Память и имя

Наталья Драгунская

Сага, длинною в век, o московской семье, в жизни которой отразилась послереволюционная эпоха и судьба родившегося в ней поколения, прошедшего через горнило голода и разрухи, сталинского террора, войны, дела врачей, хрущёвской оттепели, брежневского застоя, диссидентства и иммиграции. История любви главных героев, Арнольда и Бэллы, их преданности друг другу, и истории людей, им близких, на фоне глобальных событий, происходящих в то время в России – вот о чём этот роман.

Митя

А через месяц в сентябре в гости приехал Митя Серебряков. О его приезде Нолик сообщил Бэлле телеграммой такого содержания: «Митя Москве двадцатого ткч прими зпт как брата ткч». Митя был одним из их братства, он ехал домой в Грозный на побывку, и Нолик уговорил его остановиться на несколько дней в Москве. Правда, уговаривать Митю долго не пришлось, ему и самому хотелось посмотреть на ту, которую они когда-то окрестили невестой, а теперь вот она с их лёгкой руки стала уже женой. Бэллу это известие взволновало необычайно, она знала, как Нолик относится к друзьям, и особенно к Мите, и она решила не ударить в грязь лицом. Нина с Яшкой уже в который раз на время были изгнаны из пятиметровки в общую комнату, мать загодя начала готовить, и вся семья, как всегда, когда происходило какое-нибудь важное событие, была позвана в гости. Когда в семь вечера Митя с видавшим виды Ноликиным чемоданом в руках (с чемоданами, как и со всем остальным ширпотребом в магазинах, была напряжёнка) вошел в комнату, то в первый момент был ошарашен множеством сидевшего у стола народа, сразу же повскакавшего ему навстречу, как только он открыл дверь. Его обнимали все сразу, и все разом что-то говорили и тащили к столу, а он, успевший за годы службы отвыкнуть от такого бурного проявления радости, которое может быть вызвано только встречей с близким человеком, человеком из семьи, и не сопротивлялся, уже подпадая под обаяние искренности их чувств. Его посадили во главу стола, дали в руку прозрачной жидкостью налитую до краев стопку, и тогда он, наконец, огляделся. По правую руку от него сидела Бэлла, которую он сразу узнал по стоявшей у Ноликиной кровати фотографии, а по левую… Он повернулся и так и застыл со стопкой в руке. Слева сидела неземная красавица. Большие, широко распахнутые голубые глаза глядели прямо на него, пухлые в вишневой помаде губы, за которыми поблёскивали удивительно ровные белые зубы, что-то говорили, а руки, открытые от полного локтя до тонкой, изящной кисти что-то протягивали ему. Он механически взял то, что ему предлагали (это была тарелка с какой-то едой) и поставил на стол. Из столбняка его вывел голос высокого молодого мужчины, который поднялся со стопкой в руке и, обращаясь к Мите, начал:

— Перед тем, как я произнесу тост, я хотел бы, Митя, вас со всеми познакомить, потому что семья у нас большая и мы так на вас все накинулись, что вы, наверное, в недоумении, кто есть кто. Это наша мама, Анна Соломоновна, — он показал на противоположный конец стола, где сидела пожилая, с пластмассовым гребешком в коротких тёмных волосах женщина, она улыбнулась Мите. — Я Миша, Бэллин брат, это моя жена Аля, это сестра Нина, а её сын Яшка сидит сейчас под столом и наверно мучает кота.

Крупная кареглазая женщина засмеялась и, подняв скатерть, заглянула под стол:

— Точно, сидит, только кота нет, сбежал от греха.

— Это сестра Люба, — продолжал Миша, — это её муж Сергей, — худой мужчина с намечающейся лысиной приветственно махнул рукой. — Это Галя Попова, Бэллина подруга, — баскетбольного роста девушка кокетливо взглянула на Митю и через стол протянула ему руку. Он, приподнявшись, галантно её пожал. — Это Роман, нашей сестры Гали муж, — крупный, бритый наголо мужчина с трубкой в зубах насмешливо, как показалось Мите, взглянул на него; — а это сама Галя, — он показал на красавицу, так поразившую Митю, Митя залился краской. — Это Наумка, наш самый младший из братьев, — молодой человек с каким-то очень по-детски незащищённым лицом кивнул Мите. — Ну, и ещё наш Сеня, самый старший, с женой Леной, они ещё не пришли. Ну, вот. А теперь, когда Вы всех знаете, можно и выпить. За ваш приезд, который мы так ждали, потому что Вы Ноликин друг, а Нолика мы полюбили, он хороший парень, за Вас, которого мы уже тоже любим! За Ваше здоровье!

Все задвигались, потянулись к Мите чокаться, и он на мгновенье отвлёкся от мыслей о красавице, сидящей слева, и тоже начал чокаться, и что-то говорить, и пить на брудершафт, и закусывать всем, что ему накладывала на тарелку Бэлла, приговаривая:

— Закусывай, закусывай, а то мои братья такой темп взяли, что под стол свалишься и не заметишь как.

Хорошая девчонка, заботится! Мите стало совсем легко:

— Не бойся, мы, офицеры, народ крепкий.

— Да мы это видим, — подала голос красавица слева, и Митю опять как опалило жаром, — такой богатырь! Куда там васнецовским ^[21] до вас!

Митя, который всё время старался не выдать своей заинтересованности, почувствовал, как опять предательски краснеет. Роман, наблюдавший за ним с другого конца стола, только усмехнулся: «Голову потерял мальчик. Ну, ничего, не он один такой, кто от Галины голову терял, завтра забудется». За Галину-то он был спокоен.

И правда. Назавтра, когда Митя проснулся (спал он долго и сладко, как давно уже не выпадало ему спать), вчерашнее наваждение как-то отдалилось, а потом и вовсе растаяло во впечатлениях, до краев наполнивших его дни в Москве. Бэлла, которая ещё не работала и поэтому была свободна, повезла его сначала на Красную площадь, поразившую его своими куполами и простором, а потом в Третьяковку, где они свой день и закончили, доведя себя до головокружения хождением по залам и кропотливым рассматриванием Суриковских боярынь и Врубелевских Демонов*. Смеркалось, когда они вышли из теремкового здания музея с бронзовой фигурой агрессивного пролетария с булыжником в мускулистых руках ^[22], никак не вяжущегося с пряничным фасадом, и пошли по Лаврушинскому мимо дома писателей на Ордынку с её серо-голубыми, желто-красными и бело-жёлтыми церквями, вознесшихся золочёными крестами в небо. Митя только головой крутил:

— Ну и ну, вот тебе и «опиум для народа», а церквей-то сколько!

— Да их позакрывали все, — утешила его Бэлла,

…пошли мимо огромных доходных и совсем маленьких, в шесть — восемь окон домов, пока не вышли через Клементовский на Пятницкую, которая, кстати, тоже была украшена трёхголовым, тёмно-красным собором. Бэлла посмотрела на часы: семь. Ничего себе прогулялись, с восьми часов на ногах! И есть хочется!

— Давай на трамвай сядем, — предложила она Мите, — а то мы так до второго пришествия домой не придём.

Они уже подходили к трамвайной остановке, когда из-за поворота показался трамвай. Зная по собственному опыту, что московские трамваи опоздавших не ждут, а, наоборот, норовят закрыть дверь прямо перед носом несостоявшихся пассажиров, Бэлла с криком «побежали!» схватила Митю за руку, и они помчались: он впереди, она сзади. Митя добежал первым, как раз в тот момент, когда кондукторша, глянув на него из окна, дернула за звонок, подав знак водителю закрывать двери. Но не на того напала! Стоя на подножке, он сильным плечом раздвинул почти уже съехавшиеся двери и здоровой ручищей втянул Бэллу сначала к себе на нижнюю ступеньку, а потом за собой и в вагон. Визг возмущенной кондукторши был ответом на его действия.

— Хулиган! — надрывалась она. — Я тебе покажу, как двери раздвигать и государственное имущество портить. Счас остановлю трамвай и в милицию тебя сдам. Петя, — крикнула она водителю, — останови!

И трамвай к Бэллиному ужасу начал останавливаться. Надо было что-то делать, как-то задобрить злобную бабу, произнести что-нибудь извиняющееся, но не успела она и рта раскрыть, как Митя повернулся к кондукторше, тяжелым взглядом смерил её с головы до ног и, не повышая голоса, но так, чтобы все слышали, произнес:

— Меня, красного командира, перед которым ты дверь нарочно закрыла, в милицию? Это ты, гражданочка, хватила! Я тебя саму за неуважение к воинскому званию и за то, что жизнь мою риску подвергла, сейчас в милицию сдам. И не визжи, — прервал он её, увидев, что кондукторша порывается что-то сказать. — У меня вон свидетелей весь вагон. Правда, товарищи?

— Правильно говорит! — раздалось со всех сторон. — Житья от этих трамвайных не стало! Мало того, что ждём их часами, так ещё и издеваются, дверьми захлопывают, хамят. И эта туда же! Где это видано, чтобы живых людей захлопывать?

Водитель, услышав шум, высунулся было из кабины, но тут же испуганно исчез за стеклянной дверцей, после чего трамвай, качнувшись, тронулся, как ни в чем не бывало. Митя, не обращая внимания на онемевшую враз кондукторшу, протянул ей мелочь, она, не считая, бросила её в брезентовую сумку и молча сунула ему два билета, которые он тоже молча принял, после чего неожиданно подмигнул Бэлле и, глянув в окно, безмятежно спросил:

— Это где мы сейчас едем?

— По Малому Садовому кольцу, — так же безмятежно ответила Бэлла.

Дома их ждали только мать с Яшкой (у Нины был концерт)

— Ну, что, гулёны, нагулялись? — спросила мать, расставляя тарелки. — Мы уж с Яшенькой вас заждались, нет и нет, куда подевались?

— Да у вас в Москве можно жизнь прожить, и так всё до конца и не увидеть, — ответил Митя, — а я только на три дня…

— Да живите, сколько хотите, — сказала мать, — мы вам рады.

— Не могу, Анна Соломоновна, — покачал головой Митя, — мать заждалась, сёстры, брат, ведь год не виделись.

— Ну, мать — это, конечно, тоскует она по вас, я понимаю. Значит, надо ехать. А где они? Я ведь так и не знаю.

— В Грозном ^[23].

— В Грозном? Ишь куда вас занесло.

— А занёс нас туда голод. — Митя вдруг почувствовал, что ему хочется рассказать этой с внимательными глазами женщине всё. — Я родился под Рязанью, семья наша крестьянская, жила на земле своим трудом. А в двадцать первом году грянул недород, есть нечего да ещё…, — он запнулся, — продразвёрстки. — Заторопился: Я знаю, это необходимо было, молодая республика в опасности, армию кормить нужно…

— Я понимаю, Митя, — мать накрыла его руку своей, — не волнуйтесь, рассказывайте!

— Ну, вот, и решил отец податься в тёплые края, на Кубань. А тут как раз брат Иван родился, у матери молоко пропало, кормила жевками: нажуёт хлеба, завернёт в тряпочку и сунет ему в рот. Думали, не выживет. — Он помолчал. Никто его не перебивал, все терпеливо ждали, и мать, и Бэлла, и даже маленький Яшка. — Как ехали, не помню, мать потом рассказывала, что долго, почти две недели. Она в подробности не любила вдаваться. Приехали в казачью станицу. Там нам повезло, выделили отцу кусок земли, он на ней чего-то посеял на первое время и начал строиться. Сначала, правда, в землянке жили. Зимой холодно было, это я помню. К лету кое-как построились. Дом небольшой, в две комнаты, но с печкой. Живи и радуйся. Вот мы и жили. И прожили мы так до тридцать первого года, а там опять недород, и из города приезжают хлеб изымать, и казаки, они всегда чуждые элементы Советской власти были, бунтовать против колхозов стали, ну, отец и решил от греха подальше уехать куда-нибудь. И уехали мы в Грозный. Ехали мы в общем вагоне, там яблоку негде было упасть, вся Россия тогда куда-то ехала. Мать как раз сестрой Машей беременна была. И в вагоне начала рожать. Это был ужас! — Он остановился. Дышать было нечем.

Бэлла не могла поверить собственным ушам. Митя такой сильный, косая сажень в плечах, красивый, глаза веселые, волосы пшеничные кольцами вьются — смерть девчонкам, вон как Галя Попова на него вчера смотрела — настоящий хозяин жизни, а что в себе носит!

— Господи, бедные вы, бедные, — прошептала мать, — сколько всего пережить пришлось! И что ж потом?

— А потом что? — Митя откашлялся. — Приехали в Грозный, а там тоже не лучше, чеченцы бунтуют против коллективизации, и понял отец, что попали мы из огня да в полымя. А ехать больше некуда, наездились, надо выживать. Сняли комнатёнку в доме у одной чеченской семьи, отцу повезло: нашел работу обходчиком на железной дороге (крестьянствовать зарёкся!), потом, когда освоились немного, прикупили небольшой кусок земли, развели на ней огород, а потом и дом построили.

— Так ваши так до сих пор там и живут?

— Не совсем. Мать в нём одна с двумя младшими, Ниной и Валей, живёт, они уже в Грозном родились. С отцом она развелась, он к другой ушёл. Брат Иван шофером работает, недавно женился, Маша с отцом и с его новой женой, а я после школы уехал в военное училище в Ярославль, я всегда хотел военным быть. Вот и всё.

— Ну, помогай вам Бог, чтобы на этом все ваши испытания закончились, — произнесла мать искренне, — и чтобы все вы были живы — здоровы.

— Не знаю, как насчет Бога, я в него не верю, но я матери помогаю и всегда помогать буду. Я старший, на кого ей еще надеяться?

— Дайте, Митенька, я вас за это поцелую, — сказала мать, — и пошла на кухню разогревать остывшие щи.

Примечания

21

имеется в виду известная картина художника Васнецова «Три богатыря»(1898 год), находящаяся в Третьяковской галерее.

22

«Булыжник — оружие пролетариата» — знаменитая скульптура, выполненная советским скульптором И. Д. Шадром в 1927 году.

23

Грозный — город на Северном Кавказе, в 1922 году вошедший в состав Чеченского национального округа.