Авантюристы. Книга 6

Николай Захаров, 2019

Повествованием охвачены события века 20-го, /ЛИХОГО/для нашего ОТЕЧЕСТВА, и не менее /ЛИХИХ/ предыдущих и последующих веков. Все совпадения имен персонажей с реально жившими и живущими людьми – совершенно случайны. Продолжение книги "Жулики". Содержит нецензурную брань.

Глава 5

Сожрать свой рисунок Адольф не успел. Жевал не энергично, имитируя процесс и радостно заблестел рыбьими глазами, увидев жандармов.

— Господа, подтвердите, что я не убегал, а спешил. Мне не верят. Вы ведь меня отпустили. Подтвердите, господа, — воззвал он к ним, вытягивая шею.

— Да. Пусть проваливает, — кивнул Михаил и двое дюжих полицая, с разочарованными выражениями на одинаково квадратных лицах, прекратили выкручивать руки Гитлеру, а третий — дежурный, отшвырнул недоеденный Адольфом клок бумаги. Будущий фюрер, схватил мольберт, скамьи и выскочил из участка полицейского так быстро, что никто не успел сказать слова.

— Ловок шельма, — удивился его проворству дежурный инспектор. — Неужто три ведра выпил?

— Полведра хватило. Все выложил и подписал обязательство сотрудничать с нами. Теперь это наш агент.

— Какой хороший метод, — пробормотал инспектор. — А главное — дешевый. Жаль шланга у нас такого нет. Затычку-то без проблем, а со шлангом… — инспектор озадаченно чесал в затылке.

— Извините, но свой реквизит презентовать не можем. Самим позарез нужен. Террористов развелось, как собак нерезаных. Эта «Млада Босния» всех на уши поставила. Что за народ эти сербы? Вечно они всем недовольны. Автономию им предоставили, а они негодяи наследника престола средь бела дня укокошили. Читал я ихние прокламации. Полная ахинея. Требуют, чтобы Сербия стала самостоятельным государством, со своим правительством, гербом, гимном, флагом и чтобы язык государственный был сербский. Дикари. Австрийская армия и немецкий язык их видишь ли не устраивают, — Сергей так разорался на весь участок, размахивая шлангом, что жизнь в нем «разноплановая» замерла и народ замер, надеясь услышать от жандарма что-нибудь пикантное или щекочущее нервы. И тот не разочаровал слушателей, заорав еще громче.

— В правительстве предатель на предателе, 28-го июля приказано обстрел начать Белграда из тяжелых орудий и за две недели до этого, вся Вена об этом уже знает. И что налоги опять на экспорт поднимут, и что из-за этого цены скакнут до небес на продукты и товары первой необходимости. На рынок заходить страшно. А что завтра мобилизацию объявят и всех резервистов загребут и забреют, тоже тайна «полишинеля». Разве так войну начинают с враждебным государством? Нормальные правительства, которые без предателей, заранее мобилизацию проводят. За год до войны, а чтобы солдатики дурью целый год не маялись, на общественных работах их используют. Как в России, например. У них казачество всегда готово выступить, а пока войны нет, пашет и сеет. Там, правда, тоже к нашей радости предатели в правительстве, поэтому мы знаем, что казаки уже вспахали, отсеялись и двигаются в нашу сторону. Вот какой идиот начинает воевать в середине лета? Весной нужно начинать, во время посевной. Дороги просохли и вперед. Правильно я говорю, господин инспектор? — инспектор, стоящий с открытым ртом, кивнул, соглашаясь, прикидывая, где бы прикупить впрок продуктов и сколько денег у него есть для этого. У остальных присутствующих так же эта мысль мелькала в извилинах и когда два жандармских майора вышли из участка, то следом за ними рванула и вся толпа, бросив все самые неотложные дела. Дела эти только называются так, пока не появляются более неотложные. И, похоже, что одно такое — весьма не отложное, появилось у всех сразу. Дежурный, который покинуть свой пост не мог, крутил в совершенно опустевшем участке ручку телефона и орал, синея от натуги.

— Ильза, бросай все дела, беги покупать продукты, пока цены не подскочили до небес. Цены, говорю, подскочат на продукты до небес. Война с Сербией и Россией через две недели. Война говорю. ВОЙНА! — Дежурный так орал, что Ильза, наверняка услыхала его и без телефона. Ну а уж телефонистки тем более. В результате, через пять минут Вена осталась без телефонной связи, а еще через пару часов цены действительно взлетели до небес.

Оказав всем жителям Вены услугу совершенно бескорыстно, Сергей ехал на вороной масти Верке — «Трояне» и с удовольствием наблюдал, как от полицейского участка, как от эпицентра, расходятся волны информации, заставляя горожан ускорять шаги и даже бежать. «Весьма неотложное дело» распространялось со скоростью урагана, повергая в шок лавочников, дремавших с утра в своих лавках и вдруг получивших перед прилавками толпы покупателей.

На Шиллерплац эта волна дала сбой, обогнув по периметру с двух сторон и понеслась дальше, набирая силу. А по площади дефилировали барышни с зонтами и кавалеры с тросточками. Художники расселись там и сям, предлагая свои услуги и цветочницы предлагали букетики цветов, окликая мимо проходящих кавалеров: — Купите барышне цветы, господин. Одна крона всего. Совершенно свежие.

Михаил окинул площадь взглядом, разыскивая берет Адольфа и удивился, когда обнаружил его, окруженного толпой желающих заказать портрет. Буквально очередь выстроилась. Конкуренты с завистью косились в его сторону, но нагадить сейчас не могли ни чем. Всего их было с десяток и все они зазывали желающих, но горожане почему-то предпочитали занять очередь к Адольфу. А тот рисовал со скоростью робота, собирая плату и сунув очередному клиенту рисунок, принимался за следующий.

— Что за чудеса? Смотри, — Михаил мотнул головой в сторону «елозящего по бумаге» Гитлера.

— Действительно чудеса. Ну-ка, Филя, слетай, взгляни в чем там дело, — Сергей проводил взглядом «Трояна», который облетев Адольфа и очередь к нему, вернулся назад и доложил:

— Этот прохвост вывесил плакат. — «Помогите художнику — жертве полицейского произвола!»

— «Жертва произвола», значит, — усмехнулся Сергей. — А вон, кстати, и те, чей он «жертва». Сейчас они объяснят ему, как он был не прав эдакое вывешивая, — но Сергей недооценил будущего фюрера и его организаторские способности. Четверо мальчишек, нанятые им, бдительно прикрывали нанимателя со всех сторон. И вовремя предупреждали о приближении блюстителей порядка. Плакатик с наглым текстом, тут же убирался и Адольф улыбаясь, приподнимал берет, приветствуя блюстителей и веселя публику. Полицейский патруль удалялся и крамольный плакат возвращался на свое место, веселя публику еще больше.

— Точно прохвост. На билет до Мюнхена наверняка уже «наелозил», вон как народ сочувствует «жертве произвола». Может и нам у него на память рисунки заказать»

— Тебе же"противно в руки брать и вроде как его глазами на мир смотреть будешь»?

— Интересно взглянуть на себя глазами Адольфа, — загорелся Сергей. — Пошли очередь занимать. Хотя нас он, может быть, по старой памяти без очереди примет. Как думаешь?

— А народ? Неудобно, там вон и дамы стоят. На фига тебе это нужно? Мне его рожа заплывшая уже до смерти надоела.

— Филя, рожу Адольфа зафиксировал? — Сергей постучал легонько пальцем по рукаву мундира.

— Так точно. И вчера и сегодня, — чирикнул «Троян», не вылезая.

— Слышал? Будешь дома кинохронику смотреть. Адольф скачущий верхом на дилижансе, Адольф в наручниках и Адольф в берете, и только нас там нет. Филя, марш вон на тот памятник мужику и снимешь «киноопупею» про нас и фюрера.

— Это Шиллеру монумент благодарные потомки возвели. Всей Веной собирали средства. Деревня.

— Знаю, что из деревни. Хороший памятник, удобный. Филя, вперед, — Филя выпорхнул и через несколько секунд уже занял удобную позицию.

Подъехав к «жертве произвола» и спешившись, «жандармы» поймали его с поличным. Зевнул мальчишка, не успев предупредить и Сергей громко прочел надпись, висящую на мольберте»

— «Помогите художнику — жертве полицейского произвола». Непременно поможем, — пообещал он заскучавшему сразу Адольфу. — Всех пересажаем. Ишь моду взяли невинных художников обижать. Кто последний, господа?

Господа засуетились, будто им предложили вывернуть для досмотра карманы и сумочки.

— Мы вас вне очереди пропустим, господа жандармы, — решился один из желающих помочь «жертве».

Господин этот в котелке, высказал общее чаяние, поскорее избавиться от подозрительно-учтивых жандармов, да еще конных. — Вы ведь на службе, господа, а нам спешить некуда.

— Спасибо, господа, за понимание. Служба наша и опасна, и трудна, и на первый взгляд как будто не видна. Давай, «жертва», вместе с лошадьми, да постарательнее, — Сергей взял Верку под уздцы и вытянувшись по стойке смирно, сделал «морду кирпичом». Верка покосилась на него, потом на Михаила, вставшего рядом с Леркой и тоже закаменевшего, вздохнула и послушно уставилась тупо, не мигая на Адольфа. Взгляд лошадиный Адольфу не нравился и он нервничал, делая первые штрихи. Начав выписывать именно сначала эту мерзкую кобылу. Однако руки привычно «елозили», а заплывшие глаза выискивали нужные рельефы. На все про все ушло пять минут.

— Готово, господа, — Гитлер сунул Сергею лист ватмана.

— Сколько с нас? — Сергей рассматривал рисунок, а через его плечо заглядывала Верка и возмущенно фыркала ему в ухо.

— Ну что вы, господа, — это презент, — Гитлер расплылся в угодливой улыбке, но публике все же подмигнуть при этом успел. Вот, мол, я каков.

— Сколько берет «жертва» за рисунок? — спросил Сергей у ближайшего, «сочувствующего».

— Пять крон, господин жандарм, — поспешно ответил молодой парнишка, видимо из «оцепления» прибежавший.

— Получи, жертва аборта, — Сергей сунул в руку Адольфа деньги и вскочив в седло, приложил руку к козырьку. — Смотрите, не перегрейтесь на солнышке, молодой человек. Вам, с вашим букетом хворей, следует больше пить жидкости. Вода дождевая, говорят, очень полезна. Честь имею.

Отъехав метров на пятьдесят Сергей сунул рисунок Михаилу:

— Полюбуйся, чего изобразил.

Михаил взял рисунок и расхохотался.

— Ну и зверюга. С такой рожей только в СС служить. Повесь дома на стенку. А Верка-то, как получилась здорово, смотри, Вер, — Михаил сунул рисунок под нос «Трояну». И Верка, оглянувшись по сторонам, прошипела:

— Да видела уже. Совсем не похоже получилось. Глазомер у него плохой. Соразмерности нет. И левый глаз у него косит слегка.

— Тебе бы по сенсорам пару раз врезать, как ему вчера, так они у тебя вообще бы в разные стороны разъехались, — заступился Михаил за Адольфа.

— Да у него с рождения легкий астигматизм левого глаза. Мама Клара наверное уронила головкой вниз, — прошипела Верка. — А, сенсоры у меня прямой удар силой пятьсот кило выдерживают, и если функционировать прекращают, то я перехожу на резервные, а основные утилизируются и впоследствии подлежат замене.

— Вот новости! И сколько у тебя резервных?

— Пять, — прошипела Верка.

— Ну да. Зачем спрашивал? Мог бы и сам сообразить. А вот я совсем не похож. Морда, как у гусака, вытянутая. Точно астигматизм у фюрера.

— Да ты лучше всех получился у него, хоть немного похож, если приглядеться. Больше всех Лерке не повезло один глаз нарисовал больше другого раза в два. Смотри, Лер, — Сергей взял рисунок у Михаила и сунул Лерке на обозрение. Лерка рисунок внимательно изучила и заявила, тоже шепотом:

— Правильно все. Я так и смотрела на него. Один глаз прищурила, а второй вытаращила.

— Зачем? Что за кривляния? — удивился Михаил.

— Ну так, нормальную себя, я всегда могу в файлах Веркиных увидеть, а это вроде шаржа пусть будет, — Лерка заливисто заржала, перепугав насмерть топчущегося у мольберта без работы коллегу Адольфа. Художник, в непременном берете, от неожиданности отскочил в сторону и присел, закрыв голову руками. Пришлось извиняться перед ним и чтобы утешить, снова минут десять попозировать.

Художник — мужчина уже в возрасте, с печальными глазами и впалыми щеками, принялся за работу, извинения приняв и выполнив карандашный рисунок, с поклоном протянул его жандармам.

— Вот такие мы его глазами. Каждый художник видит мир по-своему. У Адольфа мир жесток и люди в нем звери. А вот у этого мастера мир печален и люди в нем — кандидаты в покойники. Плакать хочется, глядя на этих двух унылых жандармов и чахоточных лошадей, — Сергей расчувствовался и сунул художнику пачку кредитных казначейских, как на них пишут, билетов.

— Купи, парень, себе, продуктов. Цены нынче поднимутся необычайно, поэтому трать все. Завтра с ними можно будет только в сортир сходить.

— Да что вы говорите? — закручинился художник.

— Война через пару недель с Сербией начнется и с Россией естественно. Так что если возраст призывной, вали парень в Швейцарию. Всеобщую мобилизацию вот-вот объявят, а у тебя талант явно, как фамилия?

— Ланда Франц, господин майор, — представился художник бульварный.

— Где-то я уже слышал эту фамилию, — наморщил лоб Сергей. — Хуберт Ланда не родственник ли ваш будет?

— Брат, — подтвердил родство Франц. — Он у нас профессор.

— Что же вы, брат профессора и как студент на портретах бульварных перебиваетесь?

— Семья большая, господин майор. И вообще я люблю быть на людях. А тут мое любимое место. Пока нет желающих, пишу свое, — улыбнулся печально Франц.

— Взглянуть позволите?

— Сделайте одолжение, — Франц развернул мольберт с акварельным рисунком. — Только начал…

Михаил, Сергей и два «Трояна» принялись рассматривать работу, на которой уже вполне можно было узнать памятник Шиллеру, размытый потоками дождя и спешащих людей, явно спасающихся от ливня.

— Фантазия вот такая, господа. Вспомнилось отчего-то. Мазня конечно…

— Ничего себе мазня. А что это у вас настроение похоронное? Сами-то вы, судя по мимике лица, человек жизнерадостный, а эти морщинки совсем свежие? — Михаил, пользуясь служебным положением, «учинил допрос» художнику.

— Сынок три дня назад умер. Похоронили, вот и печаль, господин майор. Младшенький. У меня их семеро было. Теперь шестеро осталось. Макс.

— Примите наши соболезнования, Франц, и извините за жандармскую бесцеремонность. Вам тем более нужно увозить семью. Война грядет страшная, голодная. Уезжайте.

— Да на какие средства, господа? Мы и здесь-то, на Родине, живем трудно, а кому мы беженцы нужны будем в чужой стране? Даже если и выберемся. Сейчас многие побегут и все будет в три дорого.

— Побегут недели через две, а пока про войну и что она будет долгой мало кто знает. «Ура!» — будут кричать первый месяц, в патриотическом порыве. Так что цены не очень сильно подскочат, а в Швейцарии практически не изменятся. Так что Швейцарский франк сейчас самая устойчивая валюта в мире и в ближайшие сто лет тоже.

— Радостно за швейцарцев, — улыбнулся печально Франц Ланда.

— Мы можем купить у вас эту акварель? — поинтересовался Михаил.

— Можете, но она не закончена, господа.

— В ее незаконченности есть некая изысканность и гениальность. Она заставляет думать. Картинам, я заметил, иногда вредит законченность. Они становятся похожи на хорошо отполированные гробы. Красиво и… тягостно на них смотреть. А это произведение мне нравится. Поставьте автограф, господин Ланда. Я возьму ее такой, какая она есть, — Михаил протянул художнику пачку кредиток. — Это швейцарские франки. Здесь пятьдесят тысяч. Уверяю вас, что я не в убытке. Эта «мазня», как вы выразились, стоит гораздо дороже и через лет пятьдесят, «уйдет» на аукционе в «Сотби» за миллион.

Франц растерянно взял в руки пачку денег и спросил тихо: — Вы кто?

— Сейчас жандармы, увы. Выезжайте немедленно с семьей. Подумайте о детях, Франц. По прибытии в Швейцарию, обратитесь в любое отделение банка Национального, в любом городе, вот вам номер счета, — Михаил задумался на несколько секунд и вынув из кармана мундира белый, пустой прямоугольник конверта, написал карандашом номер счета.

— Это пенсионный счет. Вам будет выплачиваться некоторая сумма, вполне достаточная для семьи из восьми человек, от Всемирного фонда поддержки деятелей искусства. Не помню как он там называется полностью. Узнаете на месте. Честь имею, — Михаил вскочил в седло. — Счастливо добраться до Швейцарии. И поспешите, пока еще мир в Европе.

Жандармы уехали, оставив Франца стоящим с деньгами в руках. Он так растерялся и разволновался, что в ответ не смог выговорить ни слова. Ком подступил к горлу и слезы выступили на глазах. Спрятав деньги в карман, он прошептал едва слышно: — Спасибо, добрые люди, — и воробей, сидящий на его мольберте, взявшийся неизвестно откуда, встрепенулся, зачирикав так задорно, что Франц не выдержал и расхохотался весело. А птаха, совершенно не испугавшись его хохота, перескочила вдруг ему на плечо и скосив бусинки глаз, зачирикала снова, приводя Франца в изумление и детский восторг. Художник боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть воробышка и стоял, почти не дыша. Воробей клюнул его легонько в ушную раковину и сорвавшись с плеча, исчез в июльском синем небе.

— Господи, — прошептал Франц, — если это не чудо, тогда что чудо?