Корейская монета счастья

Наталья Василевская

История жизни трёх подруг – одесситок, в которой переплетаются неожиданные события, заставляющие принимать неординарные решения и получать в награду потрясающие подарки судьбы, не раз заставляющие задуматься о чьём-то загадочном вмешательстве и покровительстве. В их удивительной реальности присутствуют и трагические ситуации, и разочарования, и фееричные приключения и неожиданные встречи, меняющие жизнь. Им приходится и плакать, и смеяться, оставаясь яркими, ироничными, талантливыми. Им некогда скучать: их жизнь идёт по фантастическому сценарию, расширяя их круг общения и привлекая замечательных людей с родственными душами.

Друзьям, ушедшим за радугу, посвящается…

ЧАСТЬ I

1

— Моя вуаль из кисеи тумана,

И у подъезда ждет кабриолет —

Я вся дрожу в предчувствии обмана:

Стою в шелках, а жениха всё нет.

Маруся Лукова крутилась перед зеркалом.

— Маман, идите сюда скорей!

— Ты чего орёшь на весь дом? — в комнату прихрамывая, вошла Валентина Ивановна и, встав у неё за спиной, с улыбкой спросила:

— Маша, что у тебя на голове?

Лукова, прищурившись, направила струю лака на замысловатую конструкцию из сиреневых волос и нацепила на нос очки.

— Дай павлина! Последний штрих…

Мать извлекла из шкатулки брошь и протерла её рукавом байкового халата.

— Если ты уверенна, что изуродовать свою внешность — это последний шанс устроить личную жизнь, я не буду тебя переубеждать, милая, но знай: ты производишь впечатление не совсем нормальной — вернее, совсем сумасшедшей девочки.

— Не мешай входить в образ, — Маруся пристегнула латунного павлина к блузке, — пора Рыжую будить.

Юля Жукова вздрогнула: в прихожей разрывался телефон.

— Какого чёрта? Это ты, Лукова? — сонным голосом пробурчала она, сняв трубку.

— Я — кто же ещё? Через сорок минут Наташкин поезд приходит.

— Ты в своём уме? Посмотри на часы!

— Прости: немного ошиблась.

— Заходи раз ошиблась. Только тихо: Севка спит.

Юля приоткрыла входную дверь, и, закутавшись в плед, вышла на балкон. Она с трудом разглядела подругу, срывающую цветы в палисаднике. Надёргав тюльпаны, Лукова направилась к подъезду — вскоре в прихожей раздался грохот, и соседка появилась на пороге кухни, размахивая букетом:

— Это тебе! Ты видела, какой туман?

Маруся швырнула на стол кулек с огрызками хлеба, подтянула зелёную юбку в белый горох с огромными накладными карманами, и, показав тонкую ножку, обутую в малиновый лаковый ботинок, артистично покрутила им перед носом Жуковой.

— Признайся: ведь тебе будет стыдно идти со мной по улице, да?

— Чего стыдиться? Все подумают, что я веду тебя на приём к психиатру.

Лукова развалилась на стуле, закинув ногу на ногу.

— Сегодня воскресенье — какой психиатр?

Жукова выпила стакан воды, и, прикурив сигарету, кивнула на кулек:

— Что это?

— Коллеги убирают в хлебницах и приносят мне сухари (буду птичек на кладбище кормить). Чего грустишь?

Задумчиво рассматривая старомодную полосатую кофту подруги с огромными перламутровыми пуговицами и с павлином, распустившим хвост, Юля вздохнула:

— Поставь цветы в вазу — я в душ.

— В глазах тоска, как у некормленой кошки. Что-то случилось, а говорить не хочет. Очень интересно…

С моря дул легкий ветерок — туман рассеялся, и воскресное майское утро предвещало прекрасный теплый день. Девушки вышли из ворот и направились к вокзалу встречать подругу Наташу.

— Ты бы хоть на кладбище оделась, как человек. Настоящее пугало: тебя бы в огород — птицы от инфаркта начнут дохнуть, — бурчала Юля.

— А вдруг человек надёжный случится? Я тебе сто раз объясняла, но ты же меня никогда не слушаешь. Могу напомнить: тот мужчина, которому будет абсолютно безразлично, что на мне надето, и какая причёска у меня на голове навсегда завоюет моё сердце и душу.

— Ты считаешь, это тряпьё вызовет у мужчины желание завоёвывать твоё сердце? И на кой чёрт ему понадобится какая-то душа, если в дрожь бросает только от одного твоего вида. Знаешь, из тебя получилась бы неплохая клоунесса, болтающая чушь в перерывах между цирковыми номерами.

— Моя мама…

— Даже не вздумай! Ни слова о маме.

— Ну, только разок! Моя хромая мама умудрилась где-то выцарапать мужика и подбить его на тёмное дело для материализации своей мечты в виде меня — Маруси Луковой. Она, к сожалению, не сообразила в тот момент, что её дочь будет всю жизнь страдать из-за отсутствия отцовской любви и эгоистично грезила о счастье каждое утро орать голосом армейского прапорщика: «Подъём, Маруся! Ты опоздаешь на работу в ботанический сад!»

— Ну, вот — готовая реприза…

Лукова довольно ухмыльнулась:

— Мне нравится, что ты оценила. Как же быстро время пролетело: мы ведь уже целый год прожили без Кимов, — она дернула Юлю за рукав пиджака, — почему ты молчишь? Хочешь, открою один секрет? Я сегодня объявляю день искренности (ты можешь не поддерживать мою инициативу). Так вот, слушай! Иногда, страдая бессонницей, я представляла, что Женя Ким мой родной папа: сильный, умный, богатый (ну ты и сама знаешь, каким он был). Вот он забирает меня из роддома, глупо улыбаясь от счастья и с трудом осознавая, что стал отцом — проходит совсем немного времени, и он уже ведёт меня за руку в детский сад, а вы (ты и Наташка) тащитесь следом и с завистью пялитесь нам в спины. Потом мы идем в наш первый «В» класс — Ким, нежно целуя меня лоб, просит: «Маруся, не изводи учительницу на уроках: если ты будешь послушной девочкой — мы с тобой на летних каникулах отправимся в Италию, и я покажу тебе Пизанскую башню». Ну, короче: уже не осталось ни одного европейского курорта, где бы мы не побывали, потому что я круглая отличница и моя фотография постоянно висит на доске почёта. После окончания школы я поступаю в МГУ, и, получив красный диплом, становлюсь известной журналисткой, а может, телеведущей. Ну, на худой конец, администратором в гостинице «Интурист».

Споткнувшись, Юля выругалась матом и залилась звонким смехом, разнёсшимся по пустынной улице:

— Лукова, ты спятила?! — хохотала она не в силах успокоиться.

Маруся довольно ухмыльнулась и продолжила:

— Это ещё не всё — смотри под ноги, а то свалишься со своих каблуков. Когда в мечтаниях я достигала приемлемого для меня положения в обществе, возникал вопрос: а что же дальше? Пришла пора устраивать личную жизнь, но тут выяснялось: я не в состоянии представить себе ни одной достойной рожи. В роли мужа и отца моего ребёнка я видела всё того же Кима: красавца с очаровательной родинкой над верхней губой. Вот я с коляской сижу на бульваре и любуюсь морем — вдали появляется знакомый силуэт, и кто бы ты думала, идёт с шикарным букетом роз? Конечно Женя Ким — мой ненаглядный супруг.

Лукова вопросительно глянула на Юлю — она о чём-то сосредоточенно размышляла.

— Ау! Ты где?

— Я здесь. Вот что я тебе скажу, правдоруб: не вздумай при Наташке свой бред нести. Поняла меня? А то доиграешься.

— Да какая разница уже, когда нет больше человека, — вздохнула Маруся.

— Горе луковое — может, ещё признаешься, что была влюблена в Женьку? А ну, посмотри на меня.

— Да ну тебя! Ты так ничего и не поняла. Я же воспитана в лучших советских традициях: разве можно влюбляться в мужей подруг? Просто, лучше Кима я никого на этом свете не встретила ещё, хоть и репутация у него была изрядно подмоченной. Ты не представляешь, как тоскливо мне было возвращаться домой после наших поездок к ним в гости. На беленой известкой кухне сидела мама и ждала меня, улыбаясь. На столе традиционно стояла тарелочка с пирожками и стакан молока, а я шла в свою комнату, и, зарывшись с головой под одеяло, вспоминала бассейн с лазурной водой, шезлонг под зонтиком — кругом тишина, и только птицы щебечут. Ким приносит серебряный поднос — на нём бутылка мартини и гора клубники. И его слова: «Бухни, Лучок! Поверь: с клубникой — это шедевр». Эх, бедный Женька…

— А как же скрипач из консерватории? Ты же так сохла по нему: даже обещала повеситься или крысиного яда сожрать — я уже точно не помню.

— Ты про того зануду? Да чёрт меня попутал: я же тогда ещё не знала, что есть такие метисы, как Женя Ким, — улыбнулась Маруся, — я согревалась возле него и Наташки: меня, как недоношенного птенца, словно в инкубатор высаживали. А теперь всё в прошлом: я мёрзну, даже когда на улице жара, потому что его больше нет, и дома с бассейном нет, и снова мы будем жить втроём в нашем дворике, как в детстве (мне не верится). Кстати, мама интересуется — почему вы с Севкой детей не заводите? Ну, со мной дело ясное, с Наташкой тоже. А вы чего телитесь?

— Передай своей мамаше, что наша личная жизнь — не её ума дело. Пусть лучше озаботится душевным состоянием и внешним видом своей доченьки.

— Рыжая, скажи: ты получаешь сексуальное удовольствие, регулярно меня оскорбляя? — Маруся обиженно поджала губы.

— Не дуйся. Я развожусь с Жуковым: у него завелась любовница.

Юля, хмурясь, вышагивала длинными красивыми ногами в туфельках на шпильке. Её распущенные волосы цвета меди трепал сорвавшийся внезапно ветер — Лукова семенила рядом, размахивая кульком с хлебными огрызками.

— Это чёрт знает что! — заголосила вдруг она. — На нас точно порчу навели! Наташку выпотрошили, у меня — венец безбрачия, а у тебя — крах семейной жизни. Нелюди!

— Если успею сегодня — поеду на птичий рынок и куплю собаку, а может, ещё и кошку в придачу. И будет у меня прекрасная дружная семья.

— Какая собака? Ты гланды вырезаешь страждущим, не страшась усталости, а выгуливать пса кто будет?

— Найму человека. Нужно торопиться, мы опаздываем: поезд через пять минут подойдёт.

Подруги пересекли привокзальную площадь, и вышли на перрон.

— О! Смотри! Куда это пионэров ведут? — Лукова махнула кульком в сторону колонны школьников в красных галстуках.

— Питерский поезд сейчас отходит.

— А! Маленьких головорезов везут смотреть «Аврору»! Бедные проводники!

Юля закурила и поправила Марусе сползшие на кончик носа очки.

— У тебя слишком игривое настроение — прекрати паясничать, пожалуйста. Сегодня Наташке будет не до твоих кривляний — не забывай об этом. Надеюсь, ты меня поняла, Лучок.

— Да поняла: не дурочка.

Юля улыбнулась, глядя на погрустневшую Марусю. Вдалеке показался поезд.

— Стоим под часами: мы с ней договорились.

Лукова вертела головой по сторонам и вдруг выпалила:

— Чего уставился, болван?! О! Вон Наташка! — и помчалась по перрону.

— Какая забавная у вас подруга, — услышала Юля приятный мужской голос за спиной. Обернувшись, она увидела симпатичного молодого человека в тёмных очках и в кожаной панаме.

— Вы находите её забавной? Не хотите жениться? Её сердце свободно.

Парень улыбнулся и приподнял очки:

— Вряд ли я ей понравлюсь, — на солнце блеснул стеклянный глаз под глубоким шрамом на брови.

— Пусть вас это не смущает: у неё свои понятия о красоте. Она вас заинтересовала?

— Я сказал, что она забавна, — уточнил незнакомец.

— Ах, да… Это меняет дело. Видимо, сегодня не её день, — рассмеялась Юля.

Маруся с разбегу повисла на шее элегантно одетой девушки.

— Ну, здравствуй, Лучок! Вот я и вернулась. Что у тебя со зрением? Ты в очках — как непривычно! — удивилась Наташа.

— А! В них обычные стёкла: это маскировка — не обращай внимания. Я уже начала беспокоиться: вдруг передумаешь возвращаться — и поговорить не с кем будет: Рыжая меня со свету сживает. Вон, под часами стоит.

— Привет, — Наташа обняла Юлю, — ты за рулём?

— Пеше пришли: машина в ремонте.

— Жаль. Тогда электричкой доберёмся до кладбища — только нужно кофе выпить.

— С коньяком? — спросила Лукова.

— Коньяк будет вечером, Лучок.

Подруги зашли в привокзальное кафе и расположились за столиком. Наташа, улыбаясь, смотрела в окно:

— Странное ощущение: всего год не была в городе, а вроде никогда здесь и не жила. Всё какое-то чужое, и Жени с мамой нет.

— Жалко, что ты дом продала: теперь в гости некуда ездить, — Маруся, поймав гневный взгляд Юли, ухмыльнулась:

— В прохладу шёлка простыней я тело погружала,

Вдыхая аромат вина из хрупкого бокала.

С зеркальным потолком я тихо обсуждала,

Что счастья нет, что счастья нет…

Юля возмущённо вытаращила глаза и пнула её ногой.

— А что я такого сказала? Ладно, побегу за билетами на электричку и позвоню маме: она просила держать её в курсе дела.

Наташа, глядя в след Луковой, спросила:

— Что за наряд, цвет волос, очки с обыкновенными стеклами? Почему ты мне ничего не говорила? Может, объяснишь, что всё это значит?

— Ты психолог — вот и разбирайся. Мне надоело с ней возиться: я сыта по горло её выходками. А не говорила, потому что у тебя своих проблем хоть отбавляй. Она придуривается. Хорошо, что пить не начала (но ещё не вечер). И чушь постоянно несёт — слушать невозможно.

— Жукова, у тебя что-то случилось?

Юля отвела глаза и прикурила сигарету:

— Что? Заметно?

— Заметно.

— У Севки другая женщина.

— Приехали… Как ты узнала?

— Несколько дней назад позвонила его однокурсница (она тоже в прокуратуре работает) и сказала, что у него затянувшийся роман с её подругой. Видно решила старые счёты с ней свести. Говорит, что он уже готов поставить меня в известность и уйти с вещами. А сегодня приполз под утро и завалился спать. От него духами за километр разит. Последние полгода он нередко являлся за полночь, но всегда придумывал разные убедительные истории в оправдание, а в этот раз отмолчался, как будто меня и нет вовсе.

— Весело. И что делать собираешься?

— Буду ждать, когда уйдет.

— И ты ничего ему не сказала?

— Нет. А зачем? Разве мои слова могут что-то изменить? Они его заставят разлюбить ту бабу и вновь полюбить меня? Ты же психолог с дипломом. Может, владеешь какой-нибудь заумной методикой возврата любви?

— Нет. Не владею, — вздохнула Наташа, — даже не знаю, что тебе посоветовать. Неожиданно всё это.

— Для тебя, разумеется, неожиданно, а я чувствовала, что этим закончится. Чувствовала, и продолжала жить, как умею. И не жалею — буду считать, что это заслуженная расплата за ошибку молодости: я использовала Жукова, а теперь он со мной поквитался. Так что, всё закономерно, хоть и невыносимо тяжело. Я одного хочу: чтобы он исчез поскорей — мне тогда сразу станет легче. Ну, хватит об этом. Лучше расскажи, как жилось у отца. Мне показалось, что тебе у него нравится — думала, решишь навсегда остаться.

— Да как жилось… сложно. Очевидно, родственные чувства необходимо регулярно подогревать общением, а мы за столько лет, не видя друг друга, потеряли что-то главное. Пытались, конечно, построить заново отношения, но с трудом получалось. Хотя я ему очень благодарна: он сделал всё возможное, чтобы вывести меня из-под удара — теперь я обеспеченная, бесплодная, с дурным нравом вдова. Женю не вернёшь, но нужно продолжать жить. Я сейчас это делаю со спокойной душой, с концентрацией на текущем моменте: «вчера» кануло в Лету, «завтра» не наступило — имеет смысл только «сегодня».

К столику, вызывающе виляя бедрами, приближалась Лукова.

— Девочки, нам пора: электричка через десять минут. Мама предупредила, чтобы мы были осторожны на кладбище: там очень часто происходят страшные случаи. Интересно, что она имела в виду?

— А мама не боится, что я тебя окончательно испорчу среди могил, и ты превратишься в вампира? — съязвила Юля.

— Не начинай, а то я сейчас слезу пущу от горьких воспоминаний о тяжелом детстве, — огрызнулась Лукова, — кулёк с хлебом отдай и не хмурься: на высушенную грушу смахиваешь.

— Да пошла ты! — рассмеялась Жукова.

Подруги сдали Наташину сумку в камеру хранения, и, сев в электричку, отправились на кладбище. Сквозь запылённые окна вагона жарило солнце — мимо пролетали пригородные посёлки с невзрачными домами, утопающие в цветении фруктовых садов.

— Какой замечательный день, — Лукова положила голову Юле на плечо и закрыла глаза.

— Да, уж — лучше не бывает…

Наташа с улыбкой рассматривала подруг:

— Пойдём сегодня в кабак и напьёмся.

Лукова приоткрыла один глаз:

— Придётся больничный брать.

— Мне ещё собаку купить надо, — вспомнила Юля, — дома напьёмся.

— И я станцую! — Маруся зашлась истерическим смехом.

2

Девушки с раннего детства были, как говорится, «не разлей вода»: вместе ходили в детский сад, в школе учились в одном классе. Попытки сверстниц присоединиться к их компании единогласно пресекались: эти трое никого не впускали в свой маленький мир, что подогревало интерес к их союзу и тайную зависть — по школе постоянно гуляли сплетни и фантастические истории. Юлю с Наташей считали высокомерными и избалованными фуриями из обеспеченных семей, а Марусю — их преданной служанкой и шутом: без «царя в голове» — странной и взбалмошной.

Юля росла в семье врачей — дальнейшая судьба её была предрешена: учёба в мединституте и клятва Гиппократа. Как гром среди ясного неба явилась новость перед выпускным вечером:

— Мы уезжаем в Америку — ты не будешь поступать в этом году. С завтрашнего дня начнёшь заниматься с преподавателем английского языка, пока мы не получим визы, — объявил отец — заведующий роддомом.

— Езжайте хоть на Луну, предатели Родины, а я выхожу замуж за Севу Жукова, — спокойно ответила дочь, развалившись в кресле и подпиливая ногти.

— Только через мой труп! — закатив глаза, взвизгнула мать, врач — кардиолог, — я не для того тебя родила и потратила семнадцать лет жизни, чтобы ты мне подсунула свинью в лице этого распущенного нарцисса: его бабушка с ложки кормила кашей до двенадцати лет — ты тоже собираешься ему сопли вытирать до старости?

— Свадьба в ресторане «Братислава» в начале августа — завтра звоните Севкиным родителям и договаривайтесь, кого вы хотите напоить в этот торжественный день. Наряды и кольца Жуков берёт на себя, за стол платите вы — готовьтесь, и без лишнего драматического экстаза, — Юля швырнула пилочку на журнальный стол и удалилась, хлопнув дверью.

Поздно вечером, когда все уже спали, она перенесла из прихожей телефон в свою комнату, и, спрятавшись под одеяло, набрала номер Севы:

— Слушай, Жуков…тут такое дело…

Наутро студент юрфака, сев за руль новенькой «Волги», отправился на поиски свадебного костюма.

Родители Наташи развелись, когда девочке исполнилось двенадцать лет. Неожиданно ей объявили, что по большому блату куплена путёвка в Артек, и дочь в слезах умоляла достать ещё две, чтобы главную здравницу страны могли посетить вместе с ней Юля и Маруся. Папа (следователь по особо важным делам) прятал глаза, и, вздыхая, объяснял, что это невозможно. Вера Александровна (доцент кафедры психологии) холодным взглядом смотрела на рыдающую дочь и на смущённого супруга.

— Наташенька, собирайся. В следующем году я постараюсь достать путёвки, и вы поедете отдыхать все вместе.

Когда Наташа вернулась из лагеря, отца в городе уже не было. Мать с бледным лицом долго объясняла, что так бывает: вечная любовь встречается только в кинофильмах и о ней пишут книги писатели, совершенно не имеющие представления о реальной жизни.

— Обманываться не стоит, милая моя, и я не осуждаю его: нельзя постоянно есть овсяную кашу, когда где-то рядом тебя с удовольствием накормят куском сочного жареного мяса с ароматными приправами. Если надоест мясо — можно стать вегетарианцем и есть клубнику с малиной. Ты поняла меня, девочка? — Вера Александровна строго смотрела в испуганные глаза дочери.

— Я вас ненавижу! — крикнула Наташа и ушла из дома. Она три дня пряталась в полуразрушенном флигеле на соседней улице, куда ей носили еду, избегая слежки, Маруся с Юлей. Вскоре их поймал участковый — Наташа вернулась домой с пневмонией и весь август пролежала в постели, глядя в стену. Первого сентября она вышла во двор и объявила своим подругам, снимая пионерский галстук и пряча его в портфель:

— Вы как хотите, а я замуж не пойду: после школы отправлюсь с экспедицией на Северный полюс и останусь там до самой смерти.

Её свадьба состоялась в лучшем ресторане города. Женя Ким владел сетью подпольных швейных цехов по всей стране и занимался незаконными валютными операциями. Окончив университет и получив из рук мамы диплом психолога, Наташа бездельничала, и, обожая мужа, мечтала о сыне. Наступившая долгожданная беременность неожиданно обернулась для супругов трагедией: что-то пошло не так — после потери ребенка возникла угроза жизни роженицы, и девушку прооперировали, тем самым подписав пожизненный приговор: бесплодие. Через год скоропостижно умерла Вера Александровна, а спустя несколько недель Женю Кима обнаружили застреленным в его машине на трассе далеко от города.

Маша Лукова жила с мамой. Валентина Ивановна, имея врожденный вывих бедра, работала в администрации канатного завода. Тихая, непривлекательная женщина с грустными серыми глазами всегда улыбалась, и даже когда сердилась, на её лице угадывалась еле заметная усмешка. Кто был отцом Маруси, оставалось тайной: эта тема никогда не обсуждалась и только один раз бабушка, намазывая реденькие волосы внучки репейным маслом, вздохнув, тихо сказала:

— Не будет тебе счастья, кобель двуногий. Хоть и слабенькой ты родилась, Машенька, и волосики у тебя тонкие, но зато какую талантливую девочку нам боженька послал — станешь ты известной художницей или писательницей, — ласково приговаривала старушка, глядя на рисунки внучки, развешанные на стенах.

С раннего детства у Маши была забава: она постоянно рифмовала слова — просто так, от нечего делать. Позже странное увлечение переросло в регулярное создание более масштабных стихотворных форм, и Маруся, по поводу и без него, выдавала на — гора четверостишья. Валентина Ивановна, восхищаясь поэтическим даром дочери, поначалу записывала их в специальный блокнотик, а потом махнула рукой и даже начала раздражаться: поговорить с дочерью становилось всё труднее — Маша издевательски забрасывала мать стишками, смысла которых женщина зачастую понять была не в силах.

В квартире Луковых царил безупречный порядок: Валентина Ивановна, прихрамывая, убиралась, доводя её до стерильного состояния. Марусе категорически запрещалось прикасаться к тряпкам и венику — в обязанности дочери входили только походы за продуктами. Однажды в гастрономе она встретила Юлю с Севой Жуковым.

— Привет, Лукова. Предки улетели в отпуск — делай покупки, и пошли ко мне. Скоро Наташка подтянется — винишка попьем.

— Меня маманя не отпустит: поздно уже.

— Жуков, скажи ей! — скомандовала подруга и отправилась выбирать торт.

— Лучок, а давай я тебя отпрошу. Увидишь: у меня получится.

— Нет, лучше не надо. Я зайду на десять минут: тортика хочется — и домой.

— Ну, как скажешь. Юлька, я её уговорил!

Лукова купила продукты, и друзья отправились на вечеринку — через час на весь двор разносился звонкий смех пьяной Маруси. Валентина Ивановна, принимавшая в это время ванну, обеспокоилась долгим отсутствием дочери, и, соорудив на голове чалму из полотенца, вышла на балкон. В доме напротив гремела музыка, и в окне квартиры Юли маячила танцующая фигурка Маши. Она периодически исчезала, так как девочка падала на пол, а поднявшись, издавала истерический крик, размахивая руками, как ветряная мельница. Валентина Ивановна наблюдала за дочерью, не веря своим глазам — через несколько минут она колошматила кулаком в Юлину дверь. Ворвавшись в комнату, разъяренная мать схватила за жидкий хвост Марусю, и, улыбаясь, обозвала хозяйку проституткой, повелев больше никогда не приближаться к её ребёнку, который в это время продолжал хохотать и кривляться. Сева учтиво вручил Валентине Ивановне пакет с продуктами, и женщина, крикнув на прощание: «Засранцы!», потащила пьяную Лукову домой. На следующий день Маруся на занятия не пришла, а позже в школьном туалете состоялся серьёзный разговор с Юлей. Девочка плакала и утирала глаза красной повязкой дежурной по классу.

— Прекрати реветь: ты не виновата, Лучок. А твоей мамаше я никогда не прощу: чужих детей нельзя обижать, — Юля достала из кармана фартука ириску и протянула подруге — та всхлипнула и закивала головой, выдавив из себя улыбку.

После выпускного вечера Лукова подала документы в университет на биофак — получив диплом, и, попав по распределению в ботанический сад, она с удовольствием занималась уходом за диковинными растениями вдали от городской суеты, и, не расставаясь с альбомом, рисовала пёстрых бабочек, сидящих на великолепных цветах.

3

Выйдя из электрички, девушки перешли через овраг по бревенчатому мостику, и извилистая тропинка повела их к кладбищу.

— Разрослось за год, — глядя с пригорка на просторы, усеянные крестами, заметила Наташа, — найти бы могилу ещё. Участок недалеко от забора — это я хорошо помню.

— Найдём — не переживай. Ну и жара! — Юля сняла пиджак и накинула его на плечо.

Они купили цветы у входа, и вышли на центральную аллею. На бордюре пристроились нищие и с надеждой в выцветших глазах заглядывали в лица подруг — получив милостыню, старухи окрестили девушек костлявыми ручками и разноголосым хором пожелали божьего благословения. Лукова плелась, размахивая кульком с сухарями, и, заметив стаю воробьёв, окруживших лужу возле крана, приступила к кормлению птиц.

— Моя бабуля говорила, что птички на кладбище — это души усопших. Их отпускают на свидание с родственниками.

— Да? А почему они тогда не на своих могилах сидят, а в луже плещутся? — усомнилась Юля.

— Видно к ним ещё не приехали — они здесь ждут, — объяснила поведение птиц Маруся, рассыпая крошки. К воробьям присоединились жирные голуби и с удовольствием клевали подсохшие сдобные булки.

— Это всё чушь, Маруся, но звучит красиво, — вздохнула Юля, — безлюдно и тихо… как ни странно — мне здесь хорошо.

Наташа наблюдала за суетной трапезой крылатых душ ушедших в мир иной и мысленно искала слова: важные, значимые. Ей хотелось вложить в них воспоминания о каждом прожитом дне, каждой минуте, а в голове роились банальные фразы — пустые и лицемерные: «… я люблю и скучаю… Нет…не то… Мне одиноко и плохо без вас… Ложь…». Её отъезд за сотни километров от этого места, где лежат в земле муж и мать, размыл реальность. Она просто знала и понимала: их больше нет, но их нет где-то очень далеко, и осмысление хоть и было тягостным, но давало возможность всё обдумать и прислушаться к себе. Чем дольше Наташа размышляла, тем сильнее её одолевало чувство вины: «Я же должна страдать — почему не страдаю? Что же со мной происходит, если смерть самых близких людей не потрясает меня до глубины души, не извлекает из подсознания трогательных моментов и не вызывает слёз сожаления?». Поначалу она занималась самобичеванием, но вскоре устав, успокоилась: ей стало всё безразлично. Пришло ощущение, что у неё просто нет сил на искреннюю скорбь.

Конец ознакомительного фрагмента.