Я нарисую симфонию неба

Наталья Есина, 2020

После трагедии на озере Альбина впадает в депрессию и перестает рисовать: в каждом наброске видит страшное лицо утонувшего на ее глазах ребенка. По совету подруги поступает в кулинарный техникум. На практике знакомится со Стасом, талантливым пианистом и композитором, после аварии потерявшим способность писать музыку. Пятилетний сын Стаса, Егорка, как две капли воды похож на утонувшего мальчика. Постепенно Альбина и Стас понимают, что их встреча неслучайна.

Глава II

Вдох-выдох. Вдох-выдох. Стас бежал очень давно, но узкий коридор с тоскливыми стенами поносного цвета не заканчивался. Очередная дверь со светящимся на зеленом табло словом «Выход» захлопнулась перед самым носом.

— Вы ушли с маршрута, вы ушли с маршрута, — на одной ноте гнусавил противный женский голос.

— Где ты видишь тут маршрут, интеллектуальная дура?! — Стас резко остановился и со злостью посмотрел на смарт-часы с навигатором и пульсометром.

«Сто семьдесят пять… На пределе. Странно: усталости нет. Только сердце ухает филином», — переводя дыхание, он достал пластиковую бутылку и сделал глоток. Вода отдавала тухлятиной.

Слух резанул звук сирены, похожей на кряканье стаи уток, и тот же голос затараторил:

— Осталась одна жизнь, осталась одна жизнь.

Стас заорал:

— Какого черта! А где пять запасных? — он вылупился на мигающий красным светом экран. — Я с места не сдвинусь, пока твои глюки не закончатся! — прислонился к холодной стене, но она провалилась, и Стас полетел вниз.

Удар. Вспышка боли в затылке. Яркий свет перед глазами сжался в игольное ушко и померк.

Стас разлепил глаза. Темно. Голова раскалывалась. Во рту привкус какой-то гадости. Нащупал на полу телефон.

«Половина седьмого», — включил фонарик, посветил по сторонам и с облегчением вздохнул — кабинет Вадика. С трудом поднялся и, пошатываясь, побрел в туалет.

«На кого похож этот чудик в зеркале?» — провел рукой по небритому подбородку. Оттянув нижнее веко, взглянул на покрасневшую склеру с пучками порвавшихся капилляров. Открыл кран и подставил голову под холодную воду. Кожу обожгло. Переключил на душ и залез в кабинку. Так-то лучше. Мозги моментально прояснились. Вчерашний день, наконец, приобрел очертания, а туман выветрился полностью.

Чайник надрывно свистел. Стас сидел на стуле, положив руки на подоконник, и смотрел в одну точку. Солнце, озираясь на хмурые спящие деревья, потихоньку выкатилось на небо, осторожно раздвигая смурны́е белесые облака несмелыми лучами. Озеро, вспыхивая желтыми пятнами, меняло серую снежную шубу с коротким ворсом на роскошное, сверкающее вечернее платье. Рыбаки у вырубленных лунок казались игрушечными.

Стас ощущал, будто сильная рука сдавила сердце. Зажмурил глаза и явственно увидел то самое лицо. Вчера помог крепкий выдержанный виски — Вадим достал из сейфа, закончив свой длинный монолог об удачной сделке.

Утром, вместо репетиции, Стас помчался в больницу: накануне Егорку увезли с острым крупом. Елена отличилась. Как всегда. Оставила больного сына во дворе, а сама умотала в чертов салон. Хорошо, что сердобольные мамаши, караулившие на катке своих отпрысков, быстро скорую вызвали: еще немного, и не спасли бы…

В больнице Стас обезумел. Метался как загнанный зверь. Рвался к сыну. Но строгая медсестра с тяжелым мужским подбородком и нависшими над глазами бровями, приказала сесть и не истерить. Вышел пожилой врач с уставшим лицом и, объяснив, что самое худшее уже позади, велел отправляться восвояси; ребенок в реанимации, до утра уж точно, и смысла мозолить глаза персоналу и надоедать одинаковыми вопросами нет.

Телефон приемного покоя занят. Стас выключил чайник, тот обиженно пискнул и умолк.

«В филармонию надо позвонить».

Мобильный пиликнул. Сообщение. От Вадима.

— Привет, братан! — голос бодр, как всегда. — Ты вчера реально меня напугал.

Стас угрюмо молчал. Что тут скажешь? Когда увидел освещенное фонариками лицо мертвого мальчика, ноги подкосились. Думал, с ума сошел: как Егор мог утонуть тут, на озере, когда он в больнице? И кто переодел его в чужую одежду?

В приемном покое, как назло, долго не отвечали. Стас спустил собак на несчастную медсестру с детским заспанным голосом, сообщившую, что «состояние Егора Рахманова без изменений».

— Братан, але, ты живой там? — теперь в интонации Вадима проступила тревога.

— Здесь я, где мне еще быть, — буркнул Стас, — зачем просил перезвонить?

Вадим оживился:

— Там мужик зайдет, Алексом зовут. Пакет передай ему. На полке с документами лежит, в газету завернут. Пусть в журнале за него распишется. Да, будешь уходить, отключи рубильник под лестницей, замок защелкни, а ключ за пожарный щиток закинь — там ниша меленькая есть, увидишь.

— Кофе выпью и к Егору. Мужик когда зайдет?

— Я позвоню, прям щас заскочит. Не пропадай. Держи меня в курсе. Ок?

— Спасибо, друг.

Стас пил кофе и вспоминал школу. С Вадимом не разлей вода с первого класса. Везде вместе: на бокс — вдвоем, на каникулы — к его бабке под Самару. В восьмом в одну девчонку втюрились. После дискотеки морду набили друг другу, но в тот же вечер братались на спортивной площадке, скрепляя дружбу бутылкой ситро. И в музыкалку Вадим тоже записался. За компанию. Правда, через полгода отчислили за пропуски и полное отсутствие слуха. Стас-то с подготовкой пришел: у Лины Борисовны и медведь заиграет, даже если не хочет, а способности Стаса она приметила сразу и год, бесплатно, готовила к вступительному экзамену в первый класс.

«Бог ученичка послал», — восьмидесятилетняя бойкая старушка по кличке «Божий одуван» — так ее окрестили еще во времена маминой учебы в консерватории — не могла нарадоваться на смышленого и одаренного «Стасика». На пенсии она тосковала по работе, по ученикам. Уединенная жизнь в деревне, куда пришлось уехать из Москвы, чтобы ухаживать за престарелой теткой, не вязалась с активным характером и не по возрасту неуемным энтузиазмом. И занятия со Стасом, как она признавалась его матери, стали своеобразной отдушиной.

Много лет назад, после исчезновения мужа, мать Стаса наскоро продала квартиру за полцены риелтору с подозрительно бегающими глазками и ночью, собрав малочисленный скарб, уехала с сыном в деревню под Тамбовом — Лина Борисовна, выслушав по телефону ее сбивчивые объяснения, немедля позвала к себе.

Первое время мать вздрагивала от каждого стука — везде ей чудились бритоголовые братки в кожанках, угрожавшие расправой за долги. Постепенно попривыкла, но Стасу лет до одиннадцати не разрешала надолго отлучаться со двора.

Лина Борисовна приняла, как родных. Выделила несколько комнат в своем старинном, похожем на усадьбу, доме, с отдельным входом и палисадником, засаженным кустами жимолости.

Правда, мать очень переживала, что Стас неучем останется: в Москве-то возможностей больше.

Об отце они так ничего и не узнали. В лихие девяностые многих находили в реке с ногами, вросшими в бетонную глыбу, или в лесу, с отрезанной головой…

Когда лабораторию в НИИ прикрыли, распустив более пятисот сотрудников на «вольные хлеба», отец продал старенькие жигули и подался в челноки.

«Не горюй, мать, проживем. И не такое бывало. Деды́ вон, войну прошли, и ничего».

Прожил. Но недолго. И семье не помог, и сам сгинул…

После девятого класса их с Вадимом дорожки разошлись. Стас поступил в музыкальное училище на фортепианное отделение. Вадик, перебиваясь с тройки на двойку, с трудом доплелся до одиннадцатого. Родители пристроили в политехнический, но Вадим, завалив сессию, ушел в армию.

Долгое время не общались и вот случайно пересеклись в баре. Стас зашел обмыть блестящее исполнение своей сюиты для голоса и фортепиано на фестивале молодых композиторов. Певица праздновать отказалась, сославшись на вредное влияние алкоголя и прокуренных помещений на ее контральто, и Стасу, чтоб не пить в одиночку, пришлось взять первого попавшегося скрипача.

«Хорошо тогда посидели. Вадик, как всегда, свой в доску в любой компании. Приятели его умеют разговор поддержать. И не нажрались», — Стас с удовольствием вспомнил, как партнеры Вадима по бизнесу — название проекта он не уточнял: что-то связанное с туризмом, — засунув по наушнику в ухо, с интересом слушали запись его выступления и уважительно кивали головами в такт музыке.

Стас снова набрал больницу — и снова короткие гудки. Тесть сбросил звонок, прислав эсэмэску «Перезвоню».

Стас помыл посуду после вчерашней пьянки, постель свернул и запихнул в отсек под диваном. Проверил, хорошо ли запер дверь, спрятал ключ и спустился к машине. Телефон снова пиликнул: пришло сообщение о списание денег со счета.

«Елена», — досада зашевелилась внутри, как кофейная жижа, взбаламученная ложкой.

Сиденье прогрелось, отдавая тепло телу. Стас приглушил динамик и тупо уставился на бегающую шкалу громкости на приборном щитке. В какой момент их семейная жизнь полетела в тартарары? Да практически сразу после свадьбы. Нет, гораздо раньше: после того как Елена объявила о беременности.

Стас выехал за ворота проходной, махнув охраннику. По расчищенной от снега дороге доехал до трассы, встроился в редкий поток машин в сторону города и погрузился в воспоминания.

Он рос без отца и рано взял на себя ответственность за мать. Тем далеким майским днем, когда сад за окном благоухал медово-сладким ароматом гиацинтов, он вбежал на крыльцо, размахивая папкой с нотами, со стуком открыл дверь на веранду и крикнул:

— Мама, я выиграл!

Мама и Лина Борисовна пили чай из фарфорового сервиза. Его доставали по большим праздникам и с благоговением называли «императорским». Мама молчала. Учительница взяла блюдечко, наполнила его янтарной тягучей жидкостью, переливавшейся на солнце, и, зачерпнув серебряной ложечкой содержимое, протянула Стасу:

— Деточка, откушайте чаю с божественным рябиновым вареньем, — ее глаза хитро́ улыбались, отчего мелкие морщинки на лице умножились.

Стас стоял, оторопевший:

«То линейкой по рукам за то, что играю мимо нот, а тут — отведайте чаю, деточка».

— Да, повод есть! — словно прочитав его мысли, Лина Борисовна повернулась к матери и одарила великолепной улыбкой, — наш Стасик взял первую премию! Мне уже доложили!

Мама охнула, а Стаса накрыла обида, что не он сообщил матери о своей победе в областном конкурсе. Насупился и решил не ударить в грязь лицом. Достал из папки бумажку, врученную директором музыкальной школы, и протянул маме:

— Я теперь буду покоить твою старость!

Мать развернула листочек и заплакала:

— Премию денежную выписали.

Лина Борисовна заулыбалась еще больше:

— Ну, Дарья, что слезы-то лить. Радоваться надо: парень серьезно настроен. Будем работать.

А Стас, чтобы совсем покорить строгую учительницу и доставить матери удовольствие, расхрабрившись, взъерошил густые волосы и выпалил:

— А завтра я пойду к директору и скажу, чтоб тебе зарплату выдали: пальто к осени купим и сапожки, я видел в сельпо — красивые, блестящие! — он залихватски перевернул ремень, чтобы металлическая бляха была ровно посередине, и искоса глянул на Лину Борисовну.

Она засмеялась от души, а мама еще больше расплакалась, вытирая глаза концом фартука.

Именно в тот день Стас твердо решил, что мать никогда не будет ни в чем нуждаться, и при первой же возможности, урывая пару дней между многочисленными гастролями и конкурсами, приезжал в деревню, привозил деньги, сувениры, продукты.

Мать слабо бранилась, вставая на цыпочки и притягивая к себе его вихрастую макушку для поцелуя, но Стас видел, что глаза ее сияли гордостью за сына-кормильца.

И о своей семье, о детях мечтал с юности. И чтоб непременно не меньше трех. Да. Мальчик и две девчонки.

С Еленой сразу не заладилось. «Сам виноват, кретин. Амбиции взыграли. Конечно: дочь директора филармонии, да еще внешность модельная», — Стас вспомнил их бурный роман на глазах у всей академии.

Она выросла без матери — взбалмошная, не знавшая отказа ни в чем. С ногами, как водится, от ушей, с глазами то львицы, то ручной кошки. И он — подающий надежды двадцатичетырехлетний аспирант, наивно полагавший, что сможет совместить идеальную семью и блистательную карьеру музыканта.

Романтика закончилась быстро. Елена, узнав, что залетела, устроила истерику. Категорически отказалась рожать, сказав, что своей матери никогда не знала и себе подобных плодить не намерена. Стас умолял оставить ребеночка, клялся, что будет воспитывать, и мама, если что, в город приедет, поможет с малышом. Подумав, Елена, взяла с него слово, что он гарантирует ей «крепкий сон по ночам и абсолютную независимость от пеленок-распашонок».

Егорка родился недоношенным. До полутора месяцев пролежал в больнице: после прививки заболел воспалением легких. Стас ужасно переживал и навсегда заработал животный страх перед любым чихом сына.

Он неохотно набрал номер жены, но вклинился встречный вызов.

— Да, Владлен Альбертович, я звонил. Отпросится с репетиции: Егора надо проведать, — нравоучения тестя давно уже приелись. — Конечно, я помню: скоро Испания, надо готовится. Елена? А что с вашей дочерью может случиться? Цветет и пахнет как майская роза, — злость заставила крепче сжать руль, — да не ерничаю я, вам показалось, — Стас попрощался и с облегчением сбросил звонок.

Пилик. Снова списание. Стас с размаху шибанул рукой о подлокотник — больно! Выругался.

— Нашла себе кошелек на ножках! — он нахмурил брови, — в больницу к сыну ей некогда заехать, а по бутикам шляться, и по клубам ошиваться — и время, и силы, а главное, деньги есть.

Включив аварийку, свернул на обочину. Набрал приемный покой. Наконец-то!

— Девушка, день добрый. Как состояние Егора Рахманова? Два дня назад к вам поступил, — бешенный стук в груди. — Кто я? Отец! — гаркнул в нетерпении. Молчание в трубке пугало. — Перевели в палату? — он выдохнул: — Спасибо вам!

Включил поворотник и перестроился в левый ряд. Набрал жену.

«Сбросила! Неужели ответить сложно?! Какие-такие дела у нее срочно-важные?!» Наконец, томный голос соизволил отозваться:

— Слушаю. Только недолго. Я на показе.

Стас прижал телефон к уху и взревел:

— У тебя хоть капля совести есть: сын в реанимации по твоей милости, а ты по показам шляешься! Всему есть предел! — в висках стучал отбойный молоток.

Елена зашипела в ответ:

— Что ты орешь? Я предупреждала: мне этот ребенок не интересен! Просил, вот и майся!

Он не поверил своим ушам — короткие гудки! Телефон выпал из трясущейся руки, Стас нагнулся, и в следующую секунду машина содрогнулась от сильного удара. В голове коротнуло, и Стас потерял сознание.