Длинный свиток воспоминаний

Наталья Драгунская

Об обыкновенных людях, живущих в разных странах (России, Америке, Англии), о поступках, совершаемых ими, в решающие моменты их жизни, о любви, ревности, предательстве, радости – о всём том, что называется жизнью.

Волна и камень

Потолок комнаты, в которой женщина смотрела телевизор, осветился фарами подьехавшей машины, залаяли собаки, и она поняла, что это вернулся из дальних странствий мужчина ее жизни. Она сошла вниз как раз в тот момент, когда он, кряхтя, вылезал из машины. Две собаки непонятной породы, взятые им в собачьем приюте много лет назад и тем самым спасенные от легкой, но тем не менее неизбежной гибели, бесновались от радости, пытаясь подпрыгнуть как можно выше и лизнуть его в нос. Он с удовольствием принимал их любовь, которая, в отличие от любви людской, всегда оставалась неизменной, зла не помнящей и потому безграничной — как раз то, что ему и было нужно. Женщина подошла, и он поцеловал ее родственным, сухим поцелуем. Она ответила таким же, ничего не значащим прикосновением.

— Помочь? — спросила она привычно.

И получила такой же привычный ответ:

— Нет, не надо, я сам.

После чего она взяла чемодан и понесла его в дом, оставив бесчисленные сумки с бумагами и компьютером на его усмотрение. Он всегда ездил с большим количеством багажа.

Он был прирожденный путешественник не только по роду занятий (винодельческий бизнес, который он, как хороший капитан, успешно вел через бури и штормы, был разбросан по восьми странам), но и по своей сути, бродяга, чувствующий себя в самолете или в номере гостиницы так же комфортно, как и в собственном доме, в который он возвращался нечасто, и то только для того, чтобы посмотреть, все ли в порядке, посидеть под грибком в саду, насладиться зрелищем прекрасных роз, сказать, как бы он хотел никуда не уезжать отсюда, и снова уехать или улететь неведомо куда. Наверное, бесприютное детство, проведенное в частной школе в туманном Альбионе, где каждое утро заставляли есть ненавистную овсянку, днем плавать в холодном бассейне и в любое время дня и ночи подставлять зад для битья за каждую провинность, а потом мотание по всему миру во время работы в Британской табачной компании привели к тому, что дом и семья превратились для него в абстрактные понятия, в то, что иметь хорошо, но не обязательно, и без чего тоже можно неплохо прожить. Она же, воспитанная любящими родителями и обласканная многочисленными родственниками, твердо усвоившая, что семья — это самое главное, что сам погибай, а семью выручай, очень долго не могла понять его устойчивого равнодушия к этому общественному институту и все пыталась залатать прореху в его характере своей любовью и преданностью, но в конце концов, поняв тщетность своих усилий, отступилась, смирившись с тем, что она и он — параллельные прямые, никогда не пересекающиеся, а их встреча много лет назад была просто причудой судьбы и ничем более.

…Сначала она услышала его голос, и он ее потряс. Вернее, не сам голос, а сочетания слов, им произнесенные: они были изящны, как хорошая проза, и убедительны, как речи в британской Палате лордов. Их первый разговор по телефону походил одновременно на радиопередачу и на интервью: первые двадцать минут он говорил, а она слушала; вторые двадцать минут он задавал вопросы, а она отвечала. Сразу начав рассказывать ей о своем бизнесе, который был связан с виноделием, он задал вопрос, любит ли она вино, на который получил честный ответ, что не очень. Последовало длительное молчание, после чего был вынесен вердикт:

— Это может не способствовать развитию наших отношений.

Так, еще один идиот на моем пути, — подумала она привычно, — какие отношения, о чем он? Мы даже еще не виделись.

А он, как ни в чем не бывало, продолжал рассказывать о своей жизни, услаждая ее слух первоклассной речью. И она расслабилась, подумав: «Ну ладно, сморозил глупость, кто не без греха?» — тем более что он уже успел ее заинтересовать. Они уговорились встретиться через неделю, а встретились через месяц, потому что у него все время были какие-то дела, из-за которых он не мог это осуществить. При этом он каждый раз звонил и горячо извинялся за неудобства, которые он ей причиняет своим бесконечным откладыванием. Она извиняла его с легкостью, чувствуя почему-то, что их встреча раньше или позже все равно произойдет, поэтому можно и подождать.

И в конце концов она состоялась, эта судьбоносная встреча, правда, в очень прозаическом месте, на стоянке рядом с ее домом. Сначала она увидела взгляд, а потом человека, который его посылал. Человек был на первый взгляд обыкновенный, а вот взгляд… Взгляд был удивленный, заинтересованный, профессионально обволакивающий. «Большой кокет, однако», — подумала она не без приятности, уже попадая под его обаяние. Ресторан, куда он ее привел, был одним из тех калифорнийских ресторанов, которые совмещают в себе уютный интерьер, располагающий к интиму, изумительный вид из окна на океан, всякую довольно крупную и не очень морскую живность, которая водится в этом месте океана (из окна были видны привольно лежащие на камнях морские котики, чайки, суетливо над ними летающие, и качающиеся на волнах пеликаны), и первоклассную французскую кухню с налетом калифорнийской небрежности. Он говорил и говорил, ненадолго прерываясь только для того, чтобы заказать еду и вино, и под его говор она не заметила, как надралась. О странах, в которых он жил, она знала только по книгам, которые на ее потерянной родине заменяли путешествия, а приключения, наподобие тех, которые он испытал в этих странах, видела только в кино, и то уже здесь, на своей родине новой. Словом, это был один из увлекательнейших вечеров в ее жизни, и она ушла домой, удивленная тем, что за пять часов, проведенных вместе, у нее даже в мыслях не было посмотреть на часы. Уже лежа дома в постели, она продолжала размышлять об этом человеке, ухитрившимся завладеть ее вниманием так надолго: в нем было нечто притягательное, что она не смогла поначалу определить, но что открылось ей гораздо позже: мужественность, проявлявшаяся в поступках, которые он не боялся совершать; и она, не привыкшая к такой разновидности мужской особи (ни в ее родной стране, ни в новоприобретенной таковые ей не встречались), мечтающая о настоящем мужчине, чей образ выходил за рамки веса, роста, размера… и зарплаты, в тот раз интуитивно это почувствовала.

Через несколько дней они встретились опять. Они сидели на траве, на которую он заботливо постелил плед, среди прочих любителей культурно проводить свой досуг, и смотрели, как другие любители, но уже не досуга, а святого искусства, самозабвенно разыгрывали на сцене Шолом-Алейхемовского «Скрипача на крыше». «Скрипач на крыше» был одним из первых фильмов, который она посмотрела сразу после приезда, и сделан он был так, как и должен был быть сделан: смех и слезы в нем шли рядом, не вступая в противоречие друг с другом, а наоборот, придавая ему тот единственно-неповторимый кисло-сладкий привкус, который так характерен для еврейской кухни, да и для кухни ли только? И, хотя самодеятельный спектакль не шел ни в какое сравнение с фильмом, она все равно смотрела с интересом, получая удовольствие и от прекрасной музыки, и особенно от желания актеров, в этом спектакле игравших, донести до зрителей простую истину, что «несть ни эллина, ни иудея», а есть просто люди, страдающие, любящие, пытающиеся не только выжить, но и жить в мире, который их совсем не хочет. Ее размышления неожиданно были прерваны тихим шепотом ее спутника:

— Удивительный вы народ! Другой уже давно возненавидел бы всех остальных за все то, что они с вами делали в течение веков, а вы продолжаете всех любить и зла не помните.

Она ошарашенно молчала, эта мысль о возмездии, которое весь мир должен понести за страдания, причиненные ее народу, никогда не приходила ей в голову. Простить кого-то (но не себя!) было для нее всегда намного легче, чем не прощать и потом мучиться всю жизнь, разрушая себе душу ненавистью. Поэтому в моменты обиды на кого-нибудь она призывала на помощь память, которая услужливо подсовывала примеры, когда обидчик был хорош к ней, смотрел ласково, оказывал услуги, о которых она у него не просила, и вообще, старался быть другом. Срабатывал защитный инстинкт самосохранения, и это она и сказала человеку, который искренне пытался понять ее странный народ, а заодно и ее, как представителя этого народа. Весь этот разговор проходил под аккомпанемент шампанского и множества маленьких, вкуснейших бутербродиков, им принесенных, а также ее изюмно-орехового штруделя, испеченного накануне вечером. Театр был на открытом воздухе, и они вместе с другими зрителями пикниковали вовсю.

Конец ознакомительного фрагмента.