Формула влияния

Николай Зорин, 2016

Журналистка Анна Дубровина после интервью с крупным бизнесменом получила от него диск с тремя видеосюжетами. В первом люди в панике пытаются купить шубу в жаркий летний день. Во втором пожилой мужчина разбивает витрину, выхватывает из нее зонтик и в ярости его уничтожает. В третьем зрители на рок-концерте внезапно набрасываются на музыкантов. Камера выхватывает лицо человека, хладнокровно наблюдающего за обезумевшей толпой… Анна попыталась дозвониться до бизнесмена, но оказалось, что он погиб через пару часов после их беседы. Тогда она взялась за журналистское расследование, и в конце концов ей удалось разыскать Наблюдателя из третьего сюжета. Анна назначила встречу, чтобы вывести его на чистую воду и потребовать прекратить преступные эксперименты над людьми. Но эта встреча неожиданно превратилась в романтический ужин…

Глава 3

Самым страшным был его взгляд — ничего не выражающий, абсолютно бесстрастный. Убийца смотрел сквозь нее, словно не видел Полины вовсе. Она попыталась отступить назад — ничего не вышло: комната не впускала, но и не выпускала ее. И тут послышался невыносимый грохот, Полина поняла, что это ломают входную дверь, но ведь она хорошо помнила, что дверь была открыта. Значит, ловушка захлопнулась, и отступать в любом случае некуда, даже если бы она и смогла. Грохот усилился. По лицу убийцы пробежала тень. Он сделал шаг к Полине, направил на нее пистолет и прицелился. Полина зажмурилась, ожидая выстрела, но ничего не произошло. Она долго не решалась открыть глаза, но когда наконец их открыла, увидела, что в комнате ничего не изменилось. Убийца так и стоял с пистолетом в руке, женщина была еще жива, образы ее воспоминаний, как кадры фильма, продолжали прокручиваться в голове. Вот только воспоминания эти перестали быть для Полины чужими, превратились в ее собственные. И жизнь этой умирающей женщины стала ее собственной жизнью. «Она» — сделалось «я». Оставалось лишь упорядочить кадры, понять, с чего все началось и когда, в какой момент подошло к катастрофе.

Все началось здесь, на этой улице. Нет, улица возникла позже. Все началось так обыденно…

Все началось с интервью. Один крупный бизнесмен, владелец сети супермаркетов «Купи» заказал его нашей газете. Собственно, это была самая настоящая имиджевая реклама. На задание с каких-то пряников послали меня. Главный сообщил об этом в такой форме, что любые возражения с моей стороны прозвучали бы неуместно. Я оскорбилась до глубины души и возражать все-таки стала.

— У меня материал по маньяку горит. Пошлите Васю Смирнитского, пошлите Леночку. Неужели в редакции народу уже не осталось?

— Что, — рассмеялся Главный, — не царское это дело — имиджевую статью писать? Да я тебя понимаю. Действительно не царское. Использовать тебя на таком задании — что из пушек по воробьям стрелять. Но видишь ли, тут какое дело. Клиент заказал именно тебя. А клиент, как известно, всегда прав. Тут уж кто деньги платит, тот и музыку заказывает.

— Да не один ему черт, — возмутилась я, — кто напишет о том, какой он весь из себя супер и какие замечательные у него магазины?

— Видимо, не один. Во всяком случае, выбрал он именно тебя.

— Но я криминальный журналист…

— Я пытался ему это объяснить, но он и слушать не захотел, поставил вполне определенное условие: либо ты, либо никого не надо, обратится в другую газету.

— Ну и обращался бы, — запальчиво начала я, но Главный посмотрел на меня таким взглядом, что я поняла: не мог он допустить этого, клиент платил сверх расценок.

— Но я вообще не умею писать рекламу, — предприняла я последнюю попытку.

— Ну что ты! — Главный подхалимски хихикнул. — Ты все умеешь, моя милая. Вот, просмотри, — он протянул мне скрепленные степлером листки, — тут кое-какой материал по нашему клиенту: биографические сведения, этапы его становления в бизнесе. Пригодится. Впрочем, на месте сама разберешься. Но помни: написать ты должна так, чтобы это не только не выглядело рекламой, но и создавалось впечатление, что нашей газете посчастливилось взять эксклюзивное интервью у такого человека, а другие остались с носом. Ты уж постарайся.

— Постараюсь, — злясь, сквозь зубы проговорила я и направилась к двери.

— Интервью пойдет в завтрашний номер, так что на столе у меня оно должно оказаться сегодня, — крикнул мне вслед Главный.

— Ясно! — уже не сдерживая бешенства, бросила я и вылетела из кабинета.

Бизнесмен жил в элитном поселке «Лесной массив», у черта на куличках. Добиралась я почти два часа. Пробки, жара. Я жутко вспотела, жутко раздражилась. Отросшая челка все время падала на глаза, закрывая видимость, и доводила меня до белого каления. Давно нужно было пойти в парикмахерскую, да все времени нет. Материал я бегло просмотрела в редакции и теперь, готовясь к интервью, всей душой ненавидела этого бизнесмена и желала на его голову всяческих напастей. Судя по тому, с какой неправдоподобной скоростью раскрутился его бизнес, секрет успеха был вполне очевиден: финансовую основу его дела составили грязные деньги. Но он, конечно, в этом не признается, начнет втирать, какой он талантливый предприниматель, какое у него невероятное чутье на торговлю и какой он вообще удачливый парень. И при этом будет прямо-таки светиться самодовольством. Мне представлялась этакая бандитская рожа, качок лет двадцати восьми с ограниченными умственными способностями.

Я ошиблась по всем статьям. Борис Сергеевич Кирюхин оказался вполне интеллигентным немолодым мужчиной, худощавым, невысоким, с какой-то совсем не славянской скорбью в глазах, и вообще мне очень понравился. На удачливого бизнесмена он нисколько не походил. Из всех многочисленных форм моего имени он выбрал самую неприемлемую — Нюрочка, объяснив, что так звали его покойную жену. Но даже это почему-то не вывело меня из себя. В его устах это звучало нежно и как-то трагически невесомо.

Он провел меня в небольшую комнату, назначение которой определить было трудно: ни на гостиную, ни на кабинет она совсем не походила. Мебели было немного: два кресла, обитых натуральной кремовой кожей, небольшой столик между ними, бар и диван. Мы устроились в креслах, напротив друг друга. Разговор прошел легко и непринужденно: я задавала обычные в таких случаях вопросы, Борис Сергеевич давал толковые простые ответы. Но меня не покидало ощущение, что интервью — не главное, интервью — это только повод для встречи, а на самом деле ему нужно от меня что-то другое, да только он все не решается об этом прямо сказать.

Когда я собралась уходить, Борис Сергеевич вдруг предложил выпить с ним коньяку.

— Нет, спасибо, я за рулем, — пришлось отказаться, хотя я с удовольствием бы с ним выпила. Не знаю почему, мне его было жалко.

— Ах, ну да, конечно. А я, с вашего позволения, налью себе немного.

Он достал из бара бутылку, бокал и тарелку с нарезанным киви, отступая и в этом от всех традиций.

— Вам приходилось бывать в каком-нибудь из моих супермаркетов? — спросил Борис Сергеевич, наливая себе коньяк.

— Не знаю, — я пожала плечами. — Может быть. Не помню. Вообще-то я не очень обращаю внимание на названия магазинов…

— Значит, не были, — он с какой-то грустной усмешкой покачал головой. — Иначе, вы бы и обратили внимание, и запомнили.

— А что, там какой-то особый дизайн или…

— Да нет, дизайн самый обыкновенный, дело не в этом. Жаль, вам было бы легче понять. А, впрочем, это не важно, поймете и так, когда все увидите.

— Что увижу?

Он странно на меня посмотрел. Встал, потом снова сел, явно на что-то решаясь, но никак не в силах решиться. Налил себе еще коньяку, залпом выпил, не торопясь закусил кружочком киви.

— Ну ладно. — Борис Сергеевич снова и на этот раз уже решительно поднялся, подошел к декоративной панели в стене, повозился с ней немного. Панель оказалась замаскированной дверцей сейфа. Набрал код, достал диск в пластиковом конверте и протянул его мне.

— Вот, посмотрите дома. Если вас заинтересует, позвоните, и мы договоримся о новой встрече.

— Что это? — Я понимала, что ему что-то от меня нужно, помимо интервью, но ожидала не этого. — Компромат на ваших конкурентов? — Борис Сергеевич моментально перестал мне нравиться.

— Ну что вы! — Он потянулся за диском, желая забрать его у меня — кажется, и я перестала ему нравиться. — Как вы могли подумать?

— Простите, — смутилась я. — Не хотела вас обидеть.

Он сел на свое место и снова выпил коньяка. Настроение и у него, и у меня окончательно испортилось.

Я откинула со лба челку и попыталась ему улыбнуться. Но улыбка вышла какой-то неискренней.

— Если бы у меня был другой выход! Если бы у меня было хоть немного времени… Но у меня нет ни того, ни другого. Поэтому мне придется довериться вам. Вслепую. Почти вслепую. — Слово «почти» он намеренно выделил, словно извиняясь за бестактность, и посмотрел на меня с откровенной тоской. — Я читал ваши статьи. И только на основании их сделал вывод, что вы толковый журналист и неплохой человек. Но ведь я могу и ошибаться. Здесь, на этом диске, содержится такая информация, что вам ничего не стоит… А впрочем, увидите сами. Если не захотите этим заниматься, я не обижусь, пойму, но… Все это очень страшно. Страшно и опасно.

— Для кого опасно? — спросила я, сгоняя со лба, как надоедливую муху, челку.

— Для всех. И потому у меня просьба. Вы должны обещать, что никому не расскажете до поры до времени о содержании диска. И о нашем разговоре тоже.

— Хорошо, обещаю. Я никому не скажу и не покажу…

— Вот-вот, главное — не показывайте. Посмотрите дома, и… еще одно. Пожалуйста, не делайте копий. Если вас все это заинтересует и вы решите взяться за журналистское расследование, просто позвоните мне, мы договоримся о встрече. Но по телефону, прошу, воздержитесь от любых комментариев.

— Договорились.

Я положила диск в сумку и направилась к выходу. Все это меня до крайности заинтриговало, но посмотреть диск возможность появилась только глубокой ночью. От Бориса Сергеевича я прямиком поехала в редакцию. Спешно писала интервью, потом доделывала статью о маньяке. Домой попала уже в начале двенадцатого. Хорошо еще, что Маша с мамой все лето живут на даче, хоть о ребенке беспокоиться не приходится.

Наскоро поужинав, я вставила диск в дисковод и приготовилась к просмотру, предвкушая сенсацию.

На диске было три видеосюжета, снятых в разное время. Первые два представляли собой скорее некий казус, а третий по-настоящему меня испугал. Но все три были объединены общей идеей — безумие. Немного передохнув, я вернулась к началу.

20 июля позапрошлого года. Летний жаркий день, ослепительно светит солнце, отражаясь в витрине магазина, в окнах домов, заливая всю улицу. Огромная очередь выстраивается возле палатки, торгующей женскими шубами и мужскими дубленками. От одного вида этого жаркого, душного меха мне становится дурно. Отросшая челка липнет ко лбу, все тело мое покрывается потом. И кому пришло в голову продавать столь зимний товар в такой невыносимо знойный день? Но люди, выстроившиеся в очередь, кажется, думают иначе. Им не терпится поскорее заполучить эти шубы. Женщины примеряют их прямо на летние платья, вертятся перед запотевшим от жарких тел зеркалом, нетерпеливо заполняют какие-то бланки и, совершенно счастливые, отходят от палатки. Мужчины хватают дубленки без всякой примерки… Но вот товар заканчивается. Люди приходят в отчаянье, начинается настоящая паника. Разочарованные покупатели готовы снести палатку. Внезапно безумие прекращается, словно нажали на кнопку. Люди смущенно переглядываются, не понимая, что это на них нашло, и спокойно расходятся.

Следующий сюжет был снят 12 августа того же года. Большой галантерейный магазин. В отделе зонтиков идет оживленная торговля. Пожилой мужчина пересчитывает деньги в своем кошельке и, удовлетворенный, становится в очередь. Его взгляд блуждает по витрине, в которой выставлены зонты. Но вдруг лицо его искажается яростью. Он расталкивает людей, стоящих в очереди впереди него, бросается к витрине, разбивает ее ударом кулака, выхватывает один из выставленных там зонтиков и в бешенстве ломает его.

Последний видеосюжет, так испугавший меня, был сделан совсем недавно. Пару дней назад у нас выступала одна известная рок-группа. Музыканты начинали в нашем городе, но очень быстро раскрутились и переехали в столицу. Родину свою они, однако, не забывали и время от времени заканчивали свой гастрольный тур у нас. Принимали группу всегда очень хорошо. Вот и в этот раз, несмотря на то, что выступали они на центральном стадионе, билеты достать было непросто. Я хотела пойти, да поздно спохватилась и попасть уже не смогла. Зато там побывал мой друг Федя Ривилис, ярый поклонник группы. Он даже захотел написать большую статью с множеством фотографий, но в конце концов ограничился лишь маленькой сухой заметкой. О том, что там произошло, не пожелал мне рассказать, замкнулся в себе и вообще после посещения концерта очень изменился. Об этом выступлении ходили разные слухи, но никакой конкретной информации почему-то получить оказалось невозможно. Молчали музыканты, молчали зрители, молчали даже органы правопорядка, которым пришлось вмешаться и утихомиривать публику. Я никак не могла понять почему, а теперь поняла. То, что там произошло, было настолько ужасно, что все участники событий поскорей постарались об этом забыть.

Все начиналось как обычно. Зрители — создавалось впечатление, что все они сплошные фанаты, — прекрасно принимали группу. Вот музыканты начали свою первую композицию — известный хит «Алмазный слон» — и публика просто зашлась от восторга. Затем последовала нежная лирическая песня «Заоблачная любовь» — наступила тишина, публика слушала в каком-то прямо-таки священном молчании. Но не успели музыканты исполнить песню до конца, как настроение зрителей резко изменилось. Восторг на лицах мгновенно сменяется выражением ненависти. Камера съезжает вниз, слышится негромкий удар, несколько секунд ничего рассмотреть невозможно. Потом изображение появляется вновь. Но то, что снимает камера, не поддается никакому объяснению. Разъяренная толпа людей устремляется к помосту, где выступают музыканты, в едином порыве их уничтожить, забить до смерти, растерзать. С разных концов стадиона появляются представители правопорядка. Но вместо того чтобы утихомирить публику, они тоже бросаются к помосту. Их лица, как и у зрителей, выражают одно лишь чувство — ненависть к музыкантам. Вот один из них выхватывает из кобуры пистолет и стреляет. Но пуля попадает не в музыканта, а в одного из зрителей, тот, раненый, падает. Толпа, словно не замечая, пробегает по нему.

Камера разворачивается, меняется ракурс. Пустые ряды, лишь один человек спокойно сидит на своем месте. Он наблюдает за обезумевшей толпой, лицо его абсолютно бесстрастно. Но вдруг, вероятно что-то почувствовав, он поворачивается к камере. Раздается добродушный и чем-то пугающий, неестественный какой-то, клокочущий смех. Но не этого человека, а, очевидно, того, кто снимает. Камера снова меняет ракурс. Толпа уже не бушует внизу, зрители, словно очнувшись, потихоньку возвращаются на свои места. Музыканты собирают разбросанные повсюду сломанные инструменты. К счастью, никто из них серьезно не пострадал.

Камера разворачивается на 180 градусов, в кадре появляется улыбающееся лицо мальчика лет 15–18. Впрочем, определить его возраст трудно — у мальчика явно выраженный синдром Дауна. Слышны шорох, шарканье и топот множества ног, людская разноголосица.

— Папа! — радостно кричит мальчик, и изображение гаснет.

Я опять перекрутила на начало, но просматривать в третий раз не стала, поняла, что с меня довольно, больше этого не выдержу. Вытащила диск, выключила компьютер и пошла спать. Ни думать, ни анализировать увиденное у меня просто не было сил. Завтра позвоню Кирюхину — сегодня все равно уже поздно, — а там будет видно, стану ли вообще этим заниматься.

Проснулась я около одиннадцати. С утра в редакцию мне было не нужно, весь материал сдала вчера вечером, поэтому и будильник ставить не стала. Не спеша приняла душ, выпила кофе, настроение было благодушно-расслабленное. Люблю такие утра, когда никуда не надо торопиться. И тут вспомнила вчерашние события: интервью с бизнесменом, диск, который он мне передал… Настроение сразу испортилось. Нужно звонить, нужно объясняться, отказываться или соглашаться продолжать работу. В первом случае предстоит неприятный разговор — отказывать человеку в подобной просьбе очень трудно. Во втором случае… да нет, не будет никакого второго случая, не возьмусь я за это дело. Ни за что не возьмусь! Разом утратив все свое благодушие, проклиная редактора, пославшего меня брать интервью, прельстившись высокой оплатой, и этого чертового бизнесмена, взвалившего на меня эту дикую информацию, потащилась в прихожую. В папке среди сведений о Борисе Сергеевиче Кирюхине, которую вчера мне вручил Главный, была и визитка бизнесмена с номерами телефонов.

Мобильный оказался недоступен. Обрадовавшись, — я не виновата, просто не смогла дозвониться, — для очистки совести набрала домашний. По этому номеру тоже долго не отвечали, но, когда я уже совсем воспрянула духом, трубку все-таки взяли. Ответил начальник охраны Кирюхина. Надеясь, что Бориса Сергеевича не окажется дома, я начала объяснять, кто я такая и почему мне нужен его хозяин (журналистка, брала вчера интервью, нужно уточнить кое-какие детали — грубое вранье, газету с интервью сегодня утром уже отпечатали). Но начальник охраны вдруг прервал мой утомительный поток объяснений.

— Борис Сергеевич погиб, — рубанул он без всякой подготовки, — вчера вечером, в автомобильной катастрофе. — И, не дав мне опомниться и начать задавать вопросы, повесил трубку.

Это кошмарное известие я переваривала долго. В голове вертелась глупая и совершенно эгоистическая фраза: что же мне теперь делать, он погиб, а мне-то что теперь делать? Ее сменила другая, не менее идиотская: во всем виноват коньяк, зря он пил вчера коньяк.

Я приказала себе перестать истерить, взять себя в руки и начать думать. Конечно, коньяк тут совсем ни при чем, а при чем диск, вернее, то, что на нем записано. Мне вспомнилась фраза Бориса Сергеевича: «Если бы у меня был другой выход… Если бы у меня было хоть немного времени… Но у меня нет ни того, ни другого». Оказалось, что времени у него было даже меньше, чем он думал. Он передал мне диск и в тот же вечер его убили — подстроили эту автокатастрофу. Ведь ее подстроили, в этом можно даже не сомневаться. И это значит, что мне тоже грозит опасность. А это, в свою очередь, означает, что и у меня нет времени и нет другого выхода, кроме как немедленно начать журналистское расследование, хочу я того или нет.

Я заварила себе крепкий кофе и позвонила Сане Шереметьеву, знакомому майору из пресс-службы. Прежде всего нужно было уточнить обстоятельства гибели Бориса Сергеевича. Он обещал помочь, договорились созвониться через час. Потом позвонила Главному, отпросилась с работы на весь сегодняшний день. Он был еще не в курсе того, что погиб Кирюхин, и стал неприлично убиваться, что вот, мол, интервью вышло, а человека нет уже в живых, но отпустил меня без проблем.

С большой кружкой кофе и телефоном я отправилась в комнату. Включила компьютер и, пересилив приступ тошноты, вставила диск. Первые два видеосюжета пересматривать не стала, а третий, с рок-концерта, прокрутила трижды, внимательно всматриваясь в каждую деталь. Оказалось, что вчера я очень многое пропустила. Прежде всего первая половина съемки и вторая (камера скользнула вниз, ударилась обо что-то, а потом резко поднялась вверх) отличаются по качеству и стилю. Очевидно, снимали два человека. Первый, поддавшийся всеобщему безумию, камеру бросил, а второй, на которого это безумие почему-то не распространилось, поднял и продолжил съемку. Но если первый снимал целенаправленно и как-то со знанием дела, то второй просто беспорядочно наводил объектив то на одно, то на другое, выхватывал кадры. Кроме того, вчера я не заметила в толпе безумствующих Бориса Сергеевича. А между тем в кадр он попадал трижды: первый раз сбоку — сбегает по лестнице с искаженным от ярости лицом, второй — со спины, в самом низу, у помоста с музыкантами, а третий — совсем близко к камере — черты лица почти до неузнаваемости расплылись. Просмотрев ролик в четвертый раз, я поняла, что он-то и был тем, кто снимал вначале. А вторым человеком был мальчик-даун. Судя по всему, его сын. Это Борису Сергеевичу он прокричал: «Папа!» — когда тот забрал у него камеру, случайно повернув ее на мальчика.

То, что произошло на этом концерте, объяснить было невозможно. Зрителями ни с того ни с сего овладело какое-то массовое безумие. Но распространилось оно не на всех. По крайней мере, два человека оказались ему не подвержены — сын Кирюхина и мужчина, спокойно наблюдающий за беснующейся толпой. Это так же не поддавалось объяснению.

Где-то я когда-то читала, что «Битлз» на одном из своих концертов использовали собачий свисток, и все окрестные псы прямо-таки взбесились. Может, и наша группа что-то такое придумала? Но зачем, ведь, кроме агрессии, направленной непосредственно на музыкантов, никакого эффекта не было? И почему это что-то не подействовало на этих двоих? Или не музыканты, а эти двое чем-то воздействовали на зрителей? Но чем? И как смогли себя обезопасить? Применили массовый гипноз? Трудно представить, чтобы ребенок с синдромом Дауна владел гипнозом. Да и этот мужчина на гипнотизера во время работы не был похож. Он просто наблюдал за толпой, лицо его было спокойным и каким-то изучающе бесстрастным. Он не радовался тому, что происходило, его не пугало всеобщее безумие, он наблюдал, словно со стороны, как наблюдает ученый за поведением подопытных крыс. Кто он такой? И какова роль в этом сына Кирюхина? Что имел в виду Кирюхин, когда передал мне диск? И кто был виноват в его смерти? Тот, кто и устроил этот кошмар на концерте? Один из этих двоих? Но не собственный же сын, к тому же страдающий такой болезнью, подстроил автокатастрофу? По-моему, это нереально. Значит, второй — Наблюдатель? Но может быть, его смерть совсем не связана с тем, что произошло во время концерта?

Я чуть не упустила из виду одну вещь. Воздействию не подверглись не только эти двое, но и рок-группа. Агрессия публики была направлена на музыкантов, но сами они оставались психически адекватными. Музыканты были испуганы, растеряны, не понимали, что происходит — реакция вполне естественная. Но на публику ведь они не бросились. И кстати, публика тоже не стала драться между собой. Значит, если действительно было применено какое-то воздействие, оно было направлено только против группы. Зачем? Чтобы ее уничтожить? Но почему тогда дело не было доведено до конца — к счастью, конечно, но все же это странно?

Одни вопросы и никаких ответов. И не с кем посоветоваться. В милицию с этим не пойдешь, даже своему знакомому майору Сане я не смогу довериться. Одно дело — узнать у него обстоятельства смерти погибшего бизнесмена, совсем другое дело — показать этот диск.

Зазвонил телефон. Я думала, что это Саня, легок на помине, а оказалось, звонил Федя, мой лучший друг. Мне вдруг сразу стало легко и спокойно. На этого человека я могу положиться в любом случае. Я решила попросить у него помощи. Но, конечно, ни показывать диск, ни рассказывать о своем разговоре с Борисом Сергеевичем, я Феде не стану. И не потому, что не доверяю ему, а исключительно чтобы уберечь его от опасности. Он был на этом концерте, я попрошу его рассказать, что же там произошло на самом деле. Понимаю, что ему не то что говорить, вспоминать об этом не хочется, но если он поймет, что это для меня действительно важно, не откажет. И к тому же Федя может мне реально помочь еще в одном деле: он классный компьютерщик и тайный хакер — настолько тайный, что об этой стороне его жизни никто, кроме меня, не знает. Да и я обнаружила это недавно, и то совершенно случайно. Федя человек довольно замкнутый, ни о своих достижениях, ни о своих неудачах распространяться не любит.

— Ты сможешь ко мне сегодня приехать? — спросила я, прерывая свои размышления и Федину болтовню — он рассказывал о том, что их директор собирается открыть конную школу.

— Конечно, — с какой-то радостной готовностью согласился Федя. — У меня в летнем кружке последнее занятие, как только закончится, сразу приеду.

Значит, в моем распоряжении примерно час. От школы, где работает Федя, до моего дома две трамвайные остановки. За это время хорошо бы переговорить с Саней и подготовить материал Федору. Прежде всего вырезать кадр, где лицо Наблюдателя наиболее четко видно, а место действия, наоборот, плохо просматривается — я не хотела, чтобы Федя связал этого человека с событиями на рок-концерте. От Федора мне нужно было, чтобы он пробил личность этого человека.

С «фотографией» Наблюдателя я провозилась дольше, чем ожидала. Подходящего кадра не было: либо лицо видно недостаточно четко, либо стадион хорошо просматривается. В конце концов пришлось наложить другой фон. Наблюдатель расположился на скамейке в парке. Теперь связать его с теми жуткими событиями было невозможно. Просто отдыхает человек и наблюдает за кем-то, кто не попал в кадр: может быть, за играющими детьми, может, за любимой девушкой, которая спешит к нему на свидание. В этой новой обстановке взгляд его словно изменился, подобрел, приобрел другое значение. Он мне стал даже симпатичен. И чем дольше я всматривалась в его лицо, тем больше он мне начинал нравиться. Я представила себя на месте той девушки, что спешит к нему. Невольным движением поправила волосы, подумала, что все-таки стоит выбрать время и сходить подстричься. И не знаю, что бы еще навоображала, но тут, к счастью, снова зазвонил телефон и отвлек меня от глупых фантазий.

Это был Саня Шереметьев. Я стряхнула с себя нелепое наваждение и ответила на его деловое приветствие так же по-деловому. У Сани была одна немного смешная особенность: излагал события он так, словно они были написаны на бумаге. При этом говорил каким-то монотонно-нудным голосом, таким обычно скучающий учитель диктует скучающему классу скучный диктант.

— Смерть бизнесмена не вызвала у правоохранительных органов никаких вопросов, — делился информацией Саня. — Даже дела заводить не стали. Обычная авария, несчастный случай, никакого криминала. Борис Сергеевич Кирюхин вчера, впрочем, как каждый вечер, поехал навестить сына. Петя Кирюхин два раза в год проходит курс лечения в реабилитационном центре «Солнышко» для детей с синдромом Дауна. На повороте с основной трассы к центру, машина врезалась в бетонный столб. Свидетелей аварии нет, но и так все ясно: водитель не справился с управлением. В крови Кирюхина обнаружен алкоголь…

— Да, — перебила я Саню, — Борис Сергеевич пил коньяк. Так, может быть, в этом все дело? — У меня снова родилась надежда, что виновен коньяк, а диск ни при чем, но Саня задушил ее в самом зародыше.

— За рулем был его шофер, абсолютно трезвый. Он тоже погиб.

— Понятно, — упавшим голосом пробормотала я — не знаю почему, смерть шофера меня очень расстроила, чуть ли не больше, чем смерть Бориса Сергеевича, хотя водителя я в глаза не видела. — Слушай, а ты уверен, что здесь нет криминала?

— Я не был на месте аварии, поэтому ни в чем не могу быть уверен, но согласно протоколу с места происшествия… — снова занудил Саня, но мне пришлось его прервать, потому что в дверь позвонили.

— Ладно, спасибо, я все поняла.

Быстро попрощавшись, я повесила трубку.

Федя принес набор пирожных в красивой подарочной коробке. Мы сели пить чай, но тут вдруг выяснилось, что мой бедный друг умирает от голода. Я разогрела вчерашние котлеты, нарезала салат. Пока я готовила этот немудреный обед, Федя опять стал рассказывать о том, как их директор решил организовать конную школу.

— Место просто шикарное, правда, далековато от города. Это совсем рядом с вашей дачей. Но зато там все есть: конюшни, административный корпус. Конечно, предстоит большой ремонт — все это находится в плачевном состоянии, но мы справимся. Общими, так сказать, силами. Организуем старшеклассников, родителей. Дети просто в восторге, готовы работать все лето. Все горят, все полны энтузиазма.

Я с улыбкой смотрела на Федю. В этот момент он сам был похож на ребенка. Мне вдруг представилось, что это мой сын, вернувшийся из школы, — я кормлю его обедом, а он рассказывает о своих детских планах. Он вообще был каким-то маленьким, ненамного старше моей шестилетней Машки. Хотя мы с ним почти ровесники.

— А где вы возьмете лошадей? — спросила я, продолжая улыбаться материнской улыбкой.

— Спонсоры обещали подарить двух жеребят — мальчика и девочку.

— Этого недостаточно для конной школы. И потом, пока они еще вырастут.

— Главное начать, — не согласился с моим пессимизмом Федя. — Найдем еще спонсоров, да и родители некоторых наших учеников очень небедные люди.

Я поставила перед Федей салат и котлеты.

— У этих небедных родителей наверняка совсем другие планы на то, как потратить свои денежки.

— Мы их заставим эти планы пересмотреть, — Федя довольно рассмеялся и воткнул вилку в котлету. Он и за столом вел себя совсем как ребенок. — Их собственных отпрысков на них натравим, — добавил он уже с набитым ртом.

Я не удержалась и погладила его по голове.

— А еще мы рассчитываем на вашу газету. То есть я рассчитываю. На тебя. Тисни заметку о наших прекрасных начинаниях.

— Вообще-то это не мой профиль. Ладно, посмотрим. Кстати, к слову о газете. Я сейчас пишу одну статью о немотивированной агрессии подростков, — начала я сочинять на ходу, подступаясь к разговору о концерте. Федор настороженно на меня посмотрел.

— Но ведь это тоже не твой профиль. Подростковая тема? — Он с сомнением покачал головой.

— Ну… почему? Все близко. «Из подростков созидаются поколения», — с натянутым смешком, процитировала я. — В общем, пока собираю материал. Ты сам недавно стал свидетелем массовой агрессии. Так вот, ты не мог бы рассказать о том концерте…

Я даже не успела закончить фразу, он вдруг бросил вилку, оттолкнул от себя тарелку и выскочил из-за стола. Удивившись такой бурной реакции, я немного задержалась на кухне, чтобы дать ему время прийти в себя, и только потом пошла за ним. В большой комнате Федора не оказалось, в моей тоже. Обнаружился он в детской. Федя сидел, слегка покачиваясь, на маленьком диванчике, обхватив двумя руками Машкиного мехового гнома. Он был так похож на несправедливо обиженного ребенка, а еще больше на этого гнома, что я, не удержалась от смеха.

— Феденька, пойдем пить чай, — позвала я его. — Хватит дуться. Не хочешь рассказывать про концерт, не надо. Хотя мне это могло очень помочь.

— Ты не понимаешь! Ты ничего не понимаешь! — выкрикнул он с какой-то невыносимой тоской. — Я не хочу, я не могу. И писать об этом не надо!

— Хорошо, не буду. Да я ведь об этом и не собиралась. Подростковая агрессия…

— Там были не подростки! Вернее, не только подростки. Там были разные люди. И я… Нет, ты не сможешь этого понять!

Он еще долго не мог успокоиться. Я уже жалела, что вообще завела разговор о концерте. Из Машкиной комнаты я его вызволяла, наверное, час. А потом еще, по крайней мере, полчаса уговаривала забыть, проехать, наплевать и успокоиться. Пришлось даже прибегнуть к его новому коньку — конной школе, вместе помечтать о том, как там будет здорово, когда все обустроится. И только когда мы окончательно помирились, смогла подступиться с фотографией Наблюдателя.

Непонятно почему, у него опять испортилось настроение. Федор долго, дотошно выспрашивал, зачем мне понадобилось выяснять его личность и не имеет ли этот человек какого-то отношения ко мне лично.

— Ну какое он может иметь ко мне отношение, Феденька? — устав от перемен его настроения, спросила я.

— Ну, не знаю. Может, у вас роман. Может, ты собираешься за него замуж.

— В таком случае я и так бы о нем все знала. Нет. Замуж я за него не собираюсь.

— Бывают разные случаи, — упрямо бурчал Федор. — Может, ты влюбилась, а у него темное прошлое, вот ты и не знаешь, продолжать отношения или нет.

— Влюбилась? Темное прошлое? Ну, что ты выдумываешь? Он мне нужен исключительно по работе. Начинаю журналистское расследование, — я решила подпустить немного правды — чистая ложь у меня плохо получалась. — Вчера я брала интервью у одного бизнесмена, Кирюхина, слышал о таком?

— Откуда? — хмуро спросил Федя. — Не знаю я никаких бизнесменов. И знать не хочу! — совсем уж мрачно добавил он.

— Так вот. Вчера я брала у него интервью, а сегодня узнала, что он погиб. Через пару часов после нашего разговора. В автомобильной катастрофе. Я думаю, что этот человек может быть причастен к гибели бизнесмена.

Федя долго молчал, переваривая мои объяснения.

— Ладно, — наконец проговорил он, сграбастав со стола распечатку со снимком, — пробью я тебе этого.

Федя позвонил вечером. За это время я успела побывать на месте аварии, съездить в реабилитационный центр, познакомиться с сыном Бориса Сергеевича, Петей. Мальчик ничего не знал о смерти отца, и наладить контакт с ним оказалось на удивление легко. Я даже не ожидала! Говорил он очень хорошо для ребенка с таким диагнозом, немного картаво, но вполне связно. Петя поведал, что мечтает стать режиссером и музыкантом, любит снимать на камеру разные сюжеты и играет на флейте. И микрофильмы и игру он тут же и продемонстрировал. Вообще, Петя произвел на меня самое светлое впечатление, и я устыдилась своих глупых мыслей и нелепых предположений относительно этого мальчика. Нет, никак он не мог быть причастен к тем событиям на стадионе во время концерта. И, уж тем более, к смерти своего отца.

— Привет! — весело поздоровался Федя — от его дурного настроения не осталось и следа. — Я сделал то, что ты просила.

— И что?

— Ничего! — Федя совсем развеселился. — Его нет ни в паспортной, ни в милицейской базе. Его нигде нет!

— То есть как это? — удивилась я, совсем не разделяя радости Федора.

— А так! Человека с таким лицом нет ни в одной базе. Его попросту не существует.

— Не может его не существовать. Если есть фотография…

— Фотография существует, а его нет! — Федя жизнерадостно рассмеялся. — Может, он результат фотошопа, может, плод твоей мечты, может, просто человек-призрак. Не знаю, тебе виднее. Это ведь была шутка, да?

— Да, — согласилась я, понимая, что Федя помочь здесь ничем не может. — Просто хотела проверить, какой ты хакер.

— Я так и понял.

За эту «шутку» Федя совсем на меня не обиделся. Наоборот, мы попрощались, окончательно помирившись. А через несколько дней я встретила на улице этого несуществующего человека, призрак, результат фантазии. Я выходила из торгового центра, нагруженная покупками — был вечер пятницы, наутро я собиралась поехать на дачу к своим. Так, с пакетами в обеих руках, я двинулась за ним по улице, не представляя, что делать дальше: окликнуть, заговорить, проследить до дома?

Шли мы довольно долго. В конце концов оказались в каком-то совершенно безлюдном районе. Начало стремительно темнеть. Я чувствовала себя полной дурой, руки оттягивали тяжелые пакеты. Он шел, не оглядываясь, но мне почему-то стало казаться, что этот человек знает, что я за ним иду, знает, кто я такая, и заманивает в ловушку. Но я не повернула назад, а продолжала упрямо за ним идти. Совсем стемнело, фонари в этой части города почему-то не горели, и не светились окна домов. С большим трудом мне удалось рассмотреть название улицы, по которой мы шли. Но вот Наблюдатель, этот несуществующий в реальности человек-призрак, остановился у подъезда одного из домов. Дверь скрипнула, еле слышно, и он вошел внутрь. Проклиная себя за идиотское безрассудство, я посмотрела на номер дома и нырнула в кромешную темноту вслед за ним.