НЕДавняя быль. Петербург – Севастополь – Бизерта – Рига. 1917—1923

Николай Александрович Смирнов

Документальные воспоминания Н. А. Смирнова, радиотелеграфиста эсминца «Жаркий» Российского Императорского Черноморского флота, о событиях 1917—23 годов.

Путь из «рая»

Тихая, заснувшая в вековом сне, Россия вдруг всколыхнулась и встала на дыбы. Никакие силы не смогли удержать разбега революции, и через обломки старого режима, устранив, как соломинку, правительство главноуговаривающего Керенского, Россия прикатилась к большевизму, к позору Брестского мира, к классовой войне, т.е. попросту к беспощадному уничтожению честных людей. И вот — начался исход из России… Кто только мог, захватив с собою жалкие остатки имущества, потянулся прочь из советского «рая», надеясь проникнуть через кольцо красногвардейских застав и выбраться на волю, где нет убийств и грабежей, нет красных тряпок и не воюют, бия в грудь, ораторы на митингах.

Этот поток захватил и нашу семью, заставив покинуть прекрасную, с любовью обставленную квартиру на Каменноостровском и раскидал по всем частям когда-то великого Государства Российского.

И вот теперь, осенью 1918 г., я, провожаемый моим дядей, известным петербургским адвокатом, приехал в Курск, дабы сделать попытку пробраться на Украину, к отцу, занимавшему в Севастополе видный пост.

Как досадно сидеть в Курске, ожидая нужные для проезда разрешения, прислушиваясь к звукам «Интернационала» и ружейной перестрелки, когда, всего несколько верст южнее, царит порядок и спокойствие, как ни странно, восстановленный там врагами России; под «гнетом» немцев благоденствует Украина, привлекая тысячи «счастливых» граждан «самого свободного в мире» государства.

Петроград, Каменноостровский проспект

И в этом-то «свободном» государстве бюрократическая машина не стала работать скорей, чем в доброе старое время, наоборот, чтобы поддержать ее ход, необходимо частенько «подмазывать»; только изведя на смазку порядочную сумму можно надеяться получить нужную бумажку. Так было и с нами. С утра до вечера, высунув язык, бегаем по комиссариатам, изучая модную технику дачи взяток, в погоне за желанным пропуском.

В это страдное время нас приютила одна знакомая, снимающая на окраине города небольшой домик. Казалось бы, что у бедной вдовы мы можем чувствовать себя застрахованными от чекистских обысков, но не тут-то было. На второй же день, когда мы обедали, небольшие сени наполнились людьми в кожаных куртках и серых шинелях. Сдвинутые на бок смятые фуражки, пулеметные ленты на груди, устрашающие маузеры на поясе не предвещали ничего хорошего. Чекисты устроили облаву на контрреволюционеров и спекулянтов, давая этот титул всякому человеку, занимающемуся торговлей для поддержания своего существования.

По странной игре судьбы нас, не имеющих нужных документов, не тронули, попался же сосед, заподозренный в сношениях с курским Предводителем дворянства Офросимовым, впоследствии расстрелянным.

Велика была радость, когда наконец мы располагали предметом долгих трудов и мечтаний — пропуском. В тот же день решили отправиться возможно скорее на вокзал, каждый день, проведенный в Совдепии, тяжелым камнем ложился на душу. Вполне спокойными мы почувствовали себя только в теплушке тронувшегося поезда. Райской музыкой кажется постукивание вагонных колес, каждый оборот приближает к цели. Железнодорожные порядки в советской России общеизвестны, несколько десятков верст до границы придется ехать всю ночь. На каждом полустанке поезд стоит долгое время, тогда в теплушках делается душно, ясная же осенняя ночь манит выйти прогуляться. И когда мы шли по перрону, любуясь мерцанием звезд и прислушиваясь к стрекотанию кузнечиков в высокой траве, чей-то грубый голос вывел нас из мечтательного созерцания, мигом переселив в суровую действительность:

— А вы кто такие будете, товарищи? — Последовала неловкая попытка объясниться.

— Знаем мы вас, буржуев — ишь, пальто-то какое. Пойдем к комиссару! — Мигом нас окружил красногвардейский патруль и повел в местную Чеку, находящуюся в некотором отдалении от станции.

Не скажу, чтобы дорога к комиссару темной ночью, среди пустынного поля была приятной, особенное недоверие чувствовалось к конвойным — оборванным каторжанам с красной звездой на лбу, вразумительно постукивающим ружейными затворами. Много убийств произошло в подобной обстановке — пальто могло их соблазнить. Но вот наконец нас подвели к маленькой избушке со слабо освещенными окнами. Комиссар, как и следовало ожидать, оказался полуграмотным рабочим, на которого быстро и решительно повлияла речь знаменитого адвоката, умеющего черное представить белым. Мы, как оказалось, всю жизнь сочувствовали большевикам, глубоко оскорблены этим недоразумением и надеемся, что товарищ комиссар будет настолько умен, что сумеет отличить врагов республики от верных ее граждан. Поворочав своими тяжелыми мозгами, он, извинившись, отпустил на с миром. Но радость наша была кратковременной, подойдя к путям мы убедились, что поезд ушел. Итак, я застрял всего в нескольких верстах от пограничного пункта — Желобовки.

Тут, на маленьком полустанке, я попрощался с дядей, который уехал обратно в Петербург, порвалась последняя связь с семьей, вне которой мне пришлось пробыть свыше трех лет.

В первый раз в жизни я спал, не раздеваясь, на цементном полу вокзала, окруженный смердящими и храпящими фигурами красногвардейцев. Едва забрезжило утро, как я был на ногах и, имея 250 рублей в кармане, нанял вскладчину с группой беглецов телегу, на которой мы и двинулись по направлению к границе. После шести часов езды по выбоинам и ухабам мы чувствовали себя совсем разбитыми; к счастью, граница была близка. Проехав деревушку Желобовку, мы наткнулись на патруль, состоявший из матроса и нескольких красногвардейцев, но благодаря пролетарскому виду (я был в хаки) отделались благополучно.

Самое опасное впереди — это зона, называемая «нейтральной» очевидно потому, что здесь грабят как своих, так и чужих. Уже начало смеркаться, и наш возница не решился ехать ночью, он предложил переночевать у себя в деревне, которая как раз была вблизи.

Чистенькая белая хата с соломенной крышей, утопающая в цветах, около пасутся коровы, из загона слышно здоровое хрюканье. Какой патриархальный уклад жизни и уют! Накормили, напоили до отвала вкусным горячим деревенским хлебом с большими соломенными занозами. С какой страстью мы накинулись на него, пожирая так, что за ушами трещало. Большевики ведь не балуют своих подданных хлебом — это тоже «буржуазный предрассудок».

Потом улеглись спать на широких скамейках, опоясывающих горницу. Долго еще ворочались с боку на бок под аккомпанемент дружного рева полудюжины ребятишек нашего возницы.

Да, гостеприимство всегда выгодно отличает русского человека от его западных собратий, так гордящихся своей культурой и спокойно, без жалости глядящих на умирающих с голоду людей.

Чуть свет, следующим утром мы тронулись в путь и провели два жутких часа езды по густому лесу, ожидая ежеминутно нападения гайдамаков. Точно гора свалилась с плеч, когда мы увидали в отдалении серые каски немецких солдат. Отношение к нам врагов прямо поразительною Предупредительность, вежливость, полное внимание. Без замедления выдали разрешение для свободного проезда по оккупационной зоне.

Странным кажется порядок, какой сумели ввести немцы на Украине. Коренево, пограничное село блещет чистотой и аккуратностью. Кое-где на улицах видны низкие, точно квадратные фигуры часовых в стальных шлемах. Несокрушимой мощью веет от них, чувствуешь себя в безопасности. Первой моей прогулкой была прогулка на базар, второй — на вокзал. Оказалось, что поезда на Харьков ходят только два раза в неделю, но что сегодня пойдет на Ворожбу воинский поезд. Поговорив с комендантом поезда, молодым красивым майором, получил разрешение на проезд вместе с эшелоном немецких войск.

После привычного вида большевицких воинских поездов порядок, царствующий у немцев, поражал. У открытых дверей товарного вагона стоят часовые, в шлемах и с ручными гранатами наготове, так как повстанцы нередко нападают на поезда, устраивая крушения во славу Третьего Интернационала.

Пересев в Ворожбе на пассажирский поезд, ночью благополучно доехал до Харькова, остановившись в одной из привокзальных гостиниц.

Красная гвардия

На следующий день отправился осматривать город и на первой же улице разинул рот от удивления. Да, действительно, «ще не вмерла Украина», всюду слышна украинская мова, видны украинские надписи. Откуда появилась вдруг эта украинизация — диву даешься! Тот же самый человек, который недавно называл себя русским, теперь выцарапает вам за это глаза — помилуйте, он же украинец!

Вот на площади обучается рота гайдамаков. Русский офицер, русские солдаты одеты в какие-то опереточные запорожские костюмы. Звучит странная команда, только при повторении могу ее разобрать:

«Железяки до пузяки — геть!» Это значит — «На караул!». С непривычки смешно, на каждом шагу встречаются курьезы. Русская речь строго преследуется, все русское тщательно замазано. Точно краской можно стереть следы тысячелетнего русского господства!

Совсем как дети. А на каждом углу, точно добрая нянька, стоит серый немецкий солдат и зорко за всем наблюдает.

Только через неделю, выздоровев после модной тогда испанки, достал билет в скором поезде до Севастополя. И тут чувствуется рука немцев — вагоны чисты, введены плацкарты и поезда не опаздывают. Хорошо так путешествовать, в чистоте и порядке, после Совдепии с ее свинским «раем».

Поезд бежит уже по крутым горам Крымского побережья, минуя мосты и виадуки, то прижимаясь к груди утеса, то углубляясь в туннели. Около двенадцати часов дня, вынырнув из туннеля, с высоты скал увидел темно-голубой прекрасный Севастопольский рейд. Не видно на нем серых громад дредноутов, не пенят воду быстрые миноносцы — омертвел он. Колыбель Черноморского флота стала его могилой. Грустно и тоскливо смотреть на когда-то оживленную Южную бухту — как запустела она теперь, не слышно стука молотов, корабельных гудков.

Зато город не изменился совсем. Все такой же чистенький, уютный и веселый. Улицы полны народом, тоже праздничным, приодетым — отдыхают от ужасов большевизма. Недавно еще каждого прилично одетого человека обезумевшие матросы выводили в расход.

Приятно вновь видеть любимый город, бродить по обсаженным деревьями улицам, площадям, но есть и заботы. Надо разыскать отца, от которого больше года не было известий, с тех пор, как он уехал на турецкий фронт. Кто знает, в Севастополе ли он; быть может, революция не пощадила его, кадрового офицера.

С замирающим сердцем приближаюсь к маленькому домику, такому милому и знакомому. Вот и дверь с медной дощечкой: «Военный инженер, генерал-майор А. Н. Смирнов». Дергаю нерешительно за звонок. Дверь открывается и отец, видимо не узнав, спрашивает:

— Вам кого угодно?

— Папочка, здравствуй!

— Какой я вам папочка? — звучит раздраженный ответ, потом всматривается и заключает в объятия.

Так после четырехлетней разлуки произошло свидание с отцом.

Замечания к рассказу «путь из рая» (1993 г.):

В 1913 г. наша семья распалась, и мама увезла меня и мою сестру в Питер Там она вышла замуж за адвоката Иосифа Людвиговича Балинского. Я тосковал по отцу и дважды, в 1913 и 1914 г. меня сажали на скорый поезд в Севастополь, и я целый месяц жил с отцом.

До границы в 1919 г. меня провожал не дядя, а отчим.

Каковы были украинские команды — не знал, «Железяки до пузяки» — это из анекдотов.

Отец был не генерал-майором, а полковником — начальником инженеров Севастопольской крепости.

Отец в 1918 г. был женат, его жена — Таиса Михайловна, урожденная Андреева, мой сводный брат Толя — ему было меньше года.

По-видимому, мама как-то узнала, что папа находится в Севастополе, иначе не могу себе объяснить, как могли меня отправить в неизвестность.