Чертовидцы, или Кошмары Брянской области

Николай Ободников, 2020

Продолжение книги «Бюро "Канун", или Ужасы Ивота». Вторжение древнего и жестокого космического существа обрекло Брянскую область на кошмары и неравное противостояние потустороннему злу. Ведь бюро «Канун» потерпело сокрушительное поражение: Булата официально признали погибшим, а Лунослава – пропавшим без вести. Только ничто не остановит чертовидцев – ни тайна затопленной церкви, ни подлинные места дьявола, ни плач брянских ведьм в тумане! Они объегорят и превозмогут всё, чтобы восстановить кошель предсмертных подаяний, способный умертвить даже неземного бога. Правда, есть одна незначительная загвоздка, пустячок: Лунославу сперва придется отвоевать человеческий облик, а Булату – выйти из комы. Словом, чертовидцы вернулись, детка!

Глава 5 Ночи по-танзанийски

Что есть страшная городская легенда для населенного пункта? Бельмо на глазу, которое хочется скрыть фанерой в человеческий рост? Может быть, склеенная стыдом летопись, которую не посмотреть, хорошенько не послюнив перед этим пальцы?

Городские легенды для населенного пункта — ордена и медали, зачастую вручаемые вместе с обвинительным приговором или заключением психиатра. И чем больше поворотов по реке времени сделает подобный сомнительный знак отличия, тем он притягательней. Словно гнойная болячка, которую хочется изучать и ковырять пальцем.

Городскими легендами бравируют. Ими гордятся. А еще их измельчают до состояния пыли и пускают в глаза. Пылепускание, как правило, сопровождается навязчивым сервисом.

Вам продадут фотографию Жуковского Душителя, сделанную как раз перед тем, как он прикончил свою девятую жертву. Отвезут к месту крушения Лазаревского поезда, чтобы вы собственными ушами смогли уловить шум давней трагедии, ревущий в туннеле раз в сутки. Вам даже предъявят щекастые помидоры, выращенные на досуге семьей каннибалов. Можете взять на салат. Бог знает, чем эти ублюдки с северных дорог удобряли их.

Однако не всякой городской легендой можно гордиться. О некоторых событиях лучше и вовсе умолчать.

Только если сама «легенда» не станет вас шантажировать, вынуждая проболтаться.

Итак, Жуковский район, деревня Задубравье, спальня, сентябрьская ночь.

Гвидон проскользнул в темноту спальни и, стараясь не скрипеть досками пола, покрался к кровати. Сквозь занавески проникали лучи фонаря у палисадника. Мышцы ныли как озверевшие. Он присел и чуть ли не с хныканьем размял спину. Работа над беседкой «Флоренция», цвет «вишня», для торгаша из Шамордино едва не угробила его. Так бывало всякий раз, когда заказчик сдвигал сроки работы, подмазывая сжатие рублем. Девятикилограммовый кузнечный молот не шутки. В глазах до сих пор пестрило от летевших искр.

Он улегся. Глубокое сопение Гортензии подсказало ему, что супруга сейчас уязвима для «броска кобры». Гвидон подтащил себя к ней под бочок и прижался, демонстрируя твердость намерений. Пощекотал ее бородой. Ну же. Вот-вот должна захихикать, совсем как девчонка.

— Пошалим? — Голос кузнеца прозвучал хрипловатей обычного.

Гортензия, не поворачиваясь, улыбнулась сквозь сон. Она знала, о да, она ведала, чем перебить мужу нагулянный аппетит.

— В настоящий момент абонент находится вне зоны действия потребности. Оставьте свое «сообщение» в одеяло. Как только потребности абонента будут восстановлены, вы получите «ротовое уведомление». — Укрепляя оборонительную позицию, она тихо, по-домашнему испортила воздух. Словно попыталась показать, как шепчет гниющая капуста. Опять засопела.

Гвидон скривился. Удар ниже пояса. Он терпеть не мог шуточки в постели, а от чужих выхлопов его мутило до рвоты. Эрекция сошла на нет, и он с хмурым лицом перевернулся на живот. С ненавистью взбил подушку, точно недоступную задницу жены. Может, с поллюцией повезет? Хотя когда она в последний раз была? Лет в шестнадцать?

Вскоре сон, вызванный усталостью, смягчил обиду, и он заснул.

Где-то совсем рядом хлопнуло, будто резко сошлись две натянутые простыни, и веки Гвидона задрожали. Спальню наполнял кисловатый запашок, похожий на запах шорно-седельной кожи. А еще душок напоминал мускусные ароматы немытой промежности.

Гвидон хотел вскочить, но с растерянностью обнаружил, что тело ему не подчиняется. Всё, что находилось ниже шеи, упрямо отказывалось следовать командам мозга, сохранив при этом, как ни странно, полнейшую чувствительность. Если его вдруг и разбил паралич, то донельзя странный.

— Тензи! Тензи! — позвал он жену. — Я пошевелиться не могу! Тензи? Да проснись же! Тензи!

Однако Гортензия даже не шелохнулась.

Кузнец ощутил, как на него кто-то уселся, будто наездник — на скакуна. Приятный ворс. Горячие, нежные прикосновения выдавали живое существо. Чуть менее сорока килограммов. Гвидон заулыбался, решив, что спит и оседлавшая его красотка сейчас обеспечит ночь буги-вуги.

В ягодицы уперлось нечто твердое, и Гвидон побледнел. Ледибой? Дева с членом?! Последовала абсолютно идиотская мысль: «Так вот оно каково это — когда по тебе елозит возбужденный урод!»

— Пошалим? — шепотком спросил неизвестный, поддразнив кузнеца. Голос низкий, в чём-то даже приятный. Мужской.

Гвидон, пытаясь обернуться, едва не свернул себе шею.

— Кто здесь?.. Кто ты? Слезь с меня! — Промелькнувшая догадка успокоила его. — Господи, Боже, ну за что? Только кошмара мне не хватало.

— Никакой это не сон, не кривляйся. Здесь твой любимый и обожаемый Литавр. Пришел снять напряжение — и твое, и мое.

— Литавр?

— Имя, данное похотью. И завтра оно прилюдно сорвется с твоих сладких губ.

Гвидон с замиранием сердца ощутил, как под трусы скользнула когтистая лапа. Словно чувственная рука пианиста, прошлась между его ягодиц. Всё-таки не сон. Осознание того, что сейчас произойдет, наполнило кузнеца запредельным страхом. Он задрожал. Правда, одной лишь головой.

Совершенно не думая о том, что его могут услышать, Гвидон заорал:

— Я тебя прибью, сука! Богом клянусь, прибью! Разорву голыми руками! Череп раскрошу! Не смей, сука! Даже не думай!

Крики, наполненные истерией, разнеслись по Юбилейной улице. Гулко отразились в колодце. Вспугнули дубоносов, дремавших на вишнях в саду. Но странное дело — ни одна собака не зашлась в лае. Даже страдавший от гипертонии Ситников, сторож телятника, располагавшегося в каких-то шестидесяти метрах к востоку от дома кузнеца, не подал признаков беспокойства. Он всё так же безмятежно крутил ручку древней «Сонаты», радиоприемника советских времен, выискивая что-нибудь о погоде на завтра.

Крики кузнеца стали для внешнего мира привычным фоном — скрипом деревьев, высоковольтным гулом в проводах, стоном проседавших в осенней земле построек.

А потом зло проникло в мужчину.

Посыпались толчки. Неизвестный по-собачьи задышал. Обездвиженный кузнец принялся мотать головой, жуя и слюнявя бороду, периодически вскрикивая. Ему казалось, будто он тужится, но никак не может облегчиться. На ум пришли все те жертвы изнасилований, о которых он когда-либо слышал или читал. Неужели все они испытывали одно и то же: почти сюрреалистичный ужас перед насильником, беспомощность и рабское унижение?

А еще была — Госпожа Боль.

Мелькнуло далекое, извращенное чувство наслаждения, точно последняя вспышка перегоравшей лампочки.

Наконец исчадие тьмы выдохнуло, задрожало. Поелозило, успокаивая себя. И с влажным звуком покинуло кузнеца. Тот со слезами на глазах ощутил, что внутрь будто залили расплавленную резиновую перчатку — липкую и клейкую.

К уху прильнули чужие губы. Зашептали:

— Если не хочешь, чтобы назавтра всё повторилось, — расскажи о случившемся приятелям.

Неизвестная тварь спрыгнула с Гвидона. В тот же миг кузнец получил утраченный контроль над собственным телом. С ревом вскочил. Охнул. Понял, что мокрый не только зад, но и перед. От этого стало еще хуже. В какой-то момент он и сам испытал оргазм и даже не заметил этого. Оставаясь в полусогнутом положении, огляделся.

Порождение нечеловеческого порядка сидело в открытом окне, ведущем в перешептывавшийся с ветром палисадник.

Литавром оказался карлик метрового роста. Пурпурный гноящийся глаз во лбу. Перепончатые крылья, разгонявшие по спальне тот самый кисловатый душок. Голое тельце, покрытое волосами маслянистого отлива. Остывающий бородавчатый пенис.

«Не такой уж и большой, но черт возьми — больно-то как!» — с неверием подумал кузнец.

— Помни, мой каленый орех: смолчишь о грешке — вновь наведаюсь. — И Литавр, разломившись, рассеялся на сотни точек, испускавших едва заметное жужжание.

Затем мошки растворились в тёплом дыхании осенней ночи.

Гвидон кинулся к окну. В правую руку, которой он зачем-то сжимал ягодицы, будто это могло чем-то помочь, натекло горячее. Его сейчас же вывернуло наизнанку. Желудок решительным спазмом вышвырнул полупереваренные остатки ужина. Прямо в палисадник. Кусочки тушеного картофеля с говядиной карнавальной мишурой украсили тихоокеанский дельфиниум.

— Сука, я к тебе сам наведаюсь!

Гортензия, разбуженная криком, кое-как продрала глаза. Вид супруга, согнувшегося в странной позе возле окна, не на шутку встревожил ее.

— Стряслось что? Ты почему в таком виде? Геморрой?

Кузнец с гибкостью манекена повернулся к жене. Его глаза почти что искрились от обиды и шока.

— Как? Как ты могла спать? Я ведь тебя звал! А ты… просто дрыхла, пока меня…

— Пока тебя — что?

— Дура.

Гвидон изобразил нервную улыбку и побежал в сени к ведрам с колодезной водой. Передумал. Захватив из морозилки пол-литровую бутылку самогона, полученного в результате брожения красных апельсинов, с мрачной решимостью отправился топить баню. Как вернулся в спальню, весь исцарапанный мочалкой, — не помнил. Сознание наконец-то дало отбой.

С утра Гвидон, взяв в кузнице молот, отправился бродить по залитым солнцем окрестностям. Искал характе́рный кисловатый запашок или скопления мошек. Хотя и признавал, что бить молотом мух — довольно-таки глупо. Поспрашивал, не стал ли кто-нибудь ночью свидетелем необычных событий. Однако самым необычным за сутки оказался сам кузнец, рыскавший с молотом в руках по деревне.

Вернулся Гвидон домой лишь с наступлением темноты. За целый день в кузнице так ничего и не сделал: беседка осталась незаконченной. Потом запихнул молот под кровать и выпил две кружки «Московского кофе», пахшего жженым сахаром. Разделся, лег, уставился в потолок. В голове крутились противоречивые мысли. Он где-то слышал, что преступники всегда возвращаются на место преступления.

Но ведь место преступления — его…

Он фыркнул и принялся сверлить взглядом потолок.

В спальню вбежала ароматная и голенькая Гортензия. Не вошла, а именно вбежала. Делала так каждый раз, когда имела планы на массивную честь супруга. Юркнула под одеяло. Прижалась.

— У вас один пропущенный вызов. — Ее ручка отправилась в шаловливое путешествие.

— Как раз вчера один и пропустил, — огрызнулся кузнец. Перехватил руку жены и откинул. — Будь вы, бабы, поласковее — в зад бы никто не таранился.

— Что ты мелешь? Какая кузнечная муха тебя укусила?

— Никакая! Я — остыл.

— Вот и разогревай теперь сам. Дубина!

Возмущенная Гортензия отвернулась. И почти сразу уснула.

Гвидон же продолжил играть в гляделки с потолком. После особенно долгого моргания вдруг обнаружил себя спящим на животе. Внутри всё похолодело. По спальне, как и прошлой ночью, растекалась кисловатая вонь, типичная для немытых тел. Послышались хлопки.

— Ну, держись, — прошептал кузнец и обнаружил, что до молота под кроватью не дотянуться. Тело вновь приобрело грациозность деревянной колоды.

Из темноты выскользнул Литавр. Он поглаживал себя, приводил в боевую готовность. На морде двигалась зубастая улыбка. С видом хозяина вскарабкался на зашипевшего кузнеца.

— Так и знал, что тебе понравилось. — Карлик зашелся в желчном смехе. — Иначе с чего бы ты молчуном целый день ходил?

Несмотря на протесты, увещевания и угрозы, всё повторилось. В той же позе и на тех же условиях.

Поутру Гвидон, с чувством организации собственной казни, набрал из погреба около пятнадцати литров позднеспелых ягодных наливок, некоторые из которых уже были безбожно просрочены. Выудил из углового шкафчика бутылку паршивого ви́ски с изображением лошади. Сгрузил всё это в отцовский вещмешок. Отварил картошки, перевязал кастрюльку полотенцем, поставил к алкоголю. Накидал сверху Белого Налива³⁰.

Ближе к полудню, с вещмешком за спиной, отправился по дворам — собирать свободных от работы мужиков.

Повод? А без повода. И никто не отказался.

Через пару часов, в начале второго, около пятнадцати человек, включая Гвидона, собрались у заброшенной бензоколонки с облупившимися буквами «АЗС-89».

Деревенские расположились снаружи. Кто на пластиковых ящиках, кто на сворованных из летних кафе стульчиках. Полилась нехитрая беседа: тосты, смех, сальные анекдоты. Не говорили только о пустотах и чудовищном осеннем небе над головами. Побаивались. Кто-нибудь нет-нет да и пытался вызнать причину, по которой кузнец всех собрал, но тот с поразительным упрямством отмалчивался. Все решили, что его тяготит бремя возможного отцовства.

Солнце огненно-красной слезой клонилось к горизонту, и Гвидон наконец решил, что пришла пора во всём сознаться. Он поднялся. Запустил пальцы в бороду. Чертовы руки дрожали.

— Короче, мужики, тут такое дело… — Слова напоминали тяжеленные валуны, которые приходилось голыми плечами толкать в гору. — В общем… — Он вздохнул. — В общем, меня поимел Литавр. Два раза. — Гвидон даже не понял, что последнюю фразу с надрывом проорал. Глаза покраснели. Голова упала на грудь. Какой позор.

Все стихли. Переглянулись, пытаясь сообразить, о чём толковал кузнец.

— А Литавр — это что? — трагическим тоном спросил Казимир. Будучи одним из деревенских пастухов, он весь день проводил с коровами на северо-западном пастбище, и потому местные новости узнавал со значительным опозданием.

С видом знатока качнулся Нектарий, учитель музыки, работавший в районной школе. Он же — интеллигентного вида обладатель галстука-бабочки в красный горошек, с которой никогда не расставался, за что получил кличку Колорад.

— Литавр — ударный музыкальный инструмент. Ну, ударный, невежи! Это когда тремоло исполняют или одиночными бьют. Ну? Бам-бам-пам-парам-пам!

Лица присутствующих озадаченно вытянулись. Мужики пытались сопоставить сказанное Гвидоном и Нектарием.

Грянул хохот. Полетели скабрезные шутки. Шутили в основном про барабанные палочки и их нетипичное применение рок-звездами и всеми, кто их находил.

Гвидон сжал кулаки. Но потом махнул рукой: сам такой. Оставив вещмешок со всем его содержимым, он в одиночестве зашагал по тропинке домой. На хмурое лицо наползла запоздалая улыбка. А оказалось не так уж и сложно. Ему вроде даже никто и не поверил. Решили, что он прикалывается.

Ну и бог с ними, с дуралеями.

Оказавшись дома, кузнец сразу отправился спать. И проспал до самого утра как убитый. Литавр, как и обещал, не заявился, чтобы в третий раз терзать его плоть.

Однако назавтра история о ночных истязаниях получила неожиданное продолжение.

На этот раз, собрав всех на «АЗС-89», проставлялся обычно скуповатый Нектарий. Он поднял рюмку полусладкого фруктового вина «Фаворит», помялся, теребя полу пиджачка, и начал встречу следующим образом:

— Здравствуйте. Меня зовут Нектарий. Я — школьный учитель музыки, и меня поимел Литавр.

Над бензоколонкой повис дружный смех. Многие сочли это крайне удачной шуткой, да еще вдобавок долгоиграющей. Гвидон же не поверил своим ушам. Он намеревался расхохотаться вместе со всеми, но смех застрял в глотке.

А на следующий день уже другой бедолага каялся в соитии с карликом.

Так в Задубравье и повелось: днем мужчины работали, а ночами по очереди страдали, о чём на вечерней сходке узнавали остальные. Кто мог, перебрался к родственникам. Но в основном бежать в замкнутой Брянской области было попросту некуда.

Те события пришлись на первую неделю сентября.

Уазик бюро «Канун» застыл посреди проселочной дороги. Купы пожелтевших кленов и берез, расположившиеся по обе стороны, создавали убаюкивающую какофонию из шелеста опадавшей листвы. Перекатывались тусклые облака.

На тёплом капоте машины лежали наспех собранные припасы: бутерброды со сливочным маслом и с подсохшим сыром, несколько вареных яичек, сухофрукты и зеленый шипастый огурец, похожий на тайную дубинку экотеррориста. От полуторалитрового термоса тянуло курагой, грушами и мелиссой с лимоном. Походная смесь, как выразился Булат.

Сотрудники бюро пили чай, то и дело скользя взглядами по расстеленной карте области.

— Так, через шестьсот метров начнется дорога с мутным названием «15Н-807». От нее на запад — «Р-120», на восток — Дятьковичи. Куда двинем? — Лунослав, нажевывая сыр, посмотрел на товарища.

— А не всё ли равно? — Булат ткнул пальцем в листок блокнота с наводками от Питонина. — Плач в тумане, звуки колокола из-под воды и еще черт-те что. Есть даже… Где же это? А, вот. Есть даже подозрение на один случай коровьего вампиризма! Мир сошел с ума. А в этой огромной палате только мы из санитаров. Свобода, дружок.

— Понял. Значит, можем ехать хоть через лес: всё равно на что-нибудь наткнемся.

— Капитон, кстати, скинул сообщение. Никаких машин с номерами, как на лимузине Лжека, в посольстве Камеруна не числится. И еще какашку в конце присобачил.

Они рассмеялись. Лунослав вдруг почувствовал себя донельзя неуютно. Казалось, притихший в салоне мешок Влекущего прислушивается к ним.

— Думаешь, нам действительно нельзя болтать при нём? Ну, при кошеле.

— Давай проверим. — Булат закинул в рот изюм и с видом человека, передающего заказ на кухню, прокричал: — Мы тебе башку отрубим — один раз. Освятим ее — один раз. Будем использовать для хранения пасхальных куличей — ежегодно.

— Рехнулся? А если Умертвина нас слышит?

— И что же она, по-твоему, нового узнала?

— Ну, наверное, ничего. А, черт с ней.

Лунослав пристально уставился на товарища и как будто о чём-то задумался. Булату сразу не понравился этот взгляд, потому что это был взгляд дерьмовых идей.

— Чего вылупился? Сыром в глаз хочешь? Или по «сливам» соскучился?

— Нужен Беломикон.

— Туалетная бумага в бардачке.

— Булат, я серьезно.

— Лист еще не поспел!

— Значит, давай то, что есть!

Булат с раздражением поставил кружку с чаем на капот.

— Какой же ты, ядрен батон, грач! За это будешь приманкой в любом деле на мой выбор. Потянешь? Или яйца резинкой подтянешь?

— Потяну. Так что оставь резинки себе.

— Ловлю на слове.

Булат оголил волдырь, с сумрачным видом надорвал белёсую кожу. По груди пробежала опоясывающая боль, словно он сорвал длиннющий заусенец, идущий по кругу. Пальцы покрыли капельки горячей крови. Лунослав побледнел.

На свет божий явился лист Беломикона, покрытый вязкими комочками плоти. Как и ожидалось, он не созрел даже наполовину, представляя собой некую окровавленную салфетку из придорожного кафе у Чистилища. Запах хлеба почти не чувствовался.

— Держи, гад. — Булат охнул, чувствуя легкое головокружение, когда кожа прильнула обратно к груди и болезненно зарубцевалась. Вытер кровь и опустил футболку. — Письмо на деревню дедушке писать надумал? Только правду пиши: что в кабак за водкой бегаешь, огурцы воруешь и селедкой по харе получаешь.³¹

— Похвально, что за Чехова взялся. Еще бы научился за столом ложку от ножа отличать.

Лунослав достал ключи от уазика из кармана ветровки, освободил черную жемчужину из оправы. С опаской положил ее на влажный фрагмент Беломикона.

С ревущим зевком сверкнула черно-серебристая вспышка.

Бутерброды сейчас же разобрало на ингредиенты. Разлохмаченный хлеб, шлепки масла и сыр раскидало по придорожным кустам татарского клена. Термос скатился на дорогу. В попятившихся сотрудников бюро стрельнуло изюмом и черносливом. Одна из сушеных слив влетела под воротник «косухи» Булата.

Над капотом возник сонный Алый, точно пробуждавшийся экспонат кунсткамеры.

Дух ненависти. Причем самой чудовищно несуразной формы: шестидесятисантиметровый голый человечек с песьей головой. Собачья шерсть — цвета темной карамели. Волосатое тело с пенисом. На макушке, промеж торчащих ушей, — вполне человеческая лысина. Полуматериальный, что в данном случае означало: не мог проходить сквозь стены, но мог левитировать.

Сотрудники бюро не знали, как и для чего он был сотворен. Природа духа ненависти оставалась тайной. Лунослав догадывался, что полуматериальное тело давало Алому ряд преимуществ над обычными существами из плоти и крови. Они столкнулись с ним во время охоты на одного психа, промышлявшего распространением про́клятых игл, сводивших со временем жертв в могилу. Алый защищал ублюдка.

Однако исход стычки переломила доброжелательность Булата, подкрепленная удачно завалявшейся в кармане «неломакой».

Красные бусинки глаз просканировали чертовидцев. Во взгляде читался нечеловеческий голод — неотъемлемая часть паранормального естества Алого.

Булат широко раскинул руки:

— Чего замер, приятель? Ну, иди ко мне, чертяка зубастая!

Алый взвизгнул от восторга. Бросился к любимчику и крепко обнял своими ручками. Тот рассмеялся и, будто фокусник, предъявил земляничные «неломаки». Алый с робостью коснулся печений, не веря счастью, и в мгновение ока сожрал их. Принюхиваясь, завертел головой, желая еще. Булат с улыбкой показал ему, что пуст. Прости, приятель.

— Слава богу!.. — Лунослав перекрестился. Он немного струхнул, потому что точно знал: Алый каждый раз преодолевал себя и зверский голод, навевавший образы крови и мяса.

Дух ненависти подлетел к зажмурившемуся Лунославу и оставил на его лице маркер из слюны. После чего, изнывая от голода, бросился подъедать разлетевшуюся еду. Собрал по фрагментам бутерброды. Хрустнул огурцом. Пальчики побежали по дорожной пыли, коллекционируя изюм и чернослив.

— Лунослав, ты что, расколдовал нашего страшного братишку? Он теперь в спячку не впадет?

— Очень на это надеюсь, — произнес Лунослав. — Потому что нам без его помощи не обойтись.

Дух ненависти с интересом взглянул на них. Пасть растянулась в пугающем, но доброжелательном оскале. Между белоснежными зубами застрял изюмий струп. Алый не мог говорить, но понимал и чувствовал достаточно, чтобы примерно служить. Того требовала его собачья суть… когда ее не подавлял дикий голод.

Лунослав пощелкал пальцами, пытаясь попроще сформулировать задачу:

— Так. Во-первых, ты должен найти Черномикон. Он кое-что забрал у меня. Во-вторых…

Но «во-вторых» так и осталось висеть в воздухе, потому что Алый с поразительной скоростью устремился в небо. Он разорвал брюхо кучевого облака и скрылся в нём. В голове духа ненависти дребезжала одна-единственная мысль: «СЛУЖИТЬ!» За ней тянулось затихающее понимание, что он, возможно, не всё успел расслышать. И что с того? Нужно найти чертову книжку? Найдет. А там будет видно.

— Я же не закончил. — Лунослав сложил ладони рупором и крикнул в небо: — Выследи его и вернись! Только выследи! Эй! Сам не вмешивайся!

— В машину, — бросил Булат, садясь за руль.

— Что?

— За ним поедем — вот что. Живее, пока он на юг с журавлями не отправился!

Лунослав торопливо запрыгнул на пассажирское сиденье, и уазик, разбрасывая грязь из-под колес, поехал на северо-запад. Туда, где еще мгновение назад виднелся Алый, пробивший собой пессимистичный небосвод.

Уазик бюро выскочил на разбитую «15Н-807» и помчал на запад, в сторону региональной трассы «Р-120». У поворота на Задубравье он остановился. Открывавшаяся картина сельского декаданса застопорила бы любого. Вдобавок местные могли видеть Алого.

Северо-западнее перекрестка находилась живописная заброшенная бензоколонка «АЗС-89». Перед ветшающим зданьицем, словно охотники на привале, расположились минорного вида мужчины. Человек двадцать. Казалось, они стали свидетелями чего-то донельзя ужасного, что навеки отпечаталось у них на подкорке. В молчании глушили разноцветные жидкости из пластиковых бутылок. Золотистый листопад и шум лесного прибоя добавляли толику сюрреализма.

Булат присвистнул. Опустил заскрипевшее боковое стекло. В салон уазика впорхнули струйки застарелого перегара.

— Печень в помощь, судари! Тут, случаем, лысеющая собака с человеческим тельцем не пролетала?

Пару десятков одурманенных взглядов уставились на непрошенных гостей. Поднялся рослый бородатый детина в клетчатой красной рубашке, покрытых сажей штанах и тяжелых ботинках. Телосложением — как у мастера гиревого спорта.

— И вам не хворать, залетные, — поздоровался Гвидон. Задумался на мгновение. — Про диковинку какую-то речь ведете. Или и вас Литавр в зад отжарил?

— Может, и отжарил, мы не в курсе. — На лице Булата не дрогнул ни один мускул. — Так что, парящая полусобака виражи в облаках закладывала или нет?

— Бог миловал. Вот бы еще и наше лихо спровадил. — Кузнец с харкающими звуками пригнал откуда-то из недр носоглотки соплей. Сплюнул. Его примеру последовали остальные.

Сотрудники бюро обменялись многозначительными взглядами. Не сговариваясь, вылезли из машины. Прежде чем Лунослав успел что-либо спросить, к колонке с табличкой «АИ-92» выбрел местный. Фуражка с жестким козырьком. Потасканный пиджачок. Трико с отвисшими коленями. Хлыст через плечо.

— Посторонись, други. — Казимир сорвал картуз с белокурой головы. Швырнул под ноги. — Я — деревенский пастух, и этой ночью меня трахнул Литавр.

Раздались приглушенные аплодисменты, будто происходила анонимная встреча жертв насилия. Булат, поддавшись всеобщему настроению, тоже захлопал. Встретив непонимающий взгляд товарища, пожал плечами. А что? Он всегда за откровения.

— О каком «лихе» шла речь? — Лунослав всмотрелся в присутствующих, но никто не горел желанием обсуждать с посторонними свой попранный мачизм.

Булат с хмыканьем снял косу с крыши уазика. Осклабился, после чего сотворил в воздухе свистящую восьмерку из зазвеневшей стали. Тощий обладатель галстука-бабочки изобразил в ответ странный жест, обозначающий перебор струн арфы.

— Вам помощь нужна или нет? — спросил Булат. — Уверяю вас, господа: нечисть по нашей части. Мы ее ловим, режем, по кускам в колодцах топим. За работу берем ночлегом и добрым ужином. Ну? Есть что сказать?

Гвидон, словно в полусне, пригладил бороду. Взял два пол-литровых пластиковых стакана, наполнил своим лучшим творением — вишневой наливкой на водке «Холодный расчет». Вручил молодым людям.

Булат без колебаний выпил. Лунослав пригубил и закашлялся. Тут же получил по спине железный шлепок от кузнеца. Деревенские заметно расслабились.

Гвидон перекатил широкой грудью тяжелый вздох.

— Гниль у нас завелась. — Он оглядел земляков, словно ожидая, что те его остановят. Вздохнул еще раз. — Повадился некто мужиков по ночам насиловать. Третью неделю лютует. Литавром себя называет, хотя на вид — карлик мерзкий.

Нектарий торопливо ввернул:

— Литавр — это барабан такой.

— Барабан этот… то есть Литавр… как обесчестит кого, так потом жертве наказ оставляет: ежели назавтра о соитии не расскажешь — еще раз посверлю.

Булат попытался прочитать на лицах деревенских истинные эмоции. В голове не укладывалось, как подобное можно терпеть. Впрочем, он быстро выкинул все мысли о том, как именно это можно терпеть.

— И вы? Что вы делаете? — спросил Лунослав у кузнеца.

— А что мы? Рассказываем. Тем, кто о сраме поведал, кровопийца передых дает. Малый, правда. Деревня-то небольшая — дворов пятьдесят. Мужиков и того меньше. Вот мы по второму кругу и пошли. Бежать-то в области некуда. Здесь хоть в живых остаемся. От жен прячемся, мази покупаем. Спасу нет.

Лунослав что-то прикинул в уме:

— Это инкуб. Но какой-то неправильный. Думаю, это — попобава³². Танзанийский злой дух. Сейчас область уязвима как никогда. Вот всякое дерьмо и лезет. Чует слабину.

— Так что расслабьте булки, мужики, — заявил Булат. — Возьмемся мы за ваше постыдное дельце. Будем ловить на живца.

Деревенские загалдели. Они уже потеряли всякую надежду на благополучный исход, а тут… Расцвели первые улыбки.

Только Лунослав как будто оглох. Не слышал вопросов и не реагировал на чьи-то попытки пожать ему руку. Он неотрывно смотрел на товарища, тянувшего самую что ни на есть гнусную ухмылку.

— К-какого еще живца? — пролепетал Лунослав.

— Есть тут один. Недавно письмо на деревню дедушке строчил. Божился, что прикормкой станет. Не знаешь такого?

— Знаю. Но лучше б не знал. А где гарантия, что Литавр клюнет на нас?

— На тебя, — напомнил Булат.

— Да-да, на меня, задолбал.

Гвидон пожал плечами:

— А у нас приезжим сразу от Литавра перепадает. Да и мы особенность Задубравья не афишируем. Подло, конечно, но всё ж какой-никакой перерыв получаем.

Лунослав закрыл глаза. Понял, что сегодня их ожидает кое-что новенькое.

— О господи. Хорошо. Хорошо! Покажите, где переночевать. И изложите подробности ночных визитов. Только без лишних деталей, п-пожалуйста!

Местные, напирая друг на друга, бросились изливать всё то, что было у них на душе.

Лунослав их слушал с вытаращенными глазами.

Лунослав прихлопнул моль и чихнул. Выданные им волчьи шкуры оказались не только скорченными пещерами букашек-шубоедов, но и копями амбарной пыли, хоть их и выбивал сам Гвидон. Шкурами убитых хищников застелили наспех сколоченные топчаны. Топчаны, в свою очередь, втащили в заброшенный домик с худой крышей, но работающей печью. Улица Полевая, север деревни, самый отшиб.

За сплюснутыми окнами виднелись зубчатая кромка леса и красноватые звёзды. Потрескивала печь, ловя на заслонку блики керосиновой лампы. В четырехлитровом чугунке на столе подсыхали остатки превосходной ухи; щука, морковь, картофель, приправы и водка, чтобы убрать запах тины. Рядом с мисками блестела початая бутылка «вишневого вышибателя мозгов» от кузнеца.

Булат перекатывал во рту рыбную косточку. Покачивал ногой в такт мыслям, ненавязчиво позвякивая сапогом.

— Знаешь, Лунослав, а ведь мы уже пересекались раньше с Беломиконом.

— Что? — Тот прибил еще одну моль.

— Помнишь дело пацана, разрывавшего погосты? Нам еще одна брошюрка помогла. «Как изгнать мертвого скитальца из ребенка», вроде так называлась. Пахла как листы Беломикона — живым хлебом. Куда она подевалась?

— Видимо, туда же, откуда и взялась, — в никуда. Потому что я ее больше не видел.

— Сдается мне, Беломикон изначально тусовался с нами. Как кудрявый ангелочек за плечом.

Лунослав поелозил, расправляя спиной шкуры. Его терзали совсем другие мысли. Например, о том, что ни в коем случае нельзя засыпать на животе. Зачем облегчать работу похотливой твари?

— Булат, как думаешь: кого Литавр выберет? У меня, к примеру, стать послабее, да и зубы кривоватые…

— Ну и где они кривоватые? Где? В заднице? Не ной. Известно, кого он выберет. Добровольца. Вдобавок мой каменный лаз и спички не пропустит.

— Потому что яйца без меры жрешь и запором страдаешь!

Булат рассмеялся. Кинул рыбную косточку в беспокойного товарища. Тот отмахнулся.

— А если деревенские всё это сочинили? — продолжил страдать Лунослав. — Вдруг они — мужеложцы? Только ориентацию принять не могут, потому что это не по-мужски. Вот и придумали оправдание, а заодно и повод для встреч.

— Деревня геев? Да брось. Они бы тогда поласковее друг с другом были. Ты заметил, как они за задницы хватались? Я такое только один раз видел. Как-то в бар заявился увалень. Килограммов под сто тридцать, не меньше. Залпом осушил литровую кружку пива, заел солидным куском баранины. Я чуть слюной не подавился. А потом винтовой табурет под ним — раз! — и испустил дух. Веса не выдержал. Короче, штырь пробил сиденье, и оно ухнуло вниз.

— Надо же. — Лунослава чрезвычайно взволновала судьба неизвестного жирдяя. — И что вышло?

— А то и вышло. Около двенадцати сантиметров хромированного металла организовали бедолаге колоноскопию. Видел бы ты его лицо.

— Господи… Господи-господи-господи! Хоть бы мое лицо такое не познало!..

— И не только оно, да? — Булат со смешком повернулся набок. Послышался глубокий вдох, сменившийся размеренным посапыванием.

Лунослав с завистью покосился на товарища. Вот же сурок непробиваемый! Уникальная особенность: вырубаться будто по щелчку пальцев. Сам он решил не спать. Может, порезать палец и посыпать ранку солью? Только бы их затея сработала.

Уха и наливка кузнеца разгоняли по телу волны тепла, и вскоре Лунослав, подчинившись их колыбельной, тоже провалился в сон.

Гвидон стиснул рукоять кузнечного молота. Тараща до боли глаза, он вглядывался в оранжевые окна домика, где на ночь остановились странные ребята. Шумно дышал Нектарий. Казимир наматывал на руку хлыст. Приятелей скрывали заросли аронии красной, нависавшие над тропинкой в каких-то пятнадцати метрах от постоя сотрудников бюро.

— А почему мы сразу так не сделали? — шепотом спросил Нектарий.

— Что не сделали? — не понял кузнец.

— Ну, не стали караулить друг друга.

Обрушилось молчание.

Гвидон попытался найти оправдание их бездействию, но его отвлек типичный для сельской местности запах. Только чересчур близкий. Будто кто-то ступил в коровье дерьмо.

— Кто лепешку разминировал?

— Никто, — отозвался Нектарий. — Вот. — Он сунул под нос кузнецу скрипичный смычок, взятый днем в школе. На волосе смычка толстым слоем лежал свежий навоз, топорщась кусочками соломенной подстилки. — Отравленный. Карлика им по горлу полосну.

Гвидон потрясенно посмотрел на расплывавшегося в блаженной улыбке Колорада. Задумался. Сколько же тот выпил? Задумался еще крепче. А сколько же выпили они все?

Казимир между тем кинул в рот ягодку аронии. С чавканьем разжевал. Ага, созрели.

— А я скажу, почему мы караулить не стали. А вдруг бы Литавр всех зараз покрыл, как бык — стадо? И смотрели бы мы друг на дружку печальными, коровьими глазами.

Гвидон, ломая ветки, вскочил:

— Вот поэтому и не караулили, идиоты. И сейчас не станем. Чуть не вляпались.

Оставив после себя смятую аронию, они направились к бензоколонке.

Около часа ночи у Булата защипало в носу, и он открыл глаза. Обнаружил, что лежит на животе, руки согнуты в локтях, хотя совершенно точно знал, что во сне не ворочался. В домике нещадно воняло кислятиной. Всё так же мерцала керосинка. Он осмотрелся и наткнулся на испуганный взгляд широко раскрытых глаз Лунослава. Тот застыл на своем топчане — и тоже животом книзу.

— Что за вонь? Будто отрыжку из простокваши подожгли.

— Ты пошевелиться можешь? — осипшим голосом спросил Лунослав. Голова его задергалась, словно он оказался игрушкой кукловода, имевшего на руках всего одну нить — ведущую к макушке.

Булат попробовал встать, закряхтел: подчинялась только гребаная шея, от которой было мало толку. Тело казалось зацементированным фундаментом. Тем не менее «фундамент» вполне ощущал, как угол шкуры колет бок.

— Одеревенел, точно полено. Только голова и крутится. А у тебя как?

— То же самое.

Промелькнуло нечто размытое и черное, будто брошенная траурная фата. Мошкара. Затем раздались хлопки, почему-то наводящие на мысли об аплодисментах на оргии. Крылья!

В поле зрения сотрудников бюро, аккурат между топчанами, вышагнул отвратительный обнаженный карлик. Одноглазая тварь из глубин преисподней. Волосатой лапкой он настраивал бородавчатый член на нужный лад. Лунослав ощутил, как уха попыталась силой расширить пищевод.

— Вот так ягодки. Обе в силе да в соку. — Выкормыш тьмы с хрипотцой, указывающей на возбуждение, хихикнул. — Этой ночью я стану вашим любовником, ибо мое имя…

— Пипку не сточи, — оборвал его Булат. Лицо молодого человека выражало скуку, какая обычно бывает, когда показывают, как пишет обыкновенный карандаш.

Карлик с усмешкой оскалился:

— Мое имя — Литавр, вестник сладкоистомного Гесиода. Ваши попки надолго меня запомнят. Хлоп-хлоп. Ну, кого первого одарить настоящей мужской любовью? — Он хохотнул.

Лунослав с трудом сглотнул, не веря, что сейчас скажет это.

— М-меня, — просипел он. Как же хотелось дать пинка Булату! — Бери… бери меня первым.

Булат честно постарался состроить серьезную мину, чтобы глупая тварь ничего не заподозрила. Однако бездонный трагизм в глазах напарника тронул его врожденное чувство цинизма. Он против воли зашелся в смехе, ставя под угрозу всю их задумку.

— Не знал, что в тебе столько невостребованной страсти, брат шаман!

— Пошел ты в задницу, урод чубастый!

Но Литавру было глубоко плевать на их болтовню. Он уже приголубливал Лунослава: гладил по голове, потирал спину, разминал бёдра.

— Такой смелый, такой… дрожащий.

Несмотря на ужасы, пережитые в образе заколдованной бумаги, происходящее грозило максимально дополнить их. Лунослав с ужасом почувствовал, как пах сжимается, словно оказавшись в холодной воде.

— Боже мой, я, кажется, передумал… Я передумал! Передумал!

Булат, уткнувшись в подушку, засмеялся. Вынырнул из вмятины, оставшейся от лица.

— Лунь, мы тебе потом подорожник найдем. Приложишь!

Литавр запрыгнул на Лунослава, цепко обхватил ножками. На пробу один раз толкнул тазом. Как пружинит! Прекрасно. Можно начинать.

— Буду жарить тебя, пока хрустящая корочка не образуется. А если назавтра никому не расскажешь…

— О таком — никому и никогда!

— Все так говорят — в первый раз.

Булат прекратил смеяться. Затих, словно крокодил, поджидающий буйволенка у водопоя.

Литавр засунул лапу Лунославу в штаны. Ему нравились исходившие от жертв вибрации, вызванные прикосновениями, вторгавшимися в сокровенные места. Однако выражение сластолюбия сменилось растерянностью. Нечто вцепилось в лапу карлика и принялось пить его силу. Парализующие эманации таяли с каждой секундой.

— Что происходит?.. Почему я… Что за трюк, шлюхи?!

Тело наконец-то стало отзываться на импульсы нервной системы, и Булат сел. С хрустом потянулся. Уперся локтем на колено и одарил шокированного карлика снисходительным взглядом.

— Добро пожаловать в мышеловку, ягодичную платформу для которой любезно предоставил мой братишка.

— К-как это?

Лунослав, боясь лишний раз пошевелиться, чтобы ему не разорвали шею, с опаской оглянулся. Встретился глазами со своим наездником. Литавр мигнул и забился в истерике, пытаясь освободиться. Сотрудник бюро подтянул плечи к ушам и закрыл голову руками.

— Убери! Убери его! Сними этого ублюдка немедленно! Сними!

Булат с готовностью вскочил. Пригляделся, оценивая обстановку. Так и есть: напарнику ничто не грозило. Литавр, несмотря на прыжки и увертки, боялся причинить урон потенциальной жертве. Видимо, это шло вразрез с некими внутренними установками. А раз так…

— Может, вас на память сфоткать? Или ты боишься, что он трением костер любви разведет?

— Булат!

— Ладно, ладно, не верещи. — Булат схватил Литавра за шею, отчего тот запищал, напомнив пойманную крысу, и снял с товарища.

Лапа карлика вытянула за собой кошель предсмертных подаяний.

— Что это? — Литавр со страхом затряс лапой, намертво прикипевшей к демоническому артефакту. Его пенис окончательно потух, став одной крупной черной бородавкой в области паха. — Вы кто такие?

Лунослав подтянул штаны. Сердце трепыхалось в груди, точно рыбина на берегу. Он так и не понял, что было страшнее: попытка изнасилования или чересчур интимный контакт с тем, что способно забрать жизнь, душу и еще бог весть что.

— Мы — чертовидцы, — пролепетал Лунослав, понемногу приходя в себя.

— Чертовидцы… — Литавр прекратил извиваться. Осознание исказило и без того уродливую морду. В единственном глазе, словно в светофоре, поочередно промелькнули страх, похоть, снова страх и опять похоть. — Чертовидцы. Это же гребаные чертовидцы! А может, напоследок…

Но похабное предложение так и не прозвучало.

Лунослав распахнул горловину мешка, не зная, чего ожидать. Кошель подчинился. В домике словно раззявилась бездонная влажная глотка. Стены окрасило кораллово-красное сияние, рвавшееся наружу из демонического артефакта.

Свет сворачивался невообразимой, голодной воронкой. Казалось, он хотел сорвать с присутствующих лица и сжевать их.

Карлик захлебывающимся голоском запищал. Булат, жмурясь, впихнул его головой в жерло сияния, и Литавра сложило, будто хрустящую одноразовую головоломку, а затем всосало. Мешок сам собой закрылся. Кожаная тесьма запахнула горловину.

Одна из крупных прорех, около двух пальцев шириной, зарубцевалась, стянувшись невесть откуда взявшейся комкастой нитью. По мешку прошла сладкая дрожь, подобная той, что испытывает человек, оказавшись после промозглого дождя в тепле.

— Боже, — простонал Лунослав. Он наконец-то застегнул штаны.

Идея использовать кошель предсмертных подаяний пришла за ужином. Сотрудник бюро чувствовал, что мешок способен причинить вред даже внешней оболочкой. Особенно если противник — тварь, ничего не видящая дальше собственного члена. Мешок расстелили сзади по левой штанине. Правда, сами штаны, не сходившиеся на поясе, пришлось оставить расстегнутыми. Булат, вполне имевший право не участвовать в столь сомнительной затее, обеспечил напарнику страховку.

Костяная и Злоруб ночевали в машине — чтобы не отпугнуть Литавра.

К счастью сотрудников бюро, любвеобильный карлик полностью отдался удовлетворению либидо. И потому не заметил чрезмерно раздутые штаны одной из жертв.

Булат, усмирив зевок, бросил демонический артефакт на стол. Мешок, казалось, с довольством щерился. Или оскал принадлежал Умертвине? Как бы то ни было, отвечать взаимностью ни ей, ни мешку не хотелось.

— Слушай, я вот тут пораскинул умом. А если бы кошель не сработал?

— Тогда бы нас объединяла страшная-престрашная тайна. — Лунослав откинулся на топчан.

— Хреново. А если бы озабоченный сперва на меня полез?

— Тогда бы страшная тайна тяготила только тебя. Мешок же у меня был.

— Вот еще! Думаю, мою задницу он бы в жизни не раскусил.

— Страшно представить.

Они расхохотались, довольные тем, что всё обошлось. На радостях доели оставшийся с ужина ржаной хлеб, предварительно смочив его остатками ухи. Прикончили наливку кузнеца. И в благостном расположении духа заснули.

Дело закрыто.

Лунослав сбежал с крыльца домика. Следом, позевывая и почесываясь, вышел Булат.

Утренний небосклон изобиловал громадами облаков, напоминавших вату, напитанную кровью. Солнце с упрямством альпиниста, испытывающего кислородное голодание, взбиралось по алым кручам к далекому зениту. Несмотря на апокалиптическое небо, внутри у сотрудников бюро всё пело. Еще бы! Такими темпами кошель предсмертных подаяний скоро заглянет в меню и, стукнув по столу, потребует «Хэппи Мил» с Бессодержательным.

— Ну как? — раздался чей-то взволнованный голос.

Собирая туфлями и сапогами росу, в десяти метрах от придомовой лужайки топталась мужская половина деревни, завсегдатаи «бара» на бензоколонке. Все как один вглядывались в лица молодых людей. Искали чересчур знакомый стыд.

Кузнец страшился ответа, но всё же спросил еще раз:

— Ну, кто кого обуздал?

— Мы, конечно. — Булат подправил расческой кок Элвиса. — Так сказать, сохранили честь, лицо и право называться натуралами. Издох карлик.

Лунослав с улыбкой поднял кошель предсмертных подаяний над головой и потряс им. Пугающий мешок дернулся, словно в нём, в этой жуткой рванине, обитало всё зло мира. Многие вздрогнули.

Казимир, хмыкнув, безапелляционным тоном потребовал:

— А ну-ка, присядьте. Так ли всё хорошо, как вы соловьями заливаете.

Булат вежливо поинтересовался в ответ:

— Может, тебе еще микроскоп для задницы дать?

— Погоди, Булат, не горячись. — Лунослав всмотрелся в деревенских. В их глазах читалось затаенное унижение, с которым предстояло просуществовать всю оставшуюся жизнь. — А как еще доказать, что всё в порядке? Мешок трофея не оставил.

Булат фыркнул, убрал расческу, подтянул джинсы на коленях. Сделал несколько классических приседаний, после чего присел по разу на каждой ноге. И всё это — с ухмылкой того, кто знаком с физической нагрузкой не понаслышке.

— Позер. — Лунослав тоже исполнил пару приседаний, даже не пытаясь повторить программу напарника.

Кто-то по-женски ахнул. После ночных визитов ни один не мог нормально сесть-встать, чтобы на лице не отразились му́ки, характе́рные для застарелого геморроя.

— Гузна не придерживают. — Нектарий, словно сам себе не веря, повторил: — Гузна не придерживают!..

А потом деревенских будто прорвало. Они со счастливыми лицами кинулись к сотрудникам бюро, не давая проходу. Последовали объятия и хлопки по плечам.

— Ну, всё, всё, — сказал Лунослав. — Не переживайте, больше ваш сон ничто не потревожит.

–…и седалища — тоже! — добавил Булат. Он расхохотался, и его смех подхватили несколько глоток.

Радость оборвалась довольно быстро. Гвалт, точно нож, прорезал женский голос, полный негодования:

— Кто это тут седалища тревожит?

К скоплению мужчин, с южной стороны улицы, направлялась прекрасная половина деревни. Шли замужние женщины. Холод в глазах свидетельствовал о клокотавшей глубоко внутри ярости. Закаленные тяжелым трудом руки сжимали хозяйственную утварь. Возглавляла процессию растрепанная Гортензия в курточке. Ее каштановые волосы колыхались в такт шагам.

Гвидон приуныл. Зачем-то подул на руки, словно обжег их. За годы, прожитые с Гортензией, давно понял: когда жена в гневе, шутки плохи. Однажды она урезонила кавказскую овчарку, сорвавшуюся с цепи. Агрессивную псину вырубил точный удар ноги. Точно такой же «привет» — но уже по яйцам — получил подвыпивший хозяин собаки.

Кузнец со страхом посмотрел на ноги супруги. Галоши. Может, хотя бы ими будет не так больно?

Женщины остановились в четырех метрах от занервничавших мужчин.

— Тут такое дело… — произнес Гвидон, не зная, как продолжить и что было бы правильнее, соврать или сказать правду.

— Дело? — Глаза Гортензии сузились в опасном прищуре. — А дело жен без ласок оставлять? А вы, оказывается, ласки друг другу дарите. Как же, наслышаны. Гомики! — Оскорбление получилось растянутым и громким, точно раскаленное злостью тавро, готовое клеймить и метить.

— Ради бога, Тензи! Что ты такое придумываешь? Да нет же!

— А это еще кто? — Палец с мозолью на подушечке показал на Лунослава и Булата. — Кто из этих педиков — Литавр, по которому вы каждый вечер на бензоколонке сохнете?

Сотрудники бюро опешили. Такого поворота событий они не ожидали. В них вперились десятки колючих взглядов. Казалось, кто-то потревожил гнездо мстительных фурий. И если от одной можно было отбиться, то встреча с несколькими обещала травматическое забытье.

— Твою ж мать. — Булат кинулся к уазику и запрыгнул на водительское сиденье. Завел двигатель. — Лунослав! Не тупи! Хочешь, чтобы тебя на вилы подняли?!

— Н-нет! — Тот на ощупь попятился, натыкаясь на теплые животы местных. В голове металось: «Господи, где там машина?!» — Дамы, дамы! Мы абсолютно ни при чем! Мы…

Одна из женщин, обладательница резиновых сапог в гусином дерьме, метнула подкопченный ухват. Снаряд угодил в мужиков, саданув пастуха по плечу. Ряды сломались, и все бросились врассыпную. Никто не рискнул взывать ко второй половинке, когда ту вел животный инстинкт обозленной толпы.

— Хватай педиков!

Женщины закричали, бросившись ловить беглецов. Первой жертвой стал Нектарий. Запнувшись, он растянулся на мокрой траве. Несколько рук, обычно ласковых и нежных, принялись с остервенением выбивать из него дурь, словно учитель представлял собой обоссанный общественный матрас.

Лунослав втиснулся в машину, едва не ободрав себе спину дверкой:

— Брат, это не наша война!

— Да знаю я, знаю! — Булат дал по газам, и уазик, повалив чей-то зеленый заборчик, погнал к выезду из деревни. Замелькали дома. — Вот тебе и женщины — хранительницы очага. Даже ухи в термос набрать не дали.

— Боже упаси оказаться не на той стороне баррикады защиты семейных ценностей.

— Аминь, брат.

Оставив позади деревушку, раздираемую междоусобицей, они с облегчением выехали на трассу. Поиски Алого отложили до лучших времен. Того требовали обстоятельства. Ибо тьма облюбовала не какой-то определенный уголок Брянских земель, а целую область.

А значит, они были нужны везде.

А теперь вопрос классу. Что означает фраза «вспенивать рукой»? Начитанные сразу же покраснеют, тогда как остальным ответ подскажут интуиция и мера распущенности.

Конечно же, речь идет о всеми любимой мастурбации.

И ведь как удобно соглашаться с любовью к этому нехитрому делу, когда вас никто не видит, верно?

Но доводилось ли вам встречать людей, утверждавших, что они ни разу не удовлетворяли сексуальную потребность собственноручно? Это всё равно что сказать, что никогда не принимал душ или собираешься объявить войну дельфинам. Словом, это — неприкрытое вранье и кретинизм. Потому что потребность в бесстыдствах заложена в нас само́й природой. И о чём она только думала? Явно о том же, о чём иногда думаете и вы.

Как бы то ни было, собственноручно можно накачать мячик, состряпать бутерброд и приголубить себя любимого. Таким образом можно сделать всё, кроме одного — сотворить жизнь. Для этого необходимо пройти через «вторые руки».

А чтобы «вторые руки» всегда оставались добрыми, помните главный принцип качественной половой жизни: быть не потребителем, но благодарным партнером.

Получите и распишитесь. Урок окончен.

Примечания

30

Белый и душистый сорт яблок.

31

Рассказ «Ванька» А. П. Чехова. Именно там подобные злоключения описывал юный герой.

32

Легенды Танзании описывают попобаву как одноглазого крылатого карлика. Считается, что он насилует спящих мужчин, после чего угрожает повторить акт насилия, если жертва не расскажет всем о случившемся.