Бурундук – хозяин тайги

Николай Горнов, 2004

«…Бело-зеленая занавесь взорвалась снежным облаком. Андрей поморщился. Он хотел сказать о необходимости беречь патроны, но не успел – увидел, как из глубины снежной взвеси стремительно вырвался огромный зверь. Кукиш не растерялся. Невероятным, почти цирковым кульбитом, он отскочил под носом бурундука и, бросив ружье, на четвереньках проложил в сугробе «дорогу жизни». Бурундук, не ожидая от жертвы такой прыти, по инерции проскочил далеко вперед и, пытаясь развернуться, подскользнулся на ледяной плешке. Андрею казалось, что это происходит не с ним. Будто смотришь старое, черно-белое кино в деревенском клубе, где картинка на экране то идет полосами, то дергается, как паралитик. Он даже не осознал, как в руках оказалась «драгуновка». Грохнул выстрел. Бурундук с рёвом присел на задние лапы и бросился на второго охотника. Приклад привычно уперся в плечо. На ладони холодная тяжесть цевья. Выстрел. Еще выстрел. И еще…»

2.

Особенно я любил слушать Михеича. Старый охотник не только знал много таежных баек, но и умел занимательно их рассказывать. Бывало, после утомительного дневного перехода уже и ног не чувствуешь, а ему хоть бы что. Подсядет к нашему костру, неторопливо свернет цигарку, смачно поплевывая на газетный лоскуток, и хитро улыбнется в бороду.

— Оно, конечно, вам видней, — начинал он, усаживаясь поудобней. — Вы здесь все прохвессора. Однако, бурундук — зверь неразборчивый. Ему что прохвессор, что тунгус — все едино. Был у меня дружок когда-то. Еголды его звали. Он у тунгусов навроде дохтура был…

Рассказчик Михеич прирожденный. Неплохо разбирался в обычаях и фольклоре местных жителей. Я, например, всегда с удовольствием слушал все истории о Цаган Эбуген. Так тунгусские охотники уважительно называют бурундука. Точный перевод этого слова я дать затрудняюсь, но что-то вроде «дух великого воина, живущего под землей». Правда, ко многому в этих рассказах я относился с недоверием. Бурундуки действительно сильны, хитры, многочисленны, но я не склонен преувеличивать опасность. За все время нашей экспедиции мы лишь раз столкнулись с бурундучьим прайдом. В это время года бурундуки не агрессивны и мы благополучно разминулись.

(«В погоне за тунгусским метеоритом», мемуары академика Зуенко; М: «Воениздат», 1949 г.)

— Ну, в общем, ты понял? — с нажимом произнес Федор Семенович и хрустнул пальцами.

Андрей угрюмо кивнул. Зря он пошел к Главному. Мог бы и сам догадаться. Вместе с тремя законными выходными в ноябре бывает демонстрация. Трудящиеся города Калачинска в едином порыве будут выражать солидарность трудящимся всего остального мира. А он, как самый молодой сотрудник газеты «Рабочая трибуна», никак не может пропустить ответственное мероприятие.

Тусклые лампы освещали пустые и гулкие коридоры редакции. Анжела — экзальтированная дамочка двадцати восьми лет — уже сложила сумочку и докрашивала губы.

— Можешь не рассказывать, я и так знаю.

Андрей простуженно шмыгнул носом. Столбик термометра уже неделю не поднимался выше 15 градусов мороза.

— Ты идешь? — Она игриво стрельнула глазками.

Он отрицательно мотнул головой. Редакционная общественность и так уже обсуждала перспективы развития их отношений. Маленькая, острозубая, радикально обесцвеченная Анжела не вызывала у него никаких чувств, кроме раздражения. «Ах, вчера собрался весь бо-о-мо-о-онд!»

— Не хочешь, не надо, — она демонстративно брякнула сумочкой об стол. — Кстати, не забудь посмотреть доску приказов. У шефа есть традиция назначать новичков дежурным на праздничные дни.

Стук ее каблучков постепенно затих. Андрей с тоской взглянул в окно. Темно, холодно, противно. В общежитие идти не хотелось. Маленькую угловую комнату на две койки он возненавидел с первого дня. Примерно на неделю позже он возненавидел город Калачинск, а с ним всю редакцию «Рабочей трибуны». Подумать только, он мечтал стать корреспондентом. И ему, как лучшему на курсе, досталась единственная вакансия. Сокурсники, распределенные по школам, открыто завидовали счастливчику.

Университетский энтузиазм потух быстро, едва столкнулся с реалиями партийной газеты районного масштаба. За три месяца Андрей смертельно устал от доярок. От промышленного отдела. От грязи на улицах. От унылых трехэтажных домов с выгребной канализацией и от общежития текстильной фабрики. Он очень хотел домой, в Омск. Хотя бы на праздники. Вместо этого придется идти на демонстрацию в честь 61-ой годовщины Великого Октября, а потом сутки дежурить.

— Ненавижу! — прошептал Андрей и в сердцах стукнул кулаком по столешнице. Подстаканник откликнулся стеклянным звоном. Он снял его со стола, и стукнул снова, но уже сильнее. Тупая боль в руке отвлекла от мрачных раздумий.

В дверь заглянула уборщица и подозрительно осмотрела комнату.

— Добрый вечер, — вежливо поздоровался Андрей.

— Что-то упало? — поинтересовалась она и снова оглядела пол. — Я сейчас здеся мыть буду.

— Это на улице.

— Понятно, — протянула она, неохотно закрывая дверь.

Андрей вздохнул и напялил ушанку.

Мотальщицы и волочильщицы с визгом носились по лестнице. Андрей сморщился от привычных уже запахов скученного быта. Пахло сохнущим бельем, немытым телом, квашеной капустой, прогорклым маслом, несвежим мясом и еще чем-то трудноопределимым, но характерным для любого общежития. Наверное, так пахнет безысходность.

Две подружки, увлеченно болтая, едва не опрокинули на Андрея кастрюльку с супом.

— Галка, глянь: какой симпатичный! — прыснула одна.

Андрей безразлично протиснулся между внушительными бюстами и прошел к себе в комнату. Местных девушек кроили по одному лекалу. Коротконогие, широколицые, с маленьким бесформенным носом и глубоко утопленными глазками, словно кто-то специально собирал их вместе для неведомого паноптикума.

Сосед — молодой инженер с фабрики — либо еще не вернулся, либо уже ушел. Андрей наскоро приготовил ужин. Электроплитку он привез из дома, чтоб не мельтешить на общей кухне, и прятал ее от коменданта в картонной коробке с вещами. Неохотно запихнул в себя остатки вчерашней гречневой каши и запил холодным чаем.

Послонявшись из угла в угол, он достал из-под матраса общую тетрадь в коричневом переплете, вяло ее пролистал, и засунул обратно. За два последних месяца там не прибавилось ни строчки. Потом вытащил из чемодана первую попавшуюся книгу и, не разуваясь, завалился на кровать.

С утра началась предпраздничная суета. Номер уже пора было сдавать в типографию, но что-то не ладилось с передовицей. Райком не давал «добро», в ожидании рекомендаций из Области. Главный нервничал и не слезал с телефона, разложив на столе три готовых варианта.

Андрей не знал чем себя занять. И когда шестой раз вышел покурить, по закону подлости, столкнулся с ответсекретарем. Иван Демьянович скривился от дыма и привычным жестом поправил пиджак с рядами наградных планок.

— Ты зайди-ка ко мне, — сказал он, задумчиво ткнув Андрею в грудь покореженным пальцем. — Минуток через двадцать.

Настроение окончательно испортилось. Андрей швырнул в урну недокуренную сигарету и вернулся в отдел.

Ровно через двадцать минут он постучал в кабинет ответсекретаря. Иван Демьянович оторвался от статьи и махнул рукой в сторону потертого кресла.

— Значит, стихи пишешь?

— Пишу, — подтвердил Андрей растерянно. Такого поворота он просто не ожидал.

— Ну-ну, — хмыкнул Иван Демьянович, выдержав качаловскую паузу. — Прямо не знаю, как тебе и сказать…. Звонили тут по твоему поводу. Интересовались. Как, мол, работает, чем занимается в свободное время.

— Откуда звонили?

— Из организации, ясен пень!

— Из какой организации? — Андрей ничего не понимал и чувствовал себя идиотом.

— Из той самой, которая всё знает. Я вот помню, — по молодости — тоже стихи писал. А потом война началась. Пошел на фронт добровольцем. «Кто сказал, что надо бросить песни на войне? После боя сердце просит музыки вдвойне!» Что молчишь-то?

— Думаю.

— А что тут думать? Дуй прямо сейчас в общежитие и всё подозрительное определи в мусорный бак. Они через пару часов здесь будут. Начнут, естественно, с обыска. Поверь, я на них в войну насмотрелся. Аккуратно все сделай и пулей обратно в редакцию. Не подводи старика. Да, мусорный бак выбери подальше от общежития, на всякий случай. Понял?

— Понял.

— Всё, свободен. Главное, никому ни слова.

Вахтер, по причине раннего часа, прикорнул в служебном помещении, поэтому в общежитие Андрей прошел никем не замеченный. Ему еще с трудом верилось в реальность происходящего. Чем могли заинтересоваться в столь серьезной организации? Его стихами? Полный бред. Он ни одного живого диссидента даже издалека не видел. Правда, кое-что слышал. Шепотки по углам, слухи разные. «Органы» в таких разговорах всплывали частенько.

Андрей сел на кровать и постарался сосредоточиться. Все надо делать не торопясь, и тщательно. Первым делом он сложил две общие тетради со стихами и небольшую рукописную книжку. Потом, подумав, отправил туда же папку с газетно-журнальными вырезками, которые собирал несколько лет. Жалко, но что поделаешь. Остальные вещи разложил, как можно естественнее, и, не оглядываясь, вышел из комнаты.

В редакции он старательно делал вид, что ничего не случилось. Его отсутствия, кажется, никто не заметил.

Гости появились сразу после обеда. Анжела с круглыми глазами забежала в отдел и сообщила, что Андрея вызывает к себе Главный.

— Заходи, — буркнул он, не глядя на Андрея. — Люди из Омска приехали. Хотят тебе несколько вопросов задать.

Федор Семенович отчаянно тер виски. Только этих неприятностей ему не хватало. Горячие, однако, грядут праздники.

Под прицелом равнодушных глаз Андрей пристроился у стола.

Приезжих было двое. Один молодой, усатый, в безукоризненном черном костюме, похожий на секретаря райкома комсомола. Он молчал и тихо барабанил пальцами. Второй уже в возрасте. Узел галстука сразу ослабил и постоянно утирал платком красное лицо.

Беседовали долго. Андрею казалось, что он как минимум дважды пересказал свою небогатую событиями биографию. Они слушали не перебивая, делали какие-то пометки и задавали наводящие вопросы. Больше всего их интересовало литобъединение «Академия», в деятельности которого Андрей, в бытность студентом, принимал самое непосредственное участие.

— В принципе, мы выяснили все, что хотели, — заключил краснолицый и посмотрел на коллегу. Тот кивнул. — Будем рады, если вы и в дальнейшем окажете добровольную помощь следствию. Когда понадобитесь, мы вас вызовем.

Андрей чувствовал себя как выжатый лимон. Сил хватило лишь на то, чтоб выдавить: «до свиданья».

С этого момента вокруг него образовался некий вакуум. Косые взгляды, разговоры, стихавшие при его приближении, какая-то наэлектризованность атмосферы.

После праздника вызвали в Омск. Позвонили прямо Главному. Андрей поехал на электричке, посетил «серый дом» на улице Ленина, а когда на следующий день, с утра, пришел в редакцию, Главный вызвал его к себе в кабинет, и, отводя взгляд, предложил уволиться. По собственному желанию. Андрей должен понять. Как-никак, партийная газета.

Андрей понял. И после минутного раздумья написал заявление.

Прощаться с ним никто не пожелал. Только Иван Демьянович украдкой похлопал по плечу: «Крепись, Мандельштам. Все образуется». Тем же вечером Андрей уехал из Калачинска.

События раскручивались как туго стянутая пружина. С матерью чуть не случился сердечный приступ, когда к ним домой приехали с обыском. Работали без энтузиазма, но тщательно. Забрали все. Даже конспекты лекций по языкознанию и структурной лингвистике. На допросы вызывали почти ежедневно. Не так, как раньше, по звонку, а по повестке. Даже взяли подписку о невыезде. Андрей ел, ходил на допросы, а большую часть времени спал. Причем, мог неожиданно проснуться среди ночи и до утра просидеть на кухне, глядя в одну точку.

Потом его оставили в покое. До суда, на котором по делу об антисоветской агитации и пропаганде проходили несколько членов литкружка «Академия» и его идейный вдохновитель — поэт Игорь Приходько. Подробности морального разложения в рядах союзной молодежи осветила газета «Омская правда». Используя хлесткие эпитеты типа «чернокнижники» и «неблагодарные твари», общественность требовала «раздавить мерзкую гадину сапогом гуманного правосудия».

Во время обыска у Андрея изъяли пачку отпечатанных на машинке текстов. В том числе роман Булгакова «Бурундучье сердце», набоковскую «Лолиту» и поэму Ахматовой «Реквием». За неимением более существенных улик, пришлось строить обвинение на этом материале. Когда судья зачитал длинный список статей из Уголовного кодекса, мать не выдержала, и в обмороке сползла со скамьи. Андрея приговорили к трем годам общественно-исправительных работ…