Шурави советские. Записи военного контрразведчика

Николай Акимович Дуюнов

Книга о работе сотрудников военной контрразведки во время войны в Афганистане, о малоизвестных и ранее не публиковавшихся формах и методах работы наследников легендарного СМЕРШа.

Баграм

Ан-24 заходил на посадку в аэропорту Кабул под вечер. Ярко сияли пики вершин, окружающие город. Пыль висела в знойном воздухе и тоже светилась. Самолет покатил по полосе, мелькнули палатки 103-й гвардейской воздушно-десантной дивизии, стоянки вертолетов с нашими опознавательными знаками и знаками афганской армии, и вот — остановка. Я вышел из самолета, огляделся. Никто меня не встречал, хотя было сказано, что встретит начальник Особого отдела КГБ по 108-й дивизии подполковник Садыкбаев Исакджан Усманович.

На посадку заходила пара вертолетов, и раздались крики: «Баграмские». Лежавшие на траве офицеры, солдаты бросились к вертолетам. Я еще раз огляделся — никого уже и нет. Ночевать на аэродроме не хотелось, и я подошел к командиру экипажа, объяснил, что лечу в Баграм. Поскольку я был в форме офицера авиации, то вопроса не возникло, и взревев двигателями, через пять минут мы уже летели через гору, затем по ущелью в Баграм. Весь перелет занимал порядка 30 — 40 минут, вертолет бросало из стороны в сторону, но я уже привычно сидел и думал об одном: что меня ждет впереди? Как встретит коллектив, подойду ли я им, справлюсь ли с новыми обязанностями? В общем, было над чем задуматься. Но что-то говорило: не бойся, ты готов к этому, опыт есть, с людьми работать умеешь, знаний достаточно. Все-таки десять лет оперативной работы что-то да значат, из них восемь — старшим оперуполномоченным.

Солнце зашло быстро, в темноте садились на аэродром. О Баграме я кое-что знал, даже однажды, добираясь в Кабул, около часа находился на аэродроме во время разгрузки.

Вертолет зарулил на стоянку, мы вышли из него, офицеры, солдаты пошли куда-то к дороге. Я спросил командира экипажа, где находится телефон, он показал на СКП, и я пошел туда. Офицер, дежуривший на СКП, показал на телефон, который связывался с КП дивизии, и попросил соединить с Особым отделом дивизии. На другом конце провода спросили, что надо. Я объяснил ситуацию, меня с кем-то соединили, затем я попросил соединить меня с Садыкбаевым. Мне ответили, что его нет, он в Кабуле. Я спросил, с кем говорю. Ответили, что это прапорщик Небратенко. Я сказал, что прибыл на должность заместителя начальника Особого отдела дивизии, фамилия моя Дуюнов. Маленькая пауза, затем вопрос, где я нахожусь, и просьба никуда не уходить.

Военная прокуратура дивизии готовится к боевому выходу,

сентябрь 1982 г., город Баграм

Я присел на самодельную скамейку, огляделся. В сумерках были видны грозные боевые машины, далее стояла большая группа самолетов Ан-12. Ни огонька, только за дорогой, куда ушли офицеры, виднелись освещенные здания. На меня никто не обращал внимания. Каждый занимался своим делом.

Показался движущийся огонек. К стоянке подкатил БТР, с него спрыгнул высокий, подтянутый военнослужащий, который, подойдя ко мне, представился: прапорщик Небратенко, секретарь отдела.

Солдаты подхватили мои вещи, мы взобрались на БТР и поехали. Дорога через гарнизон, где дислоцировались афганские и советские вертолеты, самолеты, была разбитой, но БТР легко преодолевал все ухабы. Проехали минуты три-четыре, и впереди показался шлагбаум, он был едва освещен. Раздалась команда по-афгански:

— Дрыщь! (Стой!)

Ответ по-русски:

— Шурави!

Афганский солдат поднял шлагбаум, и мы проехали пост, кишлак, затем поворот налево через мостик — и вот, нас встречают советские солдаты. Въехали в городок, еще поворот направо — и остановились. Солдаты подхватили вещи, куда-то понесли, а мы пошли в модуль. Зашли в коридор, звонок — и мы в отделе. Два вооруженных солдата стояли перед дверями, еще один вооруженный ходил по коридору. Мне объяснили, что он охраняет военную прокуратуру, расположенную в этом же здании.

Офицеры, находившиеся в отделе, представились:

— Капитан Петенко!

— Майор Головкин!

— Старший лейтенант Подлесных!

— Майор Рыбников!

— Капитан Медведев!

Передо мной стояли подтянутые, улыбающиеся офицеры, во взглядах которых светилось любопытство: «Кого это нам прислали?»

Я также представился, поздоровался с каждым из них, спросил, как они живут, где начальник.

Петенко Александр пояснил, что подполковник Садыкбаев находится в Кабуле и должен был встретить меня на аэродроме, но наверное, мы разминулись.

Мне показали мой кабинет, провели по отделу. Везде на окнах решетки, в кабинетах оружие работников, сейфы, телефоны. В общем, почти мирная обстановка. Если не считать того, что мы находились в центре провинции Парван, где активно действовали банды душманов. Дня не проходило, чтобы они не напали на проходящие колонны, не обстреляли наши боевые посты.

Город Чарикар, центр провинции Парван, находился от нас в семи-восьми километрах, но проехать туда было не так просто. Сколько на этом пути было убито и ранено наших и афганских солдат и офицеров, сожжено машин, это надо было видеть. Остовы некогда богатырских машин, обгоревшие и искореженные, лежали в кюветах около дороги Кабул — Хайратон, Туркмения. Дорога вся в ямах, выгоревшая местами до грунта. Чарикар подвергался почти ежедневно нападениям и обстрелам из всех видов оружия. В расположенных рядом кишлаках живут офицеры, но там же располагаются и банды, совершающие нападения и обстрелы. Та же многопартийность банд, но одна цель — уничтожение народной власти, а заодно и нас.

Все это мне рассказали Петенко и Подлесных. Первый работал в разведбате дивизии, а второй — в районе города Джабаль-Уссарадж. Чтобы добраться до Джабаля, так сокращенно называли Джабаль-Уссарадж, надо было проехать Чарикар, затем Зеленую зону, о которой ходили легенды среди душманов. Зона располагалась между Чарикаром и Джабалем. Города расположены вдоль дороги, около гор, а зона в низине между ними и далее выходила в долину. Речка разделяла зону как бы на две половины. Это действительно была зеленая зона, так как кишлаки утопали в зелени деревьев. Особняки окружены деревьями и виноградниками. Населения проживало в зоне около 40 тысяч человек.

По дороге Хайратон — Кабул в древние времена пролегали караванные пути, ведущие в Пакистан, Индию, Китай. В зоне проживало большое количество лиц, промышлявших разбоем на дорогах. Этим они занимались даже во времена правления Захир-шаха, встали на путь бандитизма и при народной власти. Бандиты были мобильные, имели хорошую стрелковую подготовку, и грех было заправилам агрессии против народного Афганистана не использовать эту силу в своих подрывных целях. И они использовали.

Гремели взрывы, горела земля. Проклятия неслись из многих кишлаков в адрес бандитов из Зеленой зоны. Обстреливали они и гарнизоны наших войск, совершали диверсии перед въездом на перевал Саланг, а Джабаль — это ворота Саланга.

Об этой «дороге жизни» у нас написано много статей, показывалась жизнь наших воинов по телевидению, особенно много рассказывал первый командир батальона подполковник Хабаров, который знает эту жизнь не понаслышке и которого знал и я.

Преобладающей партийной силой у бандитов в нашем районе являлось Исламское общество Афганистана, которым руководил доктор Раббани, а командующим фронтом ИОА являлся 32-летний Ахмад Шах Масуд.

Почему фронт? Да потому что главная дорога шла через перевал Саланг и далее уходила на север к городам Пули-Хумри, Талукан, Ханабад, Мазари-Шариф и далее в СССР, откуда осуществлялось снабжение наших войск всем необходимым для жизни и войны. Начиная от боеприпасов и кончая углем и дровами для отопления палаток и землянок.

Особо надо сказать о Панджшерском ущелье, протянувшемся на десятки километров с юга на северо-восток и до Пакистана. Вот здесь и были сосредоточены основные силы душманов, их склады с оружием и боеприпасами, питанием, типография, даже собственная тюрьма. Отсюда планировались все операции против наших войск, против народной власти, уничтожение партийных, советских руководителей, засылалась агентура для сбора данных о наших войсках и вооруженных силах ДРА.

Сложное время было — сентябрь 1981 года. Сложная обстановка требовала и каких-то радикальных мер. Но это потом. А пока я внимательно слушал этих ребят, в душе восхищаясь их мужеством, энергии и тому, что они совершали. Передо мной сидели обычные на первый взгляд офицеры, но это только на первый взгляд. Саша Петенко уже был награжден орденом «За службу Родине» II степени, а Володя Подлесных был легендой дивизии.

Каждый из них не раз смотрел смерти в глаза, и косая отводила взгляд. Впоследствии я не раз убеждался в их беспримерной храбрости, умению принимать единственно правильное решение и всегда с уважением относился к этим ребятам. Рядом с ними нельзя было быть не такими, как они. Передо мной стояла непростая задача. Думаю, что я ее решил, так как и Саша, и Володя до конца оставались преданными моими друзьями. Оставшийся в живых Саша Петенко это подтвердит.

Часа через два в отдел зашел подполковник Садыкбаев. Я доложил, что прибыл к нему в качестве заместителя. О Садыкбаеве отдельный рассказ, а тогда он пригласил меня в кабинет, и мы долго обсуждали дела, которые мне необходимо было решать уже в новом качестве. Исакджан Усманович был доволен тем, что в качестве заместителя прибыл офицер из САВО, откуда и он, вдобавок из Киргизии, откуда и он. Пошли к нему в модуль, где он жил, выпили водочки и легли спать только под утро. Утром я проснулся часов в пять, вышел на улицу и в утреннем свете рассматривал гарнизон. Улицы, конечно, никакой не было. Отдельно, огороженный каменным забором и проволокой, стоял штаб дивизии, затем шли модули офицеров, палатки солдат, из которых выбегали солдаты на зарядку, что было обязательным элементом жизни военного человека. После разминки солдаты и офицеры занимались рукопашным боем, затем умывались, шли на завтрак и потом на службу.

С этого началась моя жизнь в этом прославленном соединении, ведущем историю с Великой Отечественной войны и воспитавшем немало героев уже в наши дни.

Постоял я у стеллы с именами воинов, погибших в боях за независимость Афганистана. И подумалось вот о чем. Пройдут годы. Может, десятки лет. Победит афганский народ и воздаст должное всем, кто погиб за его свободу, в том числе и нашим ребятам. Их имена высекут на граните, и благодарные потомки будут приходить к этим памятникам отдать дань уважения их мужеству и стойкости в то трудное для афганского народа время.

Утром подполковник Садыкбаев представил меня командиру 108-й дивизии полковнику Миронову Валерию Ивановичу, начальнику политотдела дивизии подполковнику Фёдорову Виктору Сергеевичу, начальнику штаба полковнику Касымову Турсуну Юлдашевичу, познакомил с заместителями командира дивизии полковником Бондаренко Владимиром Николаевичем, полковником Бойко, с военным прокурором дивизии майором Шкодой, следователем майором Корякиными, другими должностными лицами.

Естественно, я сразу не мог всех запомнить, но меня они запомнили, так как я был в Афгане не первый день, а это что-то да значило.

Я и начальник политотдела 108 мсд 40-й армии полковник Федоров Виктор Сергеевич, его заместитель

и другие офицеры политотдела.

Кишлак Астана, Панджшер, 1 сентября 1982 г.

О каждом из этих офицеров можно было писать книгу, так как они на голом месте создали быт воинов, обучили их тому, что нужно в бою, водили их в атаки, лечили раненых, оказывали моральную поддержку слабеющим духом.

В том, что здесь нужно иметь огромный душевный запас сил, я впоследствии убедился сам. У каждого из нас в Союзе остались семьи — жены, дети, внуки, родители, другие родные. Сказать, что у нас в Афганистане все было хорошо — значит сказать неправду. Это значит, что тот, кто прочтет эти строки, скажет, что этот человек либо не знает жизни в Афганистане, либо беззастенчиво врет.

По вечерам я видел, с какой грустью смотрели эти с виду суровые воины на фотографии близких, с какой нежностью они читали письма, сколько невысказанного было у них в глазах. И думалось: пусть у каждого из них будет все благополучно в семьях, пусть дождутся их любимые, пусть будут верны супружеской клятве жены, пусть порадуются возмужанию сыновей их матери, пусть у детей будут живы любящие их отцы.

Ох, далеко не до каждой супруги доходили эти молитвы, и я видел, как горько переживали измену близких эти не гнувшиеся в суровых испытаниях люди. Этот груз мог раздавить слабого духом, и мы помогали друг другу, чем могли, в такие моменты. Предоставляли возможность побывать дома, просили прояснить ситуацию через военкоматы, политработников просили провести беседы по месту прежней службы с супругой, и бывало, что оживал человек.

Такие случаи было не утаить в коллективе, и они отрицательно действовали на окружающих, так как у каждого из нас в гарнизонах оставались семьи и возникала предательская мысль: а как там дела у меня в семье? И не спрятаться от этого вопроса, и не получить на него правдивого ответа. Вот как здесь быть?

Единственное, что помогало — так это наш жизненный оптимизм и святая вера в будущее. Мы верили, что наши семьи — самые лучшие, жены — самые верные, так как здесь переоценили многое и в себе, и во взаимоотношениях с близкими. Это помогало выстоять в той буре испытаний, которая выпала на нашу долю. Мне не хочется, чтобы эти строки читали те донжуаны, которые, пользуясь нашим отсутствием, соблазняли наших жен и будут смеяться над моими рассуждениями о долге, чести, верности. Они не достойны, чтобы я называл их здесь поименно, я их просто презираю.

Те, кто был в Афганистане, становились чище душой, и они заслуживают того, чтобы их любили достойные женщины, жены.

Без этого отступления трудно будет объяснить ту атмосферу, которая сложилась среди офицеров, находившихся в Афганистане.

Дел в отделе было очень много, мне надо было познакомиться со всеми оперработниками дивизии и начать практическую работу по руководству деятельностью Особого отдела. На заместителя начальника Особого отдела возлагалась обязанность по ведению контрразведывательной работы в штабе дивизии, по руководству частью оперработников, а точнее — большинством оперсостава, так как Исакджан Усманович готовился к замене в Союз и мне хотелось его разгрузить, ведь он честно отвоевал свое. Он не возражал, скорее радовался тому, что прибыл такой работящий человек. А скажите: чем еще можно заниматься в Афганистане, где ты 24 часа на службе, где нет разницы, где ты находишься — в дивизии или в полку — ты всегда на службе, и даже отдыхая, ты на посту, тут же твое оружие и твое рабочее место?

108-я мотострелковая дивизия была введена в числе первых соединений в Афганистан из Термеза, прошла своим ходом до города Кабул, где и оставались ее полки до настоящего момента. Вводом дивизии руководил генерал Кузьмин, затем его сменил полковник Миронов В. И. 180-й, 181-й мотострелковые полки, артиллерийский полк, зенитно-артиллерийский полк дислоцировались непосредственно в Кабуле, в районе Хайрхона, по-русски — Теплый Стан, охраняя Кабульский элеватор, тюрьму Пули-Чархи, ГЭС Наглу, дорогу на город Суруби и сам городок до стыка с 66-й Джалалабадской десантно-штурмовой бригадой, а штаб располагался в гарнизоне Баграм. Это мощнейшая авиационная база Афганистана, где размещались три четверти авиации Афганистана и наша авиационная ударная группировка. Здесь же дислоцировался 345-й парашютно-десантный полк — знаменитый полк, которым командовали Герои Советского Союза Кузнецов, Грачев, Востротин, Самонов, где служил Лебедь Александр Иванович и многие из тех, кем гордятся воздушно-десантные войска и с кем мне пришлось общаться в период работы в Баграме.

Дивизия несла охрану дороги, ведущей на север через перевал Саланг до стыка с 201-й дивизией, вела боевые действия по уничтожению бандформирований в «зеленке» и в Панджшерском ущелье, где у Ахмад Шаха Масуда было под ружьем более 60 000 регулярных войск. Это была серьезная сила, с которой приходилось считаться, поскольку тактика боевых действий постоянно совершенствовалась, ибо у него были хорошие советники, да и вооружен он был не хуже нас. А о знании местности и поддержке населения и говорить не приходится. У него были все козыри в войне с нами. И вот против такого противника нужно было организовывать контрразведывательную деятельность. Но у него была своя контрразведка, и не хуже нашей, а агентуру он имел везде, в том числе и в Баграме.

С командованием дивизии у меня сложились очень хорошие отношения, о таких отношениях в Союзе можно было только мечтать. Командир дивизии полковник Миронов Валерий Иванович был очень коммуникабельным, доброжелательным человеком, всегда желанным в Особом отделе, от него не скрывалась оперативная информация, он знал всех оперработников не только в лицо, но и по именам и фамилиям, всегда слушал их, бывая в полках, принуждал некоторых командиров полков к сотрудничеству, деловому имеется в виду, для координации работы во время проведения боевых операций, от чего выигрывали в первую очередь командиры полков, уменьшая потери личного состава и выполняя поставленные задачи меньшей кровью. То, что сложились такие отношения между командованием дивизии и Особым отделом — заслуга, конечно, Садыкбаева Исакджана Усмановича, который очень много времени уделял добыче разведданных, установлению деловых отношений между оперработниками и командирами всех уровней, их информации по предполагаемому театру боевых действий, укреплению дисциплины в войсках, повышению политической бдительности.

С начальником штаба полковником Касымовым Турсуном Юлдашевичем Садыкбаев дружил, так как оба были узбеками, а это что-то да значило в этой обстановке, так что все вопросы решались быстро и качественно.

Особо хочу сказать несколько слов о начальнике политотдела дивизии подполковнике Фёдорове Викторе Сергеевиче. Душа коллектива, остроумный, обладающий неутомимой энергией, он постоянно находился в гуще военнослужащих. Если от командиров зависело, каким будет в бою солдат, то от подчиненных Фёдорова зависело, насколько глубоко солдат будет понимать свою роль воина-интернационалиста, ведь он помогал отстаивать завоевания революции и своим поведением притягивал население на сторону революции, утверждал новые для Афганистана отношения между людьми. И Фёдорову с его подчиненными это удавалось.

В Афганистане не было таких понятий, как конец рабочего дня, выходной и так далее. Формально все это было, но практически — о каком конце или начале рабочего дня можно говорить, если душманы использовали ночное время для совершения своих черных дел?

Но сказать, что мы совсем не отдыхали, значит покривить душой. Отдыхали, даже изредка фильмы смотрели, слушали концерты приезжавших к нам артистов — Иосифа Давыдовича Кобзона, Аллу Борисовну Пугачёву, Александра Розенбаума и многих других дорогих нам в то время представителей шоу-бизнеса. Но собираясь по вечерам в комнате Исакджана Усмановича, Миронов, Бойко, Бондаренко, Фёдоров, Шкода и другие вновь возвращались к делам дивизии. А дел было очень много, и решать их надо было независимо от времени суток. Здесь же делились новостями, полученными из дома, радовались вместе приятным вестям, огорчались, если кто-то долго не получал из дома писем. Эти вечера превращались в вечера воспоминаний и строительства планов на будущее. Каждый вспоминал какие-то моменты из своей жизни, службы, почему-то запомнившиеся ему, доставал фотографии близких, писал письма. Слышались шутки, смех, звучали наши русские песни. Однако в этом сугубо мужском коллективе особо звучала тема отношения к женщине. К слабому полу у нас было особое отношение. Женщин в Афганистане было очень мало, они наравне с нами переносили все тяготы и лишения сурового быта, холод, жару, отсутствие элементарных условий женского бытия, невозможность проявить свои слабости, за которые мы их и любим. Риску они подвергались еще большему, так как мужчина — все-таки воин и в случае обстрела или нападения на колонну или на гарнизон знал, что делать, а женщина могла растеряться. В тех условиях это было равнозначно смерти. С женщинами проводились беседы, занятия, и это давало результаты. Многие из них под огнем душманов доставляли грузы Военторга в дальние гарнизоны, медсестры оказывали первую помощь прямо под огнем, отдавали свою кровь раненым. Мне очень хотелось бы назвать поименно тех девушек, которые отдали свои жизни за светлое будущее афганского народа, но сделать этого не смогу, так как я только слышал об их гибели, а лично их знать не пришлось. В 1982 году руководство вооруженными силами СССР приняло мудрое решение, и в Афганистан было направлено свыше восьми тысяч женщин на должности машинисток, поваров, медсестер, библиотекарей, связисток и так далее. Это решение имело как положительное, так и отрицательное значение для нашей жизни. Положительное — это улучшение питания, медицинского обслуживания, психологического климата в среде военнослужащих срочной службы, офицеров и прапорщиков. Отрицательное — раздор в среде тех же военнослужащих из-за них, так как прибыл такой непроверенный морально контингент, что ссоры начались почти сразу же и принимали порой такие формы, что забот доставили гораздо больше, чем мы ожидали. Драки и ссоры развели между собой вчерашних друзей, между собой дамы также доводили отношения до крайностей, но их, в отличие от военнослужащих, нельзя было перевести в другой гарнизон, а решать проблему все-таки надо было. Партполитработа результатов не приносила, так как политработники первыми поделили между собой красавиц и жили с ними достаточно свободно. А у кого из офицеров, прапорщиков повернулся бы язык сказать что-нибудь против политработника, который в Афганистане приобрел большую власть, ибо многие офицеры и прапорщики были членами КПСС, руководили ими политработники и от позиции их зависело, получит ли офицер повышение, будет ли представлен к ордену и куда поедет по замене? Но в Афганистане служили и военнослужащие-холостяки, молодые офицеры и прапорщики, они всерьез строили отношения с молодыми девушками, которые нравились и офицерам постарше и повыше должностями — вот здесь и случались такие конфликты, которые и не снились в Союзе ни политработникам, ни нам, сотрудникам Особого отдела, которые получали негативную информацию о поведении отдельных военнослужащих и информировали об этом политорганы для проведения профилактических мероприятий и укрепления морального духа в армейской среде.

Политработники младшего звена, замполиты рот, батарей вместе с командирами взводов и рот участвовали в боевых действиях, своим примером укрепляя боевой дух бойцов, но замполиты батальонов, полков — это уже была элита, которая берегла себя, главным занятием ее был сбор негативной информации на командиров всех степеней, в том числе и на оперативных работников Особого отдела. Это создавало уже совсем другой оттенок политработы, с которым нельзя было мириться, ибо это заносило в какой-то 37-й год, где доносы и негатив ломали судьбы храбрых, но порой бесшабашных командиров, а на дворе был 1981 год.

С начальником политотдела Фёдоровым Виктором Сергеевичем, порядочным и щепетильным в вопросах этики офицером, мы много беседовали на эту тему, и Виктор Сергеевич жестко реагировал на факты злоупотреблений со стороны своих подчиненных, привлекая их самих к партийной ответственности, а это автоматом означало одно — понижение в должности и дальнейшие неприятности по службе.

Политработники пытались создавать негласный аппарат в ротах, батальонах для сбора информации о своих же командирах. А с учетом того, что в каждом батальоне был оперативный уполномоченный Особого отдела, который занимался негласной работой среди личного состава вверенного ему подразделения, скоро информация о незаконной деятельности политработников становилась достоянием руководства Особого отдела, а мы передавали ее начальнику политотдела дивизии. И хотя, надо честно сказать, таких горе-работничков от политорганов было не так уж много, вред они приносили как офицерам, так и нам. Почему нам, спросите вы — а потому что органы КГБ СССР были передовыми боевыми подразделениями партии, которыми руководили в войсках те самые политработники. Не в прямом смысле, а в том, что мы состояли на учете в политотделах дивизий. Все нарушения партийной дисциплины рассматривали парткомиссии дивизий, начальник политотдела мог присутствовать на наших оперативных совещаниях, знал формы и методы нашей работы, а в Афганистане без него мы не решали почти ни одного вопроса укрепления дисциплины, перемещения военнослужащих в наших оперативных интересах, реализации оперативной информации. Вся оперативная информация представлялась на имя начальника политотдела дивизии, а не командира, для принятия по ней решения, и это было законом нашей работы. Начальник политотдела имел огромную политическую власть над личным составом дивизии, и его авторитет — это авторитет всех коммунистов дивизии.

Особенно много вреда принес офицерам 180-го полка замполит полка майор Козлобаев — фамилия, как по случаю, отвечала его внутренней сути. Командир полка подполковник Мичурин Владимир не знал, как усмирить этого стукача, так как ни один проступок военнослужащих полка не проходил без того, чтобы Козлобаев о нем не доложил — куда бы вы думали? Прямо в политуправление ТуркВО, откуда он прибыл в полк с должности помощника начальника политуправления по комсомольской работе. И у командования начинались проблемы, а Козлобаев набирал вес. Далее его аппетиты стали распространяться и на моих оперработников, он так хотел заставить их давать ему информацию как на личный состав полка, так и — на кого бы вы думали? На командование дивизии. Ведь руководство дивизии каждый день бывало в полку, расположенном в Кабуле, а это был и повод побывать на рынках Кабула, прикупить что-нибудь для семьи, для детей и передать в Союз — тут Козлобаев все и записывал в свою черную тетрадь.

Конец ознакомительного фрагмента.