Сын

Наталья Царёва, 2021

Предлагаемая вниманию читателя книга затрагивает очень важную, болезненную и извечную тему отношений матерей и сыновей. Книга заставляет задуматься о неожиданных поворотах судьбы, ее тайнах. Автор тонко рассказывает о чувствах, которые испытывает мать, когда слышит: «Мама, меня повели». Повели в другую семью, в другую жизнь. И теперь в этой жизни мать занимает далеко не первое место. Как назидание всем матерям звучат слова: «Заполняйте свою жизнь смыслом, не зависящим даже от самых близких»…

(народная мудрость)

© Царёва II. А.,текст, 2021

© ООО «Страта», 2021

* * *

Галина Егоровна своему ещё не родившемуся сыну Тимоше вслух читала книги, которые любила сама, включала пластинки с любимой музыкой… Тогда она еще не была Галиной Егоровной, а была просто Галей, в крайнем случае, Галиной.

В 1975 году, когда родился сын, они с мужем купили свой первый бобинный магнитофон «Маяк-202», и Галя записала туда огромное количество классической музыки, которую они с Тимошей слушали. Кормила его грудью — слушали, меняла пеленки — слушали… Тимоша подрастал, и музыка сопровождала его на этом пути.

В детский сад Галя Тиму не повела, воспитывала сама, благо была возможность не работать: муж зарабатывал прилично. Она была молодая, только закончившая институт, а муж был уже опытным мужчиной, старше ее почти на десять лет, и она ему доверяла. Раз сказал заниматься только ребенком, значит, так правильно.

Галя была невысокой, хрупкой, с темными прямыми волосами и голубыми глазами. Она часто улыбалась, и от этого у нее рано появились морщинки у глаз и губ. Муж, напротив, выглядел рядом с ней богатырем — высокий, коротко стриженый, кареглазый, широкоплечий. Несмотря на свою серьезную внешность, он тоже был человеком веселым, остроумным и любил посмеяться. Как такому не доверять?

Она ходила вместе с сыном на концерты в Филармонию или в Консерваторию, куда заранее покупала абонементы.

И сын, вырастая, любил те же книги, что любила она, слушал ту же музыку… Походы в Филармонию или Консерваторию не были для него в тягость. Во время концерта он, такой подвижный и в меру озорной, сидел тихо, полностью погружённый в звуки, и в этом тоже был похож на неё.

Они всё делали вместе. Всегда. Им всё было одинаково интересно.

Ах, какие это были прекрасные годы!

Он прислушивался к каждому её слову и делал всё так, как она его просила. Конечно, случались и неприятности (как без них?) Такой, например, случай.

Поехала она как-то с Тимофеем в ДЛТ, чтобы присмотреть ему сапожки на осень.

Ходили, ходили они по универмагу, и сын, естественно, устал. А тут ещё попалась им по дороге витрина с игрушками. Конечно же, ребёнок остановился у витрины и стал рассматривать игрушки, и оторвать его от созерцания такого «богатства» было невозможно. Понятно, что она могла увести его силой. Проще простого! Схватить за руку и увести. Но не хотелось Гале расстраивать сына. И тогда она решилась пройти по магазинам сама. Она строго наказала мальчику никуда не отходить от витрины.

— Тима, жди меня здесь. Ни вправо, ни влево с этого места! Стой на этой точке, на которую я тебя поставила. Я скоро вернусь. Ты меня понял?

— Понял.

— Обещаешь не отходить отсюда?

И сын обещал. Это ведь мама сказала, а маму надо слушаться, и он об этом хорошо знал.

И пошла Галя бродить по ДЛТ. Осень на дворе, и ребёнку очень нужны сапожки.

Бродилось ей, конечно же, неспокойно. Как там он, её четырёхлеточка?

Вернулась она действительно довольно скоро, но сына на том месте, где его оставила, не нашла. И как её сердце не разорвалось в ту же секунду? Не успело, наверное, потому что она сразу же услышала его голос:

— Мама! Меня повели!

Её мальчика вела за руку женщина в форме работника универмага.

Галя рванулась к сыну, которого «повели», и, оттолкнув женщину от ребёнка, закричала страшным голосом:

— Куда вы его повели?!

— Ах, это вы — мама его?

— Не вы же!

— Спокойнее, пожалуйста. В детскую комнату я его повела.

— Зачем?! Кто вас просил?!

— Меня просить не надо. Это моя работа. Смотрю: стоит беспризорный ребёнок…

— Какой беспризорный?! Вы в уме?!

На её крик подошли люди, проходившие мимо, и мгновенно «включились» в ситуацию.

— Лучше бы спасибо сказала! — укорила Галю одна из подошедших женщин средних лет.

И другая, пожилая, похожая на бывшую учительницу, туда же:

— Разве можно такого маленького оставлять одного?

— С ума, наверное, сошла! — сказал старичок.

Мужчина, стоявший рядом с «укорительницей» (видно, муж её), с возмущением сказал:

— Ещё и ругается!

И совсем уж старенькая бабуля виновато сказала Гале:

— Не обижайся, деточка! Это я побеспокоила человека. Подумала, что ребёнок потерялся. Нельзя такого маленького одного оставлять.

— Да, да, да! — повторяя одни и те же слова, загомонили женщины. — Оставила одного! Зачем? А?!

И тогда Галя стала оправдываться:

— Я его не оставила, а поставила у витрины с игрушками.

— Зачем?!

— Чего с собой не взяла?!

— Мучить его нудной ходьбой по магазину не хотела. Наказала, чтобы с места никуда не сходил.

— Наказала она!

— А если бы его дурак какой-нибудь увёл? А?!

— Да, да, да…

— Взял бы за руку и увёл…

— Наказала она!..

— Я обратила внимание: стоит мальчик по стойке «смирно», как солдатик всё равно.

— Удивительно!

— Нельзя ребёнка одного оставлять и всё тут! — строго подытожила пожилая женщина, похожая на бывшую учительницу.

И Галя пообещала никогда и нигде не оставлять мальчика одного. Пообещала людям, которых не знала и на которых поначалу даже обиделась за их, якобы, вмешательство не в свои дела.

«Бывшая учительница» тогда похвалила Галю, назвав её «умницей», и со словами «вот и разрешилось недоразумение» ласково погладила мальчика по голове.

— Слава Богу! — сказала она.

Гале еще долго было мучительно не по себе. Получалось, что люди вокруг хорошие, а она одна — хуже всех…

Этот случай запомнился ей навсегда… Пройдёт много лет, а Гале, Галине и Галине Егоровне при каждом недоразумении в жизни сына будет вспоминаться крик его маленького: «Мама! Меня повели!»

Хороший он был мальчик, добрый, забавный. Конечно, каждому родителю кажется, что их ребенок хороший, и не просто хороший, а самый лучший…

Однажды, к примеру, Тима, которому еще не было пяти лет, попросил:

— Мама, сделай мне крылья.

— Какие крылья? — не поняла Галя.

— Бумажные.

И пояснил, указывая на соседский балкон, где в тот момент сидел на стуле старичок:

— Чтобы я мог полететь на тот балкон. Я прошу тебя: сделай!

— Зачем же тебе туда лететь?

— Там дедушка Наум живёт. Я хочу к нему слетать. Он просит.

— Давай так договоримся: когда ты вырастишь, станешь лётчиком, вот тогда и будешь летать.

— Не могу я сейчас к вам прилететь! — кричит Тима старичку с балкона соседней квартиры.

— Почему? — якобы не понимает Наум Оскарович, известный профессор-литературовед и лингвист. — А когда сможешь?

— Когда вырасту и стану лётчиком. Тогда прилечу к вам на самолёте.

— Буду ждать!

* * *

Спать маленького Тимошу обычно укладывал муж. Часто сын просил его рассказать о море, о кораблях.

— Не уходи, папа, посиди со мной ещё немножко.

— Я посижу, посижу, а ты глазки закрывай и засыпай.

Тима закрывает глаза.

— Я всегда, когда закрываю глазки, вижу корабли, корабли…

— Здорово! — говорит муж.

— Вот, ложись со мной на подушку и закрой глазки, закрой! Закрыл?

— Закрыл.

— Видишь корабли?

— Да, да, корабли! И много как! Да какие красивые! Ну, давай спать. Во сне еще больше интересного можно увидеть.

Тимофей быстро засыпает, а утром рано просыпается.

— Мама, какой мне сегодня сон приснился!

— Какой? Расскажи.

И Тимофей охотно рассказывает:

— В некотором царстве, в некотором государстве жил один мальчик. Вот пошёл он гулять. Идёт он, идёт себе и видит: на дороге электричество лежит. Электричество было страшное-престрашное! Ни в сказке сказать, ни пером описать. Взял мальчик это электричество в руки… Дальше не буду рассказывать, а то ты испугаешься.

— Да, лучше не надо, если что-то страшное, — соглашается мама.

— Очень страшное!

— Тогда точно не надо.

— Не буду.

Потом они умываются, завтракают и идут гулять. Потом обед, и тихий час.

Перед дневным сном Тимофей просит маму рассказать ему «сто сказок, но только новых», и Галя начинает придумывать сказку. Придумывает, придумывает, а потом уже и придумать ничего не может, лопочет какую-то ерунду, пока, наконец, сынок не засыпает.

* * *

Мама с папой часто спорят о чём-то непонятном для Тимы. Мама говорит тихо, а папа кричит так, что ушам больно.

— Что ты так кричишь? — спрашивает мама спокойно.

— Я не кричу! — кричит папа.

— А что же ты делаешь?

— Я так разговариваю!

Иногда на крик папы выходит из своей комнаты бабушка (мамина мама) и говорит тихо, но уверенно:

— Кричишь, мой друг, кричишь.

— У меня голос такой, — уже извиняется папа.

— Да? — удивляется бабушка. — А похоже, будто у тебя переломы всех костей.

Тут включается в разговор Тимофей:

— Мама, ты подкинь папу рукой. Подкинь, подкинь — я тебе говорю.

— Это зачем? — уже улыбаясь, спрашивает папа.

— Мама тебя подкинет, и ты полетишь вверх на крыльях.

— Откуда же у меня крылья возьмутся? Я не птица и не Ангел какой-нибудь.

— Папа! Какой ты непонятливый! Мама тебя подкинет вверх, ты полетишь, потому что у тебя сразу вырастут крылья. Ты станешь Ангелом, а Ангелы не кричат.

— Галя! Ты уж тогда подкинь меня. Подкинь, подкинь! Хочу Ангелом стать.

Мама делает вид, что подкидывает папу, тот делает вид, что летит.

Тимофей смеется.

* * *

Никто не ожидал, что слова Тимы про папу-ангела очень скоро станут пророческими… Когда Тимофею было пять, папы не стало… Он умер в один день (вернее, в ночь). Еще утром в субботу сходил в магазин, хвалился, сколько всего купил… А вечером ему стало плохо… Вызвали скорую, которая ехала три часа. Папа сидел на диване, хрипло дышал, а в груди у него что-то булькало. Тима стоял перед папой, обнимал его и не понимал, что происходит, но чувствовал, что-то очень плохое.

— Папуля, хочешь я тебе стишок прочитаю? Или вот, возьми моего тигренка.

Тима был готов сделать, что угодно, и отдать самое дорогое, чтобы папе стало лучше.

Врач скорой сделал папе укол морфия от боли, но лучше не стало. Папу увезли в больницу. А утром позвонили и сообщили, что в пять утра от умер от обширного инфаркта… Ему не было еще и сорока лет…

* * *

Свекрови Надежде Васильевне о случившемся горе сообщила по телефону сама Галя. Та восприняла это тихо, и в этой страшной тишине еще больше обозначилась трагедия.

— Приезжай ко мне, — после долгого молчания попросила свекровь.

Галя в полузабытьи вызвала такси и поехала.

Дома у свекрови они вместе кричали и рыдали от горя. Свекровь обнимала ее и говорила:

— Одни вы теперь у меня осталась, ты и Тимочка. Приезжайте, пожалуйста, поживите у меня. Пожалуйста!

Галя пообещала, но на следующий день у нее поднялась температура до сорока градусов, и она слегла. Через три дня температуру удалось сбить, но с кровати она не встала. И не вставала больше месяца. Лежала и смотрела в одну точку. Всю работу по дому делала её мама, которая и за ребёнком смотрела, и за своей дочерью ухаживала. А Галя физически ощущала, что душа её умерла вместе с мужем. А без души тело жить не могло и не хотело. Все чаще приходили мысли о самоубийстве… И вот однажды, во время очередной бессонной ночи, она как в бреду встала с кровати и пошла на кухню. Вынула из коробки с лекарствами пачку снотворного, высыпала их все на ладонь… В это время из комнаты раздался голос сына:

— Мама! У меня ушко болит!

Галя вошла в комнату. Тима сидел на кровати.

— Мама, не делай этого…

— Что, сыночек?

— Не знаю… Просто не делай…

Не мог он видеть и знать, что хотела сделать мама. Почувствовал просто…

И тут, как переключатель щелкнул внутри. Галя пошла на кухню и выкинула таблетки в ведро. Не получилось у неё оставить сына без себя. Не смогла она это сделать, потому что этого не захотел маленький Тимочка, Тимошенька, Тимофей — кровиночка её ненаглядная. Да и Бог не позволил.

И только тогда смогла снова поехать Галина к свекрови. Как та прожила этот месяц, непонятно… Детей у нее больше не было, муж-подводник давно пропал без вести в Баренцевом море, и пришлось переживать это непереносимое горе в одиночестве. Галя даже и не узнала ее сразу: худая, сгорбленная, почему-то почти оглохшая… Галя обняла ее и долго не выпускала. А Надежда Васильевна будто вся спряталась на груди невестки и затихла. Так они и стояли в прихожей…

После этого Галя минимум раз в неделю приезжала к свекрови, привозила продукты, кроссворды, на которые та отвлекалась. И эти встречи стали частью жизни одной и второй женщины.

* * *

Галина мама, Наталия Саввишна, не получила должного образования. Родилась она в бедной семье почти сразу после революции. Вместе с родителями была загнана в колхоз, где и прожила до войны. Во время войны была эвакуирована. Замуж не вышла. После войны приехала в Ленинград, работала на стройке сварщицей. От завода получила комнату в трехкомнатной коммуналке, и это считалось удачей. Через несколько лет, в пятьдесят втором родилась Галя. От кого, так и осталось покрыто тайной… Галя росла, росла, и выросла, а Наталья Саввишна доработала сварщицей до пятидесяти лет и как работник вредного производства ушла на пенсию. Но дома сидеть не захотела и пошла работать в городской архив архивариусом, перекладывать бумажки с места на место. Получала аж тридцать рублей…

Галя вышла замуж, и Наталия Саввишна дала возможность поменять свою комнату вместе с двухкомнатной квартирой Галиного мужа на трехкомнатную, поэтому и жила вместе с «детьми».

Без мужа Гале было не поднять сына, и она была вынуждена идти работать. До рождения сына она этого не делала, как мы уже знаем, только училась в институте Герцена на филологическом факультете. Потом сразу вышла замуж. Муж работать не пустил. Потом рождение сына, его воспитание… И вот теперь… Приходилось начинать то, чего она не умела… Через знакомых устроилась работать в ПТУ учителем эстетического воспитания. Мама и свекровь помогали, как могли. Наталья Саввишна отдавала всю свою пенсию и заработок, а свекровь почти всю, оставляя себе лишь немного.

Сын ни в чём не нуждался. Кормила она его всегда хорошо и разнообразно, и одет он был не хуже других детей, а порой даже и лучше. Она научилась шить. У сына появились новые курточки из вельвета, брючки из парусины… Вещи были модные, красивые такие, что мамы соседских детей, а потом и одноклассников сына интересовались, откуда такая одежда. «Где вы «достали» такую курточку (или брючки, или рубашечку)?» Тогда в магазинах ничего не было, и всё надо было «доставать». Но «доставалой» Галя была никудышным, и потому у неё не было выхода, как только самой «крутиться во все стороны»: и работать, и шить, и вязать, и готовить для сына вкусное и полезное, и читать ему, и играть в те игры, которые ему нравились, и в Филармонию ходить…

* * *

Конечно, Тимофей и капризничал, бывало, и ногами топал. Тогда очень хотелось Гале схватить его и как следует надавать по заднице, но она сдерживалась и применяла проверенный трюк: отходила грустная, садилась в кресло и закрывала лицо руками. Вот этого Тимофей боялся больше всего. Он бросался к матери со словами любви и раскаяния, заходясь в крике:

— Мамочка! Красивая моя красавица, чудесная моя красавица, прости меня! Я больше никогда не буду так делать!

* * *

Однажды, уже под вечер, гуляли они во дворе и встретили Тимину подружку Таню, которая гуляла с папой. Тима увидел Таню и с радостным криком «Любимая ты моя! Любимая ты моя!» побежал к ней навстречу. А вечером, перед тем как лечь спать, сказал:

— Я сегодня стихотворение сочинил!

— Да что ты?! — удивилась мама. — Расскажешь?

— Расскажу.

— Надо записать!

— Я же не умею… Мне только шесть лет…

— Я сама запишу!

Галя взяла листок бумаги.

— Говори своё стихотворение.

И Тима продиктовал своё первое (и единственное за всю жизнь) стихотворение:

— «Тима очень хороший мальчик. Он с мамой гулял на улице и видел Таню».

— Как хорошо! — сказала Галя и была совершенно искренна.

* * *

Примерно в это же время Тима стал гулять во дворе один. В начале восьмидесятых дети еще могли гулять во дворе сами, без мам или бабушек, и ничего с ними страшного не случалось. Родители, конечно, время от времени выходили на балкон или смотрели в окошко, чтобы убедиться, что с ребёнком всё в порядке. Перед самым домом — детская площадка. Чисто вокруг, летом зелено, и старушки сидят на скамеечках… Гуляй на здоровье! И гуляли. И многому там друг у друга учились.

Например, прыгать на одной ноге Тимофей научился именно с ребятами во дворе. И это было событием в его маленькой жизни. Пришёл с прогулки радостный и прямо с порога закричал:

— Я научился на одной ноге прыгать!

— Да что ты? — радостно сказала мама. — Я горжусь тобой!

— А Лёшка не умеет. Не получается у него. Он старался, а у него не получилось, и он плакал. А Сашка смеялся. А ты правда гордишься мной?

— Конечно!

— Можно я дам Алёшке большую конфету, которая на кухне в вазе?

— Хорошая идея. Дай обязательно.

— А Сашке?

— И Сашке дай!

Тимофей радостно вздохнул и пошел в комнату заниматься своими маленькими делами.

* * *

Учились они друг у друга во дворе, конечно, не только хорошему…

Было Тимофею уже семь. Летом исполнилось. Почти тогда же, как Гале исполнилось тридцать. В месяц у них разница. Последнее беззаботное лето перед школой. Пришёл Тима с прогулки и, не взглянув на мать, не сказав ей ни единого слова, забрался на стул и стал смотреть в окно.

Сразу было понятно: расстроен чем-то.

— Что случилось, сынок? — спросила Галя.

И мальчик непривычно строгим голосом, не глядя на мать, сказал:

— Ты мне сказала неправду.

— О чем? Я всегда говорю тебе только правду.

— Нет.

— Говори, в чём моя неправда.

— Ты мне сказала, что ребёнок рождается от любви, а на самом деле он рождается от…

Галина, услышав из детских уст безобразное слово, вскрикнула от неожиданности, но быстро нашлась и спокойно спросила:

— Кто тебе такое сказал?

— Сашка Панкратов. И все ребята так считают. Я сказал, что дети рождаются от любви, а они стали смеяться, и Сашка Панкратов сказал, что не от любви, а от… — и ребёнок повторил то же самое ужасное слово.

— Это не так. Это Сашка Панкратов от этого родился! А ты — от любви! Запомни это!

И это было правдой.

* * *

И на скрипке Тимофей занимался, и французским… И, представьте себе, бесплатно! А дело было так.

Зашла Галя осенью, будучи на Невском, в лавку писателей посмотреть новые поступления книг. И получилось, что она оказалась рядом с женщиной лет сорока пяти в немодном пальто, перебирающей на прилавке книги на французском языке.

— Вы случайно не учительница французского языка? — поинтересовалась Галя.

— Угадали, — ответила женщина.

— Как здорово!

— Что же тут здорового? — засмеялась женщина.

— У меня сыну шесть, и я хочу учить его именно французскому языку.

— Я не занимаюсь частным образом…

— Я вас очень прошу.

— Даже не знаю…

Потом они вместе шли по Невскому.

— Вас как зовут? — спросила новая знакомая.

— Галя.

— А меня Татьяна Марковна.

— Татьяна Марковна, у меня хороший мальчик.

Та снова засмеялась.

— Не сомневаюсь.

— Но тогда… Может быть… Все-таки…

Тут, как водится в Ленинграде, начался осенний дождик. Он и до этого накрапывал, а тут пошел довольно сильный. Они зашли в подземный переход у Елисеевского магазина.

Галя смотрела на Татьяну Марковну умоляющим взглядом.

Татьяна Марковна вздохнула, достала из сумочки блокнот, написала на листке свой адрес и номер телефона и, протянув Гале, сказала:

— Вот вам моя визитная карточка. Звоните и приходите. С мальчиком. Я должна видеть ребёнка.

* * *

Галя не заставила себя долго ждать и уже через три дня они с Тимофеем сидели за столом дома у Татьяны Марковны и пили чай с айвовым вареньем. Говорили об иностранных языках, Галя рассказывала о Тимоше… Из-за закрытой двери соседней комнаты громко доносилась современная иностранная музыка. Прямо очень громко. Галя несколько раз поглядывала на дверь, пока Татьяна Марковна, наконец, смущаясь, не объяснила:

— Дочка там моя. Возраст совершенно неуправляемый. Даже выйти к гостям не захотела…

— Ничего страшного, — успокоила ее Галя. — Все мы когда-то такими были…

— Но зато у нее большие успехи по скрипке, — пытаясь оправдать дочку, сказала Татьяна Марковна. — Даже не приходится заставлять. По-моему, это единственное, что ей нравится…

— Удивительно. Не встречала еще детей, которые сами хотели бы заниматься музыкой, да еще таким сложным инструментом, как скрипка…

— Сама удивляюсь. А в остальном с трудом с ней справляюсь. Отца нет, а нужна сильная мужская рука…

Неожиданно музыка стихла, дверь из комнаты открылась и оттуда вышла девочка-подросток лет пятнадцати, высокая, нескладная, рыжая, с неправильными чертами лица.

— Всем здравствуйте, — сказала она.

Галя и Тимофей поздоровались в ответ.

— Марфуша, садись с нами чай пить, — предложила Татьяна Марковна.

— Я не хочу чаю. Но посидеть могу. А ты какую музыку любишь? — неожиданно обратилась Марфуша к Тимофею.

Тот смутился.

— Не знаю…

— Мы, в основном, классику слушаем, — ответила Галя.

— А меня эта классика так достала! Я на скрипке занимаюсь.

— Мы знаем, — ответила Галя.

— Я хочу на ней рок играть, а не «трали-вали, кошки срали».

— Марфуша! — оборвала ее Татьяна Марковна.

— Простите.

Марфа все же налила себе чаю, стала пить, громко прихлебывая, и смеялась над каждым удачным высказыванием матери или Галины. И вдруг спросила:

— Хотите, я буду учить вашего сына играть на скрипке?

Галя вздрогнула. Она не была уверена, что хочет доверить сына этой девочке.

— Наверное, нет, — сказала она. — И скрипки у нас нет.

— А я вам свою старую дам. Детскую. На время, конечно… Да, мама? И сама буду с ним заниматься. Ты не против?

— Я-то не против. Тебе это не повредит, а даже совсем наоборот. Но вот не знаю, нужно ли это нашим гостям.

— Сейчас, секунду.

Марфа вышла и почти тут же вернулась со скрипкой.

— Послушайте.

И она стала играть какие-то незнакомые мелодии. Играла виртуозно. Играла всем телом, то приседая, то пританцовывая. Галя была сражена. И девочка уже не казалась ей такой противной. Напротив, она в ее глазах будто расцвела и преобразилась внешне и внутренне. Но тут же тоскливо подумалось: «Не потянуть мне и скрипку, и французский… Не потянуть…» И тогда Галя собралась и задала трудный вопрос:

— Что я вам буду должна и за занятия скрипкой и французским?..

— За скрипку — нисколько, — сказала Татьяна Марковна. — Это нужно самой Марфуше. А вот французский… За французский вам придётся платить и немало…

Внутри у Гали все сжалось.

— Плата будет такая: он должен будет хорошо заниматься.

И, глядя на Тимофея:

— Вот такая будет плата, мой мальчик… Твои успехи… Ты меня понял?

— Понял, — сказал сын.

— Но всё же… Если серьёзно… Сколько? — смущённо улыбаясь, домогалась Галя.

— Серьёзно.

И объяснила:

— Подумайте сами: если я не смогу вашего ребёнка научить языку, за что же я буду брать с вас плату?

— Вы сможете! У вас получится!

— Вот тогда и посмотрим, когда получится.

Так в жизни у Гали и Тимофея появились новые друзья.

* * *

И будто налаживаться стала жизнь, и сердце Гали стало биться спокойнее и ритмичнее, чем ещё совсем недавно.

Но через год подоспела школа, и всё «обломилось». Враз.

Сын не принял школу. Никак.

Школа отняла у них радость общения. Тима изменился не в лучшую сторону. Стал врать, чего до школы никогда не было. Врал немилосердно. По любому поводу. Врал и не чувствовал за собой вины.

«Может, это я виновата, а не он?!» — сокрушалась Галя.

— Почему ты такой врун-то? — спрашивала она сына.

— Не знаю, — отвечал сын с непритворством и даже удивлением по поводу открывшихся способностей.

Вранье не было в природе их семьи. И муж не такой… был… и она не такая… вроде… Но тем не менее, она склонялась к мысли, что виновата сама. Может недовоспитала? Что-то упустила? Была грубой? Жестокой? Но нет же! Она никогда не била его… Может, кричала на него, такого маленького? Ведь было же такое, было! А он боялся её громких слов? Да, скорее всего! И постепенно Галина убедила себя, что во всём, что касается её сына, виновата она сама, и больше никто. А враньём малыш защищается от её крика и грубых слов, обещающих наказание. Сама, сама, сама! И не внушила ему вовремя, что родителям нужно рассказывать всё без утайки…

Приходила ночь. Сын засыпал в своей кровати. Она подходила к нему, долго смотрела. Он выглядел таким беспомощно одиноким, что она снова, переживая свою вину, оправдывала его: «Он — мой сын. И он просто фантазёр! Творческая личность…»

* * *

Через три года его учительница по скрипке Марфуша вышла замуж, а еще через год родила, и они с Татьяной Марковной полностью отдались ребенку. Занятия прекратились. Галя больше переживала не из-за обучения, а что потеряется контакт с такими хорошими людьми. И он потерялся… Она нашла других преподавателей по скрипке и по языку, за деньги, но это все было не то и не так, официально, по-деловому, а они с Тимофеем уже привыкли к иному…

Через короткое время Тимофей категорически отказался продолжать занятия языком и музыкой.

Позже он стал прогуливать школу. То есть, уходил туда, как положено, а сам шел болтаться по улице, сидеть в подъездах и на скамейках в парке, общаться с такими же прогульщиками. Это выяснилось не сразу, а только после звонка учительницы… Тогда же Галя впервые унюхала от сына запах курева…

Галя кричала громко, ругалась разными словами, пыталась даже стукнуть сына, но тот ловко уворачивался. А ей надо было его наказать, наказать, наказать…

Бабушка кинулась на защиту внука.

— Нельзя! Не смей! Он у нас дефицитный!

Наталия Саввишна, Тимочкина бабушка, вместо слова «дефективный» употребляла слово «дефицитный», что в общем, тоже было точно. Она жалела Тиму и считала, что все проблемы у него от отсутствия отца. Постоянно говорила об этом Гале. Та соглашалась и старалась отсутствие отца заменить своим постоянным присутствием в жизни сына, подчинив ему свою жизнь полностью.

У Гали никогда не было сомнения в том, что сын её вырастет хорошим человеком! И она прощала ему всё! И делала для него всё, что могла. Одно она не могла никак: заменить ему отца…

* * *

Сын учиться не хотел. И не учился. Сидел в классе, смотрел в окно и постоянно получал двойки. По всем предметам, кроме физкультуры. Здесь он был отличником. И Галина поддерживала хоть этот интерес ребенка к школе. Она дополнительно устроила его в бассейн, где работала медсестрой ее любимая племянница Нина. С Ниной ее связывала дружба с самого детства. Нина была всего на два года младше Галины, и интересы у них были общими, да и сыновья почти ровесники. Нина была и внешне очень похожа на Галю, только чуть повыше и одевалась более современно.

Поскольку бассейн был далеко от дома, и нужно было ездить на автобусе, Галина провожала его, ждала в вестибюле и после занятия везла домой. И это все после рабочего дня.

— Мама, — спрашивал Тима, — можно я сам буду ездить? Мне уже двенадцать. Многие ребята сами приходят.

— Давай на следующий год, сынок. Мне не трудно, а даже интересно с тобой лишний раз пообщаться.

Многих детей приводили родители учиться плаванию, но Тима, по словам тренера, оказался самым одарённым в группе. Уже на втором занятии он поплыл! И с каждым разом плавал все лучше. Сын плавал, а Галина сидела на скамеечке в фойе и разговаривала с бабушкой Юры Хомякова. Они здесь и познакомились. Казалось бы, случайное знакомство, а вот вышло, не случайное. Бабушка Юры сыграла в жизни Гали и её сына роль спасительницы. Но об этом позже.

И всё бы было хорошо, если бы не школа. Сама школа, конечно, ни при чём, но конкретная школа, где учился сын Тимофей, оказалась очень даже «при чём».

Галина всю жизнь не могла без ужаса вспоминать Ларису Дмитриевну Колобову, директора Тиминой школы.

Молодая комсомольская выдвиженка, приняв школу, решила сделать её лучшей в Ленинграде, для чего стала физическим способом в кратчайший срок освобождать школу от плохо успевающих учеников. Тимофей тогда учился уже в пятом классе.

Поскольку школа была с французским уклоном, её должны были покинуть дети, не способные к языку. Таких детей она отсылала в соседние, более «слабые» школы. А уж совсем «плохих», по её мнению, детей, неуспевающих и по другим предметам или с плохим поведением отправляла в спецшколу «для детей с трудной судьбой». В этой школе даже решетки стояли на окнах, как в тюрьме.

В том, что её сын получил направление в самую страшную для детей и родителей школу, Галина вновь видела свою вину, потому что неосторожно высказалась на одном из родительских собраний. Она выступила с протестом против такого отношения к «слабым» детям, которые могут вырасти из отстающих в передовые. В качестве примера привела Пушкина. Не сдержалась и назвала директора школы человеком с «коротким» взглядом на детей, что означало неспособность видеть на расстоянии. Директору, конечно же, передали, и она этого простить не смогла. Буквально через день, несмотря на середину учебного года и приближающиеся новогодние праздники, Колобова распорядилась направить мальчика в школу с зарешечёнными окнами. Она объявила Тимофея умственно отсталым, не поддающимся обучению. И доказательства у нее были неоспоримые. По всем предметам у мальчика было из рук вон плохо.

Тогда Галина, не мешкая, отправилась в спецшколу, чтобы всё увидеть своими глазами. Пошла не одна, а с племянницей Ниной. Одной было уж совсем страшно.

Спецшкола и участок возле нее были обнесены оградой с калиткой. Они подошли как раз в тот момент, когда из калитки гуськом выводили группу детей примерно того же возраста, что и Тимофей. В одинаковых серых пальто с меховыми воротниками, в одинаковых зимних шапках-ушанках с завязанными наверху «ушами».

Рядом с детьми были молодые парни-воспитатели. Они поеживались от холода. Воспитатели не показались Галине страшными, и потому она осмелилась заговорить:

— Здравствуйте. Вы извините за мой вопрос, а эти дети пионеры?

Почему она спросила именно об этом, она и сама не понимала… Видимо, в голове крепко засели советские критерии.

Парни-воспитатели засмеялись в ответ:

— Их лишили такой чести.

Потом они разговорились. Оказалось, что эти молодые воспитатели — студенты и находятся здесь на практике. Галина призналась, что ее сына хотят определить в эту школу. Парни погрустнели, переглянулись. Разговор остановился. Галя спросила:

— Что-то не так?

— Понимаете, — начал один, — это не совсем школа…

И осекся.

— Продолжайте, пожалуйста, — попросила Галина.

И молодые воспитатели рассказали страшные истории. Школа только по названию школа, а по сути — это детская зона. Учителя здесь — это больше надсмотрщики, надзиратели, которых за провинности детей лишают отпусков, премий, и потому они вымещают своё недовольство на самих детях. Но наказывают не сами, а отдают «на воспитание» учащимся постарше, а уж те расправляются с виновниками по-своему.

— Как это по-своему?

— Как? Ну, например, поднимают всей группой на руки и бьют головой о стену, после чего…

Пауза.

— Можете не говорить! Я и сама знаю… Ребёнок на всю жизнь остаётся дураком, да?

— Что-то вроде этого.

Рассказ студентов-воспитателей решил для Гали всё: сын в эту «школу» не пойдёт! Ни при каких обстоятельствах!

И она отправилась к директору страшного детского заведения. Естественно, с Ниной.

Директор против ожидания оказался человеком интеллигентным. На вид ему было около пятидесяти. Невысокого роста, совершенно неспортивный, с большими залысинами и умными глазами. Он был необыкновенно вежлив, даже ласков.

Но при этом откровенно сказал, что ему придется взять Тиму в свою школу, даже если он этого и не хочет.

— Почему же? Вы же можете отказать? — спросила Галина и заплакала.

И директор ласково ответил:

— Не могу, дорогая моя, потому что есть постановление Исполкома, чтобы ваш ребёнок находился здесь, а с этим не поспоришь. Поймите, родная моя, ваш сынок по этому постановлению должен учиться именно здесь.

Плачущая Галина вышла из школы. Потом, продолжая плакать, пошла к калитке… Нина шла за ней.

— Не плачь, Галя! — вдруг сказала Нина. — Я придумала. Есть один выход.

— Какой, Ниночка?! Тут ничего нельзя придумать и ничего нельзя изменить. Слышала, что сказал этот человек?

— Можно! Уверяю тебя.

— И что же ты придумала?

— Я пойду в эту школу работать медсестрой.

— И зачем?

— Чтобы постоянно видеть Тиму. Помогать ему буду. С ребятами договариваться, чтобы не обижали его…

Женщины вернулись в школу, снова вошли в кабинет директора и рассказали ему о своём решении.

— Не советую это делать, — сказал директор.

— Но почему?! — не поняла Нина. — Я хорошая медсестра.

И директор, глядя добрыми глазами на женщин, рассказал историю про одного мальчика и его папу, который, движимый таким же желанием, как у Гали и Нины, будучи хорошим инженером, пошёл работать плотником в эту школу.

И директор разоткровенничался:

— Лучше бы он этого не делал. Ребята эти — дети, обойденные заботой и лаской, дети, заброшенные родителями… Они — особый класс. И они ненавидят всех, кому лучше, чем им… В результате этого мальчика забили насмерть…

Потрясенные женщины снова вышли из школы.

— Как же так?.. — сквозь всхлипывания, вопрошала Галина. — Не дрогнула рука у этой комсомольской выдвиженки директрисы отправить моего сына в такую школу! Как же так?!

— Такого домашнего ребёнка отправить в такую школу, — вторила Нина.

У самого выхода с «зоны», у калитки, их остановил голос директора, вышедшего следом за посетительницами:

— Вернитесь! Девочки, вернитесь!

«Девочки» вернулись.

— Не плакать тут надо, — сказал директор, — а действовать.

— Разве от нас что-нибудь зависит? — с надеждой спросила Галина.

— Что мы можем сделать? — вторила Нина.

— С таким настроением ничего не сможете, — сказал директор. — Тут напор нужен и бойцовский характер. Как я вижу, ничего этого у вас нет.

— Научи́те! — выкрикнула Нина.

— Слушайте! Действительно, никто не может помешать принятому решению. Кроме того, кто это решение принял.

— Он не отменит, — с обречённостью в голосе сказала Галина Егоровна.

— Почему вы так думаете? — спросил директор.

— Подумайте сами! Как он, этот самый исполком, может отменить собственное решение? Он же не может показать, что он ошибся и отказаться от своего слова.

— Да, — неожиданно согласился директор. — Таково, к сожалению, устройство нашего общества…

И тихим голосом стал объяснять женщинам, что можно сделать, чтобы найти выход из их беды.

— Постарайтесь через своих знакомых или знакомых знакомых найти выход на исполком, на какого-нибудь важного человека, и чтоб он вас принял. Когда будете на приеме, намекните, что готовы отблагодарить, если получится отменить решение о вашем сыне. Я вам, девочки, советую попробовать. Другого выхода нет…

И директор, имя которого они так и не узнали, кивнув на прощанье головой, усталой походкой утомлённого жизнью человека, пошел к школе и скрылся за ее дверьми.

— Нету у меня такого человека! — кричала Галя на улице. — И где его взять я тоже не знаю! Никого нет, кто бы помог… Разве что Бог?!

Бога она знала плохо и не умела позвать Его на помощь…

Но случилось чудо! Нужные люди неожиданно появились! И Галина Егоровна была уверена, что помог ей в этом только Бог, Который услышал об их с сыном беде.

Итак… Несмотря на ужасное состояние после посещения злополучной школы, Галина поехала с сыном в бассейн. Сын плавал, а она как обычно сидела в фойе с Юрочкиной бабушкой Любовью Ивановной, которая относилась к Гале по-матерински. Она сразу почувствовала неладное в состоянии младшей подружки.

— Что с вами? — спросила Любовь Ивановна. — Случилось что-нибудь?

И Галина не смогла сдержаться, полились слезы.

— К сыну пришла беда, а я не в силах спасти его, — сказала Галина.

И поведала Юрочкиной бабушке об этой самой беде и о разговоре с директором спецшколы.

— Я очень хорошо знаю эту систему изнутри, — сказала Любовь Ивановна. — Я много лет работала судьей по детской преступности.

Любовь Ивановна сказала, чтобы Галя написала заявление в исполком Выборгского района (по адресу местожительства) о пересмотре дела и просьбой назначить независимую комиссию. Далее Любовь Ивановна велела написать пять заявлений от разных людей, что Галина, Нина и сама Любовь Ивановна и сделали, привлекая своих знакомых. Заявление Любовь Ивановна проверила и подкорректировала.

Конец ознакомительного фрагмента.