Злая, злая планета

Николай Алексеевич Гусев, 2021

Добро и зло, справедливость и беззаконие, любовь и ненависть – эти вещи во многом определяют то, как устроено общество. Но если общество искажает эти понятия или даже отказывается от них, какая судьба его ждет? Раб не обязательно только тот, кто не имеет физической свободы. Но если кто-то один назовет черное – белым, а горькое – сладким, кто его услышит? А если скажут многие, то многие и поверят. И разве это не куда более угрожающая форма рабства? На все эти вопросы пытаются найти ответы герои книги, объединившиеся для одной цели, путешествуя по руинам человеческой цивилизации, разрушенной и порабощенной случайным нашествием инопланетных захватчиков…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЗЕМЛЯНЕ

…Помню, стоим мы у входа в раздевалку, курим. Я, вообще-то, не курю, Кирсанов шутит про меня, что я ещё слишком молод, чтобы впасть в эту пагубную привычку, но нельзя ведь не постоять за компанию с людьми, с которыми ты связан чем-то большим, чем просто добыванием хлеба насущного? Там, у раздевалки, курит половина базы — сколько ругани было из-за этого, и все без толку. Табличку «не курить!» на трех языках, по-русски, английски и на лигуреме, новую в каждом квартале вешают, а куда она всякий раз девается — черт её знает.

Сиксфинги не курят табак произведённый на Земле, им поставляют никотин из Таррагоны, как и все, что им нужно для жизни на самой дикой планете в Галактике. Они не запрещают людям курить, если только табачный дым от наших сигарет не начинает беспокоить их обоняние. А единственное такое место на базе 68 дивизии Патрульного Корпуса, где можно покурить, не вызвав лишних неприятностей на свою голову, и без того обременённую неразрешимыми проблемами трудности выживания — это предбанник в раздевалке.

Так вот, значит, стоим мы, курим, благо, что поблизости нет ни запрещающей таблички, ни тех, кто особенно много печется о всякого рода запретах, и вдруг Кирсанов тушит окурок о то место на стене, где должна была находиться пресловутая табличка, и долго так, сладострастно крутит им, словно хочет ввинтить его в стену и медленно, манерно растягивая слова (он всегда так делает, когда собирается скормить нам очередную «сенсационную» небылицу — томно вздыхает, закатывает глаза, разводит руками и, продвигаясь между нами неспешно, подобно атомному ледоколу в зимнюю навигацию, начинает свой рассказ). Вот и сейчас все то же самое.

— А сейчас, парни, — Кирсанов делает значительную паузу, оглядывая нас с высоты своих двух метров, и все так и замирают с окурками у самых губ, теряясь в догадках, что же последует «сейчас». — Сейчас вы не поедете домой. Вы повернетесь спиной к столь желанной раздевалке, вышвырните напрочь из своей башки мысли о горячем душе и махровых полотенцах, застегнете ваши куртки, наденете шапки, рукавицы и мы отправимся работать.

Меньше всего на свете мы ожидали чего-то подобного. Во всяком случае, я к такому повороту событий не был готов совершенно. Я и ботинки успел расшнуровать, не то что шапку и перчатки стянуть, а куртку и вовсе давно повесил в шкафчик. Да и размякнуть я уже успел порядком, отогрелся в тепле, и даже подумать теперь было немыслимо о том, чтобы хоть краем носа высунуться на улицу. Признаться, я с самого далекого утра втихомолку мечтал, когда же уже случится вечер, и мы потянемся в раздевалку. И вдруг оказывается, что вся моя мечта — просто пшик. А еще говорят, что взрослого человека сложно задеть. Хотя, где-то я слыхал, будто многие люди, изрядно, между прочим, пожив на свете, так и отправляются в мир иной обиженными малыми детьми. Это не про тех детей, которые все понимают гораздо лучше некоторых поглупевших взрослых, но может быть, как раз про тех взрослых, которые, кажется, и вовсе никогда не были детьми. Что ж, Господь с ними со всеми. А на улицу я, ей ей не пойду.

Но все прочие, вопреки, вероятно, ожиданиям Кирсанова, разобравшись, что это отнюдь не веселый розыгрыш, восприняли новость довольно спокойно, один только Дима шмыгнул носом, стрельнул окурком в урну, схаркнул вслед за ним и угрюмо покосившись на Кирсанова, поинтересовался:

— Сверхурочные, небось, платишь, а, Николай Степаныч?

— Небось в двойном размере, — не замедлил подлить масла в огонь Кирсанов, и тут уж даже я отправился за курткой, на ходу зашнуровываясь, но не тут то было!

–…а на кой ляд он нам нужен? — Услышал я за своей спиной каркающий голос Дмитрия, и, как и любая другая тварь божья на моем месте, инстинктивно, шестым чувством догадался, что речь идет обо мне. — Дубина стоеросовая, ей богу! Сила есть ума не надо, дуб дубом, на что тебе этот дурень? Ни танка водить, ни по звездам ходить, ничего пацан не умеет!

С неимоверной скоростью, кое как запихав шнурки в ботинки, чтобы не болтались, и напялив куртку, я с удивительной для себя подвижностью ринулся ко входу и материализовался пред честными очами Кирсанова.

— А вот и он, Андрюша, голубчик! — Взревел Кирсанов, широко улыбаясь и хряснул меня по спине дюжей дланью. — Ну, все, Димыч, проехали, чего ты завелся? А вдруг встанем? Лишние руки еще никому не помешали. А уж его-то! Ты видал его ручищи? Кто нас будет откапывать? Ты что ли? Заморыш ты, к-комар! Хватай лопату и бегом в ангар!!

С последней фразой он обратился ко мне, проревев её не хуже пароходного гудка, так что меня чуть ветром не унесло, как утлый баркас, сорванный штормом с пирса. Мгновенно исчезнув из поля зрения и Николай Степаныча и Дмитрия, я оказался в ангаре и двинулся к шкафам с инвентарем. Дима меня не взлюбил с самого начала. Почему-то он считает, что я у Кирсанова в любимчиках. Да, это Кирсанов привел меня в команду. Услуга за услугу. Но об этой истории мне ничего не велено говорить, а Дима что-то такое там себе навоображал, и хоть мне и дела нет до того, все же я не прочь бы выровнять ситуацию, да только этот противный, вечно угрюмо-мрачный Дима ни в какую не поддается и не желает идти ни на какие компромиссы. Чего он добивается таким макаром, черт его разберет, мне лично плевать, одного не пойму — чего он так на меня взъелся? Городской я что ли или Темных времен не помню? Или мало голодал в детстве? На хиншу-то, не приведи Господь, я не похож, да то наверное и злит его, что не похож, ни на кого не похож — весь розовый, кровь с молоком, косая сажень в плечах, вечная придурковатая улыбка до ушей, а руки-то, поди, и правда здоровые, толще чем его шея, иногда, бывает, ухмыляется он ухмылкой такой, своеобразно мерзкой, так и хочется его за эту коричневую, морщинистую шею ухватить этими вот руками, да как сжать стальными пальцами и переломить… пусть покудахчет потом, поухмыляется… а впрочем, я не злобивый, все-то мне как-то фиолетово.

Беру лопату и иду к машине. Володя уже завел мотор, в боксе все дрожит от рева двигателя, потому что Кит, с вечной своей заискивающей миной, по идиотски доброй, открыл моторный отсек и, ползая брюхом по броне, укрывает шерстяным одеялом двигатель, да так заботливо со всех сторон подтыкает, словно дитя родное укутывает. Чай, только колыбельную не поет. Но вот он грохнул со всей силы крышкой мотора, слез по поручням, пошел вокруг машины и остановился у носа, улыбнулся Володе. А наш водитель, тот как всегда — вцепился в руль и только с выражением какой-то непонятной тоски или тревоги уставился в пространство перед собой. Как старый дворовый пес. Вечно, стоит только хоть на минуту его оставить, как он впадает в этот транс. Я махнул рукой Киту, мы открыли заднюю дверь, и полезли в кабину.

Машина еще не успела остыть, она хранила тепло, и было очень уютно забиться в угол у окошка и смотреть, как Кирсанов размашистой походкой направляется к танку, рядом идёт Борис с боезарядом для ПТТ, а за ним шагает вразвалку тощий, угловатый Дима, лысый, как редька, с торчащими малиновыми ушами и круглыми черными глазами, какими-то пустыми и страшными, как будто смотришь в темный зев туннеля или в бездонный колодец. И весь он чересчур резкий, сухой, тонкий, натянутый. Пружина пистолетная. Словно ничего уж доброго, человеческого в нем не осталось. Осталось, конечно, осталось. Жизнь сделала его таким. Скрутила в бараний рог, а сломать — нет, не сумела. Оказалось, нужно что-то покруче, чем нашествие пришельцев, чтобы переломить хребет таким парням, как Дмитрий. Хочешь узнать человека — отними у него все, что ему дорого. Это Николай Степанович так сказал, он однажды рассказал мне ту историю из Библии, про Иова, кажется.

Тем временем, Кирсанов, укутанный в шубу, обходит машину, лично проверяет шанцевый инструмент, траки, лебедку и просит Володю погонять свет во всех режимах. Успокаивается только, когда ему столб прожекторного света полной мощности резанул по глазам, так что слезы потекли. А потом он велит нашему водителю лезть под панель и отключить пеленгатор. Берет пульт, подсоединяет треккер с маячком к батарейке и прячет в шкафчик с инструментами в углу бокса. Мы чешем в затылках, силясь разгадать эти загадочные эволюции, судя по всему, не предвещающие ничего хорошего. Потом Кирсанов залезает, кряхтя, в кабину, устраивается, громоздкий, как медведь, с лязгом захлопывает дверцу, и тут же оказывается, что кому-то надо топать, открывать воротину и, конечно же, этим неудачником оказываюсь я, а ведь опять, только-только пригрелся…

В дороге мы дружно пытаемся выпотрошить Кирсанова на предмет цели ночного путешествия, но все это бесполезно. Тот только раскатисто смеется и травит анекдотцы. Между делом выяснилось, однако, что с базы мы выезжаем незаконно, ни с кем Кирсанов не договорился, что было очень на него непохоже, и ни одной бумажки, даже самой завалящей, у него нету, которая могла бы объяснить заинтересованному лицу, облеченному некоторого рода полномочиями, какого черта штатный танк-сторожевик Патрульного Корпуса за номером «709» с пятью членами экипажа и комплектом вооружения делает за чертой базы, когда наше дежурство давно кончилось и все мы сейчас должны быть рассованы по своим тесным, вонючим кухням, своих заплесневелых квартир, уплетая горячий, невкусный суп. И разного рода нехорошие предчувствия начали закрадываться в наши души, особенно по мере того, как мысли о горячем супе все сильнее начинали нами овладевать. Плевать, что не вкусно, кто вообще до сих пор замечает это? Володя рулил, и нет-нет, да и поглядывал искоса на Кирсанова. Но тот так и не проронил ни слова о цели поездки.

Танк все катил вдаль, вглубь снежной равнины, за бортом давно уже была темная ночь, сменившая короткий, сумеречный день, хотя и было довольно ясно, и свет прожектора бил на добрых двести метров, так что Володя позволил себе разогнаться и вездеход бодро катил по хорошему, накатанному зимнику. В кабине постепенно воцарилось молчание, смех Кирсанова давно стих и вопросы наши, оставшись безответными, сами собой иссякли.

— На разъезде давай налево, — буркнул вдруг Николай Степанович.

— Это же дорога на океан, шеф, — недоуменно воззрился на него Володя.

— Мне это известно. Рули, говорю, коли уж поехал со мной…

Дивясь все больше, мы, качая головами, стали следить, что происходит снаружи. Звезд было много, небо было светлое и видимость хорошая. Танк свернул, проехал несколько километров, и мы увидели трассу.

Шла она, призрачной лентой, окутанная ореолом оранжевых огней, разрезая пополам снежный мир, от горизонта к горизонту, сколько хватало глаз и по всей внушительной ширине её мчались автомобили — еле видимые, только ярко искрились в морозном воздухе ползущие красные и желтые огоньки. Володя заглушил двигатель, выключил свет, и мы в молчании и темноте, словно заколдованные, глядели на главный континентальный маршрут.

— Так, давай потихонечку вдоль неё и забирай левее, — скомандовал Кирсанов, словно очнувшись от наваждения.

Володя завел мотор и вездеход, лязгнув гусеницами и утробно взревев, снова покатил по целине. Что мы забыли на берегу? Гадали мы и не могли найти ответа. Танк катил вдоль трассы, на приличествующем расстоянии, чтобы всякие контрольные устройства не обратили на нас чересчур много внимания, ну и чтобы не терять ориентир. Я выглянул в окошко и, оценив все великолепие звездного неба, убедился, что заблудиться в эту ночь не представляется возможным. Если вы, конечно, в состоянии отличить Дубхе от Полярной, с первого взгляда найдете на небосклоне треугольник Вега — Денеб — Альтаир и ни за что не перепутаете Арктур с Сириусом.

— Теперь слушай, Володя, — сказал Кирсанов. — Мы подъезжаем к порту. Как проедем железнодорожную развязку, за ней будет деревня. Речку по наледи пересечем, по опушке деревушку объедешь и есть там такой брошенный пост дорожного контроля. Старую окружную дорогу знаешь? Вот на ней и встанем, как раз на разъезде. И нужно нам будет кое-кого там обождать. Человечка одного. Везут его на материк из страны рассветов. Говорят, люди там замешаны, не лыком шитые. Кое-какой мой старый знакомый поручил мне это дельце, и кое-чего для меня приберег. Так что, в ваших интересах, так сказать…

И сделали мы все в точности, как Кирсанов велел. И вот вездеход замер, Володя отключил питание мотора, и тот, содрогнувшись, затих. Погас свет и стало темно и тихо. Мы напялили шапки и высыпали на улицу.

Танк косо стоял на обочине, у хоть и брошенной, но все же расчищенной дороги (деревенские, должно быть, сами о себе заботились), под тусклым оранжевым фонарем, к которому был прибит гнутый и покосившийся знак остановки общественного транспорта — полувековой давности, странно и нелепо, даже дико смотревшийся здесь. Слева от нас стоял покосившийся пост контроля — сторожка, глухое, деревянное здание, темное, затхлое. Засов на двери был отперт, замка не было. Мы осторожно заглянули. Внутри явно зимовали разного рода несчастные, не имеющие иного крова, но сейчас дома никого не было. А может, люди просто попрятались. Только тлели угли в буржуйке, да еще так и шибало крепким духом давным-давно немытых человеческих тел и какой-то гнили.

Деревня осталась от нас справа, за холмом. За спиной возвышался черной стеной дремучий лес. Дорога убегала вниз, с холма и шла прямо к берегу, исчезая в облаке желтоватого света — это предстал перед нами Владивостокский порт. От нас до него было несколько километров, и мы почти ничего не могли разобрать простым глазом. В бинокль было все хорошо видно, кроме гаваней, уходящих далеко в открытое море. Видно было составы на железнодорожных путях, огромной протяженности складские зоны, грузовые краны на пирсах, оранжевые огни, портовые здания. Кораблей мы так и не разглядели. Они стояли на рейдах вдали от берега. А дальше, правее, очень далеко от нас, раскинулось у горизонта сияющее облако — город Владивосток, начало и конец всех сибирских дорог.

Потом вдруг мы обратили внимание на знакомый приглушенный свистящий клекот, звук далеко распространялся в неподвижном, сухом, морозном воздухе, и спустя какое-то время из-за стены леса с ревом выскочили три боевых вертолета Патрульного Корпуса и на большой скорости унеслись в сторону порта. Только Кирсанов, докуривавший в это время сигарету, выругался, зло и грязно, сделал длинную, последнюю затяжку, обжигая губы и едва не опалив бороду, швырнул окурок под ноги, носком вдавливая, втирая его в снег. Дима косо взглянул на него, буркнул что-то, стянул перчатку и стал выковыривать бычок из снега.

Кирсанов усмехнулся и, кивнув в сторону танка, бросил:

— Следы от гусениц, небось, тоже затаптывать будешь?

— Может, и буду, — мрачно изрек Дима, выпрямляясь.

— Ну-ну, — примирительно произнес Кирсанов, повернулся снова лицом к порту и вдруг мы все увидели двоих человек, медленно бредущих по склону вверх, прямо к нам. Кто-то ойкнул, кто-то бросился к машине (кажется, это был я), только Дима и Кирсанов застыли, словно разом окаменели, лишь Димина рука по-паучьи шарила сзади под курткой, как будто что-то нащупывая за поясом.

Прошло минуты три и люди, наконец, добрели до нас. Двигались они тяжело и явно были уже порядком вымотаны. Особенно второй, щуплый и невысокий, тот и вовсе, дойдя до нас, рухнул прямо в снег, как подрубленный и, вытянув руки между колен, сидел, низко опустив голову в надвинутом до самого носа меховом капюшоне.

— Кто такие? — Рявкнул Кирсанов. — Мне сказали, будут трое!

Тот, что шел первым, согнулся, уперев руки в колени, и сказал, еле переводя дыхание:

— Только мы.

— А где Эмото? Я его ждал.

— Эмото не придет. Умотались мы, сил нет. Все эти контроли… а потом драпать по снегу, да рыться по сугробам от прожекторов. Черт его подери, этого Эмото Кариму, проклятый авантюрист, еще капитаном танкера числится! Знал бы, взял бы втридорога… это на его корыте посылку доставили. Знаю, говорили, он поведет, да все пошло наперекосяк. За ними хвост был, ух! Два парня, вылитые самураи. Знаешь, лбы такие в черном, и с катаной. Им же денег обещали, сказали, что преследовать будут…

— Кому обещали? Кто будет преследовать? — Спросил Кирсанов. — Ничего не понимаю. Где же Эмото?

— Да я знаю не больше твоего! — Ответил проводник и махнул рукой в сторону сидящего в снегу. — Мне как сказали — встретишь на берегу Эмото с посылкой и доставишь коротким путем к Кирсанову. А я работы лишиться не хочу, я двадцать лет портовый сторож, только и сижу, потому что всем угождаю… мне что! С меня взятки гладки! Мне за драку с самураями не платили… чего это я шкурой своей рисковать должен. Эмото сам им на глаза попался… ну а я посылку за шкирку и нырк в сугроб… ну а дальше только ползком… только так и спасаемся…

Кроме того, что «посылку» преследовали, по невыясненным обстоятельствам, какие-то самураи, мы больше ничего не поняли. Посылкой, очевидно, был сидящий перед нами в снегу человек. Кирсанов схватил сторожа за грудки.

— Где Эмото, тварь, отвечай! — Заревел он ему в лицо.

Тот совсем раскис, захныкал, захлюпал, забился у Кирсанова в руках.

— Не знаю, не знаю, клянусь, — запричитал он. — Я не видел его, два парня передали мне посылку и убежали, сказали, надо помочь Эмото… отпусти меня, Коля, пожалуйста, умоляю!

Кирсанов решил, что многого он от портового сторожа не добьётся и надо просто избавиться от него. Он выпустил несчастного провожатого, и тот отшатнулся от него, с трудом удержав равновесие.

— Вот и делай после этого добро людям, — все всхлипывал он, оправляясь. — Стараешься, стараешься, а тебе в лицо плюют…

— Ну, будет тебе ворчать, — добродушно пробормотал Кирсанов, протягивая ему сигареты. — Все же благополучно прошло.

— Да, благополучно, не то слово, — сторож, наконец, пришел в себя, перестал плакать, скалиться, тяжело, с хрипом дышать и, выпрямившись, обратился к Кирсанову, кивнув на человека в снегу, — ты с ними, Коль, того, по аккуратней будьте.

— Чего ты? — буркнул Кирсанов.

— Да так, сам увидишь, — загадочно ответил он, продолжая ухмыляться и коситься на своего попутчика. — Только в «Астре» её очень ждут, с Петра спросят кой-чего!

И вдруг он заржал икающим хохотом, некрасиво разевая свой желтозубый, корявый рот. Кирсанов смотрел на него без всякого выражения и спокойно курил.

— Скажи-ка вот что, — произнёс он. — Мне Петр сказал, что Эмото принесёт кой-чего на всех. А раз Эмото нет, то…

— Да за это не волнуйтесь, — просипел сторож и похлопал себя по груди. — Общак он мне передал.

Кирсанов выжидательно смотрел на него. Сторож мельком, воровато поглядел по сторонам.

— Коль, дружище, не обессудь, там мне, того… причитается из твоих-то… обещали, вот…

— Во-он оно что, — зловеще протянул Кирсанов и принялся внимательно изучать сторожа взглядом, прищурив глаза. — И сколько же тебе обещали, золотой мой?

— 25… того… процентиков, — заискивающе пробормотал тот.

— Дима, — Кирсанов решительно повернулся и поманил Дмитрия. — А, Дим. Всыпь-ка этому господину 25 процентиков.

Дима снял шапку и двинулся прямо на сторожа. Лицо его, прямо скажем… одним словом, даже Кирсанов как-то слегка стушевался, взглянув на него. А сторож, едва завидев в поле зрения приближающуюся фигуру Димы и его пылающие, как у дьявола, круглые черные глаза, так и рванулся назад, потерял равновесие, засучил руками в воздухе, упал и, беспорядочно шаря в снегу, крабом ссыпался с холма и устремился прочь, в снежную пустыню, обратно, в порт. Только рев Кирсанова оглашал просторы ему вслед:

— Ты кого тут надуть собрался, с-сопля, гусеница, каракатица вонючая, так тебя и растак! В-вали к черту, пока я твой хребет в узел не завязал!

Он сгреб снега в кулак и швырнул в спину удирающему ворюге, но снежок не получился, слишком сильный стоял мороз, только искрящаяся оранжевая пыль рассыпалась в воздухе в жидком свете фонаря.

На снегу, там, где упал сторож, лежал чёрный свёрток и Дима, подойдя, подобрал его, взвесил на ладони, одобрительно кивнув, и передал Кирсанову. Стало тихо и вдруг мы все вспомнили, зачем здесь находимся. И все разом посмотрели на человека в снегу, который за все это время даже не шелохнулся.

— Он там, чай, не помер? — озабоченно поинтересовался Кирсанов, неизвестно к кому обращаясь.

Мы понятия не имели и, честно говоря, никто не спешил проверять. Но вдруг человек шевельнул рукой и сделал слабое движение, словно хотел подняться. Мы устремились на выручку и я оказался в первых рядах. Я поднял человека, удивляясь, до чего же он тонкий и щуплый. Мы проводили его в танк, усадили в кабине между мной и Китом, Борис полез вперёд, а Дима и Кирсанов сели на лавку напротив. Лязгнули дверцы, Володя завел мотор, в кабине вспыхнул свет, и загудела печка. Кирсанов стянул с головы пассажира капюшон и следом меховую шапку. Мы увидели белый череп, покрытый еле заметным ярко-оранжевым пушком. Пассажир не поднимал головы, только чуть приподнял руку, словно попытавшись удержать капюшон на голове. У пассажира было худое лицо, с синеватым, как у мертвеца, отливом и все в веснушках, чуть вздернутый, маленький носик, тонкие, золотистые брови. Это была, несомненно, женщина. Вдруг её красиво очерченные веки с длинными золотистыми ресницами, прикрывавшие глаза, дрогнули, и побелевшие, растрескавшиеся от зимнего морского ветра, губы разлепились. Она как будто хотела сказать что-то, но силы опять оставили её. Кирсанов наклонился к ней и тихо позвал:

— Эй, мадам, очнитесь!

И тогда она открыла глаза, и в ту же минуту Кирсанов рванулся назад так сильно, что сшиб с лавки Диму, распахнул дверь и, должно быть, выскочил бы из танка, не опомнись в последний момент.

— Ч-черт побери, — глухо пробормотал он, отодвигаясь, как можно дальше. — Да разве можно?..

Дима сидел, словно окаменев, уставившись на пассажирку неподвижным, страшным взором, а мы с Китом, конечно, как обычно, все пропустили и ничего не поняли, что произошло. Володя с Борисом перегнулись через водительское кресло и с интересом глядели в салон. Тогда Дима обратился к пассажирке:

— Посмотри на меня.

Но она опять закрыла глаза, и стала пытаться надеть капюшон, но сил у неё, видимо, не хватало даже на это.

— Посмотри на меня, — снова потребовал Дима. Она не отозвалась, и он протянул свою костистую руку с длинными, желтыми пальцами и, взяв её за подбородок, поднял ей голову и тогда она открыла свои кошачьи, ярко-оранжевые глаза, без белков, с черной каймой и черными, узкими, вертикальными щелками зрачков и очень спокойно посмотрела прямо на Диму.

Рука его невольно отдернулась и он сразу отпрянул. Он стал ругаться по-русски, очень грубо, не выбирая слов, и все лицо его исказилось от ненависти и отвращения. Он отодвинулся в свой угол, нервно нашаривая в кармане куртки сигареты и на его коленях я вдруг увидал небольшой черный пистолет, с резной деревянной рукоятью.

— Проклятье, — Кирсанов, морщась, тер лицо. — Проклятье. Что же это такое? Кой черт со мной такие штуки выделывать?.. Н-ну, Эмото, удружил на старости лет, нечего сказать…

— Да это же… чтоб мне провалиться… а ну, руки покажи!!! — вдруг не своим голосом заорал Володя и, не глядя, одной рукой полез нашаривать что-то в бардачке.

Я вдруг понял, зачем он туда полез и подумал, что в кабине уже достаточно оружия и крикнул Кирсанову, чтобы он всех успокоил, но никто не успел ничего сказать и сделать, потому что Дима грубо схватил руки пассажирки и принялся стаскивать с нее перчатки, но она забилась, бешено, отчаянно, неумело пытаясь дотянуться руками до диминого лица, чтобы оттолкнуть его, и тогда он схватил её за эти руки и скинул с лавки на пол.

Руки незнакомки выскользнули из перчаток, и она, не удержавшись, сильно ударилась головой о ребристый железный пол, а Дима снова отлетел в угол, сжимая перчатки в кулаках, а маленький черный пистолет остался между ними на лавке и все вдруг разом обратили на это внимание. Женщина рванулась к нему, воспользовавшись заминкой, опережая остальных, рассчитывая дотянуться до оружия и она дотянулась, но железные пальцы Димы уже сомкнулись на её запястье, он отобрал пистолет и коротким, точным движением, ударил женщину рукояткой в висок. Она обмякла и сползла на пол, но очнулась в ту же секунду и заскребла пальцами по полу, покрытому грязным, талым снегом, словно пытаясь зацепиться за что-то и подняться. А мы все застыли в молчании и, не отрываясь, глядели на её совершенно обычные, человеческие кисти рук и, как заговоренные, судорожно пересчитывали её пальцы. Володя, наконец-то, выудил из бардачка винтовку, и теперь весь салон был под прицелом.

— Она не сиксфинг, — ровным голосом констатировал Кирсанов, а Володя, как бы в ответ на его слова убрал винтовку, кинув её Борису. — Карианка. Всего лишь проклятая полукровка. Вонючка. Спилз…

— И без тебя видно, — огрызнулся Дима. — Только скорее хиншу.

И он смачно схаркнул ей под ноги. Я был с ним согласен, но лишь отчасти, плеваться мне показалось излишним, и я с укоризной посмотрел на Диму. Все-таки, женщина была хоть и сиксфинг, но только на половину. А на другую половину — человек. И значит, кровь в ней текла наша, человеческая. Дима швырнул перчатки обратно женщине, и они попали в меня. Я осторожно положил их рядом с ней.

— Какая разница, леший вас разбери, по-западному её называть, или по-восточному? — подал голос Кирсанов. — Главное, что у нас в машине чертова полукровка, сбежавшая из резервации, нам дадут за нее каждому по двадцать штук, но их нам не видать, если на рассвете она не переступит порог «Астры».

Дима и Кирсанов рывком подняли женщину, усадили на лавку и стали обшаривать её. Она только слабо трепыхалась и хрипела что-то неразборчивое, но очень знакомое, очень близкое сердцу и вдруг мы поняли, что слышим и замерли, как громом пораженные.

— Пусти, — прохрипела она, — отпусти меня. Я сама…

— Да она калякает по-нашенски, — опять прокомментировал ситуацию Володя и снова полез за винтовкой. Вот только непонятно, зачем на этот раз. Дима уже в третий раз возвращался в свой угол в растерянности, бросая по дороге вещи, вытянутые из куртки пассажирки — разную мелочь, вроде спичек, фонарика и тому подобного, а кроме них еще внушительный охотничий нож, острый, как бритва, и сложенную в шесть раз большую карту континента.

Да, женщина говорила по-русски, причем без акцента, на очень чистом русском, словно… но нам не хотелось в это верить. Не могло это отродье, этот отвратительный выродок, говорить на нашем родном языке, как на своем собственном.

— На диалекте понимаешь? — Спросил Кирсанов, переходя на другой язык. Не мог он этого вынести.

Женщина кивнула.

— Кто ты такая? — Кирсанов подержал на ладони нож, одобрительно осмотрел старательно заточенное лезвие, потом взял карту и развернул её. Дима придвинулся к нему, они некоторое время шарили по ней глазами, а потом одновременно взглянули на пассажирку поверх карты.

— Что это такое? Куда ты направляешься? — Резко каркнул Дима, с шумом развернув карту лицом к женщине. Там жирным красным маркером был старательно нарисован путь по Транссибирской магистрали из Владивостока в Москву. Дима повел по нему пальцем, и мы с Китом и хиншу зачарованно следили за этим его движением. Признаться, я тогда очень плохо говорил на диалекте и привожу теперь этот разговор со слов очевидцев.

— Какая вам разница? — Спросила женщина. У нее был низкий, хрипловатый голос. Говорила она с трудом, еле выговаривая слова, словно язык её не слушался. Я подумал, это потому, что она очень устала. Наверное, она от кого-то убегает. Она стала надевать перчатки обратно. — Вам заплатят. Вам много заплатят, просто за то, чтобы вы довезли меня до города.

— Мне никто не сказал, что я повезу хиншу, — резко ответил Кирсанов. — Это все усложняет. Ты сбежала из резервации и тебя преследуют солдаты Патрульного Корпуса. Ты в курсе, что мы тоже служим в Корпусе?

Хиншу промолчала.

— Зачем за тобой гонятся японцы? — Спросил Кирсанов.

Он угрожающе взглянул на женщину. Мы все вчетвером переводили напряженные взгляды с него на хиншу и обратно.

Она сидела, вцепившись в сиденье, словно её парализовало, только лицо начало синеть, и мне показалось, что она сейчас рухнет без сознания. Но вдруг она повернула голову, посмотрела в снежную ночь, потом перевела взгляд на Кирсанова, разлепила губы и еле слышно произнесла:

— Послушайте, ведь это большие деньги. То, что передал мой проводник, это половина, вторая у Петра и эти деньги ждут вас там. Десять вперёд на каждого, десять после. Вы можете получить много, очень много денег, если просто согласитесь меня отвезти. Но если Петр не увидит меня на рассвете, у него не будет резона прикрывать вас, когда станет понятно, что люди Эмото не получат вознаграждение за мою транспортировку. Потому что их награда у меня. Вы можете меня ограбить, но… они знают твоё имя и где тебя найти, дурак. И ты не сможешь уйти, они достанут тебя.

Будь Кирсанов один и на своей машине, он, возможно, выполнил бы просьбу своего друга Эмото и доставил хиншу в город, как тот просил, и было бы ему абсолютно фиолетово, что ей понадобилось на материке, из какой закрытой резервации она удрала, кто за ней гонится, зачем ей карта континента с этим жирным кружком в районе Москвы. Но давно уже, очень давно у Кирсанова нет своей машины, давно он уже похоронил все свои авантюры, а сейчас он командир сторожевого штатного танка-вездехода, с военными регистрационными номерами, полным экипажем и комплектом вооружения. И если он влипнет в скверную историю, его песенка будет спета. Он думал, что в легкую прокатится от порта до города и обратно, будет во Владивостоке к рассвету, вкусно позавтракает со своим экипажем у Петра в «Астре», а к поверке загонит танк в бокс, вернёт на место пеленгатор и аккурат перед построением мы незаметно нырнем в казарму, объяснив, что решили переночевать на базе. План был блестящий. Но все оказалось совсем иначе, чем он предполагал.

Она ведь была карианка. Мы должны были бы убить ее, но мы этого не сделали. Ненавидели ли мы кариан так же, как все остальные? Не знаю. Думаю, никто из нас до сих всерьез не задумывался об этой проблеме, потому что мы никогда не сталкивались с ней лицом к лицу…

Если бы Дима был один, он, ручаюсь, без тени сомнений пристрелил бы девушку-карианку, стащил бы её в овраг, забрал деньги, затоптал бы следы от гусениц, и никто никогда ничего бы об этом не узнал. Что касается остальных, то мы и вовсе бы здесь не оказались без Димы и Кирсанова. Ну, а что мы можем все вместе? Кирсанов беспомощно заозирался, встретил взгляд Димы, поспешно отвернулся и столкнулся с моим взглядом. И тут я не удержался.

— Когда еще подвернется такая возможность? — Тихо сказал я. — Такой шанс выпадает один раз в жизни. На эти деньги можно начать новую жизнь… к тому же, вдруг она говорит правду? Если мы не поедем к Петру, он выдаст нас Корпусу и тем самураям.

Дима и Кирсанов косо поглядели на меня, потом переглянулись и уставились на хиншу. Дима хрипло произнес:

— Какая разница, где её выкинуть? Здесь или на пороге у Петра?

— Пятьдесят штук, — ответил Кирсанов. — Вот и вся разница.

— Вот именно.

— Откуда ты бежишь? — обратился Кирсанов к пассажирке на диалекте. — Что говорил этот твой проводник насчет якудзы? И где Эмото?

— Понятия не имею, — прошипела женщина. Больше она ничего не добавила, а Кирсанов смотрел на нее, кивал и хмыкал, словно услышал намного больше, чем она сказала.

— То есть ты хочешь сказать, — проговорил он, — что за тобой не гонятся сорок семь самураев, готовые резать всех на своем пути?

— Даже если и так, они в любом случае сначала заявятся в «Астру». И все будет зависеть от того, что скажет им Петр. Там, на карте, мне написали расписание поездов. Я должна успеть во что бы то ни стало на девятичасовой состав в Хабаровск.

Кирсанов долго размышлял, и лицо его становилось все более непроницаемым. Наконец, он хмуро взглянул на женщину и спросил:

— Почему не пришёл Эмото?

— Он… он не смог.

— Что стряслось?

— С острова меня вывозили четверо, — ответила пассажирка. — Я договорилась с Эмото. Он единственный согласился помочь. Японцы догнали нас в порту… я не знаю, выжил ли кто-нибудь, но я видела, как упал Эмото. Я звала и он не ответил. Сторож забрал у него деньги и мы побежали дальше.

— Кто эти японцы? — Спросил Дима.

— Я… я работала на заводе «Терра-Моторс», филиал в Иокогаме. Незаконно, конечно. Я сбежала из резерваций на Западном Побережье. Забралась на танкер к Эмото. Он нашёл меня и… — при этих словах глаза хиншу вдруг наполнились слезами, а губы задрожали. — И он не выкинул меня за борт, как поступил бы любой другой. Не знаю, почему. Оставил на корабле, я работала у него, как юнга. Потом он узнал, что я понимаю в машинах, в двигателях, и отвёз меня к себе на родину, у него есть знакомые в «Терра-Моторс», и меня взяли туда в цех сборки. Корпус не знал, я работала без документов, по ночам. Я давно уже решила сбежать… просила, чтобы отпустили. Не вышло. Но Эмото помог. Японцы будут искать меня только во Владивостоке. Дальше их не пустят.

Кирсанов вдруг подвинулся к хиншу. Его лицо было непроницаемо:

— Хочешь сказать, — вкрадчиво произнёс он. — Что Эмото за тебя жизнью рисковал? С чего бы? Кто ты такая?

— Он был мне должен, — коротко ответила она.

Да, такое звучало правдоподобно. А вот требовать рассказать эту историю Кирсанов не мог, слишком хорошим другом был ему Эмото Кариму. И чтобы он оказался перед кем-то в долгу, надо было совершить нечто из ряда вон. Значит, оставалось только поверить. Кирсанов помолчал, потом неожиданно спросил:

— А почему в порт летели военные вертолеты? С чего это Корпус объявил на тебя такую масштабную облаву?

Хиншу молчала, очевидно, у неё не было ответа на этот вопрос, и Кирсанов, не дождавшись её слов, цыкнул, покачал головой и, наконец, озвучил свое решение:

— Что ж, так тому и быть, мы отвезем тебя в город. Я понятия не имею, кто ты, откуда и куда идешь, и я не верю ни единому твоему слову, но, даже если ты кого-то там и обманула и они заявятся ко мне, прикрывать я тебя не стану, мне резона нет, все расскажу, как есть. Так что, сама смотри…

Женщина, похоже, пропустила все его слова мимо ушей.

— Поехали уже, — попросила она. — Все это совершенно не важно…

Но Диму не устроил такой расклад. Он совсем ничего не понял из рассказа хиншу, а потому ни капельки не сомневался, что она утаивает от нас какие-то весьма существенные подробности своего появления на континенте. И потому он возмутился, начал браниться, начал давить на Кирсанова и требовать, чтобы он все выяснил. Но главным здесь был Кирсанов, а он не выносил когда ему перечат, особенно, когда решение уже принято. И потому он велел Диме заткнуться, отчего лицо у того сделалось кислее лимона, поднялся, закрыл дверь (уже изрядно дуло по ногам), скомандовал и мы поехали. Дима неуклюже запихнул пистолет за пояс, пассажирка стала складывать свою карту и другие вещи, выпотрошенные из карманов при обыске. Потом Володя притушил свет, оставив только одну лампочку у себя над головой, и мы поехали дальше в сумраке.

— Куда ты направляешься? — Я сделал попытку заговорить с хиншу. Но она не пожелала снизойти до того, чтобы обратить на меня внимание.

А потом мы все почти одновременно поняли, что давно слышим какой-то очень хорошо знакомый звук. Просто он был такой мерный, тихий, так хорошо вливался в ритм работы двигателя, что долго оставался неразличимым.

— А ну-ка, стой, — прозвучал в деревенеющей тишине вкрадчивый голос Кирсанова и в нем были такие интонации, что Володя затормозил мгновенно, как вкопанный. — Глуши мотор.

Двигатель содрогнулся и смолк. Погасли лампы и прожектора. Стало очень темно и тихо. И страшно. Где-то далеко, но в то же время как будто и близко, накатываясь и отдаляясь, клекотали и свистели вертолетные моторы.

Они шли цепью по-над гребнем трассы, хищно наклонившись к земле и шаря по снегу островками света прожекторов. Мы видели до десятка машин, ближайший был от нас в нескольких сотнях метров. Забравшись в кабину, мы долго сидели во тьме, напряженно вглядываясь и вслушиваясь в ночь. Володя шарил по эфиру, но никаких переговоров мы найти не смогли. Прошло, казалось, несколько часов такого вынужденного заточения, пока, наконец, мы не решились тронуться в дальнейший путь. Тут уж Дима насел на хиншу, и Кирсанов не пытался ему помешать. Было очевидно, что на этот раз, нашей загадочной попутчице не отвертеться. Но она то ли правда не имела никакого отношения к ночной поисковой партии с участием воздушного транспорта, то ли очень хорошо умела врать. Одним словом, мы отстали от нее ни с чем. Она без устали твердила, что избавит нас от своего присутствия, едва только мы окажемся в черте города, она отдаст нам наши деньги, и мы тут же вернемся на базу и забудем о её существовании. Но мы, почему-то, не верили ни единому её слову. И мы действительно торопились — торопились избавиться от нее.

В город мы сильно опоздали и были уже к восходу. Запрятали танк в какой-то сарай на окраине, заперли ворота и побрели по улицам двумя группами — впереди Кирсанов, хиншу и я, позади нас, на другой стороне улицы, шагах в двадцати, Дима, Борис и Кит. Володя остался сторожить вездеход.

Хотя рассвет уже занимался, все же было довольно темно и подходя к заведению Петра, мы и не обратили внимания, как у него оживленно с утра. По пути Кирсанову казалось, что нас преследуют и он постоянно менял направление, велел нам разделяться, в итоге, весь путь занял много времени, большую часть которого мы плутали по подворотням и отсиживались за мусорными баками. На темных улицах было ничего не разглядеть на большом расстоянии, освещения почти не было. А редкие в этот час прохожие и сами норовили поскорее скрыться с посторонних глаз. Не знаю, прав был Кирсанов или нет… но когда мы подошли к «Астре», то увидели у входа группу людей. И с первого взгляда было понятно, что они там не прохлаждаются, решив покурить перед тем, как отправиться на работу. Они чего-то ждали. И судя по тому напряжению, с которым они держались, ничего хорошего у них на уме не было.

Но Кирсанов не был бы хорошим командиром, если бы не обладал столь развитым вниманием к мелочам. Естественно, первое, что мы подумали, когда осторожно выглянули из-за угла и увидели, что к Петру попасть будет непросто, это то, что те люди ждут нас. Несомненно, так оно и было. И мы собрались было спрятаться куда подальше, но Кирсанов вдруг всех нас поднял за шиворот и велел идти.

— Они ничего нам не сделают, — сказал он. — Они больше заняты друг другом.

— Что ты имеешь в виду? — Прошипел Дима.

— А то, посмотри внимательней, они же явно друг другу не рады.

Люди у входа действительно стояли двумя группами. Человек по пять-шесть, все крепкие ребята, угрюмые, в почти одинаковых чёрных куртках. Они прохаживались по сторонам крыльца, как волки, почуявшие добычу. Но большую часть своего внимания они действительно посвящали друг другу, а не темной улице, как было бы, действуй они заодно.

Мы прошли мимо них, пряча взгляд, сбившись тесной группой, постаравшись, чтобы они вообще не увидели, что с нами ещё один человек, которого мы прячем между собой. Хорошо, что у Петра утром всегда много народу. В основном работяги, все те, кто с раннего утра и до позднего вечера вкалывает на производствах — на заводах, из которых только и состоял город, и на которых только и можно было добыть средства к существованию. Их Петр кормил за гроши — зная, что в ночь перед воскресным днём, когда рабочие получали недельный заработок, они все равно придут к нему, и часть их денег осядет к нему в карман. Мы пробились через толпу в самый дальний угол, хиншу села между нами, не снимая капюшона с головы.

— Нужно передать деньги Петру, обязательно, потому что за этими деньгами придут.

Она посмотрела прямо на Кирсанова. Тот поколебался мгновение, затем резко сказал:

— Сидите здесь, я пойду, найду хозяина.

Она дала Кирсанову свёрток, который вытащила из потайного кармана куртки, и тот, взяв его, исчез среди шумной толпы, в суете переполненного кабака.

Мы остались ждать. Те, что караулили у входа вошли за нами и распределились по помещению, кто у входа, кто у окон, и в коридоре, ведущем к туалету. Трое японцев, очень мрачного вида, попытались пробиться к нам, но рядом с нами все места были заняты. Тогда они спихнули с лавки позади нас двоих каких-то пьянчуг и стали дышать нам в затылок. Их соперники явно занервничали и подсели к нашему столику аналогичным маневром, правда слишком близко у них подобраться не получилось и они остались по правую руку от нас через проход. Все они одинаково не были до конца уверены, что мы и впрямь те, кто им нужен, поэтому продолжали следить не столько за нами, сколько за залом и входящими в кабак людьми, насколько это было возможно в оживленной толпе.

Наконец, вернулся Кирсанов с четырьмя кружками горького кофе, втиснулся рядом с нами и только кивнул хиншу головой, ничего не сказав. В этот момент в кабаке вдруг с грохотом распахнулась дверь и с воплями и криками в зал ворвались солдаты Патрульного Корпуса. Все обернулись к двери и хиншу тоже, она опомнилась в последний момент, но было поздно. Те, что были в чёрных куртках, очевидно, получили подтверждение своим догадкам, увидев её глаза.

Ну, а потом началась грандиозная свалка…

Солдаты ломанулись в наш угол и японцы разделились, частью бросившись преградить дорогу патрульным, частью — к нам. Кирсанов схватил хиншу поперёк туловища и рванул с ней через зал напролом. Неизвестно, что им руководило в тот момент, и почему он не оставил хиншу, но, брось мы её там, возможно, нам бы ещё удалось как ни в чем не бывало вернуться на базу. Вероятно, всему виной была человеческая жадность — ведь своих денег мы пока так и не увидели. Я успел заметить только, как где-то над моей головой просвистел, зловеще сверкнув лезвием, длинный нож, чьи-то руки попытались меня схватить, но сразу же послышался визг, и хватка мгновенно ослабла. Мы пробились к стойке, и я вдруг услышал вопль Кирсанова:

— Борис!

Я не успел ничего понять, Петр пинками загнал всех нас в какой-то люк в полу под стойкой и мы пошли за низеньким человечком, держащим в руке тусклый масляный фонарь, по узкому проходу мимо погребов, набитых снедью и хозяйственной утварью. Некоторое время мы слышали грохот грандиозной драки, а потом стало тихо. Человечек подвёл нас к крутой деревянной лестнице, мы поднялись и очутились на заднем дворе.

Человечек зашипел на нас, стал отпихивать прочь и мы, страшась искушать судьбу, пустились наутёк.

Было уже совсем светло, по улицам брели люди, появились машины. Нам удалось забраться в переполненный, дребезжащий автобус, следующий к окраине, Кирсанов заплатил за всех. Мы вышли на последней остановке и ещё километров пять добирались пешком до места, где спрятали танк, искренне надеясь, что с ним ничего не случилось и Володя нас дождался.

Танк был на месте. Володя, конечно, страшно распереживался, стал обсыпать нас вопросами.

— Где Борис? — Спросил он замирающим голосом.

— Его нет, — глухо ответил Дима.

Володю словно обухом по голове ахнули. Он замер, пошатываясь, полуоткрытый рот искажён, лицо желто, глазы жутки, неподвижны, как у мертвеца. Борис был его единственным настоящим другом. Ни с кем больше в экипаже он не был так близок. Теперь у него словно выбили почву из-под ног. Дима, проходя, хлопнул его по плечу.

Мы прошли к танку, и тут Кирсанова словно прорвало. Он накинулся на хиншу, стал орать на неё, как ненормальный, встряхнул пару раз за плечи.

— Кто ты такая?! Почему я из-за тебя влип в эту историю?! Отвечай мне!!

Хиншу вся обмякла, пошатнулась, прислонилась к борту танка и закрыла глаза. Я подумал, до каких пределов она вымотана, за последние дни, какое ей пришлось пережить колоссальное напряжение и моральное и физическое и мне стало очень её жаль. Я шагнул к ней, оттолкнул Кирсанова и обнял её за плечи.

Все так и застыли, Кирсанов словно язык проглотил, а лицо у Димы опять сделалось отвратительно кислым и глядел он на меня и хиншу с нескрываемым отвращением.

— Она все расскажет, — сказал я. — Потом. Ей просто нужен отдых.

Кирсанов весь перекосился.

— Отдых? Может, прикажешь ей тут гнездышко свить? А больше ей ничего не нужно? А ты про нас подумать не догадался, щенок ты, с-сопля!

И вдруг хиншу заговорила. Она отстранилась от меня и опустилась, сев прямо на пол, облокотившись спиной о гусеницу танка и обхватив колени руками.

— Моя мать сиксфинг.

Хиншу смотрела куда-то в пространство перед собой, а мы завороженно глядели в её жуткие, нечеловеческие оранжевые глаза, с вертикальными щелками зрачков.

— Она была из дочерей богатой фамилии, придворного Дома Таррагоны. Землянин, очень богатый человек, полюбил её. Хотя формально такие связи запрещены, подобная история — рядовое явление. По большей части, подобные инциденты происходят не с обоюдного согласия, а на почве расовой ненависти. Отец забрал маму с Таррагоны на Землю. Он просто купил её. Она думала, что будет счастлива… но все случилось наоборот. Мама говорила, что он не виноват. Она оправдывала его. Говорила, что человечество подпало под иго Таррагоны, что люди терпят страшные лишения от своих господ. Да, сиксфинги жестоки к людям. Но я не считаю, что это хоть в малой степени оправдывает то, что он с ней сделал. Когда я родилась, от меня избавились. Буквально вырвали из рук матери и просто выкинули. Он не захотел даже взглянуть на меня, ему была отвратительна самая мысль, что у него может быть ребёнок-полукровка. Он не принимал маму за живое существо с душой и чувствами. Он на протяжение долгих лет вымещал на ней всю свою ненависть к сиксфингам, к захватчикам, поработившим его мир. Однажды она сбежала от него. Я не знаю как, но ей удалось найти меня. Мама организовала мой побег из резерваций Западного Побережья. Не могу даже вообразить, через что ей пришлось пройти. Принцессе, наследнице великого рода… И через пару недель она умерла у меня на руках, в гнилом бараке, в вонючих трущобах, где-то на севере Калифорнии, где никто не мог помочь, где хиншу не могли достать не то, что антибиотиков, но даже просто глотка воды. Мама умерла. Моя мама…

Я с ужасом увидел, что она плачет, что слезы текут по её лицу, и вдруг она разревелась, горько, взахлёб, размазывая сопли по лицу, как ребёнок, как человек, который изрядно натерпелся и вдоволь наелся всякого дерьма, преподнесенного ему заботливой жизнью на блюдечке с голубой каёмочкой. Она постаралась взять себя в руки, но её словно прорвало, как и Кирсанова, она дала слабину и сдержаться уже не могла, вся боль, скопившаяся в душе за долгие годы, рвалась наружу, словно река через прорванную плотину.

Не самая приятная сцена. Со смесью жалости и отвращения мы подступили к хиншу, Кирсанов опустился рядом с ней, дал ей платок. Она стала вытирать лицо.

— Зачем тебе в Москву? — спокойно спросил Кирсанов.

Хиншу высморкалась, всхлипывая, ответила:

— Мой отец — барон Толмачев. Хотите верьте, хотите нет. Два года назад я узнала, что он умер. У барона нет прямых наследников, кроме меня, и завещания он не оставил. Но, по закону, я могу претендовать на 51 процент капитала и имущества, и то, что я карианка, не имеет значения. Но чтобы получить право участвовать в деле, мне нужно явиться в суд в Москве. У меня есть оригиналы документов — моё свидетельство о рождении, регистрация брака родителей и свидетельство о смерти матери. Но есть ещё кое что — восемь процентов капитала, которые я могу получить сразу, как только нотариус представит документы в суд. Вот этого-то больше всего и боятся, именно поэтому вся эта чертова планета ополчилась против меня, чтобы не дать мне добраться до Москвы. Потому что стоит мне только перешагнуть порог банка с этими бумагами, — она похлопала себя по груди, — и я, считай, победила. Мне отдадут кучу денег, на которую я смогу нанять целую армию юристов. Я поеду в родовое поместье барона, войду туда, как хозяйка, и уже никто не сможет добраться до меня. Я смогу нанять хороших нотариусов, адвокатов, и заключу сделку с генерал-губернатором Земли, Торианом Соукаши. Если я не буду участвовать в деле, все имущество барона будет разворовано. Я сделаю так, что законные 49 процентов наследства отойдут сиксфингам. Они согласятся мне помочь. А взамен мне дадут свободу. Все, что мне нужно — это имперский паспорт, лицензия пилота первой категории, мощный звездолёт с движком на пятьдесят квантовых свечей и золотая виза. И немного денег, чтобы закупить все необходимое для долгого путешествия. И я к чертям собачьим пошлю эту проклятую планету и уберусь так далеко от Таррагоны, где никто и никогда меня не найдёт, уйду в вечный поиск, в странствие по далеким, неведомым галактикам…

— Как романтично… — пробормотал Кирсанов. — Мечта любого идеалиста — свалить на хрен из этого гребаного мира, где все топят друг друга в говне. Это очень хороший план. Позволь догадаться, кто-то пронюхал, что ты жива, а японцам заплатили, чтобы тебя убить?

Хиншу кивнула.

— Говорю же, вся планета… Право на претензию истекает через три года после регистрации смерти. Мне осталось ещё около восьми — девяти месяцев, чтобы успеть подать документы в суд. Потом будет поздно. Наследство отца отойдёт его окружению, бывшим партнерам по бизнесу. Если они завладеют капиталом, это будет пир во время чумы. Нынешняя ситуация покажется цветочками, по сравнению с тем, в какую пропасть анархии погрузится Земля. Вы можете помочь мне добраться до Москвы и тогда получите каждый в сто или двести раз больше, чем вам на всех обещали дать за мою транспортировку. Вы получите по пять или по десять миллионов. У вас ещё не кружится голова? Слушайте, конечно, у вас нет резона верить мне и помогать, но подумайте, лучше, если эти деньги попадут в руки мафии или сиксфингов? Если богатства достанутся людям, поверьте, они не задержатся на Земле дольше, чем если бы ими завладел банк Таррагоны. Из-за этих денег прольются не реки, моря крови. Я знаю, о чем я говорю, это страшные люди, и моя мама рассказывала мне про их замки в столице Империи. Им наплевать на простых землян ещё больше, чем сиксфингам. Думаете, кто-то из богатых, влиятельных людей ещё помнит о каких-то освободительных идеях, ещё во что-то верит? Пфф, как бы не так. Им глубоко плевать. Подумайте об этом. Обманывать вас и лгать нет никакого смысла. Даже если вы просто прогоните меня, я в гораздо более плачевном положении, чем вы. Вы сейчас мой единственный шанс выбраться из Владивостока. На поезд я уже опоздала. Но у вас есть атомный вездеход, это мощная машина, она способна проползти через весь континент и добраться до Москвы. Да, это двенадцать тысяч километров, немыслимо громадное расстояние, но мы можем попытаться! У меня есть деньги, мы сможем покупать по дороге еду и все необходимое.

Сбежать из Корпуса это, конечно, дезертирство, возможно даже, нас будут какое-то время искать, но один танк-сторожевик слишком незначительная потеря, чтобы платить за большие поисковые партии. Мы помогли хиншу подняться и посадили её в вездеход. Сами остались снаружи. Все угрюмо молчали. Да, риск был велик. Ответственность весьма тяжела. Но на базе нас уже все равно давно хватились. Да и терять по большому счету было нечего. Каких-то серьезных оснований не верить хиншу, особенно после случившегося в кабаке Петра, у нас не было. Хиншу показала нам оригиналы документов, ламинированные государственные бумаги, с гербами и печатями. Конечно, фамилия её отца посеяла в наших сердцах зерна темных подозрений, но какой у нас был выбор? Все же, судя по всему, хиншу говорила правду.

Но стоило только представить себе эту бешеную гонку, нас, несчастных семерых сорвиголов против всего мира, решившихся пуститься в эту безумную авантюру, как у меня сердце проваливалось куда-то в живот, хотелось сглотнуть и не получалось, потому что воздух застревал в гортани. Старый барон Толмачев, неформальный владыка Земли, тиран и узурпатор, но все же, как никак, оберегавший планету, умер, и оставил после себя несметную кучу золота, не написав завещания. И вдруг оказывается, что у него есть родной ребенок, который знает себе цену, оставшийся один против целого мира, но у которого достало решимости попытать счастья…

Мы ходили по сараю из угла в угол, избегая встречаться взглядами, не зная, куда деть собственные руки, не зная, куда смотреть, и как загнанные в ловушку звери натыкались на стены, словно не видя их. Временами все подходили к танку, критически оглядывая его со всех сторон и думали об одном и том же, все прикидывали в уме: доедет или не доедет? И нам казалось, что обязательно доедет. Но потом решимость ослабевала и все снова отворачивались и тёмный омут сомнений засасывал нас, как будто хотел разорвать душу на куски…

А танк действительно мог бы доехать. Машина была могучая. Атомный реактор в корме, дающий необходимое количество энергии, достаточное для работы двигателя и бортовых систем, был крайне неприхотливым и не нуждался в подзарядке. На борту также было все необходимое для дальних маршей. Инструменты, запасные траки, запчасти для двигателя, прочие расходники, маскировочная сеть, ружья, фонари, ледовые топоры, лопаты, стальные тросы, ломы и пилы. Экипаж у нас был отличный, все давно друг к другу притерлись, притерпелись. Практически, мы были готовы к серьезному походу. Уже когда мы доедем до Хабаровска, то будем в относительной безопасности — наше командование дальше искать нас не будет. «Пропали без вести при исполнении» — такое случается.

Но маловероятно, что Кирсанову удастся сохранить свою тайну от других сил, которые будут действовать против нас не стесняясь никакими принципами. Как минимум, нас видели в «Астре». Эти две истории быстро свяжут воедино.

Кирсанов размашисто ходил по сараю из угла в угол и все курил, курил, сигарету за сигаретой, без остановки. Мы боялись к нему подступиться. Окончательное решение было за ним, это всем было ясно без слов. Вдруг скрипнула дверь вездехода, хиншу спрыгнула на бетонный пол, обошла кабину и встала рядом с нами, скрестив руки на груди, и тоже стала смотреть на Кирсанова. Она, наконец-то, сняла с головы свой капюшон.

Тот, наконец, обратил на нас внимание, замер, огляделся, словно вспомнив где находиться. Выкинул, наверное, сотый окурок, втер его носком ботинка в бетон, и отрывисто сказал:

— Дождёмся темноты, и я с Димой пойдём к Семену. Он тут в квартале отсюда живёт. Возьмём у него припасы. В следующий раз есть будем в Хабаровске, а до него ни одной остановки, даже по нужде. Нам понадобятся карты. Тех, что у тебя, недостаточно. — Он кивнул хиншу. — На обратном пути зайдём в магазин, заодно узнаем новости. Кит и Андрей, остаётесь нас сторожить, все остальные марш в кабину, спать.

Он оглядел всех и его глаза приобрели нездоровый блеск.

— Мы должны понимать, на что мы решились, — сказал он, и в его голосе прозвучало неведомое нам доселе напряжение. — Если попадёмся — нас застрелят на месте, сразу, без суда и следствия. Печальный итог. Я как-то не так представлял себе конец своего земного пути… так что, решать вам. Если кто-то хочет свалить — сейчас самое время.

Он снова посмотрел на каждого, но никто не шелохнулся. Тогда Кирсанов кивнул и двинулся к танку. Проходя мимо хиншу, он остановился и на его лице отобразилось подобие улыбки.

— Надо, приличия ради, познакомиться, что ли, — сказал он. — Как твоё имя?

— Юля, — тихо ответила она по-русски. — Так меня зовут.

Кирсанов скривился было, но совладал с собой.

— Юля, — повторил он. — Что ж, пусть будет так. Я не хочу тебе верить, Юля, но почему-то верю, а почему — не знаю. Можешь говорить по-русски, Юля, если тебе так удобней. Если повезёт, к весне доберёмся до Москвы, стольного града. Ликуй, твоя взяла…

Я успел заметить мелькнувшую на её лице слабую улыбку. Она словно вся засветилась, и я подумал, что даже тигриные глаза сиксфинга не портят её красоты. Потом она ушла в кабину вслед за Кирсановым, а мы с Китом отправились к воротам, стеречь спокойный сон товарищей. Несомненно, в кабине сейчас будет происходить самое интересное — подробный разбор полетов, споры, обсуждения. А мы, как обычно, не у дел. Конечно, все остальные — «нужные» люди. Володя водитель, Дима за все отвечает, правда теперь с нами нет Бориса, который со своим танковым пулеметом был гарантом нашей безопасности, а Кирсанов командир. А мы с Китом так, на подхвате. Кит бортовой механик, он отвечает только за то, чтобы машина была на ходу и все в ней работало исправно. Но его, при необходимости, любой может заменить. Неизвестно, насколько успешно… но потеря Кита не повлияет на наше решение продолжать путь. А я просто рабочая лошадка, выполняю всю чёрную работу. От этого мне стало тоскливо. Но я подумал, все это потому что я ещё молод, а с течением времени, если не буду сидеть сложа руки, приобрету много полезных навыков и знаний и тоже стану «нужным» человеком. Научусь и танк водить и по звёздам ходить, как говорит Дима…

Начинало темнеть, небо над городом гасло, и я вдруг на миг представил себе, какой по истине громадный путь нам предстоит преодолеть и мне стало страшно. Мы понятия не имеем, какие нас поджидают опасности, какие испытания придётся потерпеть, чтобы добраться до цели.

С приходом темноты Дима и Кирсанов отправились в город, как и договаривались. Они предупредили, что дело им предстоит нелегкое и ждать их скоро не имеет смысла, они будут не раньше, чем через несколько часов. А мы за это время должны были проверить, полностью ли в порядке наш вездеход, «Витязь», наша машина, на которую теперь возлагались все надежды и от которой мы теперь зависели целиком и полностью — случись что с ней, если она вдруг встанет на марше, между городами, когда до ближайшего очага жизни будут сотни километров — мы будем обречены на гибель. Меня загнали на крышу сарая, чтобы я следил, не подойдёт ли на звук мотора кто-нибудь чужой, пока Володя и Кит будут проверять двигатель. К счастью, эта пытка продолжалась недолго. Мне и самому чертовски хотелось спать, а уж что говорить про чувство голода. Но мы все утешали себя мыслью, что надо только добраться до Хабаровска и можно будет немного расслабиться. К тому же, как выяснилось позже, Кирсанов и не рассчитывал, что вездеход сможет за раз преодолеть десяток тысяч километров, поэтому он сказал, что главное доехать до Хабаровска, а там машину можно будет бросить и пересесть на поезд, если повезёт или даже на самолёт, если повезёт вдвойне.

Хиншу немного оправилась после отдыха и явно чувствовала себя лучше. Перед уходом Димы и Кирсанова мы немного перекусили, тем, что было из бортового запаса — чай, крекеры и немного сухарей. Больше никакой еды на борту не было, поскольку питаемся мы обычно на базе и в танк ничего брать не принято. Но хиншу, видимо, так была голодна, что крекеры с сухарями восприняла, как дар богов. Видя, как она набросилась на еду, мы с Китом пожалели её и поделили с ней свой паёк, а затем и Кирсанов с Володей, подумав, тоже. Дима решил не оставаться в меньшинстве и скривив недовольное лицо, отодвинул к хиншу половину своих печеней. Она ничего не сказала, только кивнула. Теперь у неё прибавилось сил, и когда Дима с Кирсановым ушли, она стала с энтузиазмом нам помогать.

Сначала она по большей части молчала, но мы все поглядывали на нее, и постепенно завязался разговор. Она не была замкнутой, напротив, легко открылась, а когда поняла, что мы совсем не такие, как Кирсанов, что с нами можно общаться запросто, и вовсе стала веселой и жизнерадостной, совсем, как ребёнок. Она носилась вокруг танка, прыгала по броне, таскала нам инструменты. Её поведение стало для нас неожиданностью, но нельзя сказать, что неприятной. Напротив, мы были рады перемене в её настроении. И тоже заразились этим задорным весельем.

Мы хорошо помнили её рассказ о себе и теперь всячески избегали касаться в разговоре темы её прошлого. Она и сама не давала нам такого повода. Мы болтали о всякой чепухе, обсуждали наш будущий поход, потом речь случайно зашла о планах на жизнь, что каждый будет делать, если нам всё-таки повезёт и все задуманное осуществится. И хиншу спросила, собираемся ли мы остаться на Земле.

— Ну а ты, что, всерьёз намереваешься отправиться в космос в неизвестном направлении? — Спросил Володя.

— Только бы подальше от Таррагоны.

— В одиночку?

— Почему нет?

— Но ты ведь никогда даже не была в космосе, ты не умеешь управлять звездолётом!

Некоторое время она смотрела на Володю со странным выражением лица, а потом вдруг прыснула и расхохоталась. Она слезла с брони и стала ходить вокруг танка, хохоча, уперев руки в бока и все не могла прекратить смеяться, а мы изумленно переглядывались и смотрели на неё сверху вниз, силясь понять, в чем дело.

Она, может быть, и ответила бы нам, но не успела. Мы услышали шум у двери, испуганно замерли на миг, но в сарае показался Дима и мы облегченно выдохнули. Следом вошел Кирсанов. В руках у обоих были сумки с пожитками, которые передали мне, велев оттащить их в салон. Кирсанов покурил, загнал всех в танк, опять-таки лично все проверил, готов ли вездеход к походу и сам забрался в кабину. Мной овладел непонятный восторг. Я чувствовал, что все тоже на взводе, но мы держались спокойно и сосредоточенно, стараясь не спугнуть удачу — а пока она нам благоволила. Володя завёл мотор и сразу же все вспомнили, что нужно открыть ворота и все взгляды обратились на меня.

Побег из города стоил нам больших нервов, и хорошо ещё, что мы были на самой окраине. Кирсанов лично шёл впереди вездехода и проверял улицы, нет ли на них кордонов и полицейских застав. Сам по себе танк-сторожевик подозрений вызвать не мог, но встреча с патрулем нам была ни к чему. Час уже был поздний, на улицах стояла темень, освещение почти не работало и мы не встретили ни души, только один раз, на параллельной улице увидели снегоуборочный трактор. А потом мы окончательно покинули пределы города, свернули на зимник, идущий вдоль уссурийской трассы, Володя включил шестую передачу, двигатель заработал на полную мощность и впервые за много часов тугой обруч тревоги, стискивающий нам грудь, немного разжался и все смогли вздохнуть свободно.

Со скоростью шестьдесят километров в час мы бодро бежали к далекому Хабаровску, нашим воротам в свободную жизнь. Почти 800 километров, путь страшно огромный, для беглецов, спасающихся от погони.

Внешнее освещение мы не включали, Володя надел шлем с инфракрасным визором, который получал изображение с внешних датчиков. В кабине свет тоже был потушен и весь мир, казалось, был погружён во тьму. Кирсанов сидел впереди, остальные сзади — Дима напротив меня у правого борта, хиншу и Кит — у левого. Небо было закрыто, ни звёзд, ни луны, тьма, хоть глаз выколи. Но, всё-таки, снег отражал достаточно света, чтобы глаз мог собрать его и различать даже отдельные деревья. Ехали мы то по открытой местности, то проезжали лес, и когда по сторонам вездехода вырастали стены деревьев, то вокруг вездехода сгущалась особенно густая тьма и, признаться, мне становилось страшно. Мы были совершенно одни на огромном, безлюдном пространстве.

Я посмотрел внутрь кабины и глаза довольно долго привыкали к темноте, пока собранного сетчаткой мизерного количества света, падающего из окна благодаря белому снегу, не хватило, чтобы разглядеть хотя бы силуэты людей. Лиц я не видел попрежнему. Я невольно вздрогнул — два зелёных кружка светились во мраке, и я не сразу сообразил, что это глаза хиншу, наделённые от природы способностью видеть в темноте.

Вскоре я задремал, а когда проснулся вездеход стоял.

За окном был серый сумрак, бесконечная пустота. Я поморгал, совсем проснулся и до меня дошло, что на улице уже утро и идёт сильный снег. Видимость была почти нулевая. Хиншу и Кита не было, а Дима, Кирсанов и Володя сидели спереди и тихо совещались.

Кирсанов, словно у него были глаза на затылке, обернулся, как только я открыл глаза и рявкнул:

— Марш в багажник, живо! Кита сюда!

Все мои возникшие по пробуждении вопросы разом испарились из сознания, словно их и не было, а я, как ошпаренный, выскочил на улицу.

Оказывается, в багажнике у нас было определено спальное место на троих. Видимо, я всё-таки проспал одну остановку в пути. Я вышел из вездехода в сумерки, обошёл машину, не отрывая пальцев левой руки от борта, распахнул дверцу багажника и забрался внутрь. Растолкав Кита, я обнаружил, что здесь была и хиншу. Обрадовавшись, что останусь с ней наедине и, наверное, смогу поговорить, я запер дверь за быстро ретировавшимся Китом, разложил спальник, забрался в него и уже открыл рот, чтобы обратиться к хиншу, которая не спала и, чуть приоткрыв глаза наблюдала за мной, но не тут-то было. Дверца входа распахнулась и на пороге возник угрюмый, как ненастный день, Дима, влез в багажник и бесцеремонно впихнулся между мной и хиншу Юлей. Резким движением он выключил тусклый рыжий фонарь и до крайности неприятным голосом известил нас:

— Будете болтать — задушу, как котят.

Вот и весь сказ… н-да.

Мне ничего не оставалось, как отвернуться лицом к стене и постараться уснуть, но вот ведь незадача! Очень быстро я понял, что спать не хочу совершенно, да и сон отнюдь не желает посетить меня. Ещё через какое-то время, когда я порядком навертелся из стороны в сторону, отлежал все бока, то наконец понял, что заснуть мне точно не удастся. У меня затекли все конечности, начала мучить жажда, нечем было дышать и самое ужасное — не было никакой возможности покинуть багажник, ни единой. Я мог бы получить вожделенную свободу, только если Кирсанов прикажет остановить машину.

Где мы? Сколько мы проехали? Ищут ли нас? Видел ли нас кто-то ночью? Напали уже на наш след или нет?

Все эти, и многие другие вопросы мучили меня. Но больше мучил тот факт, что никому в нашей команде даже и в голову не взбрело сообщить мне хоть что-то. Да за кого они меня принимают? За тварь бессловесную? Меня начал душить гнев. Я подумал, что как только вездеход остановиться, я им все выскажу начистоту. Я им докажу, что со мной тоже надо считаться, я живой человек, я право имею!

И тут невольный голосок где-то внутри меня тонко хихикнул. Меня это прямо-таки взбесило. Что ты возомнил о себе, ехидно осведомился голосок? Право он имеет. Ты хоть что-то сделал для других? Какую ценность ты представляешь?

И я сразу испугался, что Кирсанов меня прогонит, если я начну открывать рот и решимость моя угасла так же быстро, как и разгорелась и я вновь остался наедине с собой, со своей неуверенностью и мучительной неспособностью заснуть.

Такое и ему же подобное состояние мне пришлось испытывать в нашем путешествии весьма часто. То испытание, которое мы себе выбрали, на поверку, оказалось едва ли нам под силу и по мере того, как обстановка становилась все более напряженной, портились наши отношения и все труднее мне было сносить вечные уколы и издевки Димы, приказной тон Кирсанова и попытки понять, чего ради я потащился с ними в эту отчаянную авантюру.

Кирсанов осознал, что он во много раз переоценил наши возможности, примерно через пять часов пути, которые стали единственным отрезком дороги до Хабаровска, когда мы смогли двигаться без остановок и с большой скоростью на протяжении такого долгого времени.

Проехав около двухсот километров от Владивостока, мы попали в метель, которая через пару часов превратилась в буран. Кирсанов не хотел останавливаться даже в таких условиях и вездеход продолжил движение, продвигаясь вперёд со скоростью пешехода. Скоро Кирсанов понял, что мы можем окончательно сбиться с пути, и мы встали. Это было как раз, когда я проснулся. К тому моменту мы преодолели едва четверть пути до Хабаровска.

Когда меня отправили спать, Кирсанов все же решил продолжить движение. Дима и Володя настаивали, что надо обождать непогоду, что ехать через такую метель невозможно.

К вечеру мы все собрались на ужин в кабине, но скудный рацион отнюдь не поднял нам настроения. Мы были в пути уже сутки, однако за последние несколько часов проехали едва ли два десятка километров. Если так пойдёт и дальше нам придётся расстаться с вездеходом — рано или поздно еда закончится. Но ведь буран не может продолжаться так долго!

— Может, — сказал Дима таким голосом, что у всех душа ухнула в пятки.

Кирсанов смотрел на нас, переводил взгляд с одного невеселого лица на другое и наконец произнёс:

— К черту все, выезжаем на трассу, будь что будет. Наша цель — Хабаровск. Ещё примерно пятьсот километров. А там сядем на самолёт или на поезд.

Решение было принято единогласно, не смотря на связанные с ним трудности. Но вся соль была в том, что, когда мы попытались определить направление к трассе, то поняли, что понятия не имеем, где находимся. Случилось то, чего Кирсанов опасался больше всего — съехать с дороги и потеряться посреди тайги. Теперь вокруг нас не было ничего, кроме сотен квадратных километров зимнего леса…

Опасаясь, что нас заметёт, мы все равно ехали. Выискивая по карте деревни и села, любые населенные пункты, по которым можно было определиться с местонахождением, водители на ощупь отыскивали верный путь. Это нисколько не помогло, а постоянные повороты, блуждания, остановки так утомили Володю, что он в конце концов не выдержал и заявил, что больше это продолжаться не может, нужно дождаться хорошей погоды, определить по звёздам наше положение и только тогда продолжить путь.

Кирсанов смотрел вперёд в узкий иллюминатор, и в лице у него вдруг появилось незнакомое для меня выражение — он как будто готов был сдаться. Было решено устроить привал в ближайшем подходящем месте. Снегопад все ещё был очень силён, у нас так и не вышло найти себе подходящее укрытие и в конце концов Володя заглушил двигатель на опушке леса и с тех пор мы простояли на этом месте два дня.

Мы никак не рассчитывали, что наш путь до Хабаровска может занять больше трёх дней, поэтому и без того скудный рацион сократился вдвое. Тогда, во Владивостоке, готовясь выступать, три дня были поставлены Кирсановым, как самый долгий срок, но каждый держал в тайне уверенность, что мы будем в Хабаровске к утру. Но теперь об этом пришлось забыть. Мы голодали, мы устали, мы утратили надежду и уже всерьёз готовы были признать поражение, готовы были бросить вездеход. И когда снегопад не перестал и на второй день, такой поворот событий стал неизбежен.

— Ладно, давайте только выспимся, а там решим окончательно, — вынес свой вердикт Кирсанов.

Мы вшестером набились в багажник. Оставлять кого-то на часах не имело смысла — кому придёт в голову бродить в такую непогоду, да и к тому же мы быстро станем похожи на снежный нанос со стороны.

Разбудил нас всех Дима. Спросонья я не сообразил где мы. Все высыпали на улицу и открыли рты, застыв в изумлении.

Мы стояли на опушке леса, под куполом бархатного темно-синего неба, усыпанного яркими звездами, а где-то совсем недалеко от нас виднелись тусклые огоньки маленького посёлка. На небе не было ни единого облачка…

А потом тишину разорвал торжествующий клич Володи. Он принялся скакать по снегу вокруг танка, размахивая в воздухе руками и кричать, что мы спасены. Никто не пытался его урезонить, Кирсанов вдруг вернул на своё лицо извечную добродушную ухмылку и даже Дима утратил, казалось, обычную свою раздражительность. Они закурили, а мы с Юлей просто стояли на снегу и смотрели вперёд, на видневшиеся вдали огни.

Вечером Кирсанов и Володя отправились в посёлок. Они отсутствовали недолго, но вернулись не с пустыми руками.

— Ешьте, — сказал Кирсанов, грузно забравшись в кабину и поставил на заднее сиденье, между мной и хиншу, увесистый сверток.

Мы набросились на снедь, уплетая за обе щеки, пока Дима, Кирсанов и Володя разбирались с нашим местонахождением на карте. Это оказалось нетрудно, поскольку Кирсанову удалось узнать название посёлка и примерное направление. Но местные сообщили, что вдоль Уссурийской трассы идёт хороший зимник до самого Хабаровска. Им мы и воспользовались.

Каким-то чудом мы оказались к цели гораздо ближе, чем рассчитывали. Как это произошло — никто не мог себе даже вообразить. Но вместо расчетных пятиста пятидесяти километров, до Хабаровска оставалось около трёхсот. Это обстоятельство чрезвычайно воодушевило нас и мы напрочь забыли, что немногим ранее готовы были бросить вездеход. Теперь об этом не могло быть и речи.

И мы ринулись навстречу новым испытаниям, готовые пережить что угодно, но во что бы то ни стало достичь цели.

Погода стояла безоблачная всю ночь и весь следующий день. В темное время мы двигались осторожно, Володя часто останавливался и Дима открывал люк в потолке, высовывался наружу и долго вслушивался в ночь, не слышно ли за нами или впереди нас звука моторов.

Но все шло благополучно. К рассвету Кирсанов сменил Володю и, по мере того, как над миром разгорался день, вездеход делал все меньше остановок, пока, наконец, Кирсанов не плюнул на осторожность и не промчал оставшиеся десятки километров до города на крейсерской скорости. Дима этот последний отрезок пути провёл с винтовкой на коленях на переднем сиденье. Но мы не встретили ни души, если не считать пары автобусов и нескольких снегоуборочных бригад. А сам по себе, патрульный танк-сторожевик подозрений вызвать не мог — континентальные трассы и их окрестности патрулируются на всем их протяжении, и почти везде на Дальнем Востоке такие танки-вездеходы — штатные машины.

В сам Хабаровск мы заезжать не стали, даже не въехали в пригороды. Остановились недалеко от маленькой деревушки и отправились на разведку. На этот раз с Кирсановым и Димой пошёл я.

Мы вошли в посёлок около полудня, под звон церковных колоколов. Стоял крепкий мороз, на небе ослепительно сияло солнце и на улицах было полно народу. В центре деревни была небольшая церковь и, похоже, вся деревня была здесь. Народ заполнил церковный двор, на улице вовсю резвились дети.

— Какой сегодня день? — Пробормотал Кирсанов.

— Судя по всему, воскресный, — буркнул в ответ Дима.

Кирсанов неожиданно направился прямо к церкви и Дима, на секунду растерявшись, поспешил за ним.

— Куда это ты направился?

Но Кирсанов ничего не ответил. Войдя через калиточку во двор, он поклонился, торопливо перекрестившись. Я, на всякий случай, последовал его примеру. Мы поднялись по каменным ступеням паперти, Кирсанов потянул на себя тяжелую чугунную дверь и мы вошли.

В церкви уже почти никого не было, только чей-то силуэт безмолвно застыл у икон, кто-то протирал подсвечники, снимая огарки свеч. Сквозь высокие, узкие окна косо падали прямо на амвон яркие, слепящие столбы солнечного света. Было очень тихо, но малейший шорох разносился эхом под куполом храма и становился слышимым.

Кирсанов приблизился к старушке, протиравшей тряпицей икону и что-то спросил у неё. Немного послушав, старушка отложила тряпицу и направилась к выходу, накинула шерстяное пальто и вышла из церкви. Мы направились за ней. Она обошла храм и мы увидели небольшой домик на заднем дворе. Старушка постучала в окошко, вскоре открылась дверь и мы вошли.

Кирсанов и бабушка ушли, а мы остались в сенях. Ждать пришлось довольно долго. Наконец дверь открылась и показался старый священник, очень худой и усталый на вид. Он рассеянно оглядел нас лучистыми серыми глазами, ничего не сказал, только благословил. Надев шапку и пальто, он взял посох и вышел во двор, отправившись в деревню.

Мы подошли к одному из домов недалеко от храма, тоже на центральной улице, священник погремел калиткой и закричал во двор:

— Марья! Степан!

Девчушка в валенках резво пробежала по двору к дому, на ходу крикнув:

— Сейчас позову, батюшка!

Показался пожилой мужчина, проводил нас в избу. Мы втроём сели на скамью за столом. Я оглядывал помещение. Все было очень просто, даже бедно обставлено. Мебель деревянная, почти никакого металла и пластика. Современный быт выдавали только «умные модули» на стенах, кабели энергетических систем под потолком, и кое-какие обиходные мелочи вроде атомной хлеборезки, видеофона и лазерного ружья в углу у входа — вещи, занесённые на нашу планету чужой культурой и приобретённые хозяином на чёрном рынке. У него явно не хватило бы денег купить себе бластер в официальном магазине. Но даже и то, что есть у него, для многих — непозволительная роскошь…

Я не замечал ничего дикого в представшем перед нами контрасте смешанных культур и разных бытов, но заметил, какое выражение лица было у Кирсанова, когда он оглядел незамысловатое убранство дома и упёрся взглядом в ружьё около двери. Николая Степановича ещё не было на свете, когда пришельцы бомбили Землю, но о дне Прибытия он знал со слов родителей, которых хорошо помнил. Потерянное детство, годы лишений и невзгод отточили в нем ненависть к захватчикам. Он никогда со мной не говорил об этом, но, судя по слышанному о нем от других людей, я догадывался, о чем он думает, глядя сейчас на это ружье в углу. Что он вспоминает, что видит внутренним взором. Города в огне и полчища сиксфингов, сходящих с пылающего неба, вооруженных страшным, разрушительным оружием, смерть всех, кого он знал, кого любил, гибель всей его жизни и неведомое, пугающее будущее…

Хозяин дома проводил священника и вернулся к нам, сел за стол и сказал:

— Так тому и быть, я помогу. Давайте ваши сумки, но вы должны знать, это очень непросто. Вам нужно еды на неделю? Это будет стоить, конечно, дороже, чем вам сказал отец Михаил. Куда вы направляетесь, говорите? В Москву? Должен сообщить кое-что… я знаю короткую, безопасную дорогу до Урала.

Добавил он шепотом.

Некоторое время Кирсанов внимательно смотрел на него, как бы ожидая продолжения, затем спросил:

— Предлагаете взять вас с собой?

Лицо у мужчины вдруг сделалось несчастным.

— Отец Михаил сказал, вы предлагаете большие деньги за еду. А если я проведу вас до Урала, вы сможете заплатить мне? Послушайте, я не могу не попытаться. Не могу упустить такой шанс. Быть может, само провидение отправило вас ко мне. У меня четверо детей. Им не на что рассчитывать, не на что надеяться. Что я оставлю им? Гнилой дом? Я должен обеспечить их будущее, ведь это мои дети!

Он наклонился к Кирсанову и горячо зашептал:

— Я буду полезен. Я двадцать два года водил фуры по континентальным трассам, я знаю в центральной России и на Дальнем Востоке каждую кочку вдоль больших дорог! Я могу быть водителем, механиком, кем скажете, к тому же, я вооружён.

Он указал на ружьё в углу. Кирсанов долго молчал, потом спросил:

— Как вас зовут?

— Александр.

— Вот что, Александр, я не могу ничего вам обещать и не стану. Но я подумаю. А сейчас мы должны вернуться к вездеходу. Не будем прощаться.

Кирсанов поднялся, пожал руку нашему новому кандидату в члены экипажа и мы отправились из деревни восвояси.

На борту танка разгорелся спор — есть ли у нас нужда в третьем водителе и в дополнительном комплекте вооружения, либо же ни к чему нам седьмой рот и лишняя сотня килограммов в довесок. Вообще-то, выбор казался всем очевидным, но Кирсанов все сомневался и все порядком удивились, когда Дима вдруг неожиданно высказался в пользу приумножения нашего личного состава.

— Он проводник, — глухо сказал Дима. — Тот, кто нам нужен. Один раз мы уже заблудились. Второй раз может и не повезёт найти дорогу.

Это был очень весомый аргумент. Все молча уставились на Кирсанова и тогда тот пожал плечами и сказал:

— Если возражений нет, я тоже ничего против не имею… Замётано.

Мы вернулись в деревню и Александр с тревогой ждал нашего решения. Кирсанов подошёл к нему, осмотрел его с головы до ног. Тот уже потерял надежду… но вдруг:

— Что ж… добро пожаловать!

Он не мог поверить.

— Времени нет, выступаем через два часа. Поэтому собирайтесь, по готовности дайте знать. Мы пока займёмся погрузкой припасов и снаряжения.

Пока Александр готовился в поход, прощался со своей семьей, мы загрузили багажник танка едой, провели кое-какой мелкий ремонт и к закату были готовы тронуться в путь. Когда вновь увидели Александра, то не узнали его — он постригся, побрился, надел походную одежду и стал совершенно другим человеком, гораздо моложе, чем мы думали. Даже Кирсанов, казалось, немного смутился, увидев Александра в его новом обличье. Твёрдое, ясное лицо, холодный взгляд умных, серых глаз, хорошая одежда и снаряжение, которые явно редко лежали без дела. При взгляде на него не могло возникнуть ни малейшего сомнения, что кто-кто, а уж он сумеет добраться до Москвы по тому пути, который мы для себя выбрали. Но прежде чем пустить новоиспеченного члена экипажа на борт, предстояло решить одну немаловажную проблему.

Мы подходили к танку и Кирсанов, тронув Александра за плечо, остановился невдалеке, достал сигарету и закурил. Он предложил Александру, но тот отрицательно покачал головой.

— Видите ли, Александр, — заговорил Кирсанов и начал своё традиционное неспешное движение, покидая фарватер внимания собеседника. Александру пришлось крутить головой, чтобы не терять его из виду. — Мы не просто так прогуливаемся через полконтинента. Мы кое-кого сопровождаем. Я должен предупредить тебя, что когда ты окажешься в кабине, обратной дороги у тебя не будет. Ты либо примешь то, что увидишь, либо… нам придётся оставить тебя прямо здесь, у меня под ногами, потому что ты свидетель. Понимаешь, к чему я? Думаю, выбор не велик. Но решать тебе. Если не боишься — открой дверь и лезь в кабину. Подумай. Если есть сомнения, иди домой прямо сейчас и мы больше никогда не увидимся.

Александр оглядел нас, словно пытаясь угадать, не разыгрываем ли мы его. Но все были очень серьёзны и его внимание переключилось на вездеход. Теряясь в догадках, что мы можем там прятать он, не торопясь, приблизился к танку, взялся за ручку двери и открыл её.

Наверное, он ожидал всего, что угодно. Но почему-то мне казалось, что он не был сильно удивлён. Он спокойно смотрел на хиншу Юлю, правда довольно долго, словно переживая некую внутреннюю борьбу. Мы застыли у него за спиной. Но, наконец, решение было им принято.

— Привет, — сказал он на диалекте.

— Привет, — Юля ответила на своём родном.

Александр молча принял удар, но быть может, в тот момент его осенило и он догадался, что она полукровка. Во всяком случае, за время нашего путешествия он никогда не спрашивал этого у Юли и вообще не распространялся на опасную тему. Хотя мы и изложили перед ним, не утаив ничего, все цели и обстоятельства нашего похода. Но он, несомненно, поступил мудро, решив, что эти обстоятельства, до некоторых пор во всяком случае, его не касаются. Вообще, как оказалось в последствии, Александр во всем был очень умный человек, и он оказался лучшей заменой Борису, которого мы потеряли. Мы ни разу не пожалели, что он оказался с нами.

Мы отправились в дальнейший путь, определив себе новую цель — город Читу. Но до неё было больше двух с половиной тысяч километров, поэтому было намечено несколько промежуточных точек, где нам придётся делать остановки, чтобы покупать еду. Первой такой остановкой должен был стать Белогорск, до него как раз было около семисот километров.

Вслед за Александром мы забрались в кабину и танк тронулся.

Почти всю дорогу Александр, Володя и Кирсанов сидели спереди, поочередно сменяя друг друга, иногда кто-то один из них отправлялся в багажник во время остановок, чтобы немного вздремнуть. Александра постепенно вводили в курс дела, показывали ему управление машиной, карты, навигацию. Втроём им явно было гораздо удобнее делить водительскую вахту и двигаться мы стали значительно быстрее, тем более, что Александр показывал дорогу. Да и сам он водил весьма неплохо. За каждый час мы проезжали по сорок — пятьдесят километров. Ближе к ночи Кирсанов решил сделать первую остановку. Мы ехали уже около четырёх часов и оставили за спиной примерно сто пятьдесят километров. Володя сразу пошёл спать, Кит остался в кабине, остальные высыпали на улицу на перекур. Кирсанов, Дима и Александр занялись осмотром машины, а я отошёл чуть подальше, мне хотелось полюбоваться звёздами. Но почти сразу я услыхал чьи-то шаги позади и, обернувшись, увидел Юлю.

— Красиво, правда? — Спросила она, кивком головы указывая на небосвод.

Я согласился.

— Говорят, на Таррагоне небо золотое, — сказала она. — Система расположена так близко к центру Галактики, что ночи там нет вообще. И все небо сплошь усыпано звёздами, их так много, что трудно различать отдельные.

— Серьезно? Тебе мама рассказала?

Юля кивнула.

— Но ведь тогда там не могла бы возникнуть жизнь, — с сомнением произнёс я. — Ведь в центре Галактики очень сильная звездная радиация.

— Она там и не возникала, — с удивлением взглянув на меня, ответила Юля.

Вдруг меня осенило и я сразу почувствовал себя круглым дураком.

Конец ознакомительного фрагмента.