Nothing: Почти детективная история одного знаменитого художника

Наталья Солей

Герой повести – модный и дорогой художник Микис Самсонов, любимец Фортуны, проходит свидетелем (или подозреваемым?) по делу об убийстве своей бывшей любовницы, тоже художницы, Елены Макеевой. В результате следствия настоящий тайфун обрушивается на тихую заводь славы модного художника, открывая завесу над тайной его творчества… Кто же Самсонов на самом деле? Гениальный художник? Великий мистификатор? Убийца? Каждый человек, если, конечно, он не наплевательски относится к себе и своей жизни, стремится к успеху – в любом начинании, в карьере, в бизнесе, в семье, в любви. Такие люди, как лягушки в банке со сметаной, барахтаются и выплывают наверх, добиваясь заслуженного успеха. Однако пути к нему они выбирают самые разные и цену платит каждый свою. История, которую предлагает автор, не рассказывает о реальных людях и реальных событиях, но характеры и обстоятельства, описываемые в книге, во многом типичны для нынешнего времени.

Цель творчества — самоотдача,

А не шумиха, не успех.

Позорно, ничего не знача,

Быть притчей на устах у всех.

Борис Пастернак

Мина замедленного действия

Звонок долго не мог добраться до спящего сознания Микиса Самсонова. Морозное ноябрьское утро не располагало к раннему пробуждению. Впрочем, время далеко за полдень трудно назвать утром, хотя для звездного небожителя, коим и являлся модный и обласканный славой художник Самсонов, звонок был определенно ранним. С трудом открыв глаза, он ужаснулся, что рядом нет Яны, но, вспомнив, что она уехала на два дня, успокоился и стал соображать, что за звонки: в дверь или по телефону. Наконец понял, что телефон уже давно бы переключился на автоответчик.

— Кого же это принесла нелегкая? — пытаясь сбросить с себя остатки сна и осмысливая происходящее, стал рассуждать Самсонов. — У секретарши свой ключ, и приходит она к часу дня. Значит, сейчас в доме никого нет, пришел кто-то незнакомый, тот, кто не знает особенностей его распорядка дня.

В дверь не переставали трезвонить. Микис встал и, натыкаясь на стены, побрел на первый этаж. На мониторе видеонаблюдения он увидел двух совершенно незнакомых мужчин, сообщивших, что они из милиции.

— А милиция-то тут причем? — недоуменно проворчал Самсонов и открыл дверь.

Посетители предъявили документы, подтверждающие, что они являются сотрудниками уголовного розыска УВД Северного округа Москвы. Самсонов автоматически ответил, что ему очень приятно, хотя на самом деле никаких добрых чувств от этого визита не испытывал. Один из посетителей был совсем молодой, видимо, стажер, второй — лет тридцати пяти. Более взрослый господин, у которого в удостоверении было написано, что он старший следователь капитан Власов Анатолий Матвеевич, заглянув в какую-то замызганную бумажку, официальным тоном спросил, действительно ли перед ними хозяин дома, расположенного по Успенскому шоссе. Получив утвердительный ответ, капитан вдруг задал совершенно неожиданный вопрос:

— Знакомы ли вы с Еленой Андреевной Макеевой?

Самсонов не сразу сообразил, кто такая Елена Андреевна и почему он должен помнить, знаком с ней или нет, да еще и сообщать об этом каким-то милиционерам, судя по всему, даже не понимающим, что перед ними стоит известный человек, которого каждая собака в лицо знает и уважает? Ну не собака, конечно, просто все поголовно восхищаются и почитают. Но вдруг, как вспышкой молнии, память осветилась событиями месячной давности, и тотчас вернулись досада и дискомфорт, с ними связанные. Он сдержанно ответил:

— Да, конечно, знаком.

— Когда вы с ней виделись в последний раз? — тут же прозвучал следующий вопрос.

— Не так давно… Недели три, может, месяц назад! А что, собственно говоря, случилось? — почувствовав всё нарастающую тревогу и раздражение, спросил Микис.

— Вот как? А поточнее вы можете назвать число? — продолжал старший следователь (видимо, вопросов он заготовил много).

— Это было…. это было… 20 ноября, — с явным трудом вычислив, нетерпеливо сообщил Самсонов. — Так что, в конце концов, случилось?

— Макеева найдена мертвой в своей квартире. Вчера соседи позвонили в милицию, так как заметили, что дверь приоткрыта. Первоначальная версия — самоубийство, но экспертиза показала, что женщина была застрелена и произошло это днем, между 13 и 14 часами. Выстрела никто не слышал: целый день возле дома велись ремонтные работы и гремел отбойный молоток, свидетелей нет. Возле телефона лежали бумажки с номерами телефонов и вашим адресом. Мы выясняем теперь, с кем и по какому поводу убитая разговаривала незадолго до смерти. Можно пройти?

* * *

Тот вечер, который явственно предстал перед глазами Самсонова при упоминании имени Лены Макеевой, был не такой как обычно. Микис сидел у камина и, не отрываясь, смотрел на огонь. Он физически ощущал, как рыже-красные языки пламени слизывают с него напряжение последних дней и не очень приятные воспоминания. Впрочем, никаких особых проблем в жизни Микиса не было. Так… кое-какие мимолетные неприятные моменты. Это у всех бывает. Он привык жить одним днем и старался брать от него все, не особенно анализируя детали, лишь стремясь к положительному для себя результату. И уходящий день в этом отношении не был исключением. Правда, прежде Микис не имел привычки вот так просто сесть у камина и без забот смотреть на огонь, который завораживает, тянет куда-то… Правда, кроме вяло разворачивающейся сентенции о том, что огонь — санитар души и самый лучший психоаналитик, в голове не рождалось никаких дельных мыслей.

На секунду он очнулся. Как-то странно:

в доме никого нет и никаких звонков…

Ах да, он и забыл, что сам же запланировал провести вечер наедине с самим собой и отпустил всю свою дворню — секретаря, водителя, домработницу.

Микис как бы посмотрел на себя со стороны. Да, он ничуть не хуже эдакого холеного героя американского фильма, взявшего от жизни все. Отнюдь! Теперь и у него есть это ВСЕ — слава, деньги, шикарный загородный дом… Вот власти, правда, нет. Действительно, ее, пожалуй, не хватает, задумался было Самсонов. Но потом решил для себя, что никогда к власти особенно и не стремился. Заниматься политикой довольно скучно и хлопотно, а он нашел свою совершенно потрясающую нишу и добился того, о чем мечтал.

Кстати, вчера Микис стал свидетелем реального воплощения своей мечты. То был его звездный час. Все происходило именно так, как когда-то виделось в детских видениях о славе. Он входит в зал для проведения пресс-конференций, а там… истомленные ожиданием журналисты как с цепи сорвались: со всех сторон сверкают вспышки фотокамер, телевизионщики на ходу задают какие-то вопросы — и не о ком-нибудь, не по поводу, а только о нем самом. Именно Самсонов, и только он, был в центре внимания всего этого скопища репортеров, спонсоров, меценатов, множества известных людей, которые пришли к нему. Не могли не прийти. Вчера состоялась презентация его книги «Секреты успеха». Он ведь, как и всякий талантливый человек, талантлив во всем. Талантливый художник, талантливый прозаик. Все таки как же все славно складывается! Главное, он интересен всем, кто бы что ни говорил о его скандальной репутации. И все хотят узнать, в чем же секрет такого немыслимого успеха и популярности? Вот все брошу и начну правду о себе рассказывать. Размечтались! Однако книженция получилась занятная. Все-таки за границей напечатали. И фотографии все поместили — никуда не делись. Пусть говорят, что чуть ли ни семейный альбом получился. Интересно, у кого же это в семейном альбоме столько знаменитостей? Как ни крути, а фотографии — это документ, который останется в истории…

Микис свою книгу, честно говоря, не читал. Все же он — человек известный, а известные люди сами книжек не пишут: где взять время занятому человеку? Да и трудоемкое это дело! Поэтому мемуары свои заказывают «неграм» (литературным, разумеется). В конце концов, разве важно, что там внутри написано? Кто сейчас что читает, особенно в светской тусовке? Важно одно: он настолько значителен, что имеет право на собственную книгу, которая будет востребована, поскольку ВСЕ хотят известности и ВСЕ жаждут славы. Однако жить, как живет он, дано далеко не всем, и в книжках об этом не вычитаешь, с этим надо родиться. Правда, наверное, думают, что достаточно прочесть «откровения очередной звезды» — и сразу поймешь, как стать успешным человеком.

Ну-ну… Между прочим, те, кто читал, книгу хвалили, отмечали, что легко написано, в его тональности и так откровенно…

Странно, но почему-то теперь ему действительно захотелось вспомнить свою жизнь. Не отдельными обрывками, с придуманными смешными историями, а действительную, реальную жизнь. Очевидно, это желание возникло на уровне подсознания. Ведь он почему-то никуда не поехал, отказался от очередной тусовки, спровадил секретаршу, несмотря на ее неуместное предложение остаться до утра, даже отключил все телефоны, что так на него непохоже…

Ладно… Похоже… не похоже. Хоть однажды, но надо пообщаться и с самим собой без всяких мистификаций и легенд.

А то сам себя забудешь. Как же все было на самом деле?

Добиться славы и войти в историю Микис мечтал с самого детства, когда был еще просто Мишей (греческое имя, как и легенда о происхождении, появилось значительно позже). Увы, он не обладал никакими особыми талантами: не пел, не играл ни на одном музыкальном инструменте, не танцевал; лепить и рисовать не любил, в школе учился так себе, читал мало, в спорте тоже успехов не предвиделось. Впрочем, нельзя сказать, что у него способностей не было вообще. Наверное были… Однако заниматься чем-то всерьез и надолго не хотелось, не хватало терпения доводить что-либо до конца. Он не отличался любознательностью, не был натурой увлекающейся — короче: обычная посредственность в семье троечников по жизни. Но при этом видел себя стоящим на высоком постаменте, а вокруг людское море, волнующееся от каждого его жеста. Вся эта живая масса неистово чествует его за что-то очень выдающееся. Прямо-таки хроникальные кадры встречи Валерия Чкалова в Америке после перелета через Северный полюс. Хотя совершать подобные акции с риском для жизни юный Самсонов не собирался. Он хотел многого, все сразу и сейчас, даже не тратя времени на мечту о профессии.

Да, в детстве маленький Миша вундеркиндом не был и никаких предпосылок к возможной славе не имел. Родители жили бедно, правда, отца этот факт особенно не удручал. Он работал грузчиком на заводе, считая, что этим вполне оправдывает свое предназначение хозяина дома, и строгал детей одного за другим. Семья обитала в одной комнате огромного барака, и процесс демографического роста дети имели возможность наблюдать непрестанно, благодаря чему Микис с малолетства усвоил, что основным занятием мужчины и является постоянное удовлетворение мужской физиологической потребности. К этому знанию папа подарил еще и хорошую наследственность. Так что один талант от родителя ему достался. Правда, для выбора жизненного пути его поначалу было маловато.

Юный Михаил даже не представлял себе, какой путь избрать в жизни, кем он хочет быть, куда идти учиться. Единственное осознанное желание — уехать куда-нибудь подальше от дома. Собственно, и домом это назвать было нельзя. Скорее, нечто, напоминающее общежитие, где каждый живет своей жизнью, никто ни с кем не общается. Учеба и занятия детей абсолютно не интересовали родителей. Мама была замучена тяжелой и неблагодарной работой санитарки в больнице и кучей детей, а их надо было каждый день кормить. У отца свои заботы: очень он женщин любил. В бараке, где жила семья Самсоновых, было много незамужних, и отец «окучивал» всех, да еще как-то умудрялся строить отношения так, что ни у одной к Самсонову-старшему не было никаких претензий. Все «дамы» дружили между собой и наперебой обихаживали его.

Такая жизнь казалась мерзкой и бессмысленной. Из нее мечталось убежать со всех ног, и рецепт, как это сделать, казалось, был очень верный. Давался он во всех советских фильмах о будущих знаменитостях. Все начиналось с того, что она (будущая знаменитость) садилась на поезд и… Потом в нарезе проскальзывало, что надо много-много работать (минут пять экранного времени), а потом герой просыпался знаменитым, и все ему аплодировали, заискивали перед ним, везде узнавали… Вот ведь жизнь! И легче всего прорваться в нее можно, став артистом.

У Миши был одноклассник, который всегда мечтал об актерской карьере. Паша четко знал, что для этого надо делать: готовил программу для поступления, читал, ходил в городской драмтеатр, смотрел подряд все фильмы, буквально был помешан на своей затее. Правда, красавцем Павел определенно не был и потому решил не рисковать: не поступать в Москве, а поехать куда-нибудь, где конкурс поменьше. Он уже давно выбрал город Ярославль. Там появился первый в России драматический театр, находилось старейшее училище, кроме того, и от Москвы недалеко и дома.

Так что сразу, освободившись от школы, новоиспеченные приятели сели на поезд и отправились в дорогу, каждый за своей мечтой. Первой остановкой на пути к заветной цели должен был стать Ярославль. Ехать предстояло всего одну ночь, и Михаил все это время лихорадочно учил басню про ворону и лисицу, стихотворение Эдуарда Асадова и небольшой отрывок из «Бежина луга» Тургенева. Программа, составленная по Пашкиным рекомендациям, выкристаллизовалась из опыта многих поколений абитуриентов театральных вузов.

Прямо с вокзала приехали в училище. Потолкались среди поступающих, узнали, что конкурс 12 человек на место, что мальчиков намного меньше, чем девочек (уже хорошо!), наслушались всяких страстей про то, что вывод могут сделать сразу же после первого произведения и всю программу прочитать не дадут, но вроде надо еще и спеть что-то. Пашку ничего не потрясало, он был готов ко всему, не обращал внимания на взволнованные причитания абитуриентов и молчаливо ожидал своей очереди. Павел вошел первым, потом вызвали и Михаила.

За столом сидели слегка подуставшие от наплыва желающих три члена приемной комиссии. Миша доложил им все, что успел выучить в поезде, отклонил предложение спеть и был свободен.

На улице у входа в училище нашел Пашку, который безуспешно пытался успокоить какую-то рыдающую девчонку. Она твердила не переставая, что не пройдет, ни за что не пройдет на второй тур, потом приводила еще какие-то аргументы, но они тонули в ее громких всхлипываниях и слезах. Когда подошел Михаил, она немного поутихла, стала вытирать слезы и пыталась сделать вид, что дела не так уж плохи. Пашка явно обрадовался такой перемене, стал говорить, что вот дождемся списков, а уж потом будем делать выводы. На что девчонка, которую звали Аней, сказала: «Ну вам-то переживать нечего. „Штаны“ в театре всегда нужны. Мальчишек берут, если есть хоть какие-нибудь внешние данные, а здесь таких не так уж и много».

Вот тут настроение испортилось у Пашки. Внешность и рост у него — ниже среднего.

Миша в юности тоже особенно не выделялся из толпы — весьма заурядный парень с отголосками татаро-монгольского нашествия на круглом лице, обычно не выражавшем никаких эмоций и не менявшем выражения. Однако именно эта невыразительность в конце концов придавала ему спокойный и весьма уверенный вид, что в конечном итоге производило на девушек должное впечатление. К тому же он был хорошо сложен и достаточно высок. Словом, на роли «штанов» с выносом подносов на сцену Михаил вполне мог претендовать. Заманчивая перспектива — ничего не скажешь. Значит, ради такого «светлого будущего» надо трястись от страха, опять всю ночь учить дурацкие басни, стихи и прозу и так до самого конкурса?! А дальше что? Предположим, актер из него получится, и даже знаменитый, но тогда всю жизнь придется учить роли, а читать, и тем более что-то учить, Миша терпеть никогда не мог. Короче, с какой стороны ни подойди, актерство — определенно не его стезя.

Посему, обнаружив себя в списках абитуриентов, прошедших на второй тур, никакого чувства радости Самсонов не испытал. Это ремесло явно не по нему, надо придумывать что-то другое. Правда, польстил самолюбию сам факт прохождения на второй тур. О сомнениях его никто не знал, а внешне выглядело все очень эффектно — его хотят, а он отказывается. Тем более Пашка, который столько к этому шел, готовился, реализовать свою мечту не смог: провалился уже на первом туре. Это позволило Михаилу занять как бы более привилегированную нишу и свидетельствовало, пусть в очень малой степени, о кое-каких зачатках его исключительности.

Самсонов находился где-то очень далеко, углубившись в воспоминания своей юности. Самым неожиданным образом их оборвал звонок. Как это частенько бывало, он сразу не смог сообразить, что звонят в дверь. Микис никого не ждал, приходили к нему редко, исключительно по предварительной договоренности, или хотя бы позвонив за час до прихода. Этот неожиданный визит разбудил в нем тревогу, осевшую глубоко внутри и вдруг вновь всколыхнувшуюся. Как-то неспокойно было на душе.

На экране видеонаблюдения Самосонов увидел женщину. Что-то очень знакомое и совершенно неузнаваемое одновременно. Определенно она никогда к нему не приходила. Во всяком случае в этом доме не бывала. Непонятно, почему не спросив, кто это, он сразу нажал кнопку, и женщина, открыв дверь, вошла в дом. Микис заспешил навстречу. Глаза их встретились, и он сразу узнал Елену. Она заметно оживилась и даже обрадовалась тому, что ее так быстро узнали, хотя сделать это было непросто. Не виделись они давно, лет десять. Правда, года два назад он заезжал к ней домой, но то была мимолетная встреча, и на своем жизненном пространстве Елена чувствовала себя значительно увереннее, чем сейчас. После того визита у Микиса остался отвратительный осадок, вселивший смутную тревогу. Она была не одна, а с каким-то парнем значительно моложе ее, оба пьяные. Возможно, чтобы придать себе большей значительности в глазах своего молодого партнера, к тому же настроенная очень агрессивно, Елена буквально вытолкала Самсонова за дверь.

А здесь, в этом шикарном доме, со всеми мыслимыми и немыслимыми формальными признаками успеха его владельца, она, неухоженная, дешево одетая, постаревшая больше, чем это было возможно в соответствии с прожитыми годами, почувствовала себя убогой и совершенно несчастной.

Захотелось плакать, но натренированная доброжелательность хозяина дома позволила ей справиться со своими эмоциями и поздороваться голосом, в котором не было ни дрожи, ни обиды, ни… ничего, что минуту назад буквально втолкнуло женщину в эту дверь.

Елена и сама не могла объяснить, почему именно сейчас, спустя много лет, захотелось высказаться, наговорить тысячу обидных слов, глядя в глаза человеку, сыгравшему в ее жизни роль настолько непростую, что и сформулировать-то толком нельзя. Роковую? Но в полной мере даже это страшное слово не дает точного определения тому, что с ней произошло, как выстроилась ее жизнь…

— Ну что ж мы стоим? — нарушил Микис затянувшуюся паузу. — Проходи, давай помогу снять пальто. Я рад, честное слово, рад тебя видеть. Молодец, что зашла. Откуда узнала, где я живу? Как нашла мой дом? Ты на машине?

— Нет. Сюда автобусы ходят, — сдержанно сообщила Лена, краем глаза рассматривая себя в зеркальные двери шкафа. Отметила мелькнувшее на его лице удивление, когда он снял с нее пальто. Для ноября одежка была не по сезону легкой.

Про себя Микис удивленно размышлял, откуда Лена могла узнать адрес.

— Автобусы сюда действительно ходят, хоть остановка довольно далеко от поселка. «Но как она вообще узнала, куда ехать?» — напряженно думал про себя Самсонов, изображая при этом радушного хозяина. Проводил гостью в дом и предложил ей расположиться поудобнее в кресле возле камина.

— Ты, наверное, голодная? Супчика хочешь? — заботливо спросил он вслух.

— Твой вечный «змеиный супчик»! Его по-прежнему готовит твоя экономка-испанка? — спросила Лена как бы невзначай. Она быстро прошла к креслу, но присела на самый край, держа на коленях небольшую негнущуюся сумку из искусственной кожи. — Нет, супчик твой я не хочу, а если предложишь выпить, не откажусь.

Вопрос об экономке Самсонова успокоил. Он почувствовал себя в родной стихии. Все понятно: оскорбленное женское самолюбие, запоздалая ревность, неудавшаяся женская судьба. Сколько раз ему приходилось выслушивать все это. Анжела, та самая экономка-испанка, которую припомнила Лена, была одной из женщин, сопровождавших Микиса по жизни. Постепенно она очень плотно вошла в его быт, занималась финансовыми вопросами. За долгие годы изучив его гастрономические пристрастия, стряпала то, что художник любил. Другие женщины менялись, а Анжела все прощала, всегда понимала его, оберегала от бытовых сложностей и незаметно сделалась абсолютно необходимой. Именно она способствовала тому, что отношения Лены и Михаила постепенно сошли на «нет».. Хотя, конечно, не только она одна, тот случай был намного сложнее.

Самсонов открыл бар-глобус, продемонстрировав довольно широкий выбор напитков. Елена проигнорировала вина и попросила налить коньяка. Пока Микис открывал коробку шоколадных конфет и печенье, ставил фрукты поближе к гостье, разливал коньяк, она с интересом рассматривала его апартаменты.

На стенах висели картины Микиса, написанные в самой различной манере.

В центре огромной гостиной стоял полукруглый диван, обтянутый белой кожей, между ним и двумя креслами у камина расположился низкий стеклянный столик, справа белый рояль, непонятно зачем красовавшийся здесь, поскольку в доме никто не умел на нем играть. Слева от камина, под лестницей, ведущей на второй этаж, стоял большой длинный стол, за которым можно было усадить человек двадцать. Повсюду глаз натыкался на многочисленные вазы и корзины с цветами, но при всем этом оставалось достаточно места для того, чтобы, скажем, пара или тройка ребятишек смело могли бы кататься на велосипеде.

— Ну рассказывай, как живешь? Чем занимаешься? Если у тебя какие-то трудности, я готов помочь. Если нужны деньги, не стесняйся, скажи, сколько надо, — Самсонов решил сразу поставить все точки над i, сократив тем самым предполагаемую долгую и нудную преамбулу, и протянул Лене бокал с коньяком. Раз уж пришла, значит, что-то нужно и, скорее всего, деньги.

Елена как-то странно посмотрела на него и ухмыльнулась. Она чувствовала скованность и не знала, что делать с руками:

и ридикюль надо было держать и коньяк взять. Наконец, сообразив, положила сумку на кресло. Освободив руки, взяла бокал и, жадно прильнув к нему, опустошила почти полностью.

— Ты не обижайся, я от души предлагаю. Мы друзья, а друзья для того и нужны, чтобы приходить на помощь и делать это с радостью, — стал оправдываться Самсонов.

— Не бойся. Я не буду рассказывать о состоянии своих дел и денег у тебя просить не собираюсь, — спокойно сказала Лена. Тепло от выпитого коньяка мгновенно растеклось по всему телу, и она немного расслабилась.

— Вот как? Очень рад, что у тебя нет трудностей. Поверь, искренне рад.

— А с каких это пор мы с тобой стали друзьями? — продолжала незваная гостья каким-то новым тоном, в котором появилась решимость и даже твердость. — Что-то не припомню этого момента.

— Ну о чем ты говоришь? Мы с тобой так давно знакомы, и у нас была своя история, которую до сих пор вспоминаю с большой теплотой…

— Еще бы. Нас ведь не только постель связывала, — жестко оборвала Лена тираду Микиса.

— Ты пришла сейчас предъявить претензии, что я не женился на тебе десять лет назад?

— Да прекрати, — устало сказала Лена. — Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.

— О чем же это? Нет, ничего не понимаю.

— Ну надо же, святая простота. Я говорю о нашей совместной работе, — сказала Лена, допивая коньяк.

— Ты шутишь? — несколько неестественно засмеялся Микис, берясь за бутылку. — Освежим?

— Ты же знаешь, что у меня плохо с чувством юмора, — ответила Лена, одобрительно кивнув, наблюдая, как Микис заново наполнял ее бокал. — Я вот не пожалела денег, купила твою книжку. Очень интересно. Столько нового узнала о тебе, да и о себе немало интересного прочитала.

— А что ты хотела? Чтобы я устроил душевный стриптиз и рассказал все, как есть? — довольно зло оборвал ее Микис.

— Я не такая идиотка, как тебе бы этого хотелось, и прекрасно понимаю, что правду о себе не рассказывает никто. Она слишком страшная… эта правда.

— Может не столько страшная, сколько неожиданная.

— О, как мы теперь изысканно изъясняемся. Раньше ты был попроще.

— То было раньше. Тогда вообще все было иначе. — Микис пить не хотел, но ситуация, несмотря на внешнее спокойствие, ему не нравилась, тревожила, поэтому он решил налить что-нибудь и себе. Самсонов встал, подошел к бару, долго что-то выбирал, потом открывал, потом наливал. Ему необходимо было что-то делать, быть в движении, предававшем беседе телеграфный стиль, который не давал возможности углубиться в дебри намеченной темы и сбивал собеседника с толку. Это был его излюбленный прием.

— Да и жил ты намного скромнее. Однокомнатная квартирка, правда, в центре, но… Действительно, все было иначе. И было время великих иллюзий. Для меня во всяком случае, — последнюю фразу Лена нарочито выделила. Отставила бокал, показав, что официальная часть аудиенции окончена и сейчас начнется главный номер намеченной программы.

— И ты пришла мне об этом сообщить? Кажется, я начинаю понимать… Это шантаж?

— Зачем так грубо? Почему сразу шантаж? Мы что не можем договориться как нормальные люди? — примирительным тоном спокойно сказала Елена.

— О чем? О чем, Лена? Ты меня с ума сведешь. Думаешь, я сейчас в обморок упаду от страха? Ты хочешь меня скомпрометировать и рассказать «страшную» правду обо мне? То, что ты мне всегда старалась сказать при посторонних? Что я не сам пишу картины, что я использовал твой талант, что продавал твои работы? Да рассказывай! Ну дашь ты интервью какой-нибудь газете. А дальше что? Да кто тебе поверит? Кто ты такая? Да! Пусть я такой монстр! Допустим, не сам пишу картины. Да в газетах сто раз вокруг этого разводили возню — и что???

А ничего!!! Лишний скандал вокруг моего имени только на руку. Дополнительный пиар. Всё, поезд ушел! Я уже НЕ-ДО-СЯ-ГАЕМ. Меня каждая шавка в лицо знает. Машина запущена давно, и уже никого не интересует, как я работаю и что делаю. Я узнаваем!

Я известен! А в такой ситуации — собака лает, караван идет. Ты хочешь получить деньги за свои картины? Вспомнила! Пойми наконец: я никогда никому ничего не плачу. Только всем помогаю. Могу и тебе помочь: выступить с благотворительной акцией и денег дать, но дать столько, сколько сам захочу. А платить мне тебе не за что.

— Не за что?! Сам уже поверил в тот миф, что рассказываешь обо мне. Этакая недалекая, взбалмошная парикмахерша с признаками дегенератизма… Впрочем, в это действительно можно поверить, поскольку я имела редкую глупость — жить с тобой. В отличие от тебя я — профессиональная художница, училась в Строгановском училище и окончила его с красным дипломом. А вот ты вылетел с дизайнерского факультета и не доучился в своем институте по самой банальной причине: был профнепригоден.

— Ну и что? Зато сейчас я — известный художник, а тебя не знает никто!

— Да как ты им стал! Известным! Сколько разбитых судеб и разочарований стоит за твоей известностью?

— Ой, только не надо высокопарных слов! Я пробивался сам и пробился! Победителей не судят!

— Неужели? А вот я, представь себе, пришла судить победителя!

— Сколько пафоса, а история-то выеденного яйца не стоит. В тебе говорит обида одинокой, покинутой женщины.

— Да-а, у тебя всегда была своя шкала ценностей. Что касается обиды, то здесь ты, наверное, прав. Обида есть, но только не покинутой женщины. Если помнишь, то я сама от тебя ушла…

— А сегодня пришла меня позлить? Могу обрадовать: у тебя это получилось.

— Нет, дорогой, я пришла, чтобы добиться… Не знаю, правда, как. У меня это никогда не получалось — вырвать у тебя то, что заслуживаю. Ты всегда как-то умудрялся облапошить, выставить меня идиоткой. Наши шумные скандалы всем, кто нас знал, ты объяснял моей неадекватной реакцией, взбалмошностью, дикой ревностью. Твои друзья воспринимали меня как психопатку и примитивщину, идеально подходящую тебе только в постели. Чудные взаимоотношения двух кроликов, не более того. А что еще тебе со мной делать? Тебе, талантливейшему художнику, даже поговорить со мной не о чем было… Короче, я хочу, чтобы ты публично признал меня, рассказал обо мне всю правду. Хочу, чтобы под моими картинами стояло мое имя, или верни мне деньги, которые ты за них получил.

— Совсем с ума сошла? Впрочем, чему удивляться? Ты никогда с головой не дружила. Была классической истеричкой, а сейчас еще подорвала свою психику пьянством.

— Может быть, и подорвала. Я слабая женщина, но в отличие от тебя — художница, а не барыга. У меня тонкая нервная организация. Сломать меня не стоило труда, вот ты и сломал. Стал преградой на моем пути к цели, присвоил мой талант, ограбил, выхолостил меня. Но я не настолько слаба, чтобы вот так просто раствориться в тебе, исчезнуть как в черной дыре. Моя жизнь бессмысленна, она не состоялась. Однако я больше не могу позволить себе доживать ее тихо.

Я уйду со скандалом и заберу с собой тебя.

— Не понял, куда ты меня собралась забирать?

— Как куда? На тот свет!

— Ты точно сумасшедшая!

— Так ты же сам всем и везде это рассказывал. Надо быть последовательным.

— Так! Давай поговорим спокойно.

— Да я-то абсолютно спокойна. Просто жить хочу, если не в такой роскоши, как ты, но достойно, соответственно моему таланту.

— Ладно, понимаю. Это шантаж. Ты талантлива, я бездарен. Отлично. Сколько ты хочешь?

— Я тебе сказала, что твои подачки мне не нужны.

— Но ты хочешь невозможного. Все твои поезда ушли. Да и вообще, если каждый, с кем мне приходилось работать, будет требовать общественного признания и тех денег, за которые продаю работы исключительно благодаря своему имени, я просто разорюсь. Ты знаешь, сколько денег приходится тратить на раскрутку? Эти баннеры на улицах, постоянное мелькание на телевидении, все эти журнальные интервью? Ты знаешь, ско-о-о-лько это стоит?!

— Да прекрати. Ты всегда устраиваешься на халяву и никогда никому не платишь. Спишь подряд со всеми журналистками, используя их по полной программе. Расплачиваешься натурой сразу, не отходя от кассы. Благодаря этому постоянно поддерживаешь отличную физическую форму — никакого фитнеса не надо. К тому же они еще и счастливы. С мужиками, правда, сложнее. Я помню, как обиделся Нодар Одинашвили, который протолкнул тебя в одну из программ, а ты ничего за это не заплатил.

— Денег я никогда не даю, но всегда дарю альбомы, календари, отдаю все, что мне дарят. Всем и всегда делаю подарки. Постоянно. А мне это не бесплатно достается. Сами по себе работы стоят столько, за сколько я их покупаю. Мои клиенты платят за МОЕ, пусть скандально, но известное имя. Можешь ты это усвоить наконец?

— Не могу. И не хочу. Лучше убью тебя, только так можно вскрыть этот нарыв, обнародовать этот беспредел. Начнется расследование. Вот тут-то все и всплывет наружу. Все узнают, что ты никакой не художник, а банальный мифоман.

— Ты идиотка! Ничего не всплывет. Это никому не нужно. Таких, как я, сотни. Только свою жизнь сломаешь. Тебя посадят — и это все, чего ты добьешься.

— Не посадят. Мне уже давно не хочется жить, противно стало, особенно после общения с тобой. Я и себя убью. Хоть что-то правильное сделаю в жизни. Мы жили недолго и совсем не счастливо, но умрем в один день, — сказала Лена и неожиданно вытащила из сумки, которую она так и держала возле себя, пистолет.

Дело приняло неожиданный и нешуточный оборот. Пистолет ходил ходуном в руках Лены, эмоции захлестывали ее, и было видно, что она уже сама не понимает, что делает. На ее лице отчаяние сменялось то решимостью, то страхом.

— Ну что ты тут устраиваешь «три тысячи лет армянскому театру»? — как бы не замечая всей драматичности ситуации, попытался отшутиться Микис. — Хочешь напугать меня газовым пистолетом? Скажу честно, испугался и вообще боюсь тебя.

Его последние слова утонули в грохоте разлетевшихся часов, стоявших на каминной доске, недалеко от кресла Микиса.

Пистолет оказался самым что ни на есть настоящим, и Лена это очень убедительно продемонстрировала. Правда, стрелять по-настоящему она не собиралась. Только хотела нащупать пальцем курок, но руки дрожали и совершенно не слушались. Грохот выстрела и разлетевшихся на камине часов, в которые она случайно попала, совершенно оглушил ее. Лена испугалась, пистолет выпал из рук, она вдруг вся как-то обвалилась. Напряжение всего вечера — подготовка к визиту, дорога, приход в этот дом, встреча с Микисом — дало о себе знать и вырвалось рыданиями наружу.

«Ну все! Это клиника. Сначала шантажировала, потом чуть не прикончила, теперь устроила истерику», — устало подумал Микис, не в силах пошевелиться и не зная, что ему теперь делать. Он верил, что высшие или, скорее, низшие силы никогда не оставят его в безвыходной ситуации. Всегда случалось, пусть маленькое, но чудо, и любая, даже самая экстремальная проблема переходила в новое качество.

Когда в дверь позвонили, и чудо, столь долгожданное и неотвратимое, произошло, Микис удовлетворенно вздохнул: «Свершилось! Все не так безнадежно!» Видно, удача не собирается от него отворачиваться, и кто-то пришел к нему на помощь. Никогда в жизни Самсонов не слышал более уместного и долгожданного звонка. Кто бы это ни был, но он мгновенно перекинул инициативу в руки Микиса. Однако, поняв это, любимчик Фортуны не бросился за стаканом воды для рыдающей женщине. Лишь пробурчал в ее сторону, чтобы она постаралась успокоиться, и пошел открывать дверь.

Впрочем, звонок моментально отрезвил Елену. Рыдания прекратились. Собственно, это была не истерика, а пьяные слезы. Пьянела она мгновенно, поскольку выпивать стала давно и каждый день. Достаточно было только понюхать спиртное, как в нее словно вселялся другой человек. В студенческие годы она где-то прочла, что такое состояние называется маниакально-депрессивным. Видимо именно это с ней и произошло. Агрессия улетучилась. Решимость покинула ее. Наступила абсолютная апатия. Женщина так готовилась к этой встрече, репетировала каждое слово, представляла, как Микис испугается, если она всем расскажет, что он никакой не художник, а просто удачливый мистификатор. Елена ждала грандиозного результата от этого разговора, который, возможно, во многом изменил бы ее жизнь. Она получила бы достаточно солидную сумму денег за свое молчание, вернулась бы в профессию, привела бы себя в порядок. О как много было планов. Но в какой-то момент все почему-то пошло не так, зачем-то она стала стрелять из пистолета, который, «одолжив» у своего любовника милиционера, взяла просто так, на всякий случай, попугать для пущего эффекта. Специально напоила милиционера и, пока тот спал, решила осуществить свой давно вынашиваемый план. Теперь, придя в себя, Елена жутко жалела, что потеряла столько времени на дурацкие разговоры и пикировку. Почему сразу не призналась, что пришла за деньгами? А теперь при посторонних у нее уже не получиться вырвать у этого самодовольного хвастуна то, за чем сюда явилась.

С чувством сапера, обезвредившего мину, Микис подошел к монитору и увидел Анжелу.

«Мама, дорогая, да что же еще случилось?! Ей-то что нужно?» — мгновенно забыв о недавнем экстриме, недовольно пробурчал он. Этот еще один нежданный приход тоже не сулил ничего хорошего. Опять решила уйти от мужа, опять будет выяснение отношений и обязательно целый ворох неприятных новостей. А тут Елена. Да-а, ничего не скажешь, организовал тихий вечерок наедине с самим собой.

— Открываю, — сказал он в микрофон и с улыбкой повернулся к двери.

Анжела не вошла, а буквально впала в дверь, еле сдерживая накопившиеся за сутки эмоции. Микис вспомнил, что на презентации она не проронила ни слова, мрачно сидела за столом, обидевшись, что он не сел рядом с ней, а общался с Мариной, которая Анжелу всегда безумно раздражала.

— Почему у тебя все телефоны отключены? — с порога завелась Анжела, протараторив это в таком темпоритме, как будто они уже часа два выясняют отношения на повышенных тонах и она на секунду вышла в другую комнату, а вернувшись, продолжает давно начавшийся разговор.

— Я обзвонилась, везде сплошные автоответчики. Нашел время уединяться. Ты решил меня еще больше разозлить? Мало того, что вчера я, как последняя дура, сидела одна и наблюдала твои душещипательные объяснения то с Мариной, то еще с какими-то тетками. Ирка-секретарша позиционировала себя хозяйкой вечера, «королева бала», мама дорогая! С ума сойти можно!

И вообще, ты точно ненормальный! Зачем тебе все это надо было, никому не понятно. Что ты там нес про Пушкова? Написал и написал книгу. Достаточно! Нет, тебя понесло рассказывать пикантные подробности, почерпнутые из общения с твоими муниципальными подружками. Впарил-таки журналистам свою любимую байку про баню, в которую надо идти с Пушковым, хоть из гроба поднимись. Отличный вклад в его предвыборную кампанию…

В какой-то момент Анжела поняла, что монолог явно затянулся, а она пришла сюда вовсе не для того, чтобы произносить пламенные речи. Надо обсудить целый ворох проблем. Микис же, безуспешно пытавшийся найти секундную паузу в тираде Анжелы, наконец воспользовался легким замешательством и приветствовал ее:

— Здравствуй, Анжела! Вот мы тут… с Леной… рады видеть тебя! Ты ведь помнишь Лену? — сказал он подчеркнуто радушным тоном, в душе злорадствуя, что Анжеле видеть Лену еще неприятнее, чем ему самому.

Дама, влетевшая, как разъяренная фурия, пробежав глазами по комнате, вдруг наткнулась взглядом на Лену. Мгновенно оценив ситуацию, моментально примерив несколько масок и выбрав для себя образ добросердечной хозяйки, мило запричитала:

— Леночка! Рада вас видеть. Вы нас совсем забыли, что непростительно некогда близким друзьям!

— А я и не знал, что вы были дружны, — не без ехидства заметил Микис.

Анжела, не обратив внимания на выпад Микиса, стала изучающее разглядывать Елену, словно ей представилась возможность подробно рассмотреть некое ископаемое. Зрелище, надо сказать, было достаточно жалким. Неуклюже ютящаяся в шикарном кресле, неухоженная, перепуганная и вконец захмелевшая, бывшая соперница могла вызвать только чувство сострадания. Анжела возвышалась над ней символом благосостояния, женщины, умеющей построить свою жизнь, умудряющейся извлечь выгоду из любой жизненной ситуации. Главным достоинством Анжелы был огромный бюст совершенно неестественных размеров, за что к ней навсегда прикрепилось прозвище «говорящая грудь». Умри, точнее не скажешь! Невысокая, достаточно изящная фигурка Анжелы казалась позаимствованной у другой женщины: видимо, при раздаче частей тела произошла какая-то путаница. Обладательницу всех этих прелестей несоответствие ничуть не смущало. Она всегда носила обтягивающие кофточки, всячески привлекая к себе внимание представителей противоположного пола. Именно благодаря своим достопримечательностям лет десять назад Анжела и познакомилась с Микисом, который, потрясенный столь необыкновенными формами, зачарованно пошел за ней аж в женский туалет (причем понял это только на выходе из помещения, где произошло знакомство и обмен номерами телефонов). Справедливости ради, следует заметить, что туалет этот находился в месте более чем приличном. Если не вдаваться в подробности, то можно сказать, что Микис познакомился со своей подругой в консерватории, куда заглянул ради встречи с потенциальным клиентом, оказавшимся большим ценителем симфонической музыки. Анжела же и в самом деле была почитательницей классики и завсегдатаем Большого концертного зала.

Во время последующих встреч о музыке они не говорили (понятное дело!) и, вообще, разговаривали мало. Постепенно страстные свидания сменились крепким деловым партнерством. Однако в каком бы направлении ни развивались их отношения, Анжела всегда умудрялась быть первой, единственной и незаменимой в каждом своем новом качестве. Мало-помалу она стала вести все финансовые дела Самсонова и, конечно, была посвящена во все тайны «творческого процесса» модного художника.

Практичная Анжела сразу правильно оценила ситуацию. Она даже почти не удивилась, увидев разбитые каминные часы и валяющийся на полу пистолет. Значит, грохот, который она слышала, подойдя к двери, все-таки был выстрелом. Ну что ж! Это чувство ей хорошо знакомо. Она и сама много раз испытывала непреодолимое желание пристрелить Самсонова, но под рукой никогда не оказывалось ничего огнестрельного. А Лена молодец, запасливая оказалась. Анжела прекрасно понимала состояние неудачливой художницы, мотивы ее поведения и догадалась, что спровоцировало ее появление в этом доме. В недавно изданной книге Самсонова «женские» истории были здорово смикшированны, насколько это вообще было возможно. По сравнению с реальным образом в книге ее герой представлен просто бесполым евнухом. Правда, поначалу Микис хотел рассказать обо всех и все, как было. Однако та самая, не любимая Анжелой Марина и сдружившаяся с ней журналистка Саша, писавшая книгу, все-таки убедили его, что настоящих романтических историй у него не было, а физиологические пересечения изо дня в день с разными дамами описать, конечно, можно, с условием, что опубликовано это будет лет через двести. Пока же все живы, такая информация славы ему не добавит, а то негативное, что витает в обществе, перейдет в убеждение. Однако он настоял, чтобы некоторые истории были упомянуты, но, конечно, в его интерпретации. Так талантливая художница Лена стала глупенькой парикмахершей.

«Нельзя ее оставлять здесь, — подумала Анжела. — Надо отвезти девушку домой. Сама она не доберется, да и поздно уже». Вслух же спросила:

— Лена, мне кажется, вы себя неважно чувствуете. Наверное, серьезный разговор у вас сегодня уже не получится. Может, перенесем его на завтра?

Небольшой тайм-аут был необходим и по причине, связанной с поздним визитом Анжелы в особняк на Успенском шоссе. Сегодня вечером ей позвонил самсоновский «негр», карикатурист Викентий, возмущенный тем, что в книге, для которой Микис заказывал у него рисунки, не упомянуто его имя. Опять получилось, что рисунки принадлежат Самсонову. Роковая книга какая-то! Сколько интервью направо и налево он раздал, а вот этот небольшой кирпичик, вышедший пятитысячным тиражом, всколыхнул такие страсти. Неужели из-за этого камня прорвется железобетонная стена огромной плотины, возведенной более десяти лет назад и казавшейся не просто надежной, а незыблемой?

Лена устало посмотрела сначала на Анжелу, затем на Микиса и смогла выдавить из себя только жалобное:

— Я хочу домой…

— Отвезешь ее? — спросил художник Анжелу.

— Ну уж нет. Поехали вместе. Во-первых, я не знаю, где Лена живет, а во-вторых, возможно, ее придется на себе тащить. Посмотри, она же почти в полуобморочном состоянии. К тому же мне надо с тобой поговорить. Надо решать, что делать с Викентием, — говорила Анжела, помогая при этом Лене подняться с кресла. Та как-то вяло и безуспешно попыталась отреагировать на имя Викентия, но сил не хватило, она совсем сникла, но все же смогла встать на ноги и нетвердой походкой подойти к шкафу, чтобы надеть свое пальто.

Осмотревшись вокруг, Анжела увидела на полу пистолет. Подняла его, сунула в сумку, оставленную Леной на кресле. Убедившись, что ничего не забыто, подошла к Самсонову.

— Ему-то что опять надо? — риторически спросил Микис, помогая гостье надеть пальто, после чего Лена попросила открыть дверь, чтобы немного отдышаться на свежем воздухе. Микис по своему обыкновению сразу из дома выйти не мог, всегда что-нибудь искал — ключи, мобильный, бумажник.

— Все то же. Зря ты с ним вообще связался, — нетерпеливо ожидая окончания всех сборов, резюмировала Анжела.

— Знаешь, на Викентия у меня сейчас уже здоровья не хватит. Давай об этом завтра. А на сегодня мне и одного непризнанного таланта уже по ноздри.

— Какие мы впечатлительные! Ну смотри… Дело вообще-то срочное. Ты денег-то ей дал? Хоть сколько-нибудь?

— Да ты знаешь, ЧТО она требовала? Ничего не дам, а то начнешь, а потом не отобьешься, — решительно отрезал Микис.

— Ну и зря. Ты всегда забываешь, что скупой платит дважды. Когда-нибудь именно на этом ты и сгоришь! Надо дать хоть немного, и человек уже морально связан. Интеллигентные люди, они ведь совестливые. У них куча комплексов — вины, благодарности. Впрочем, тебе это долго объяснять.

— Ладно. Могу дать двести долларов. Больше просто нет, — недовольно пробурчал Самсонов, достав две купюры из внутреннего кармана куртки, которую только что надел. — Сейчас-то зачем это надо? Она даже расписку не сможет написать.

— Ну ты и жмот. Давай сюда. Сегодня двести, а завтра отвезешь ей тысячу, выслушаешь все претензии — пусть выговорится. Возьмешь расписку, что деньги получила, и дело будет закрыто.

Увидев, что Лена уже открывает входную дверь, Анжела, ловко выхватив из его рук зеленые бумажки, направилась вслед.

— Мы потихоньку пойдем по аллее, проветримся. Догоняй, — бодро бросила она на ходу и выскочила за дверь.

Выпроводив дам, Микис живо спустился в гараж, расположенный в подвальном помещении дома, завел машину и в считанные минуты был на аллее. Хотелось как можно скорее закончить всю эту интермедию. До самого дома Елены (минут 30) ехали молча, каждый думал о своем. Вот и улица Ивана Сусанина.

— Не хотела бы я жить на улице имени Ивана Сусанина, — неожиданно сообщила Анжела.

— А на улице Ленина лучше? — спросила Елена. — Сусанин только врагов в дебри заводил… Вот у этого подъезда останови, пожалуйста.

— Да помню я, где ты живешь, — подкатив прямо к дверям, сказал Микис.—

Может, тебя проводить?

— Нет. Спасибо. Я сама.

— Я завтра позвоню, и мы обо всем договоримся, — сумел выдавить на прощание Самсонов.

Она только махнула рукой и скрылась за дверью.

— А позвонить и решить все вопросы действительно надо. С ней что-то происходит, и в таком состоянии она может оказаться совершенно непредсказуемой, — проговорила Анжела.

— Уже оказалась. Непредсказуемей не бывает. Чудом просто не убила, — проворчал Самсонов. — А теперь давай рассказывай, что там случилось, или твой Владислав Маркович опять в Испанию улетел?

— И случилось, и улетел. Только проводила — и сразу к тебе, а здесь веселье в полном разгаре. Накаркала твоя Марина: «Придет день расплаты», «Так долго не может продолжаться», «Надо нормально работать», «Сколько можно тусоваться?»…

Когда машина уже отъезжала от подъезда, на первом этаже дома зажегся свет. Анжела подсознательно отметила про себя, что Лена живет на первом этаже в первом подъезде дома, торцом выходящим на дорогу.

— Марину-то хоть оставь в покое. Я уже не виделся с ней месяца два, — устало сказал Самсонов, а про себя подумал, что ему надо срочно предпринять нужные действия, чтобы восстановить ускользающие в никуда отношения с Мариной. Эта женщина ему необходима. Она всегда была одним из тех спасательных кругов, которые появлялись возле него накануне какого-нибудь жуткого катаклизма. Гибель казалась неизбежной, но рядом вовремя появлялся «спасательный круг», и Самсонов оставался на плаву.

— Значит, так… Звонил Викентий. Утверждает, что ты его избегаешь: работы использовал, а денег не заплатил. Сказал, что найдет на тебя управу. Каким-то образом он познакомился с Гниловым. Теперь вместе заваривают против тебя кашу.

— Не обращай внимания. На него периодически накатывает. Он абсолютно зависит от меня, но при этом дико завидует. Кому еще нужен этот алкоголик? Его счастье, что встретил меня и теперь имеет хоть какие-то средства к существованию. Не хочу, чтобы он приезжал в мой дом. Ладно, разберусь с ним. Это не проблема, вернее, не самая большая проблема.

— Разбирайся как можно скорее. Какая-то тревожная ситуация складывается — Викентий, Елена, Гнилов. Это только за один сегодняшний день, а что будет завтра?

— Сама не каркай. Завтра все будет нормально.

Действительно, следующий день прошел как обычно. Анжела уехала часов в 11 или 12, когда он еще спал. Часа в три дня она, правда, позвонила ему и сообщила таинственным голосом, что все очень удачно сложилось, она дала Лене денег и вообще теперь знает, как вывести эту неудачницу за черту жизненного пространства Самсонова, чтобы та больше не устраивала подобных сюрпризов. Микис тогда был очень занят: приехал заказчик из Самары, и он не мог расспросить подробно, о чем именно теперь можно не беспокоиться. Потом закрутился, а вечером они с Гладьевым поехали на презентацию клипа и день рождения модной в этом сезоне попсовой звезды.

Домой вернулся поздно. На следующий день опять заказчики, потом телевизионная группа… Жизнь продолжила свою дистанцию, и Самсонов думать забыл о Лене Макеевой, во всей этой текучке даже не поинтересовавшись, как все-таки Анжела разрулила с ней ситуацию. В мозгу осело, что все в порядке, а подробности ему были совершенно не интересны.

Пока Самсонов вместе с неожиданно нагрянувшими милиционерами шел в гостиную, события последних нескольких дней шаровой молнией прокатились по его памяти. Не очень уверенно устраиваясь на диване, блюстители закона с интересом оглядывались вокруг. Когда же капитан раскрыл папку с какими-то записями, Микиса будто током дернуло. Он вспомнил тот давний разговор с Анжелой, порадовавшейся, что она «знает, как вывести Лену за линию его жизненного пространства».

— Боже! Она что, решила это сделать буквально? — Внезапное озарение пронеслось у него в голове. — Адрес ей известен. Неужели у нее хватило ума «заказать» эту несчастную?! Идиотка! Как она могла?

Начнется расследование, копание в грязном белье. Всплывут истории, совсем не предназначенные для чужих глаз и ушей. Пронюхают журналисты — будет скандал, который мне совсем не нужен. ТАКОЙ скандал никому не нужен. Тогда и меня могут заподозрить, и доказывай, что ты не верблюд и никого не убивал…

Холодок ужаса пробежал по спине Микиса, но выражение лица ничем не выдало его тревогу.

Он сел в кресло напротив незваных гостей, всем своим видом демонстрируя готовность помочь следствию.

Его спросили, как давно он знаком с Еленой, какого рода отношения у них были, как часто виделись, для чего она приходила в последний раз?

Эти вопросы Самсонов уже предвидел и спокойно объяснил, что когда-то жил с этой женщиной. По-житейски расстались из-за ее невозможного характера, так как она ревновала ко всему, что движется и не движется. Надо сказать, что Лена всегда была неадекватна и непредсказуема. Около месяца назад ни с того ни с сего свалилась, как снег на голову, с претензиями будто бы только вчера расстались. Видимо, у нее было именно такое ощущение: она даже не заметила, как пролетели десять лет после их расставания. Словом, нашла время и место, чтобы сообщить, что он сломал ей жизнь, что она из-за него навсегда разочаровалась в мужчинах, говорила, что не хочет жить.

Затем у Самсонова, естественно, поинтересовались, где он был с 13 до 14 часов дня.

На что он ответил, что был дома и это может подтвердить его секретарь Ирина. Про себя же подумал, что не помнит, когда она пришла на работу. Она часто опаздывала минут на 15–20, и собственно, в данной ситуации это большой роли не играет.

— А почему она пришла к вам через столько лет?

— Хороший вопрос. Если бы я не знал Елену, у меня бы он тоже возник. Как я уже говорил, она человек очень импульсивный, характер неуравновешенный, взрывной, решения принимает под влиянием минутного настроения, а тут прочитала мою книгу, где упомянута, причем довольно подробно. Я вспоминал о ней очень тепло. Возможно, она решила, что можно вернуть прошлое. Не знаю. Мне трудно понять женскую логику.

— Может быть, она что-то требовала от вас, угрожала?

— Угрожала? Да с чего бы это? Зачем ей мне угрожать?

— Вы же говорите, убитая была совершенно непредсказуема и ревнива, а на почве ревности женщины на многое способны.

— Да нет же, — чувствуя что заходит в тупик, проговорил Самсонов. — Ей просто хотелось сделать мне больно, чтобы я мучился тем, что якобы сломал ей жизнь.

— И всё? — изучающее глядя на Самсонова, спросил капитан.

— И всё, — уверенно ответил Микис.

— Странная женщина, — подытожил Власов.

— Здесь с вами трудно не согласиться, — подтвердил хозяин дома, надеясь, что основные рифы разговора остались позади.

— Скажите, а откуда она узнала ваш адрес. Бывала в этом доме? Вы ведь недавно здесь живете? — начал капитан «подкапывать» под Микиса с другой стороны.

— Вот уж не знаю. Все так быстро произошло. Я не успел спросить.

— А что же помешало?

— Приехала моя подруга, и мы вместе отвезли Елену домой. Она, знаете ли, выпила. Правда, совсем немного, но, видимо, для нее этого оказалось достаточно. Кроме того, ей трудно было бы добираться в позднее время на автобусе. Впрочем, в любом случае я отвез бы ее домой.

— А подругу не Мариной зовут? — испытующе глядя на Самсонова, спросил милиционер.

Микис выдержал этот взгляд и сказал:

— Нет, Анжелой.

Внешне он был спокоен, но в душе поднялась самая настоящая паника. Неизвестно, что там с Анжелой? Натворила она что-то или ничего не творила? Откуда они знают про Марину? Как это получается, что в круговорот событий затягиваются все новые и новые люди? Кого еще они могут упомянуть?

— Я не понимаю, а при чем тут какая-то Марина? — не выдержав, спросил Микис.

— Не какая-то, а Плесова Марина Сергеевна. Вы знакомы? — спросил капитан, разглядывая листок бумаги, лежащий перед ним.

— Да, конечно. Мы, правда, давно не виделись, но знакомы много лет. А какое отношение имеет Марина к Елене? — искренне удивился Самсонов.

— Мы еще не общались с Мариной Сергеевной. Но ее номер телефона в числе других нашли в записной книжке убитой.

А на отдельном листке бумаги возле телефона были выписаны номера, по которым она, по всей вероятности, звонила в последнее время. От этого листка оторван клочок, на котором был записан и ваш адрес. Видимо пострадавшая Макеева звонила по вашим знакомым, чтобы узнать его.

— И многим она звонила? — попытался уточнить картину битвы Самсонов.

— Это нам еще предстоит выяснить, — привычной фразой уйдя от ответа, подытожил беседу следователь.

Его молодой коллега, который весь разговор сидел, безучастно уставившись в одну точку, вдруг проявил признаки жизни и, поднявшись с дивана, направился, но не к выходу, а в противоположную сторону, к камину. Там довольно пристально пытался что-то разглядеть на каминной доске, затем присел на корточки и начал шарить на полу. Не успел Самсонов возмутиться бесцеремонностью гостя, как молодой человек поднялся. В руке он держал какой-то маленький предмет.

— Так вы говорите, что Макеева никак вам не угрожала? — спросил он, упаковывая пулю от пистолета Елены в пакетик Самсонов не нашелся, что ответить на это, совершенно недоумевая, как могла пролежать эта несчастная пуля практически на видном месте целый месяц и почему никто ее не убрал. Неожиданная находка затягивала его во всю эту неприятнейшую историю, как в воронку, с такой стремительностью, что ему уже не хватало воздуха.

В этот момент дверь открылась, и в дом вошла секретарь Ирина. Она была несколько удивлена внеурочным появлением посетителей, но восприняла этот приход нарочито спокойно.

— А вот и мой секретарь Ирина Куропятникова, — представил ее Самсонов.

— Капитан Власов, стажер Щепкин, — отрекомендовался капитан.

— Госпожа Куропятникова, не могли бы вы припомнить, где находились вчера в это время? — без всяких объяснений спросил он.

— У меня рабочий день начинается в 13.00, и так же, как сегодня, я была здесь в это время.

— А в какое время вы встретились с господином Самсоновым?

— Ну, возможно, минут через десять. Когда я пришла, он принимал душ. Поскольку на 13.30 была назначена встреча, то к этому времени шеф уже успел привести себя в порядок и позавтракать.

— Понятно, благодарю за помощь, — обращаясь как бы ко всем присутствующим, сказал капитан. Затем, обернувшись к Самсонову, уже у самой двери он продолжил прерванный разговор. — Вы подумайте. Будем надеяться, что сможете вспомнить подробности вашей встречи с Макеевой.

И, пожалуйста, в ближайшее время постарайтесь надолго не отлучаться из города.

— Я что, подозреваемый? — с натянутой улыбкой спросил Самсонов.

— Нет, никто этого не говорил. Просто вы проходите свидетелем по делу об убийстве гражданки Макеевой. Понимаю, это неприятно, но так случилось, что вы виделись с ней накануне ее смерти, и мы надеемся на вашу помощь следствию. Так что, до встречи.

Закрыв дверь за непрошеными гостями и на ходу (чем вызвал ее явное неудовольствие) объяснив секретарю Ире суть происходящих событий, Самсонов решил срочно позвонить Анжеле. Впрочем, нет, сначала Марине. Анжела сейчас еще больше взбудоражит его. Для того чтобы разбираться с этим разрастающимся комом неприятностей, нужен надежный тыл. Именно Марина была человеком, способным обеспечить его. Ее поддержка всегда вселяла в Самсонова уверенность и спокойствие. Однако с чего начать и как построить разговор, Микис не знал. Они действительно давно не общались, и Марина была на него серьезно обижена. Это было не в первый раз. Раньше тоже конфликтовали, как правило, из-за бесконечно сменяющихся увлечений Самсонова. Но Микис по прошествии времени всегда звонил, и она вроде забывала его вероломство и моментально откликалась на просьбу о помощи: то интервью подправить, то написать что-то, то рассказать, как вести себя и что говорить во время телевизионного интервью. Марина была уникальной женщиной и прощала совершенно невозможные вещи, которые мало бы кто мог простить.

Их первый и самый главный конфликт, основательно подорвавший открытость дальнейших отношений, инициировал Гладьев. Впрочем, справедливости ради надо заметить, что Микис тогда не стал сопротивляться и отступать от сценария своего друга. В какой-то момент он и сам стал тяготиться этими отношениями, и его свободолюбивая натура взбунтовалась. Самсонов пошел на поступок, после которого и он и Марина долгое время старательно избегали друг друга.