, чуть ветер задует, так они и трепещет. Да верно это и не ветер, а в голове сквозняк!

Даже Золотинка не смогла удержаться от улыбки, но подругу осадила:

— Хватит уже. Видишь, у него уже выходит немного.

Что у неё появилась подруга, в этом, опосля всего прежитого, Золотинка уже не сомневалась. Да и Карислав с вечно храбрящимся Святомором уже стали для неё своими. Только по отношению к проводнику она не могла сказать ничего определённого, уж больно темно было у него на душе…

L

Пока Святомор задумчиво подкармливал костёр, а женщины занимались Кариславом, Оборотень незаметно скользнул в темноту, быстрым шагом ушёл саженей на пять сотен. Кикимора не мешала, знала, наверное, что он никуда не денется. Споро, как умеют только всю жизнь прожившие в лесу люди, он разжёг большой костёр, вытащил из ножен Кариславов меч.

— Смотри, навья, видишь резы?

— Гляжу, вижу, как не видеть.

— А прочесть можешь?

— Тому, кому резы не назначены, слова не читать, смысла не знать. Неграмотная я.

— Тьфу, нечисть. Ну хоть знаешь чьи резы?

— Знаю лишь, что старые, со времён ещё битвы с богами. А ты подавай-ка мне лучше кого из своих спутников на замену, твори измену, а то мне надоело кактаться, без дела болтаться.

— не спеши. Видишь меч? Ступай на него. Немного погодя срублю тебе кого, так ты его сразу схватишь, и прямиком в замирье.

— Нет уж, такого уговора не было, чтоб я на мече слепая, в ножнах глухая, сиднем сидела. Лучше я тебя сейчас удушу, с собой утащу.

Оборотень ощутил, как его горло сжимают холодные пальцы, и сам похолодел.

— Постой! Я тебе такого провожатого найду, сласть просто.

— Что, ребёночек?

— Нет, лучше. Колдуна, человетца, власть немерянную имеющего.

— Ух ты, ах ты, хорошо, весело. Может он ещё и князь? — с надеждой пронудела навья, убирая руки.

— Да почти что и князь, — согласился Оборотень.

— А скоро ли?

— Да уж скоро.

— Ну, ладненько. Клянись, что не обманешь.

Оборотень поклялся, искренне надеясь, что в случае чего к полуправде его не придерутся, а ежели случая не случится, то авось вызволит. Раскалив на огне меч, он зашептал наконец наговор, бросил на лезвие кусочки мухоморов. Клинок вспыхнул оранжевым и Оборотень успел заметить, как метнулась на него голубая призрачная тень.

LI

Веретено жужжало не переставая. Карислав, обливаясь потом, допрядал остатки кудели, ловко сучил нитку толстыми пальцами, но его все поторапливали — кикимора вот-вот могла прийти за работой, а когда именно здесь наступает утро — не мог определить точно даже Оборотень. Птицы эти места облетали стороной, а неба — лишь клочок, да и тот в мареве испарений. Но даже сквозь марево было видно, что небо светлело.

— Быстрее, Карислав. — Велена неотрывно следила за его работой, сидя рядом. Карислав заметил синие круги под её глазами и покрасневшие белки и пожалел соплеменницу, ей тоже приходилось не сладко.

Впрочем, даже жалеть было некогда. Кто бы самого пожалел. Всё его внимание сосредоточилось на нитке, создающейся в руках. А руки у него устали страшно, спина затекла, шея болела, а кудель всё не кончалась и не кончалась. В слезящихся глазах рябило, но неужели, кажется, что стало светлее?

— Что, вижу, работа сделана? — услышал он знакомый старушечий голос, и в этот же миг последняя прядка пуха скользнула из его руки на веретено. — Добро же, ступайте. А пока совсем не осветлело, светляки укажут вам путь.

Карислав чуть не перевернул пряслице, так заспешил прочь. Только когда полянка оказалась далеко позади, он оглянулся. И увидел на ней маленькую, вросшую в землю и заросшую грибами избушку, а возле — тощенькую фигурку в цветастом платке.

— Чур меня! — он ухватился рукой за гривну и вслед другим заторопился за роем жёлтых светляков. И не заметил, как оборванная гривна упала на землю…

Вышли они из гнилого места на удивление быстро, вышли к той самой дыре, откуда и вылезли, да так и повалились от усталости.

— До гранитного острога совсем немного осталось, лучше уж по подземному ходу пройти, — едва слышно пробурчал Волк-Оборотень, сворачиваясь для сна в калачик и прилаживая под голову толстый сук. — А то мало ли что за эти считанные сажени может ещё приключится…

LII

Оборотень проснулся с мыслью, что сделал это зря. Всё тело болело, на душе было муторно, да ещё снилась всякая пакость. И постепенно в нём поднялась злость. Злость на мир, на самого себя, на то, что может, хотя и не хочет сделать. Он не собирался отступать. Путь его лежит в Итарград и он дойдёт или издохнет в дороге. Всё вокруг, даже родной лес, против него. А что он может противопоставить многочисленным врагам? Только тоже, что у них — ненависть и злобу. Это грибные духи были ему безразличны. Но в лесу было кого ненавидеть по-настоящему. Волк привык на добро ответь добром, а на зло — злом. Только так можно выжить среди чужих. И злоба поможет ему справиться с врагами и с самим собой.

Он подскочил и скомандовал подъём. Венеды замешкались и он повторил приказ снова, и что-то такое в себе почувствовал, что не удивился, когда венеды содрогнулись, молча и споро принялись собираться в путь.

Обрушивая землю они один за другим спустились в ход и едва привыкли глаза и выровнялось дыхание — снова двинулись вперёд, поспевая за Оборотнем. Несколько раз ход поворачивал, хотя, в общем, держался одного направления. В глине всё чаще стали появляться камни, а как только они разобрали небольшой завал, в лица потянуло сквозняком. Скоро стало понятно, что они ползут уже в толще гранита. Сквозняк колыхал воздух, который стал более сухим и холодным. Хотя по-прежнему было совершенно темно, по тому, как исчезли вдруг стены и по гулкому эху, Оборотень понял, что дома.

— Ну, вот и конец пути.

Святомор застучал железом по кремню, рассыпая искры, и вот уже слабый огонёк осветил лица венедов, а потом и часть небольшого зала. Оборотень сбросил свой короб, достал каравай и нарезал толсто, по-венедски, роздал всем, сам впился зубами в пахучую мякоть.

Жуя, он оглядывал помещение. Все, как и раньше — у противоположной от них стены видна была идущая вверх лестница, сложенная из грубо обтёсанных камней. На стенах всё так же висело оружие, только теперь оно покрылось ржавчиной и вряд ли на что годилось. По углам всё ещё громоздились полуистлевшие кадки и бочки, стояли лари с никому ненужными теперь вещами.

— Что это за зал? — Велена оглядывалась с любопытством, даже про еду забыла.

— Мы в подвале Гранитного острога, последней крепи, оставшейся в уже необитаемом Корбовом лесу после прихода Ужаса. Здесь жили потомки венедов из западных родов и лесных людей. Теперь на их костях жируют шилмасы, сделав развалины своим гнездом.

— Нут так давайте вылезем и перерубим их всех. — Карислав вытащил из-за пояса топор.

— Я могу взять на себя князька, — хвастливо заявил Святомор.

— Вы, небось, думаете, что это будет честный бой и шилмасы строем выйдут против вас сражаться? Как бы не так. Тут — кто кого обманет. Князька ещё поискать придётся. Так что его на себя возьму я, а вы меня прикроете из луков, отвлечёте внимание основной массы шилмасов. Силой нам их всё равно не взять, даже если те, что возле подземного хода, всё ещё сидят, стерегут.

— А сколько их там? — Святомор с сомнением посмотрел на наверх, словно мог что-то увидеть.

— А кто их знает. Вылезем — посмотрим. Вещи все оставляйте здесь. И вот что. Карислав, возьми-ка мой лук, а самострел давай сюда. Мне тетиву натягивать некогда будет, а стрела для князька — нужна.

Карислав с неохотой подчинился.

— Оборотень, давай я заворожу тебе стрелу, — предложил Святомор. — Тогда она уж верно цель найдёт.

— Да, поди, обойдусь.

— Пускай заворожит, — попросила Велена. — Хуже от этого не станет.

Оборотень согласился, отдал в руки обавника стрелу. Святомор отошёл к затухающему огню и, расшвыряв полусгнившую солому, принялся что-то чертить ей на камне. Все сгрудились вокруг. Вскоре черты сложились в нечто отдалённо напоминающее лицо. По утаённому от всех мнению Оборотня, оно с таким же успехом могло быть похоже как на морду шилмаса, так и на рожу Карислава. Святомор верно был хороший воин, ибо рисовать не умел вовсе.

А обавник разогрел наконечник стрелы на огне. Пошептал над ним, посыпал на изображение какой-то трухой, а потом ударил в него стрелою. Из камня брызнули искры. Святомор нагнулся посмотреть, остался ли от стрелы след. След был, а наконечник лишь слегка притупился.

— Всё в порядке, — Святомор гордо протянул стрелу Оборотню. — Стрела найдёт свою жертву.

Оборотень украдкой глянул на серьёзных венедов, с сомнением повертел стрелу, но в настороженный самострел вложил, приторочил его на спину, рядом с Кариславовым мечом, свой же перевесил набок. «Конечно, — думал он, — эта стрела попадёт в цель, ежели он не промахнётся, для этого и ворожить не надо. Но ежели всем спокойнее — пусть».

LIII

Мёртвая птица на подоконнике башни зашевелилась, веки поднялись, открыв белесые глаза. Внутри башни ничего не изменилось, но изменилось за её пределами. Где-то там Морх бросал в огонь ведащие порошки, вызнавал, выспрашивал. И скоро он уже знал, что красные твари нашли в лесу сразу нескольких людей и загнали их в подземелье, сторожа выход. Но люди не выходили второй день. И Морх почуял неладное.

Ворона поднялась, опираясь на крылья, встряхнула потускневшие перья и, не обращая внимания на заволновавшихся шилмасов, с шумом вылетела в оконный проём.

Вновь белесые глаза обшаривали лес, не упуская ни одной мелочи. И вот, ворона резко упала вниз. У корней старого замшелого пня блестела золотая вещица, с чеканным изображением рыси, одного из венедских родовых зверей. Со злобой закаркав, птица клюнула блистающую вещь и, заспешив, вновь поднялась в воздух. Теперь она летела высоко, пока не завиднелось внизу извилистое русло пересохшей реки. Белесые глаза усмотрели в одном месте пробивающийся сквозь зелень листвы красный цвет. Это там собралось несколько сотен шилмасов, гроздями сидевших на ветвях, раскачивающихся на стеблях княжика и ломоноса, перебирающихся с дерева на дерево. Все они таились возле участка обрывистого берега, внимательно вглядываясь в переплетение нависающих корней. Ворона села на одну из тонких нижних ветвей рядом, некоторое время покачивалась, приглядываясь, а потом слетела на землю и быстро засеменила к нише.

Шилмасы заволновались, увидев вестницу колдуна, принялись подбираться поближе, жадно провожая её слезящимися глазами. Вот она скрылась за корнями, миг, другой, третий её не было, а потом она вылетела оттуда, надрываясь от переполненного злобой и гневом грая. Люди сбежали!

Они заметались, оглушённые обидой и разочарованием, растерянные от разрушенных надежд, пока не услышали в карканье вороны новые, повелительные нотки. Она, эта колдовская птица со сломанной шеей, повела их, оголодавших и злых, назад, к Гранитному острогу так спешно, что они едва поспевали.

LIV

Жук-навозник летел на запах еды. Ветер заставил его подняться выше, чем обычно, но запах не исчезал, а скорость стоила риска. Мутное солнце высоко висело над безбрежным лесом. Среди этого серо-зелёного моря, словно остров, лежали развалины каменной крепости — острога, возвышающиеся над округой. Ров и вал густо поросли молодыми деревьями, были едва заметны, но разбитые гранитные стены, зелени ещё не удалось поглотить. «Может на следующий год» — думал жук. Его жизнь была коротка, и он плохо представлял себе, что может измениться за год, может и вообще всё исчезнет, но почему бы и не порассуждать о неведомом, коли до навоза ещё далеко?

Больше всего сохранилась восточная часть стены и западная угловая башня. Вся потрескавшаяся, заросшая кустами, башня всё ещё оставалась мощным сооружением, в котором могло скопиться много съестного. Между остатками стены и башней находилось несколько других развалин, почти уже превратившихся просто в груды камней. Там и здесь, в густой тени полуобвалившихся стен прятались, ожидая ночной прохлады недолюбливающие свет шилмасы. Это они оставляли после себя кучки сладко пахнущего дерьма, к которым так стремился навозник. Как его здесь много! А птиц практически нет! Вот он — навозный ирий!

Жук, натужно загудел вниз, выбирая кучку посвежее, полетел вдоль стены, и едва успел отвернуть в сторону, когда в прочнейшей на вид кладке зашевелился и выпал один из крупных камней. Из темноты показались грязные человеческие лица. Навозник плохо разбирался в двуногих, но знал твёрдо — чем больше людей, тем больше дерьма. «Добро пожаловать на пир! Вы станете ещё одним источником говна для моей семьи!» — подумал он, падая в смачную, душистую кучку.

LV

Оборотень прикрыл глаза от слишком яркого света, потом долго оценивал обстановку. Свежий воздух нёс самые разные запахи, но во всех них ему чувствовалась угроза. Вида развалин снова вызвал в нём болезненные, бередящие душу воспоминания. Ненависть опять показала свой змеиный язык. Чувствуя, как в ярости сжимаются кулаки, он приготовился мстить.

Показав венедам, где они могут взобраться на полуразрушенную стену, Оборотень рванулся к большой груде камней на пол пути к башне, вскарабкался на неё и хрипло завыл, бросая вызов шилмасам.

Едва затихли последние звуки его воя, как из самых тёмных щелей развалин стали появляться шилмасы. Их красные, безкожие тела тускло отсвечивали на солнце, они прикрывали безвекие глаза и торопливо ковыляли к Оборотню, опираясь на свои корявые дубины.

Оборотень дождался, пока они подберутся поближе, а потом выхватил меч и ринулся вниз. Клинок описал плавный полукруг и оказавшийся на дороге шилмас неловко рухнул, заливая кровью камни. Волк обогнул его, резким взмахом рубанул другого, поднырнул под дубину третьего, а четвёртый так и не успел ударить, пронзённый стрелой — это начали стрельбу венеды. Пробившись через окружение, Волк бросился вправо, и шилмасы, развернувшись, неуклюже погнались за ним. Ещё двое из них упали, поражённые стрелами.

Бродяга прекрасно понимал, что его преимущество в скорости и поддержка лучников спасут не надолго. Поэтому он надеялся выманить большую часть тварей из башни, а потом проникнуть туда и уничтожить князька. Ещё часть шилмасов, как он и ожидал, оттянулась на венедов, но остатки стены были хорошей позицией, залезть на неё было не просто, а единственный путь наверх шилмасам преграждал Святомор.

Мерзкие уроды снова приближались. Оборотень бросился навстречу им и в обход, стремясь оказаться поближе к лучникам. Двое успели ему наперерез. Отбив направленную ему в голову дубину, и увернувшись от удара второго, он изо всех сил пнул его в живот. Хрюкнув, противник согнулся пополам. Первый же так и не нанёс нового удара — стрела вышла у него из груди. Но ещё двое оказались рядом. Волк перекатился через спину и кинулся вверх по груде обломков, цепляясь за камни свободной рукой. Он почти забрался, когда с другой стороны груды возникла оскаленная безкожая морда, а в следующий момент дубина шилмаса начала опускаться ему на голову. Оборотня спасло только то, что тварь поскользнулась. Дубина лишь скользнула по его предплечью, отбив руку. И слава Поревиту, что он учён был обоеруким! Перехватив меч другой рукой, он рванулся, скатился вбок по склону, сшиб оторопевшего от неожиданности шилмаса и, не удержавшись, повалился сам. Попытался вскочить, почти поднялся, но цепкие пальцы поверженной твари вцепились в его одежду. Пришлось изворачиваться, бить ножом, принимать на меч следующего нападающего. Так бы и погребли его под грудой тел, но на помощь пришёл Святомор, напавший на шилмасов с тыла.

Высвободившись, Оборотень посмотрел вокруг и понял, что время пришло. Святомор отступал, окруженный целым роем шилмасов, Велена и вилла пускали стрелу за стрелой, стоя за спиной отбивающегося топором Карислава. Если ещё не все шилмасы собрались здесь, то большинство — точно.

Волк развернулся и побежал к башне. Навстречу выпрыгнули трое. Справа — огромный, обрюзглый, с жёлтыми наслоениями жира на мясе. По серёдке — коренастый, поменьше, с кривыми клыками, торчащими из безобразного рта и шлемом на голове. Левый — худой и щуплый, даже не красный, а розоватый, зато имел на груди железную доску, на манер доспеха, а размахивал и вовсе — кистенем.

«Прям три богатыря!» — подумал Оборотень, уклоняясь от сокрушительного удара жирного. Он ударил второго шилмаса, но тот тоже увернулся. Оборотень едва успел отскочить, чтобы не остаться без головы — гиря кистеня прошла возле самого его лица. Но, пока она шла по кругу для нового удара, Волк прыгнул вперёд, всадил меч снизу, под звякнувшую доску, в живот розоватому и снова отпрянул. Жирный ринулся на него, снова замахиваясь. Но меч Волка встретил дубину и развалил её напополам, а потом достал и до шеи шилмаса.

Коренастый оказался ловчее двух первых, раза два он чуть не достал Оборотня своей дубиной. Некоторое время они кружили, обмениваясь выпадами. Тянуть дальше не имело смысла, вот-вот могли подоспеть другие, и Оборотень рискнул — поднырнул под удар, схватил руку с дубиной, рванул, заламывая за спину противнику, повалил и, подобрав камень, принялся долбить им по шлему. Дюжины ударов хватило — вонючий шилмас закатил глаза и осел.

Подобрав меч, Волк кинулся в башню. Внутри царил холодный полумрак, разрезаемый редкими лучами света из проломов. Каменный пол гулко отозвался на его шаги и зашуршал под ногами тех, кто кинулся к нему из темноты. Он не стал их дожидаться — ринулся к лестнице, ведущей на второй поверх, лихорадочно отбивая удары встречных.

Вот под ногами оказались знакомые выщербленные ступени. И тут его глаза, ещё не совсем привыкшие к темноте, уловили блеск железа. Волк едва успел взметнуть меч. От удара металла о металл посыпались искры. Второй удар чуть не отправил уже различившего человеческий силуэт Оборотня к праотцам. Ему пришлось спуститься на две ступени, чтобы уклониться. Шилмасы сзади не наступали, это ободряло, но не слишком. Удары сыпались один за другим, и отражать их снизу было очень несподручно. Оборотень недоумевал, откуда среди шилмасов человек, да ещё мастерски владеющий мечом. Он отступал всё ниже. И вдруг, явственно вспомнил лицо отца, и тех, погибших здесь так давно, услышал шум той битвы и крики умирающих. Видение на мгновение ослепило и оглушило, а потом на него нахлынуло такое неистовство, что он забыл о смерти и прыгнул вперёд, и больше не закрываясь, принялся рубить, рубить и рубить. Ему удалось заставить противника отступить, потом — подсечь тому ноги. Враг ещё падал, когда Волк, разбрызгивая на стены кровь, развалил его череп. Перешагивая труп, он успел заметить тускло сверкнувший ошейник. Ошейник раба.

Шилмасы снизу по-прежнему его не преследовали. Достав из-за спины взведённый самострел, он стал медленно подниматься дальше. Последние ступени уже близко. Снаружи нарастал сильный шум, слышались человеческие крики, вороний грай. Но в зале, в которую он вступал, была тишина. Взгляд Оборотня заскользил по столь знакомой и не знакомой комнате, и вдруг столкнулся с другим взглядом. С взглядом чёрных, тусклых и безвеких глаз.

Справа от лестницы, на большом резном кресле, вцепившись в подлокотники, сидел массивный, старый шилмас. Его не прикрытые кожей мышцы были уже бледны и дряблы, на его лишь слегка прикрытом мясом черепе красовался широкий железный обруч.

Но Оборотень видел всё это только мельком. Его взор был прикован к глазам твари, и, по мере того, как в них рос и ширился страх, в его душе поднималось торжество. Время словно остановилось вокруг. Медленно, очень медленно, Оборотень наводил самострел, и в этом уверенном движении было всё — месть за перенесённые страдания и за умерших близких, радость достижения одной из целей, и счастье освобождения от данной клятвы.

Самострел замер, пальцы надавили на пусковую скобу, и короткая стрела со стуком пробила лоб твари. Жуткий и жалобный, нечеловеческий крик пронёсся в воздухе. А через несколько мгновений отовсюду за стенами башни ему вторили подобные крики. Поняв, что их князёк мёртв, шилмасы, в панике бросая оружие, удирали к лесу. И вскоре наступила тишина.