Скучающие боги

Никита Влвдимирович Лобазов

Игор-пришлый, очнувшийся в новом месте, становится свидетелем смерти одного из великих царей. Беримир-отступник, обманутый революционер, пытается вернуть своё доброе имя. Дети старосты, что после смерти отца ищут место в мире. И другие, чьи судьбы варятся в тесном котле, дрожащем над огнём древней вражды. Им предстоит разгадать одну из величайших тайн материка: откуда и, куда важнее — для чего появились здесь первые люди? Что это? Колонизация? Эксперимент? Или просто игры заскучавших богов?

Глава 3. Убийство Корда. Борук и Борна

Утро выдалось пасмурное. Тяжелые свинцовые тучи нависали над домами, некогда красивыми и яркими, расписанными в желтый, зеленый и коричневый цвета. Под окнами в те годы, будто толстенные языки, висели цветы, а над каждой крышей вертелся резной флюгер. Сейчас дома выглядели под стать небесному своду, такие же угрюмые и грузные. Краска облупилась и шелестела на ветру, старенькие ставни скрипели, а из стойла внизу вторила им лошадь. Сейчас здесь всё было старое. Давно не сыщешь дома, над которым развевались бы ленты или, повинуясь ветру, дрожал расписной петух или ласточка.

«Скоро солнце взрежет нас…» — подумал Растимир, приоткрывая один глаз.

Он любил момент, когда раннее светило, едва показавшись из-за далеких гор, пронизывало всю деревню желтыми лучами. Они всегда возникали так внезапно, оживляя Крайнюю, добавляя ей теней и черных уголков, длинных золотых дорог, прогоняя туман. Огромная, каменная мельница — гордость этой деревни — возвышалась над домами, как величественный горец, уперевший руки в бока и тяжело ворочающий усами. У неё не было дна, лишь сложенная из камней стенка, защищавшая от ветра. Шесть мощных бревен, на которых она держалась, были едва ли не с лошадиный круп толщиной. А тень от её крыльев покрывала собой всю деревню.

В детстве Растимир был уверен, что каждое утро эта мельница прогонит туман, вращая своими белыми крылами. И он уползает обратно к стене, но каждую ночь возвращается, пытаясь захватить деревню вновь. Отец посмеивался и улыбался над его придумкой. Брат трепал по соломенным волосам, Велена легонько касалась его носа и улыбалась. А матушка… Что же делала она?

Растимир сел на кровати и повернулся к окну. Оттуда на него взглянула ненавистная Болотина. Странное место. Скопление омутов, оврагов, болот и колючего, отвратительно черного кустарника. Она вбирала в себя туман, который плотными желтыми клубами сочился меж её кряжей. Отсюда Болотина казалась небольшой — хоть камень перекинь, однако это было обманчиво. Она простиралась зеленовато-черным пятном на несколько миль во все стороны и была глубока, словно карьер. На дне, до которого не возможно было добраться, был самый страшный омут, который только мог существовать на материке. Он лежал там, как черное зеркало, вода которого никогда не знала дуновения ветерка. Множество тропинок испещряли эту язву, и по одной, как говаривали старики, нельзя пройти дважды. На самом деле можно, но недолго. Однако местность действительно менялась, словно спящий колосс лениво ворочался под ней.

Туман уползал. Плавно обтекая блестящий глаз Болотины, он растворялся на подступах к Серому лесу. Слева проглянула тропа, ведущая к Привратнику, за ней заблестели на солнце золотые колосья ржи. Растимир знал, что в них уже нет жизни, поля только-только обработаны и последний урожай собран. А блестит роса. Кристальные капельки ночной прохлады озарены солнцем. Но даже они, обманчивые, выглядели куда живее, чем ивы, терновник и камыш по другую сторону тропы. Справа простирались пологие холмы, далеко на западе подступающие к берегам Тундоры. Реки отсюда не было видно. Только в самую ясную погоду из-под колпака мельницы можно было разглядеть её блеск.

«Скоро всё покроет снегом, — с некоторым разочарованием подумал он, глядя в центр Болотины. — И я снова спущусь на дно. И я снова буду искать».

Растимир постоял с минуту, глядя вдаль и наслаждаясь морозным воздухом, затем одернул себя от налетевшей вдруг тоски и развернулся. Его комната располагалась на втором этаже их большого дома, и в ней было единственное окно, что выходило на лес. Тяжелые балки, незаметные в других помещениях, выходили здесь из стены и уходили в другую стену, и он уже достаточно подрос, чтобы биться о них головой. Кровать, сундук, широкий стол и книжные полки — его гордость — это было всё, из чего состояла его жизнь.

Широкий клиновидный меч, который подарил ему Ярош, подпирал стол. Когда брат узнал об этом, он расстроено покачал головой и пробурчал что-то о книжных червях и прытких девчонках, и ушёл.

Растимир тогда только похмыкал ему вслед и состроил рожу. Что брат мог понимать в его жизни? Ему бы только мечами махать да колоть шпагами. Другое дело — книги! Они влекли его и были страстью, которая сопутствовала всюду.

В городах и замках, куда отец брал его с собой, он непременно старался улизнуть от скучных разговоров и учтивых приветствий. Он искал продавцов знаний. Отыскать их было не трудно. Одни были тяжелые, большие, с надменными лицами, которые, как они сами считали, придавали им ещё большего веса. Их руки прятались одна в рукаве другой, а товар носил сзади дохлый служка или вез ослик с тележкой. Книги у них были под стать, такие же тяжелые и пыльные, содержащие массу правил и жизнеописаний неких давно забытых мужей.

Другие продавцы были иного сорта. Нелепые, рассеянные, ободранные, они всегда были готовы сбавить цену или продать знания за ломоть хлеба. Иногда у них попадалось что-то стоящее, но чаще всего это были сборники стишков, баллад, новых и старых, и сказок. Они быстро исчерпали свой ресурс в глазах Растимира, хотя он считал своим долгом поддержать их если не монетой, то хоть добрым словом.

Самым же желанным продавцом был исследователь, только-только вернувшийся из странствия. Они приносили с собой удивительные сборники по травничеству, которые так ценила его сестра, карты лесов близ Скоубруга, на которых были отмечены тропы, стоянки и опасные пещеры. Они имели при себе бестиарии всех мастей, даже те, создания в которых Растимиру казались вымышленными, книги с заклинаниями, с описаниями ведьминых камней. Они носили книги Легенд! Не те дурацкие балладки и похабные песенки, что были на слуху во всех кабаках материка, а настоящие рассказы о героях древности, об их деяниях и смертях. Такие книги не были запрещены, но непременно выискивались и изымались. Кто-то очень хотел, чтобы люди скорее позабыли своё темное прошлое. Некоторые показывали ему даже оккультные трактаты и учения, обладание которыми в лучшем случае каралось бучей и долгой каторгой, а в худшем — петлёй на шее.

В большинстве замков кастеляны знали сына Радея — хранителя Врат — и беспрепятственно провожали его в библиотеки, где он просиживал до зари. Служки подносили еду, а смотрители ворчали, глядя, как он треплет их драгоценные страницы. Отец частенько находил его спящим среди оплавленных свечей и ветхих пергаментов о призраках и уносил в постель.

Растимир повалился обратно на кровать, глядя на книги и размышляя. Он мечтал стать исследователем, как его мать. Отыскивать неизведанные тропы, блуждать в тумане и своими глазами увидеть живого колосса. Ему казалось, что он настолько много знает о первородных, о материке, о проклятиях и обо всем чудном, что кто-то должен его заприметить! Какой-нибудь капитан воздушного судна должен однажды крикнуть:

— Хэй! Гляди, что за парнишка! Я изволю взять его с собой! Этому миру нужны светлые головы!

Тогда бы он, не задумываясь, поймал брошенную веревку и уполз от дел земных, от глупых и скучных обязанностей, от суеты и насмешек. Он бы взобрался на борт, запрыгнул на леера и улетел с ними. И ни разу бы не обернулся!

— Ладно, Растимир-мечтатель, — проговорил он вслух, — сын хранителя, поднимайся! Всё это ещё впереди.

Он взглянул на себя в зеркало и вздохнул. Высокий и тощий, нескладный-неладный, с копной вьющихся каштановых волос он больше походил на сына рыбака с Крючьего берега, чем на сына старосты. Но глаза были мамины — изумрудные, а взгляд — жесткий и пытливый.

Покривлявшись немного перед зеркалом, он раскрыл сундук и, порывшись в нем с минуту, вытащил свой походный дублет, натянул штаны из плотной ткани, а на ноги надел высокие кожаные сапоги. Ни у кого в деревне не было такой одежды. Здесь она была в диковинку. Там, за хребтом, люди носили дублеты, расшитые бархатом, с подвязанными манжетами и золотой нитью на оторочке. Цвета вина, цвета молодой травы, цвета спелых налитых слив и вишен. Расшитые жемчужными пуговками и стальными заклепками, украшенные серебряными брошками с агатами и аметистами. Турнирные и замковые рыцари надевали поддоспешные дублеты из пухлой ткани, защищавшие кожу от грубого железа. Мелкие бароны — отвязные пьяницы и драчуны — казалось, даже спали в таких доспехах, они были всегда готовые к драке. Но тех, какие надел сейчас Растимир, не было ни у кого во всём Повелье. Это было облачение ловчих из Скоубруг. Суровые и жестокие охотники, пережитки темных времен. Они гнездились близ Лайского леса и бродили по лесному разделу, отлавливая и убивая за деньги всё, что выбиралось из чащи и было опасно для людей. Этакие убийцы чудовищ. Безжалостные и кровожадные. Их ремесло не терпело промедления, и крепкая сталь была бесполезна против когтей, жвал и ядовитых шипов. Они носили один острый, как бритва, меч за спиной, опускались в глубокие пещеры и ходили лесными тропами, да и выглядели едва ли не хуже тех, кого убивали.

Та броня, что была сейчас на Растимире, давно уже утратила все свои прекрасные качества, потому как даже выглядела не обнадеживающе. Крепкие кожаные ремешки с металлическими бляшками, призванные туго стянуть на груди доспех, чтобы тот стал одним целым с телом хозяина, давно поистерлись и были заменены обычными веревками. Левый наплечник отсутствовал, а на груди, как раз там, где билось сердце, зияла дыра, которая в былые времена была аккуратным разрезом от пронзившего кожу клинка, а теперь выглядела, как дыра в земле после выкорчеванного пня. Доспех сейчас больше походил на хулиганскую кожаную куртку с дерзким стоячим воротником, чем и привлекал Растимира. Приобрел он его на базаре в городе, где частенько бывал с отцом и братом, там же были куплены и сапоги. Вот они были замечательные: крепкая темная кожа, высокая шнуровка и прочная грубая подошва, делали их превосходной обувью для дальних походов.

Он оглядел себя, встал в одну героическую позу, затем в другую, покосился на клинок брата, размышляя, стоит ли брать его с собой, и вновь подошел к окну.

Вчера Чобанчик, сын пухлого мельника, сказал ему, что видел на краю леса тень, которая плясала от дерева к дереву и улетала в сторону реки. Она будто бы имела человеческие очертания и двигалась крадучись, от нее во все стороны расходились радужные всполохи, а ног было сто. Он это, конечно, выдумал, о чем говорила незатейливость описания; скорее всего, Чобанчик видел шевеление кустов и пляску теней или попросту насмехался над ним, вспоминая лешего, но Растимиров голод по приключениям не мог оставить это без внимания. В бестиарии, собранном Эмиром из Халборда — плененным ученым, окончившим свой век за стенами Боргот, не было ничего похожего на это дурацкое описание, да и быть не могло. Но, как бы там ни было, сходить в лес стоило. Провести день в проклятом лесу всегда лучше, чем в старой деревне.

Он подхватил сумку, куда с вечера уложил сыр, который теперь был весь в слезах, хлеб, фляжку с водой, а также пару полосок сушеного мяса. Под сумкой лежали «Властители земли» — сборник баллад и сказаний, кропотливо собранных Саввой Добрым — талантливым поэтом и бардом. На обложке были изображены красиво схлещенные кривая сабля и такой же кривой коготь, высекающие искры.

«Интересно, устоит ли какой коготь перед заостренной сталью?» — подумал Растимир.

Решив, что это не возможно, он вышел из комнаты.

Солнце уже немного прогрело воздух, и было приятно понежиться в его теплых лучах, столь ценных в пору увядающего лета. Здесь его встретил Волуй — близкий друг и заклятый враг его отца. Этот старик здорово помог Радею, особенно когда пропала их мать. Помог через силу. Отец почему-то не желал его видеть после ее пропажи. Они долго и часто спорили, бывало, даже дрались, но неизменно любили и стояли друг за друга. Растимир подозревал, что старик как-то связан с пропажей Анны, связан настолько, что едва ли не был причиной её ухода. То, что мама ушла по своей воле, он не сомневался, как ни старался отец убедить его в обратном. Велена и Ярош поначалу клялись и божились, что она потерялась или её кто-то увел, но с годами он всё чаще натыкался на их замешательство в разговорах об этом. Словно все они знали правду, но боялись открыть её. Он чувствовал эту ложь, и виновником её был Радей. Он один твердо стоял на всём.

— Ты помнишь, какие поиски я организовал?! — кричал он. — Помнишь, сколько дней и сколько людей прочесывали лес и Болотину? Зачем я, по-твоему, всё это делал?

«Как же я мог это помнить? — думал в такие моменты я. — Ведь мне было всего три года».

— Дядька Волуй, доброго дня вам! Давно отец уехал? — спросил Растимир, облокотившись о забор и крутя во рту жухлую соломинку.

— Давно уж, только солнце показалось, так и, эт самое, не было их уже. Только не уехали, а ушли, вона коняга ваша так в стойле и стоит, да-а, — протянул он, опершись о клюку, с которой не расставался уже много лет.

Растимир поглядел на стойло: конь и вправду был там, без упряжи, спокойно стоял, пережевывая сено.

— А когда вернутся, не сказали?

— Да откуда ж мне знать! Я ж, эт самое, только спины их видел. Как за ворота уходили. Верно, к рыбакам пошли, те опять сети поставили, Змейку перегородили, сволота. А нам тут голодай. Управы на них нет никакой, — разгорячился старик, а затем, погрозив кулаком с зажатой клюкой и смешно втянув голову, обиженно буркнул:

— Набить бы морду!

— Тише вы, дядь Волуй, — улыбнулся Растимир, — дело надо миром решить, а то, чего доброго, и вовсе реку нам перекроют, с них станется.

— Да ну… — отмахнулся старик. — Хороший сегодня денек, солнечный, — произнес он, оглядывая небо. — Хочу сегодня до Серого леса сходить, говорят, там опять первородных видели. Брешут, конечно, но… Может, хоть огни повидаю.

— Дались они тебе, эти первородные, что с них проку-то? — пожал плечами дед.

— Умный вы человек, дядька Волуй, а дальше деревни нашей ничего не видите, — добродушно ответил Растимир.

— Моё время к концу подходит, и этот мир для меня сужается, мой мальчик. Небо становится все ниже, зимы — длиннее. Раньше я любил гулять до самого хребта, а теперь и за околицу выйти трудно. Так на что мне эти первородные? — улыбнулся старик.

— Они часть этого мира! — избегая спора, проговорил парень, — Такая же, что и мы.

— В моем мире их больше нет, Растимир, — грустно усмехнулся он и оглядел деревню. — Посмотри, разве встретишь ты здесь рыську али нимфу? Даже лесные огни не кажут носа дальше Болотины. А ведь раньше, еще до твоего отца, они заглядывали в наши окна по ночам. Нет, Растимир, в моем мире их больше нет.

Старик смешно пожал плечами и пошамкал беззубым ртом. Из ближнего дома донесся звонкий женский голос:

— Волу-у-уй! Где ты?

— У-у-у, кляча старая! — заворчал он и смешно скривил морщинистое лицо. — Послушай меня, молодой человек, никогда не женись! Слышишь? Никогда! Одни. От баб. Беды.

Растимир улыбнулся, а старик тем временем задорно подмигнул и совсем было ушел, но у забора своего дома обернулся и, потупившись, проговорил:

— Ростик, сынок, надо сегодня вечером, эт самое, вспомнить бы… — он посмотрел в лицо парню полными сожаления глазами. — Ты заходи ко мне. Мне давно нужно кое о чем тебе рассказать.

«Вспомнить бы. Он всегда употреблял это выражение, — подумал парень, — не помянуть, не почтить память, а именно вспомнить».

— Да, — вздохнул Растимир и посмотрел себе под ноги. — Вас опять не пригласили?

— Я зажгу лампадку. Мы с бабкой вспомним об Анне. Не тревожься за нас и… заходи. Я буду тебя очень ждать сегодня.

Он скрылся в своей избе, оставив Растимира в смешанных чувствах. Внезапный ветер качнул верхушку дерева, что росло неподалеку, обрывая с него последние листья. Растимир поежился, вздохнул и побрел.

Он направился к дому, где жила Гжелка, девушка, при виде которой грудь его сама собой начинала выпячиваться колесом, плечи расправлялись, а кудри начинали колыхаться при невесть откуда взявшемся ветерке. Волуя у дома не было, видимо, ушёл к своей бабке, да и на самой улице людей было немного: работали в поле, выжимая из земли последние соки. Дом девицы стоял на правой стороне, ближе к началу, рядом с воротами, по бокам которых тянулся высокий частокол. Для защиты от кого здесь был этот частокол, Растимир не понимал, ведь опасного зверя в округе не водилось, разве что волки, а разбойникам просто нечего было стребовать с жителей Крайней. Тем не менее, высокие заостренные бревна стояли стеной, преграждая путь неведомой опасности. Поговаривали, что когда-то давно что-то здесь случилось и что люди несколько недель жили в страхе, как их предки в темные времена. С тех пор и стали возводить такие стены, и, с точки зрения обороны, деревенька, окруженная с трех сторон водой, занимала очень выгодную позицию, если, конечно, враг не станет нападать с реки. Как бы то ни было, а бревна стояли крепко; правда, тяжелые ворота, давно не закрывавшиеся, намертво вросли в землю в распахнутом виде. Но это никого не тревожило.

— Хей, Ростик! — окликнули его двое людей, шедших навстречу. Один был здоровенным детиной, настолько большим, что любая лошадь стояла возле него чахлым осликом. Широкоплечий, с крепкими дубовыми руками, он выглядел настоящим богатырем. Серая льняная рубаха, подпоясанная простой веревкой, колыхалась на могучей груди. Его тяжелая поступь и жалобный скрип всего, к чему он прикоснется, были всегда слышны задолго до его появления. Второй был поменьше. Неуклюжий, нескладный, с женскими бедрами и узенькими плечиками он казался принадлежным к той породе людей, которых никогда не воспринимают всерьез. Однако каждый здесь знал, что с ним лучше не связываться, потому как человек этот был подлый, жестокий и имеющий какую-то патологическую тягу к причинению зла. Это были братья Вид и Зубаха — завсегдатаи местного кабака и главные дебоширы деревни. Были они всегда в приподнятом настроении и каждую встречу с Растимиром стремились сделать незабываемой. Незабываемой для него.

— На охоту собрался наш большой человек? — насмешливо проговорил Зубаха с противной улыбкой на лице. — Нарядился-то, ты только глянь, Овидий, ну прямо воин, а!

Овидий с нахальной рожей перегородил дорогу Растимиру.

— Лешего опять увидал, не иначе! — проговорил Вид и дико заржал во всю свою лошадиную глотку. — Да ты хоть знаешь, кто носит такие доспехи?

Ростик только вздохнул, историю с лешим ему не могли забыть уже несколько лет, а виной всему был один пришлый, который до того был напуган, что побоялся идти в деревню и на протяжении нескольких недель искал обходной путь, но Змейка с одной стороны и болота с другой мешали ему сделать это. Совсем скоро он одичал и приобрел вид настоящего лешего, околачивался вокруг деревни, не решаясь ни войти в нее, ни уйти обратно: Тундору ему было не переплыть, слишком широка была эта река. Так и бродил по округе до самой встречи с Растимиром, а чуть его завидел, тут же бросился бежать, ломая кусты и дико вереща. Растимир с не меньшим криком кинулся в сторону деревни. Собрали тогда мужиков, слово сына старосты чего-нибудь да значит. Взяли вилы, косы, топоры да колья и пошли в лес, а когда все выяснили, то подняли Ростика на смех, дескать, со страху вон чего себе напридумывал, столько народу на ноги поднял.

— Знаю! — обиженно буркнул Ростик и попытался протиснуться между ними.

— Знаю… — передразнил его Зубаха, отпихивая обратно. — А коли знаешь, так зачем носишь? Или всё же на охоту пошёл?

— Вам нет дела до того, куда я пошёл! — собравшись с духом, зло пробурчал он.

— Так говоришь, будто убеждаешь нас в этом, — медленно проговорил Зубаха. — Ты это дело брось, мальчик! Так говорят господа со своими слугами, а какой же ты нам господин? Брал бы пример с брата своего. Вот где человек, начинающему дельцу всегда руку помощи протянет. И гордыни в нем нет! Да, Овидий?

— А то как же! — ухмыльнулся тот. — Я на его месте тоже в помощи не отказал бы.

— Шли бы вы отсюда! Вот узнает отец о ваших делах — выгонит! — набравшись смелости, сказал Растимир.

— А кто ж ему скажет? Уж не ты ли? — нагло спросил Зубаха, в то время как Вид прижал парня к забору своей огромной лапой.

— Чего молчишь, гадёныш? — от Овидия кисло пахло дешевым пивом. Взгляд был глуповатый и хамский, но злости в нём не было. В нём вообще не было ничего, кроме тупого, первобытного превосходства сильного над слабым.

— Я не скажу, — проклиная себя за трусость, пробурчал Ростик.

— Громче! — зарычал Вид, отвратительно брызжа слюной. В тот же момент на его плечо опустилась рука брата.

— Я не скажу! — быстро повторил парень.

— Отпусти его, — Зубаха миролюбиво улыбался, — он никому ничего не скажет. Потому как знает, что за его акцией последует наша реакция, правда, Ростик? Тебе не стоит сердить моего брата, однажды он может не рассчитать силы и случайно причинить тебе вред. А теперь беги, слушайся отца и брата.

Он повернулся и пошёл прочь, а Овидий с силой притянул его к себе и резко бросил в сторону, затем постоял немного над ним с угрожающим лицом и тоже тяжело удалился.

«Ну, доберусь я до вас! Настанет день, когда вы у меня в ногах валяться будете, проклятые ублюдки!» — зло подумал Ростик.

Он встал, стряхнул с себя пыль и весь оставшийся путь до дома Гжелки проделал в сладких думах о различных вариантах скорой мести. Добравшись до её жилища, он перелез через забор и проторенной уже дорожкой быстро прошмыгнул к заветному окошку, где была комната девушки. Осторожно заглянув внутрь, он в последний момент успел заметить обнаженную спину, которую в следующий миг скрыла белая с вышитым на ней узором длинная рубаха.

— Гжелка! — громким шепотом позвал он, досадуя, что не заглянул на минуту раньше.

Девушка обернулась, улыбнулась, затем осторожно прикрыла дверь в комнату и высунулась в окно.

— Привет, Ростик! — игриво сказала она, нарочито высовываясь из окна так, чтобы её груди осторожно выглянули из-под рубахи, давая разыграться фантазии.

Гжелка была красива, молода, с белозубой улыбкой и темными волосами; её пышные формы будоражили умы многих мужчин в этой деревне, и она знала об этом, потому ощущала себя единственной и бесконечно желанной девицей здесь. Не то, чтобы она была действительно единственной, просто её любовь к жизни была настолько велика, что затмила такие качества, как скромность и сдержанность. За это Гжелку любили все, но вместе с тем это ей и мешало, потому что, во-первых, никто не воспринимал её как серьезную спутницу жизни, а, во-вторых, глядя на её мать, все понимали, что пышность её форм — признак вовсе не природной красоты и притягательности, а первый симптом совершенно тривиальной полноты.

— Ты куда собрался, лешего увидел? — широко улыбнулась она, обнажая ровненькие белые зубки.

— И ты туда же, — насупился Растимир. — Что вы этого лешего забыть-то никак не можете?

— Ну, извини, извини, — не переставала улыбаться она. — Так ты все-таки куда?

— Отец попросил к лесу сходить, посмотреть, что там с силками, — произнёс он заранее заготовленную ложь. — Наше свидание завтра в силе?

— Если ты не передумал, то в силе, — игриво ответила она. — А что мы будем делать?

— Пусть это пока останется в тайне. А у тебя есть кто-нибудь дома? Может, я зайду на пару минуток? — глуповато улыбаясь, предложил он.

— Нет уж, потерпи до завтра! Кстати, Ярош сегодня свободен?

— Он с отцом уехал, не знаю, когда вернется, а что тебе до него? — подозрительно спросил Растимир.

— Да, ничего, — все с той же неизменной улыбкой сказала она. — Просто интересуюсь.

За её спиной что-то скрипнуло, девушка резко обернулась:

— Все, мне нужно идти. Беги, проверяй свои силки.

Она поцеловала свой пальчик и коснулась им носа Растимира, после чего захлопнула ставни, выглянула сквозь стекло в последний раз и скрылась в глубине комнаты. Растимир, несколько огорченный столь скорым завершением разговора, выбрался за пределы владений дома и пошёл по направлению к лесу. Вчера вечером Велена по секрету сказала ему, что Гжелка заглядывается вовсе не на него, а на Яроша, и что Ростик мал слишком для такой девушки, как она. Услышав это, он поспешил пригласить её на свидание, в ходе которого собирался непременно все выяснить. Встреча была назначена на завтра, и он, признаться, очень её страшился.

А в это время в доме напротив, где размещался небольшой трактир, двое незнакомцев, которые поселились здесь пару дней назад, сидели в тесной комнате на втором этаже и приглушенно разговаривали.

— Слушай, Борна, а ты уверен, что это Корд? Может, просто крупный зверь? — прогорклым голосом спрашивал небольшой коренастый человек, потягивая трубку и засовывая звонкую конструкцию, состоящую из металлических пружин и стержней, в кожаный наплечный мешок.

— Это корд. Он ясно выразился, — угрюмо ответил Борна, крепкий мужчина средних лет с усталым лицом, допивая бульон из деревянной миски.

— Ну, смотри, — с алчным блеском в глазах проговорил первый. — Это ж сколько нам отвалят-то за эту животину?

— С учетом того, что уже дали, триста серебряных кун. И один золотой самородок, если изловчимся притащить его целиком, не потрепав шкуры. Но я бы на это не рассчитывал.

— Почему?! — набычился коренастый.

— Потому что это корд, Борук. Корд! Ни нимфа, ни оборотень, даже ме леший. Это корд!

— И что? — погано ухмыльнулся Борук. — Не завалим?

— Не знаю, — честно признался он. — Корд есть само воплощение силы и мудрости. Многие твари, которые обитают в чащобах, несокрушимы, непонятны, а порой и вовсе противоестественны. Чертенками и карлами пугают детей, заставляя их бояться леса и не заходить далеко. Оборотнями и лешими стращают целые деревни, морами и призраками — уже небольшие шахтерские поселки, а колоссами — целые города. С половиной из них лучше никогда не встречаться, а другую половину я бы не хотел знать вовсе. Однако выше всего этого зверинца, выше этих тварей стоит корд. Понимаешь?

— Нет, — тупо ответил Борук.

Борна разочарованно вздохнул и поднялся на ноги.

— Ты бы принял заказ на нимфу? — вдруг просил он.

— Ну! — согласился Борук. — Ещё и трахнул бы по пути.

— А на оборотня?

— Ну, черт знает… Если прижало, взял бы.

— На лешего?

— Не! К этой твари я не подойду! — прорычал он и сплюнул на пол. — Помнишь, самому архонту пришлось положить чуть ли не три дюжины пехтуры, чтобы его извести? Целый лес близ Вишневого замка выжгли.

— Помню… — угрюмо подтвердил Борна. — Так чего мы-то вдвоем с тобой на корда лезем?

— У нас ловушка есть! — он пнул мешок тяжелым сапогом, тот отозвался металлическим скрежетом. — И этот! Как его… Неожиданности момент!

— Какой, к дьяволу, неожиданности?!

Борна встал, подошел к окну. Здесь, возле самого трактира, рос кряжистый тополь. Серый и стылый, с понурыми ветками и порченным книзу стволом, он напомнил наемнику его самого. Такой же одинокий, неудобный и некогда прекрасный.

— Ну… — пробурчал за его спиной Борук. — Он же нас не ждет! Так? Или не так?!

— Да так, так… — согласился Борна.

— Я тебя понять не могу! — разгорячился наемник. — Ты мне прямо скажи! Чего ходишь вокруг да около, словно баба возле гладкой палки?

— Откуда этот человек знает, что именно сегодня в старом лесу будет корд? Он там что, завелся? Как какой-нибудь трупоед на пепелище? Это ж корд, как-никак, царь их!

— Да у тебя мандраж просто! — нахально улыбнулся Борук. — Он нам жижицу эту дал, приманку, стало быть. Тот учует и прискачет, ногой в капкан ступит и всё! Забирай денежки!

— А они ведь дворцы строили и твердыни. Магией владели…

— И что?

— А то, что люди не намного их разумнее!

— И что?! Ты задрал! Говори яснее! — Борук выпрямился в полный рост, сжал кулаки. Ему не нравилось, когда он не понимал других людей, и это непременно вызывало в нем злость.

— Прибежит наш архонт на окраину Таргиза, если ты там какую-нибудь жижицу, как ты выразился, разольешь? Ступит в капкан?

— Не! Он же не дурак.

— А корд — дурак?

Борук в задумчивости сел снова на кровать, которая под его весом едва не треснула.

— Вот то-то и оно, — подытожил Борна. — Ты видел лицо того человека?

— Нет, ты уже спрашивал.

— И кто он, не знаешь?

— Не знаю.

— И как он нас нашел — тоже не ясно… — вздохнул он. — От этого дела смердит.

— Поздно уже отказываться, мы плату взяли, — проворчал Борук.

— Да. Поздно… — тихо согласился Борна.

За окном день клонился к вечеру, небо затягивала серая небесная твердь. Сквозь тонкие доски пола с первого этажа доносился обычный шум, присущий постоялому двору. Какая-то местная девушка красиво и грустно пела о славных мужчинах, уходивших в леса в поисках лучшей жизни. Её голос звучал глухо, и многие слова было не разобрать, но мотив был известный, давно приевшийся, однако сейчас он зазвучал совсем иначе.

Как темен лес, что свет небес

Не видит взор людской.

Не уповай на милость тех,

Кто ждет тебя, родной.

О, как наивен и упрям

Твой гордый тихий нрав.

И ты уйдёшь во тьме густой,

Любовь мою забрав.

Я положу в кармашек твой

Два жёлтых янтаря:

Один от злобы охранит,

Другой вернет тебя.

Придёт рассвет, и часть души

Покинет дом родной.

Но в этот час так крепко спит

Мой маленький герой.

Я не устану вас молить,

Мой светлый, добрый Бог,

О возвращении живых

В дома своих отцов.

В дома своих отцов…

— Ладно, может, умники из университета чего придумали и дело выгорит.

— Во! — подскочил Борук. — Эт по мне. Так и есть, ага!

— Идем! — поднявшись, провозгласил Борна. — Эта ночь сулит нам великие славу, деньги и уважение!

Они вышли из трактира и направились в сторону леса, подозрительно озираясь по сторонам, здесь-то их и заметил Растимир. Слухи о том, что в трактире поселились мрачные и нелюдимые постояльцы, разошлись по деревне в полдня, все-таки для такого селения это было событие. Никто докучать им расспросами не стал, потому как выглядели они людьми, которые могут принести неприятности. В трактире иногда останавливались путники, пришедшие из-за хребта, но очень и очень редко. В основном это были исследователи или паломники. Первых здесь интересовали поросшие мхом развалины Дида и Великое кладбище, а последних как приверженцев культа Зверя — врата проклятого леса и руины, что стояли в нем. Больше людям из дальних земель здесь делать было нечего. Барщину деревня платила вовремя, пришлых встречала исправно, а ничего иного от местных никто не ждал.

Растимир, завидев две мрачные фигуры, быстро направившиеся в сторону леса, припал к земле. Они шли быстро, таща за плечами огромный мешок, ощерившийся иглами. Высокий, тот, что шел без груза, постоянно оборачивался, явно не желая, чтобы за ними увязались любопытные хамы. Он жевал во рту соломинку, имел прямую, как стрела, спину и гордо вскинутый подбородок. Растимир почувствовал возбуждение. Он враз позабыл о своих планах и быстро спустился в Болотину, растворившись среди ивняка. Отсюда он мог идти рядом и не терять их из виду. Густые кусты, даже голые в стылую пору, служили хорошим укрытием. Заблудиться он не боялся: всю Болотину он облазил уже давно, сперва в поисках матери, а потом и из любопытства. Эти двое шли вдоль тропы, изредка пропадая среди жухлых колосьев ржи. Они двигались молча и быстро, без устали преодолевая широкие поля, оросительные канавы и редкие овраги.

Остановку сделали лишь на подступах к самому лесу возле древней сторожки, давно покинутой и поломанной временем. В ней хранились некоторые инструменты: одна кирка, несколько молотков, правила для кос, старый фонарь и другая утварь, которая может срочно понадобиться на полях. Растимир выбрал место посуше и осторожно подполз ближе, выглядывая из-за кустов. Коренастый скинул свой мешок, совсем не выказывая усталости. Он огляделся, повел плечами, будто от холода, и отошел к сторожке помочиться. Его напарник уверенно, не таясь, вышел на тропу и долго вглядывался вдаль, в сторону деревни. Затем повел взглядом по окрестностям, словно запоминая их, скользнул по Растимиру, по болотам. Потом развернулся всем телом в сторону леса. Долго смотрел на него, вглядывался в чащу, в верхушки деревьев. Смотрел с уважением. Казалось, он наслаждается видом мертвых сосен. У Растимира даже возникло желание выйти из своего укрытия, ведь плохой человек не может так смотреть на лес. Второй был явно лишен подобных чувств. Растимиру показалось, что он пустил ветра, пока справлял нужду, отчего тишина и самобытность этих мест прорезалась его жирным хохотом. Высокий с разочарованием посмотрел на своего друга, после чего они принялись устраивать лагерь.

Стемнело. Возле сторожки горел костер, отбрасывая прыткие тени на старые доски. Небо постепенно затягивалось тяжелыми тучами, которые тут же скрывали едва проявившуюся звездную рану. Было очень тихо и спокойно, даже уютно. Воздух наполнился кваканьем лягушек, тихим шелестом ветвей. Где-то в глубине леса ухал беспокойный филин. По широким болотным гладям сновали ондатры и выдры, тревожа ровную поверхность воды, заставляя звезды, что отражались в ней, прыгать по волнам.

Растимир любил Болотину, но вместе с тем и ненавидел её темноту, её тугой воздух, звуки. Ему всегда казалось, будто она что-то скрывает. Что-то очень важное и чарующее. То, что не принадлежит миру человека. Ему казалось, что она сильнее его, а ещё, что если она захочет, то поглотит их деревню и превратит её в такую же смердящую гниль. Здесь пропала его мать. Так говорят отец и люди в деревне, а Волуй всегда отводит взгляд и молчит. Он знает… Он что-то знает о её пропаже. Надо зайти к нему сегодня и выслушать старика.

Растимир лежал на подстилке из лапника, которую он потихоньку соорудил, когда понял, что ждать придется долго. Он съел половину своих запасов, отдал подкравшейся выдре хлеб, от которого та отказалась, но измочила в воде. Тело начинало затекать, а вместе с ним угасало любопытство. О походе в лес уже не было и речи, и он начинал жалеть об этом, чувствуя разочарование в своем выборе.

Те двое сидели у сторожки уже пару часов, травя байки и совершенно не опасаясь, что их услышат. Эта перемена в их поведении удивляла Растимира. Теперь они выглядели совершенно обычными путниками, разбившими лагерь перед сложным переходом. Они кричали и смеялись, шутили и хохотали в голос. Коренастый называл своего напарника Борна. Лишь это Растимир смог усвоить достоверно. Это имя он произносил так, словно это был не просто Борна, а сам Великий Борна! Хотя Растимир и слышал его впервые, по всему было понятно, что оно имеет большой вес в определенных кругах.

Солнце коснулось горизонта, и Растимир уже было отчаялся, хотел тихонечко оставить свой пост, как вдруг они начали собираться. Коренастый громко хлопнул в ладоши, поднялся, взвалил мешок на плечи и зашагал вперед, а Борна развернулся в сторону деревни, упер руки в бока, расправил плечи, и, кажется, закрыл глаза. Так простоял он всего минуту, после чего встряхнулся, подхватил свои вещи и легкой походкой направился за напарником.

Любопытство вновь подстегнуло Растимира, он чертыхнулся и двинулся им во след.

По лесу они пробирались быстро, уверенно. У Борны в руках появилась карта, к которой он то и дело обращался, сравнивая ориентиры. Они шли в определенное место, удаленное от тропы. Путь вел в чащу, опускаясь вниз, в лощину. Там, насколько знал Растимир, был небольшой омут, множество кустов колючего терновника и старый невесть откуда взявшийся здесь дуб. Коренастый, как ни в чем не бывало, зажег трубку, на что напарник не сказал ни слова.

Один раз Растимир неосторожно ступил и с громким хрустом переломил сухую ветвь. Наемники тут же замерли, поглядели сперва друг на друга, потом на то место, откуда раздался звук. В следующее мгновенье Борна растворился во тьме. Растимир почуял неладное, быстро и тихо отполз на несколько метров назад. И не зря; всего через пару минут на том месте, где он лежал, возник наемник. Он внимательно и чутко вглядывался в ночной лес, слушая его звуки. В его руке блестел длинный нож. Он опустился на одно колено и подобрал поломанную ветвь, осмотрел ее и осторожно положил на место. Растимир видел, как явственно выделяются следы, которые он оставил, когда уползал. И видел, что наемник тоже смотрит на них. Борна поднялся и вновь исчез в темноте. Сердце у Растимира рвалось наружу, но он, укрывшись под большим поваленным деревом, лежал, не шевелясь, и наблюдал через щель внизу. Все было тихо. Отсюда не было видно второго человека, но Растимир был уверен, что тот стоит на прежнем месте. Внезапно бревно качнулось, несильно придавив ему ногу. Перед ним, прямо перед глазами возникли два сапога с небольшими шипами на носках и начищенными до блеска пряжками. Наемник вскочил всем весом на бревно, отчего то рассыпалось в труху, щедро засыпав Растимира мелкими щепками, землей и червями. Борна чертыхнулся, провалившись, быстро отскочил, осмотрелся и, ругаясь себе под нос, уже не таясь, пошел к напарнику.

— Что там? — раздался прогорклый голос Борука.

Ответ Растимир не услышал. Он полежал несколько минут, борясь с отвращением, затем выбрался из грязи и спрятался за ближайшим деревом. Дальше идти не было нужды.

Наемники остановились под тем самым дубом. Один раскладывал ловушку рядом с камнями, россыпью лежавшими возле дерева, с силой вкручивая стержни в сердцевину и натягивая пружину, другой ходил вокруг и разливал из большого флакона темную жидкость.

Вокруг стояла мертвая тишина, иногда прорываемая свистом ветра, запутавшегося в колючих ветках, да скрежетом, словно стоном, мертвых сосен. Небо окончательно заволокло облаками, не было видно ни звездной раны, ни луны. Лишь неясный, мутный силуэт, висевший ровно над головами наемников, говорил о её присутствии.

Борук вставил последний стержень и начал взводить всю конструкцию, которая под его руками начала издавать натужный скрип. Через несколько минут все было кончено. Он уложил её возле камней, припорошил землей и ветками и, потирая ладони, достал трубку и попытался раскурить, но Борна с силой ударил по ней рукой так, что она улетела далеко в сторону, гневно посмотрел в лицо напарнику и вручил какой-то сверток. В свертке оказались когти, которые оба наемника немедленно нацепили на ноги; сразу взобрались на дерево, затерявшись среди ветвей. Все стихло.

Долгое время ничего не происходило. Шли минуты, сердце в груди Растимира билось, словно пойманный воробей. Недалеко от него шуршали мыши, снующие по холодной земле в поисках неведомо чего. Раз из темноты неба сорвалась довольно крупная неясыть, рухнув на землю, вытягивая когтистые лапы. Раздался тоненький писк, затем большие крылья взмахнули раз-другой, и птица, взметая древесную пыль, вознеслась обратно к вершинам деревьев. Растимир невольно посмотрел вверх, вдруг подумав, что такая же, но куда более крупная птица, может наблюдать и за ним.

Прошло четверть часа или около того, беспокойный стук в груди успокоился, сменившись скукой — ничего не происходило. Он начал не на шутку замерзать: здесь неоткуда было взять лапник, а любое движение в тишине леса могло выдать его.

«Наверное, отец уже вернулся, — подумал Растимир, — и сейчас неспешно и молча готовится. Сегодня в доме будет необычно тихо. Велена не закроется в комнате за своей пряжей или травами, а Ярош не будет пропадать неведомо где или упражняться с мечом. Сегодня все они соберутся за нашим столом, зажгут свечу и будут говорить. Волуя, конечно, вновь не пригласят… Интересно, о чем он все пытается мне рассказать? Нужно все-таки зайти к нему, выслушать».

Птица вновь сверзилась с небес, хватая нерасторопную жертву, громко крикнула и унеслась во тьму. Те двое как будто растворились в ветвях дерева. Они не шевелились и не издавали ни малейшего звука, но он точно знал, что они ещё там: от дуба невозможно было уйти незамеченным. Несколько раз далеко впереди появлялось сияние, раздавался клекот и детский смех. Это играли или охотились немногочисленные обитатели Серого леса. Один раз где-то в глубине леса кто-то протяжно не то завыл, не то застонал, но возле дерева все по-прежнему было спокойно.

«И чего я тут лежу! — с досадой посетовал Растимир. — Только промерзну. Велена опять будет ругаться».

Внезапно в воздухе повисла тревожность, что-то стало происходить. Мыши, снующие в беспорядке у подножия дуба, ринулись в сторону Растимира, наверху послышались негромкие хлопки — это птицы сорвались со своих мест. Однако ни одна из них не опустилась вниз. Ветер утих, заполнив эту часть леса настороженной тишиной. Что-то приближалось.

Сердце в груди вновь затрепетало, а по телу пробежали вполне явственные мурашки. Ему показалось, что даже наемники, затаившиеся на дереве, немного дрогнули и напряглись.

И тут тишину прорезал леденящий душу вой, переходящий в ужасающий, полный злобы рык огромной твари. Впереди, за пригорком, вспыхнуло и угасло холодное сияние. Через минуту вой повторился, но уже куда ближе, а вместе с ним по лесу пробежал сильный порыв ветра, словно природа вторила этому звуку. Сияние на этот раз разгорелось чуть правее, кинув на землю длинные тени.

Когда порыв ветра стих, Растимир различил, как за его спиной быстро движется что-то большое. Ему вдруг стало страшно, и он пожалел, что не отступил ещё тогда, на Болотине. Существо обходило их по кругу, а значит, это не был простой или первородный волк или медведь, хотя и встречи с любым из них Растимиру не пережить.

«Оборотень… — подумал он. — Вот на кого они охотятся».

Тварь уже была слева; она замыкала круг, громко несясь сквозь сухие ветви. Существо совсем не страшилось, что его заметят и, наконец, вырвалось на пригорок, за которым впервые вспыхнуло сияние.

Растимир едва справился с собой. Это был корд. Такой, как его описывали легенды и исследователи.

Огромный белый волк, стоящий на задних лапах, покрытый лунного цвета шерстью. Он стоял, широко раскинув сильные когтистые лапы, озаряемый белым теплом. Два голубых топаза, его глаза, светились холодным пламенем, хвост возбужденно взметал пыль за спиной. Он был едва ли не вдвое выше самого рослого мужчины, но был при этом тонок и изящен. В нем ощущалось совершенство. Совершенство всего, что было в нем заключено. Это был Самвона.

Корд рванулся с места, вспыхнув, словно молодая луна. Он бежал яростно, будто его гнала вперед великая злоба. Передвигался он на манер оборотня, на четырех лапах, быстро перебирая ими и иногда совершая огромные прыжки.

Он бежал прямо в ловушку. Растимир даже закусил губу от страха перед тем, что сейчас произойдет, но корд, не дойдя нескольких метров, взмыл в воздух, к вершинам деревьев и, как огромный берсерк, бесстрашно бросающийся на кучу врагов, тяжело приземлился на дерево, где укрылись наемники. Дерево со страшным хрустом повалилось, озаряемое сиянием зверя. Растимир успел разглядеть людей, отчаянно цепляющихся за ветви, их лица, полные ужаса.

Борна упал на землю первый, вскочил, в панике завертел головой и побежал, но корд прыгнул вслед и ударил когтистой лапой по спине. Человек повалился, как подкошенный колос. Зверь замер над ним, разглядывая, громко вздымая грудь и выпуская клубы белого пара. Его аура пылала, озаряя лес на много метров вокруг. Он смотрел с интересом, словно пытаясь понять, кто эти люди и зачем они пришли в его владения. Растимир с содроганием понял, что корд думает, размышляет, как ему поступить, и делает это, совсем как человек. Эта мысль никак не вязалась с его обликом. Да, многие и многие источники только и твердили о мудрости кордов, об их прозорливости и чистоте ума, но видеть это вживую было чем-то необычайным. Пока он бежал меж деревьев, рычал и убивал, он казался совершенным зверем, несокрушимым хищником, но теперь он выглядел чем-то гораздо большим.

Растимир не понимал, почему он так зацепился за эту, на первый взгляд, незначительную деталь, но именно взгляд, что длился лишь пару мгновений, напугал его сильнее, чем даже смерть наемника.

С дерева темным мешком свалился второй человек, видимо, все это время он боролся с ветвями, опутавшими тело. Он выскочил на поляну и встретился взглядом с кордом. Секира, которую он только что вытянул из-за спины, беспомощно упала на землю. Растимир видел, какой ужас был у него на лице, он ощутил его страх. Наемник не успел убежать далеко, корд в два прыжка настиг его и заглотил так, что клыки вошли в живот, рванул от земли, с хрустом перекусил и бросил уже мертвое тело о камни.

Раздался громкий лязг, и стальные стержни со свистом полетели во все стороны. Послышались глухие удары и шорох — деревья и земля принимали в себя холодный металл. Труп второго наемника поволокло по земле от попавшего в него штыря. Один из них вонзился в ствол старой сосны совсем рядом с Растимиром, но, не встретив большого сопротивления, прошел насквозь и унесся вдаль.

Растимир вжался в землю и съежился. Он был в безопасности, но боялся другого.

Корд взвыл, пригвожденный к одному из деревьев. Он зарычал от злости и боли, вырвался и вновь, совсем по-человечьи вытянув лапу и оперевшись о землю, опустился на колени.

Воцарилась тишина. Все стержни достигли своих целей. Растимир осторожно выглянул из укрытия. Корд тяжело поднялся, из его тела торчали по крайней мере четыре штыря. Сияние, что ещё недавно полыхало, как огромный костер, почти угасло и теперь только едва заметно окутывало его.

Он ушел, не взглянув больше на тела. Совсем как раненый человек, тяжело хватаясь за стволы, морщась от боли и придерживая разорванный бок.

Когда корд скрылся, а лес вновь начал оживать, Растимир выбрался из своего укрытия. Он осторожно подкрался к Борне, который ещё подавал признаки жизни. Наемник лежал, погружая дрожащие руки в разорванный живот, стараясь не дать внутренностям вывалиться наружу. Боли он, видимо, уже не чувствовал. Он был одет в точно такую же стеганую куртку, опоясанную ремнем с широким ножом в металлических ножнах. Растимира замутило, однажды он видел, как забивают корову, тогда что-то пошло не так, и удар не имел достаточной силы. Животное не оглушили, оно билось, пытаясь спастись, и его просто зарубили, очень грубо, неаккуратно. Мужики тогда сетовали, что плохое будет мясо, да и кровь не уйдет легко. Корова висела с уже разрезанным горлом, но ещё живая, и дергалась, не желая принимать, что умирает. Так и этот человек. У него было красивое, сильное лицо, он не был злым или наглым, возможно, он был честным. Именно это определение пришло Растимиру в голову, когда он впервые увидел наемника так близко. Он помнил, как он смотрел на лес и на деревню, как, замерев, вдыхал здешний воздух. Он был глубже, тоньше, чем многие из людей, знакомых Растимиру, но сейчас он был похож на ту корову. На самую простую умирающую скотину. Глаза метались в орбитах, цепляясь за каждый листочек, каждую звездочку на небе, каждый сучок на сгнившем дереве. Возможно, именно так глядят на бездну, в которую спустя мгновенье канет душа.

Растимира пробрало липким холодком, предчувствием смерти. Он поднялся и попятился, не желая развернуться к наемнику спиной. Вдруг в глубине леса раздался отчаянный крик, переходящий в протяжный вой. Словно одинокий волк, неизвестное создание выло, насколько позволяла грудь. Лес вновь пришел в движение, отзываясь на крик скрипом и свистом деревьев.

Растимир побежал. Когда он выбрался на тропу и поравнялся со сторожкой, лес позади разорвался вороньим грабом, ветром и множеством существ, которых будто гнала чья-то злая воля.