Не ворошите старую грибницу. роман

Николай Максиков

В романе автор на примере исторических событий, реальных и вымышленных человеческих судеб показывает взаимосвязь протекающих общественно-политических процессов и опасность непродуманного, насильственного вмешательства в них.

© Николай Максиков, 2016

ISBN 978-5-4483-1693-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Ожидание предстоящей встречи волновало меня необычайно. Я живо представлял себе пожилого солидного учёного с манерами высокомерного интеллигента и внутренне настраивался соответствовать этому образу. Плохо у меня это получалось! Беседовать пусть даже с прославленным, но занудой — «ботаником» не хотелось априори. Но я пообещал своему давнему знакомому Геннадию Ивановичу Пиманову непременно посетить его родовое поместье в поволжском селе Петрушино, чтобы познакомиться с удивительной судьбы человеком и по обыкновению не мог нарушить данное слово. Тем более, что приезжий физик — Виктор Григорьевич Верищагин доводился ему двоюродным братом.

Колёса автомобиля мерно шуршали по асфальту, мелькали придорожные кусты и деревья, а где-то там, за поворотом, замаячили в тронутой осенью зелени петрушинские очертания. Водонапорная башня, животноводческая ферма, машинно-тракторные мастерские, первые окраинные домики напомнили мне о родных морецких хуторах на севере Волгоградской области, где прошли годы детства и юности. Дорога уткнулась в небольшой мосток через живописную речку с певучим названием Иловля. Прогрохотав по металлическому настилу, распугивая прибрежную рыбёшку и беспечных лягушек, мой автомобиль свернул на улочку с незатейливым названием, размещённом на стандартном указателе: «Заречная». «Ишь, ты! Совсем по-городскому живёт деревня!» — мелькнуло в голове. Неподалёку на завалинке на вечерние посиделки, как водится — загодя, в ожидании с пастбища домашнего скота собралась группа пожилых сельчан. Вежливо поздоровавшись со стариками, интересуюсь:

— А не подскажете, где Геннадий Иванович Пиманов проживает?

— Да ты мил-человек проехал его! Вон, за перекрёстком домина Пиманова виднеется, развертайся! Что, друг что ли? — угрюмого вида мужичонка вопросительно и оценивающе уставился на меня.

— Да нет, знакомый, — чувствуя скрытый подвох, ответил я и не ошибся.

— Что б ему пусто было! Достал он тут всех своим характером дурацким! — не скупился на грубость незнакомец.

— Чем же он «насолил» вам? — с неподдельным интересом подхожу к собеседнику.

— Да с тех пор, как переехал сюда из города — житья от него не стало. Везде свой нос суёт, всем не доволен, всё ему переделать надо. Хозяином тут себя считает. Он же родом отсюда, все его предки тутошние были. Восьмой десяток старику, а всё неймётся. Да ладно, чёрт с ним! Тебе-то по какой надобности этот баламут? Небось, по жалобе приехал разбираться? — неслось мне уже вдогонку.

У ворот указанного мне дома я притормозил, свернув на поросшую лебедой обочину. За забором залаял пёс, заливистым тенором давая знать хозяину о приходе чужого человека. Мои увещевания не возымели на дворнягу никакого действия. Это могло означать только то, что Геннадий Иванович где-то неподалёку.

— Иду, иду, Коля! — послышался знакомый голос. Не бойся этого шалопая, он привязан! Молодец, что приехал, не обманул!

— Да разве я мог иначе? Не люблю подводить, раз пообещал. Да и заинтриговали Вы меня своим гостем! — постаравшись расположить старика к доверительной беседе, протягиваю руку. Узнаю крепкое, не по годам, пожатие и моложаво искрящиеся из-под чёрных бровей глаза казака.

— Ну, пойдём, покажу тебе своё хозяйство, — не скрывая удовольствия, предложил он. А потом уж пойдём к Виктору. Тебе, думаю, нелишне будет побольше разузнать о нашей жизни. Вот тут, Коленька, на этом самом месте жили до меня семь поколений Пимановых. С петровских времён наш род идёт. Я умру — сыновья и внуки тут жить будут! Я, конечно, перестроил подворье-то. Пока работал — всё сюда вкладывал, добротно хотелось сделать, на века. Может, не всё получилось. Но я горжусь тем, что успел. Стараюсь не срамить память предков. С тех пор, как на пенсию вышел, живу тут безвылазно. Даже депутатом был поселковым! Что ты, Коля! Я всех заставляю работать на совесть. Вот ты по мосточку ехал ко мне: не побоялся, что свалишься в реку? Правильно, ветхий мост. По нему и ходить-то опасно! Так я добился решения суда, чтобы районные власти его включили в план ремонта. Не торопятся, правда, чиновники исполнять. Беды дожидаются! — ворчал Пиманов.

Чуть сгорбившись, он провёл меня по двору, где ещё краснели округлыми боками на грядке пахучие помидоры, вызревали на шпалере раскидистые виноградные лозы, унизанные янтарными кистями, а по краям замерли высохшими метелками ряды высоченных стеблей кукурузы.

— Это я всё внуков балую! — улыбается Геннадий Иванович, не забывая при этом потчевать и меня спелыми плодами хозяйствующей в огороде и в саду ранней осени. Вот эта яблоня ещё от отца осталась, а это вот слива, его руками посаженная. Стараюсь отводками, прививками сохранять старые сорта, таких теперь не сыщешь!

Сочно хрумкая ароматными яблоками, выходим на задней окраине двора к Иловле. Окаймлённый камышом плёс открылся торжественно и величаво. Плескалась в берег чистая, как слеза, волна. На мостках расположились удочки, снаряжённые на хищную рыбу. Оказалось, что не только щуки, но и сомы нередко составляют добычу местных рыбаков. А мой «экскурсовод» не замедлил рассказать, что ещё разинские разбойнички хозяйничали в этих местах, нападая на богатые караваны судов и на илистом дне покоится немало свидетельств тех лихих набегов. По пути в Петрушино я проезжал городок с экзотическим названием Петров Вал. Основан он в суровом 1942 году и представляет собой крупную узловую железнодорожную станцию. А название своё получил по остаткам сохранившегося канала с огромной земляной насыпью вдоль. Каналом этим пытался император Пётр-I соединить Дон с Волгой от речки Иловли. Шведы не дали осуществиться планам, осталась только память для потомков. Мне показалось, что Петрушино и Петров Вал имеют общее происхождение.

— Ничего доподлинно не известно, — возразил Геннадий Иванович, потеребив редеющую поросль волос на затылке. Бают, в старину в этих местах много хуторов было. Скрывался в одном из них и мятежный казак-пугачёвец по имени Пётр, Петруша по-простонародному. Но одумался бунтарь, повинился императрице Екатерине-II и та простила его, доверив охрану южных рубежей. Так от Петрушина хутора и пошло название нынешнего села.

— А Ваш род, Геннадий Иванович, давно известен здесь?

— По матери, да и по отцу я тоже имею казачьи корни. Одними из первых поселились в здешних краях братья Пимановы, обзавелись семьями, поступили на казачью службу.

Один из дедов — георгиевский кавалер, лихой рубака был в первую империалистическую! А вот сейчас в дом зайдём, я тебе фотографии покажу!

— Не боязно одному-то холостяковать? — подтруниваю над стариком.

— Что-ты! Тут народ приветливый! Да и потом, это я только на зиму старуху в городскую квартиру отправляю, да и то навещаю регулярно. Пусть она там, в городе, у детей под присмотром. Я-то ещё в силе, не смотри, что семьдесят два. Сад ещё сам литовкой обкашиваю. Да и телефон у меня сотовый имеется! Дети каждый день названивают, проведывают отца. Не-е, я один не бою-ю-у-сь, — протянул, слегка призадумавшись, дедок. Я тут наедине с природой, с корнями своими связь ощущаю. У меня тут даже насморка не бывает, веришь? Большое хозяйство не держу, не утруждаюсь. А вот курочек — позволяю себе! Э-эх, ты бы знал, как приятно утречком взять свеженькое сырое яичко, проковырять ему донышко, посолить и испить с чёрным хлебушком в прикуску!

— Я, Геннадий Иванович, сам тоже деревенский по происхождению. Понятна мне Ваша философия до самой мелочи неприметной! — соглашаюсь и тактично умалчиваю о «приветливых» отзывах сельчан, высказанных мне накануне на улице Заречной.

Мы не спеша идём обратно к дому. Шарик, признавая гостя, уже не облаивал меня, а приветливо виляя хвостом, тянулся лизнуть руку. Даже тощий кот, весь подранный в кровь соседскими котами и собаками, тёрся спиной об ноги, громко мурлыча.

— Прежде, чем пригласить в дом, хочу тебе рассказать о Викторе. Вот тут, через межу жила их семья. Моя и его матери — родные сёстры, нас тут в одном корыте детьми купали. Виктор меня на пять лет постарше будет, живёт сейчас в Белоруссии. Личность он необыкновенно талантливая. С детства имел склонность к рисованию и весьма в этом преуспел. В пединституте учился на физмате. И физика стала его судьбой. Он сделал немало открытий, награждён Государственной премией СССР. Награду вручал сам академик Мстислав Всеволодович Келдыш!

— А в какой области у него заслуги?

— А вот сам посмотри, — Геннадий Иванович завёл меня в летнюю кухоньку, где на круглом столе посередине комнаты я увидел множество фотографий, газет, книг, каких-то листков бумаги, исписанных аккуратным убористым почерком. Это всё о нём я приготовил. Смотри, Коля, читай, изучай. Что нужно — можешь взять с собой.

Я перебирал семейные пимановские реликвии и отдалённо понимал, что прикасаюсь к чему-то очень важному и великому. Авторская монография Верищагина В. Г. касалась темы инфракрасных волн. Другие научные труды освещали какие-то неизвестные мне законы социологии. Неожиданно читаю название книги: «Физическая культура индийских йогов».

В ней успеваю заметить, как подробно и доходчиво описываются принципы последовательности и постепенности в освоении упражнений, приводятся рекомендации, с чего и как начинать занятия и по какому режиму. Успеваю удивиться: «И это всё один и тот же человек?»

— Да, это всё написал наш Виктор Григорьевич! — будто прочитал мои мысли Геннадий Иванович. Я же говорю тебе, человек он разносторонний необыкновенно!

— А это он сам и есть, наверно? — вопросительно ткнул пальцем я в одну из фотографий, угадывая своего будущего визави. С неё на меня смотрели чуть с насмешливым прищуром чёрные глаза высокого худощавого мужчины, совсем не похожего на заумного доктора наук.

— Ну, а кто же ещё! — не без гордости ответил мой собеседник. Это вот он с семьёй. А это вот его сын Юрий преподаёт астрофизику в римском университете. Да, да! — заметил моё удивление хозяин. И Юрка у него не от мира сего, тоже учёный.

Решив про себя, что непременно перечитаю весь этот материал, послушно следую вслед за Геннадием Ивановичем к крыльцу дома. Через небольшой коридор попадаем в просторную гостиную, увешанную фотографиями, по которым можно проследить всю родословную семейства. Тут и пожелтевшие фото статных бородачей и усачей с подругами-казачками, и увешанных боевыми орденами и медалями фронтовиков и совсем юных мальчиков и девочек — продолжателей славного рода. Особняком выделяются картины, писанные маслом и карандашом, на которых так же запечатлены узнаваемые лица близких родственников хозяина дома.

— Это вот отец мой! — кивает на огромный художественный портрет в рамке Пиманов. Всю войну прошёл. Видишь, вся грудь наградами светится. Председателем тут после войны был в колхозе.

— А у Виктора Григорьевича отец тоже воевал?

— Да-а, с первых дней. Он в районе Бреста войну встретил. Тоже прошёл до конца. Ну, тот вообще кадровый военный был, в больших чинах ходил. Виктор Григорьевич, думаю, сам тебе всё расскажет.

Мы походили по дому. Гостевая комната, где можно уютно разместиться приезжему, светла и просторна. Напротив — рабочий кабинет хозяина, уставленный множеством книг, часть из которых пестрела закладками. На столе — ворох тетрадей, авторучек, карандашей. По-домашнему пахнуло из проёма кухни. Нехитрая утварь аккуратно размещена на полочках.

Про себя отметил, что ни в одной из комнат не скрипнули половицы. Чувствовалось, что дом сделан с любовью и под неусыпным авторским надзором застройщика. Каждая деталь расположена по делу, с определённым предназначением.

— Геннадий Иванович, а сыновья бывают тут?

— Конечно! Им тут нравится. Внуков привозят. Время-то быстро бежит, пора придет, и кто-то из них тут определится. Земля-то всегда кормилицей слывёт, испокон веков эта истина непреложной считается. Вот взять меня: какая-никакая пенсия есть, а остальное — натуральное хозяйство! Ты видел, какая картошка у меня в этом году уродилась? А-а-а! Потому, что никакой химии в ней нет, а поливаю речной водой, это тебе не ваша городская хлорка! Тут тебе и работа, тут и для отдыха краше места не найдёшь. На Волге вода летом цветёт, а в Иловле она почище хрусталя будет!

— Хорошо тут у вас, согласен. А моя деревня вся разбежалась. К центру сбилась. А те хуторки, что ещё на моей памяти по окраине были — пустыри в бурьяне сегодня и всё. От хутора Мишина, который мои предки основывали, осталось только название, да прудик небольшой с карасями.

— Сами мы виноваты, Коля. Всё за лёгкой жизнью стремились куда-то из гнезда родного улететь. А где она, эта жизнь райская? Вот хоть меня взять. Ты же знаешь, начальником отдела капитального строительства в городе работал! А вот на старости лет опять к малой родинке своей потянуло, тут моё счастье земное, не жить мне без всего этого! Молодой ты ещё супротив меня, не поймёшь до конца. А я вот сяду вечером на крылечке, глаза закрою и слушаю… От речки слыхать, как соловьи своими голосами у девчат сердца бередят, кузнечики да сверчки вокруг стрекочут. Подойники звякают во дворах. И кажется мне, что слышу голоса своих родителей, и они меня о чём-то спрашивают, а не разобрать… Может, что важное сказать хотят. Куда же я от этого денусь, а, Коленька?

Мы на некоторое время замолчали, задумавшись каждый о своём. Солнце быстро клонилось к закату, его всполохи всё ярче и отчётливее откуда-то из-под карниза проникали в комнату, и вот уже само светило заглянуло в верхний створ окошка, словно напрашиваясь на чай, который легкими клубами поднимался от наших чашек. Эх, а хороша у нас компания: старый казак, я и красавица по имени Солнышко! Романтика!

— Однако, осенью темнеет быстро. Посидели, пора в путь трогаться! — Геннадий Иванович прибрал со стола, и мы направились за калитку.

Пастухи пригнали с пастбищ деревенских коров, отары овец и коз, и встречавшие разобрали свою живность по домашним хлевам. Опустели улицы; никого не увидел я и на Заречной, где давеча меня неласково приветили. Петрушино готовилось вечерять. А пока хозяйки доили коров, и запах парного молока, смешанный с прохладой, идущей от речной заводи, плыл по округе, проникая сквозь тронутою позолотой листву деревьев в небесный эфир, а затем, струясь всё выше и выше, торопился успеть влиться в знакомую белёсую дорожку Млечного пути, пока ещё скрытую от глаз слегка багровеющей полоской заката.

Я знал, что Геннадий Иванович выхлопотал для Верищагина небольшой участок земли неподалёку, так же на берегу реки и помог установить на бетонных сваях бытовой вагончик, обычно используемый на строительных площадках. Теперь Иловля, даже широко разливаясь по весне, не могла замочить строение. Внутри всё по-домашнему обставил пусть не новой, но вполне пригодной мебелью, провёл электричество, подключил телевизионную антенну. Виктор Григорьевич очень обрадовался такому вниманию земляков и теперь каждый год на недельку-другую навещает «своё имение», приезжая из далёкого Минска в места, где родился и вырос. В те места, где его помнят, гордятся знакомством с ним. А может, Верищагину тоже вечерами чудятся родные голоса, наедине с которыми становилось светлее на душе, радостнее и по-новому предстаёт жизнь уже прожитая, и появляются силы для новых дней?

* * *

Верищагинское подворье находилось в глубине той самой Заречной улицы, на которую по незнанию я сворачивал, разыскивая усадьбу Пиманова. Глухой стеной строение было обращено к внешнему заборчику, а внутри к входу пристроена маленькая светлая веранда с навесом из волнистых листов шифера, опирающегося на опоры из стальных труб, окрашенные светлой масляной краской. Это был маленький деревенский домик, в каких обычно и живут одинокие старые бобыли да вдовы. Разве что сложен дом не своими руками, а смонтирован на потоке казённым способом. Но резные ставенки на окошках, деревянный настил с перилами и поручнями перед порогом, веселые краски, которыми расписаны стены, делали его по-настоящему уютным, даже приветливым с виду. Вокруг красовались небольшие крепенькие саженцы молоденьких яблонь, а ближе к речным зарослям — бело-жёлтыми боками блестели огромные тыквы. Кое-где проглядывались полосатые корки не слишком крупных арбузов. Земля не пустовала. К приезду хозяина кто-то заботливо приготовил ее, и участок выглядел вполне обжитым и ухоженным.

Сетчатый заборчик, отделявший подворье от улицы, имел исключительно декоративные цели — любой мальчишка преодолеет такой мигом. Но зато куры и прочая домашняя живность уже не могли проникнуть на территорию и потревожить огородные посадки.

К домику была пристроена небольшая банька, на крыше которой устроена металлическая ёмкость для воды литров на сто. Всё по-простому, без изысков, но уютно и понятно. Человеку, родившемуся и выросшему в деревне, такой быт покажется вполне устроенным. А уж тарелка телевизионной антенны, прилепленная сбоку, придавала обстановке особый современный антураж. По тропинке, выйдя из кустов, густо разросшихся вдоль речного берега, к домику направилась сухопарая фигура мужчины в простой одежонке. В руках незнакомец нес нехитрые рыбацкие снасти и кукан с тройкой крупных золотисто-бронзовых карасей. «Таких поймать — постараться надо!» — отметил я, с интересом наблюдая за приближающимся рыбаком.

— О! Да у меня гости, а калитку отворить некому! Простите, гости дорогие, старика!

— Мы, Григорич, только подошли. Да и не закрыто у тебя тут, как всегда. На улице не остались бы! — Пиманов по-свойски вошёл во двор. А я тебе гостя привёл. Вот это и есть Николай, я тебе о нём рассказывал. Интересуется твоей персоной. Гляди и напишет о тебе что-нибудь в газету или ещё куда!

— Да не в писанине дело, Гена! Приятно, конечно, что кому-то ещё нужен тут. Мне больше самому интересно с молодыми людьми пообщаться, узнать, чем живёт сегодня народ русский! — суховатая ладонь Виктора Григорьевича достойно встретила моё молодецкое рукопожатие.

Глядя в чёрные, с весёлыми искорками глаза Верищагина, я про себя отметил, что, пожалуй, только глазами и похожи двоюродные братья. Пиманов покоренастее, ростом пониже, слегка полноват, а этот, если бы я не знал, что ему уже семьдесят семь, выглядит не по годам моложаво, чувствуется энергия и уверенность в движениях.

Сунув младшему брату кукан со словами:

— Ну, давай, чисть рыбу да сковородку готовь! Рыбой угощать вас буду свеженькой! — он взял меня под руку и спросил предусмотрительно:

— Где беседовать будем, молодой человек? В дом пойдём или на скамеечку?

— А давайте на свежем воздухе посидим, Виктор Григорьевич! Смотрите, как хорошо тут у вас!

Мы присели на скамеечку, и я поинтересовался:

— Тянет всё же на родину? Всё-таки за долгие годы и Белоруссия стала родной?

— А вы знаете, Николай, я ведь себя всегда привык считать русским человеком, в какой бы стране мира не находился при этом. Быть русским — это значит носить в сердце память о том месте, где появился на свет. Помнить и стараться делать всё для того, чтобы родине за тебя не было стыдно. А Белоруссия — это часть той большой страны, которую мы считали общей Родиной. Многие с этим продолжают жить и теперь.

— Немало слышал хорошего об этой стране. Друзей у меня там много. Сам вот через месяц собираюсь в командировку в полесские края.

— Приедете в Минск — милости прошу ко мне! Мы с вами на дачку ко мне махнём! Утречком за грибами в лес сходим. Договорились?

— Как получится, Виктор Григорьевич, — не стал обещать я. Попробую!

— Ну, ладно. Понимаю. С чего начнём?

— А вот с малой родины, от петрушинской печки и начнём, Виктор Григорьевич! — улыбнулся я.

— Что ж, правильно рассуждаете. Только я хочу попросить вас вот о чём. Если случится написать обо мне, вы меньше меня прославляйте. Это всё уже в прошлом. Та наука, что была раньше — её больше нет. Мы, я имею в виду Россию прежде всего, отстаём от Запада на десятилетия и это отставание невосполнимо и недосягаемо.

— В чём главная причина по-вашему?

— Понимаете, я вот попробую эту ситуацию образно выразить. Представьте себе, что наука — это грибница, скрытая под слоем земли. Что это такое? Это такие переплетённые между собой нити, позволяющие грибнице развиваться, обмениваться информацией.

То что мы видим на поверхности — это не грибница, это открытия. Этот гриб — Государственная премия. Этот — Нобелевская премия. А грибница продолжает при этом жить, развиваться дальше и когда, в каком количестве она явит миру ещё свои крепенькие «грузди» никто не знает. Так вот, а если эту самую грибницу не орошать? Если разворошить её, повредив сплетение образующих её нитей? Вот у нас сейчас и происходит с наукой так, как я говорю. Сколько лучших учёных на Запад разъехалось! Да что там далеко ходить: мой родной сын Юрий, астрофизик, живёт и работает в Риме и я с этим ничего не смог поделать! А ведь он сейчас по сути «внук» великого Эйнштейна, занимается именно теми проблемами, основоположником которых этот гениальный человек был в своё время.

Виктор Григорьевич, махнув рукой, резко вскочил и побежал посмотреть, как идут дела на кухне. Вскоре он показался в дверях, неся огромную чашку с нарезанными в ней ломтями спелого, яркого, как алая кровь, арбуза:

— Пока там Геннадий жаркой рыбы занимается, давайте арбузиком разомнёмся! Эх, хороши они в этих краях, что ни говори! Ну, так на чём мы остановились?

— Да на том, что нельзя доверять нерадивым чиновникам управление наукой, — ответил я, сообразив, что старику не очень приятно, что сын служит науке в чужом государстве.

— Правильно мыслите! Недаром говорится: кто с руками — идёт работать на производство, у кого котелок варит и талант, какой даден — в науку, в искусство. А у кого никаких навыков и способностей нет, идут в чиновники, чтобы управлять мастерами своего дела. В итоге ни мастеров, ни…

Верищагин чертыхнулся и в сердцах бросил объеденную до белой кожицы арбузную корку в мусорное ведро. Тема глубоко волновала учёного, и я понимал, что переживания его искренние.

— Ваша супруга жива, с вами, Виктор Григорьевич? — постарался перейти на личную тему и увидел, как просияло лицо моего собеседника.

— Да, живём сейчас в Минске с моей Валечкой. Трёхкомнатная квартира в центре. Она у меня на белорусском радио работала до пенсии. О-о, она у меня золотая женщина!

— Как же вас занесло в такую даль? — поинтересовался я.

— Это, брат, отдельная история. Всё расскажу по порядку. А пока только маленькую ремарку сделаю. Наш дом стоял рядом с домом Пимановых. Когда пришло время получать в Минске квартиру (а это были ещё советские времена) оказалось, что наличие дома в Петрушино стало проблемой на этом пути. Пришлось дом за бесценок продать. Жалею вот теперь. Не на родном подворье обитать приходится. Спасибо брату, хоть этот клочок земли имею на родине. Обычно с Валей и приезжаем по лету, а в этом году не получилось у нас вместе. Эх, пойдём рыбку отведаем, к столу нас зовут!

Геннадий Иванович оказался способным к поварскому делу. Караси, зажаренные в деревенской сметане с лучком да укропчиком, выглядели так аппетитно, что мы с Верещагиным переглянувшись и рефлекторно сглотнув слюну, весело рассмеялись. Караси и впрямь были сказочно вкусны! За едой разговоры потекли уже с юморком, который добавлял Геннадий Иванович, рассказывая про свои ребячьи шалости и про то, как Витька Верещагин всегда приходил на выручку младшему шкодливому братишке.

Незаметно завечерело. Горластые петухи обозначили свои насесты, многократно прокукарекав со всех концов села о том, что пришла пора ночёвки. Засветились в небе большие и маленькие звёздочки, и далеко за околицей, над самым горизонтом выпятила свой сияющий бок Луна. От Иловли по следам выпавшей росы пополз к тёплым хлевам лёгкий туман, и было слышно, как заблеяли неподалёку чьи-то овцы, словно отказывая этому не прошенному продрогшему гостю в приюте. Изредка незлобиво лаяли по селу собаки, будто сговариваясь взять под ночную охрану потемневшие улицы и переулки. Ещё можно было различить рычание трактора и приглушённые голоса запоздалых тружеников. Вот, белея в темноте, пропорхнули к клубу девчачьи платьица, и чуть поодаль послышался громкий хохот парней. Ватага, прикуривая на ходу, двинулась вслед за девчатами, и опять всё смолкло, погрузившись в настороженную звонкую тишину.

Геннадий Иванович, разомлев, прикорнул на диванчике. Его негромкое посапывание доносилось атмосферой такого спокойствия и умиротворённости, что наша с Верищагиным беседа доверительно и обстоятельно перетекла глубоко за полночь. Мы пили из больших бокалов крепкий чай, настоянный на травах, и говорили, говорили… Такого душистого чая я никогда не пробовал раньше. Угадывался приятный вкус чабреца, лёгкий холодок мяты, терпковатый запах вишнёвых и смородиновых листьев. Удивительно, но этим волшебным настоем было невозможно напиться всласть, и вслед за опорожнённым бокалом рука невольно тянулась к чайнику ещё и ещё. Я не всё досконально понимал из того, что говорил Верищагин. Трудно было разобраться с теорией инфракрасных волн, оперируя которой Виктор Григорьевич создал системы слежения за глубоководными атомными подводными лодками и быстрокрылыми самолётами-невидимками. Произносились фамилии академиков М.В.Келдыша, А.П.Александрова, А. М. Прохорова, с которыми доводилось общаться физику. В сознании всплывали пласты разработок такого значения и такой важности, что невольно к горлу подступал комок спрессованного чувства гордости и ощущения собственной причастности к чему-то чрезвычайно великому и незаслуженно забываемому теперь. Иногда я что-то переспрашивал, уточнял, записывал в блокнот, а Верищагин терпеливо разъяснял и всем своим видом не выдавал своего могучего превосходства над моими познаниями в этих специфических областях естествознания. Приходилось много раз касаться и семейной темы. Особенно трепетно рассказывал он о своём отце.

Глядя в черноту оконного стекла, я невольно представил себе всю картину тех далёких дней, за пеленой которых всё и начиналось в судьбе учёного. Может, приснилось мне всё это ненароком? Нет, перечитываю блокнотные записи и убеждаюсь, что всё сложено правильно, всё так и было.