Разбойничья Слуда. Книга 2. Озеро

Николай Омелин

«Озеро» – вторая книга романа «Разбойничья Слуда». События книги разворачивается на фоне Первой мировой и Гражданской войн. Судьбы жителей северной деревни переплелись с персонажами первой книги.Книга публикуется в авторской орфографии и пунктуации.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Разбойничья Слуда. Книга 2. Озеро предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Часть первая

1915 год

Небольшой костерок, устроенный за выскорью8, казалось, вот-вот потухнет. Густой сизый дым, идущий от него, то полностью накрывал еле тлеющие поленья, то отступал под порывом ветра.

— Вот, зараза, — стоя на коленях у костра и подкладывая бересты, ворчал здоровенный мужик в зимней, одетой не по сезону, шапке. — Задавливат9, что хошь делай!

Не дождавшись, когда пламя пробьется и зацепится языками за поленья, он поднялся. Взяв широкую пластину бересты, здоровяк стал аккуратно размахивать им над тлеющим костром.

— Я гляжу, дядька Степан, нам кипяточку сёдни не пить. Или…, — не успел договорить второй, заметно моложе мужичок с огромной черной шевелюрой, как Степан его перебил.

— А ты, шельмец, чем язык чесать, да портки протирать, лучше лап еловых наломай. Неизвестно еще, сколько мы тут просидим, — перебил его Степан.

Выругавшись, он оглянулся на стоящую за спиной Серафиму и, заметив ее одобряющий взгляд, добавил:

— Да только топором не тюкай. Там мужики не промах, — он кивнул куда-то в сторону реки. — Враз поймут, что к чему, хоть и далеко. Вот тогда, Прохор, и ноги твои долгие не помогут, — разгоняя дым берестом, заключил Степан.

— Старшой их не спит. С берегу видно, что Семен бродит чего-то, не ложится. Но, дай Бог, может и угомониться, — тихо заметила Серафима. — А отдохнуть, да ноги выпрямить и впрямь сейчас нам не помешает.

Услышав Плетневу, Степан Рочев обернулся к ней. Затем выпрямился, вытер руки о штаны, и, глядя на Серафиму, проговорил:

— Что-то неладно у меня на душе сегодня. Вроде все как обычно кругом, — он встревожено осмотрелся вокруг. — А вот не спокойно оно как-то. Беда какая не случилась бы. Вон, огонь и тот никак не разгорится.

— Типун тебе на язык, — буркнул, вставая с валежины, Прохор. — Ты вон в том годе тоже накаркал.

Он ненадолго задумался и продолжил:

— Тоже все лето твердил про беду, вот и войну накликал.

Рочев, не обращая внимания на слова своего племянника, взял хворостину, уже в который раз разворошил тлеющий костер и заново сложил дымящиеся поленья. Не спеша зажег большой кусок бересты, и, подождав пока та по-хорошему разгорится, сунул ее снизу дров. Головешки словно в знак благодарности бодро затрещали, и ярко-красные языки пламени заплясали по поленьям.

— Ну, вот, топере10 не погаснет, — с удовлетворением отметил он. — Ты, Прохор, уж больше четверти века прожил, фамилию нашу носишь, а костра толком развести не можешь. Ольхи сухой кругом стоит — жги не хочу. Так нет, наложил чего попало, — Степан укоризненно посмотрел на Прохора.

Глядя, как тот выкручивает огромную еловую ветку, он сплюнул с досады и аккуратно повесил котелок с водой над костром. «Дал бог племяша, — уже в который раз за последние дни подумал он. — В городе-то кабыть проворнее, да посмекалистее, а вот в лесной жизни ничего не соображат».

Не желая более нагонять тоску размышлениями о Прохоре, Степан повернулся к Серафиме и произнес:

— Серафима, а, Сима? — Степан похлопал себя по плечам, прогоняя легкий, невесть откуда взявшийся озноб. — Мужички то, наверное, уже угомонились. Не слыхать шуму. Может сходить, посмотреть? Туда и обратно — две версты, быстро обернусь.

Плетнева будто и не слышала его слов. Она лишь потуже повязала платок, да подоткнула под себя полы пальто. Хоть и теплая да ранняя нынче весна, а ночью все одно еще прохладно. Да и с реки сыростью тянуло. «Бок что-то совсем разнылся — подумала она».

Она пододвинулась ближе к костру и проговорила:

— Лодка течет. Надо было еще вчера закропать,11 — Плетнева отмахнулась от прилетевшей искры. — Да, что уж теперь, — последние слова Серафима произнесла еле слышно, скорее, для себя, чем для своих помощников.

— Дак, вытащили ее повыше, чтоб обсохла. Утром посмотрим, что к чему, — попытался оправдаться Степан, но поняв, что спорить с сестрой сейчас бессмысленно, замолчал.

Да и не умел и не любил он спорить с бабами, а тем более убеждать их в чем-то. Сама нынешняя ситуация, когда руководит всем не мужик, для него была непривычной. Но выбора не было, а потому взяв мешок, он стал выкладывать взятую с собой еду.

Спустя полчаса, слегка перекусив, они уже лежали на свежих еловых ветках рядом с затухающим костром. Лежанка не ахти какая, но когда другого ничего нет, то вполне способна заменить постель. По крайней мере защитить о холода и сырости, тянущей от земли, еловые лапы на какое-то время могут.

Мужчины устроились по одну сторону костра. Прохор, прикрывшись теми же ветками, прислонился к дядьке спиной, и едва положив голову на плоскую трухлявую чурку, тут же уснул. Степан же лежал на спине, положив руку под голову, и не отрываясь, смотрел на верхушки огромных деревьев, плавно сливавшиеся с едва потемневшим небом. «Рассвет скоро, — подумал он. — Ночи светлые нынче. Нам такие не в помощь. Чудно на свете как устроено — за Москвой говорят, таких светлых ночей уж нет».

Серафима лежала на такой же как и мужики еловой подстилке, повернувшись лицом к реке, и подставив спину к теплому догорающему костру. Некоторое время она ворочалась, пытаясь поправить под собой торчавшую ветку. До реки было метров сто, но сквозь редкие прибрежные кусты она хорошо была видна. Глядя на ее размеренное течение, Плетнева, наконец, успокоилась и закрыла глаза, надеясь немного поспать перед ответственны делом.

1881—1889 годы

В одна тысяча восемьсот восемьдесят первом году морозы на Рождество стояли лютые. Жизнь в Москве, казалось, остановилась. Только струящийся из всех возможных труб сизый дым давал повод усомниться, что это не большая вымершая деревня, а все же главный город России.

Дарья Апраксина, дородная девка лет тридцати от роду, три года назад по наказу матери приехала навестить тяжелобольную тетку, да так и осталась в Москве. Через несколько дней после приезда к ним зашел их земляк и сообщил, что мать ее скоропостижно скончалась. А еще через день не стало и тетки. В родной Вологде никого у нее не осталось, а потому забрав с дому нехитрые пожитки, она переехала в Москву. Большой двухэтажный дом на улице Моховой, в котором жила ее тетка, принадлежал хозяину прядильной фабрики. В нем проживали несколько семей работников этой фабрики, где вскоре и стала работать Дарья. Там же жила и Зинаида Зотова вместе с пьяницей мужем и дочкой Фимой.

Стоя на табуретке, Апраксина ногтем скоблила образовавшуюся на оконном стекле снежную шубу. Сутками топящаяся печка не успевала прогревать общую кухню, и чтобы хоть как-то умерить идущий от окна ледяной холод, она вчера завесила окно старым суконным одеялом. А сегодня с ужасом увидела, как все окно покрылось толстым снежным наростом. Даже когда на улице совсем рассвело, в кухне из-за этого снежного занавеса светлее не стало.

Она принялась тщательно соскребать всю эту рождественскую «благодать» огромным кухонным ножом, собирая падающую снежную крошку в стоящее тут же помойное ведро. Наконец, основная часть рамы была очищена, и Дарья сквозь промерзшее стекло увидела, как двое здоровенных мужиков тащат по двору ее соседа.

— Зинка, это не твоего ли благоверного под руки ведут! — прокричала она на всю квартиру, слезая со скрипучего обшарпанного табурета. — Опять, твой паразит, набрался. Наверное, при станционной пивной два дня пропадал с дружками своими. А ты всё переживаешь за него, — уже подойдя к двери в комнату Зотовых, проговорила Апраксина.

Спустя пару минут в дверь квартиры постучали. Предчувствие чего-то нехорошего не отпускало Зинаиду уже который день.

— Дарья, сходи, открой, — тихо проговорила она, выглядывая из своей комнаты.

Но этого не потребовалось. Дверь в квартиру оказалась не заперта, а потому после очередного удара кулаком, она распахнулась настежь.

— Эй, хозяева, — раздался с прихожей осипший мужской голос. — Принимайте жмурика.

Слова были произнесены как-то буднично и безучастно, будто растаскивать по домам покойников было для него делом обычным.

— Зинка, ну, ты… ты чего стоишь-то, — Дарья слегка дотронулась до соседки.

Она сразу поняла, что случилось, и уже была готова начать причитать.

— Кузьмича-то куда положить? — обратившись к Апраксиной, спросил тот же голос.

— Тут его пока на сундук привалите, — проговорила Дарья.

Мужики как-то неловко перевалили закоченевшее тело на стоявший в углу коридора сундук, и попятились к двери.

— Где… он был? — обращаясь к собиравшимся было уходить мужикам, тихо спросила Зинаида.

Ей показалось, что ее не услышали, и она срываясь на крик снова спросила:

— Нашли-то его где?

Второй, что был помоложе и покрепче, нахлобучивая на голову собачью шапку, спокойно, даже с некоторым безразличием к происходящему, проговорил:

— Да, где как не в сугробе. Рядом тут, у водокачки. Я-то знаю Петруху, вернее, знал Петра Кузьмича, — поправился он. — Частенько он в пивную к нам захаживал.

И стянув только что одетую шапку, немного помолчав, добавил:

— Мороз. Жмет нынче, не дай Бог! Видать домой пьяный шел, да и не дошел… А мы с Михеем пошли седни сена коням подать, а он как будто только и присел в сугробчик. Ну, тот, что Проня у парадного нарыл.

Сказав, он снова замолчал. Потом словно спохватившись, добавил:

— Вот такие дела нынче. Уж скоко народу сейгот померзло. Дедко сказывал, что не бывало такого морозу еще у нас. Видать крепко Бога прогневали, раз такое испытание нам послал.

Он повернулся, слегка подталкивая к выходу напарника.

— Пойдем мы что ли, — словно оправдываясь, проговорил уже Михеич и распахнул дверь.

Серафима плохо помнила, как хоронили отца. От тех событий в ее памяти лишь отчетливо остались причитания матери, да бородатое лицо какого-то мужика на кладбище, то и дело повторявшего: «Не дай Бог в такой мороз помереть — могилу не выкопать…». Мужчина стоял один у соседней могилы, склонив голову и время от времени смахивал замерзающие на ресницах слезы. Мороз в тот день, хотя немного и отступил, но всё одно было холодно. А потому в день похорон на кладбище, кроме их с матерью да соседки Дарьи из близких никого больше не было. Да и Фиму Зинаида поначалу брать не хотела. Но оставлять ее одну дома не решилась. Со смертью мужа появилось какое-то внутреннее беспокойство и боязнь за дочь. Она даже ночью несколько раз просыпалась и проверяла, спит ли рядом Серафима — её Фима, как она ее называла.

А уже на следующий день с самого утра мать отвела ее в соседний дом, где проживала ее давняя знакомая. Вчера, когда разошлись соседи с поминок, Раиса, как звали знакомую, предложила Зинаиде в качестве помощи приглядеть за Серафимой.

— У меня, ты знаешь, у самой дочка растет, — проговорила Раиса, обращаясь к Зотовой. — Вот вдвоем и будут мне помогать. Моя хоть и постарше будет, но ничего. Лизке, как и твоей сейчас, тоже восемь было, когда я ей первый раз в руки веретено дала. Петра твоего уж нет. Кто за Фимой твоей приглядит… А пригляд нужен. Одной не дело ей оставаться. Мала еще. Не хватало, чтоб и с ней чего случилось пока ты на фабрике.

Раиса сложила вымытую посуду в шкаф. Вытерла руки о подол фартука и подошла к сидевшей с отрешенным видом Зинаиде.

— Ну, ты чего, Зин? Мужика не вернуть, чего уж теперь? — она положила ей руку на плечо. — Ну, всё, всё. Помянули, посуду вымыли, и давай дальше жить будем.

— Да, да, — еле слышно проговорила Зотова. — Спасибо тебе, Рая. Спасибо, — добавила она чуть громче.

Раиса Николаевна Гольдштейн до недавнего времени работала вместе с Зинаидой на прядильной фабрике. Два года назад там случилась авария, в результате которой пострадало несколько работников. Но больше всех досталось Раисе — упавшей металлической балкой ей сломало обе ноги.

Хозяин фабрики Петр Петрович Никифоров проявил большое участие в дальнейшей судьбе Раисы. Когда после нескольких месяцев лечения выяснилось, что работать на фабрике из-за полученных увечий Раиса не сможет, он предложил ей трудиться дома. Никифоров взял на себя обязанности по обеспечению Гольдштейн заказами и сырьем, а она к своему удивлению довольно быстро освоила ручное вязание. И не только научилась вязать различные шерстяные вещи, но делала это настолько качественно, что вскоре от желающих их купить не было отбоя. И к Раисе Николаевне потянулись с заказами со всей округи.

К Лизе Гольдштейн Серафима привязалась с первых дней их знакомства. Дочка Раисы была старше ее на два года, однако на отношениях между девочками это почти никак не отражалось. Лиза была девочкой общительной и любознательной. И, когда появилась маленькая с черными кудрявыми волосами Фима, она словно старшая сестра окружила ее заботой и вниманием.

Ей нравилось учить ее нехитрому на первый взгляд прядильному мастерству. Серафима оказалась девочкой смышленой и легко обучаемой. И вскоре с должным усердием проворно справлялась со многими поручаемыми ей операциями. Она уже довольно ловко расчесывала слежавшейся комки шерсти небольшими, словно специально изготовленными для детских ручек, цапками12. Легко справлялась с веретеном, аккуратно вытягивая из пряжи нить. Вскоре ученица догнала свою учительницу, а Раиса Николаевна с нескрываемым удивлением наблюдала и радовалась, как щупленькая кареглазая девчушка управляется с шерстью. Нить получалась у нее даже получше, чем у Лизы — без обрывов и одинаковой по толщине.

Когда мать позволяла, Лиза уводила Серафиму в другую комнату, где они играли. Но больше всего ей нравилось рассказывать ей сказки. Казалось бы, ничего удивительного в этом не было — кто из детей их не любит? Если бы не то обстоятельство, что все сказки у нее были собственного сочинения. Как и когда рождались они в ее голове она и сама толком объяснить не могла. Лиза никогда не повторялась в сюжетах, и к тому же рассказывала их с выражением, сопровождая соответствующей действию мимикой и жестами. Раиса Николаевна давно стала замечать за дочкой способности к сочинительству, но иначе как «выдумщицей» ее не называла. «Пройдет с возрастом, — думала она о занятиях дочки. — Повзрослеет, не до сказок будет».

Серафима была примерным зрителем всего, что видела и слышала в исполнении Лизы. Обладая цепкой памятью, она помнила буквально все рассказанные подружкой сказки. Дома, когда мать возвращалась с работы, девочка, пересказывала ей все услышанное от Лизы. А Зинаида Ивановна, слушая ее, на мгновение забывала об усталости, радуясь успехам и способностям дочки.

Так прошел год. А осенью следующего по настоянию и при непосредственном участии всё того же Никифорова девочки пошли учиться во вновь открывшуюся при фабрике частную школу. В отличие от Лизы Серафима прядильное дело не забросила. Наоборот, научилась у соседки Дарьи вязанию, и все свободной время проводила за этим занятием.

Несмотря на разницу в возрасте подруг определили в один класс, в котором они и проучились последующие шесть лет. Лиза, приветливая и активная во всем, за что бы ни взялась, сразу стала любимицей школы. Ее творческие способности были быстро оценены одноклассниками, и уже через месяц за ней закрепилось прозвище «Актриса». Лиза с большой точностью копировала поведение не только подружек, но и учителей. Она легко могла разыграть сценку с недомоганием и отпроситься у учителя домой. Особенно удачно у нее получалось придумывать истории, в которых она якобы участвовала, и с невероятной достоверностью их рассказывать. После одной из них мало кто в школе сомневался, что сам царь пригласил Лизу на бал.

Серафима в отличие от старшей подруги, была более сдержана и рассудительна в поведении. Новыми подружками обзаводиться не спешила, и в лидеры выбиваться не хотела. Ей вполне хватало общения с теми, с кем водила дружбу подруга. Тем более у Лизы их было предостаточно и всех возрастов.

К моменту окончания школы Серафиме исполнилось пятнадцать лет, и Зинаида Ивановна договорилась с руководством прядильной фабрики, чтобы дочку взяли ученицей в вязальный цех. А вот Лиза ни за что на фабрику работать идти не хотела. Даже однажды поведала своей подруге, что убежит из дому, если мать её на фабрику заставит идти. «Эх, Фима! Я в театр хочу. Вот там жизнь! Хочу красиво одеваться, да на балах блистать, — поделилась она своими мыслями с подругой в один из последних школьных дней».

Серафима вспомнила о словах своей подруги, когда в январе одна тысяча восемьсот восемьдесят девятого года Лиза пропала. Накануне было воскресенье, день выдался солнечный и подруги вместе гуляли вдоль реки, благо морозы в этом году будто стороной обходили Москву. Стоя на Крымском мосту, Лиза вдруг обняла Фиму, и заплакала, еле слышно шепча и прося у кого-то прощения.

«Ну, вот, опять по какому-то принцу сохнет, — подумала тогда Серафима». А на что еще думать, если за последние полгода их у Елизаветы было, что пальцев на руках. У нее была странная привычка извиняться перед подругой за свои увлечения мальчишками. Природная красота семнадцатилетней девчушки не оставляла равнодушным никого из ребят в округе. Лиза после окончания школы снова стала помогать матери и днями просиживала за прялкой, а во дворе в это время почти всегда собирались мальчишки, приходившие сюда только из-за нее.

Поздно вечером следующего дня к ним пришла мать Лизы. От нее Серафима и узнала, что дочки нет уже второй день. Она не ночевала дома вчера, и сегодня ее тоже весь день не было. Женщины говорили немного, высказывая предположения о причине Лизкиного исчезновения.

После ухода Гольдштейн-старшей Серафима прильнула к матери, крепко обнимая ее от нахлынувших чувств.

— Мама, вот Лизка пропала. И я одна. Ты у меня только осталась. Один ты у меня родной человек, — причитала Сима.

Зинаида Ивановна пыталась успокоить дочку, но видя, что обычные слова до нее не доходят, неожиданно проговорила:

— Не одна ты Сима. Брат с сестрой у тебя есть, Степка и Машенька. Близняшки они. Детки мои первые.

Прошлое всегда тяготило Зотову. Она очень страдала от поступка, совершенного в те непростые для нее дни. Дни, когда нужно было сделать нелегкий выбор, она вспоминала часто. Как ни странно это выглядело, но родители отца ее двойняшек, оправдывали поступок Зинаиды. А родня нового мужа недолюбливала и осуждала ее. Когда Серафима стала подрастать, Зинаиду всё чаще стала посещать мысль о том, чтобы рассказать дочери о своем прошлом. Но ей всё казалось, что та слишком мала еще, и время не пришло. И вот сейчас, произнеся то, о чем давно думала, она растерялась. Как отнесется дочка к сказанному? Не изменится ли ее отношение к ней после услышанного? Вопросы один за другим возникали в голове Зотовой.

Когда до Серафимы стали доходить сказанные матерью слова, она прекратила рыдать и с удивлением взглянула на нее.

— Да, Сима, да. Маленьких совсем пришлось оставить. В Архангельске я тогда жила пока с отцом твоим не встретилась… Долго рассказывать и тяжело вспоминать. Давай позже тебе расскажу. А ты знай, что если что-то со мной, то у тебя брат с сестрой есть, Рочевы им фамилия. По крайней мере, в метрике так была записана, — сказала Зинаида Ивановна и горько заплакала.

Сил на то, чтобы сегодня рассказать дочери что-то еще, у нее уже не было.

1915 год

Степан не заметил, как задремал. Проснулся, когда почувствовал на себе чей-то взгляд. Он, не шевелясь, аккуратно открыл глаза. Рядом стояла Серафима. «Не спала она что ли? — только и подумал он». Потерев рукой глаза, Рочев присел.

— Ты чего, Серафима? — спросил он.

— Прошку буди, пора, — не глядя на Степана, проговорила она и отошла.

Минут через пятнадцать, видя, что те пришли в себя, Плетнева подошла к ним.

— Так, мужики, — еле слышно проговорила Серафима. — Вроде спят. Пора. И чтобы тихо у меня и без крови. Лодку с золотом сюда гоните, пока их старшой по берегу бродит… Как приплывете, их лодку переверните и пусть ее несет. А мешки в нашу переложите. По течению вниз быстро сплавимся…

— А ты как знашь, что спят-то? — подал голос Прохор, разминая затекшие ото сна ноги.

— Ходила я туда. Семен не спит только. Да видно и не приляжет сегодня. Всё что-то ходит в задумчивости. Ждать, когда тоже угомониться, не будем. Лодка немного в стороне от них, поэтому сможете ее тихонько отвязать и вниз, сюда, ко мне сплавиться. Там сразу поворот, так что Семен вас не должен заметить, — она взяла хворостину и стала что-то рисовать на песке у выскори.

Через минуту бросила взгляд на всё еще сидевших мужиков.

— Сюда смотрите, — показала она на рисунок.

Степан быстро поднялся и подошел. Почесал широкой ладонью загривок и уставился на Серафиму.

— Ты не на меня пялься, а на картинку, что я нарисовала, — Серафима посмотрела в сторону Прохора и добавила:

— Тебе особое приглашение нужно?

— Да, иду я! — нехотя произнес Прохор и поспешил к Серафиме. — Ну, чего тут? — спросил он, подойдя к выскори.

— Вот река, а вот лодка. Семен здесь был, в самом мысу. Люди его здесь спят, — пояснила Серафима, одновременно показывая хворостиной на рисунок. — Тропа вот тут к реке выходит, аккурат рядом с лодкой, — и ткнула палкой в начерченную схему.

— Понятно, — вздыхая, проговорил Степан. — Всё сделаем как надо, не переживай. Жди нас здесь.

Когда мужики скрылись из виду, Серафима снова подумала: «Плохо, что лодка течет, но теперь уж что с того. Дай Бог обойдется».

До места они добрались быстро. Лодка с мешками и другим грузом была привязана к прибрежному кусту. Степан, оставив Прохора у лодки, сам не спеша обследовал речной мыс. У еле тлеющего костра спали трое мужчин. Четвертого рядом не было. «Старшой всё еще бродит в мысу, — вспомнил он рассказ Серафимы и тут увидел метрах в пятидесяти стоящего к нему спиной Семена».

От Савеловского порога было столько шума, что Рочев, не боясь быть услышанным, спешно вернулся к Прохору.

— Крепко привязали, сволочи, — ворчал, развязывая узел веревки Прохор.

— Да, тише ты. Хоть порог громко шумит, но всякое бывает. Не хватало еще, чтобы мужички проснулись, да нас тут повязали, — зло огрызнулся Степан. — Там такие лбы спят, что если что, мало нам не покажется. Ты отвязывай, давай скорее, чтобы…

Из-за раздавшегося грохота Прохор не услышал последних слов дядьки. Он не успел сообразить, что происходит, как земля вырвалась из под ног. Последнее, что Прохор увидел, это как огромная волна накрыла дядьку. А через мгновение он уже и сам был смыт ею в реку.

Серафиму сильный грохот застал за наведением порядка в месте ночлега. Теперь даже при желании нельзя было заметить, что здесь кто-то был. Услышав непонятный шум, Серафима выбежала к реке. Слышала ли она чей-то крик, или ей только показалось, она не поняла. Не понимая, что происходит, Серафима вглядывалась в утреннюю речную даль. Какой-то жуткий гром доносился из-за излучины реки. Шум быстро усиливался, и вот, из-за поворота вывалилась огромная водная лавина. Жуткое зрелище представляли собой и огромные деревья, вырванные вместе с корнями, перемешанные между собой речной стихией и несущиеся с огромной скоростью вниз по течению.

— Что это?! — не удержавшись, вслух проговорила она. — О, Боже. О, Боже! — шептала Серафима, понимая, что случилось что-то ужасное.

И тут она увидела лодку. Ее несло сильным течением впереди этой огромной массы воды рядом с берегом, где стояла Серафима. Она не успела ни испугаться, ни подумать о безрассудности своего поступка, когда ухватила проплывающую мимо нее осиновку за обрывок веревки. Еще мгновение и она накинула конец веревки за рядом растущую елку. Отпрянув назад, она отчетливо почувствовала, как смерть пронеслась мимо нее. Пролетела вместе с вспученной Тойгой.

— Золото, — минуту спустя спохватилась Серафима и, бросив взгляд на реку, выглянула из-за дерева.

Лодка послушно стояла на мели рядом с берегом. Левый борт ее был пробит, и сквозь образовавшуюся дыру сочилась вода. Столкнув в реку свою лодку, Плетнева быстро переложила в неё мешки с залитой водой лодки. Развязав один из них и заглянув внутрь, она удовлетворенно качнула головой. Чувство тревоги до той минуты, явно проступающее на её лице, сменилось удовлетворением.

Ей стоило больших усилий, но она всё-таки оттолкнула чужую лодку от берега. Осиновку, хоть та и была полная воды, подхватило течением и понесло вниз по реке. Серафима смотрела на нее, пока та не скрылась за поворотом. Первой мыслью было желание прыгнуть в свою лодку и поскорее убраться от этого места. Но она пересилила себя и быстрым шагом направилась вдоль берега к месту стоянки Семена.

Не доходя каких-то полсотни метров до места, где еще недавно была привязана лодка Семена, она поднялась на угор. От увиденного у нее перехватило дух. Ее била сильная дрожь. От потрясения она чуть было не потеряла сознание, но справилась, хотя ноги все равно перестали слушаться, и Серафима опустилась на землю.

Огромная пожня в мысу Нижней Тойги была буквально разрезана рекой, а новое русло находилось как раз в том месте, где этой ночью спали люди Семена.

— Боже ты мой! Да разве такое возможно! — потрясенная зрелищем она не слышала, что говорит. — Вот оно как, река новое русло промыла. А люди? — еле шевеля губами, проговорила Плетнева.

С минуту она как завороженная смотрела на реку, пока не увидела на том берегу неподвижно стоящего мужчину. «Семен? Да, точно, он, — подумала Серафима, пытаясь понять, что ей делать дальше. — Судя по всему, мужики мои погибли. Нигде дорогой их не увидела. И следов нет никаких. Да и тем, что с Семеном, тоже не повезло и скорее всего, погибли. Всех разом стихия накрыла, когда Степан с Прохором к ним подошли. Не раньше и не позже. Да, уж. Такую смерть принять… А Семен живой, словно чувствовал, в самый мыс ушел. Хорошо, что лодку не перевернуло. Загружена мешками была, вот и устояла на воде, — взяв себя в руки, размышляла она».

Серафима еще немного постояла, глядя на постепенно обсыхающее старое русло реки, затем осторожно, но быстро ступая, зашагала обратно. Спустя полчаса она уже плыла в лодке вниз по течению. В какой-то миг ей показалось, что с берега кто-то на нее смотрит. Остановив лодку, Плетнева осмотрела противоположный берег. «Показалось что ли, — успокоила она себя и оттолкнулась шестом от каменистого дна.

После небольшого плеса за речным поворотом, после которого лодка Семена скрылась из виду, справа у берега она увидела затопленную лодку. «Ну, и к лучшему. Если Семен ее найдет, то решит, что золото волной смыло. Захочет искать, пусть ищет. Река промолчит, не скажет. А те, кто мог сказать, уже никогда не скажут. Утонули все, — поразмыслила Серафима и направила свою лодку к приближающемуся речному порогу. — Жаль, что эту посудину вчера не закропали. Не хватало утонуть вместе с ней, — в очередной раз с сожалением подумала она, глядя, как сочится из лопнувшего днища вода».

Вскоре после очередного поворота показалась речная мельница. «Ну, вот, скоро и деревня. Еще поворот и Ачем, — Плетнева причалила к берегу и кружкой долго вычерпала воду из лодки, осматривая окрестности. — Красиво тут, хоть оставайся, да живи, — усмехнулась она собственной мысли, рассматривая лодку. Осмотрев днище, Серафима поняла, что трещина стала больше. «Ты, подружка, не развались раньше времени. Мне этого сейчас никак не нужно, — мысленно обратилась она к лодке».

Взглянув в сторону мельницы, подумала: «Не должно бы быть там никого, хотя черт их разберет этих деревенских. Могут и без нужды прийти. Хотя вряд ли. Прошлогоднее зерно закончилось, а до нового урожая еще долго. В первую сторону Степан заглядывал и никого не видел. А вот в деревне люди уже наверняка стали просыпаться. Солнце-то вот-вот из-за леса выскочит, — размышляла Плетнева».

Серафима старалась понять, как ей поступить. Продолжать плыть сейчас или лучше переждать, и миновать деревню уже следующей ночью. Она так бы и поступила, если бы не Семен. «Хорошо, если он ничего не заподозрит и не пойдет вдоль реки. А если нет? — пыталась она решить, как дальше действовать. — Нет, оставаться нельзя. Лучше сейчас мимо Ачема проплыть. Нечего пока люду деревенскому у реки делать. Если кто и проснулся, так у печи суетятся, да со скотом обряжаются. Надо плыть, — решила она и оттолкнула лодку от берега».

Деревню миновала довольно быстро, держась ближе к берегу от случайного глаза. Как она и предполагала, никого из крестьян у реки не было. И в огородах, что выходили к реке, никого не заметила. Уже проплывая мимо кладбища, что с полкилометра от Ачема, она, как ей тогда показалось, почувствовала на себе чей-то взгляд. Осмотревшись вокруг и не заметив ничего подозрительного, поплыла дальше. «Да, вроде бы нет никого. Показалось. Кому тут быть», — успокаивала она себя.

***

Весна в тот год выдалась ранняя и теплая. Уже в конце мая деревья покрылись листвой, а вода в Нижней Тойге после половодья остановилась и даже стала понемногу спадать. Деревенская молодежь любила это время. Солнце, не успев скрыться за горизонтом, словно во что-то уткнувшись, тут же возвращалось обратно. Из-за этого ночью было довольно светло, а день, казалось, длился круглые сутки. К этому времени зимние заботы у крестьян закончились, а летние же еще по-настоящему не начались.

Взрослые с умыслом или невольно в это время редко нагружали молодежь домашними делами, словно давая парням и девкам отдохнуть перед предстоящей посевной и сенокосом. А потому молодёжь, что постарше, не уставшая от дневных забот, вечерами собиралась вокруг разведенного у реки костра или прогуливалась по деревенским улицам.

Вот и Пашка Гавзов отужинав с родителями, накинул поверх рубахи пиджак, быстрым шагом направился через всю деревню к реке. В прошлом году перед самым Новым Годом, ему исполнилось двадцать лет. А сегодня с волости в деревню приехал урядник. Не торопясь прошелся по деревне, время от времени останавливаясь и беседуя с ачемянами посреди деревни или заходя к ним для разговора в дом. В конце дня постучался он и в дом Гавзовых. Не дождавшись ответа, уверенно шагнул через порог. Притворив за собой дверь, перекрестился на образа, что стояли в углу комнаты, после чего, представившись, спросил Гавзова Павла Николаевича.

Убедившись, что стоящий перед ним смуглый широкоплечий парень тот, кто ему нужен, предъявил Павлу мобилизационное предписание, подписанное уездным воинским начальником. Гавзов прочитал документ, в котором было написано, что ему Павлу Николаевичу Гавзову, одна тысяча восемьсот девяносто четвертого года рождения, уроженцу Сольвычегодского уезда Вологодской губернии надлежит явиться в полицейский участок Нижней Тойги для отправления на сборный пункт. Последнее предложение он прочитал вслух отчего его мать, сидевшая до того молча, заревела в голос. Павел, не обращая на нее, продолжил читать. Дойдя до конца бумаги, проговорил:

— Я так понимаю, нужно явиться 10 июня 1915 года?

— Правильно понимаешь, — подтвердил урядник. — Уже почти год война идет, а значит, вместо обычной воинской повинности предстоит тебе голубок Россию защищать. От германца и другого досаждающего отечеству врагу.

— Я так понимаю, срок службы — бессрочный? — спросил Пашка, пытаясь успокоить причитающую мать.

— Либо день, либо год, либо всю оставшуюся жизнь, — проговорил сидящий на лавке дед Афоня свою любимую поговорку.

И истинный смысл и суровая правда, ранее для Пашки не ведомая, с этой минуты стали отчетливо понятны. «Могут и сразу убить на войне. Могут и через год. А значит, вся жизнь теперь может только войной и ограничиться. На ней продолжиться, и там и закончиться, — пришел он к неожиданному выводу, осознав сказанное его дедом Афанасием Григорьевичем».

«Никифору Ластинину тоже такое же предписание, наверное, урядник вручил, — подумал Павел, идя по деревенской улице. — По крайней мере, спрашивал же он, где Никишка живет». Тут он едва удержался на ногах, запнувшись за кем-то брошенную на дороге чурку. «Обратно пойду, заберу ее, — потирая ушибленную ногу, решил Пашка». Размышляя, как ему вести себя с приятелями, когда увидит их у костра, он миновал деревню. На службу, а тем более на войну, не каждый день забирают. Но более всего его волновала встреча с Лизкой. «Знает или нет? Если не знает, как сказать? — подумал он. — Весело и беззаботно? Ну, да, конечно, только так. Хотя, а вдруг не понравится? Вдруг подумает, что радуюсь разлуке с нею. Или с сожалением? Нет, пожалуй, подумает, что воевать боюсь. Вот, черт! — выругался Пашка, так ничего и не придумав».

Миновав деревню, он прямиком зашагал в направлении густого дыма, медленно поднимавшегося от скрытого косогором костра.

— Привет Ачемской честной компании, — подойдя ближе, крикнул Пашка. — Не много ли вас, не надо ли нас? — продолжил он беззаботно, глазами выискивая среди ребят Лизку Гавзову.

— Привет, будущему защитнику отечества! — услышал он голос Никифора Ластинина, высокого русоволосого сверстника. — Заждались тут все тебя. Война идет, а главного вояки нет, — пытаясь подшутить, добавил он.

«Ну, всё понятно. Знают уж все, — с некоторым облегчением подумал Пашка». Обведя всю компанию взглядом, он, улыбнувшись, ответил приятелю: — Да, вот такие-то дела.

Он выдержал паузу и, желая показать и свою осведомленность, произнес:

— Так тебе, Никишка, я слышал, тоже недолго тут небо коптить осталось?

— Ну, долго, не долго, а с неделю еще поживем, — ответил Никифор с некоторой бравадой. — Пошли после гулянки, уток погоняем, а то когда еще душу отведем! — предложил он Пашке.

— Шинель оденешь, так настреляешься, — громко крикнул кто-то из собравшихся у костра ребят.

— Какие утки, Никифор! На яйцах уж птица, а то и с птенцами, — Пашка с удивлением посмотрел на приятеля.

— А селезень-то не сидит, — не унимался Никифор. — Он свое дело сделал. Да, хотя бы просто с ружьишком посидеть у озера.

— Не, я не пойду. Домой надо раньше, — слукавил Павел. — Да и отец сказывал, что дроби нет почти, — не понимая, шутит Ластинин или нет, и пытаясь, отговорится, произнес Павел.

— А я на Вандышевское озеро схожу. На войне убьют, тогда уж не сходить будет.

И уже обращаясь к сидевшему рядом щупленькому пареньку, добавил:

— Миха, может с тобой сходим? Пошли, посидим пару часиков…

Павел хотел еще что-то сказать по поводу затеи приятеля и уже открыл рот, но тут увидел Лизу, и на какое-то время так и стоял с приоткрытым ртом. Среди собравшихся у костра он ее не увидел, думая, что Лизка не пришла, или как часто бывало, совсем не придет. И тогда опять ему придется лезть на черемуху, что возле ее дома, заглядывая в окно на втором этажа огромного пятистенка местного кузнеца и отца девушки. А она вместе с подружкой своей Тоней Фокиной сидела чуть поодаль у самой реки. Из-за густых ивовых веток с того места, где горел костер, их не было видно. Тоня первой услышала голос Павла и толкнула подругу в бок.

— Пришёл твой, — с легкой девичьей завистью и, вздыхая, проговорила она. — Иди, я тут посижу.

— Ага, — кивнула Лиза, и вскочив пошла к костру.

Увидев идущую девушку, Павел поспешил к ней навстречу. Не дойдя до нее двух шагов, остановился. Лиза, опустив взгляд, замедлила шаг.

— Лизка, привет! — Павел дотронулся до плеча девушки.

— Это правда? — не поднимая глаз, спросила Лиза.

Павел сразу понял что она имеет ввиду, и сразу ответил:

— Да.

Веселое пение сидящей на старой черёмухе стайки птиц прервал крик деревенского петуха. Птички замолчали, пережидая зычный возглас проснувшегося хозяина двора. Затем снова защебетали, но не надолго. Вскоре их заставил замолчать еще более громкий петушиный крик, раздавшийся из соседнего двора. Затем проснулся петух на краю деревни и тут же ему ответил первый певец. С черемухи спорхнула пестрая пичужка, словно осерчав на деревенских горлопанов с большими красными гребнями. Чуть помешкав, за ней в знак солидарности, взлетела другая, а мгновение спустя вся стайка вспорхнула и понеслась вдоль пустынной улицы. Птицы летели, меняя направление, будто надеялись найти в деревне местечко, где никто им не будет мешать. Порхали из стороны в сторону, вероятно уверенные в том, что не все петухи в деревне еще проснулись, и они смогут похвастать друг перед дружкой своими певческими способностями.

Пашка лежал на спине, щурясь от невесть откуда взявшегося солнечного лучика, и слушал все это птичье разноголосье. Наконец, солнце ушло, и он стал разглядывать новую крышу Лизкиного дома. Лизка лежала рядом, положив голову ему на грудь и обхватив руками его шею. Этой весной они не в первый раз забирались на сеновал ее дома. Здесь было достаточно тепло и уютно. И что более важно то, что сюда можно было незаметно пробраться с улицы по добротному бревенчатому настилу. Данное обстоятельство было удобно им обоим. После свиданий Лиза тихонько через небольшую дверь проникала в коридор второго этажа, а оттуда прямиком в свою комнату, и спустя какое-то время уже лежать в своей постели. А Павлу в свою очередь не нужно было идти провожать девушку домой, чего он очень не любил.

— Идешь, как козел на привязи, — как-то поделился он своими ощущениями с Никифором.

На что услышал от приятеля очень интересный и неожиданный ответ:

— Дурак ты, Пашка. Если бы меня Лизка в дроли13 выбрала, я бы хоть в саму Нижнюю Тойгу ее провожал. А ты говоришь, козел. Да он и есть ты. Вернее, ты и есть он, в таком случае.

Лиза приподняв голову от груди Павла, прервав затянувшееся молчание, проговорила:

— Что же теперь будет, Паша? Скажи, зачем эта война? Нам то что от нее?

— Да, не переживай ты так. Что война! Скоро кончится война. Я, может, и на фронте то не успею побывать, как кончится. Вон, дядька Васька Крохалев на днях с города приехал и сказывал, что германца и австрияков там всяких наши бьют на фронте. Да еще как бьют. И что уж к осени-то точно война закончится!

— Ой, Паша, — вздохнула Лиза.

— Ну, ты, чего в самом деле. Ну, не война, так всё одно в армию бы призвали сейгот, — накручивая на палец ее растрепавшие светлые волосы, ответил он.

— Так, армия-то совсем другое дело. Отслужил бы и вернулся. А война, Паша, война это — совсем другое. Вон у Грани брат с Высокого Поля14 с месяц назад погиб же на войне, — девушка всхлипнула.

— Ну, ты и нашла, о чем говорить. Он и не с Высокого Поля совсем. В той деревне и не жил никогда. С Керги15 он. И не убили его. А без вести пропал. Может, да, скорее всего, и объявится. Так часто на войне бывает, — Пашка притянул девушку к себе и крепко обнял.

— Паша, а, Паша! — Лиза приподнялась и заглянула ему в глаза.

Она любила поспорить с Павлом. Но сегодня ей этого делать не хотелось. Голова совсем другими мыслями была занята.

— Паша, скажи еще раз…

— Чего сказать? — не понял Павел.

Девушка смотрела на него не отрываясь, и тут до Павла дошло.

— Люба ты мне, Лизонька. Люба, — он приподнялся и поцеловал ее. — Ты, жди меня. Вернусь, свадьбу сыграем. Батька сказывал, что твои не против будут.

— Не против. Ну, конечно же, не против, — еле слышно повторила Лиза.

Они снова замолчали. От повисшей тишины у Павла зазвенело в ушах. Но тут на сеновал пробрался один из первых нынешних комаров, о чем и поспешил уведомить всю округу своим противным писклявым голоском.

— Я вот сейчас подумал о женщине на реке, что напротив кладбища видели сегодня, — Пашка не любил сентиментальности и постарался сменить тоскливую на его взгляд тему. — Не из наших она вроде. Может с Высокого Поля кто или с Керги. Хотя таких в тех деревушках вроде нет.

— Каких таких?

— Ну, как бы тебе объяснить… Вот, вроде и далековато было, а все одно, сразу видно и стать и выправку. Хоть и в долбленке была, но не нашего, не деревенского она роду, — попытался как мог объяснить Пашка.

— Я думала ты обо мне, а ты о женщине какой-то думаешь, — с наигранной обидой ответила Лиза. — По-твоему девки у нас, значит, способны только на то, чтобы со скотом обряжаться да навоз лопатой с назему выгребать?

— Ну, Лиз, чего ты! Ну, в самом деле! Вечно к словам вяжешься, — Павел убрал с шеи Лизкины руки, слегка отодвинулся от нее и сел, обхватив руками колени.

Увиденная в лодке незнакомка не выходила у него из головы. Он сладко потянулся и снова заговорил:

— Эх, надо было всё-таки окликнуть её. Странно как-то. Кто такая? Откуда плыла?

Этой ночью они долго гуляли вдоль реки. С Нижней Тойги тянуло холодком, но уходить им никак не хотелось. Уже и остальная молодежь вся по домам разбрелась, а они всё ходили и ходили, ведя неспешный разговор. В этот момент и увидели они, как вниз по реке, держась ближе к тому берегу, где было деревенское кладбище, плыла в лодке незнакомая женщина. Особого внимания она у них в тот час не удосужилась, потому, как заняты они были друг другом, и было им не до нее.

Лиза той ночью была немногословна и задумчива, словно пыталась принять какое-то очень важное для нее решение. А Павел, наоборот, всё говорил и говорил, мечтая, как вернется с войны, сыграют с ней свадьбу и будут жить одной семьей. И обязательно дом новый поставит, чтобы никто не мешал их счастью.

— И фамилии у нас с тобой одинаковые, будто мы уже сейчас муж да жена», — не унимался он. — Гавзова Елизавета и Гавзов Павел! Звучит, а?

— Звучит, — только и всего ответила Лиза.

— И по двадцать годов обоим, — не унимался Пашка.

— По двадцать, — задумчиво проговорила девушка.

К утру стало совсем прохладно, и Павел предложил немного посидеть на их месте. Они еще в прошлом году облюбовали сеновал в доме Лизы, и когда на улице было прохладно, забирались туда. Благо на сеновале было тепло от непонятно как находящейся здесь печки. По словам Лизы отец ее, Тимофей Петрович, в своё время хотел в этом месте сделать еще одну комнату, и предусмотрительно печь сложил так, чтобы часть ее с первого этажа проходила через второй. Но со временем отказался от затеи, увеличив за счет нее площадь сеновала, а часть печи вместе с трубой так и осталась стоять здесь.

В тот же год Лизка позволила Павлу и первый раз ее поцеловать. Не как раньше в щечку, а по-настоящему, в губы. Сразу предупредив парня, что дальше их отношения зайти не могут. «До свадьбы ни-ни, — очень твердо тогда сказала она Павлу. — В армии отслужишь, тогда и…, — смутившись, многозначительно подытожила Лиза.

Но сегодня она сама нарушила своё слово. И когда они как всегда устроились на мягком душистом сене, не сдержалась и дала волю чувствам. «Так вот о чем она сегодня всё время думала, — догадался Павел. — Не зря говорят, кому война, а кому мать родная, — не совсем удачно, но понятно себе самому объяснил он поведенье девушки, когда она стала не просто Лизой, а его Лизой.

— Паш, а Паш! А лодка-то на вашу, старую похожа, — неожиданно проговорила девушка. — Ты сказывал, она у вас в прошлом годе пропала. Ну, тогда… когда полиция еще грабителей искала. Помнишь?

— А я и не разглядел чего-то. Ну, да. Точно! Она это. Когда лодка пропала, незадолго перед тем полицейский к нам в дом приходил, всё расспрашивал и расспрашивал. Страху нагнал, будто мы виноваты в том, что бандюки те в нашей деревне были. Ну а после них уж лодка-то пропала.

Пашка зевнул. Стряхнул сенную труху с груди и прикрыл глаза.

— Надо батьку сказать. Мало ли чего. Ну, да Бог с ней. Батько уж новую делать начал. Осину под весну на лошади привез… Ты иди давай, а то уж рассвело совсем, — он потянулся, сминая солому над головой. — Опять меня Тимофей Петрович ругать будет, что покою тебе не даю, — уже строже добавил он, и не открывая глаз, улыбнулся.

— Паш, а Паш? А ты не осуждаешь меня? — поднимаясь, спросила Лиза. — Может зря мы…

— Ну, что ты Лизонька! Всё у нас будет хорошо! Иди в дом, да и я тоже пойду. С утра в лес с отцом поедем. Береста нужно насымать. Отец, поди уж чай пьет. Завтра, ой, сегодня уже вечером к бане нашей приходи. Я там буду тебя ждать, — последние слова Лиза услышала уже, когда закрывала за собой дверь с сеновала.

***

Вода в лодке стала прибывать слишком быстро. «Трещина стала больше, — Серафима уже еле справлялась, отчерпывая воду. — Надо что-то делать, — она пыталась собраться с мыслями, но ничего в голову не приходило». Вдруг лодка, резко чиркнув по камням, остановилась. Плетнева еле удержалась на ногах.

— Всё, приехали! — вырвалось у нее.

Несмотря на весеннее половодье, вода в этом месте лишь едва скрывала дно. До берега было не более двух метров. Выйдя из лодки, она взяла конец веревки и на всякий случай привязала ее прибрежному кусту. «Застряла тут надолго. Недалеко я от Ачема уплыла. Версты три-четыре, не больше», — Серафима оглядываясь вокруг, пошла к берегу.

Прямо перед ней была красивая ярко бурая слуда. А чуть левее видна была небольшая лощина. К ней Плетнева и направилась. Еще не ясно представляя, что ей делать, она проворно забралась на угор. Сверху открывался удивительный вид на реку. Залюбовавшись весенней красотой, она на мгновение даже забыла, зачем она тут. От души потянувшись, она выгнула уставшее за эти дни тело и закрыла глаза.

От минутной расслабленности ее отвлекло, доносящееся откуда из леса, кряканье уток. Серафима оглянулась. Птицы галдели совсем рядом. «Река так что-ли петляет», — она интуитивно шагнула вглубь соснового бора, время от времени оглядываясь и пытаясь запоминать место, где она идет. Только подумав о том, чтобы не заблудиться, как буквально через несколько шагов сквозь редко стоящие сосны она разглядела водную гладь. Подойдя поближе, женщина вышла на берег небольшого лесного озера. Крик птиц внезапно смолк и тут же совсем рядом с шумом взлетели несколько птиц. «Селезни. До чего красивые паразиты. Мамки на яйцах сидят, а этим ничего не делается», — глядя вслед улетающим птицам, подумала Серафима.

В голове у нее вдруг промелькнула какая-то мысль, но она не успела ее ухватить и продолжала смотреть на ослепительно яркую в лучах утреннего весеннего солнца гладь озера. Ее внимание привлекла необычного вида сосна, стоявшая чуть поодаль от озера. «Молнией ее так разукрасило что ли? — отметила она про себя, рассматривая расщепленную на три части верхушку дерева». Постояв еще немного, Серафима повернулась и быстро зашагала обратно к лодке. Выйдя к реке, она уже понимала, что ей делать дальше. Спустя полчаса всё, что находилось в лодке, она перенесла на берег.

После того, как лодка была разгружена, она немного приподнялась, и этого было достаточно, чтобы Серафима оттолкнула ее от берега. Осиновку тут же подхватило течением, закрутило и понесло вниз по реке. «Далеко не уплывет, но это не так и важно теперь», — проводив взглядом скрывшуюся за поворотом лодку, подумала Плетнева.

Спустя час все мешки были перетащены ею к озеру. Она уронила рядом стоящую сухую осину и измерила глубину у берега. После чего взяла моток веревок и стала распутывать. Веревки оказались короткие, длиной около метра, поэтому ей пришлось связать их между собой. На каждой веревке получилось по несколько узлов. «Ну, и хорошо. Слава Богу, что хоть такие обрывки оказались, — удовлетворенно отметила она и присела отдохнуть». Минут пять сидела, не шевелясь, всматриваясь в сторону противоположного берега. Затем слегка кивнув головой, словно соглашаясь с принятым решением, Серафима развязала каждый мешок и внимательно осмотрела содержимое. Не полагаясь на память, сделала несколько пометок карандашом. Но записи на бумаге показались ей ненадежными и она, разорвав бумагу на мелкие кусочки, втоптала обрывки в мох.

Она решила не брать с собой ничего из содержимого мешков — мало ли что может в дороге случиться. Еще раз внимательно, осмотрев берега озера и, не заметив ничего подозрительного, Серафима завязала мешки. Привязав к горловине каждого мешка по узловатой веревке, аккуратно столкнула их в озеро.

«Глубина у берега в самый раз будет. Пусть полежит теперь тут, раз уже так случилось. Вернусь скоро. В лесу нельзя прятать — еще зверь какой выроет, или кто-то из деревенских наткнется. Частенько они сюда наведываются. Вон, сколько тропинок натоптано вдоль берега, — размышляла Серафима».

Серафима связала свободные концы веревок и привязала их за торчащие под водой корни деревьев.

***

От Ачема до Вандышевского озера Никифор Ластинин дошел быстро. Он добрался бы намного быстрее, но по пути встретил знакомого с соседней деревни. Правда, Высокое Поле деревней назвать можно было с большой натяжкой. Меньше десятка одноэтажных рубленых изб, да несколько надворных построек — вся и деревня. От Ачема до нее версты две по лесной дороге будет.

Гришка Конюхов был ровесником Никифору. Его родители поселились здесь через полгода после возвращения отца с русско-японской войны. Не заладилась у старшего Конюхова жизнь в Ачеме. Он и до войны то мягкостью характера не отличался. А как с войны пришел, то и того хуже стал. Разражался по малейшему пустяку. Дня не проходило, чтобы он не поругался с кем либо из деревенских. Все норовил командовать, да руководить. А в Ачеме это не все любили. Вот и перебрался он с семьей в Высокое Поле, в дом, где до недавнего времени жила его мать. Не дождалась она сына и незадолго до его возвращения с войны умерла, оставив пустовать еще добротный дом.

Поделившись с Григорием ачемскими новостями, Никифор спустя полчаса удобно устроился в узком мысу на берегу озера. Прибрежные кусты надежно скрывали его укрытие. У противоположного берега плавала стайка уток, но идти к ним большого смысла не было. Не то чтобы ему было лень. Никифор был заядлым охотником и подбираться к дичи на расстояние выстрела ему всегда нравилось, и особого труда не составляло. Просто в этот раз определил, что птицы наверняка близко не подпустят и улетят. По опыту знал, что в таких случаях лучше затаиться и ждать, когда утки сами подплывут. Может и зверь какой лесной их вспугнет или самим надоест в одном месте кормится. Дерево скрипнет, или еще что насторожит. Да мало ли что в лесу может случиться, вот и прилетят к нему поближе, чтоб из ружья достать можно было.

Но, честно говоря, сегодня ему было лень их скрадывать — бессонная ночь давала о себе знать. Никифор, разомлев на утреннем солнышке, задремал. Очнулся от характерного шума, который издают утки при посадке на воду. Птицы подлетели близко и зашуршали по озеру буквально в шагах двадцати от него. Не задумываясь над тем, что могло потревожить птиц, он аккуратно потянулся к ружью.

Утки не чувствовали опасности и спокойно плыли в его сторону. Когда взял одностволку, стрелять не торопился. В таких ситуациях он любил одним выстрелом попасть сразу в несколько птиц. Никифор спокойно наблюдал, глядя вдоль прицельной планки, когда несколько птиц окажутся в зоне поражения выстрела. Вот уже две утки плыли вплотную друг к другу. А вот к ним не спеша направилась третья. «Ну, давай, давай, дружок, еще немного, — мысленно подгонял он неторопливого селезня».

И вот уже три красавца почти слились воедино. Никифор медленно положил палец на спусковой крючок, готовясь выстрелить. Но тут краем глаза он увидел какое-то движение на берегу озера, недалеко от него. Палец замер на крючке. Ластинин невольно отвел взгляд от стаи птиц и увидел на другом конце мыса силуэт женщины. Он попытался распознать, кого это занесло в такое время сюда, но не смог. Солнце только вышло из-за леса и слепило прямо глаза.

Вдруг птицы с шумом поднялись с поверхности воды. От неожиданности он чуть было не выстрелил. «Эх, черт! — выругался он, глядя, как добыча взвивалась над озером. — Ну, принесла же тебя нелегкая, — и про себя добавил несколько крепких словечек в адрес незнакомки».

Никифор отложил ружье, и уже хотел было крикнуть ей, мол, чего ты тут делаешь в такое время. Благо до нее было не так и далеко. Но сдержался. В конце концов, она-то тут причем. Он же сам отвлекся на нее и не выстрелил во время. Ластинин еще какое-то время наблюдал за несколько странным поведением незнакомой женщины. «Что она там копошится. Бродит туда-сюда. Потеряла что ли чего? — размышлял Никифор. — Да, и кто ж такая-то? Подожду немного. Уйдет, так, может, схожу, посмотрю».

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Разбойничья Слуда. Книга 2. Озеро предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Примечания

8

Небольшое углубление на земле, оставленное от вывороченного с корнем дерева.

9

Тушит, гасит (местное)

10

Сейчас (местное)

11

Отремонтировать (местное)

12

Инструмент для расчесывания шерсти (другие названия: чёски, корзощетки и т.д.)

13

Милый/милая, любимый/любимая, (местное)

14

Название деревни

15

Название деревни

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я