Защита Гурова

Николай Леонов, 1996

Никто в родном ведомстве полковника Гурова не поручал ему заниматься делом террориста, приговоренного к высшей мере. Но когда Гуров убеждается в том, что парня расчетливо подставили, он решает докопаться до истины… Обо всем этом захватывающий роман «Защита Гурова».

Глава 1

За окном шелестел первыми золотистыми листьями сентябрь. Воскресное утро хмурилось тяжелыми тучами, но дождь не начинался, и счастливые москвичи самозабвенно горбатились на своих сотках.

Старший оперативный уполномоченный по особо важным делам главка уголовного розыска МВД России полковник милиции Лев Иванович Гуров дачи не имел, потому отдыхал как белый человек. С чашкой кофе в руке он расхаживал по своей благоустроенной квартире и мешал любимой женщине собираться в дорогу. Мария была актрисой и, несмотря на абсолютный застой в кино, вечером улетала на съемки. Роль она получила благодаря тому, что снималась уже двадцать лет, имела множество друзей и поклонников, да к тому же в свои неполные сорок лет обладала прекрасной фигурой. Как объяснил по телефону режиссер, роль Марии в фильме заключалась в том, что она должна была войти в комнату, где «гуляли» мужчины, обнаженной, с подносом в руках, расставить чашки с кофе, присесть на подлокотник кресла одного из мафиози, после чего опрокинуть чашку ему на брюки.

— Спасибо за заботу, Марик, — ответила Мария. — Ты не можешь найти кого-нибудь помоложе?

— Мария, я тоже проклинаю Люмьера с его паровозом, но у нас с тобой нет другой профессии. Поверь, дорогая, там есть чего сыграть. А насчет того, что голышом, так плевать, ты не вчера родилась. Мы сделаем один дубль в пеньюаре, его я и вмонтирую. Ну желает продюсер иметь в кадре обнаженную кинозвезду!

— Я посоветуюсь с мужем и позвоню.

— Вы что, расписались? — удивился режиссер.

— Мы не расписались, но Гуров — мой любимый мужчина. Хочешь с ним поговорить?

— Только без этого! — Режиссер поперхнулся. — Я думал, ты снимешься, никто и знать не будет. Картина скорее всего на экран не попадет.

— Милый, Гуров — сыщик и будет все знать прежде, чем ты дашь команду: «Снято!»

Мария с улыбкой рассказала Гурову о полученном предложении.

— Мы с голода не умираем, — он пожал плечами. — Ты настоящая актриса, предложат что-нибудь еще.

— Обязательно, — передразнивая Гурова, ответила Мария. — Но я согласилась. Необходимо сниматься, иначе потеряешь форму, да и подзабудут.

— Ты, взрослая и умная, будешь разгуливать перед миллионами мужиков голая?.. Валяй!

— Фи, какие выражения! Не голая, а обнаженная. Марк сказал, что сделает дубль в пеньюаре, значит, сделает, и не будь ханжой. Все! Не желаю на эту тему разговаривать!

Больше и не разговаривали, сегодня Мария улетала. Гуров ревновал и отнюдь не оттого, что ей предстояло сниматься обнаженной. Каждый раз, как она улетала на съемки, сыщик беспокоился. Мария взяла у Гурова чашку с кофе, заглянула в лицо, сказала:

— Когда ты сердишься и ревнуешь, у тебя темнеют глаза. Я раньше и не знала, что цвет глаз может так заметно меняться. — Она отпила кофе, вернула чашку. — Пока меня не будет, подумай, куда бы нам поехать на недельку отдохнуть.

Гуров не ответил. Мария ушла в ванную комнату, он продолжал бродить по квартире. Он жил здесь уже почти два года, но так и не привык к простору и современному интерьеру. Такую квартиру полковник милиции не мог ни получить, ни купить. Гурову квартиру преподнес финансист Юдин в обмен на однокомнатное убежище, которое Гурову выделили, когда его отец — генерал-лейтенант ушел на пенсию и сдал свои служебные апартаменты. Борис Петрович Юдин был миллионер, занимался коммерцией, и, когда два года назад Гуров, ошалев от бесконечных перестроек в милиции и безысходности, уволился, он стал работать у Юдина начальником службы безопасности. Вместе с Гуровым уволился и его ближайший друг полковник Станислав Крячко. Начали они на новом месте азартно, работали на совесть, провернули сложную операцию по пресечению транспортировки наркотиков через Москву на Запад, но вскоре затосковали. Да и отношения Гурова с Юдиным не заладились. Оба были лидерами, а два медведя в одной берлоге не живут. Расстались мирно, по-приятельски. В МВД возвращение полковника приняли с прохладцей, характеры и норовы старых оперативников были известны, но такими специалистами не бросаются, генералы сделали вид, мол, ничего и не было.

А квартира Гурову осталась, оборудована профессиональными дизайнерами, две комнаты, просторная кухня, практически столовая, и ванная комната, такие показывают по телевизору в бесконечных сериалах.

Гуров поставил чашку на откинутую крышку бара, взглянул на бутылку виски и отвернулся. Больше года назад Станислав сказал, что шеф излишне закладывает. Поначалу Гуров пропустил замечание друга мимо ушей, позже задумался, начал вспоминать, а когда он последний день не пил ни рюмки, не вспомнил и бросил. Он был максималист, не принимал полумер, мысль, что он, Лев Гуров, попал в зависимость от спиртного, взбесила. Несколько месяцев он не прикасался к стакану, теперь выпивал по случаю, но дома выпивка всегда наличествовала. Сейчас он бездельничал, на службе ничего серьезного не было, мозги бездействовали, а Мария улетает, и сыщик ощущал определенное напряжение и раздражение, принять граммов несколько не мешало.

Он упал на ковер, отжимался, пока руки не начали подрагивать, самодовольно отметил, что сто отжиманий — не так уж и плохо, поднялся, упал в кресло, подвинул телефон, набрал номер Крячко. Трубку сняла хозяйка, услышав голос Гурова, сдержанно поздоровалась и сказала:

— Лев Иванович, побойтесь бога.

— Наташка, я говорил, что люблю тебя?

— Ну все, конец! — Женщина тяжело вздохнула.

— Наталья, я позвонил лишь узнать, какой пирог ты нынче испекла.

— С мясом, — упавшим голосом ответила Наташа. — Но он еще в духовке. Предупреждаю, Станислав уже выпил, ключи от машины я у него заберу.

— Женщина всегда права, дай-ка мне этого алкоголика, — Гуров закурил и улыбнулся, услышав, как всегда, веселый голос Станислава:

— Приветствую, шеф. Где? Когда?

— Здравствуй, алкаш, меньше смотри боевики. Если ты меня величаешь шефом, я должен называть тебя ковбоем? Ты почему выпиваешь без разрешения? Я, понимаешь, мучаюсь, смотрю на бутылку, словно царь на еврея, а ты уже причастился.

— Виноват, Лев Иванович, но заслуживаю снисхождения, потому как у дочурки сегодня день рождения.

— Это серьезно, — согласился Гуров. — Сколько шарахнуло?

— Шестнадцать, шеф!

— Ты абсолютно прав, Станислав. Как считаешь, я могу по этому поводу…

— Обязательно! — перебил Крячко. — Причем не менее ста граммов, иначе обидишь семью.

— Ты настоящий друг, у меня тоже повод имеется, но твоя поддержка зашкалила весы.

— Всегда рад! Наташка, вытри нос, я никуда не еду!

— Спасибо, Лев Иванович! — крикнула в трубку Наталья.

— Сейчас мы отправляемся в зоопарк, — сказал Крячко. — Дочь с нами не идет, считает, уже взрослая. Вечером мы с любимой будем дома, может, заглянешь?

— Не исключено, в восемнадцать Мария уезжает, ты знаешь, я не провожаю, за ней заедет режиссер, позже позвоню.

Из ванной вышла Мария, как всегда, подтянутая, с девичьей талией, на высоких каблуках, с легким макияжем, красивая, немного уже чужая. Она взглянула на Гурова строго, словно ожидая от него фривольного жеста или колкой шутки, подошла к бару, спросила:

— Тебе виски или водки?

— Едино.

Мария налила в стакан Гурову и себе капнула в рюмку.

— За тебя! — Она подняла рюмку. — Мне с тобой сильно повезло, Гуров.

— Я знаю, кому повезло. — Гуров взял стакан, поклонился. — Удачи тебе, вернешься, не забудь позвонить.

— Когда у тебя такие глаза, я понимаю, как я тебя люблю.

— А когда у меня другие глаза?

— Когда ты стоишь рядом, не видишь меня, я чувствую, ты далеко, тебе нет до меня никакого дела, я отношусь к тебе иначе.

— Представляю.

— Нет, даже не представляешь, — усмехнулась Мария.

Зазвонил телефон, Гуров хотел подойти, но Мария сказала:

— Это меня, — сняв трубку, ответила: — Слушаю. Здравствуйте, одну минуточку. — Повернулась к Гурову: — Тебя какой-то чучмек.

— Мария! — возмутился Гуров. — Человек может услышать.

— Мне безразлично. Они заполонили Москву, убивают, насилуют, взрывают автобусы!

— Гуров слушает, — прикрывая рукой трубку, сказал сыщик.

— Здравствуй, дорогой Лев Иванович, — ответил сочный баритон. — Скажи своей красавице, что Шалва Давидович Гочишвили не чучмек, а грузин, и передай низкий поклон.

— Здравствуй, Князь, извини нас, неразумных славян, — ответил Гуров. — Слушаю тебя внимательно и великолепно помню, как ты мне помог в последний раз и что с меня причитается.

— Зачем обижаешь, дорогой? Мужчины не считают, кто сколько раз помог, они живут дружбой, иначе не могут.

— Я рад, что ты позвонил, говори о деле, Князь.

— Мне очень нужно тебя увидеть.

— Хорошо, сегодня после шести я свободен.

— Сейчас только двенадцать, Лев Иванович, — заметил Князь.

— Ах так, — Гуров взглянул на Марию. — Хорошо, приезжай ко мне, только извини, кормить нечем.

— Зачем обижаешь? Я на диете, мацони привезу с собой. Третий этаж, квартира слева?

— Все верно, жду, — Гуров положил трубку.

— Я думала, мы пообедаем вместе, — Мария вздохнула, затем тряхнула роскошными кудрями, рассмеялась. — Как говорит Станислав, что выросло, то выросло.

— Так я говорю, Станислав передразнивает.

— Выясните между собой. — Мария пошла на кухню. — А кормить действительно нечем. Пельмени, бульонные кубики, сыр, остатки колбасы. Мы бы с тобой обошлись, грузину такой стол накрывать нельзя.

— Князь понравится тебе, мужчина сильный, умный, широкий. — Гуров хохотнул. — Правда, пузатый, но он такой крупный, что не замечаешь.

— Тогда отправляйся в магазин, купи мяса или кур, запечем в гриле. Деньги у тебя есть?

— Это вряд ли, — с сомнением ответил Гуров. — Шалва сказал, что он на диете, значит, половины барана ему хватит, но не будем суетиться. — Сыщик улыбнулся. — Я ему сообщил, мол, кормить нечем, Князь этого не любит, корочку хлеба принесет.

— А это удобно? Он действительно князь? Вообще, кто он такой?

— Каждый богатый грузин — князь. А Шалва Гочишвили получил свою кличку в зоне. В прошлом он подпольный миллионер, имел свой заводик… Потом он восемь лет сидел, вышел из зоны матерым уголовником, авторитетом. Говорят, он был хозяином Гагры, чуть ли не всего грузинского побережья. Его парни поссорились с москвичами, и Князь прилетел в столицу разбираться. Молодежь погорячилась, стреляли, организовалось несколько трупов, я тогда работал в МУРе, мы были оперативниками…

Гуров помолчал, пожал плечами, взглянул на Марию несколько удивленно.

— Когда человек начинает говорить, что его поколение лучше сегодняшнего, значит, на человека дохнула старость.

— Это на тебя дохнула старость? — Мария взглянула озорно. — Ну-ну, мысль интересная.

— Факт, я начал брюзжать, — ответил Гуров. — Жизнь меняется, я не успеваю. Уголовники изменились, я работаю по старинке. Никто не поверит, однако я в жизни без очереди кружку пива не выпил, рубля не взял, в кабинете ни разу не ударил, даже голоса не повысил, не пообещал впустую, не обманул, меня можно в музей сдавать как экспонат.

— А Станислав, Петр Николаевич? — спросила Мария.

— Так я и не говорю, что один остался, но наше племя вымирает, словно мамонты. Следует относиться к приходу нового спокойно, не хаять, на шарике нашем сколько форм жизни сменилось, Земля не стала хуже, она лишь изменилась.

— Князь, которого мы ждем, уголовник? Он людей убивал?

— А я не убивал? — Гуров горько усмехнулся. — Я хоть и повторяю, мол, мой выстрел второй, однако случалось и опережать, ведь жить-то хочется. Сегодня Шалва нормальный бизнесмен, его руки стерильны по сравнению с руками многих политиков и генералов, которые «зачищают» Чечню. Шалва от криминала давно отошел, хотя не удивлюсь, если его порой приглашают в качестве посредника при решении конфликтов в криминальном мире.

— Ужасно интересно! — воскликнула Мария. — Только правда ведь неловко получается, что мы на стол поставим, чем такого гостя кормить будем?

В дверь позвонили. Гуров неспешно, но быстро достал из стола «вальтер», подошел к двери, на ходу обронив:

— Выйди в кухню. — Посмотрел в «глазок», открыл засовы стальной двери, распахнул, громко сказал: — Здравствуй, Князь, заходи!

— Здравствуй, дорогой Лев Иванович. — Шалва закрыл собой дверной проем, шагнул через порог, протянул мощные руки.

Гуров коротко ответил на рукопожатие, глядя на молодого парня, который стоял за спиной гостя.

— Шофер, — пояснил Шалва, кивнув парню: — Гиви, занеси корзинки.

Шофер поклонился Гурову, внес две огромные корзины, покрытые белыми скатертями, и ведро с метровыми пурпурными розами. Гуров запер дверь и расслабился. Гость понял состояние хозяина, вздохнул, качнул тяжелой головой.

— Значит, так и живешь.

— Мария, встречай гостя! — крикнул Гуров, подхватил тяжелые корзинки.

Князь поднял ведро с розами, шагнул в гостиную, поклонился вышедшей навстречу Марии, опустил розы на пол к ее ногам, сказал:

— Здравствуйте, Мария, меня зовут Шалва. — Огромными черными глазами он внимательно смотрел на женщину, кивнул: — Все верно, у Льва Ивановича должна быть такая женщина.

Гуров хмыкнул, пронес корзины на кухню, на ходу обронил:

— Князь, сколько же здесь бутылок мацони?

— Здравствуйте, Князь, рада познакомиться, — Мария протянула руку.

— Мир твоему дому, женщина, — Шалва осторожно пожал руку Марии. — Умный человек сказал, что красота спасет мир. Умный сказал неправильно. Красота заставит мужчину спасти мир.

— Я в жизни много получала цветов, но ведро роз мне дарят впервые. Спасибо, Князь.

— Хотел остановиться, купить вазу. — Шалва подхватил ведро, понес на кухню. — Подумал, зачем казаться лучше, чем ты есть на самом деле?

— Куда все это девать? — разгружая корзины, бормотал Гуров.

— Лев Иванович, прошу, уйди от стола, я все сам приготовлю, Мария мне поможет накрыть, а ты вынь из кармана пистолет, подумай о жизни.

Все тарелки на столе не поместились, часть из них пришлось поставить на тумбу у плиты. Лобио, сациви, сыр, лаваш, гора зелени, бастурма, естественно, шампуры с шашлыком, бутылки с боржоми и коньяком.

— Качество московское, хотя я с людьми на базаре переговорил, однако чужое, не свое. За коньяк отвечаю, привезли из Тбилиси. — Шалва оглядел стол, подал стул Марии, кивнул Гурову: — Присядь, Лев Иванович, ты хозяин, но я тамада, потому прошу слушаться.

— Князь, нам и половины всего не съесть, может, упакуете для меня корзинку, а я бы ребят угостила. Я в шесть улетаю, работа у меня, — сказала Мария, провела ладонями по бедрам.

Князь согласно кивнул, открыл бутылку боржоми пальцами, распечатал коньяк, наполнил рюмки.

— Женщину украшает красота, мужчину — честь и друзья. У вас все есть, пусть всегда будет! Спасибо, что приняли, хотя сейчас я понял, что явился не вовремя. Счастья! — Князь опрокинул рюмку, словно наперсток, и начал закусывать.

Ел он руками, без ножа и вилки, но так аккуратно, неторопливо и аппетитно, что Мария, которая себя в еде ограничивала, невольно последовала его примеру. Шалва отер усы, улыбнулся Марии, наполнил рюмки.

— Женщина, скажи нам несколько слов.

— С удовольствием, — Мария подняла рюмку. — Мне в жизни чертовски повезло, подруги жалуются, мол, нет мужчин, выродились, испарились. А вот мне повезло, у меня стопроцентный мужчина, его недостатки способны закрыть от взора Эльбрус, но его сила способна передвинуть Эльбрус на другое место. Его друзья — мои друзья. Я счастливая женщина. Так выпьем за мужчин, которые меня окружают.

Шалва хлопнул широкими ладонями.

— Я сразу понял, Мария, что ты умна. Но сказать такой тост, одного ума недостаточно. — Он достал из кармана визитную карточку, положил перед Марией. — Понадобится помощь, позвони.

— Спасибо, Князь! — Мария подняла рюмку и выпила. — Мне достаточно, я пойду собирать чемодан, а вы вспомните детство, молодость вам вспоминать еще рано, вы молоды.

— Лев Иванович, твоя женщина стреляет навскидку, каждая пуля в сердце. — Шалва выпил.

— Согласен, удивляюсь, что еще жив. — Гуров лишь пригубил.

Мария вышла, Шалва налил в бокал боржоми, сказал:

— Я бы хотел, чтобы Мария слышала наш разговор, но ты мужчина, тебе решать.

— Говори, Князь, если сочту необходимым, то расскажу Марии. Но это вряд ли, в моей работе человек должен знать лишь то, что ему знать необходимо.

— Ну что ж, тебе решать. — Князь налил себе коньяку, выпил без тоста, отер усы. — Ты знаешь о взрыве автобуса, погибли несколько человек, из них двое детей?

— Телевидение и газеты пробили нам головы. Единственный теракт, когда удалось задержать преступника. Расследование провели в рекордные сроки, уже состоялся суд, вынесена высшая мера, русский народ ликует.

— А ты нет? — Князь взглянул испытующе.

— Почему нет? — Гуров говорил неторопливо. — Террористов необходимо задерживать, судить, и с приговором я в данном случае согласен. Хотя в принципе против высшей меры наказания.

— У тебя лицо человека, которого ничто не волнует.

— Меня сегодня настолько многое приводит в бешенство, что задержание и расстрел одного террориста не волнуют. Неизвестно, сколько чеченцев — и женщин, и мужчин, и детей погибло в этой войне?!

— Ты что же, оправдываешь такие ответные меры?

— Никогда! — Гуров хотел отставить свою рюмку, вместо этого выпил. — Преступник, тем более убийца, должен быть задержан и осужден. Ну хватит, Князь, говори по делу.

— Ты грубый человек, Лев Иванович.

— Прямолинейный, не веду разговоров, которые мне неприятны. Ты пришел по делу, говори. Ты трусишь, Князь, разбегаешься. А при твоей комплекции нельзя долго разбегаться, иначе можно не прыгнуть, а упасть.

Гуров болезненно относился к войне в Чечне. Он и раньше скептически относился к Президенту, а после его переизбрания, в котором участвовал и сам, когда война в Чечне вопреки обещаниям вспыхнула с новой силой, полковник ощущал злое бессилие. Теперь явился этот сытый, богатый грузин, ведет светскую беседу, ковыряет толстым пальцем в открытой ране.

— Ты не любишь меня, я могу уйти. — Князь даже отодвинулся от стола, усы у него обвисли, лицо приняло обиженное выражение.

— Ты не можешь уйти, Князь! — Гуров заговорил шепотом, голос оттягивало в хрип. — Раз ты пришел ко мне — тебе некуда деваться. По телефону ты сказал, что торопишься, не можешь подождать до вечера. Говори.

— Тимур не виноват. А его приговорили к расстрелу. — Шалва достал из кармана огромный носовой платок, вытер лицо.

— Тимур Яндиев? — Гуров пожал плечами. — Я незнаком с делом, но это даже неважно. В принципе я не исключаю судебную ошибку, потому и против высшей меры. В данном случае это тоже не имеет значения. Приговор вынес суд присяжных, палата Верховного суда кассационную жалобу отклонила. Материал в комиссии по помилованию, шансов ноль. Президент никогда не помилует чеченца-террориста по делу, о котором знает вся страна!

— Я понимаю, — Шалва кивнул. — Но мальчик не виноват.

Злость прошла, Гуров смахнул с лица пот, встал.

— Извини, я умоюсь, — сказал он и прошел в ванную.

За спиной цокнула каблуками Мария, взглянула на Гурова, молча достала из шкафчика валокордин, капнула в стакан, разбавила водой. Гуров выпил, умылся, вернулся на кухню, сел и спросил:

— Ты знаешь, кто взорвал автобус?

— Нет, но мальчик не виноват, — тоскливо повторил Шалва.

— Он твой сын? Исключено, он чеченец, а не грузин. Я веду пустой разговор, но откуда ты знаешь, что парень не виноват?

— Его дед — мой друг. Деда тоже зовут Тимур. Он разыскал меня и сказал, что мальчик не виноват.

В иной ситуации, услышав подобное, Гуров бы рассмеялся. Сейчас он прикусил губу, отвернулся и, лишь бы нарушить паузу, спросил:

— Почему ты не мог подождать с разговором до вечера? Дела о помиловании лежат в канцелярии годами.

— Сегодня в десять улетает в отпуск адвокат, я думал, тебе нужно будет с ним переговорить. — Князь ссутулился, смотрел безнадежно.

Гурову стало жалко большого, умного, некогда могущественного, по сути, наивного человека.

— С адвокатом я переговорю, хотя убежден, ничего интересного он мне не расскажет. Теоретически, если поверить в невиновность осужденного, его можно спасти единственным образом. Разыскать истинного убийцу, доказать его вину и передать в прокуратуру. — Гуров рассуждал, чтобы не молчать, хотя бы обозначить свою заинтересованность в столь безнадежном деле.

— Ну? — Князь поднял голову, глаза у него заблестели. — Собери друзей и действуй, мы не пожалеем любые деньги. Пытались дать судье миллион, так близко подойти не дали. Такой шум вокруг дела подняли, словно никого раньше не убивали и не взрывали.

— Ты говоришь лишнее, — Гуров укоризненно покачал головой. — Коли и раньше убивали, так все одно, вали до кучи? Впервые удалось задержать террориста, людей можно понять. Террорист-чеченец — двойная удача, расстрелять подонка, вроде вы убиваете наших, мы — ваших.

Гуров откинулся на спинку стула, закурил, затем медленно продолжал:

— Ты прожил сложную жизнь, Шалва, знаешь, человек не любит чувствовать себя виноватым. А тут подарок, попался чеченец, нечеловек, душегуб, который убивает детей. Значит, нечего совеститься, мы правы, чеченцев следует уничтожить. По приговору суда расстреляли не одного безвинного, вашего парня спасти нельзя.

— Поговори с адвокатом, прошу, Лев Иванович, — тихо произнес Шалва. — Я с человеком договорился, он нас ждет.

— Даже так? Ну хорошо! — Гуров налил в бокал боржоми, сделал глоток, задумался.

Он переговорит с адвокатом, но, что бы тот ни сообщил, сыщик делом заниматься не станет. Гуров был в этом убежден. Если существуют серьезные улики, обозначена фигура истинного террориста, все равно этим делом заниматься нельзя. Конечно, можно уйти в отпуск, как всегда, две недели с прошлого года остались, да сорок суток положено, уйма времени. Взять Станислава, двух толковых оперативников-пенсионеров, с которыми работали весной. Все можно, да ничего нельзя. Через день или месяц в родной, богом проклятой милиции узнают, что полковник Гуров разыскивает человека, совершившего теракт. А по делу имеется осужденный. Значит, Гуров «взял» и хочет этого осужденного отмазать. Не помоями обольют, дегтем тщательно замажут, почти четверть века службы, имя, авторитет спустят в канализацию. К бойне в Чечне отнюдь не все менты относятся так, как он, полковник Гуров. Многие считают: «черных» следует примерно наказать. Русскому народу негоже терпеть от всяких чеченов, отутюжить Грозный танками, чтобы всем «черномазым» неповадно было, хватит, поцацкались, нечего церемониться.

Гуров знал офицеров, которые рассуждают подобным образом. Когда они узнают, что чистоплюй Гуров, белый воротничок, любимчик и аристократ, продался этим… Он не был ни белым воротничком, ни любимчиком, скорее наоборот, руководство Гурова терпело, не более, но все это не имеет значения, как не имеет никакого значения, взорвал чеченец автобус или нет, «народ» знает все точно, значит, так тому и быть.

— Шалва, извини, — Гуров допил боржоми, хотел сказать, что к адвокату не поедет, увидел глаза гостя, в которых застыли боль и ожидание, поднялся. — Мне надо с Марией переговорить. — И вышел из кухни.

Он не успел произнести и слова, как Мария, пытавшаяся застегнуть чемодан, спокойно сказала:

— Поезжай, этому человеку необходимо помочь. За мной приедут, помогут, когда устроюсь — позвоню. А через три дня я уже буду дома.

— Спасибо, — Гуров поцеловал Марию в щеку, запер чемодан. — Скажи своим ребятам, пусть все заберут со стола, оставьте мне только бутылку коньяка и боржом.

— Молчи, Гуров, я знаю, что взять, что оставить. — Мария озорно подмигнула, вышла в гостиную проводить мужчин.

Адвокат, интеллигентный мужчина лет шестидесяти, принял гостей более чем холодно, даже враждебно. Здороваясь, кивнул, руки не подал, жестом пригласил в полутемный, заставленный книжными полками кабинет. Пахло сыростью, бумагой и мышами. Хозяин указал на потертые кожаные кресла, сам сел за огромный, заваленный папками и бумагами стол, отодвинул в сторону пишущую машинку, снял очки без оправы, начал их протирать зеленой бархоткой.

— Бояринов Иван Максимович, к вашим услугам. — Он водрузил очки на место. — С вами не имею чести быть знаком. — Он кивнул коротко Гурову. — А господину Гочишвили я достаточно подробно разъяснил, что я выполнил свой долг и, к великому сожалению, спасти жизнь подзащитного был не в силах. И совершенно напрасно наш уважаемый гость с Кавказа считает, что в нашей профессии все решают деньги.

У адвоката был удивительно красивый бас, который контрастировал с внешностью. Хозяин был худощав, даже костляв, нос хрящеватым клювом, тонкие бесцветные губы; казалось, что этот человек просто обязан говорить резким, высоким и неприятным голосом. Бархатный глубокий бас вроде бы принадлежал другому человеку.

Гуров привстал, поклонился, учтиво произнес:

— Извините, не представился, Гуров Лев Иванович. — Он сел, закинул ногу на ногу. — Хочу прояснить ситуацию, я давнишний знакомый Шалвы Давидовича, всю жизнь проработал в уголовном розыске, денег у приятеля я не брал и не возьму. Я доверяю вам и суду, мой визит — дань уважения старому приятелю. Я обещал ему встретиться с вами, мы можем просто поговорить как цивилизованные люди.

— Прошу покорно, у вас наверняка есть вопросы. — Хозяин поправил шейный платок, повязанный на жилистой шее. — Я вас слушаю.

— Вы лично, Иван Максимович, верите в виновность осужденного?

— В данном случае это не принципиально.

— Для вас, уважаемый Иван Максимович, но не для меня, убедительно прошу ответить.

— Хорошо. Я не знаю. — Адвокат хрустнул костлявыми пальцами и зло добавил: — Скорее нет, чем да. Прошу обратить внимание, что это сугубо интуитивное мнение, не подтвержденное конкретными фактами. Последние свидетельствуют, что парень совершил данное преступление.

— У опытного человека, а вы, Иван Максимович, человек безусловно опытный, интуиция основана на анализе определенных событий. Я могу узнать, на чем основана ваша интуиция? На поведении и показаниях Тимура Яндиева?

— За все время следствия Тимур произносил лишь два слова: «да» и «нет», вину признал.

Шалва сидел в тесном для его габаритов кресле, молчал, потел, отирался своим огромным клетчатым платком.

— Уважаемый Иван Максимович, на чем же основана ваша интуиция? — Гурову нравился хозяин, сыщик не собирался браться за это дело, но привык все доводить до конца.

— Вам не понять. Впрочем, вы же розыскник, то есть сыщик, могу ответить. Вы любите, когда по делу слишком много свидетелей? И каждый уверенно дает показания, не путается, не волнуется. Один человек видел, как Тимур вошел в автобус, и отметил, что в руке у парня рюкзак. Тимур сел на заднее сиденье, положил рюкзак на пол, и сосед запомнил парня и обычный рюкзак. Якобы рюкзаком придавило человеку ногу. Свидетель вышел из автобуса, на его место сел другой человек, который тоже запомнил Тимура и лежавший на полу рюкзак. Непонятно, зачем данный свидетель садился, если на следующей остановке он вышел. На следующей остановке вышел Тимур, и стоявший у двери человек хорошо парня запомнил и категорически утверждает, что «черный» выскочил с пустыми руками. Есть еще кое-какие мелочи, полагаю, сказал достаточно. Нет, еще одно. Тимур играл с ребенком, который сидел впереди. Малыша разорвало в клочья, мать, сидевшая чуть впереди на соседнем сиденье через проход, видела игры, она осталась жива и прекрасно запомнила Тимура. В суде она заявила, что, глядя на играющего с сынишкой чучмека, еще подумала, мол, зря мы так плохо к ним относимся. Показания матери произвели на присяжных сильное впечатление.

— Вы считаете, что дело фальсифицировано? — спросил Гуров.

— У меня нет оснований для такого утверждения, — сухо ответил адвокат. — Да и Тимур подтверждает, что рюкзак в автобус принес он, просто забыл его, так как чуть не проехал нужную остановку и выскочил на ходу.

— Великолепные свидетели выходили на различных остановках задолго до взрыва, как же оперативникам удалось их разыскать? — поинтересовался Гуров.

— Вы меня спрашиваете? — Хозяин устало вздохнул.

— Иван Максимович, почему Тимур отказывался давать показания?

— Не знаю! Я ничего не знаю! Несколько суток не спал, на грани нервного срыва, оставьте меня в покое!

— Шалва, у тебя есть фляжка? — спросил Гуров.

Князь тяжело заворочался в кресле, вынул из кармана фляжку коньяка.

Гуров отвинтил крышку, обошел стол, вложил фляжку в руку хозяина.

— Иван Максимович, сделайте глоток, лучше два.

Адвокат послушно дважды глотнул, взмахнул ладонью.

— А закусить?

— Пустое, глотните еще разочек, — сказал Гуров, сходил в гостиную, принес конфету.

— Спасибо, — хозяин положил конфету в рот, потер ладонями лицо. — Где вы разыскали конфету?

— Я же сыщик, мэтр, — улыбнулся Гуров.

Лицо хозяина порозовело, он оживился.

— Приятно иметь дело с понимающим человеком. А ваш старинный друг, Лев Иванович, обыкновенный хам. — Адвокат говорил так, словно Шалвы в кабинете не было. — Так ему и передайте! Мой отец, дед, прадед были адвокатами. Мой предок работал с самим Плевако! А ваш, извините за выражение, старинный друг сует мне портфель с деньгами, просит передать судье.

— Безобразие! Я ему скажу. Обязательно. Но вы, дорогой Иван Максимович, на него не обижайтесь. Шалва — добрый человек, просто у него было тяжелое детство.

— Хорошо, — хозяин еще раз пригубил, вернул фляжку Гурову. — Благодарю, врачи мне категорически запретили. Да, своему другу передайте, я на него больше не сержусь.

— Непременно, Иван Максимович. — Гуров занял свое кресло. — Вы, я слышал, уезжаете, не сочтите за нескромность, надолго?

— Да никуда я не уезжаю, — буркнул адвокат, — сказал, чтобы оставили в покое. Лев Иванович, дорогой вы мой, куда сегодня может поехать человек, если он «не берет»? Надо отбирать клиентов, отказываться от нищих и беззащитных. Меня в коллегии давно изучили: как нищий, так Бояринову.

Гуров сразу отметил, что обстановка в квартире приобретена чуть ли не в начале века, а худоба хозяина противоестественна.

— Понятно, понятно, — пробормотал Гуров, а про себя добавил: «Осколок империи». — Но за последнее дело вам должны были дать хороший гонорар, в семье осужденного люди небедные. Да, вы проиграли, однако старались, работали.

— Как вам не стыдно, Лев Иванович? Моего клиента приговорили к высшей мере! Как же я могу взять деньги? Позор!

Гуров взглянул на Шалву, грузин тяжело заворочался в кресле, собрался что-то сказать, лишь огладил усы и отвернулся. Адвокат перехватил взгляд Гурова, быстро сказал:

— Они конверт совали, но я за пустые хлопоты денег не беру, и хватит об этом. А вы, уважаемый, собираетесь заняться данным делом? Не рекомендую. Все свидетели неоднократно допрошены и в милиции, и в прокуратуре, дали показания в суде…

— Понимаю, Иван Максимович, — Гуров согласно кивнул. — Раз вы никуда не уезжаете, разрешите вам позвонить?

— Буду рад, у меня сейчас дело несложное, а суд неизвестно когда. Были времена — стояли в очереди за хлебом насущным, теперь ждем очереди в суде. Нет судей, дефицит. Лев Иванович, скажите, почему после семнадцатого года в России постоянно чего-то не хватает?

— Мы с вами обсудим данный вопрос, Иван Максимович. — Гуров поднялся. — Разрешите поблагодарить вас и откланяться.

— Всего вам наилучшего и звоните. — Адвокат открыл входную дверь, пожал Гурову руку, повернулся к громоздившемуся на лестничной площадке Шалве: — До свидания, — и сунул ему тонкую руку. — Извините, если лишнего сказал.

— Спасибо, Иван Максимович. — Шалва поднял глаза, запоминая номер квартиры. — Здоровья вам.

Выйдя на улицу, Шалва еще раз оглянулся на дом.

— Князь, ты глупостей-то не делай, — сказал Гуров.

— У человека в доме есть нечего, ты что, не понял?

— Он у тебя ничего не возьмет.

— Лев Иванович, ты меня совсем замучил. — Шалва глубоко вздохнул, расправил плечи. — Ты замок в двери видел? Ребята принесут, положат и уйдут.

— У него холодильник крошечный, ты особо не размахивайся. — Гуров взглянул на часы, он еще успевал застать дома Марию, но ехать не хотелось, он не любил провожать. Приедут чужие, незнакомые люди, придется им улыбаться, слова какие-то говорить.

— Значит, и нормальный холодильник принесем, не учи меня жить, Лев Иванович. — Князь долго молчал и сдерживался, сейчас его прорвало: — Хреновая жизнь, у тебя дома есть нечего, известный адвокат голодает!

— Обо мне не беспокойся, у меня через два дня зарплата. — Гуров оглянулся. — Где автомат разыскать, позвонить требуется.

— Из машины позвонишь. — Князь открыл дверцу сверкающего «Мерседеса», придержал Гурова, сердито спросил: — До зарплаты в долг не возьмешь?

— Отстань, Князь, у каждого свои привычки. — Гуров отстранил грузина, сел в машину, взял лежавшую между передними сиденьями трубку, набрал номер Крячко, хотя полагал, что друга еще нет дома.

— Слушаю вас внимательно, — ответил Станислав.

— Хорошо, все мои прибауточки своровал, — сказал Гуров. — Почему ты дома, слон заболел?

— Слон здоров, а меня лень обуяла, лежу в кресле, смотрю в ящик.

— Пирог с мясом еще цел?

— Даже не пробовали, тебя ждем.

— Врешь, — убежденно сказал Гуров. — Ты бы уже сожрал, да Наташка не разрешает. Ладно, выручу тебя, сейчас приеду. — Он назвал водителю адрес и добавил: — Остановитесь, пожалуйста, около торговок цветами.

— Цветы ты мне разрешишь купить? — спросил Шалва.

— Разрешу, три гладиолуса.

— Лев Иванович, думаешь, я не знаю, что дарить ведро с розами неприлично? — Шалва развернулся на переднем сиденье, взглянул на Гурова. — Человек должен жить по своим законам. Мне много чего не нравится на Западе. Они дарят женщине одну розу, в ресторане каждый платит за себя, такое мне не по душе.

— Мне тоже, но не будем поучать друг друга. — Гуров устал от присутствия грузина, хотел побыстрее с ним расстаться, главное, злился на него за непосильный груз, который Шалва пытался взвалить на его плечи. Он не знал ответа на вопрос, который вот-вот последует, и сердился еще больше. Если он возьмется за работу, будет безответственный глупец, откажется — поступит как трус.

Шалва, навалившись на сиденье, смотрел на Гурова, теребил ус.

— У парня большая семья и где живут его родные? — спросил Гуров.

— Я знаю деда, отца, мать, двух сестер, они живут в Грозном, — ответил Шалва и добавил: — Если там можно сегодня жить.

— А где на Кавказе сегодня можно спокойно жить? Ты святого из себя не строй! Русские во всем виноваты? А грузины, абхазцы, азербайджанцы, те же чеченцы — все в белом? Посчитаем, сколько чьей крови на Кавказе пролито?

— Я не хочу тебя обижать, Лев Иванович. — Шалва вздохнул, выпрямился, спинка сиденья чуть было не сломалась.

— Ты меня не обидишь, я свою вину знаю. Ты меня на войну с моим народом толкаешь? Я русский, наши грехи и недостатки знаю, но у меня другой родины нет! Поэтому я и не хочу браться за эту работу.

«Мерседес» остановился у палаток, Шалва тяжело выбрался из машины, тут же вернулся с тремя белоснежными гладиолусами.

— Спасибо, желаю, чтобы ты не спал суток трое, — сказал Гуров. — Я тебе позвоню, больше ни слова, чертов грузин!

— Извини, Лев Иванович, — Шалва больше не поворачивался, когда Гуров выходил из машины, молча хлопнул по его ладони.

Станислав с супругой были одеты празднично, новорожденная родителей бросила, сказала, что вернется поздно. Пирог с мясом в исполнении хозяйки, как всегда, получился отменным. Бутылку «Столичной» достали из морозилки, но Гуров ограничился одной стопкой, молчал, лишь изредка выдавливая из себя скупые фразы. Наташа убрала грязную посуду, подала кофе, Гурову подвинула пепельницу и ушла на кухню.

Выслушав друга и начальника, Станислав провел ладонью по лицу, сказал:

— Дерьмо, Лев Иванович, скажи, где ты находишь такие кучи дерьма? Только из одной кучи вылезли, запах не выветрился, ты уже новую приволок.

— А тебя никто не неволит. Я к другу посоветоваться пришел. Считаешь, что дерьмо, отказываемся…

— Погоди! — Станислав выставил ладони, словно отпихивал Гурова. Крячко не смотрел, как обычно, простовато-дурашливо, глаза его были злыми. — Такой вопрос сам решай, ты — начальник, я — дурак. Дружба дружбой, да меру знай. Я твой друг, потому и терплю тебя столько лет. Мне такую ношу не поднять. Вот как ты решишь, так и будет, я разобьюсь, любое твое задание попытаюсь выполнить. А советчик из меня никудышный, извини.

— Трус ты, Станислав!

— Точно и давно известно, которые кидаются на амбразуры, живут в соседней квартире, — для убедительности Станислав ткнул пальцем в стенку.

— Хорош друг, называется, — бормотал Гуров, прекрасно понимая, что Станислав прав. — Завтра поутру пойду к Петру, он генерал.

— Потому не дурак, и никакого совета ты от него не получишь, — уверенно заявил Станислав. — «Я ради восстановления справедливости ничего не пожалею! Жизнь отдам!» Такие слова в Думе хорошо кричать. Прогавкал и смотался, век говоруна не найдешь. Справедливость, она что, на прилавке магазина лежит и ценничек прилеплен? Справедливость неизвестно где находится, пока ее отыщешь, тебя десять раз через мясорубку провернут. А давно известно, фарш обратно запихнуть невозможно.

— Давай откажемся, — неизвестно зачем сказал Гуров.

— Это ты, Лев Иванович, откажешься? Ну прости подлеца! — Станислав наполнил стопки. — Известно, что не помогает, однако выпьем.

Генерал Орлов сидел в кресле, как обычно, опустив тяжелую голову на грудь, прикрыв глаза. Когда Гуров замолчал, Орлов нажал кнопку, сказал:

— Верочка, меня нет, вернусь минут через тридцать. — Взглянул на Гурова: — Лева, зачем тебе это надо? Где ты такое находишь?

— Станислав то же самое сказал более смачно. Совет ты дать не можешь, — утвердительно сказал Гуров.

— Совет в такой ситуации никто дать не может. Но и бросить тебя, Лева, я не брошу, давай разбираться.

Орлов выпрямился, открыл глаза, сонное добродушие с лица исчезло, он облокотился на стол, взглянул на Гурова твердо.

— Первое, господин полковник, ты ни в чем не виноват. Бывший авторитет обратился к тебе, не ко мне, не к Станиславу, потому что считает: лучший сыщик — Лев Иванович Гуров. Суждение субъективное, но такова человеческая сущность. Итак, ты получил информацию. Вопрос, как ее использовать? Самое простое — сделать вид, что никакой информации не поступало. Но если старый чеченец прав и его внук не виноват, то истинный террорист остается не только безнаказанным, он не остановится, прозвучат еще взрывы, погибнут люди.

— А невиновного мальчишку расстреляют, — сказал Гуров. — А я буду это знать и жить дальше…

— Выживешь, — перебил генерал. — Ежедневно убивают десятки невинных людей, страшно, что мы к этому привыкли. Но еще более страшно, что парня убьют от имени закона. Допустим, ты влезаешь в дело, начинаешь копать, встречаться со свидетелями, и на тебя мгновенно присылают телегу.

— И меня мажут дерьмом с ног до головы.

— Лева, замолчи! Что ты все о себе да о себе!

— Я люблю Льва Гурова!

— Нормально! Каждый себя любит. Но дело не в том, что тебя измажут, плохо то, что тебе не дадут работать. Черт побери! — Орлов начал массировать затылок. — Возраст достает, дай мне минералки, — он ткнул пальцем на стоявшие на столе для совещаний бутылки с минеральной водой.

Выпив воды, Орлов вновь навалился на стол.

— Нужна легенда прикрытия. — Он несколько раз глубоко вздохнул и продолжал: — Отправляйся к себе, пиши на мое имя рапорт, мол, состоялась встреча с заслуживающим доверия источником, который сообщил, что взрыв в автобусе был организован группой боевиков, мальчишку использовали втемную.

— Убежден, так оно и было, — сказал Гуров.

— Жизнь покажет, важно, что мы не говорим о невиновности осужденного, лишь предполагаем, что он действовал не один. Из чего следует: розыскные мероприятия следует продолжать.

— Петр, тогда я должен заводить розыскное дело, которое мгновенно берут под контроль, каждый день меня будут выдергивать на ковер, и я не работать буду, а отписываться за каждый сделанный шаг. — Гуров развел руками, достал сигареты, но, взглянув на генерала, убрал пачку в карман.

— Опер-важняк! — Орлов самодовольно улыбнулся. — Ты стоящий сыщик, но все еще Лева из Могилева. Я беру твой рапорт, отправляюсь к заместителю министра Бардину, где выражаю свои сомнения в правдивости полученной информации. После чего пишу на рапорте резолюцию: «Прошу проверить и получить подтверждение». Характер полковника известен, Гуров подает рапорт о предоставлении ему очередного отпуска. Полковник Крячко тоже уходит в отпуск. Когда на тебя начинают катить телегу, я заявляю, что мы в курсе, но против. Обычный российский бардак. Президент издает Указ о прекращении военных действий, а генералы посылают бомбардировщики. Так кто может разобраться в ментовских разборках?

— Верочка сообщает лучшей подруге, что мы с тобой поссорились, — добавил Гуров.

— Неплохо, но это детали, главное, тебе никто не может помешать доказывать свою правоту. Ты не защищаешь чеченца, ты ищешь его сообщников, трудишься, не жалея живота и собственного отпуска.

Гуров встал и пожал Орлову руку.

— Все меня спрашивают, почему я не генерал? — Гуров в первый раз за время разговора улыбнулся. — Вот поэтому я и не генерал, а Орлов — генерал.