Когда любить нельзя…

Неонилла Самухина

Я не могу, да и не хотела бы называть это хобби, но и Творчеством в полной мере это назвать нельзя. Просто пишу – когда болею или когда мне одиноко или плохо душевно… Отдушина… Хотела бы оговориться, что жизнь моих героев совершенно самостоятельна, и к моей личной жизни не имеет никакого отношения. Только в романе «Похождения бухгалтера» встречаются вкрапления автобиографического характера. Оговариваюсь не зря – некоторые читатели пытаются в моих «писаниях» искать параллели и аналогии со мной… Не ищите, а то мне будет неловко писать дальше или придется прятаться за каким-нибудь псевдонимом… А мне так нравится мое собственное имя… [b]Неонилла, [/b]Санкт-Петербург, август 1999 года

«…Кто из вас без греха,

брось первый на нее камень…»

Евангелие от Иоанна, гл.8, ст.7

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Свернув с шоссе на первом попавшемся ей повороте, Мария с бешеной скоростью понеслась по грунтовой дороге через поле.

Двигатель мощного «Ягуара», подаренного ей отцом по окончанию университета, мерно гудел, помогая английским колесам преодолевать ухабистые километры незалежной Украины.

Вскоре дорога утонула в высокой пшенице. Ветер, проносясь над хлебным полем, то клонил к земле тугие колосья, то через мгновение высоко вздымал их, уподобляя окружающее пространство морской глади с пробегающими по ней волнами.

Дорога сделала крутой поворот, и Мария невольно сжала зубы: впереди показалась телега, не спеша тащившаяся прямо посреди дороги. Объехать ее было невозможно.

Резко дав по тормозам, Мария нажала клаксон, яростно сигналя задремавшему вознице.

Кони испуганно вскинулись и понесли по дороге загрохотавшую на ухабах телегу. Проснувшийся возница привстал, изо всех сил натягивая на себя вожжи.

Мария остановилась. Пыль, густым облаком нагнала и окутала ее машину. Выждав немного, Мария выехала из пыльной завесы и медленно двинулась по дороге, наблюдая, как возница, сдерживая коней, правил к обочине.

Подъехав поближе к телеге, Мария притормозила позади и попыталась разглядеть через лобовое стекло возницу. Им оказался здоровенный молодой парень с рыжими вихрами.

Остановив, наконец, коней, он развернулся, исподлобья оглядел стоявшую позади шикарную машину, после чего спрыгнул с телеги и не спеша направился к Марии.

«Терпеть не могу рыжих, но извиниться придется», — поморщилась Мария и, не дожидаясь, когда он подойдет, сама вышла из-за руля и встала, опираясь на дверцу.

— Вы меня, ради Бога, простите, — сказала она. — Я не хотела пугать ваших лошадок, но вы так неожиданно появились посреди дороги…

Приблизившись к ней, парень сначала еще раз оглядел ее «Ягуар», потом саму Марию, и произнес неожиданным для его молодого возраста басом:

— Это кони…

— Какая разница? — усмехнулась Мария.

— Примерно такая же, как между тобой и мной, — пророкотал тот и замолчал, продолжая внимательно разглядывать ее.

Разговор явно зашел в тупик. Под пристальным взглядом парня Мария чувствовала себя не в своей тарелке.

«Нужно завершать», — подумала она и сказала вслух:

— Простите меня еще раз! Мне нужно ехать, — и добавила, улыбнувшись: — Обещаю, что больше не буду вас пугать.

Быстро сев в машину и захлопнув за собой дверцу, она посмотрела на парня через стекло. Тот нехотя сделал два шага в сторону, давая ей возможность проехать.

Мария, тронувшись с места, осторожно обогнула телегу и покатила вперед по дороге. Взглянув в зеркало заднего вида, Мария улыбнулась: рыжий возница все еще стоял на прежнем месте и смотрел ей вслед.

«Странный парень, — подумала она, — другой бы обложил меня на чем свет стоит, а этот только полом своих коней озаботился!»

Стараясь больше не лихачить, Мария проехала хлебное поле, и, миновав заградительную лесную полосу, поехала вдоль второго — засеянного кукурузой, а там и следующего — с клевером. Вскоре поля закончились, и потянулись поросшие травой пустоши.

Минут через десять Мария заметила, что дорога плавно пошла под уклон, все глубже вгрызаясь между двумя холмами, засаженными редким акациевым лесом. Когда на обочине появился знак, предупреждающий об опасном спуске, Мария, сбавив скорость, медленно поехала вниз. Дорога петляла, а вставшие вокруг почти отвесно земляные стены не позволяли увидеть, что находится впереди. Мария сбавила скорость до минимума, уже больше опасаясь не того, что она в кого-то врежется, а того, как бы на нее саму не скатился кто-нибудь, едущий позади, например, рыжий со своими конями.

Неожиданно, за очередным крутым поворотом, дорога вырвалась из узкого плена на свободу, и Мария ахнула: перед ней открылась потрясающая панорама — чуть ниже дороги, среди высоких холмов, поросших лесом, раскинулась долина, то тут, то там зеленеющая купками деревьев и белеющая стенами хуторков с мазаными хатами под шиферными, а кое-где еще и соломенными, крышами. Вдали, поблескивая и переливаясь под лучами яркого солнца, текла меж камышей небольшая речушка. А посреди всего этого живописного великолепия, чуть в стороне от дороги, стояла белая церковь, возносясь стройной колокольней в небо.

«Куда же это я заехала? Ну, прямо „Вечера на хуторе близ Диканьки“!» — родилась ассоциация у ошеломленной Марии.

Акациевый лес на ближайшем холме плавно перетекал в поле высоких подсолнухов. Глядя, как на ветру покачиваются, словно приветственно кивают, их тяжелые от созревших семян ярко-желтые головы, Мария улыбнулась: «Ван Гога на них нет!»

Совершенно очарованная, Мария медленно съехала в долину и покатила по направлению к церкви.

Остановив машину на обочине дороги недалеко от церкви, она подождала, пока осядет пыль вокруг, и вышла.

Рядом с церковью, которая вблизи оказалась еще более величественной, стоял небольшой домик, утопающий в зелени сада. Вездесущие подсолнухи свешивались через плетеную изгородь, окружающую домик.

«Ух ты, настоящий плетень!» — поразилась восхищенная Мария, впервые воочию увидев этот почти забытый шедевр заборостроения.

Поколупав изучающе плетень пальцем, Мария медленно пошла вдоль него к церкви.

Дверь в церковь была открыта, и из глубины ее темного зева тускло мерцали свечи перед невидимыми с улицы образами.

Вспомнив, что нужно прикрыть чем-то голову, она вернулась к машине, и, достав из сумки шифоновый шарф, повязала его на голову на манер платка.

«Хорошо, что я с утра надела юбку, а не шорты», — подумала она, поднимаясь по ступеням и входя в прохладу церкви.

В церкви было сумрачно, безлюдно и тихо. Лишь потрескивание горевших свечей и лампад нарушало эту торжественную тишину.

Постояв немного у порога в ожидании, пока глаза привыкнут к полумраку, Мария огляделась, невольно проникаясь атмосферой Божьего храма и словно возвращаясь в свое раннее детство, когда была еще жива ее верующая бабушка, которая иногда брала ее с собой на службу и к Святому Причастию.

«Боже мой, как давно я не была в церкви! Даже не помню, как исповедоваться…» — огорчилась она, подумав, что даже о ее венчании с Геннадием договаривался отец — у него был знакомый настоятель, которому он в свое время помог с кровельным материалом на купол храма…

Мария вздрогнула, услышав в тишине внезапный стук двери. Из алтарной части появилась темная фигура в облачении и пошла навстречу Марии.

Мария отступила и, не зная, как себя вести, попыталась в полумраке рассмотреть идущего к ней священнослужителя.

Священник приближался, и вдруг из глубины ее памяти выплыла почти забытая фраза.

— Благословите, батюшка, — произнесла она и, склонив голову в поклоне, сложила перед собой руки лодочкой.

— Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, — произнес над ее головой низкий глубокий голос, большая рука осенила ее крестным знамением, и длинные теплые пальцы легли в ее правую ладонь.

Мария наклонилась и, поцеловав руку священника, сделала шаг назад, выпрямляясь. Подняв голову, она взглянула священнику в лицо и ошеломленно попятилась…

Свет, падающий из открытой двери храма, осветил фигуру и лицо священника — в обрамлении темных волнистых волос на нее смотрел строгий лик древнерусских икон — те же пронзительные глаза, прямой точеный нос, темно-русая бородка…

«Таких лиц в природе не бывает!» — в смятении подумала Мария, не в силах отвести взгляд от его лица.

Священник удивленно посмотрел на нее, потом, сдержанно улыбнувшись, спросил:

— Что случилось, вы как чудо неземное увидели?

«Воистину!» — пронеслось в голове Марии, поймавшей себя на том, что у нее вдруг стали прорываться старинные слова, в последний раз слышанные от бабушки лет пятнадцать назад.

Не добившись от Марии ответа, священник терпеливо спросил:

— Вас что-то важное привело сюда? Служба уже закончилась.

Мария стояла безмолвно, как истукан, и только смотрела на священника широко открытыми глазами.

Он обвел ее обеспокоенным взглядом, потом осторожно взял под локоть и вывел из храма на крыльцо.

Щурясь от яркого света, Мария прикрыла глаза рукой.

— У вас что-нибудь случилось? — вновь прозвучал над ней его низкий глубокий голос.

Отвечать, не видя лица священника, оказалось легче. Мария, набрав в грудь побольше воздуха, сказала:

— Да нет, ничего не случилось. Просто, ехала мимо и подумала: дай, зайду… — Мария бросила на священника настороженный взгляд, проверяя, не рассердился ли он ее такому бесхитростному ответу.

— Заглянули к нам, значит… — строгое лицо священника осветилось ироничной улыбкой, от которой у глаз разбежались веселыми лучиками морщинки. — И куда же вы путь держите, матушка?

Мария вскинула на него глаза от такого необычного обращения, а потом, вновь опуская взгляд, ответила:

— Да вот, скитаюсь по жизни, место свое ищу. Не поможете ли советом, батюшка? — и она с надеждой вновь посмотрела на священника.

— Ну что же, пойдемте в дом, расскажете мне за обедом, что вас беспокоит, — пригласил он и начал спускаться с церковного крыльца.

— Спасибо, батюшка, да неудобно мне как-то, — начала отказываться Мария.

— Обедать не хотите или разговаривать со мной? — остановившись, спросил ее священник.

— Ой, ну что вы! Мне просто неудобно отягощать вас своим нежданным присутствием.

Окинув ее насмешливым взглядом, он спросил:

— Вы откуда? У вас все так в миру чинно разговаривают, или вы — исключение? Как вас звать-то, раба Божия?

Покраснев, Мария отвела взгляд в сторону и смущенно ответила:

— Это все обстановка. У меня церковь всегда ассоциировалась с таким языком, бабуля моя так говаривала. А зовут меня Марией.

— Марией? — изменившимся голосом переспросил священник и лицо его неожиданно побледнело. — Непростое имя…

Отведя взгляд в сторону, он помолчал мгновение, а потом уже другим тоном сказал:

— Так вот, Мария, меня хоть и зовут отец Кирилл, но я — обычный человек, и в такую же школу, как и вы, ходил. Так что перестаньте напрягаться и разговаривайте со мной нормальным языком. И пойдемте, все-таки, пообедаем, чем Бог послал, — он решительно направился к своему дому.

Мария, подбодренная его «нормальной» речью, послушно последовала за ним, теребя концы шарфа и не зная, можно ли его теперь снять или так и придется сидеть в нем за обедом.

Идущий впереди в какой-то задумчивости батюшка оглянулся, и словно разгадав ее мысли, одним движением спустил ей шарф с головы на плечи.

Открывая калитку перед домиком, который был обнесен так понравившимся ей плетнем, он посторонился, пропуская Марию вперед.

— А кто сделал этот плетень? — невольно вырвался у нее вопрос, и она тут же рассердилась на себя за свое неуместное любопытство.

— Не знаю, — улыбнувшись, ответил отец Кирилл, закрывая калитку, — он был здесь еще до меня… А теперь давайте помоем руки, летом у нас все удобства на дворе, — и он показал ей в угол двора, где на столбе висел зеленый рукомойник.

Мария быстро вымыла руки, и отец Кирилл, стоящий рядом с ней, подал ей льняной рушник. Потом она стояла и ждала с рушником в руках, глядя, как он смывает мыло со своих больших красивых рук.

Принимая у нее полотенце, он взглянул на нее благодарным открытым взглядом. Мария, отчего-то смутившись, отвела глаза в сторону.

Сделав приглашающий жест, отец Кирилл переступил порог и провел ее через тесные белёные сени в горницу.

Мария с любопытством осмотрелась.

У двери стоял большой сундук, на котором она с удивлением увидела аккуратно сложенные детские игрушки. Вдоль стен притулились узкие деревянные лавки. Глинобитный пол, выкрашенный коричневой краской, был покрыт домотканными половиками. На стенах в рамах, убранных по украинской традиции вышитыми рушниками, висели репродукции картин на библейскую тему. В правом углу перед старыми потемневшими иконами теплилась лампадка. Посреди горницы стоял круглый стол, на котором пыхтел самовар и уже было накрыто к обеду.

Отец Кирилл, оглядев стол, громко позвал кого-то:

— Матрена Евлампиевна!

Из-за двери, ведущей в соседнюю комнату, выглянула маленькая полная старушка в платочке, с кокетливо торчащими кончиками, завязанными в узелок надо лбом, вышитой кофте с завернутыми рукавами и длинной юбке.

Приложив палец к губам, старушка колобочком вкатилась в комнату и, аккуратно прикрыв за собой дверь, сказала шепотом:

— Тише, батюшка, ребятишек разбудите — еле их сегодня уложила.

Отец Кирилл, понизив голос, попросил ее:

— Матрена Евлампиевна, принесите нам, пожалуйста, еще один прибор, у нас гостья… Мария, — и добавил, уже обращаясь к Марии: — А это наша хозяйка, незаменимая Матрена Евлампиевна.

Старушка окинула Марию быстрым цепким взглядом, а потом улыбнулась, от чего на лице ее, белом с румяными щечками, появилось несколько мягких складочек.

«Не лицо, а просто наливное яблочко!» — восхищенно подумала Мария, глядя на старушку.

Меленько закивав ей в знак приветствия, Матрена Евлампиевна засеменила к выходу и через мгновение принесла из кухни глубокую тарелку, вилку и деревянную ложку.

Выдвинув стул, отец Кирилл указал Марии на почетное гостевое место. Она подошла, но не стала садиться, а интуитивно остановилась в ожидании, и, как оказалось, правильно сделала — отец Кирилл, бросив на Марию испытующий взгляд, произнес:

— Попросим благословения у Господа нашего на вкушение хлеба насущного и возблагодарим его, — и стал читать молитву.

Мария с удивлением поняла, что помнит эти слова: «Отче наш, иже еси на небеси…» — ее бабушка каждый вечер перед сном привычной скороговоркой читала эту молитву, стоя на коленях под иконой и кладя земные поклоны. Отец, впоследствии вспоминая о бабушке, как-то шутливо заметил, что старушкам, которые так усердно кладут поклоны во время молитвы, никакие проблемы с позвоночником не грозят, не то что нынешним «гиподинамикам», смолоду скрюченным от скалиоза и остеохандроза.

Мария улыбнулась воспоминанию, но тут же спрятала улыбку. Склонив голову, она вслушивалась в старые слова, звучащие словно из глубины веков, и в душе у нее что-то жалостно зашевелилось.

Стоящая чуть позади нее Матрена Евлампиевна едва слышным шепотком вторила батюшке, истово крестилась и кланялась, от чего ее одежда шуршала при каждом движении.

Прочитав «Отче наш», отец Кирилл перекрестился и произнес еще одну молитву, крестя уже стол:

— Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполняеши всякое животно благоволения.

Мария, стоящая со склоненной головой, украдкой следила за действиями отца Кирилла и старалась вторить ему, осеняя себя крестным знамением и кланяясь вслед за ним. Очень уж ей не хотелось выказывать себя невежей. Сейчас она сильно жалела, что за давностью лет забыла все наставления бабушки. Она словно оказалась в другом мире, в другом времени, в другом — параллельном, пространстве, где бытовал свой уклад, и где даже рядовое потребление пищи являлось сакральным действием. Для нее же эта сторона жизни была совершенно неизвестной, скрытая покровом некоей тайны, и, как все таинственное, немного пугала.

Прочитав молитву, отец Кирилл сказал:

— Садитесь, Мария, пообедаем. Вы, как мне кажется, приехали издалека.

Мария, опустившись на свое место, кивнула в ответ, но ничего не сказала.

Матрена Евлампиевна, суетясь, разлила по тарелкам холодный борщ и подвинула ближе к Марии деревянную миску, в которой лежал нарезанный толстыми ломтями домашний хлеб.

Они принялись за еду.

— Как вкусно! — восхитилась Мария, попробовав первую ложку и, чувствуя, что она, оказывается, очень проголодалась.

— Матрена Евлампиевна у нас знатная повариха! — похвалил отец Кирилл, с любовью глядя на свою хозяйку.

— На здоровье, дитятко! Холодный борщик в жару — самая, что ни на есть подходящая еда, — ответила польщенная старушка.

Быстро управившись с борщом, отец Кирилл чуть откинулся на стуле, и, глядя на Марию, полюбопытствовал:

— Так, все-таки, какими судьбами вы в наши края попали — по делу или как?

Мария опустила ложку. Это был нелегкий вопрос, в двух словах и не ответишь… Да и не очень-то ей хотелось отвечать на него.

Помолчав, Мария подняла глаза на отца Кирилла, ожидающего ее ответа, и коротко сказала:

— Сбежала я…

Матрена Евлампиевна, направлявшаяся, было, в кухню за вторым, остановилась и изумленно воззрилась на Марию.

— От кого, дитятко? — вырвалось у нее.

— От всех, — вздохнув, ответила Мария, — от отца, от жениха, и от бабки здесь, — и замолчала, нахмурившись и опуская глаза.

Отец Кирилл строго посмотрел на Матрену Евлампиевну, и та тут же убежала на кухню, оставляя их одних.

Мария сидела молча, уткнувшись взглядом в искусную вышивку на скатерти, покрывавшей обеденный стол.

— И что же вы теперь намерены делать? — осторожно спросил отец Кирилл.

— Мне нужно время, чтобы со всем разобраться, — тихо ответила Мария, — отсидеться что ли, подумать…

Она опять замолчала, а в это время Матрена Евлампиевна принесла из кухни большую миску, полную дымящейся молодой картошки, присыпанной укропом и обложенной по краям сочными ломтиками селедки. Выложив на тарелку Марии горку рассыпчатых картофелин, она протянула ей плошку с постным маслом:

— На вот, дитятко, полей сама картошечку олией по вкусу, и селедочку бери — свеженькая, утром только в лавку завезли.

— Спасибо, — поблагодарила Мария, с наслаждением вдыхая аромат этой простой, незатейливой пищи.

Словно понимая, что Мария сейчас не готова к расспросам, отец Кирилл не стал ее больше ни о чем спрашивать, и обед продолжался в молчании, иногда прерываемом замечаниями хлебосольной Матрены Евлампиевны, суетящейся вокруг стола.

По окончании обеда, отец Кирилл поднялся и произнес:

— Благодарим Тебя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ: не лиши нас и Небеснаго Твоего Царствия.

Мария вскочила, перекрестилась вслед за ним, бросив взгляд в угол с иконами, а потом, повернувшись к Матрене Евлампиевне и не зная, можно ли еще поблагодарить и ее, шепнула:

— Спасибо большое!

— На здоровьечко, дитятко, — так же тихо откликнулась старушка.

Отец Кирилл улыбнулся, бросив украдкой на них взгляд, но в это время из соседней комнаты раздался детский плач.

Матрена Евлампиевна метнулась туда, и через несколько минут вышла, неся на руках полуторагодовалого мальчика в рубашке, едва прикрывавшей его розовую пухлую попку. Малыш недовольно всхлипывал, потирая кулачками заспанные глаза.

Матрена Евлампиевна гладила его по спине и приговаривала:

— Ну, ну, Олесик, не плачь! Погляди: вот твой батюшка. А я тебе сейчас чайку сварю, хочешь чайку?

— Тайку… — согласился малыш и обвел присутствующих повеселевшим взглядом.

Увидев Марию, он на мгновение замер, раздумывая заплакать ли ему снова или нет, а потом вдруг протянул к ней руки и сказал:

— На!..

В первый момент Мария растерялась, но влекомая каким-то новым для нее порывом сделала шаг навстречу Матрене Евлампиевне и взяла у нее малыша. Он тут же прижался, утыкаясь ей носом в грудь и обвивая шею руками. Мария стояла не дыша, бережно прижимая к себе нежное маленькое тельце, пахнущее молоком и еще чем-то детским.

Малыш шевельнулся, откинул голову и, лукаво взглянув на нее, со смехом опять спрятал лицо у нее на груди.

Мария подняла глаза на отца Кирилла и Матрену Евлампиевну, которые, удивленно переглядываясь, смотрели на них.

— Ни к кому же не шел… — наконец вымолвила старушка в полном изумлении и всплеснула руками.

Ошеломленный тем же отец Кирилл произнес:

— Мария, познакомьтесь, это мой младший сын — Александр. Матрена Евлампиевна зовет его по-местному: Олесик, он тут родился…

И почему-то помрачнев, он резко замолчал, но потом, подойдя к Марии, ласково позвал малыша:

— Сынок, иди ко мне…

Но мальчик, выкрикнув: «Ни!..», еще сильнее стиснул ручонками шею Марии и прижался к ней.

— Не хочет, — виновато глядя на отца Кирилла, сказала Мария.

Тот пронзительно взглянул на нее потемневшим взором и отвел глаза в сторону. Ей показалось, что в них промелькнула скрытая боль.

— Ну не беда, значит, понравилась ты Олесику, — попыталась успокоить Марию Матрена Евлампиевна, украдкой бросая взгляд на отца Кирилла. — Подержи-ка пока его, а я со стола соберу. А вы, батюшка, посмотрите, как там Илюша…

Отец Кирилл молча вышел в другую комнату.

Матрена Евлампиевна принялась хлопотать вокруг стола, вынося грязную посуду на кухню.

Мария, сосредоточившись на ребенке, которого она держала на руках, вдруг услышала, что, сама того не замечая, покачивает его, нашептывая ему что-то ласковое на ушко.

Осознав это, она пораженно замолчала: неужели в ней проснулся материнский инстинкт? Но ведь она никогда не отличалась особой сентиментальностью, а тут стоит, замерев от счастья, с чужим ребенком на руках… Чудеса!

А Матрена Евлампиевна веретеном носилась из комнаты в кухню, споро наводя порядок после обеда. Мария, оглянувшись на дверь в соседнюю комнату, остановила ее и тихо спросила:

— А где мать Олесика?

— Померла родами, — испуганно оглянувшись на дверь, за которой скрылся отец Кирилл, шепотом ответила та и перекрестилась: — Упокой, Господи, ее душу… А второй раз жениться-то батюшке не положено. Вот и помогаю ему, как могу, рустить ребятишек. Олесика, как без матушки остался, еле выходили, он совсем слабенький был. Да отмолили всем селом, слава Богу…

Мария вздрогнула и прижала к себе притихшего ребенка.

«Так вот отчего в его глазах была такая боль!» — поняла она, вспомнив взгляд отца Кирилла.

А тот как раз входил в комнату, ведя за руку мальчика постарше — лет трех.

Присев перед ними на корточки, Мария устроила Олесика на колене и спросила, обращаясь уже к старшему мальчику:

— А это кто у нас?

— А это — Илья Кириллович, — ответил отец Кирилл, поворачивая Илью лицом к Марии.

Мальчик внимательно посмотрел на нее пронзительными отцовскими глазами, а потом придвинулся к ней совсем близко и спросил:

— Тётя, а мы с тобой на Камышинку пойдем?

Мария растерянно посмотрела на отца Кирилла.

— Это наша речка, — подсказал тот.

— Ну, если папа разрешит… — осторожно ответила Мария, и глянула на отца Кирилла, стараясь понять, как тот отнесся к такому мирскому званию из ее уст.

Илья молча поднял умоляющий взгляд на отца и дернул его за рясу.

Отец Кирилл посмотрел на Марию.

— Я — с удовольствием! — поспешила заверить его она.

— А вы никуда не торопитесь? — спросил он и, видимо, испугавшись, что она подумает, что он ее гонит, быстро поправился: — Я имею в виду, что у вас могут быть более важные дела, чем заниматься моими детьми.

— Отец Кирилл, — впервые обратившись к нему по имени, сказала Мария, — я никуда не тороплюсь, и с удовольствием схожу с вашими мальчиками на Камышинку. Только вы расскажите, как туда дойти.

— А Илья дорогу хорошо знает, — ответил он, — да и я вам, пожалуй, компанию, составлю.

— Батюшка! — раздался вдруг голос Матрены Евлампиевны. — Может, лучше я схожу с ними? — и она посмотрела в глаза отца Кирилла предупреждающим взглядом.

Тот вздохнул и, почему-то виновато отводя глаза, сказал:

— Да, так будет лучше…

Мария недоумевающе посмотрела на него.

— Здесь — деревня… — коротко пояснил он ей.

Она поняла, что он имел в виду, и слегка покраснев, отвела от него смущенный взгляд.

«Даже священникам здесь нужно блюсти свою репутацию… или тем более священникам… — подумала она. — Он же вдовец, могут пойти разные разговоры из-за меня…».

Эта неожиданная мысль заставила ее взглянуть на отца Кирилла совсем другим, новым, взглядом. Она вдруг увидела в нем не только священнослужителя, но и мужчину — статного, сильного, молодого (ему едва ли было больше тридцати), до времени скрытого от нее целомудренностью облачения и традицией, настолько возносящей над обычными мирскими мужчинами священников, что те почти переставали восприниматься таковыми, превращаясь в некий отдельно стоящий род человеческих существ.

И теперь, глядя в глаза отца Кирилла, она видела глаза обыкновенного живого человека, с такими же, как у нее, чувствами и чаяниями. Ликующего в радости и страдающего в горе… Она вдруг осознала, что строгие иконоподобные черты его лица, которые ее так поразили, когда она впервые увидела отца Кирилла, уже не пугают ее — они смягчались, освещаясь доброй человеческой улыбкой.

Несколько долгих минут они молча смотрели друг на друга, как вдруг Мария заметила в темных пронзительных глазах отца Кирилла свое отражение — себя, держащую на руках его ребенка. И было в этом образе что-то настолько вечное и святое, что она даже вздрогнула.

Очнуться и отвести взгляд друг от друга их заставил кашель Матрены Евлампиевны. Укоризненно взглянув на Марию, старушка подошла к ней и потянула на себя Олесика. Тот захныкал, вцепившись в Марию, но Матрена Евлампиевна прикрикнула на него:

— Тихо, Олесик, не кричи! На Камышинку пойдем, на Камышинку. А тебе штанишки надо надеть. Давай-ка, иди ко мне!

Забрав Олесика, Матрена Евлампиевна поспешила с ним в другую комнату, сказав Марии на ходу:

— А вы ждите нас на дворе, мы сейчас быстро управимся.

Не зная, куда деть опустевшие руки, Мария наклонилась к Илье:

— Ну что, Илюша, пойдем на улицу?

Мальчик доверчиво всунул ладошку в ее руку и молча повел Марию к выходу.

Отец Кирилл остался стоять посреди комнаты, глядя им в след.

Мария чувствовала его взгляд, и ей вдруг стало его очень-очень жалко. Она обернулась на пороге и, взглянув на него с теплой улыбкой, сказала:

— У вас чудесные дети, я о таких бы мечтала… Наверное, вы очень счастливый отец…

Он грустно улыбнулся ей в ответ и тихо согласился:

— Да, я очень счастливый…

Прикрыв дверь за собой, Мария вышла с Ильей в палисадник. Выдернув руку из ее ладони, мальчик побежал вперед и, распахнув калитку, выглянул на улицу.

Солнце по-прежнему жарко светило, ветерок кружил пыль на дороге. Недалеко в дрожащем мареве неуместным для этого мира фантомом замерла машина Марии.

Илья, подбежав к «Ягуару», с восхищением погладил его бок и тут же отдернул руку.

— Голячая, — поморщившись, сообщил он подошедшей Марии.

Та потрогала дверцу — машина, действительно, сильно нагрелась на солнце.

— Тебе не больно? — обеспокоено спросила она и, присев, быстро осмотрела его руку.

С ладошкой все было в порядке, мальчик ее только слегка запачкал о запылившийся бок машины.

— Мне не больно, — ответил Илья, отнимая у Марии руку и пряча ее за спину.

В это время из-за калитки появилась Матрена Евлампиевна с Олесиком на руках. Со сгиба ее правой руки тяжело свисала набитая чем-то кошелка.

Мария поторопилась предложить ей свою помощь. Олесик в маечке и трусиках и, как девочка, повязанный от солнца платком, тут же перебрался на руки к ней. Матрена Евлампиевна, приблизившись к машине, обвела ее взглядом, а потом, обойдя вокруг нее, сказала:

— Первый раз вижу эдакое чудо! Это твоя машина? И где ж ты, дитятко, такую взяла?

Мария улыбнулась, с любовью и гордостью окидывая взглядом «Ягуар», и ответила:

— Папа подарил к окончанию университета в этом году. Она совсем новая.

— Батюшка-то твой, похоже, большой начальник? — с любопытством спросила Матрена Евлампиевна.

— Ба-альщущий… — вздохнув, подтвердила Мария и добавила, улыбнувшись: — И командовать очень любит. Я у него единственная дочь, вот он обо мне и заботится по-своему, как считает нужным.

— А матушка?

— Маму я не помню, — грустно покачала головой Мария. — Она умерла, когда я была такой же, как вот Илюша сейчас. Я у них была поздним ребенком — мама родила меня почти в сорок пять лет и вскоре умерла. А папа один растил меня. Так больше и не женился… На следующий год ему исполняется семьдесят лет.

Мария посмотрела на жалостливо слушавшую ее Матрену Евлампиевну, улыбнулась и предложила:

— Хотите, на машине поедем до Камышинки? Это далеко?

Матрена Евлампиевна обрадовалась, расцветая улыбкой:

— Ой, а давай, дитятко! На таких машинах я не ездила. Только, вот, боюсь, до самого берега не доедем, там такие буераки… А напрямки, пешком, так совсем здесь близко.

— Ничего, — успокоила ее Мария, открывая одной рукой дверцу машины, а другой придерживая сидящего на ее бедре Олесика. — Мы доедем сколько сможем, а там оставим машину и пойдем пешочком.

— Да как бы сорванцы ее не попортили, там же у речки ребятишек полно, — засомневалась старушка.

— Ничего, ничего, разберемся! Садитесь, — распахивая перед ней заднюю дверцу, пригласила Мария.

Матрена Евлампиевна, кряхтя, забралась в салон и села, расправляя свою юбку на всю ширину кожаного сидения.

Мария передала ей Олесика, и помогла залезть в машину Илье, который сразу радостно запрыгал на пружинящем сидении.

В салоне было очень жарко.

Сев за руль, Мария быстро завела двигатель и включила кондиционер.

Прохладный ветерок, мягко обдувая пассажиров, мигом разогнал духоту, что несказанно удивило Матрену Евлампиевну.

— Ты смотри! Придумают же умные люди! — воскликнула она с уважением.

Мария тронула машину, и, выехав на дорогу, спросила:

— В какую сторону ехать и куда?

Следуя указаниям Матрены Евлампиевны, к речке они доехали быстро. Она, действительно, оказалась недалеко, но машину все-таки пришлось оставить метрах в ста от берега — посадка у «Ягуара» была довольно низкой, так что по кочкам проехать ближе им бы не удалось.

Мария хитро улыбнулась, увидев бегущих к ней мальчишек, и поставила машину на сигнализацию.

Подождав, пока дети обступят ее «Ягуар», восхищенно его разглядывая, она предупредила их строгим голосом:

— Машину не трогайте! Это опасно: может укусить!

Подхватив на руки стоявшего все это время рядом Олесика, и сумку со своими вещами, Мария поспешила за Матреной Евлампиевной, которая шла впереди, ведя за руку Илью.

Расположившись недалеко от воды, где бултыхались такие же карапузы, как Илья, Мария посадила Олесика рядом с собой на одеяло, расстеленное Матреной Евлампиевной, и огляделась.

Речушка была неширокая, с глинистыми берегами, поросшая кое-где густыми камышами. Тот берег, на котором сидели они, был очищен от камышей и даже засыпан песком. Вокруг было очень красиво.

Олесик, сидя на одеяльце, стаскивал с себя одежду, пыхтя, как медвежонок. А Илья, уже давно скинувший с себя все, смеялся над неуклюжими движениями брата.

— Давай, давай, Олесик, раздевайся, — подбадривала малыша Матрена Евлампиевна, — побегаете с Илюшенькой по водичке.

Мария, спрятавшись за кустом, растущим неподалеку, сняла с себя юбку, и, скатав ее в трубочку, чтобы не мялась, быстро переоделась в шорты. Футболку она снимать не стала, а просто завязала ее подол узлом под грудью. Получился вполне пляжный костюм.

Вернувшись, она увидела, как голый Олесик ковыляет за Ильей на своих пухленьких ножках к воде, а позади них заботливой наседкой семенит Матрена Евлампиевна.

Догнав их, Мария подхватила завизжавшего от восторга Олесика и подкинула его пару раз над собой.

Илья обхватил руками ногу Марии и запросился тоже:

— Тётя, и меня, и меня!

Смеясь, она подняла на руки и его, и, взяв обоих ребятишек в охапку, побежала к воде.

Матрена Евлампиевна с облегчением присела на песок, наблюдая, как Олесик и Илья плескаются на мелководье под присмотром стоявшей по колено в воде Марии.

Идиллия длилась недолго — откуда-то, со стороны дороги, раздался громкий дикий рык, эхом прокатившийся над речкой, а за ним послышались визг и вопли детей.

— Батюшки-святы! — подскочила на месте перепуганная Матрена Евлампиевна, и попыталась разглядеть из-под руки, что происходит у дороги.

Мария, подхватив малышей, вынесла их на берег, и, посадив на колени к старушке, побежала в сторону дороги, откуда все это время ужасающе рычал какой-то злобный зверь.

Детвора и родители на берегу притихли, испуганно оглядываясь по сторонам.

Но вот рычание, как-то хрюкнув напоследок, захлебнулось и смолкло.

Через несколько минут Мария вернулась.

— Не волнуйтесь, — успокоила она Матрену Евлампиевну, — это всего лишь сигнализация, папа мне специально такую поставил. Во-первых, очень убедительно, во-вторых, не спутаешь ни с какой другой машиной. Детей оттуда, как ветром, сдуло! Думаю, они больше не полезут к машине.

— Нет, это не дело, дитятко! — укоризненно покачав головой, сказала старушка, — так можно людей заиками сделать… Это кто же так рычит?

— Это синтезированный звук, — объяснила Мария, — сын папиного приятеля делает.

— И-и-и, это у него такой голосина?! — изумилась Матрена Евлампиевна, понятия не имеющая о синтезаторах и прочей подобной технике.

— Да нет! — рассмеялась Мария. — Это компьютер такой звук делает, он записывается на пленку, а потом включается, если кто-нибудь тронет автомобиль. Например, ночью, какой-нибудь грабитель захочет залезть в мою машину, а тут вот такая сигнализация срабатывает — и я сразу пойму, что именно мою машину грабят, выскочу на улицу — и грабителя за жабры!

— Так то оно так… Да вот бедные соседи, что же им-то делать? — покачала головой старушка.

— Думаю, у них тоже дело найдется — перины менять, — раздался над ними мужской голос, и они увидели отца Кирилла. — Мария, вы всю деревню переполошили! Я вышел и не пойму, что за рев: то ли бык ревет, то ли зверь какой?… Думал, сердце выпрыгнет, пока до вас добежал. Уж вы лучше отключите свою сигнализацию.

— Да я уже отключила, — виновато сказала Мария. — Я не думала, что здесь так громко получится.

Мария Евлампиевна передала Олесика отцу Кириллу, и тяжело поднявшись, сказала:

— Ну ладно, батюшка, коли вы уже пришли, то я пойду в лавку за солью схожу, а вы с ребятишками побудьте.

— Может, вас на машине отвезти? — предложила Мария, но старушка отмахнулась, сказав, что управится сама.

Отец Кирилл отнес Олесика на одеяльце, сел рядом с ним, и, подтолкнув к сыну игрушки, повернулся к Марии.

Ей стало неловко под его изучающим взглядом. Пытаясь как-то прикрыть свои стройные ноги, показавшиеся ей сейчас слишком оголенными в коротких шортах, она присела перед Ильей, стоящим рядом с ней, и предложила:

— Пойдем, Илюша, еще в водичку?

— Посли, — согласился он, и, радостно подбежав к воде, остановился, поджидая ее.

Мария поспешила к нему, чувствуя на себе смущающий ее внимательный взгляд отца Кирилла.

Войдя в воду, она встала на колени, чтобы сравняться ростом с Ильей и протянула к нему руки.

Мальчик медленно зашел в воду, а потом, вдруг подпрыгнул и зашлепал ногами, поднимая вокруг себя фонтан брызг.

Мария вскочила, со смехом пытаясь увернуться от водяного душа, но было уже поздно.

«Ой, как же я на берег-то выйду?!» — ужаснулась она, бросив взгляд на свою мгновенно вымокшую футболку, через которую просвечивал тоненький кружевной бюстгальтер, почти не скрывающий ее грудь.

Стоя к берегу спиной, Мария еще какое-то время играла с Ильей, одновременно пытаясь выжать футболку, отлепив ее от тела. Но расшалившийся малыш не давал ей этого сделать, продолжая брызгаться и прыгать по воде, и вскоре промокшая насквозь Мария вынуждена была выхватить его из воды и крепко прижать к себе.

Илья недовольно кряхтел, пытаясь освободиться, но Мария держала его крепко и смеялась:

— Попался, попался!

Заметив, что Илья собирается заплакать, Мария ослабила объятия и сказала ему серьезно, кивая на свою одежду:

— Смотри, Илюша, я вся мокрая, мне нужно переодеться.

— Мокая, — подтвердил Илья, пошлепав ладошкой по влажной ткани на ее груди.

— Пойдем, переоденем меня? — спросила его Мария.

— Посли, — согласился малыш.

Мария повернулась лицом к берегу, и, прикрываясь, насколько это возможно, телом Ильи, направилась в сторону отца Кирилла, рядом с которым лежала ее сумка.

Отец Кирилл играл с Олесиком в машинки. Заметив, что Мария с его сыном идут к ним, отец Кирилл поднялся навстречу и протянул руки, чтобы забрать Илью. Мария быстро отдала ему ребенка, и, метнувшись к сумке, схватила ее и прижала к своей груди.

Отец Кирилл удивленно посмотрел на нее, и ей пришлось, краснея, объяснить свои действия:

— Мне нужно переодеться…

Отец Кирилл, мельком бросив взгляд на ее грудь, кивнул и поспешно отвел глаза, смутившись, похоже, не меньше Марии.

«А ведь ему тяжело, — подумала Мария, пробираясь вдоль берега к кустам, где можно было бы незаметно переодеться. — Супруга его умерла полтора года назад, и вряд ли у него за это время кто-нибудь был. Здесь, в деревне, он, действительно, очень на виду, да и положение его вольностей не позволяет — за „прелюбы деяние“, кажется, сана лишают».

Стянув с себя мокрую одежду, Мария быстро переоделась, натянув на еще влажное тело широкую кофту с юбкой. Белье она решила надеть потом, по пути, в машине, когда отъедет куда-нибудь подальше от деревни.

И тут Мария неожиданно поняла, что ей совершенно не хочется отсюда уезжать. Эта долина, отгороженная от внешнего мира высокими холмами, вдруг представилась ей тем самым прибежищем, которое позволило бы ей немного прийти в себя… И отец ее здесь вряд ли найдет. К встрече с ним она была еще не готова. Она не могла представить, как сможет рассказать ему о той мерзости, которая вторглась в ее жизнь…

Задумавшись, Мария медленно возвращалась к пляжу.

Услышав радостные возгласы детей, она подняла глаза и увидела, что отец Кирилл уже одел их, и они ждут ее, готовые к обратной дороге домой.

Олесик, прислонясь к широкой отцовской груди, осоловело помаргивал длинными ресницами.

«Сморился, бедняжка», — умилилась Мария и опять удивилась, не узнавая себя — раньше она вряд ли бы на это так бурно среагировала, поскольку никогда не любила детей с их вечным шумом, визгом, шалостями и капризами. Она с детства терпеть не могла детские песни и танцы, и была счастлива, когда стала взрослой и избавилась от всей этой нудятины, навязываемой воспитателями, а потом и учителями в школе, которые считали, что лучше самих детей знают, что им должно нравиться…

Вручив Илье свою сумку, Мария подхватила его на руки и пошла к машине.

Отец Кирилл шел следом за ней, неся засыпающего Олесика и свернутое под мышкой одеяло.

Минут через пять они уже подъезжали к дому отца Кирилла.

Заглушив мотор, Мария помогла своим пассажирам выбраться из машины. Олесик уже спал, и его густые ресницы отбрасывали длинные тени на розовые щечки. Бережно забрав его из рук отца Кирилла, Мария направилась к дому, осторожно ступая, словно несла хрупкую хрустальную вазу.

Отец Кирилл придерживал перед ней калитку и двери, пока она не занесла малыша в комнату, где у стены стояла детская кроватка с боковинами из веревочной сетки. Положив мальчика в кроватку и прикрыв его простынкой, Мария постояла над ним, любуясь, и, чувствуя непривычное тепло в груди, вышла из комнаты.

— Спит, — ответила она на вопрошающий взгляд отца Кирилла, и вдруг заторопилась: — Ну что же, отец Кирилл, спасибо вам за все, но мне уже пора ехать.

— Может быть, чаю на дорожку выпьете? — спросил он.

— Чаю?… — заколебавшись, переспросила Мария, но потом решительно отказалась: — Спасибо, я все-таки поеду. Благословите меня, пожалуйста…

Отец Кирилл кивнул и, перекрестив Марию с напутственными словами, опустил свою руку в ее сложенные лодочкой ладони.

Мария вдруг с какой-то особой остротой почувствовала прикосновение его прохладных пальцев, и у нее даже закружилась голова. Склоняясь для ритуального поцелуя к руке отца Кирилла, она в смятении осознала, что хочет не просто поцеловать эту руку с положенным священным трепетом, а припасть к ней губами, покрыть ее горячими поцелуями от запястья до самых кончиков длинных утонченных пальцев…

Из последних сил сдержав себя, она едва коснулась руки отца Кирилла, скорее наметив поцелуй, чем поцеловав по-настоящему, но и этого короткого мгновения ей было достаточно, чтобы заметить, как его рука дрогнула под ее губами и перед тем как отстраниться непроизвольно сжала ее ладонь в ответном порыве.

Несомненно, между ними промелькнула какая-то искра, и они оба это почувствовали.

«Что же я делаю?! Прости меня, Господи…» — мысленно простонала Мария. — Отбивать мужчину у женщины — грех, а отбивать мужчину у Бога — грех, наверное, вдвойне. Он же священник и с ним подобного допускать нельзя…»

Чувствуя себя почти преступницей и боясь поднять глаза, Мария молча направилась к выходу.

Уже подходя к машине, она услышала, как следовавший за ней с Ильей отец Кирилл, сказал:

— Мария, а вы мне так и не рассказали, что же вас беспокоит… Заезжайте к нам еще как-нибудь. Милости просим…

— На самом деле вы мне очень помогли, отец Кирилл, спасибо вам за все! — ответила Мария, так и не смея поднять на него взгляд. — Я надеюсь, что у меня все вскоре наладится.

Поцеловав Илью, Мария села в машину. Помахав из окна рукой, она крикнула напоследок:

— Попрощайтесь за меня с Матреной Евлампиевной! — и, тронув с места, выехала на дорогу.

Отступив в сторону от облака тут же поднявшейся пыли, отец Кирилл с сыном остановились на обочине дороги, глядя на удалявшуюся машину Марии.

Почти до самого поворота Мария видела в зеркало их фигуры. Отец Кирилл неподвижно стоял, положив руку на плечо сына, а Илья еще долго махал ей в след своей маленькой ручкой.

* * *

Несколько часов спустя Мария с тяжелым сердцем подъехала к городку, где жила ее бабка по отцу.

Вечернее солнце грозилось резко пасть за горизонт, уступая место всегда внезапно атакующей темноте украинской ночи. На улицах, привычно ожидающих этого нападения, уже зажигались фонари. Было тепло и тихо. Редкие прохожие спешили по домам, но, завидев машину Марии, останавливались и долго провожали ее взглядом, ведь в городке происходило не так уж много событий. Все жители городка знали друг друга с детства, и потому любой мало-мальский семейный спор здесь разбирался всем миром, выносившим решение, которое было обязательно к исполнению провинившейся стороной. Не важно, был ли это муж, жена, или досадивший всем малец-сорвиголова… В таких маленьких городках общественное мнение представляло собой несокрушимую силу, порой превышающую даже силу официальной власти. Жизнь здесь текла неспешно и спокойно, в раз и навсегда проложенном русле, которое не могли изменить никакие политические пертурбации. Именно поэтому каждый новый человек вызывал здесь пристальное внимание, ну, а уж приезд внучки сварливой Федоровны тем более не мог остаться незамеченным.

Подъезжая к дому бабки, Мария еще издали увидела, что все окна в доме освещены. Не иначе, как у бабки были гости…

Заметив стоящий рядом с воротами джип дяди Кондрата, Мария сразу же поняла, кого она сейчас встретит…

Поднимаясь на крыльцо веранды и внутренне напрягаясь, Мария постаралась настроить себя на нелегкий разговор с отцом.

Распахнув дверь, она увидела сидевших за столом бабку в ее неизменном черном одеянии, отца и дядю Кондрата — маминого родного брата, осевшего в Киеве еще со времен советской военной службы.

— Явилась… — поджала губы бабка, подняв на нее обличительные, суровые глаза.

— Баб, вот за что ты меня так не любишь?! — взорвалась Мария.

— А за что тебя любить-то? — окинув ее презрительным взглядом, бросила та. — Отца бы пожалела, уж не мальчик он бегать за тобой через полстраны!

Она все еще по старой памяти считала одной страной пространство огромной в прошлом державы, растащенной теперь на национальные лоскуты.

Мария перевела взгляд на отца. Тот молча смотрел на нее и ждал, что она ему скажет.

— Пап, мы с тобой поговорим наедине, — решительно сказала она и направилась в комнату.

Но ее догнал, словно ударивший в спину, голос бабки:

— А ты чего это тут распоряжаешься? Ты тут, покамест, не хозяйка! Ишь ты, «наедине»! Мы, чай, с Кондратом тебе тоже не чужие люди… А коли такая гордая — ступай со двора! Поезжай в свой дом, там и разводи секреты…

— Мамо… — прозвучал укоризненный голос отца.

— Шо «мамо»?! Распустил девку до крайности, ниверситеты, машины, квартиры, женихи богатые, вот она теперь перед тобой хвостом и крутит. Перед людями стыдно!

Мария, замершая после первых же слов бабки и стоявшая все это время спиной к своим «не чужим людям», медленно повернулась, и, посмотрев долгим взглядом в глаза отцу, сказала ему:

— Хочешь говорить со мной, я тебя жду в машине. Ровно пять минут… — и вышла, в три шага покрыв расстояние до двери.

Через несколько минут следом за ней вышел отец, и, открыв дверцу машины, где, угрюмо нахохлившись, сидела Мария, сел с ней рядом.

Вытащив из кармана «сердешное» лекарство, он молча выдавил из плена фольги одну таблетку и сунул ее под язык.

— Ты на бабушку не обижайся, она переживает за тебя, — неожиданно мягко сказал он.

Мария недоверчиво покачала головой:

— Ты, наверное, забыл, как она меня в детстве доводила, а потом объясняла, что ей нравится смотреть, как я плачу?

— Как же, помню, — вздохнул он. — Но тогда почему ты приехала к ней?

— А куда мне было еще ехать? Дядя Кондрат меня тут же бы выдал… А мне хотелось побыть одной, где-нибудь на краю земли… — и помолчав, добавила: — Да, честно говоря, я не особо и думала тогда… Побросала в сумку на скорую руку вещи и рванула сюда, подальше от всего…

— А ко мне ты не могла прийти? — спросил отец, и лицо его обиженно помрачнело. — Разве я когда-нибудь тебя подводил?

Уловив ее отрицательное покачивание головы, он добавил:

— Я до сих пор не знаю, что у вас там произошло. Геннадий так ничего толком и не рассказал. Твердит, как заведенный: «уехала», и все.

— Да? — с интересом спросила Мария. — И он тебе ничего не объяснил?

— А что он должен был мне объяснить? — внимательно посмотрев на нее, спросил отец.

— Ага, значит, он тебе так и не сказал… — протянула Мария. — Ну что же, тогда я тебе расскажу про твоего любимого Геночку…

Помолчав, она спросила:

— Во сколько мы должны были венчаться, помнишь?

— В четыре часа, а что?

— Расписались мы в двенадцать дня, верно?

— Ну… — поторопил ее отец.

— А к часу нам пришлось вернуться ко мне домой — пересидеть до отъезда в церковь. Если помнишь, дождь тогда хлестал как из ведра, какие уж там возложения цветов и прогулки по городу! Генка со своим свидетелем, высокородным Мишелем, решили выпить коньячку для снятия свадебного стресса, а мы с Викой отказались — впереди еще предстояла церемония в церкви, нужно было оставаться в форме. Да и не принято, вообще-то, невесте с женихом на свадьбе выпивать… Ну вот. Генка с Мишелем выпили, а потом началось что-то очень странное…

Мария замолчала.

— Слушай, не тяни резину… — недовольно проворчал отец, перекатывая во рту еще не рассосавшуюся таблетку. — Что дальше-то произошло?

— А дальше мы с Викой решили чуточку прилечь — устали очень, рано ведь встали, прически, то да се… Ну вот… Проснулась я от того, что чувствую — кто-то легонько касается моих губ. Думаю: «Неужно Генка осмелел?» Пап, ты представляешь, он ведь меня за все это время даже ни разу не поцеловал… Только цветами и конфетами задаривал. А так придет в гости, чмокнет куда-то в районе уха — и в видик уставится, объясняя свою пассивность в ухаживаниях тем, что очень устает на работе, готовясь к зарубежной деловой поездке… Так вот, открываю глаза, а это, оказывается, перышко вылезло из подушки, ну из той, что бабка подарила, и, шевелясь от моего дыхания, щекочет мне губы. Никого больше нет, только Вика моя крепко спит рядом в кресле. А в доме стоит какая-то странная тишина… Я поднялась с дивана. Куда, думаю, Генка с Мишелем запропастились? Хожу по квартире, ищу их: ни на кухне нет, ни в спальне, ни в гостиной, ни в ванной… И тут распахиваю в каком-то озарении дверь в лоджию, и вдруг слышу какое-то пыхтение. Я шаг-то сделала, а как увидела их, словно каменная стала, ноги — ни туда, ни сюда не несут. Свидетель наш, Мишель, облокотился на подоконник и вроде как в окно смотрит. Вот только тело его как-то очень уж по-кошачьему взад выгнулось, да брючки ненароком сползли на сорок два цуня ниже пояса, драпировочкой упав на его туфли. А мой благоверный так рьяно раскачивает свое нефритовое копье, с размаху вставляя его в яшмовые ножны Мишеля… Не иначе, как полирует, чтобы не затупилось… — Марию начинало нести.

— Прекрати… — тихо попросил отец.

Взглянув на него, Мария испуганно смолкла — лицо отца налилось темной кровью, что бывало с ним в редкие минуты ярости.

— Убью! — коротко и оттого страшно прозвучало его обещание.

— Не надо, пап! — сказала она. — Не стоит он того! Пусть катится в свою заграницу. Хотя неженатых туда не очень-то отпускают…

— А вот это я тебе гарантирую, — сказал отец, — покатится и еще как, нам такой мрази в стране не нужно! И Мишеля этого пусть прихватит с собой, этим я тоже займусь, — и, взглянув на Марию, он вдруг порывисто обнял ее и прижал к себе: — Ты прости меня, дочура, что я тебе такого урода подсунул. Думал, будешь у меня пристроена в жизни. Генка, в общем-то, из хорошей семьи, не дурак, обеспечен. А меня ведь скоро могут и на погост позвать… Как, думаю, тебя оставить тут одну? Я как только представлю, что за тобой за одно твое наследство начнется охота, как начнут тебя на части рвать разные прощелыги и любители денег, так сердце кровью и обливается. Да и не скрою — внучат хочу страшно… Старый ведь я у тебя. Эх… прости меня, Марусенька.

— Пап, да ну ты что? — возмутилась она. — Все были бы такими старыми! Да и не виноват ты, откуда тебе было знать-то?

— Ладно-ладно, не утешай, — усмехнулся отец. — Проверить нужно было, такие вещи не утаишь… — и, помолчав, добавил: — Думаю вот что, поехали-ка в речную гостиницу, там пара приличных номеров наверняка найдется. А завтра я тебя в пансионат пристрою, прямо на берегу Днепра. Поживешь там недельку-другую, а я пока в Питере разберусь с делами, и к тебе приеду. Твой развод я беру на себя, даже следов не оставлю от этого брака… Эх, брак и есть… — сокрушенно покачав головой, констатировал он. — И пусть этот гад теперь помучается, решая свои карьерные брачные проблемы, а тебе отдохнуть надо после всего этого дерьма, — отец скривился, словно у него разом заболели все зубы. — Я тут вот что подумал, если ты за границу работать ехать не хочешь, то давай, может, мы тебе фирму какую-нибудь организуем, а? Будешь работать, сама себе хозяйка, а я тебе помогать буду?

— Пап, я сейчас тебе ничего сказать не могу, может, я в монастырь уйду… — высказала она только что пришедшую ей в голову мысль.

— Что?! — в ужасе выдохнул отец и треснул по обшивке сидения кулаком: — Только через мой труп! Ты что, с ума сошла заживо себя хоронить?! Тебе еще жить да жить, детишек рожать и растить.

— Детишек рожать — муж надобен, или, по крайней мере, носитель нефритового жезла…

— Дались тебе эти нефритовые жезлы! — рассердился отец, а потом, спохватившись, пошутил: — Ни цвета, ни тепла, от них только японцы каменные и могут уродиться. А мы тебе найдем нашего, российского, богатыря.

— А вот это уже хватит, наотнаходились, баста! — вскинулась Мария. — Все, я спать хочу, сегодня километров пятьсот отмахала. Ты едешь со мной в гостиницу или здесь остаешься?

Виновато посмотрев на нее, отец сказал:

— Погоди, пойду бабушку предупрежу.

Он грузно вылез из машины, и пошел к дому тяжелой походкой уже давно немолодого человека.

Мария почувствовала, как ее охватывает жалость и нежность к отцу. Он, действительно, был стар, а она была его единственной дочерью и отрадой, вот он ее и оберегал, пытаясь все время подстелить соломку, да, как видно, не всегда удачно. Впрочем, наличие соломки не уберегает от самого падения, хотя и может смягчить удар…

Вскоре послышались голоса, на крыльце появился отец, за которым шли дядя Кондрат и ругающаяся на чем свет стоит бабка.

— Что скажут люди?! — доносился до Марии ее возмущенный голос. — Мне же из дому выйти стыдно будет! Лучше бы вы вообще уехали, чем…

— Мамо, ша! — вдруг твердо сказал отец Марии. — Я так решил!

Бабка смолкла на полуслове и даже остановилась от неожиданности. Потом, не говоря больше ни слова, только осуждающе махнув рукой, повернулась и ушла в дом.

— Поехали, — сказал отец, усаживаясь рядом с Марией.

Она резко тронула с места, дробью сыпанув по забору щебенкой, вырвавшейся из-под колес.

Дядя Кондрат, усевшийся за руль своего джипа, едва успел завести двигатель, и теперь спешно догонял их, пристраиваясь сзади и пытаясь не отставать. Мария усмехнулась: дядя Кондрат боялся ее бабки как огня, и ни за что бы не остался ночевать у нее без них.

В речной гостинице, как и надеялся ее отец, для них нашлись два номера «люкс», правда тянувших на «люкс» только в этом маленьком городке, где не было даже водопровода, и потому установленный в номере простой душ здесь был непредставимой роскошью.

Впрочем, номера были вполне уютными — просторными и чистыми. Отец Марии без труда договорился о них с администратором гостиницы, заодно попросив принести им что-нибудь поесть из уже закрытого буфета, поскольку они с Кондратом не успели поужинать у бабки, а Мария вообще была с дороги. Однако Мария, сославшись на усталость, от еды отказалась и сразу отправилась к себе в номер.

Смыв с себя пыль после долгой дороги под едва теплым душем, она забралась в постель с одной только мыслью — побыстрее уснуть, но сон как назло словно рукой сняло. Она закрыла глаза и перед ее внутренним взором калейдоскопом замелькали события минувших дней. Среди всех этих видений — ЗАГС, Медный всадник, бледные ягодицы Мишеля, стоящего со спущенными брюками, закинутое, искаженное похотью лицо ее жениха, и дорога, дорога, дорога… — вдруг выплыло и заняло все пространство внутреннего экрана лицо отца Кирилла. И вновь замелькал калейдоскоп, но уже другой: плетень, церковь, деревянная миска с хлебом, голая розовая попка Олесика, Матрена Евлампиевна, Камышинка, большие руки с длинными пальцами, осеняющие ее крестом, и опять дорога, дорога, дорога…

«Зачем я оттуда уехала?» — подумала Мария и вдруг ужаснулась: она ведь даже не знает названия этого места… Даже письма послать не сможет… разве что: «На деревню, батюшке»…

Вскочив с кровати, Мария кинулась к сумке, надеясь разыскать в ней атлас дорог, но, вспомнив, что оставила его в бардачке машины, чертыхнулась. Тут же спохватившись: «Господи, прости!», накинула халат и как была босиком, побежала по лестнице вниз к стоянке машин.

Лихорадочно нащупав замок ключом, она распахнула дверцу, и быстро отключив сигнализацию, (чтобы жильцам гостиницы не пришлось «менять перину»), рванула на себя крышку бардачка.

Выхватив оттуда атлас, она стала листать страницы, нервничая, словно лишняя секунда могла лишить ее памяти, а заветная долина превратилась бы в таинственную Землю Санникова.

Найдя нужный квадрат, она прочертила пальцем сегодняшний маршрут, несколько раз сомневаясь в поворотах, но все же постепенно продвигаясь в правильном направлении.

Странные названия, напечатанные в карте, останавливали взгляд: Букрин, Глинча, Пищальники, Грищенцы, Канев…

В Каневе она бывала раньше — там жил папин фронтовой друг.

И как ей в голову не пришло сразу поехать к нему, с досадой подумала Мария, ее бы там приняли с распростертыми объятиями, не то что бабка! Погуляла бы по городу, развеялась, посетила бы местные достопримечательности. В Каневе ведь были похоронены два знаменитых литератора — Тарас Шевченко и Аркадий Гайдар.

Мария вспомнила, как в один из приездов к дяде Григорию они с отцом карабкались по многоступенчатой лестнице (куда там Потемкинской лестнице в Одессе!) к Тарасовой могиле, которая находилась на высокой горе над Днепром. И хотя до вершины народ добирался, почти в изнеможении, но вид оттуда был красивейший.

Рядом с могилой находилось большое здание музея Шевченко, перед которым по праздникам устраивались концерты, где вживую играли бандуристы и читались стихи.

А с именем Аркадия Гайдара ее вообще связывало гораздо большее, нежели обычный литературный интерес. Для нее Гайдар был не просто автором «Тимура и его команды», «Голубой чашки», «РВС» и других повестей, которыми она зачитывалась в детстве — дедушка Марии по отцу воевал в одном партизанском отряде вместе с Аркадием Гайдаром недалеко от Канева, под Леплявой, и погиб спустя несколько дней после гибели своего командира. Правда, могилу его так и не удалось найти, не смотря на то, что ее отец предпринял все меры, чтобы разыскать хоть какой-нибудь след.

Мария всегда останавливалась у могилы Неизвестного Солдата и, вглядываясь в типовую посеребренную фигуру, склонившуюся над безымянной могилой, думала, что так же где-то может быть похоронен и ее дедушка.

«Надо будет обязательно заехать в Канев», — подумала она, проползая пальцем очередной поворот, приближающий ее к цели.

«Вот! — обрадовалась Мария, наконец, найдя свою долину. — А деревня-то, оказывается, называется Остаховка, и это совсем недалеко от Канева».

Успокоенная удавшимися поисками, Мария отправилась спать, твердо решив, что перед отъездом домой она обязательно еще раз навестит отца Кирилла и его детей.

Устроив Марию на следующий день в пансионат, Николай Дмитриевич улетел в Петербург, обещая вскорости вернуться и присоединиться к ней. Они давно вместе не отдыхали, а отдых сейчас был необходим им обоим. Отец в последнее время все чаще болел…

Дядя Кондрат отвез Николая Дмитриевича в аэропорт в Борисполе, пообещав, что через недельку проведает Марию, благо из Киева к ней ехать было недалеко. Однако обещания своего он сдержать не смог — слегла в больницу с сердцем его жена, и ему стало не до сердечных дел племянницы.

Впрочем, Мария не скучала, и наоборот была довольна своим одиночеством. Она совершила набег на пансионатскую библиотеку, и теперь целыми днями лежала на берегу Днепра, обложившись горой книг, запоем читая все подряд — от фантастики и приключений до детективов.

Любовные романы она, не глядя, сразу отложила в сторону еще на библиотечном прилавке, очень удивив этим пожилую библиотекаршу — в таких местах подобные романы всегда пользовались большим спросом… Но Марии сейчас совсем не хотелось читать о неизменно благородных красавцах с мускулистым телом, которые навечно влюблялись в не менее ослепительных красоток, даря им непередаваемый экстаз в первую же ночь и продлевая его на всю оставшуюся жизнь… Вся эта идеальная мишура совершенно не соответствовала ее настроению и реальности, в которой все было гораздо хуже. Да и жених ее бывший хоть и был красавцем с мускулистым телом, но оказался не очень-то и мужчиной…

Ее пугали навязчивые сравнения, и она всячески старалась отвлечься, пытаясь не дать коварным мыслям ее доконать. Впрочем, хотя она и сомневалась в правдоподобии описанных в литературе любовных историй, судить реально об интимных отношениях мужчин и женщин она еще тоже не могла. Ее личный опыт ограничивался теорией, почерпнутой из книг, фильмов и рассказов сокурсниц, и весьма легкого флирта с ласками, самыми смелыми из которых были поцелуи, поглаживание ее груди и прижимание к ее бедру чего-то твердого во время почти детских и практически невинных объятий. Кому-то могло бы показаться странным, что она до сих пор не перешла черту, отделявшую ее от женщины, особенно в условиях филфака, за которым прочно утвердилась репутация далеко не девственного факультета. Но Мария от всего этого как-то оказалась в стороне. И совсем не потому, что она была недотрогой или держала себя в узде воздержания, просто, видимо, не нашлось того молодого человека, (а на филфаке юношей вообще всегда был дефицит), который бы заставил ее почувствовать влечение. К тому же она много занималась, жизнь ее была заполнена совсем другими интересами, которые практически не оставляли времени на романтические или иные отношения с мужчинами. Появление в ее жизни Геннадия Мария восприняла как должное: просто пришла пора выйти замуж. Конечно, она понимала, что супружеские отношения будут включать в себя и интимную сторону, о которой она до поры старалась не думать, и лишь слегка опасалась первой брачной ночи, наслушавшись «страстей» от своих сокурсниц, в большинстве своем потерявших девственность на пьяных студенческих вечеринках в общежитии. Но она никак не могла ожидать, что эта интимная сторона может повернуться к ней таким боком, если не сказать задом… задом Мишеля, покрывшим дерьмом ее с Генкой так и не начавшуюся супружескую жизнь.

Правильно сказал отец: «Жизнь не кончилась», нужно только это пережить. Ведь это даже хорошо, что она тогда все увидела своими глазами. Кто бы рассказал — не поверила бы никогда! И во что могла бы превратиться ее жизнь, не узнай она всего вовремя!.. Слава Богу, что до получения паспорта на его фамилию дело не дошло, а запись в паспорте и ЗАГСе отец постарается аннулировать. И все будет по-прежнему, как будто ничего не случилось. Вот только на сердце лежал какой-то грязный тяжелый камень… Мария, погружаясь в прозрачные волны Днепра, часами плавала, словно пытаясь вымыть из себя всю эту грязную тяжесть.

Иногда в ее голове всплывало старое слово: «испытание». А может, и правда, это было испытанием? Может, не за того она шла, вот ее и отвели с ложного пути? Ведь в их отношениях с Геннадием не было любви, так — простая симпатия, замешанная на дружбе отцов и общности их дел…

Марии никто не мешал предаваться ее невеселым размышлениям — в пансионате отдыхали пожилые люди и семейные пары, в основном занятые собой.

Спать Мария ложилась рано. А по утрам, перед зорькой, пробежав километра три вокруг пансионата, выходила на берег Днепра встречать солнце.

Вскоре, несмотря на подавленное настроение, она почувствовала себя бодрее и умиротворенней. Вода и солнце сделали свое дело. Ее бледное, слегка сутуловатое тело типичной студентки-отличницы загорело и на глазах наливалось здоровьем. Приходя в бикини с пляжа, она все чаще вертелась перед зеркалом, с удовольствием разглядывая подтянувшиеся мышцы живота и бедер. Даже спина ее будто бы выправилась от многочасового плавания, постепенно приобретая горделивую осанку.

Печальные события понемногу отступали в тень, подергиваясь дымкой нереальности. А через десять дней к ней приехал отец.

Поцеловав Марию и опустив ей на колени охапку ее любимых пионов, Николай Дмитриевич молча протянул дочери подарок.

Развернув бумагу, Мария достала небольшую коробочку и открыла ее. На белом атласе лежал отливающий зеленью, искусно вырезанный из нефрита мужской орган со всеми прилагающимися к нему деталями. Несколько опавшие формы сего изделия должны были наводить зрителя на мысль об унылом настроении его прототипа-носителя.

— Бог ты мой! — залилась краской Мария. — Пап, да ты что? Что ты такое мне привез?!

— Я, конечно, не в буквальном смысле эту штучку у него оторвал, хотя очень хотелось, — не смущаясь, серьезно ответил отец, — но считай, что это заслуженный трофей — символ того, что нужно делать с изменщиками. Мы с Генкиным отцом не хуже разобрались с его сыном… Да, кстати, Павел Владимирович прислал тебе свои извинения. Очень переживает, даже похудел на нервной почве. Он сам вызвался аннулировать ваш брак, как только узнал, что произошло. Так что теперь ты снова не замужем.

— А что вы с ним сделали? — с любопытством спросила Мария, имея в виду своего бывшего мужа-жениха.

— Не женского это ума дело! — отрезал отец. — Пусть тебя это теперь не беспокоит.

Мария еще раз посмотрела на подарок, и, грустно улыбнувшись, вернула его отцу:

— Спасибо, пап, но он мне будет все время напоминать обо всей этой гадости, а я, наоборот, забыть все хочу.

— Ну ладно, Марусенька, — сказал отец, засовывая коробочку обратно в карман. — Забудем Герострата… Рассказывай, как ты тут жила, что делала? Выглядишь ты чудесно!

— Да ничего особенного не делала, ела, спала, читала, загорала, купалась… Вот и все… — ответила Мария. — А что мы с тобой делать будем? — и, помолчав, попросила: — Пап, а давай съездим в Канев? Навестим дядю Гришу. Помнишь, как мы с ним ходили на Тарасову могилу?

— А давай! — в тон ей ответил отец. — Мы, действительно, с Григорием давно не виделись. Только подъем к Тарасовой могиле я теперь уже не осилю, а вот по городу погулять и в музей Гайдара заскочить — можно.

Несколько дней они провели в пансионате, предаваясь простому отдыху. Много гуляли, купались, играли в большой теннис, причем, несмотря на возраст, отец все время вел в счете.

«Хотя дыхание у него уже не то», — с грустью отмечала Мария.

Через неделю, встав с утра пораньше, они поняли, что пансионат им уже приелся и хотелся смены обстановки. Расплатившись и собрав вещи, они позвонили обрадовавшемуся папиному другу, и предупредив его, что приедут в гости уже к вечеру, сели в машину и отправились в путь.

До Канева при хорошей скорости было часа три езды. По обеим сторонам дороги то и дело мелькали деревушки с садами, огородами и неизменными подсолнухами.

Иногда приходилось притормаживать, пропуская коровье стадо, лениво бредущее с одного поля на следующее, лежащее по другую сторону шоссейки.

Несколько раз они проезжали мимо пасущихся у обочины, привязанных к колышку коз, которые поднимали свои рогатые головы, и, не переставая жевать, провожали задумчивым взглядом их машину.

— Вот, сатана! — воскликнул отец, встретившись взглядом с недобрыми глазами черного козла, охраняющего двух белых козочек, мирно пощипывающих травку на обочине дороги.

Козел, грозно глянув на их машину, наклонил голову, выставляя рога, и взблеял мерзостным голосом.

Мария хмыкнула, и, нажав на газ, рывком послала машину вперед, проехав совсем рядом с воинственным животным.

Козел в испуге отскочил, чуть не затоптав одну из своих козочек.

— Маруська! — шумнул на нее отец. — Не хулигань, а то у него потомства не будет!

Мария рассмеялась.

По пути они миновали Белую Церковь, с любопытством разглядывая город, издавна считавшийся одним из центров ворожей и колдунов на Украине. Правда, по улицам ходили вполне нормальные люди. Только один раз они заметили человека с помелом в руках, да и тот оказался обыкновенным дворником.

И вот, наконец, они достигли «пункта назначения».

Канев раскинулся вдоль берега Днепра, наползая новыми кварталами на холмы, покрытые зеленью. Это был милый, почти полностью восстановленный после войны, старинный украинский городок, в котором из достопримечательностей кроме двух могил и музеев известных писателей, было еще несколько пансионатов и домов отдыха.

До оговоренной на вечер встречи с папиным фронтовым другом оставалось еще несколько часов. Понимая, что, попав к дяде Григорию, они уже никуда не выберутся, они решили погулять по городу до встречи с ним.

Оставив машину на площади недалеко от музея Гайдара, Мария с отцом не спеша прошлись по парку, где среди деревьев были разбросаны яркие, разноцветные клумбы с чернобривцами, маргаритками, анютиными глазками и прочими цветами.

Вдруг над парком поплыл колокольный звон. Мария огляделась.

Невдалеке, среди деревьев, она увидела местную церковь, у которой толпился народ, и в душе у нее что-то встрепенулось. Она вспомнила отца Кирилла и прикинула про себя, что до его деревни отсюда не больше часа пути на машине.

«Надо бы заехать», — подумала она снова.

— Пап, давай в церковь зайдем, свечку поставим, — окликнула она отца.

Но тот, посмотрев на толпящихся у входа людей, воспротивился:

— Давай как-нибудь в другой раз, смотри сколько народу! Терпеть не могу толкаться. Может, сегодня какой-то церковный праздник?

Мария растерянно развела руками — знаток в этих вопросах из нее был никакой. Поэтому они молча свернули в другую аллею и пошли по направлению ко входу в музей Гайдара.

Побродив около часа по его тихому прохладному залу, с грустью вглядываясь в лица на фронтовых фотографиях, они вышли на улицу и почувствовали, что проголодались. Нужно было найти какое-нибудь кафе или ресторан, чтобы перекусить и продолжить свою прогулку.

Люди группками тянулись от церкви в сторону площади, на которой была остановка автобусов. Служба, видимо, уже закончилась.

Мария с отцом влились в этот поток и не спеша шли, слушая доносившуюся со всех сторон украинскую «мову».

Перейдя площадь, они добрались до своей машины, которая радостно пиликнула при их приближении, когда Мария нажала кнопку снятия с сигнализации. Мария очень любила этот звук, ей всегда казалось, что ее «Ягуар» так по-своему, по-машиньи, приветствует ее.

Мария открыла дверцу и уже хотела сесть, как ее что-то остановило.

Она оглянулась, и, не веря своим глазам, замерла. Из толпы, идущей со стороны церкви, отделилась знакомая высокая фигура и пошла от площади вниз по улице.

«Отец Кирилл!» — ахнула Мария, узнав его с первого взгляда, несмотря на то, что сегодня он был одет в цивильный костюм, а не в рясу.

Оставив дверцу открытой и ничего не объясняя отцу, Мария бросилась через площадь вдогонку за священником.

Подбежав к нему почти вплотную и сдерживая дыхание, она позвала его запыхавшимся голосом:

— Отец Кирилл!

Тот обернулся, и, увидев Марию, чрезвычайно удивился.

— Мария! Откуда вы здесь? — воскликнул он.

— Мы с папой приехали повидать его фронтового друга, а заодно и на экскурсию, — ответила она, чувствуя, как в ней от звука его знакомого низкого глубокого голоса поднимается волна необъяснимой радости. — А вы здесь какими судьбами? Как там Олесик, Илюша, Матрена Евлампиевна?

— Да все слава Богу, спасибо! А меня вот позвали в здешнем храме отслужить — сегодня же престольный праздник. Была праздничная служба, служило несколько священников — со всех близлежащих храмов.

— Ага, понятно. А сейчас вы домой едете? — поинтересовалась Мария.

— Да, поеду домой. Пришлось от обеда отказаться — иду вот на пятичасовой автобус, а то вечерний отменили, а я не могу оставаться здесь на ночь — дети, сами знаете, да и служба завтра с утра…

— Отец Кирилл, а мы с папой только что собрались идти обедать. Может, вы присоединитесь к нам, а потом мы вас домой отвезем на машине, мигом домчим! — предложила Мария, и, увидев сомнение на его лице, быстро добавила: — Вы же меня обедом угощали, теперь — моя очередь! Пойдемте…

Поколебавшись, отец Кирилл все-таки принял ее приглашение, и они пошли обратно к площади, где у машины их ждал ничего не понимающий Николай Дмитриевич.

Подойдя к нему, Мария представила отца Кирилла:

— Пап, познакомься, это отец Кирилл… Отец Кирилл — а это…

— А это — отец Марии, Николай Дмитриевич, — улыбнувшись, прервал ее отец, и, пожав руку священнику, спросил:

— Я вас тоже должен называть отец Кирилл? Или, может быть, по имени-отчеству?

— Пап, ну что ты говоришь? Ты же называешь отца Бориса отцом Борисом, — укоризненно сказала Мария.

— Так ему лет больше, чем мне, — весело возразил отец, — а тут передо мной вьюнош…

— Ну, не такой уж я и вьюнош!.. — улыбнулся отец Кирилл. — Но если вас что-то смущает, то можете называть меня просто — батюшка…

Отец хмыкнул, отчего его густые седые усы «аля Рудской» встопорщились.

— Нет, это уже будет перебор… Отец Кирилл так отец Кирилл.

— Пап, я пригласила отца Кирилла пообедать с нами, а потом мы его отвезем домой. Ты увидишь, в каком замечательном месте живет отец Кирилл, и какие у него чудесные дети! — сказала Мария.

— Отлично, — одобрил Николай Дмитриевич, — тогда чего же мы ждем? Нам к вечеру еще к Григорию поспеть надо. По коням… — и приглашающим жестом открыл перед священником дверцу.

Дожидаясь, пока отец Кирилл сядет в машину, отец бросил на Марию вопрошающий взгляд, который должен был обозначать: «Откуда ты все про него знаешь?»

«Потом объясню», — одними губами ответила Мария и села за руль.

В ресторане, который они заметили по пути и решили зайти, было тихо и довольно прилично.

Сев за столик, они заказали себе обед, причем отец Кирилл ограничился овощным салатом и отварной рыбой, сославшись на пятничный пост. Отец же заказал себе жирный борщ с пампушками и свинину на ребрышках. А Мария, с оглядкой на отца Кирилла попросила жульен с грибами и десерт.

Ожидая пока им принесут еду, Николай Дмитриевич достал пачку своего любимого «Кемела», и, испросив разрешения у Марии и отца Кирилла, закурил, окутываясь дымом.

Расторопная официантка тут же принесла пепельницу с гербом Украины.

— Э… отец Кирилл, — слегка запнувшись, обратился Николай Дмитриевич к отцу Кириллу, — и давно вы здесь служите?

— Уже пятый год, как семинарию закончил, — ответил тот.

— А где семинарию заканчивали?

— В Одессе. А через год, даст Бог, закончу и Петербургскую Духовную Академию. Я учусь там заочно.

— Ну?! — поразился Николай Дмитриевич. — Как тесен мир!

— Вы тоже заканчивали эту Академию? — окинув его изумленным взглядом, спросил отец Кирилл.

— Да нет, мы с Марией просто живем в Петербурге. Вы же, наверное, знаете…

— Не знал, Мария не успела мне про это рассказать, — покачал головой отец Кирилл и посмотрел на Марию.

Николай Дмитриевич тоже бросил вопрошающий взгляд на дочь. Та отвела глаза.

— Ну и какие у вас планы? — продолжил свои расспросы Николай Дмитриевич.

— Дальше служить… — коротко ответил священник.

— А куда вас распределят?

Отец Кирилл улыбнулся про себя такому мирскому термину и сказал:

— У меня уже есть приход, в нем и останусь.

— На всю жизнь?! — не поверил Николай Дмитриевич.

— А это — как Бог даст…

–…или начальство решит, — с пониманием кивнул отец Марии. — А в Питер перевестись не пробовали?

— Это другая епархия, да и нет там у меня никого, кроме друга. К тому же у меня на руках двое детей, — и заметив непонимающий взгляд Николая Дмитриевича, отец Кирилл пояснил: — Вдовец я, матушка моя умерла полтора года назад.

— Как же вы с ними один справляетесь? — спросил Николай Дмитриевич, с сочувствием глядя на священника. — Я вот тоже Марусеньку один растил… Наша мама умерла, когда ей было три года.

Они оба посмотрели на Марию, которая молча слушала их разговор, и примолкли тоже, каждый погрузившись в свои невеселые воспоминания.

Потом Николай Дмитриевич, извинившись, встал и отошел, сказав, что ему нужно позвонить.

Мария и отец Кирилл остались одни.

— Прошу прощения, отец Кирилл, — обратилась к нему Мария, — можно я задам вам личный вопрос?

— Извольте… — разрешил священник.

— А почему вы больше не женитесь? Вам же было бы легче…

Видимо этот вопрос застал отца Кирилла врасплох, потому что он растерянно посмотрел на Марию и, замешкавшись, ответил не сразу:

— Священнослужителям не положено второбрачие по канону. У меня может быть только одна жена.

— Как же так? Вы же не виноваты, что остались один! Вдовство это же не развод, когда пожили, а, не сойдясь характерами, разбежались… — удивилась Мария.

Она не могла поверить, что церковный закон мог требовать от совсем еще молодого человека отказаться от своего мужского естества из-за того, что он стал вдовцом, и посвятить себя только служению Церкви и детям. Ведь отец Кирилл, выбирая путь священника, выбирал также и семейную жизнь, а не монашескую. Кто же мог знать, что он лишится супруги?

— Неужели ваше начальство не осознает, что вам было бы легче служить, если бы вы снова женились и ваши детки были бы под присмотром… — в недоумении спросила она.

Конец ознакомительного фрагмента.