Хроники Нордланда: Тень дракона

Наталья Свидрицкая, 2020

События в Нордланде продолжают развиваться так непредсказуемо, что переобуться в прыжке успевают не все. Братья преподносят сюрприз за сюрпризом и получают то же самое в ответ. Союзники становятся врагами, враги – союзниками. Победы оборачиваются поражениями, поражения – победами. Но события в Междуречье – не самая страшная проблема Острова. В оформлении обложки использована работа автора. Обложка автора. Содержит нецензурную брань.

Глава вторая: Золото Старого Короля

— Ой, он такой высокомерный! Он мне ничуточки не нравится.

— И мне! Вот даже не понимаю, что все говорят, будто он самый красивый мужчина в королевстве? Заносчивый и ужасный.

— Я так вообще его ненавижу. — Мария Кальтенштайн мрачно передернулась. — Видеть его не могу! Он мне сегодня улыбнулся, я аж отвернулась. Еле сдержалась!

— И не говори! Он такой наглый! — Поддакнула одна из ее сестер. — Думает, что лучше него никого нет!

— Просто, девочки, никто еще не ставил его на место.

Дочери Унылого Ганса щипали корпию для перевязок и резали и скручивали полосы чистого холста на бинты. И обсуждали — конечно же, Гарета Хлоринга. Нравился он им безумно, отчаянно. И ни одна не желала, даже боялась, признаться в этом остальным. Эти девочки давно уже понимали и свою бедность, и свое положение. Их даже не отдали на воспитание в монастырь — у их отца не было на это денег, и он взял им наставницу, монахиню-клариску, сестру Гертруду, которая и старалась, как могла, внушить девочкам нужные мысли о самих себе. Другими словами, некрасивая и немолодая женщина, потеряв всякую надежду на то, что вдовый рыцарь склонит ее к греху, вымещала свое разочарование на его дочерях, изо всех сил стараясь, чтобы у девочек не осталось никаких иллюзий. «Для вашей же пользы. — Обосновывала она свою жестокость. — Разочарования сердца разбивают и до ранней могилы доводят». «Были бы вы хотя бы хорошенькие, — мстительно сетовала она с притворной жалостью, — на хорошенькую рожицу жених бы, может, и нашелся. Но вы в отца удались, горлицы мои горемычные. Так, видать, господь пожелал»,

Ганса Кальтенштайна сестра Гертруда ненавидела и заочно унижала и поносила с неустанным пылом, жаром и изобретательностью. Прошли те времена, когда она с замиранием сердца и с бабочками в животе прислушивалась ночами к звукам в коридоре подле своей комнаты, которую специально не запирала. Как большинство монахов, монахинь и старых дев, она была почему-то убеждена, будто у представителей противоположного пола нет мечты слаще, нежели их застарелая честь. И страстно желала грехопадения — разумеется, со всеми положенными эмоциями: девственным страхом и (авансом) раскаянием.

Вот только Ганс Кальтенштайн оказался маниакально порядочным человеком, и относился к сестре Гертруде с неизменным почтением. Распаленная фантазия монахини принимала это почтение за нечто иное, и долгое время женщина (точнее, весьма перезрелая девица сорока двух лет), не то, чтобы надеялась, но была абсолютно уверена в том, что вот-вот эту девственность у нее отнимут. Только Ганс все не приходил и не приходил, не замечая даже ее весьма прозрачных намеков на то, что она ложится поздно и не запирает двери. Он был настолько порядочным и честным, при этом и очень простым человеком, что в самом деле ее намеков не замечал и не понимал. И когда она, не выдержав, сама ввалилась, полуодетая, среди ночи в его спальню, лопоча что-то о напугавших ее крысах, Унылый Ганс и тут поступил, как порядочный человек, то есть, увы — по-свински. Этого унижения женщина простить ему не смогла, и любовное томление сменилось лютой ненавистью. Ганс как не знал о первом, так продолжал пребывать в неведении и о втором, а вот его дочери оказались заложницами его недогадливости и ее разочарования. Сестра Гертруда успешно навязывала им целый букет комплексов, и по поводу своей внешности, и по поводу своего поведения, ума, да вообще: пригодности для брака и жизни. Только старшая, Мария, еще пыталась противостоять этому давлению, без особого, впрочем, успеха. Поэтому появление блестящего герцога, а с ним — более десятка видных и привлекательных во всех смыслах мужчин, так подействовало на девочек. Они всем своим существом тянулись к новым людям, и в то же время боялись их, дичась, пугаясь и вызывая искреннее недоумение и даже насмешки — обсуждая их между собой, Гарет, его друзья и оруженосцы сходились на том, что девочки миловидные, но дикие и не умеют вести себя. Правда, их отцу они об этом не говорили. Гарет был неизменно вежлив, даже галантен, и это рождало в девичьих сердцах панику, грешные мысли и жгучие надежды. Не имея никаких навыков общения с такими загадочными существами, как молодые привлекательные мужчины, девочки действительно вели себя смешно и трогательно. И постоянно убеждали друг друга, что Гарет им ничуточки, вот нисколечко, не интересен!

Люди в осажденном Кальтенштайне на удивление быстро наладили свой быт: под навесами вдоль стен стояли лавки и столы, висели котелки над очагами, возникли отгороженные углы, внутри которых настелены были лежанки. Бегали, визжали и кричали дети, говорили и ругались женщины, ревела скотина, недоумевая, почему ее не отпускают на пастбище и вместо вкусной травы потчуют старым сеном и безвкусной соломой. Этот нескончаемый рев раздражал и без того все время раздраженного герцога Элодисского. Он то и дело поднимался на стену и смотрел на быстро обретающие узнаваемые очертания осадные машины, все сильнее мрачнея: корнелиты свое дело знали, что бы он о них не думал и как бы не презирал. Но тяжелее всего было день и ночь думать про брата и ждать, когда несчастье, настигшее его, ударит и по самому Гарету. Это могло произойти в любой момент, без какого-либо предупреждения, как уже происходило прежде. Беда была в том, что Гарет не мог ни просчитать, ни даже просто предположить, куда отправится Гэбриэл, как он поступит? Герцог хорошо знал карту Междуречья, местные дворянские семьи и расклад сил между ними, но понимал, что Гэбриэл-то ничего об этом не знает, и действовать будет, исходя из своего незнания, как тогда, при побеге с Красной Скалы, выбрав почти недосягаемый Гранствилл вместо близкого Таурина. Конечно, с ним Кину. Но что посоветует эльф, кроме того, чтобы махнуть через Каяну за помощью к наместнику? Почти уверовав в это, Гарет прикидывал, сколько времени потребуется на то, чтобы добраться до Лисса и договориться с дядьками. Если те согласятся помочь, до Кальтенштайна эльфы доберутся очень быстро — это-то они умели. Но при любом раскладе выходило, что уйдет все равно не меньше двух недель. И что отчебучит Младший, если дядьки пошлют его подальше?.. Что Гэбриэл сдастся и отступит, Гарет не допускал даже теоретически. А вот в то, что Младший способен ринуться ему на помощь даже в одиночку, верил легко и всерьез опасался этого. Зато о Русском Севере Гарет почему-то не подумал ни разу.

А вот о корнелитах и их осадных машинах думал постоянно. Быдло-то оно быдло, но дело знает — приходилось ему признавать себе через сильнейшую досаду голубой крови высшей пробы. Изготавливая их с таким искусством, они и используют их грамотно. Наверное. И ладно бы они строили свои хреновины, так еще самые горластые из них подъезжали поближе, но так, чтобы стрелой было не достать, и орали всякую мерзость. Например, предлагали защитникам крепости самим повеситься на ее стенах, чтобы смерть их была легкой и"приятной". Грязно намекали на Гарета и Гэбриэла и их небратские отношения друг с другом, в выражениях, от которых Гарет просто сатанел и успокаивал себя лишь тем, что рано или поздно эти крикуны ему попадут в руки… Со всеми приятными и поучительными последствиями. А корнелиты, глумясь, обещали пройти мечом и огнем все Междуречье, расписывали, что сделали с Анвилским аббатством и его монахами, кричали, что из Междуречья отправятся прямо в Пойму Ригины, где достанется всем, и особенно — женщинам Хлорингов, а там дойдет очередь и до"старой суки Изабеллы!"."Мы ваш Элиот с землей сравняем и известью присыпем, где он был! — Орали они. — Мы свой собственный город построим, всех попов и рыцарей изведем, не будет больше десятины! И бабы будут общие!".

— Быдло, оно и есть быдло. — Кусая губы, мрачно говорил Гарет. — Про что бы ни начинали, а все сворачивает на баб.

— И выпивку. — Добавил меланхолично и как-то по-особому задумчиво Унылый Ганс.

— И выпивку. — Повторил Гарет, и вдруг его глаза вспыхнули злорадными огонечками:

— Ты гений, сэр Иоганн!

Столько простаивая на стене, он не просто слушал оскорбления и злился. Он по старой, приобретенной в Европе, привычке наблюдал за лагерем неприятеля, за его распорядком, делая в уме отметины, которые теперь оказались очень важными. Да, организованы они были довольно грамотно… Почти идеально. Но в том-то и дело, что — почти.

На следующий день, к вечеру, ворота крепости неожиданно распахнулись, и корнелиты напряглись, не понимая, что задумали осажденные. Вожаки корнелитов, Ангел и Петр Дуля, сразу же предположили, что это какой-то обманный маневр, и точно: с северной стороны их лазутчики заметили корзину, которую пытались спустить со стены. В корзине оказался мальчишка-подросток, который чуть не угодил в расставленную корнелитами ловушку, но ловок оказался, гаденыш, вывернулся и удрал обратно под защиту стен и лучников. Со стены его благополучно и забрали, под свист и улюлюканья корнелитов, которые, не стесняясь в выражениях, поносили защитников крепости, глумились, что разгадали их"замысел тупорылый", и что"хоть сто лет думайте, не придет ничего умного в башки ваши чугунные!". Крепость угрюмо отмалчивалась, но стоило хоть одному корнелиту опрометчиво подойти ближе, как в его сторону тут же летели стрелы. Ворота закрылись. Лодка, во время всех этих событий отчалившая от юго-восточной башни Кальтенштайна, скрылась в камышах прежде, чем кто-либо мог заметить ее и проследить за нею.

К вечеру следующего дня в лагере корнелитов возникло оживление: поймали мелкого купца с товаром. Купцу надавали по шее и прогнали, забрав телегу с мулами и товар: несколько кругов желтого козьего сыра и десять бочонков темного пива. Купец дал деру, радуясь, что жив остался, а корнелиты распечатали бочонки и вскрыли сыр, устроив себе маленькую сырную вечеринку. Дуля и Ангел, раздавая матерки и тумаки, попытались упорядочить этот праздник желудка и мочевого пузыря, но в основном тщетно… И зря: пиво оказалось каким-то уж очень забористым. Не успели сгуститься сумерки, а половина лагеря уже валялась мертвецки пьяная, а вторая половина пела песни и дралась. Почуяв неладное, Ангел и Дуля принялись спешно организовывать всех, кто оставался более-менее адекватным, но поздно: из крепости вырвались два больших отряда всадников в броне, под руководством Гарета и Мильестона, и вихрем промчались по позициям корнелитов, сея хаос и панику. Метались с диким ржанием кони, вспыхнули свечками осадные машины, палатки и фургоны. Бросившиеся за всадниками в погоню немногие трезвые корнелиты вынуждены были остановиться, обстрелянные со стен лучниками. Наглецы скрылись в замке не только с победой, но и с трофеями: несколькими лошадьми и с пленными. Всю ночь в лагере корнелитов бушевали огонь и вожди, наводившие порядок пинками и плетками, а со стен им улюлюкали, свистели и выкрикивали ответные оскорбления, высовывали меж бойниц голые зады и даже вывесили на стены полотнища с наспех намалеванными оскорбительными картинками, изображающими позор корнелитов. А утром совершили над пленными показательную казнь, расправившись с ними именно так, как перед этим обещали расправляться с осажденными сами корнелиты, не пропустив ни одной детали.

Разумеется, озверевшие корнелиты, едва оправившись и организовавшись, пошли на штурм, вновь не слушая своего самого адекватного вождя — Ангела. Штурм был к вечеру отбит, но пожрал столько людского ресурса с обеих сторон, что Гарет отчетливо осознал: следующий штурм будет последним. Но и вожди корнелитов поняли, что крепость они, может, и возьмут, но после этого им останется только самораспуститься на мелкие банды и бегать вокруг Зеркального, скрываясь от междуреченских дворян и Птиц.

Крещение произошло на рассвете, прямо в море. Гэбриэл, в простой белой рубашке, скрывающей его шрамы, вошел по пояс в воду, спокойную, теплую. Море в этот час словно бы ластилось к нему, вкрадчиво и приятно шурша галькой за спиной, чуть покачивалось, слегка покачивая и его. Небо было карамельно-розовым, почти безоблачным, и, что было удивительнее всего — обитатели Птичьей Скалы не кричали и почти не летали над бухтой. Народ, собравшийся в отдалении поглазеть на крещение князя-полукровки, тоже застыл в благоговейном молчании. Гэбриэлу вспомнилась акколада: было так же торжественно и волнительно, и хотелось какой-нибудь нелепой выходкой уравновесить пафосность момента. Но он держал себя в руках. Слава Богу, Афанасий в который раз оправдал свою славу: провел церемонию просто, без причуд и пафоса, но при этом так, что Гэбриэла все-таки пробрало до самых печенок, и на вопросы вроде:"Отрекаешься ли ты от Лукавого и всех дел его?" — он отвечал со всей серьезностью и искренностью. Самовнушение это было, или нет, но после того, как Гэбриэл, повинуясь легкому нажатию ладони Афанасия, погрузился в теплую воду и вынырнул, ему показалось, что воздух стал прозрачнее и слаще, краски утра — ярче, запахи острее, а звуки — отчетливее.

— Живи по совести, Гэбриэл, князь Валенский. — Сказал Афанасий. — И не забывай, что Бог есть любовь.

— Да. — Сказал Гэбриэл. — Не забуду.

И словно только того и ждали, обитатели Птичьей скалы всем скопом сорвались с ее уступов, с громкими криками и писком сделали петлю над их головами и рассыпались кто куда, о чем потом с упоением рассказывали очевидцы, и пересказывали кто во что горазд люди по всему Острову. Крещение обрастало деталями, вроде чудесного благоухания, дивных птиц, певших ангельскими голосами, и даже загробного дьявольского голоса из бездны, стенавшего, что"пришел его конец". Но как для Гэбриэла, так и все, что случилось, само по себе было чудом. Вернувшись в"Светлый Яр", он заметил праздничную одежду и радостные лица челяди, и ему это, чего там, стало приятно. Смыв в бане морскую соль и переодевшись в чистое, он вышел к столу.

— Что мои спутники? — Поинтересовался у нарядной и румяной Лады.

— Все ухожены, княже. — Ответила она певуче. — Хворый юноша лучшее себя чувствует, откушал с утра творожку, друзья его с ним завтракали. И школяров, охальников, — Лада чуть покраснела от возмущения, — не обидели. Вольно им руки-то распускать! В кухню забрался, негодный! Но я его скалкой-то приголубила, он и заулыбался. Ой, что это я! — Опомнилась она. — Мы вас поздравляем, — она поклонилась от души, в пояс, красиво поведя рукой, — и в честь такого дня откушайте на славу!

И Гэбриэл откушал. Слов нет, то, что он ел здесь вчера, было шикарно, но сегодня у него уже просто не осталось слов.

— Мне нужен местный повар. — Решительно заявил он. — Которого я того, с собой заберу. Пусть дома это-вот все мне тоже того, готовит!

Устин так и замер с большим подносом, на котором разлегся среди овощей и свежей зелени жареный каплун, с ужасом взглянув на жену. Гэбриэл поймал его взгляд:

— Да не боись, что я, зверь, семью разбивать? Мне бы того, кто и уехать мог бы, и готовил вкусно.

— А разве Саввишну? — Оживилась Лада, тоже струхнувшая было. — Она вдовая, детей нет, а готовит так даже и лучшее моего.

— Так уж и лучшее! — Возмутился Устин. — И это же не баба, а чистый аспид, гадюка семибатюшная, она хоть кого до греха доведет, право слово!

— Но готовит-то она так, что ангелы во рту поют. А пироги такие заводит, что чисто поэмы!

— Да и что говорить, стряпуха она от Бога. — Согласился Устин, ставя блюдо с каплуном перед Гэбриэлом. — Мужик ее жив когда был, земля ему пухом, бедолаге, сколько раз зарекался, выгнамши ее, обратно пускать, а за ради еды ее бесподобной принимал, сердешный, взад.

— Мне ее нрав без разницы. — Засмеялся Гэбриэл. — Лишь бы готовила.

К обеду снова приехал голова с князем Михаилом и валенским капитаном стражи, по местному воеводой. Теперь, после встречи с Афанасием и крещения, как и обещал Ратмир, местные изменились. Глаза потеплели, рты заулыбались, разговор пошел самый дружеский. Князь Михаил пообещал еще пять сотен копий, итого набиралось достаточное количество. Гэбриэл еще раньше слышал от брата, что русская конница считается лучшей на Острове, а может, и в Европе, во всяком случае, русских всадников боятся даже иоанниты и прочие крестоносцы."В Европе про это вспоминать в приличном обществе не принято, — говорил ему как-то Гарет, — но крестовый поход на Русь провалился в треском, причем в буквальном смысле. Бравые крестоносцы ушли под лед на каком-то русском озере". Теперь все эти нюансы, вроде бы основательно подзабытые — Гарет говорил ему об этом, когда они плыли на"Единороге"в Гранствилл в самый первый раз, — кстати всплывали в памяти. В руссах была какая-то непоколебимая уверенность, что ничего невозможного нет, все решаемо."Проблемы? — Читалось в их взглядах и повадке. — Разве ж это проблемы? Сейчас порешаем с мужиками и все утрясем". Глядя на них и их слушая, Гэбриэл почувствовал, как слегка отпускает невыносимое напряжение, державшее его в плену с той самой минуты, как его конь перемахнул фургон и помчался вдоль Каяны, оставив Гарета в осаде за стенами Кальтенштайна.

— Еще бы пять сотен конных. — Говорил князь Михаил. — И ладно бы, и никакие корнелиты, Верные и прочая шваль не страшны. Благодаря Афанасию, княже, весь Русский Север теперь твой, и не сомневайся даже. Свистнешь, придут, и людей дадут, и денег, и корабли снарядят. Вот только времени на это уйдет не мало, а его, как я понимаю, нет.

— А если, — осторожно предположил голова, — сей же час отправить в Новоград, к князю Федору? Он даст хоть пять сотен, хоть пятнадцать. Ежели только конных, то они к Коням в самый раз поспеют.

— А что? — Кивнул Ратмир. — Я сей же час Олекшу пошлю в Новоград, коли князь не возражает.

— Князь не возражает. — Откликнулся Гэбриэл.

— А ежели деньги нужны… — Начал голова, но Гэбриэл возразил:

— Деньги — это моя проблема. Я Хлоринг, или где?!

— Корабли я нашел, снаряжают. Завтра утром можем отплывать. — Кивнул Ратмир. — Коли деньги капитанам будут, так и мешкать не станут. Тем более, теперь, когда Афанасий дело это благословил.

Кину, который нашелся на южной стене, созерцающим море, кивнул, услышав, что нужны деньги:

— Я обещал и сдержу слово. Поехали.

Гэбриэл на полном серьезе ожидал, что эльф приведет его к какому-то древнему эльфийскому кладу, и все, похоже, к тому и шло: они долго ехали по тропе, уводившей их все выше и выше по склонам Туманной, по скалистым уступам, через звонкую березовую рощу, полную золотых солнечных бликов, трепетных теней и цветущего разнотравья, над головокружительными обрывами. Очень скоро Гэбриэл понял, что цель их — та самая Дунькина башня, которая оказалась даже выше и дальше, чем это казалось снизу. От ее подножия видна была вся Сайская бухта, далекие Сая и Фьесангервен, Лукоморье, Винетта и кораблики и шхуны далеко в море. Сама же руина вблизи утратила всю свою живописность и привлекательность. Буйные заросли крапивы и лопуха наглухо прикрывали все подступы, древняя каменная кладка казалась ненадежной и ветхой даже на вид. Во многих местах камень искрошился и осыпался мелкой крошкой, как рассыпается источенное червями дерево. Спешившись и накинув поводья на длинный сук, эльф несколькими взмахами сабли расчистил себе и Гэбриэлу, тоже спешившемуся, путь к дверному проему, пошел, хрустя подошвами эльфийских сапог, по источающим острый травяной запах остьям. Удивительно, но, в отличие от Башни Тополиной Рощи, здесь совсем не воняло мочой.

— Видно, местным сюда далековато по нужде бегать. — Заметил Гэбриэл, заходя вслед за Кину внутрь.

— А сам ты что тут чувствуешь? — Как-то странно спросил Кину. Гэбриэл пожал плечами, оглядываясь. И почти сразу понял, что Кину спросил не просто так. Здесь все было как-то не так, как должно быть. Понятно стало теперь, что имел в виду Андрей, говоря, что здесь"страшно". Перешагнув искрошенный временем каменный порог, Гэбриэл словно очутился в ином измерении, или в гулком подземелье, захлопнув за собой дверь. Зной, запахи свежесрезанной травы и июльского полдня, стрекот кузнечиков, птичий щебет и лошадиное фырканье исчезли, как отрезанные, так, что Гэбриэл даже недоверчиво оглянулся — но нет, за дверным проемом по-прежнему были лес и кони, щиплющие траву. А здесь не слышно было даже мухи, ощущение было такое, что они в огромном, пустом и холодном зале.

— Что за фигня? — Спросил он вполголоса, и под несуществующими сводами зашептало, зашелестело вкрадчивое эхо. В тот же миг с треском и хлопаньем крыльев, с оглушительным карканьем, сорвалась и пролетела мимо них невидимая воронья стая. Гэбриэла даже обдало ветром и запахом птичьих гнезд. От неожиданности он вскрикнул и крепко выматерился, а Кину повелительно воскликнул:

— без фокусов, Юхан!

— А чем плохи мои фокусы? — Услышал Гэбриэл скрипучий голос, чуть не подпрыгнул от неожиданности, разворачиваясь и хватаясь за рукоять Виндсвааля. И лишь опустив глаза к полу, увидел карлика с маленькими слезящимися глазками, в нелепой шапке с завязками, с огромным носом и тонкими кривыми ножками. Вместо одежды на карлике было какое-то еще более несуразное, чем шапка, тряпье. К бедру, точнее, к тому месту, где у нормально существа должно было бы находиться бедро, карлик прижимал большой кошель, в котором порой что-то нежно позвякивало. Ростом он едва доставал Гэбриэлу до бедра.

— Хи-хи! — Он ткнул в бок Гэбриэла длинным узловатым пальцем. — А я знаю тебя, эфеб, хи-хи-хи!

— Какого хрена?! — Как всегда, от испуга Гэбриэл разозлился.

— Одна моя знакомая греховодница очень уж хотела заполучить тебя себе, но цена оказалась непомерной, хи-хи-хи! Коли уж идти против того, кто так силен, так не задарма же!

— Что ты несешь?! — Отстранился от него Гэбриэл. От карлика несло плесенью и гнилью, а эфебом в глаза Гэбриэла называла только дама Бель. Все это разозлило графа Валенского еще сильнее.

— Я бы объяснил, но не задаром, нет-нет, не задаром! — Задрал нос карлик. — Одно маленькое…

— Я сказал: — голос Кину стал ледяным, — оставь свои фокусы!

Гэбриэл впервые видел Кину таким разгневанным, и словно впервые до него дошло, что его родственник, спутник и наставник — не абы кто, а настоящий король, древний, как само время, величественный и властный. Карлик сбавил тон, слегка даже струхнув — это чувствовалось, не смотря на всю его браваду, — и стал даже чуть меньше размером, заметно съежившись.

— И что же угодно королю, — спросил он смиренно, но не без затаенного злорадства, — если не моих фокусов?

— Со мной Хлоринг, — сказал Кину по-прежнему холодно, — который имеет право на клад Старого Короля.

— Ах! — Красные слезящиеся глазки карлика вспыхнули злобными огонечками. — Вон, вы куда метите?! О цене напоминать излишне, король, нет? Плата Ключнику священна!

— А ты не мечтал бы наложить свою когтистую лапку на часть его сокровищ, нет? — С издевкой спросил Кину. — Вот тебе и плата.

Алчный огонек в маленьких глазках вспыхнул ярче.

— Пепельные алмазы. — Сказал он, не в силах скрыть охватившее его вожделение, больше похожее на похоть, настолько, что Гэбриэла передернуло. — Пять пепельных алмазов, пять! Маленьких, хорошеньких алмазиков! — Он облизнулся длинным, узким, ядовито-красным языком, и Гэбриэлу почудились волчьи клыки за его бескровными узкими губами. — И я, так и быть, открою тебе дверь в оплот Старого Короля!

— Один пепельный алмаз. — Возразил Кину. — И считай, что это неслыханная щедрость с нашей стороны.

— Ах, вот как?! — Зашипел карлик, и Гэбриэл увидел, что ему не показалось: во рту карлика и впрямь волчьи клыки, меж которых, в пене слюны, вращается кончик омерзительного языка. — Щедрость! Вот как, вот, значит, как?!

— Ты знаешь меня, Юхан. — Отрезал Кину. — А я знаю тебя. Не забыл? Я ЗНАЮ тебя.

— Конечно, знаешь. — Карлик весь сжался, в голосе появились одновременно и смиренные, и исполненные ненависти нотки. — Ты король трех миров, владыка Белой Башни, твоя власть велика. Один ничтожный пепельный алмазик, ОДИН, ах, это так щедро! А юный принц понимает, на что идет?.. Ах, что это я! Все в твоей власти, ты все знаешь, все предвидишь, что это я, конечно, да…

— А ничего, что я рядом стою? — Не сдержался Гэбриэл. — Я вам как, не мешаю?

— Я говорил тебе, что клад Драге Урда принадлежит его победителю, Карлу Хлорингу, или его потомкам. Это неслыханные сокровища. — Сказал Кину сухо.

— Да, я помню. — Хмыкнул Гэбриэл. — И что дело за малым: найти и взять.

— Юхан — Ключник. Он открывает двери между мирами. За оговоренную плату он откроет для тебя дверь в пещеру Драге прямо отсюда. Даже малой части золота, что там лежит, хватит, чтобы купить все корабли и всех наемников Острова пожизненно. Камни из драконьей пещеры стоят еще дороже золота. Легендарные же пепельные алмазы вообще бесценны.

— А как я их найду?

— Ты законный владелец клада… Подумай о них, позови мысленно, и они сами покажутся тебе. Драконьи камни — особые, в них особая сила. Рубин в кольце Алисы — тоже из драконьего клада.

— А насчет того, понимаю ли я, все такое… Это чего?

— Ты справишься. Я тебя знаю.

— Да-да-да… — Протянул Юхан, облизываясь. — Хорошо, когда кто-то все знает, да-а, хорошо!

— Хватит паясничать, Юхан, открывай дверь! — Приказал Кину.

— Повезло засранцам. — Узнав последние новости, заметил герцог Далвеганский, имея в виду Хлорингов. — Черт им ворожит, что ли?

— Повезло? — Нахмурилась Анастасия. — Прости, дядя, но что такого? Они в осаде, их могут убить!

— Они по всему Междуречью болтались, как два щенка лопоухих по загону с волками. — Хмыкнул герцог. — И отделались тем, что в крепости заперлись. Конечно, повезло. — О том, что один из братьев ускользнул, в остальном Междуречье не знали, корнелиты не докладывали об этом никому, осажденные — тем более. Не знал пока и герцог Далвеганский.

— А может, про Стража все правда? — Нервно поежилась Анастасия. Она, как повелось после ее драматического возвращения в Клойстергем, ужинала с герцогом. — И им ворожит он?

— Чушь. Сверхъестественное не существует, Анастейша. Призраки, духи, баньши и прочие тролли — это больная людская фантазия. Люди, ребенок, вот худшие монстры на свете! Они гораздо кровожаднее вампиров, поганее гоблинов и злее драконов.

— А эльфы?

— А что в них сверхъестественного? Что, они молочком писают или бабочками пукают? Или, напротив, огнем дышат и дым из жопы пускают? Нет, ребенок. Они всего-навсего дольше живут и иначе выглядят, но они такие же, как мы, в том смысле, что у них красная кровь и их можно убить обычным оружием, не каким-то волшебным.

По бледному, осунувшемуся лицу девушки скользнула тень усмешки. Утрата страшно подействовала на нее, по сути, смерть Вэла разметала ее жизнь в клочья. И теперь из этих клочьев на оставшуюся целой жесткую основу нарастала новая Анастасия. Ее порыв, побудивший ее все бросить и попытаться отомстить отцу, не только спас ее в минуты страшного отчаяния, но и придал ей веру в себя, даже некоторую самоуверенность. Дядя совершал остальное. Человек жесткий, умный и свободный от предрассудков, он рад был увидеть в племяннице наследственные ум, дерзость и способность действовать и смело, и рассудительно. Какой парень на ее месте сумел бы сбежать из монастыря и добраться через половину Острова в другое герцогство, не зная ни дороги, ни людей, ни мира за стенами монастыря?! А что не парень… так и что? Для герцогини и королевы это не недостаток. И Титус Сулстад, не обращая внимания на гневные попреки брата и его требования наказать"Неблагодарную"гадину, предоставил племяннице полную свободу, обедал и ужинал в ее обществе, с удовольствием убеждаясь, что Анастасия умна, беспринципна, точно так же, как и он, презирает предрассудки и готова с легкостью нарушить любое табу и поступиться любой добродетелью. Герцог Далвеганский считал эти качества признаками истинного величия, тем, что и делает человека достойным власти, ставит его на недосягаемую высоту. Он с удовольствием начал пестовать в племяннице ее нарождающуюся самоуверенность и поддерживать ее цинизм. О его малолетних любовницах она недавно узнала, но отнеслась к этому спокойно. Дядя успел так очаровать ее, что девушка уже готова была оправдать любой его грех. К тому же, это, все-таки, было не то, что грех ее отца, о котором она пока даже просто подумать не могла без содрогания.

О чем она не знала — никто не знал, — так это о том, что герцог скопец. Анастасия знала, что отвратительный человечишка, к которому она с первых секунд почувствовала глубочайшее презрение, готовит какое-то лекарство для дяди, но полагала, как и все, что это от его болезни, настигшей его совсем недавно. Его мучили одышка и изжога, часто настигали изнурительные сердцебиения; он то по нескольку дней не мог облегчиться, то начинал мучиться жесточайшим поносом. Порой его бросало в жар, охватывала слабость, тошнота и рвотные позывы, он постоянно и очень сильно потел, и запах пота стал как-то по-особому неприятным. Доктор осторожно посоветовал ему отказаться от некоторых продуктов и вообще есть поменьше, но получил только проклятия, угрозы и требование лекарств. Снадобья Доктора помогали, но ненадолго, и с каждым новым разом становилось все хуже.

Сам Сулстад считал — и был не так уж и не прав, — что всему виной то, что с ним сотворили по приказу Хлоринга. А прав он был в том, что огромный стресс, пережитый им, явился спусковым крючком для давно зревшей болезни, заставив ее развиваться со стремительной силой. И нравственные муки не ослабевали ни на миг. Поэтому он думал столько о мести… И поэтому так тянулся к Анастасии — болезнь сделала его сентиментальным, заставила тянуться к единственному родному существу, которое не осуждало и даже любило его. Анастасия искренне переживала о его здоровье, и ему это было, что ни говори, приятно.

— Все равно Хлорингам не вывернуться. — Ковыряясь в мясном рагу, вдруг заметила она. — Все против них. Ну, и что, дядя? Это ведь хорошо для Бергстремов, не для нас.

— Я бы не был так уверен насчет Хлорингов. — Герцог пососал хрящик, бросил его псу, такому же толстому старому мастиффу, который сначала долго обнюхивал подачку, и лишь затем осторожно съел. — Могут и вывернуться, и для нас, ты права, так будет лучше. Но и в другом случае мы не прогадаем. Нет, Анастейша, не прогадаем.

— Не понимаю?

— Рон женится на девчонке Еннер и станет хозяином Северной Звезды и эрлом Северного Междуречья, от Фьёсангервена до Анвила. Если Бергстремы воспользуются тем, что, как им кажется, само плывет им в руки — убьют мальчишек, и сошлются на корнелитов, — Рон Сулстад, и мы вместе с ним получим формальное право призвать их к ответу за это убийство.

— И встать на сторону Хлорингов?

— Формально — да, ребенок. Встать на сторону Хлорингов. — Герцог с самодовольным видом обгладывал очередной хрящик.

— Но, дядя… Я не понимаю…

— После смерти сыновей Гарольд Элодисский — человек конченный. Что у него останется? Бездетная сестра-королева и племянница? Да прижитая невесть от кого бастардка-внучка? И удар, который, не случись он сам по себе, можно и ускорить, у меня есть отличный медикус для этого.

— Понимаю… — Анастасия забыла о еде, охваченная восторгом от понимания. — Бергстремы избавят нас от Хлорингов, Рон — от Бергстремов… И вы женитесь на Габриэлле, и никто на свете не упрекнет вас в кознях против Хлорингов.

— Бергстремы, — герцог бросил очередной хрящик псу и шумно перевел дух, — сами вырыли себе могилу. Да еще и легли через нее, став для меня мостиком к цели. Да, у меня еще недавно планы были иные… но запомни, ребенок: ты должна и можешь строить далеко идущие планы, и это могут быть чертовски хорошие планы, но не цепляйся за них слепо и тупо. Всегда держи глаза и уши открытыми, и не пренебрегай ничем. Изучай людей, изучай ситуацию, и будь всегда готова извернуться в прыжке, как кошка. Ситуация меняется каждый день, и каждый миг вносит коррективы в твои планы, может даже в корне поменять их. Держи в голове главную цель и следи за ситуацией. Информация — вот твой бог! Быть в курсе всего и вовремя — вот главное, а не планы и интриги. Уничтожить врага — это приятно. Но куда приятнее воспользоваться врагами. И следить, хихикая, как они сами ведут себя к гибели, а тебя — к цели.

— А если Хлоринги выживут и уничтожат Бергстремов?

— Вряд ли. Но если уничтожат, это тоже прямая выгода для нас. Они избавят нас от Бергстремов, и начнут конфликт с Роном.

— Почему?

— Они не простят ему Еннеров, и не поверят в то, что их девка идет за него добровольно. Мы будем вынуждены вступиться за Рона, ведь он Сулстад.

— И тогда война?

— Да, ребенок, война. Честная, открытая, выгодная нам. У Хлорингов не будет в этой войне могущественных союзников — с Эльдебринками они и так в контрах, а если спросят напрямую Бешеного Зубра, откуда среди корнелитов анвалонские наемники — а они спросят, — этот вопрос приведет его в ярость, я хорошо его знаю!

— А у нас будут союзники?

— Будут. — Подмигнул ей герцог. — Скоро я встречаюсь с новым командором Иоаннитов. Я кое-что знаю, и это знание поможет мне договориться с Римом.

— Значит, война все-таки будет?

— да, Анастейша. Ничто и никто ее не остановит — ни Бог, ни королева и ни герой. Ее остановлю я — когда случится все то, что должно случиться. И стану королем этого Острова.

— Ты будешь хорошим королем, дядя. — Убежденно произнесла девушка, глядя на него влюбленными глазами. — Лучшим в мире!

— А эти Хлоринги-то, — сыто рыгнув, громко заметил один из посетителей сандвикенского трактира"Очаг и свеча", — братцы-чельфяки-то эти, как есть, сквернавцы, содомиты и богохульники великие! Людишки болтают, что они в Великую Ночь такое промеж собой и с эльфами вместе вытворяли, что кто видел — поседел совсем, а то и ума лишился. Теперь вот на Север убрались, а туточки нечисть вся осталася! Слышали поди, что творится-то на энтом свете, что в Пустошах-то делается? На руках волосы, и то дыбом! А с чего все началось? А с того, что братовья-чельфяки возвернулись домой. До того все здесь спокойно было!

Трактир был солидный, кого попало сюда не пускали, и хозяин с недовольством поглядывал на говорунов. Выглядели они прилично, платили щедро, но болтали такое про принцев крови, а это ведь…

— Измена это, вот что. — Прошептал его брат, вместе с которым они вот уже много лет содержали трактир. — Государственная измена. Воля твоя, ты старшой, но доложить следует. Не то иные доложат, и пойдем, как соучастники.

— Выставим, но вмешиваться и связываться не будем. — Так же тихо возразил брат. — Сам говоришь: дело государственное, за ними и нас потянут, а там докажи, что ни при чем!

— Уродцы и умертвия всякие — дела ведьмы Барр. — Недовольно произнес один из посетителей. — А сэр Гэбриэл, о котором вы скверные и изменнические речи здесь ведете, чудов этих резал, да и герцог Элодисский, едва вернувшись из-за моря, Дикую Охоту изловил и на колья посадил. Спокойно было, говорите? А Дикая Охота, по-вашему, что такое было?!

— А стоило им уехать, как ведьма и затеяла дела свои чародейские. — Поддакнул другой посетитель. — Но ничего, вернутся Хлоринги!

— Ожидайте, ожидайте. — Скривился пришлый оратор. — Если только вернутся они…

— Шли бы вы отсюда, по-хорошему. — Негромко произнес брат трактирщика, склонившись к их столу. — Чтобы не пришлось стражу звать.

— Заячьи душонки вы, вот кто! — Воскликнул говорливый гость, хлопнув кружкой по столу. — Знаете, что мы правду говорим, только королевы да стражи боитесь! В Междуречье народ-то посмелее вашего будет, поднялся да и проучил всяких-разных, а вам только и сидеть в болоте своем, да по-жабьи квакать… — Он вдруг странно крякнул, скосив глаза к переносице, где словно сам собою появился темный предмет, похожий то ли на гвоздь, толи на небольшой арбалетный болт. Не успел он упасть, а посетители — понять, что произошло и отреагировать, как в переносицу второго говоруна вонзился с еле слышным звуком второй такой же предмет. И никто даже не понял, откуда прилетел этот предмет, кто его кинул, или им выстрелил? Все оглядывались в страхе и смятении, с подозрением глядя друг на друга, и не доверяя никому. Правда, вот только на священника с приятным и невыразительным лицом, который тоже стоял и оглядывался со всеми, никто с подозрением глянуть и не подумал.

Гэбриэлу было ужасно любопытно, как будет открывать некую дверь Юхан. Ему представилась дверь в кирпичной стене, возникшая по волшебству, но все оказалось еще волшебнее: воздух прямо перед ним засеребрился, замерцал, и превратился словно бы в овальное зеркало, но отражались в нем не внутренности Дунькиной Башни, а какое-то длинное, узкое, невероятно высокое помещение, которое пронзали падающие слева и сверху косые лучи света. И в свете этом стены помещения мерцали и искрились. Карлик сделал приглашающий жест, и Гэбриэл протянул руку, ожидая встретить сопротивление холодного стекла, но рука не встретила никакой преграды. Преодолевая сопротивление всех своих чувств и инстинктов, Гэбриэл набрал в грудь побольше воздуха и шагнул в драконье логово.

Кину как-то говорил, что драконье золото образуется от трения чешуи дракона о породу, из которой сложена его пещера, а камни — от драконьего жара, когда дракон, расширяя свое жилище по мере своего роста, выжигает его своим пламенем. Не случайно среди драконьих камней так много сапфиров, чей цвет напрямую зависит от нагрева — чем горячее, тем голубее. В пещере, которая не одну тысячу лет служила жилищем старому, огромному дракону, стены были гладкими, оплывшими, как стекло, и мерцали позолотой с вкраплениями разноцветных искр. Золото и камни лежали у стен, как в иных помещениях лежат пыль и мусор. Местами Гэбриэл угадывал извилистый след драконьего хвоста — с тех пор, как Карл Хлоринг, предок близнецов, убил Драге Урда, ни одна душа не потревожила покой этого места, и здесь еще чувствовались дух и мощь его обитателя. Очарованный мерцающей красотой, Гэбриэл, забыв обо всем на свете, медленно шел вперед, хотя мог набрать золото и камни прямо здесь, пока не очутился подле драконьего ложа. Урд почивал на грудах золота и камней, среди золотых колонн, и Гэбриэл, медленно поворачиваясь вокруг себя, с благоговением рассматривал все, что попадалось в поле его зрения. Порой он замечал следы когтей и другие свидетельства драконьего присутствия, и величие, мощь древнего зверя, тишина все еще ожидавшей его пещеры начали давить на Гэбриэла, гнать его прочь — и хрен с ним, с золотом! Ему захотелось бегом броситься назад, не останавливаясь, выскочить из башни вон и умчаться в Валену. Желание было таким сильным, что Гэбриэл, борясь с ним, прикрыл глаза и представил себе брата."Испугался? Ты?! — Не поверил Гарет. — Ты ж у меня дурилка бешеная, таких ничем не проберешь! Ну же, я же с тобой!". И Гэбриэл, чувствуя, что брат в самом деле с ним, перевел дух, подумал о пепельных алмазах и открыл глаза.

И камни отозвались! Окружающее сияние как бы померкло, зато пять темных звездочек загорелись ярче, притягивая взгляд. Это было так необычно и здорово, что Гэбриэл подумал о своем Солнышке и о камнях для свадебного убора. И тут же стал обладателем трех больших и пяти маленьких розовых алмазов. Увлекшись, он принялся искать камни для брата, для Вэнни, для Марии, для Мириэль… Мириэль достался большой прозрачный камень, названия которому Гэбриэл не знал, но, видимо, о королеве эльфов он подумал зря — 0 пещера отозвалась вдруг странным, чуть слышным гулом и вибрацией. Струхнув, Гэбриэл поспешно нагреб в седельные сумки зернистого золотого песка. Алчность была ему чужда, и он не стремился набрать как можно больше, напротив, взвесив сумки и решив, что они слишком тяжелые, Гэбриэл немного отсыпал обратно. И едва он сделал это, как по пещере словно бы вздох пронесся… Подспудно ожидающий этого, Гэбриэл почувствовал, как его внутренности ошпарило одновременно и льдом, и огнем. Изо всех сил борясь со своим страхом и стараясь не бежать, он сделал пару шагов в сторону выхода, споткнулся, упал на одно колено. Пещера качнулась, Гэбриэл вдруг ощутил себя раздающимся вширь и ввысь, полным неслыханных силы и ярости. А снаружи раздался слитный рев такой мощи, что пещера задрожала сильнее, посыпались камешки… Тут уж Гэбриэл плюнул на гордость и как заяц драпанул к зеркальной"двери". Буквально выпав в Дунькину Башню, к ногам Кину и Юхана, он упал на четвереньки, и его вырвало. Все продолжало качаться, сам он — пухнуть изнутри, в ушах стоял рев драконов, сквозь который бился крик Гарета:"Младший, что с тобой?! Ты где, Гэйб, ты где?!!".

— Смотри на меня! — Кину с силой сжал его голову в ладонях. — Смотри мне в глаза, слушай меня, одного меня! В глаза мне смотри!!!

Гэбриэл, зрачки которого плясали в расширившихся глазах, становясь то вертикальными, то снова круглыми, наконец поймал взгляд Кину, сосредотачиваясь на его голосе. И постепенно бешеная пляска его зрачков утихла, гул и рев отдалились и смолкли, качка утихла.

— Вот так… — Кину отпустил его лицо, погладил по голове. — Все хорошо. Все хорошо. Держись за меня. Поднимайся.

Гэбриэл хотел спрашивать, но лишь открывал и закрывал рот, не в силах издать ни звука и в ужасе чувствуя, что забыл, как нужно говорить, не помнит ни одного слова. Цепляясь за эльфа, кое-как поднялся на дрожащие ноги, и Кину обнял его, прижимая к себе. Гэбриэла все еще мутило, внутри все тряслось, ноги подкашивались."Что это было со мной, интересно?" — Мелькнуло в голове, и он чуть не заплакал от радости: оказывается, он помнит слова и говорить не разучился! И поймал цепкий взгляд карлика, одновременно и злорадный, и разочарованный.

— Скажи ему, король. — Проскрипел Юхан. — Скажи, не томи его!

— бери свою плату и проваливай! — Яростно огрызнулся эльф. Гэбриэл, отстранившись, достал из кармана темный алмаз.

— Что там было? — Спросил хрипло. — Я чуть не обоссался впервые в жизни от страха…

— Драконы приветствовали тебя, хи-хи-хи! — Карлик облизнулся, весь дрожа, не сводя глаз с алмаза. — Дай мне его скорее, дай! Мой хороший, хороший, МОЙ!!!

Но Гэбриэл сжал кулак, и карлик завизжал:

— Отдай! Это мое, это моя плата! Нельзя лишать Ключника платы, смерть преступнику, смерть! Скажи ему, король!!!

— Это верно. — Неохотно произнес Кину. — Лишать оговоренной платы Ключника нельзя, это закон, и он древнее самого Острова.

— Я не собираюсь его лишать платы. — Гэбриэл быстро приходил в себя и возвращал уверенность. — Но пусть скажет! Я должен понять, что произошло.

— Один маленький розовый алмазик в придачу к пепельному, — облизнулся карлик, — и я все расскажу сиятельному принцу…

— Я сам расскажу все своему племяннику. — Возразил Кину. Гэбриэл бросил Юхану алмаз, и тот вцепился в него, воркуя, облизывая, поднося его к глазам и чуть не плача от вожделения и удовлетворения. А Кину заговорил сухо, словно торопясь отбыть неприятную повинность:

— Я уже говорил, что в драконьих сокровищах заключена страшная сила. Если ты не подчинишь их своей воле, они подчинят тебя себе. И ты уже никогда не выйдешь из этой пещеры. Превратишься в низшего серого дракона, который будет сторожить эти камни и золото, пока не умрет.

— О-о-о, какое лицемерие! — Пропел Юхан. — Ни слова лжи, но какая неправда!..

— И ты меня не предупредил? — Напрягся Гэбриэл.

— Я знал, что никакой опасности для тебя нет. Ты не алчен и не труслив.

— О-о-о-о! — Закатил глазки карлик и пустился в какой-то странный, дерганый, паралитический пляс.

— Хватит! — Взорвался Гэбриэл. — Я хочу знать, что происходит! — Он снова сунул руку в карман. — Розовые алмазы не для тебя. — Он вынул руку, встряхнул ладонью, рассматривая вынутые камни. — Но вот этот карбункул, пожалуй, я мог бы тебе отдать. — Он показал карлику крупный кроваво-красный камень, который взял для себя. — За ВСЮ правду обо мне и этой пещере.

— Не стоит! — Быстро сказал Кину.

— Может, и нет. — Согласился Гэбриэл. — Даже скорее всего — нет. Но плата уже назначена. Как насчет Ключника? Должен ли он отработать плату полностью?

— У Бъерга Черного, сына Тора, было три сына. — Облизнувшись на камень, произнес карлик. — Двух сгубило проклятие Стража, остался один. Прекрасная Дрейдре спасла Хлорингов, родив Карлу сына… одного сына.

— Я знаю. — Хмыкнул Гэбриэл. — "История Нордланда и Хлорингов", первая книга, вторая глава.

— Прекрасная Дрейдре, — карлик аж причмокнул на слове"прекрасная", и Гэбриэла передернуло вновь, — была оборотнем, Белой Волчицей. Превращалась в белую большую собачку и бегала по лесу, кроликов кушала, олешков, человечков всяких… да-а-а-а. Все Хлоринги до единого, живущие ныне — только ее потомки, и во всех есть такие маленькие, такие невидименькие, такие крошечные частички оборотня, во всех до единого, да-а-а! Но чтобы Хлоринг стал оборотнем, нужно, чтобы эти маленькие частички со стороны отца спарились с такими же крохотными частичками оборотня со стороны матери, и тогда, хи-хи, родится огромный могучий зверь, хи-хи-хи-и-и! — Карлик зашелся в кашле, а Кину рявкнул вне себя:

— Лара не была оборотнем!

— Но король драконов, чью кровь вы выпили — был. — Карлик бросил придуриваться и произнес это четко, низким, значительным голосом. — Это был КОРОЛЬ драконов. Его кровь — не водица, Владыка Белой Башни. О, нет! Его кровь объединилась в крови юного принца с кровью Белой Волчицы, и кто в итоге получится, волк, или дракон, не знаю… Кого ты видел в его глазах, когда драконы ревели, приветствуя своего сородича и брата?

— Довольно! — Сдавленным голосом оборвал его Кину. — Держи! — Забрав из безвольных пальцев ошарашенного Гэбриэла камень, он швырнул его Юхану, подхватил сумки и, ухватив племянника за плечо, повлек его к выходу.

Выйдя наружу, и ощутив вновь все запахи и солнечное тепло, и услышав все положенные в лесу звуки, Гэбриэл присел на камень. Его потряхивало, каждая жилочка в теле тряслась, причем каждая — сама по себе. Пекло июльское солнце, но Гэбриэлу было холодно.

— И кто я? — Спросил он у эльфа. Тот, отойдя к краю обрыва, над которым стояли руины башни, заложил руки за спину и смотрел на море. При звуке голоса Гэбриэла чуть дрогнул, опустил голову ниже, но не ответил и не оглянулся. Гэбриэл встал, игнорируя дурноту — он и не такое научился игнорировать в свое время, — подошел к эльфу.

— Значит, во мне сидит все-таки дракон. — Произнес не без вызова. — Ненавистная тебе тварь.

— В этом нет твоей вины. — После мучительной паузы возразил Кину, но опять не обернулся.

— Спасибо и на этом. — Гэбриэл начинал злиться. — Нет, я серьезно. Спасибо и на этом. Интересно, а почему вы об этом не подумали, когда глотали кровь этого самого…

— Мы глотали кровь этого самого, — развернулся Кину, глаза его сверкали почище, чем у Гэбриэла, красивое лицо, не изменившись ни одной черточкой, стало жутким, — стоя на сожженной земле Альвалара, политой кровью эльфов, людей и драконов! Если бы не это, драконы, опомнившись, ринулись бы мстить за своего короля, и тогда не осталось бы ничего и никого живого! И да, ты сейчас меня этим бы не попрекнул! Да, я ненавижу драконов, они наши враги, естественные, вечные, лютые враги! А меру их ненависти ты сам знаешь, тебе рассказал твой ассасин, что они заказали твою гибель!

— Сейчас речь не о них. — Тихо сказал Гэбриэл. — А обо мне. Я не хотел этого и для меня это так же, словно обухом по голове. Меня до сих пор всего трясет. Что мне делать? Мне, и брату, ведь он такой же, как я?

— Я не знаю. — Кину отвернулся. — Я не только твой наставник, я твой дядя. Я люблю тебя, Сетанта Ол Таэр. Мне тоже трудно осознать и принять то, что мой любимый племянник — потенциальный дракон. Я видел дракона в твоих глазах, самого ужасного из них, черного. Мне надо это пережить.

— Я тоже… — Гэбриэл запнулся. — Мне тоже… — Слова не шли из него, застревая в горле. — Мне не все равно, что ты чувствуешь. Если бы я мог убить этого дракона в себе, я сделал бы это для тебя.

— Не нужно. — Смягчился Кину. Подошел, положил руку на плечо. — Не казни себя, тебе не в чем каяться и не за что извиняться. Ты таков, какой есть, и дракон в тебе — это часть тебя самого. Кто знает, может быть, именно благодаря ему ты такой? Твоя нереальная сила, твое мужество, твоя выносливость превосходят все, что свойственно людям, эльфам и даже полукровкам, а вот драконам свойственно вполне, даже в облике двуногого. Каюсь, я порой думал об этом и боялся этого. Я хотел проверить… Убедиться. Деньги можно было достать и иначе… Но я устал бояться и сомневаться, поглядывать на тебя с неуверенностью и подозрениями.

— Так это проверка была… — Хмыкнул Гэбриэл, не в силах избавиться от неприятного чувства. — Но ты же продумал, что делать будешь, если убедишься?

— Я надеялся, что не прав. До последнего надеялся. А что бы чувствовал ты? Что чувствовал бы ты, окажись, к примеру, кто-то, кого ты любишь, кто тебе безгранично дорог, связан родственными или иными узами с твоими врагами, с Красной Скалой?

Гэбриэл промолчал, подумав, что даже представлять этого не хочет. Довольно с него и дамы Бель.

— Предвзятость и ненависть к расе в целом — это качество людей, не Старшей Крови. Я давно перестал напоминать себе об этом, и к чему я пришел?.. Как Тис, я ослепил себя собственной ненавистью. Прости мне мое смятение. Мы разберемся с твоим драконом и с тем, как тебе с ним жить. Вместе.

— Фу-у, — выдохнул Гарет, плеснув себе в лицо водой. Он тоже понемногу успокаивался. — Куда ж он влез-то, а, дурилка бешеная?!

— Ваш брат, милорд? — Матиас стоял рядом, с водой и полотенцем наготове. — Как он?

— Он только что, — Гарет вытерся полотенцем, все еще тяжело дыша, — так испугался, что я тоже чуть не обделался. Чтобы его так испугать, это я не знаю, что должно на него навалиться, но у меня осталось ощущение, дурацкое, конечно, но… что я слышал рев драконов.

— Опять?! — Поразился Матиас.

— Да, снова. — Гарет перевел дух, прислушиваясь к своим ощущениям. Брат успокаивался, ускользал, их связь таяла, как всегда, когда кризис миновал. — Мне даже казалось, что он меня звал, и, merde, этот драконий рев у меня так и стоит в ушах.

— Не приведи, Господь. — Поежился Матиас. — Только где он мог с драконами столкнуться, не в Лиссе же?

— Хрен его знает, куда эта дурилка бешеная отправилась! — Гарет успокоился и разозлился. — Где его демоны носят, чего ищет?! Он ведь на все способен, — произнес ожесточенно, — вообще на все! Хрен угадаешь… А ты сиди тут, как крыса на сырной голове, ногти грызи и гадай, что он отчебучил, и что тебе рикошетом прилетит… и обо что!.. Ну, вернется, встретимся, я ему… рожу набью, вот не сойти мне с этого места!

— Сами же, милорд, в синяках и будете… — Хмыкнул Матиас, и получил тычок под ребра:

— Поговори мне еще!

В Гармбурге ранним утром причалил корабль из Англии, с которого высадились в порт худощавый смуглый валлиец с голубыми глазами и его люди — четыре сотни одетых в легкие кольчужные и кожаные доспехи молодцов с большими английскими луками и короткими мечами. Валлиец принялся расспрашивать местных, не говорит ли кто по-английски, нашел толмача и заявил ему:

— Я Джек Грайс, прислан моим принцем, Джоном Ланкастером, в помощь его другу, Гарету Элодисскому, или как там называется ваше герцогство? Где мне его найти? Мне сказали, что их светлость в этом городе с ужасным названием.

— Их высочества направились в Замок Зеленого Леса, охотиться на зубра. — Ответил переводчик, мастер одного из кожевенных цехов. — Вон замок, это Воронье Гнездо, оплот брата его светлости, эрла Валенского, там вам будут рады.

К счастью и для Грайса, и для обитателей Гнезда Ворона, управляющий Уэст хорошо говорил по-английски, он был из старой английской семьи, в которой не забывали свои корни и свой язык. Он познакомил Грайса с Гейне, который места себе не находил от беспокойства, проклиная себя за то, что отпустил патрона с малым числом, в то время, как отовсюду доходят слухи один другого противоречивее обо всяких мятежниках и врагах Хлорингов. На намек по поводу малого числа посланных бойцов Грайс фыркнул:

— Мои йомены — лучшие в подлунном мире, таких молодцов вы больше нигде не найдете! Каждый попадает со ста шагов в центовую монету против ветра, а каждый следующий попадает в стрелу предыдущего! Это вам не кто-нибудь, это английские лучники!

— Сегодня-завтра мы ждем его высокопреосвященство и королевского маршала мессира Кюрмана, они должны подойти с основными силами Хлорингов и гвардейцами ее величества. Заодно должны вот-вот прибыть гонцы из Зеленого Леса с приказами от его светлости. Хотя я рискнул бы, и, не дожидаясь, направился бы в Зеленый Лес уже сейчас. Не спокойно у меня на душе. — Признался Гейне.

— Что ж, мои молодцы с вами. — Согласился Грайс. Подобно многим островитянам, он считал, что разборки местных — это мелкие, провинциальные дела, с которыми они, бравые английские молодцы, разберутся одной левой. Не представляя величину Острова на самом деле, он полагал, проплыв на морском корабле от Элиота до Гармбурга, что уже видел весь Остров и нашел его небольшим, симпатичным, провинциальным и довольно веселым. Как и большинство европейцев, впервые попадающих сюда, он считал разговоры об эльфах занятными байками, и весело смеялся, когда ему рассказывали, как эрл Валенский убил дракона. Во что только не верят эти провинциалы!

— Смейся, сударь, смейся. Вот увидишь первого остроухого, собственный язык проглотишь. — Пообещал ему Уэст. На следующее же утро четыре сотни англичан и две с половиной сотни наемников под командой Гейне выступили в сторону Зеленого леса. Немецкие наемники и нордландские копьеносцы ехали верхом, англичане дружно шагали в арьергарде и пели слитными мужественными голосами печальную песню, в которой старый отец рыдал над телом мертвого сына, павшего геройской смертью на поле брани. Местные останавливались, встречая их на дороге, отходили и отъезжали на обочины, и провожали глазами незнакомые броню и знамя. Крестьяне оставляли свои бороны, косы, грабли и тяпки, выпрямляли усталые спины и смотрели из-под руки на сверкающие металлическими частями доспехи, каски и шлемы, на лоснящихся лошадей. Сюда уже дошли обрывочные и не всегда правдивые слухи о корнелитах и их зверствах, и бойцов, направляющихся в места, где те самые корнелиты лютовали, провожали со смешанными чувствами. Маловато как-то бойцов-то будет… А с другой стороны, корнелитов-то поди тоже немного, откуда им много взяться-то?.. Самая страда, и урожай нынче такой богатый, что воевать-то?!

— Успокойся. — Барр ласково коснулась рукой руки Драйвера, но тот нервно отдернул ее:

— Успокойся?! Успокойся?!! Ты понимаешь, что творится?! Наших гостей убивают, уже одиннадцать убийств, Сандра, ОДИННАДЦАТЬ!!! Это все люди, которые несли нам деньги, взгляни, — он протянул ей руки, — манжеты истрепались, два перстня уже пришлось продать! Я оборванцем стану скоро, уже становлюсь!.. Свежего мяса нет, девок вообще не осталось, я такие унижения терплю от гостей каждый день, такие унижения, что хоть в омут головой, только бы избавиться от этого… — Он импульсивно закрыл лицо руками. Барр смотрела на него с жалостью и тревогой.

— Ну, прости. — Произнесла мягко, почти воркуя. — Я увлеклась нашими делами на севере. Что эта тварь, лечит мясо?

— лечит. — Неохотно ответил Драйвер, кусая ногти. — Хорошо лечит, не отнять. Почти, как Фриц Вонючка. Вот дрянь, а?! Никогда бы на него не подумал, только не на него, что он за моей спиной девку обучает!

— Он ее не обучал. Она научилась сама. — Рассеянно произнесла Барр, и Драйвер громко фыркнул:

— девка?! Сама?! Сандра, я тебя умоляю! Это тупое мясо на подобное не способно… Это скот, низшие твари… А ты понимаешь, какое зло — эта девка?! — Сменил он вдруг тон, глаза фанатично блеснули. — Глядя на нее, и мои питомцы, мальчики мои из Домашнего Приюта, начнут думать, что девки — не такое уж и тупое мясо, что они на многое способны, вот, в чем самое страшное зло, вот, почему девку эту нужно уничтожить, уничтожить прямо теперь!

— Пока нельзя. — Сухо ответила Барр. Ей не особенно приятно было слышать от Драйвера его рассуждения о женщинах вообще. Да, тупое мясо, но не все же. Есть она, есть другие гордые и умные души, зачем всех под одну гребенку-то чесать? — Я хочу выманить обратно Фрица, он нам нужен, без него никак. Как только Вонючка вернется на Красную Скалу, мы избавимся от девки, и так, чтобы бездна содрогнулась. Она получит сполна за все.

— Хорошо бы. — Капризно фыркнул Драйвер, оправляя манжеты, и впрямь, не свежие и слегка потрепанные. — Пока ты даже Гелиогабала не нашла.

— Ошибаешься. — Усмехнулась Барр. — Я его выследила. Он в монастыре в Росной Долине, близ Кьелля. Мой подарочек ему уже отправлен, скоро он его получит.

— Правда? — Оживился Драйвер. — Что за подарочек? Крыса?

— Вроде того. — Барр встала из-за стола, потянулась, как кошка, разомлевшая у очага. — Боюсь, моя зверюшка наделает делов, прикончив нашего добросердечного епископа…

— Опять вель?

— Да, вель. — засмеялась Барр, и Драйвер тоже рассмеялся, подумав и представив. — Она сожрет весь этот монастырь, отложит кладки, и к весне по всей Росной Долине будут только руины и совы ухать по ночам… ТАМ же нет проклятого Хлоринга с его волшебным мечом. — Эти слова она произнесла, вновь ожесточаясь.

— Ты хотя бы видела его?

— Видела.

— И как он?

— А ты что, скучаешь по нему?!

— Поверишь, нет? Порой — да. — Вдруг признался Драйвер. — В нем что-то было, эдакое… Необычное. И притягательное. Если бы он не был Хлорингом, если бы его не нужно было убить во что бы то ни стало, он стал бы лучшим из моей Семьи. Он был… сильным. — Драйвер не сразу нашел нужное определение. — Ты ведь и сама это признавала. Ты же так и не смогла его сломать. Даже Аякс не смог… Кстати, куда он пропал?

— Твой распрекрасный силач его убил. — Скривилась Барр. — Не знаю, как, но я не смогла поднять тело. Оно не отзывалось на зов, видимо, гаденыш догадался его обезглавить и вынуть сердце. А скорее всего, его научила эта проклятая эльфийская ведьма.

— Почему ты не избавишься от нее?

— Она сильна. Слишком сильна в своем лесу. Выманить бы ее, как сучку Лару!

— А если ее убить?..

— И кто это сделает?

— Тот эльдар, как его? Которого я отправил в Пойму. Он отличный исполнитель, убийца от бога, ему плевать, кого, я прикажу, он и эльфийскую королеву положит.

— А это мысль… — Медленно, так и эдак просматривая в голове идею, заметила Барр. — Это злобная тварь, без мозгов и души, он ведь и в самом деле сможет… Но эльфы его уничтожат.

— Ну, и что? Он уже не нужен, всех его парней Хлоринги нашли и убили. Его и самого вот-вот поймают и убьют, пусть хоть полезное дело сделает напоследок.

— Но меня он не слушает, этот приказ должен отдать ему ты.

— Ну, так вызови его, ты же можешь.

— Могу. — Барр воспряла духом, на губах заиграла легкая полуулыбочка. — А насчет денег не волнуйся. Они вот — вот к нам рекой потекут. Я сделала для этого все, что требовалось, и даже более того.

Драйвер хотел спросить, что именно, и даже состроил скептическое лицо, но тут, оборвав его, в дверь вежливо постучали, и мажордом объявил:

— Барон Гуннарсон, хозяин Лосиного Угла!

— А вот и наши деньги. — Усмехнулась Барр.

— То, что вы сейчас прочтете, — произнес герцог Анвалонский, обращаясь к трем своим старшим сыновьям, Эрику, Седрику и Хильдебранду, — должно быть тут же похоронено в ваших сердцах. Ни одна живая душа, помимо нас с вами, об этом знать не должна. Впрочем, прочитав, вы и сами так решите. Читай! — Он отдал письмо Эрику, и тот, хмурясь, развернул его, а герцог встал и прошелся по своему обширному кабинету. Прочитав, Эрик, бледный и ошеломленный, протянул письмо Седрику, но пальцы его дрожали и не хотели отпускать лист. Седрик и Хильдебрант, неразлучные погодки, которых многие принимали за двойняшек, принялись читать вместе, прильнув друг к другу рыжими головами, пока Эрик большими глотками пил портвейн.

— Когда я увидел лицо моего мертвого сына, — герцог всю ночь думал, как и что скажет, и теперь речь его лилась легко, — я был озадачен выражением его лица. Я его не понимал, и дух мой был страшно смущен этим. Я не мог смириться и молиться за упокой его души. Его лицо не шло у меня из головы, я его не понимал, и это тревожило меня. Это письмо помогло мне его понять.

— Но вдруг это ложь?! — Воскликнул Седрик. — Граф Кенка…

–… здорово задурил всем головы. — Закончил его фразу, перебив его, Эрик. Он был умнее своих братьев, а порой соображал даже быстрее и яснее, чем отец. Телом и лицом он пошел в Эльдебринков, крупный, рыжеволосый, но характером и умом — в Стотенбергов. Когда герцог злился на него, то заявлял, что он — вылитый кардинал. — Кто-нибудь слышал о его фаворитках, любовницах, нет?.. Зато о том, что он посещает найнпортскую ведьму, знают многие. А теперь скажите мне, отец, Хил, зачем ему знаться с ведьмой, повышающей мужскую силу, если бабы у него нет? — Эрик поднял руки. — И почему мы такие тупицы?!

— Верно, сын. И я об этом всю ночь думал. — Кивнул герцог. — Зато эта ведьма обитает слишком близко от извращенца и паскуды Драйвера, а тот мужеложец известный, нам это доподлинно было известно с Гарольдом Элодисским, но тот взял с меня слово молчать об этом.

— Но как это… — Седрик все не хотел сдаваться, — что, если… но тогда, значит, Вэл… сам? — Это он произнес шепотом, и повисла тишина.

— А что бы сделал ты, — нарушил долгое молчание Эрик, — если бы верил, как Вэл, восхищался, как Вэл, преклонялся и уважал, и столкнулся с его извращенством?

Герцог издал рычащий стон, порывисто шагнув в сторону, а Седрик прошептал:

— Черт… — Сник и тоже налил себе портвейна. Хильдебрант, тот уже пил, молча, бледный до того, что все веснушки ярко выделялись на его обычно румяном лице.

— И еще одно. — Герцог справился с собой, вернулся и сел во главе стола, — будь у вас брат, растлевающий пятилетних девочек, как поступил бы любой из вас?

— Застукал бы с девочкой — убил бы. — Хором ответили погодки.

— Начистил бы рожу и заставил уйти в монастырь. — Подумав, сказал Эрик.

— И по-любому отдалился бы от него, верно? — Герцог положил на стол тяжелые кулаки. — Но Кенка этого не делает, он верный брат.

— Потому, что сам извращенец и выродок. — Скривился Эрик. — А выродок выродка всегда поймет. Что мы будем делать, отец?

— Сожги письмо, Хил. — Приказал герцог Хильдебранту. — Никто не должен знать о том, что там было написано. Ни одна частичка этой грязи не должна коснуться чистого имени нашего мальчика, и он не должен быть похоронен, как самоубийца, на перекрестке, с отрубленной головой. Но те, кто виновен в его гибели, должны поплатиться. — Он побагровел от долго сдерживаемой ярости, грохнул кулаками о стол. — Эта гнусная тварь и весь его род должны ответить! Мы сотрем Сулстадов с лица земли, и ангелы в небе… возрадуются!!!

— Война? — Встрепенулись погодки, словно старые боевые кони при звуке трубы.

— А причина? — Деловито поинтересовался Эрик.

— Нью-Нэш. — Лаконично ответил герцог. — И провокация.

— Это должна быть чертовски хорошая провокация… — Протянул Эрик.

— А на что тебе башка Стотенберга на плечах?! — Рыкнул герцог, вставая. — Думай! Наших истинных причин ни одна душа не должна даже заподозрить!

— А что, если из-за Еннеров? Этот бастард Сулстадов…

— Он не их бастард, это сынок Антона Бергстрема, нагулянный от какой-то безродной девки. — Бросил через губу герцог.

— Но Кенка объявил его своим сыном.

— Забудь. Я думал об этом. Сюда первыми вмешаются Хлоринги, это их епархия. Вот если они потерпят крах, тогда другое дело, нам сам Бог велит. Но Гарольд постарается обойтись без войны любой ценой, нам это не надо.

— А Марк-то так и не нашелся. — Вспомнил Седрик. — Если этот хренов байстрюк его тронул, нам никакая провокация не нужна!

— Типун тебе на язык, дубина! — Взорвался герцог. — Я не собираюсь терять второго сына! Ты — думай над провокацией, а вы, — он указал пальцем на погодков, — отправляйтесь в Сайскую бухту, и без Марка на глаза мне не показывайтесь!

— Когда едем?

— Вчера!!!

Портнихи, белошвейки и кружевницы Девичьей Башни трудились круглые сутки, не покладая рук, и двух дней не прошло, а Клэр появилась в саду Алисы преображенная настолько, что все ахнули, и сам Иво — в том числе. На тоненькой девочке все платья сидели великолепно сами по себе, а в Хефлинуэлле портнихи были прекрасные, и из кремового, белого и шоколадного эльфийского шелка и кружева сотворили шедевр. Кроме тонкого красивого личика и шелковистых прямых черных волос, у Клэр были маленькие изящные руки и ноги, настолько, что некоторые из девушек, кто не мог похвалиться этими модными частями тел, утратили часть своей обычной живости. А главное — рядом с Иво она смотрелась так, словно была его продолжением. В них было столько общего, не смотря на разницу в росте, сложении, цвете волос и глаз, что казалось — их создавали именно друг для друга, по какой-то единой мерке, имея в виду именно пару, а не двух отдельных особей. Острее всех это почувствовала Алиса, и сразу же поняла, что противиться браку Иво и этой девушки не будет — высшие силы явно предназначили их друг другу, даже если сами они пока этого и не понимают, и не хотят.

— Ты такая красивая! — Иво взял безвольную руку своей невесты, наполовину скрытую кремовым кружевом, поцеловал прохладные пальчики. — Знаешь, что?.. Я свожу тебя в Гранствилл, покажу собор Богослова и Танец Ангелов.

— Мне поехать с вами? — Вопросительно глянула на Алису Мина Мерфи. Женщина легко согласилась стать наперсницей для маленькой невесты Иво, она была доброй и покладистой, и историю Клэр, смягченную и завуалированную, насколько возможно, приняла близко к сердцу.

— Спасибо, дама Мерфи. — Тут же откликнулся Иво. — Под моей защитой компаньонки Клэр не нужны. Я верну ее к вам сюда в целости и сохранности. Идем, Клэр. Франтик пока побудет с Алисой.

Девушка неохотно отпустила своего верного кота. Перечить она не смела, но без Франтика чувствовала себя почему-то беззащитной. Разговоры, которые вели вокруг нее девушки и портнихи о ее замужестве, не могли ее успокоить — она слишком часто была"невестой"в игрищах гостей Красной Скалы, которых вдохновляли ее юность и невинный вид. И именно так Клэр и восприняла известие о своей свадьбе с Иво — как очередную прелюдию к жестокой игре. Другого она все равно не знала и пока не понимала. Но пошла покорно — что она могла еще?..

— У меня такое чувство, — когда они покинули сад, заметила Аврора, помогая Алисе разобраться с золотыми нитками для кружев, — что Иво сам себя уговаривает считать эту Клэр красивой. На самом деле она ему совсем не нравится.

— Я тоже так думаю. — Кивнула Алиса. — Это так и есть, Аврора. У него разбито сердце, и он думает только о той жестокой девушке, что разбила его.

— Да ладно! — Аврора оживленно склонилась к Алисе. — Ты же знаешь, я никому не скажу! Кто она?

— Он не признается. — Покривила немного душой Алиса. Ну, как покривила? Иво в самом деле ей не признавался, она догадалась сама. — Он не хочет ее называть, а зря — я бы ей показала… МЫ бы ей показали. Нельзя быть такой жестокой и бессовестной! — Она чуть покраснела, говоря это, глаза сверкнули золотыми огонечками. — Он приходил ко мне, когда ЭТО с ним случилось, ах, Авророчка, ты просто его не видела! Он плакал, как ребенок. Но это наш секрет!

— Могила! — Аврора навесила замочек на губы и поцеловала ключик, который символически спрятала в декольте. — Мне умереть, как хочется узнать, что это за гадюка Мирмидонская! Ты хотя бы догадываешься?!

— Не знаю. — Покачала Алиса головой. — Это ТАК странно… Мой Гэбриэл говорил, что у Иво была девушка в Блумсберри, которую недавно жестоко убили. Может, это из-за нее?..

— Ах! — Аврора с самым сострадательным видом прижала ладони ко рту. — Но какая ты скрытная, Алисочка, кто бы мог подумать!

— Я просто об этом забыла, у нас столько было других дел.

— Да уж… — Аврора спохватилась, уронив моток ниток в траву, нагнулась. В этот миг к ним подошла Роза, с заговорщическим видом склонилась к уху Алисы.

— Миледи! — Прошептала возбужденно. — Ах, миледи, что я сейчас узнала!

— Что такое, Роза? Опять какие-то сплетни?

— Это про невесту сквайра Иво… Оказывается, она… ужас, какая дурная!

— О чем ты? — Резко спросила Алиса, почувствовав неприятный холодок в груди.

— Весь Гранствилл из-за нее на ушах стоит! Она, говорят, сквернавка такая, и распутница, на глазах у порядочных людей такое вытворяла, что сказать нельзя, и даже думать о таком порядочной девушке скверно!

— А Иво знает? — Воскликнула Аврора.

— Говорят, что знает… что он нарочно, назло всем, ее пригрел… Но как он мог!

— Как он мог ее к тебе привести! — Аврора ахнула в искреннем возмущении. — Как он мог тебя так подставить! Что теперь будут говорить о тебе и о нас всех! А мы ее наряжали!

— Батюшка… — Алиса встала, прижав кулачки к груди. — Я должна с ним посоветоваться! Там же неизвестно, что произойти может! Ах, какой же он… Как я иногда его ненавижу!! — И опрометью бросилась вон из сада, в Золотую Башню.

Саввишна оказалась маленькой, приятно полненькой женщиной с круглым симпатичным лицом и живыми черными глазами. Гэбриэлу она макушкой едва доставала до груди, как и Алиса, но глядела на князя без робости, так, что он почувствовал себя мальчишкой несмышленым, которого следует воспитывать и опекать.

— Худой какой. — Констатировала она, когда ее представил князю Валенскому Устин. — И то, разве на югах ваших кормить-то умеют?

— А ты умеешь? — Поинтересовался Гэбриэл. — Мне не болтушка, мне повар хороший нужен.

— А я еще не согласилась с тобой ехать-то. — Дерзко заявила Саввишна. Голос у нее оказался не под стать — низкий, грубоватый, он скорее подошел бы Ладе, высокой, статной, с широкой грудной клеткой.

— Да и я тебя еще не зову. Сначала покажи свое искусство, потом поговорим. Я, если что, не обижу.

— Ну, так ступай в баню, да садись за стол. — Скомандовала Саввишна так, что Устин зашипел на нее, испугавшись гнева князя. Но Гэбриэл только бровь приподнял:

— Ну, смотри. Не понравится — накажу. За наглость.

— Вот и иди, готовь розги-то. — Без тени смущения и испуга фыркнула маленькая толстушка и направилась в сторону кухни.

— Ну, такая вот она. — Извиняясь, развел руками Устин. — Уж и муж ее бил, и батюшка в церкви каждую неделю епитимьи накладывает, а ей все нипочем.

— Ладно. Мне бы ополоснуться, вспотел на жаре. — Гэбриэл оглянулся, но эльф уже исчез.

Ополоснувшись и переодевшись, Гэбриэл заглянул к Гарри и его друзьям, посидел с ними, получив неожиданное предложение: чтобы Марк стал его знаменосцем, раз у него пока такового нет, а Кирнан — оруженосцем. Гэбриэл почесал в затылке:

— У меня так-то два армигера, Иво и Кайрон… Но сочту за честь, чего там. У отца, точно знаю, есть знаменосец, этот, как его, Виттингтон. А у меня до сих пор и рыцарей-то не было.

— Теперь есть. Две тысячи — это не мало. — Заметил Кирнан. — Это целое войско. Кто понесет твое знамя, граф?

— А это достаточно почетно для Эльдебринка? — Подумав, поинтересовался Гэбриэл.

— Как для пятого сына — так даже слишком почетно. — Чуть усмехнулся Марк. — Но я заслужу эту честь, милорд, клянусь.

— Ладно. Заметано. Я должен что там сделать, сказать, бумаги какие подписать?..

— Вообще-то, да… Но обстановка все равно не располагает. — Признался Марк. — Подтвердишь, когда будем праздновать твою победу, это всегда на общем собрании и на пиру делается. Может, к тому моменту и не понадобится.

— А это ты выброси из головы — мысли такие. — Пригрозил Гэбриэл. — Проигрывать еще до начала!

— Граф! — Гарри чуть приподнялся на постели, И Кирнан сунул ему еще одну подушку под плечи, — я, как твой вассал, прошу у тебя… защиты и помощи. Это официально, так как я последний живой Еннер мужского пола, я наследник своего отца и его феода. Этот феод был предательски захвачен, мой отец и его жена, леди Луиза, убиты, а мои сестры захвачены в плен. Я прошу защиты и справедливости, граф.

— А я против, что ли? — нахмурился Гэбриэл. — Я сам хотел предложить: выручим брата и пойдем на Фьесангервен. Твой отец был лучшим другом моего отца, в Хефлинуэлле траур, чтоб ты знал, а брат в ярости из-за графа.

— Жаль, что вы пришли так поздно. — Откинулся назад, прикрыв глаза, Гарри. — Почему вы не отвечали, отец же посылал к вам Девлина?

— Мы тоже посылали твоему отцу и письма, и людей. — Ответил Гэбриэл. — Ни от вас ничего не приходило, ни, как я понимаю теперь, от нас вы ничего не получали.

— Кто-то здорово все продумал и провернул. — Констатировал Кирнан. — Рассорил вас с Эльдебринками, заставил дядю Лайнела и моего отца самим попытаться разобраться с Корнелитами. Круто, что скажешь.

— Это Бергстремы. — Убежденно произнес Марк.

— Это тот бастард, Гирст. — Возразил Гарри слабым голосом.

— А Гирста признал Кенка. — Напомнил Кирнан. — так что кандидатов много. Можно гадать на кофейной гуще, а можно и выяснить. Со временем.

— Или поубивать всех на хрен. — Засмеялся Гэбриэл, вставая. — И не гадать, и не париться. Нет врагов, нет проблем. Пошли ужинать.

— А это чего такое? — Поинтересовался Гэбриэл, осторожно ковыряясь ложкой в густой похлебке, поставленной перед ним собственноручно Саввишной.

— Ты ешь, не сомневайся. — Заявила женщина. — Это солянка. Мы летом ее не готовим обычно, но за ради тебя расстаралася, сварила.

— А чего туда входит?

— Все, что надо, то и входит, лишнего ничего нету. Ешь, не ковыряйся! Сметану вот размешай, да и ешь.

Гэбриэл фыркнул весело и, послушно размешав сметану, попробовал густое горячее варево. И зажмурился:

— Ух, ты! Что там, что я ем?!

— Баранина парная, телятинка нежная, окорок свиной копченый, — принялась любовно перечислять Саввишна, — гусятина, капуста свежая, капуста квашеная, огурчики из бочки, грибы: грузди соленые, белые грибочки, только-только выросли в бору, свежие, лисички, опята, горошек зеленый, лук репчатый и лук перо, молоденький, чесночок, все свежее, наилучшее. Готовится отдельно, потом вместе в печке томится. Блюдо зимнее, но наилучшее для мужчины, не сомневайся. На моей солянке ты такой тощий-то не останешься, не бойся.

— Я не боюсь. — Гэбриэл с наслаждением доел солянку, выскреб ложкой все, что смог. — Признаю: ты готовишь круто, слов нет.

— Пироги вот еще.

— Съем. — Пообещал Гэбриэл, переводя дух. — Если они хоть вполовину, как эта… со-лян-ка, — он медленно повторил незнакомое слово, — то хоть лопну, а съем. Но я не тощий!

Саввишна легко согласилась поехать с ним на юг, но отказалась плыть в безопасности кораблем прямо в Гармбург.

— Где это видано, — возмутилась она, — князю солдатскую баланду хлебать?! Это у вас, на югах, может, такое и принято, а я не допущу!

— Но у нас нет времени на долгие сборы…

— У-у-у! Это я вас еще ждать буду! — Фыркнула Саввишна, и не обманула: собралась раньше всех, затребовав для себя фургон, припасов, возчика и мальчишку в качестве прислуги за все. На рассвете пятого дня с момента легендарного прыжка Пепла четыре корабля, снаряженных за драконье золото, отчалили от валенской пристани, провожаемые горожанами и даже крестьянами с окрестных деревень. Гэбриэл долго видел белые платки и даже рубахи."Я сюда вернусь. — Пообещал он себе. — Жив буду, вернусь обязательно. Здесь кусок моего сердца".

Еще до сумерек корабли, сопровождаемые чайками и дельфинами, входили в Сайский порт. Гэбриэл ждал вестей от Ри, и они не заставили себя ждать: черная, как антрацит, птица принесла ему письмо. Гэбриэл жадно схватил свиток и отдал его Кину, который принялся читать, на ходу переводя с эльфийского:

— Девятого июля. Кальтенштайн все еще в осаде, пережил два штурма. Герцог сделал удачную вылазку, сжег осадные орудия, но корнелиты мастерят новые. От Лав двигаются граф Бергстрем и его союзники, всего три с половиной тысячи бойцов, из них тысяча ополчения. От Гармбурга к Кальтенштайну идут шестьсот пятьдесят человек, но они опаздывают. Вы — успеете".

— Сегодня одиннадцатое. — Быстро подсчитал Гэбриэл. — Черта с два мы успеем!

— Успеем. — Возразил Кину. — Мы пойдем по эльфийской территории вдоль Каяны и переправимся близ Кальтенштайна, у нас будет преимущество неожиданности — на эльфийской земле нас никакие разведчики не выследят. Люди пусть выступают прямо сейчас, а мы навестим Ольховник.

— И время потеряем?!

— Пехотинцы идут медленнее всадников. Мы их нагоним. Доверься мне. Я так же стремлюсь на помощь Виолю, как и ты, но опережать воинов не стоит. Мы должны подойти к Кальтенштайну все вместе.

Портшез с Гарри, который не захотел оставаться ни в Валене, не в Сае, сопровождаемый неразлучными друзьями и школярами, отправился вслед за Гэбриэлом, Кину и Ратмиром в Ольховник. Дэн повел основные силы к Каяне, договорившись встретиться на эльфийском берегу этой небольшой, но характерной речки близ Кальтенштайна. Гэбриэла вновь снедали нетерпение и тревога за брата, но по ощущениям, с Гаретом пока все было в порядке, а увидеть вновь озеро феи хотелось.

Озеро Малый Конь было все таким же спокойным, манящим и волшебным. Спутникам Гэбриэла незачем было знать про озерную фею, но и без этого им хватило впечатлений. Гор чуть не опрокинул Гэбриэла, обезумев от радости. Он отъелся, похорошел и залоснился, Ри и Альви отлично о нем позаботились. Не менее радостно встретил хозяина и Пепел, великолепно проводивший время на заливных лугах. Ри подтвердил все, о чем написал, и добавил свежие новости: Междуреченцы будут у Кальтенштайна завтра к обеду, чуть раньше туда подойдет ополчение из крестьян, откликнувшихся на зов Дули и Ангела.

— Я предлагаю дать им немного времени, чтобы подраться друг с другом. — Сказал Ри за ужином. — Ваше появление может заставить их сговориться друг с другом, пусть дерутся, полагая, что никто не вмешается.

— А если они все равно сговорятся?

— Не думаю. Скорее, даже уверен, что нет. Бергстремам нужна ваша смерть, и нужно списать эту смерть на корнелитов, поэтому до последнего момента они будут драться. Кстати: они не знают, что один из братьев сбежал. Из лагеря корнелитов этот слух никуда не просочился, от нас — тем более. Междуреченцы уверены, что в Кальтенштайне заперты оба брата.

— Это хорошо?

— Разумеется, это очень хорошо. Они даже не предполагают, что может появиться какая-то подмога раньше, чем подоспеют кардинал и маршал, а их они ждут не раньше третьего дня.

— А что за семьсот человек?

— Люди герцога, что оставались в Гармбурге. Они шли в Зеленый Лес, но по пути их встретил эльф… потом узнаете, какой, и ведет сюда.

— Погоди, их же две с половиной сотни было?

— Откуда взялись остальные, я не знаю. Какие-то иностранцы. А тебя уже третий день дожидается Ворон, вожак Птиц. У него для тебя важные новости. Поговори с ним.

Не смотря на насмешки Гарета, что он, якобы,"маскируется под мышь", Гэбриэл с рождения имел безупречное чувство стиля. Даже откровенное рванье, служившее ему одеждой в Садах Мечты, он ухитрялся носить так, что выглядел графом инкогнито, решившим поиграть в нищего. Делал он это почти неосознанно: там одернул, тут подвернул, там напротив, чуть выпустил, и вот он уже отлично выглядит не смотря ни на что. Брат, — казалось ему, слегка перебарщивает, стараясь подчеркнуть свою красоту и свое богатство, хотя до откровенной безвкусицы и нелепости нарядов Габи Гарет никогда не опускался. А наряды Габи казались Гэбриэлу таковыми даже в первые дни в Хефлинуэлле, когда он понятия не имел ни о моде, ни о стиле. Сам он не допускал в своей одежде ни малейших неряшливости, чрезмерности или вычурности. Правда, в одежде предпочитал, и в самом деле, только черные, темно-серые и, в крайнем случае, белые цвета. Поэтому при первом же взгляде на легендарного Ворона он оценил именно стиль вожака восточной банды. Как большинство полукровок Ол Донна Элодис, к которым принадлежал и сам Гэбриэл, Ворон был высок, темноволос и очень красив. Пожалуй, даже через чур красив, вызывающей, яркой, чрезмерной красотой. Может быть, именно поэтому он выбрал стиль небрежный и даже слегка неряшливый, который уравновешивал впечатление от его яркой внешности, от зеленых, как мох, глаз и темно-коричневых, почти черных, волос и густых бровей, и темного женственного рта. Свои густые и по-эльфийски прямые волосы он стриг необычно и небрежно, с левой стороны почти сбривая их, с правой — отпуская рваную длинную челку. У бровей, на подбородке, на шее и на бритом затылке у него были татуировки в виде рунно-травяного эльфийского узора, татуировки обвивали запястья и наверняка другие части тела, сейчас скрытые одеждой. Гэбриэл только взглянул на его куртку — черную бригантину из шерсти крупной вязки, кожи и серебряных плетения и заклепок, — и тут же понял, что спать-есть не будет, но обзаведется такой же. Ее, в отличие от кожаных доспехов, можно было носить и в пир, и в мир, и в добрые люди, как говорила Саввишна. Все, надетое на Ворона, было черным: даже камни, ониксы и агаты, даже кожаные ремни и пряжки, и даже, как потом оказалось, воронеными были клинки его сабель. Боевая подруга Ворона была под стать ему самому, такая же высокая, красивая, ловкая, странно и коротко стриженная и украшенная татуировками. Правда, серебро в ее одежде и амуниции было обычное, светлое, заметил Гэбриэл пару колец, серьги с гранатами и эльфийский шнурок на запястье. Она кого-то так сильно ему напомнила, и не только лицом, но и манерой держаться, и повадками, и даже голосом, что он быстро вспомнил бы, кого, не взбеси она его так своим откровенным пренебрежительным хамством. Что ни говори, а к почтению к себе Гэбриэл привык, и привык очень быстро. Его авторитарная натура приняла и впитала в себя это почтение, как нечто должное и естественное.

— Для тебя не Хлоринг, — холодно произнес он в ответ на небрежное"Здорово, Хлоринг", — а сэр Гэбриэл. Как минимум.

— Может, тебя сразу твоим высочеством величать? — Фыркнула Сова.

— Величай. — Разрешил Гэбриэл. — И кланяться при этом не забывай, хамло.

Сова взвилась, как ужаленная, но наткнулась на ловко вытянутую руку Ворона:

— Сова!

— Но, Ворон!!!

— Сова!!

— Я на твоем месте на цепи бы ее держал. — Без тени улыбки заявил Гэбриэл. — Не то хлопот не оберешься.

— Держал один такой! — Зашипела Сова. Гэбриэл удостоил ее взглядом:

— Ого! А сиськи у тебя тоже с узорчиком? — И Сова, молниеносно выхватив саблю, наставила ее на Гэбриэла:

— Руки, или язык, скотина?!

— Ни тем, ни другим не могу. — Отмахнулся Гэбриэл. — У меня невеста очень ревнивая. Ворон, уйми свою подружку, не то…

— Сова, заткнись и сядь на место, живо! — рявкнул Ворон, и Сова отошла к окну, шипя и сверкая глазами. — А ты, высочество, полегче. Мы себя оскорблять не позволяем никому!

— Я тоже неуважения не потерплю. — Резко ответил Гэбриэл. — Тем более, со стороны тех, кто жжёт мои замки и убивает моих людей! Скажи спасибо, что я не мой брат. Он вас на месте бы убил, и слушать не стал. А я выслушаю.

— Ты же уже все решил! — Скривился Ворон.

— Решил бы — убил бы. И сабелька твоей расписной титьки меня бы не остановила.

— Сова! — Остановил Ворон свою подругу на вздохе. — Мы твой замок не жгли и людей не трогали. Это подстава чистой воды. У нас свидетельница есть, мы ее недалеко от пожарища подобрали. Она сперва была малость того… Несла что попало, сама себя за волосы дергала. Я боялся, что совсем свихнулась. Но ничего, отошла и все рассказала. И мы поехали сюда — знали, что через хозяина Коневых Вод на вас выйдем.

— Кто ваша свидетельница? — Спросил Гэбриэл настороженно. Ворон шикнул на Сову, и та, демонстративно дернувшись, ушла.

— Не обижай ее. — Попросил Ворон Гэбриэла почти миролюбиво. — Она такое пережила, что тебе и не снилось. И злющая поэтому.

— Мне не снилось? — Хмыкнул Гэбриэл. — Ну-ну.

— Откуда бы тебе нас понять?! Ты — крещенка, принцев сынок, хоть и полукровка, но под Эдиктом не ходишь. У тебя один конь стоит больше, чем весь этот замок, и разносолов ты за день сжираешь больше, чем все твои подданные за всю жизнь!

— А ты завидуй молча. — Возразил Гэбриэл. — От зависти печенка сохнет и яйца скукоживаются.

Ворон не успел ответить, что хотел: вернулись Сова… и Ингрид. Гэбриэл при виде девушки не сдержал изумленного восклицания, подался к ней, и та сжалась, но тут же узнала, всхлипнула:

— Ваше… ваше высочество!.. — И зарыдала. Гэбриэл подошел, обнял, поглаживая плечи:

— Всё, всё… слава Богу, жива, цела! Мы с братом уж тебя оплакали и мстить собрались.

— Их светлость, — всхлипнула Ингрид, — переживал обо мне?!

— Он и сейчас переживает. — Искренне веря в это, ответил Гэбриэл. — Ох, и обрадуем мы его!

Немного его испугав, Ингрид вновь расплакалась, теперь — от радости и облегчения. Кое-как ее успокоив, Гэбриэл наконец-то узнал от нее подробности того, что произошло.

— Ты не ошибаешься? — Спросил, хмурясь, — они в самом деле называли его Шторм?

— Я никогда в жизни этого не забуду! — Содрогнулась девушка. — Он такой… красивый… и такой… жестокий! Он мне во сне снится, я от ужаса спать не могу… Он голову отрубил женщине у меня на глазах, саблей, одним взмахом… О, Господи!!! — Ингрид закрыла лицо руками.

— Значит, Шторм. — Он вновь обнял Ингрид, успокаивая, и при этом кусая губу. Чувства его охватили сложные."Поймать и убить, наконец, паскуду! — Требовала одна часть его натуры. — Но это единственный родной брат Марии, дядя моего сына!". — Напоминала другая."К черту!" — Отбросил он эту проблему до лучших времен. Пока что его ждали задачи посложнее.

— Очень уж удачно все складывается. — Пробормотал фон Берг. — Не к добру.

— Не каркай. — Перебил его Венгерт. — Не так уж и удачно, не льсти себе. Нормальные рабочие моменты, как обычно. Все идет, как обычно.

— Верно. — Хмыкнул Андерс. Без навязчивого присмотра отца, оставшегося в Лавбурге, с двумя верными друзьями, в привычном ему полупьяном состоянии, он вновь стал самим собой. — Кончай ныть, фон Берг. Скоро пересажаем этих""чих корнелитов голой жопой на кол, и с Элодисцами разберемся. Эти"""ные Хлоринги за Смайли мне ответят! Сполна! — Он потемнел лицом, вспомнив лучшего друга.

— Граф велел герцога… — Начал Венгерт, но Андерс переменился в лице и вспылил при одном упоминании об отце:

— Еще раз вспомнишь графа, в"""ло получишь на""й! Это он влез и все испортил! Это не наш Корнелий всю эту"""ню заварил, а присланный папашей Гирст! Это, сука, их с папашей сраные дела! — Андерс повел рукой вокруг. — А это,""их мать, мои земли, МОИ! Урожай потравили, пидоры, а что не потравили, то один"уй, убирать будет некому! Кого не убили, те с голоду передохнут или разбегутся, что одно""йственно. Удачно у него все складывается! — Андерс снова фыркнул. — Молчи лучше, удачник""ев!

Местность, по которой они проезжали, и в самом деле, выглядела удручающе. Корнелиты, пройдя по цветущим угодьям, с непонятной злобной тщательностью уничтожили все. Даже яблони и вишневые деревья они секли и разбивали цепами и кистенями. Ухоженные поля были вытоптаны, строения сожжены. Всюду видны были следы бессмысленного буйства. Часто попадались трупы, реже — людей, чаще — хозяйственных животных. И Андерс больше всего бесился именно при виде последних. Скотину-то нахрена?! Если бы корнелиты их по общему обыкновению угоняли, то он, Андерс, впоследствии отбил бы и значительно пополнил собственное стадо. Ведь каждая корова — это пять серебряных талеров, мать ее! Андерс отхлебывал можжевеловую водку, морщась и злясь все сильнее. Монастыри — хрен с ними, отстроятся. Монахи, конечно, будут ныть, жаловаться и клянчить, но все равно справятся сами, сил и средств хватит. А вот деревни до зимы надо как-то восстанавливать… Нет, Андерс, конечно, ничего им давать не собирался — сам в убытке, и в каком! Но ведь и с них ничего не возьмешь, вот что скверно. Одна надежда — на военные трофеи и на герцогство. Да на женитьбу на Габриэлле Хлоринг, богатейшей невесте Европы, не только Острова. А если ее братьев не будет, то и вовсе…

О подходе междуреченцев в Кальтенштайне стало известно задолго до того, как они появились на склоне западного холма. Осажденные поняли это, заметив сильное оживление в лагере корнелитов. Вождям мятежных сектантов донесли о приближении междуреченского войска разведчики, и те объявили общий сбор. Корнелиты забегали, облачаясь в доспехи, расхватывая оружие, особым образом выстраивая фургоны. Гарет, рыцарь Кальтенштайн и их люди наблюдали за этой суетой со стен, как ни странно, мало пострадавших от двух штурмов. Сумасшедшая вылазка Гарета, Фридриха и Мильестона уничтожила почти готовые осадные машины, и теперь корнелиты мастерили их заново, подальше от передовой линии, да еще и поливая их водой. Ближайшие большие деревья корнелиты вырубили, и теперь таскали их издалека, что давало время и надежду на вовремя подоспевшую помощь.

Корнелиты, вновь демонстрируя грамотную слаженность действий, успели перестроиться и приготовиться к встрече врага задолго до его появления.

— Слишком грамотно для черни. — Мрачно заметил Гарет.

— Вы предвзято смотрите на вещи, ваше высочество. — Заметил Ганс Кальтенштайн. — Этим же грешили и милорд Лайнел, и сэр Ардо. И жестоко поплатились за это. Среди этого сброда наверняка есть наемники, вернувшиеся из Европы и прошедшие не одну стычку. Не исключаю я и самородка, талантливого в военном… Смотрите, ваше высочество!

— Вижу. — Гарет, у которого было по-эльфийски острое зрение, сощурился на всадников с множеством знамен, штандартов и вымпелов. — Однако! Сколько гербов… И с чем же они идут?

— На помощь? — Предположил Мильестон.

— Видишь красного вепря? Это Андерс Бергстрем. Чтобы претендент в герцоги Междуречья шел мне на помощь? Скорее коровы в замке запоют хором"Славен наш господь в Сионе", чем Бергстрем поможет Хлорингу. Антон, его папаша, поступил бы умнее — взял бы меня в заложники и потребовал от отца выполнения его условий. Например, Габи в жены Андерсу — тот же недавно очень удачно овдовел?.. Андерс проще и тупее. Он меня убьет, полагая, что это убийство спишет на корнелитов. Скажет потом:"А-я-яй! Мчался на помощь, копыт не покладая…". Думаю, они вступят в бой с корнелитами, надеясь, что я, как дурачок деревенский, выйду из замка им на подмогу. Тут-то меня и настигнет печальный конец. Но мы не выйдем. Кто бы ни победил, будем ждать за стенами Кальтенштайна подмоги от брата или кардинала. Думаю, корнелиты преподнесут нашим друзьям сюрприз… И кто бы ни победил, для штурма они будут готовы не сразу… — Говоря, Гарет присматривался к гербам. — Ну, надо же! Хьюитты, О'Келли, Квейды, Морганны, Сэведжи, Рорки, Дилэни… Останусь жив, я им это припомню! У Рорков отличный замок и городок на Королевской Дороге, с которого они жирно кормятся. Мне они лишними не будут. У старого Фолка О'Келли наследников мужского пола, вроде, нет? У вдовой дочки две своих девчонки. А их замок, как его: Балибах… Баллибабах…

— Старый Фолк сватается к племяннице фон Бергов, Грейс Дилэни. — Заметил Кальтенштайн.

— Она же, если не ошибаюсь, мелкая совсем?

— Ей тринадцать. Дилэни только что забрали ее от кармелиток.

— Старый козел! выслуживается перед фон Бергом и его дружаней Андерсом! — Гарет был страшно зол, и больше всего его угнетали бездействие и неопределенность. Междуречье все же поднялось! Не все — Гарет всматривался в гербы и не видел среди них многих и многих, и, хоть и к слабому, но удовлетворению, многих именно из тех, кто был наиболее влиятелен и силен. Вряд ли это была верность Хлорингам — скорее, неприязнь к Бергстремам. И все же масса тех, кто пришел, была для Гарета холодной водой в лицо. М-да-а, а они с Гэбриэлом отправились сюда с малыми силами, самоуверенные, как два токующих глухаря… Идиоты! Сама мысль тащиться в сердце Междуречья с пятью десятками копий казалась теперь такой тупой, что впору побиться башкой о стену — может, мозги встряхнутся и встанут, как надо? Если вдуматься, им с братом просто дичайшим образом повезло. Просто нереально повезло. Даже принимая во внимание все обстоятельства. Но что дальше?! И Гарет злорадно желал Бергстрему и всей его кодле, чтобы Кальтенштайн оказался прав, и корнелиты надрали бы им задницы, хотя его герцогско-рыцарская спесь и восставала против этого всей своей мощью. Но что ему еще оставалось?!