Число сочетаний

Наталья Кочегарова, 2009

Кажется, жажда любви неутолима, но когда чаша выпита до дна, приходит ли долгожданное счастье? В математике существует формула Числа Сочетаний, по которой можно было бы рассчитать количество возможных пар из любого множества людей. Только вот в жизни каждая ли пара действительно Пара, а не просто сочетание, даже если это сочетание законным браком. И порой трудно представить себе, какие возможны варианты…

Все герои и события вымышлены.

Он был почти уверен, что найдет ее здесь. Машина стояла у самой воды, передние колеса прочно увязли в илистом грунте. Двери были распахнуты, ключи болтались в замке зажигания. Похоже, что тут порезвились подростки, потому что в салоне валялись пустые бутылки и банки из-под пива. Больше ничего в машине не было.

Когда-то он очень гордился тем, что открыл это место: едва заметный съезд с грунтовки, небольшая поляна, удобный вход в воду, где прибрежный ил быстро сменялся песком. Для больших компаний простору маловато, а его семье хватало. Немало сил и времени он потратил, старательно очищая дно вокруг маленького пляжа, чтобы никто из детей не поранил ног. И вот теперь где-то там, на этом самом дне… Страшно представить, что кроется там, в глубине. Все, надо вызывать водолазов.

БОРИС

Все собрались на даче в Малаховке. На той самой даче, где каждое лето проводили каникулы младшие отпрыски семьи, наслаждаясь зеленью, жарой и свободой, недоступной в городе, где детская жизнь является просто частью суетной и скучной взрослой. Жара по-прежнему приятно расслабляла, зелень слегка поблекла, а вот свободы не было совсем. Ее давно уже не стало, но почему-то казалось, что здесь, в старом бабушкином доме, всё будет как раньше, и Борис сможет снова стать самим собой, а не отцом и мужем, не слишком профессиональным по нынешним стандартам программистом, но почти профессиональным водителем в свободное от программирования время, и… неудачливым любовником. Все эти многочисленные обязанности, которыми постепенно заполнялась его взрослая жизнь, в основном сводились к исполнению ролей, а он сам всё еще оставался мальчишкой из этого летнего сада с мечтами и надеждами, которые уже просто не успеют сбыться. Из всех ролей Борису больше всего удавались роли отца и водителя, первая — потому что действительно любил, а вторая — потому что умел. Все остальное как-то не получалось.

Свобода… Нет, Малаховка, старый дом, сад — все это есть, и всё это в прошлом. После смерти бабушки Борис редко бывал здесь. Родители как-то слишком сложно поделили наследство с остальными родственниками, и не прекращались споры и ссоры по поводу дачи. Ездить сюда не хотелось, тем более что отношения с двоюродными братьями и сестрами во взрослой жизни постепенно сошли на «нет», хотя в детстве казалось, что никого ближе и роднее не будет. Но сегодня приезжали “голландцы”, и ему казалось, что это шанс… Свободу могли дать только деньги. Даже не слишком большие, потому что он уже не мечтал о реальной свободе, речь могла идти лишь о мысленной, виртуальной свободе: чтобы не надо было постоянно думать о том, где эти деньги взять…

Восторженный голос сына вернул Бориса к действительности. «Приехали! Они приехали!» — с этим воплем Митька ворвался на террасу, и, забежав за плетеное кресло, в котором сидел отец, обнял его за шею и часто задышал в ухо. «Что же ты не встречаешь?» — вопрос был лишним, он знал, что сын успел отвыкнуть от своих «голландских кузенов», потому что виделись они редко, примерно раз в два года, и для младшего это был чересчур большой срок, почти треть его жизни. Но вечером, когда надо будет возвращаться домой, придется приложить немало усилий, чтобы расставание детей на ночь (на даче должны были остаться только гости), от силы на пару дней, обошлось без чьих-нибудь слез. «Ну, хорошо, идем вместе», — сказал Борис, поднимаясь с кресла, и Митька, сразу осмелев, потащил отца к воротам.

Всё семейство было в сборе. Старшее поколение, позабыв про все хвори и распри, вновь почувствовало свое былое «могущество»: в пределах отдельно взятого дачного участка сорокалетние вновь стали детьми, послушными воле семидесятилетних родителей. Взгляд Бориса, как всегда, на секунду запутался в кудрях жены — сзади Анну по-прежнему можно было принять за подростка, так мало она отличалась от стоящей рядом дочери. Но внимание всех остальных прочно захватили “голландцы”, ведь они не просто гости, завалившиеся на дачу к родственникам жарким летним днем, они — пришельцы из другого мира.

Двоюродный брат Леша и его жена Ляля почти не изменились с тех пор, как Борис был у них в Гааге проездом, возвращаясь из командировки в Штаты (чем очень гордилась вся его семья). Но дети! Красивые, здоровые, уверенные в себе! Борис и сам-то никогда таким не был, а его собственные дети, воспитанием которых занималась жена, особой раскованностью не отличались. Анна же всё и всегда делала по правилам, которые ей самой казались незыблемыми, и хотя подчас результат этих действий был не только далек от желаемого, но вообще никак не состыковывался со здравым смыслом, ничто не могла поколебать ее представления о том, «что такое — хорошо, и что такое — плохо».

Борис не мог понять, откуда в ней это? Ни тесть, ни теща особой ортодоксальностью взглядов не отличались, несмотря на то, что жили в те времена, когда малейшее отступление от принятых правил, которым следовали все окружающие, грозило неприятностями. Дети были послушными, милыми, но Борис со страхом думал о том, что им придется жить в мире, очень мало напоминающем тот, что существует в сознании их матери. Младшая сестра жены, Инка, подтверждала серьезность его опасений своим личным примером. Поначалу Борис пытался как-то повлиять на жену, пытался вмешиваться в так называемый процесс воспитания, старался добавить «правды жизни» в ту атмосферу стерильности отношений, которая складывалась в семье, но безуспешно. Слишком мало времени он проводил дома — в современном мире мужчина должен делать деньги.

Вот и сейчас, когда закончилось всеобщее целование и обнимание, и все двинулись к накрытым по дачному обычаю под яблонями столам, «голландцы», конечно, были по-прежнему в центре внимания, а Митька и Юля — рядом с мамой. «Придется бросить их одних посреди родни», — с усмешкой подумал Борис. Ему самому надо было устроиться где-то рядом с Лешей, чтобы не откладывая в долгий ящик, поговорить с братом о своих делах, тем более что «дружеский визит» мог оказаться чересчур коротким.

А в том, что дела Бориса оставляли желать лучшего, сомнений не было. Странное дело, ведь работал он в конторе, которая, в общем-то, находилась в нефтяном русле. Ну, конечно, не у самой бензиновой трубы и даже не у нефтяной, но все-таки довольно близко к ней (по общероссийским масштабам) — производственные договоры заключались непосредственно с нефтяными компаниями, и все начальники были довольно состоятельными людьми. Но Бориса денежный поток плавно обтекал, поскольку он так и остался обычным программистом в постсоветском научном пространстве.

Таких, как он, сорокалетних «бессребреников», по-прежнему работающих в их конторе, можно было перечесть по пальцам, остальные специалисты ушли после «революции» 90-х. Кто-то уехал за кордон, кто-то перешел на работу в открывшиеся представительства иностранных компаний, кто-то занялся предпринимательством. И уже вновь пришедшая в последние годы молодежь стремительно обходила Бориса практически на всех поворотах. Его попытка уйти в инофирму закончилась неудачей — не выдержал испытательного срока. И дело было не в отсутствии необходимого опыта или недостаточной квалификации, просто он не мог играть по новым правилам. Не мог и не хотел учиться.

Борис не умел просить. Никогда. Раньше это осложняло ему жизнь, но не сильно — можно было прожить. Мальчик из обеспеченной семьи советской интеллигенции мог себе позволить некоторые аристократичные черты характера, так же, как некогда дворянский сын с приличным доходом и образованием мог оставаться прекраснодушным. Родители обеспечили Бориса всем необходимым, для того, чтобы жить в ладу с самим собой, не вступая в отношения с властью чаще, чем это было нужно, чтобы «жить, учиться и работать, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия». Почему-то строчки из «Торжественного обещания юного пионера» прочно засели в голове Борьки, хотя пребывание в комсомоле особого следа в сознании не оставило, кроме некоторого стыда, а в партию Борис так и не вступил. Если бы он собирался делать карьеру… Но он не собирался.

Он слишком рано понял, что особых высот в науке ему достичь не удастся. То есть тогда ему казалось, что это так. Хотя, вполне возможно, что он сам задавал для себя абсолютные высоты, в то время как у других был относительный отсчет. Борис и тогда плохо знал правила игры, а, может быть, она его не слишком увлекала. В то время его влекла любовь. Но из попытки жить страстями, не обременяя себя заботами о хлебе насущном (что при наличии высшего образования в эпоху развитого социализма было нетрудно) ничего не получилось — его первая любовь осталась единственной, но абсолютно недосягаемой. Марина… Сейчас Борис не знал о ней ничего.

Марина, «Морская», стихи Цветаевой, море, Крым… Борису казалось, что всё это было вчера, настолько яркими и четкими были воспоминания. Казалось, он чувствовал запах цветущей акации, дурманящий и сладкий, от которого кружилась голова, терялось ощущение реальности. Этот запах заполнял всё окружающее пространство, и даже ветер с моря не мог его заглушить.

Борису с самого начала все представлялось чудом. Когда отец сказал ему про путевку в Артек, мальчишка даже не сумел обрадоваться, настолько сильным было удивление — ведь для того, чтобы поехать в этот легендарный лагерь, надо было совершить если не подвиг, то что-то героическое уж точно: предотвратить крушение поезда или собрать больше всех хлопка. Маленький Борька обожал книги Гайдара с тех самых пор, как отец прочел ему вслух «Голубую чашку». Честно говоря, Борис и теперь считал ее отличной повестью, хотя количество прочитанного после уже практически не поддавалось исчислению. Но тогда, в детстве, впечатление от этих книг было столь сильным, что его не смогли затмить ни Майн Рид, ни Жюль Верн, ни даже романтический Джек Лондон. И казалось, что путевка в Артек открывала дорогу в ту необыкновенную, книжную, чистую и светлую жизнь, где все честно и весело смотрят в глаза друг другу, поднимая руку в пионерском салюте. Борька подвигов не совершал, он и пионером-то уже не был, но путевку получил, и, оказалось, что он не один такой. И жизнь в лагере мало напоминала ту, о которой писал Гайдар, но Борис вскоре перестал это замечать — он познакомился с Мариной.

Высокая, длинноногая, с очень короткими черными волосами и удивительно голубыми глазами… Теперь таких девчонок много, тонких-звонких, красиво и стильно одетых, с легкой независимой походкой. Как будто появилась новая порода девушек. Тогда, лет двадцать назад, она была единственной. В лагере, на побережье, в огромном городе Москва, в стране и в мире. Одна. Марина. И она сама выбрала Бориса, несмотря на все знаки внимания ребят из старшего отряда, что было равносильно безоговорочному признанию статуса «первой леди». Марина просто подошла и спросила: «Ты научишь меня нырять?» До сих пор, когда Борис слышал это имя, в памяти всплывало море, огромный камень недалеко от берега и тоненькая загорелая фигурка в белом купальнике, сомкнувшая вытянутые руки над головой и чуть согнувшая колени, приготовившись к прыжку. Еще секунда, толчок упругими длинными ногами, и Марина полетит вниз, в облако прозрачных брызг, и скроется в синем море… Марина, «Морская»…