Эх, жизнь моя моряцкая

Николай Николаевич Виноградов

Моряцкие байки – небольшие рассказы о морских приключениях и забавных случаях, о жестоких штормах и ностальгии по родным и близким людям. Байки тем и хороши, что в них можно слегка приврать, немного приукрасить действительность, пошутить, посмеяться над самим собой, что делает этот жанр более интересным, но не искажает правды о жизни и быте простых тружеников моря. Книга содержит нецензурную брань.

2. Ностальгия

«Счастье не действительность, а только воспоминание: счастливыми кажутся нам наши минувшие годы, когда мы могли жить лучше, чем жилось, и жилось лучше, чем живётся в минуту воспоминаний». (Василий Ключевский).

Закончился очередной трамповый рейс (без определённого расписания, по перевозке попутных грузов). Тогда в середине зимы пароход уходил в первый порт назначения, Йокогаму. Дальше ничего известно не было. После Японии были заходы в страны Юго-Восточной Азии. В свой родной порт Владивосток сухогруз вернулся лишь в начале июня. Рейс получился почти пять месяцев.

На причале возле трапа всех моряков встречали родные и близкие. Долгожданная встреча, обнимания-целования со слезами радости. Павел наблюдал за этой трогательной картиной с крыла мостика. Встречать его было некому. Все родные: мама, папа, старшая сестра и бабушка, а также многочисленные дяди, тёти, кузены и кузины — все жили в далеком городе Горьком, что стоит на слиянии Волги-матушки с её сестричкой Окой.

Вон забавная девчушка с огромным бантом на голове от нетерпения быть взятой на руки, чтобы обнять за шею своего папку, дёргает его за штанину. Это старший помощник капитана, Олег. Но молодая мама никак не может оторваться от крепкого поцелуя мужа. Бедная дочурка уже готова заплакать от такого невнимания со стороны её самого родного, близкого и долгожданного мужчины.

А вон нарядно одетый шестиклассник, держащей в руках огромный букет цветов, с радостной улыбкой во всё лицо тоже терпеливо дожидается своей очереди пожать мужскую руку и обнять родного отца, второго механика.

Через сорок минут от причала уже отъезжала последняя машина такси, увозившая в родной дом прибывшего из дальних странствий моряка, багажник которой был битком набит первой партией заграничных покупок. У Павла комок к горлу подступал от такого наблюдения за счастьем друзей по команде.

— Ну что, насмотрелся? Я на такое стараюсь не глядеть. Слеза, зараза, прошибает, — подошел к нему Витёк, третий механик, ровесник Павла. — Мне даже сон как-то приснился, будто наш пароход пришвартовался к речному причалу моей родной Рязани. Вся родня встречала, даже мой дед, Иван Тихонович, который давно умер. Обнимаю Наташку, сеструху младшую, слёзы глаза застилают, а у самого мысль мозги сверлит. Как это, думаю, мы по Оке-то с такой осадкой умудрились пройти? У нас же высота борта в два раза выше дебаркадера. Нет, думаю, что-то здесь не так. Проснулся, вспомнил, что мы только вчера из Манилы вышли, и чуть было слезу не пустил, как девушка. Скоро два года, как дома не был, соскучился. А ты сколько?

— Да и я столько же. Когда из Таунсвилла выходили, ровно два года исполнилось. Не могу больше, сейчас же в кадры пойду. Если в отпуск не отпустят, уволюсь на хрен, — высказал своё похожее состояние Павел.

— Ага, верю. Себе-то хоть не ври… уволится он. Говорят, это последний рейс у нас будет. У железяки всё днище ракушками обросло. Видал, как сюда чапали? Из-за этого даже семнадцати узлов не могли выжать. В Совгаванском доке чистить планируют. Вот тогда уж точно всех отпустят. Последний-то рейс как-нибудь вытерпим. Я сегодня ещё и за Валерку, второго механика, вахту тащить буду. Видал какой букет ему сынуля вручил? После восьми вечера получаю полную фридом до завтрашнего обеда. Везет вам, радистам, на стоянках вахту не несёте. Пойдём вечером в кабаке посидим. Может, девах каких снимем, — предложил третий механик, холостой весельчак и кутила.

— Мы ещё вчера с Толиком, вторым штурманом, насчёт кабака договорились. Он наш третий собрат по несчастью, из Ярославля. Тоже за Олега на вахте до шестнадцати торчать будет.

— Пошли тогда к Толяну, обсудим это мероприятие.

— Некогда, Витёк, сходи сам. А чего там обсуждать-то? Собрались да пошли. Мне за эти четыре дня погрузки надо успеть на главпочтамте все покупки авиа посылками домой отправить. Скоро нас на угольный терминал перетаскивать будут, а оттуда очень далеко по угольной пыли до проходной шлёпать. Пожалуй, прямо сейчас и побегу. Может, ходки три-четыре до вечера успею сделать. На почте очередь, наверное, как всегда. Посылки долго зашивают, а у меня только одной тряпчи посылок на восемь. Давай тогда, до вечера…

Все четыре дня у Павла пролетели, как один. С самого утра с больной головой после вечерних расслаблений, без которых праздник окончания рейса был бы уже не праздник, ему приходилось до обеда отправлять на почте многочисленные посылки в Горький. Очередная медкомиссия с целым набором всяких прививок в заднее место, ругань в отделе кадров, беготня по многокилометровой территории порта по всем конторам, получение пополнения ЗИПа, переписывание навигационных извещений и предупреждений по районам Юго-Восточной Азии и Тихого океана, чтобы не запрашивать их в море.

Пароход вышел в рейс с углем для выгрузки в японском порту Кобе. Затем с контейнерами в порт Ванкувер, под погрузку зерна для Кубы. Дальше ничего не было известно,

«Вот и повидали родные берега. Словно сон хороший увидел. Если прикинуть, то рейс тоже будет не меньше четырех месяцев. Значит, дома будем не раньше середины осени. Теплоход перевозит шестнадцать тысяч тонн зерна. Это, примерно, два состава поездов по сто пятнадцать вагонов в каждом. Интересно, сколько в пересчёте буханок хлеба мы повезем кубинцам? — прикидывал в уме Павел, упражняясь в арифметике. — Хотя Гавана — это просто перевалочная база».

Если до Японии моряки ещё как-то общались друг с другом, вспоминая и пересказывая по несколько раз события этих четырёх дней береговой жизни, то по выходу в Тихий после вахт каждый уже сидел в своей каюте наедине с грустными мыслями и тоской по родному дому. Общение проходило в основном по делам службы. Пустая болтовня стала даже раздражать, все искали уединения. Паша в который раз перечитывал свои девять писем, что получил на главпочтамте в окне до востребования, хотя уже знал их почти назубок.

«Дорогой сынок, как ты там, милый? Мы все по тебе скучаем. Вчера папа в фотоателье сделал цветной и увеличил твою фотографию, на которой ты в морской форме. Я повесила её над кроватью у себя в изголовье. Надо было сделать их несколько. Бабушка обиделась на меня, хотела повесить её у себя в комнате, рядом с иконкой…

«Всё, перекур, потекли, заразы. Что ж я таким слабым-то стал? Закрыться, разве, а то зайдет кто-нибудь, увидят», — стесняясь красноты своих глаз, рассудил Павел.

«…Месяц назад у Тани с Сашей была свадьба. Вчера Саше присвоили звание капитана. Через неделю они уезжают жить в подмосковье, в военный городок поселка Видное. Его направляют туда служить. Вот и останемся мы с папой одни…»

«Кажется шторм начинается. Тьфу, невезуха! Надо сходить в радиорубку, принять свежую карту погоды», — ворчал про себя Паша.

К вечеру третьего дня хода по Тихому океану шторм достиг одиннадцати баллов по шкале Бофорта — жестокий шторм с высотой волны до шестнадцати метров. Павел смотрел в лобовой иллюминатор, вцепившись пальцами в его раму, широко расставив ноги. «Мамочки родные, спаси и сохрани нас, Господи», — бормотал он себе под нос.

Волна резко поднимала пароход, разворачивая его на некоторый угол, сбивая с курса и швыряя, как какую-то щепку под большим креном и дифферентом в бурлящую пучину. Скатываясь с гребня волны, судно заныривало носом в океан, а винт на корме вхолостую работал в воздухе, как пропеллер, вибрируя корпус с частотой звука. Паша наблюдал, как изгибался в разные стороны длинный корпус парохода. Контейнера на крышках трюмов ходили ходуном, жутко скрипя железом. Через некоторое время волна с такой же скоростью выталкивала судно вместе с Пашкой чуть ли не вертикально вверх, и он снова видел грязное злое небо.

«…Есть ещё радостная новость, мы купили машину „Запорожец“. Такая хорошенькая, синего цвета, с ушками. Маленькая для моей комплекции, но бегает шустро. Теперь в сад на ней ездим. Сейчас в саду всё в цвету. Такая радость, если б ты видел. Красота…»

— Ты чего, Витёк? Укачало? Ну и видок у тебя, — зашёл к Павлу третий механик.

— Слушай, Пашк, дай бутылку водки до Ванкувера. Такая тоска обуяла, блин, впору хоть за борт.

— У самого состояние не лучше. Тоже бы нажрался с удовольствием, да на вахту через два часа. На, конечно, не вопрос. Только уж совсем-то не расслабляйся, вон штормяга какой.

— Наплевать, мне сейчас главнее свой душевный шторм успокоить. Всё будет ОК!

«…Спасибо тебе за подарки. Из материи, что ты прислал, пошили всем платьев и костюмов. Твоя тётка Шура связала из мохера всем кофты, джемпера и свитеры. Из джинсовой ткани молодёжь нашили себе джинсов и курток. Ребятня на радостях уже всю жвачку изжевали. Гошка последнюю жвачку целую неделю изо рта не вынимал. Конечно, где они видывали такое. Гудрон — вот и вся их жвачка была. А из-за твоего журнала с голыми девками у нас с отцом одни скандалы были. Он всё ругался, кричал, чтоб духу его в доме не было. А тут сосед с четвертого этажа пришёл, пронюхал как-то, попросил продать за двести рублей. Ну я и продала от греха подальше. Ты уж больше такие журналы не присылай, срам же один. Здесь весь двор уже знает, что ты у нас моряк, почтальонша раструбила. Конечно, вон сколько она нам твоих телеграмм приносит. Мы с папой купили карту мира, на которой отмечаем точки на городах, в которых ты бывал, и соединяем их линиями шариковой ручкой. Вся карта уже исчеркана, живого места не осталось…»

«Вот гадство, не уснуть никак. Шторм ещё как назло, — крутился с боку на бок Паша. — Сходить, разве, на мостик, мозги развеять. Там сейчас Олег с Петрухой рулят. Всё равно не усну»…

— О-о, Паша! Не спится? Чай, кофе? Вода в кофеварке ещё не остыла.

— Да, что-то никак. Крутился, крутился — бестолку. Вроде стихает помаленьку.

— Всё уж, последние издыхания, считай. К обеду полный штиль будет. Я всё вон за тот красный контейнер переживаю, на третьем трюме. Вон, верхний справа. Видишь, как его раскорячило? Надо утром боцману сказать, чтобы хоть тросами стянул. До Канады ещё шлёпать да шлёпать. Чего хоть в эфире-то слышно, какие новости?

— Ничего не слыхать, глухо, как в танке. Один треск на всех диапазонах из-за атмосферных помех. Вчера закрытие Олимпиады в Москве было. Поймал на семнадцать мегагерц Льва Лещенко, про Олимпийского Мишку пел. Слышно еле-еле, другие радиостанции забивают, самого вестибюлярка мучает, а я сопли, как дурак, глотаю. Скажи мне раньше кто-нибудь, что я от Лещенко слезу умиления пущу, не поверил бы.

— Э-э, брат, это ностальгия. Болезнь есть такая — тоска по Родине. Она может и всю душу наизнанку вывернуть. Сейчас-то как раз все ей и болеют. Вон и Петруха, наверняка, только о доме думает. Эй, Пуля, ты о чём сейчас думаешь в темноте? Не уснул ещё там?

— Уснёшь тут, стоя-то. Скорее бы шторм кончился, авторуль бы включили. Хоть на диванчике посидеть, ноги уже устали, — жаловался молодой матрос-рулевой, прибывший на это судно в прошлом австралийском рейсе. Получил кличку Пуля за добровольное согласие быть гонцом-золотые пятки. Когда в обществе назревала какая-либо пьянка, он тут как тут, «Давайте я сбегаю, я пулей. Только у меня грошей нема». Родом из под Харькова, после трёхлетней службы во флоте остался работать на Дальнем Востоке.

— А о своей Украине ты думаешь? Домой-то хочется? — подтрунивал его Олег.

— А то! У нас там сейчас самый напряг. Батя пишет, картошка хорошо уродилась. Ему через две недели полтинник стукнет. Горилки нагнал, говорит, двадцать пять литров семидесяти градусной, хряка колоть собирается. Вся деревня, четырнадцать домов, никого трезвого не будет. Старшая сеструха второго хлопца родила. Груздь в лесу, наверное, пошёл. Эх, в баньке бы попариться, по-чёрному. Почти полгода дома не был, — разошёлся Петруха.

— Ну, заканючил уже. Полгода… Пашка вон третий год без отпуска, и то ничего.

— Ага, ничего себе, ничего. Реву, как корова, по каждому пустяку. Тут как-то крысёнка на палубе поймал, даже пожалел за борт выкинуть, у него тоже мамка есть. Тебе хорошо, недавно дома побывал. Наблюдал здесь с крыла, как тебя жена с дочуркой встречали. Сколько ей?

— Шестой пошёл. Эх, Пашка, это всё показуха одна. Изменяет она мне, и давно. Или рогов у меня не видишь? А уж любовничка-то себе нашла — на десять лет меня старше. Плешивый уже, как Плешнер. Главбухом у них там, крыса канцелярская.

— Дык чего же ты? Настучал бы ему по плеши-то, — возмутился Пуля.

— А ему-то за что? Он же её не принуждал, не насиловал. Это ей бы надо. Только ради Надюшки и не развожусь, а то и видеться с ней не дадут. Будете жениться, лучше сразу море бросайте. Ни одна баба долго ждать не будет.

— Сие счастье мне тоже знакомо. Нормальная девчонка, и всё хорошо у нас с ней было, — заикнулся было Пуля рассказать свою похожую историю.

— Ну, сравнил. Девчонок вон сколько, а дочка одна на всю жизнь. Даже и домой теперь возвращаться не хочется. А мать с отцом я уже больше пяти лет не видел. Я ж родом с Байкала. Эх, через час вахту сдам и последнюю бутылку водки откупорю…

= ДОРОГИЕ МАМА ПАПА БАБУШКА МЕНЯ ВСЕ ХОРОШО ИДЕМ ВАНКУВЕРА СЬЕНФУЭГОС ЗАХОДОМ КРИСТОБАЛЬ ПАНАМСКОМ КАНАЛЕ МЕНЯ НЕ ВОЛНУЙТЕСЬ БЕРЕГИТЕ СЕБЯ ОЧЕНЬ СКУЧАЮ ЦЕЛУЮ ПАШКА=

«… Привет моряку-дальневосточнику! Пишет тебе твой брательник, Гошка. Я закончил седьмой класс с одной тройкой по биологии. После школы хочу тоже поступать в мореходку на радиста, как ты. Только мамка ругается, говорит, что не отпустит, а я всё равно уеду. Спасибо тебе за пласты Юрай Хип, Лед Зеппелин и Дип Пёрпл. А пласты с Бони-М и Джо Дассеном у меня сеструха отняла. Сказала, что ты их прислал для неё. Так нагло врет, главное. В следующий раз пришли мне, пожалуйста, концерт группы Пинк Флоид. А джинсы присылай только фирмы Леви Страус, а сеструха просит юбку Монтана.

Не хотел тебе говорить, но, думаю, что лучше тебе знать правду. Твоя Лариска, с которой ты гулял в последний раз, тебе изменяет с твоим другом. Я забыл, как его зовут, вы с ним ещё вместе с городского трамплина прыгали. Я сам видел, как они в подъезде целовались. Приезжай скорее, я очень соскучился. А когда приедешь, дашь мне на твоём мотоцикле покататься? Привет от мамки и Маринки. Целую, твой брательник, Гошка…»

«…Продолжаю своё письмо. Вторую неделю стоим на рейде порта Мария Ла Горда в ожидании причала. Спускаем шлюп и ездим по очереди на острова. Жара страшная, загорел, как негра. Ныряем за кораллами, вода очень чистая, дно видно. Но такая солёная, что я даже глубоко нырнуть не могу — выталкивает. Все увлеклись нырянием за караколлами — ракушки такие, большие, с футбольный мяч. Жаль маски нет, от солёной воды у всех глаза красные. Внутри ракушки живёт слизняк, и его никак из неё не выковырять. Додумались поддевать его кончиком за рыболовный крючок и подвешивать. Через пару дней под весом тяжести он сам вылезает, как бычий язык. Из-за этого везде вонища страшная. Гниёт этот слизняк, что ли? Весь пароход провонял. Я поймал зыбкой большую рыбину, больше нашей щуки, прилипала называется. Приляпал себе на грудь и еле отодрал. Потом синяк на груди остался, как от банок, что ты мне, (помнишь, мама?), в детстве от простуды ставила. В общем, разгоняем тоску. Так домой хочется, хоть бы на денёк…»

«…Мы все здоровы, работаем. Папа зимой получил КАМАЗ, работает в карьере, возит глину на кирпичный завод. А в апреле с ним беда приключилась. Грязища была, он забуксовал, да ещё и колесо заднее проколол. Стал менять и надорвался. Делали операцию паховой грыжи. Сейчас всё хорошо, бабушка только беспокоит. Недослышивает, один глаз ослеп совсем, вторым тоже еле-еле видит. Забываться стала. Бывает, что и меня не узнает…»

= ДОРОГИЕ МОИ ИДЕМ МОНРЕАЛЯ БАРСЕЛОНУ МЕНЯ ВСЁ ХОРОШО ОЧЕНЬ СКУЧАЮ ЦЕЛУЮ ПАШКА =

— Чего, Витёк, опять ностальгия? Завтра в Чивитавекью приходим, это всего километров шестьдесят от Рима. Поедешь Рим смотреть? Может, самого понтифика, Папу Римского в Ватикане увидим.

— Плевать я хотел на все эти Римы с Колизеями, домой хочу. У тебя выпить есть чего? Нажрусь лучше, нервы успокою.

— Поехали, дурак, хоть развеемся маленько. Когда ещё в Риме-то побываешь? Есть у меня пузырь кубинского рома, отцу хотел подарить.

— Куплю я тебе в городе этого кубинского, не дай сдохнуть от ностальгической тоски. Всё письма перечитываю. Юлька, сестра средняя, забрюхатила от курсанта какого-то, только вот успела школу окончить. Влюбилась, дурёха, а он воспользовался, гадёныш. Беспокоюсь очень за маму. Одна она, а нас четверо, отец пять лет как умер. Увольняться надо хватит, наморячился.

— Ты давай держись, друган, немного осталось, скоро домой. На, держи, раз такое дело. А может, поедешь?

— Не-е, не поеду. Знаешь, такое состояние, что хочется зашхериться куда-нибудь и вылезти уже дома. Ладно, всё будет ОК, спасибо!

= ПАВЕЛ УМЕРЛА БАБУШКА ПОХОРОНЫ ЧЕРЕЗ ТРИ ДНЯ СИЛЬНО СКУЧАЕМ ЦЕЛУЕМ МАМА ПАПА =

Пашка сам себе на ночной вахте принял эту радиограмму. Даже записывать не стал, просто прослушал и дал подтверждение о приеме. «Удивительно, даже слезинки из себя не выдавил. Наверное, уже был готов. Двух месяцев до восьмидесяти четырех не дожила. Пирожки с капустой вкусные пекла, — стал горестно вспоминать свою бабушку Павел. — Какие сказки интересные рассказывала, в детский садик водила»…

«…А друзья твои тоже все поразъехались кто куда. Санька Федотов после военного училища служит где-то на границе с Афганистаном. Генка Волошин уехал строить БАМ. О Ларисе ничего не знаю. Пару раз забегала, как ты уехал, а теперь давно не заходит. Недавно встретила Ольгу Голубину, с которой ты в балете занимался. Красавицей неписаной стала, учительницей литературы в школе работает. Всё про тебя расспрашивала, просила передать тебе большой привет…»

= ДОРОГИЕ МАМА ПАПА МЕНЯ ВСЕ ХОРОШО ИДЕМ БЕЙРУТА ЛАТАКИЮ ДАЛЬШЕ НЕИЗВЕСТНО ОЧЕНЬ СКУЧАЮ КРЕПКО ОБНИМАЮ ЦЕЛУЮ ПАШКА =

— Алло, Витька, лети ко мне в каюту быстрее, дело есть.. Садись, давай выпьем.

— Что за повод? Я в завязке до Владивостока, сам себе слово дал.

— Ну тогда посиди со мной просто. Я радиограмму получил, разглашать не имею права. Если проболтаешься, у меня неприятности будут.

— Могила! Я когда-нибудь тебя подводил? Чего там? Не томи.

— После Сирии в Одессу идём. Там нас с тобой замена будет ждать.

— Братан, вот уж спасибо тебе за такую добрую весть. А я уж с ума сходить начал, впору хоть пешком через Дарданеллы с Босфором домой шлёпать. Ну тогда наливай, за такую радостную весть грех не выпить…

=ДОРОГИЕ МОИ КОНЦЕ ОКТЯБРЯ ПРИХОДИМ ОДЕССУ ДАЮТ ЗАМЕНУ ЕДУ ДОМОЙ ОТПУСК СРОКОМ ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА ЖДИТЕ БУДУ ВЫЕЗЖАТЬ СООБЩУ ЦЕЛУЮ ПАШКА=

Эти четыре месяца пролетят у Пашки, как четыре дня. Снова позовет его море, и снова будет болеть у него душа по родному дому. Но пройдёт время, и захочет он уже любоваться не красивыми экзотическими берегами с моря, а наоборот, любоваться на море с берега. Но это будет уже другая ностальгия…