Семь капель счастья

Наталья Баклина, 2007

Если тебе уже 28 лет, а в личной жизни – сплошные разочарования… Если вся твоя семья – активная и неунывающая бабушка… Если работа на провинциальной коммерческой телестудии – единственная радость, хотя там и платят гроши… То появление богатого бизнесмена-москвича на горизонте – невероятное событие, практически, подарок судьбы. Первая совместная поездка в Египет обещает стать началом новой жизни! Она и становится, но только совсем не той, что представлялась героине. Роман написан в те времена, когда Египет был открыт для русских туристов. Книга вошла в серию "Про любовь и обстоятельства"

Данный текст является авторской собственностью. Любое публичное использование текста, в том числе и размещение на литпорталах и в социальных сетях, возможно только после согласования с правообладателем.

Все события романа вымышлены, совпадения случайны

Глава 1

— Какой мужик! Нет, ты только погляди, какой мужик! Интересно даже, каким ветром его занесло в нашу дыру!

Режиссёр Оксана смотрела на монитор, крупно показывающий мужское холёное лицо, и только что не облизывалась. Отвлекалась, конечно, от прямой своей работы, но вполне могла себе позволить. Беседу операторы писали двумя камерами, Оксана переключала их по давно отработанному алгоритму: секунд сорок общего плана, потом секунд двадцать — гостя студии крупно, потом — опять общий план. Правда, на Ирэну, которая вела эту беседу в студии, внимания камеры не хватало. Её можно было бы и почаще крупно брать, но крупные планы Ирэны в алгоритм не вписывались. Ну да не беда. Ведущую можно и отдельно снять, какая Ирэне разница, когда кивать и улыбаться. Закончат беседу, быстренько доснимут перебивки, Оксана поколдует с ними в монтажной, и получится у неё вполне приличное интервью минут на пятнадцать. Не работа — курорт! Отчего бы и не поглазеть на мужика, раз уж так понравился. Вполне могла себе позволить.

— Какой взгляд! А как говорит! — позволяла себе Оксана. — Инка, ну ты только глянь!

Инка и глядела, и слушала. Глядела за компанию, а слушала по обязанности: сглупила она, решив писать беседу на петличку, надо было объёмный микрофон заводить. Но кто же мог предположить, что этот Оксанкин красавец начнёт вещать таким зычным голосом! Тихий вроде был, говорил негромко, а тут вдруг начал такие рыки выдавать — только и успевай звук на пульте зажимать, чтобы помехи не лезли.

— Вы только представьте себе! — выдал гость студии очередную зычную модуляцию, — никакой химии, никаких синтезированных соединений. Никаких добавок, чужеродных женскому организму!

— Да зачем же он так голос форсирует! — поморщилась Инка, быстро микшируя звук.

— Ваш рассказ похож на сказку! — щебетнула по второму звуковому каналу Ирэна, и Инка одобрительно кивнула столбику её звука: всё в пределах нормы, молодец.

— Абсолютно с вами согласен, — собеседник, подстроившись под её щебет, заговорил тише, и теперь Инке пришлось добавлять уровень звука. — Преображение, которое происходит с женщиной поле применения этого комплекса, выглядит поистине сказочным. Но сказки тут никакой нет, всего лишь разработки отечественной… я подчёркиваю — отечественной! — косметологии.

Подчёркивая, гость опять разразился зычной модуляцией, но Инка успела зажать звук на полсекунды раньше. Надо же, приноровилась к его ритму! И теперь будто чувствует, когда этот дядечка собирается мурлыкать вкрадчиво, а когда — гудеть иерихонской трубой.

— Нет, точно, решено, после записи иду с ним общаться! — не унималась Оксана. — Позову его на монтаж интервью. Посидим рядком, поклеим ладком, глядишь, чего и склеится. А, как ты думаешь, есть у меня шанс?

Инка подумала. Оксана, сорокалетняя мать-одиночка, была женщиной миловидной: круглое лицо с ямочками на щеках, тёмные пышные волосы, аккуратно заправленные за маленькие розовые ушки, круглый подбородок немного, совсем слегка, оплывший. Чуть полноватая, и от того мягкая, аппетитная, как булочка, она была славной и очень уютной. Инка даже иногда думала, что такой, наверное, была бы её мама, доживи она до Оксаниных сорока лет — мягкой, домашней уютной. Но мама дожила только до тридцати, и поэтому навсегда осталась в Инкиной памяти молодой весёлой круглолицей хохотушкой.

А вот мужчина, — камера опять давала крупный план, — уютным не был. А был, скорее, обволакивающим: искренне-обещающий взгляд, открытые жесты, доверительные интонации. А если говорить о красоте, то дядька этот, на её взгляд, был скорее не красив, а внушителен, что ли. И породист! — обрадовалась Инка, подобрав определение. Эдакая породистая вальяжность была и в том, как он сидел за столом, как держал красиво седеющую у висков голову, как подпускал эти свои бархатно-раскатистые модуляции, как оглаживал аккуратную профессорскую бородку.

— Ну что, иду на приступ? — опять спросила Оксана, покусывая нижнюю губу.

— Иди, — разрешила Инка, — попробуй. Хотя, если честно, я не вижу, чтобы он был таким уж красавцем…

— А енто потому што молодая ты ишшо и глу-пы-яа! — сказала Оксана старушечьим голосом. — Хотя в твоём возрасте ещё простительно шалеть от красивеньких брутальных «мачиков».

— По себе, что ли, судишь? — фыркнула, не обижаясь, Инка.

— Ага. Я в твои двадцать пять насмерть втрескалась в одного такого мачу. И в результате — вон, Димка мой, лоботряс-оболтус получился. На этом — вся любовь.

— Ладно тебе, Оксан, хороший у тебя Димка получился, красивый мальчик.

— Ага, красавец. Весь в папу. И та же кобелиная натура прорезается. Девчонки, вон, дома телефон нам оборвали, всё Диму просят позвать. Я ему так и говорю: «Димка, если вырастешь похотливым козлом, как твой папаша — прокляну!»

— Не круто ли берёшь, Оксанка, ему же ещё лет мало совсем. Пятнадцать есть?

— Будет в декабре. И ничего не круто, пора уже для профилактики. А то когда девки от него залетать начнут, поздно уже будет спохватываться!

— Стволовые клетки — это поистине революционные технологии двадцать первого века! — добавил громкости Оксанкин красавец. Инка метнулась зажимать звук, а Оксана вернулась мыслями к предмету:

— Ты только посмотри: холёный, уверенный в себе, состоявшийся. Явно умён, ценит зрелую женскую красоту, умеет делать деньги. Какие там мачо! Вот этот — настоящий мужик!

— Оксанка, ну откуда ты знаешь про его деньги и про зрелую красоту? — удивилась Инка. — Ты ведь его за десять минут до записи впервые в жизни увидела!

— Увидела и сразу всё про него поняла, — Оксана внимательно разглядывала лицо в мониторе. — Если человек имеет дело с косметикой, которая стоит три тысячи за комплекс, то и красоту ценит, и зарабатывать умеет. Ты наши расценки знаешь? Он Петьке за съёмку и эфир не меньше трёх штук баксами отвалил.

— А про ум ты откуда узнала?

— Оттуда же. Дурак так говорить и так смотреть не сумеет — видно будет, что индюк-индюком. А этот — сокол!

— Скорее, тетерев: и токует, и токует, — не согласилась Инка, которую уже начал утомлять этот контроль за уровнем звучания непредсказуемого сокола.

— Спасибо вам, Николай Евгеньевич! — словно услышала её Ирэн и улыбнулась в камеру, которую оператор догадливо перевёл на неё. — Думаю, наши телезрительницы получили искреннее удовольствие от беседы с человеком, который умеет не только ценить зрелую женскую красоту, но и делать её неувядающей!

— Вот, что я тебе говорила? — обрадовалась Оксана, как будто Ирэн добавила аргументов в споре, хотя Инка спорить и не думала.

— Стоп, снято! — крикнула Оксана в микрофон. — Всем спасибо! Мальчики, доснимите Ирэну на крупняках, пожалуйста! А я выйду сейчас.

— Всё Инка, я пошла завязывать отношения! — отключила Оксана микрофон и вышла из аппаратной, отделённой от студии стеклянной стеной. Через неё Инка вскоре и наблюдала беззвучную пантомиму. Вот гость студии целует ручку Ирэн, и та благосклонно розовеет. Вот Оксана что-то втолковывает этому Николаю Евгеньевичу, и он смотрит внимательно, кивает, поднимается с места, оказавшись невысоким, с Оксану ростом. Вот вытаскивает из пиджака что-то, похоже, визитку. Протягивает её Оксане, говорит что-то, и теперь та кивает, поворачивается, идёт. И этот дядька идёт следом.

— Вот, пожалуйста, — гостеприимно распахнула двери аппаратной Оксана, и пантомима тут же превратилась в спектакль. — Здесь мы завтра с одиннадцати будем монтировать сегодняшний материал.

— Очень интересно! — огляделся гость и задержал взгляд на Инке. — Позвольте представиться, Николай Мелихов, разработчик косметической линии «Фемина».

— Да, я знаю, косметика для пожилых, — кивнула Инка. — Я вашу беседу записывала.

— Это Инна, наш звукорежиссёр, — сверкнула на неё очами Оксана, и в воздухе словно повис её немой вопль «Ну что ты несёшь!»

— Очень приятно, Инна! — вдруг протянул руку Николай Евгеньевич, и Инка от неожиданности привстала и подала свою. Где-то задворками сознания пронеслись мысли, что мужчине вроде бы невежливо первому подавать руку. И что не менее невежливо игнорировать жест пожилого человека. А он уже пожилой, седой вон, старше её лет на двадцать…

— Очень приятно, — повторил Николай Евгеньевич, пожимая ей пальцы и задерживая их в ладони. — Скажите, Инна, а вы свободны сегодня вечером?

— Что? — оторопела Инка, краем глаза замечая, как вытягивается лицо у Оксаны. Он что, дядечка этот, на свидание её хочет пригласить?

— Вы знаете, нет, не свободна. Мы с бабушкой вечером моем окна, и я буду сильно занята.

— Очень жаль, — бархатно сказал Николай Евгеньевич и опять пожал Инкины пальцы. Та спохватилась и отняла руку. — А я уже начал надеяться, что вы покажете мне ваш чудный город…

— А вы Оксану пригласите, и она вам всё покажет! — окончательно пришла в себя Инка. — А из меня плохой экскурсовод, извините.

И она вышла из-за пульта и быстро ушла из аппаратной. Вот ещё! Надеется он!

Запись беседы с этим косметологом-производителем была последним делом на сегодня, и Инка с чистой совестью засобиралась домой. Впрочем, чистота эта слегка замутнилась: неожиданные заигрывания предмета Оксаниного интереса на глазах у самой Оксаны оставили лёгкий привкус вины. «Вот ещё! — фыркнула Инка, поймав себя на этом привкусе. — Я что, заигрывала с этим Николаем Евгентевичем? Или повод ему давала? Он сам ко мне пристал. Седой уже, а туда же: «Что вы делаете сегодня вечером?» К Оксанке пусть пристаёт!»

Она оделась, вышла из студии и уже шагала по тротуару, сердито топча жёлтую,облетевшую с клёнов, листву. Но всё ещё видела изумлённо-растроенный взгляд Оксаны и всё ещё продолжала мысленно твердить, как будто оправдываясь: «Нужен мне этот старик! Седой уже, а туда же!» Она перестала злиться, только пройдя почти всю кленовую аллею и почти дотопав до автобусной остановки.

Несмотря на середину сентября, день выдался солнечный и тёплый. Небо отдавало такой нежной голубизной, а листья — и те, что послушно шуршали в такт её сердитым шагам, и те, что всё ещё одевали клены багрянцем и золотом — были такими празднично-яркими, что она переключилась на эту красоту и решила прошагать ещё пару остановок. «В конце-концов, нужно же и свежим воздухом иногда дышать, и солнышко ловить, хотя бы такое, осеннее на исходе дня. — Инка остановилась и подняла лицо к солнцу, прикрыв глаза. — А то ведь всё лето просидела в монтажной, не заметила, как пролетело».

Всё лето в монтажной она просидела потому, что Петька Дронов, их генеральный директор и владелец телестудии, нашёл заказ — снимать видеоклипы для какого-то продюсера. Работали они так: Петька кидал идеи, Оксана раскладывала их на видеоряд, снимала, затем они с Инкой по очереди всё это монтировали, а затем Инка сводила картинку со звуком. Работа была интересной, но малоденежной — так, несколько тысяч рублей премии. Петька считал, что эти вещи они на студии должны делать за зарплату. Инка тогда и не спорила.

Сейчас же, вспомнив, как всё лето просидела в монтажной, она вдруг почувствовала раздражение. И почему это она проковырялась с этими роликами, практически никуда не выбираясь из города? И вообще, что-то слишком много она должна делать для Петьки «за зарплату», которая — курам на смех, хватит на три банки дорогущего крема этого громогласного косметолога. И бабушкиной пенсии — ещё на банку. Доходы у них с бабушкой — не фонтан. Если бы не Инкины шабашки с подработками — сидеть им с бабулей на хлебе и воде.

Инка вздохнула, — шабашки были ещё одной причиной, почему она всё лето просидела в монтажной. Шабашки были «левые», Дронов о них не знал, а Инка без зазрения совести использовала его аппаратуру для своих надобностей. С подработками выручали студенческие связи: то кэвээнщики из университетской команды попросят фонограммку к выступлению сделать или съёмки с вечера в божеский вид привести, то мальчишки с их бывшего курса, вдруг открывшие свой клуб, на концерт позовут на звуке посидеть. В итоге к основной Инкиной зарплате набегало ещё примерно столько же. Хотя и со студенческими приятелями не обошлось без благотворительности. В августе, набив за лето руку на Петькиных роликах, Инка по их просьбе сделала ролик для начинающей певицы. Девчонка обладала потрясающей внешностью: тонкая ломкая фигурка, фарфоровой матовости лицо, точёный нос, глаза миндалевидной формы, прямые густые блестящие волосы, остриженные каре. Голос у девчонки был не менее потрясающим — большого диапазона, с хрипотцой на низких нотах и запредельной чистый на верхнем «до» третьей октавы. Инка придумала снимать её на крыше — песня была про полёт. И ролик получился лёгким, воздушным, а ломкая фигурка — готовой взмыть в небо, вслед за летящим ввысь голосом… Девчонка смогла заплатить немного, да и то Инка почти всё раздала оператору Васе и Славику, добавившему ролику компьютерной графики.

Петьке же его заказчик за клипы платил щедро. Оксанка, когда разузнала, сколько, ахнула. Каждый ролик стоил, как две их зарплаты вместе взятые да на три умноженные! А они за лето их девять штук наваяли! Нажился на них Петька, ох, нажился! А и не скажешь ничего. Оксанке в качестве режиссёра в городе ловить нечего. На государственный телеканал не возьмут, а на других коммерческих такой отстой, что сама туда не захочет. Да и Инке тоже страшновато как-то срываться с насиженного места, два года всё-таки уже с работает Петькой, привыкла. Хотя, если бы подвернулся вариант, она, может быть, и ушла бы. Только ничего не подворачивалось, а чтобы самой новое место искать — не настолько Инке надоело на студии. В её работе и плюсов достаточно: хотя бы техника вполне новая, да и Петька при всём своём жлобстве не мешает заниматься творчеством.

Вот только творить надо как-то менее интенсивно, — Инка вдохнула полной грудью и наклонилась за красивым разлапистым красно-жёлтым листком. А то если сидеть всё время в студии, то она и в свои двадцать пять рискует приобрести землистый цвет лица, мешки под глазами и все прочие прелести, от которых так замечательно помогают средства этого Николая Евгеньевича. Как там называется его линия? «Фемина»? Она покрутила лист в руке и вдруг как будто снова услышала бархатный голос Мелихова и ощутила покалывание в пальцах, которые он пожимал. Ощутила и нахмурилась, раздражённо отбросив листок. «Блин, да что за наваждение! Этого мне только и не хватало! Я что, запала на этого мужика? Ну, Инка, докатилась. Нет, точно, тебе пора как-то устраивать свою личную жизнь!»

Пора. Легко сказать. Сделать труднее. Как её устраивать-то, эту жизнь? Так получилось, что за свои двадцать пять лет Инка пережила всего две любовные истории. Хотя первую историей-то можно назвать с натяжкой. Так, девчачья любовь к ботанику Лёше из параллельного класса. К ботанику не в смысле любителя растений, а в смысле тихони и отличника. Впрочем, она сама в школьные годы была такой же тихоней и отличницей. Девочка-ромашка: книжки читает, крестиком вышивает, на флейте играет.

К книжкам Инка пристрастилась вскоре после гибели родителей. Читала толстенные тома Жюля Верна, Луи Буссинара, Фенимора Купера и словно переселялась на время в другой мир, где всё было хорошо, где все потери оборачивались приобретениями. А в её мире потери оставались потерями, и единственное, что она приобрела — привычку читать запоем и любовь к толстым томам. Вышивать крестиком её научила бабушка, и в Инкином гардеробе до сих пор сохранилось несколько собственноручно расшитых блузок. Вышивание завораживало, — из-под иголки появлялся ровный и красивый узор, Инка восторженно млела и чувствовала себя Марьей-искуссницей из сказки, которую ей в детстве читала мама. Так же завораживала и музыка. Причём игру на флейте Инка выбрала сама. Шла девчонкой-семилеткой мимо музыкальной школы, услышала звуки, и: «Мама, я тоже так хочу!» Отвели в школу, там у неё обнаружили идеальный слух и приняли в класс духовых инструментов. И потом, пару лет спустя, когда она приноровилась к инструменту и стала звуки не просто слышать — видеть разноцветными пузырями, Инка млела от узоров, которые плела своей флейтой, не меньше, чем от вышивок из-под её иголки. И каждый раз удивлялась, как ей удалось сотворить такую красоту. И даже думала, что не совсем ей. Говорят же, «Бог помог». Вот и помогал, наверное.

Впрочем, после гибели родителей Инка на бога обиделась. И на флейте играть перестала. Точнее, перестала млеть от тех звуков, которые теперь у неё получались, — они уже не сплетались узорами. Они вообще перестали быть видимыми, превратившись в механическое сотрясание воздуха. Музыкальную школу Инка окончила больше по бабушкиному настоянию, забросив потом инструмент подальше на шкаф. А вышивать продолжала, и читать толстенные романы тоже — там жить было хорошо, правильно и безопасно.

Так что на момент влюблённости в Лёшу Инка в отличие от своих одноклассниц, которые уже вовсю переживали бурные и недетские романы, была начитана, романтична и непорочна. Впрочем, и Лёша не был крутым перцем. После полугода встреч, прогулок и поцелуев на заднем ряду кинозала он выдал, что их отношения отвлекают его от главной цели жизни. Что сейчас для него на первом месте должна стоять учёба. Что он должен сначала окончить школу, поступить в институт, окончить его и только потом заниматься своей личной жизнью.

Инку тогда царапнуло, что её как бы отодвигают в сторону до лучших времён. Но встречи с Лёшей прекратила без особых страданий. После школы он поступил в медицинский институт на гинеколога. Инка хмыкнула, узнав, от какой великой цели она его отвлекала, но сохранила с парнем приятельские отношения, Лёшка позванивал изредка, пару раз в год, на праздники, Инка знала, что парень окончил институт с отличием и теперь стажируется интерном в одной из Нижегородских больниц. В общем, цели своей жизни достиг, женские болезни изучил, может, уже и с личной жизнью разобрался. Не то, что она, никаких целей, плывёт, куда несёт.

После школы Инку занесло в Нижегородский политехнический на радиотехнический факультет. Поступала она туда по нескольким причинам. Во-первых, близко от дома, что с учётом многочасовых нижегородских пробок большой плюс. Во-вторых, конкурс там был небольшим, а значит, можно поступить на бюджетное отделение. А для них с бабушкой это было основным аргументом. Их семейный бюджет — бабушкина пенсия, Инкина пенсия за родителей и Инкины случайные подработки от доставки телеграмм и летней торговли квасом — вряд ли выдержал бы платную учёбу.

Поступив на радиотехнический, в общем-то, наобум, Инка неожиданно угадала. Ей понравилось учиться. Все эти транзисторы и резисторы оказались вполне понятной и увлекательной штукой. И теперь уже они её завораживали своей возможностью делать чудо: принимать, передавать и усиливать звук. И рисуя схемы и эпюры, Инка глядела на схему и как будто слышала сам звук. Да и группа у них сложилась дружная и какая-то правильная, что ли. Девчонок было немного, ни одной кривляки, и Инка впервые после школы почувствовала себя комфортно. Никто не выделывался, не «гламурничал», не говорил ехидным тонким голоском: «Одинцова, а где ты эту старушечью юбку отыскала? В бабушкином сундуке, да?» И она спокойно носила эту юбку, действительно, перешитую из старой бабушкиной, но вовсе не старушечью, а очень удобную. И блузки носила, собственноручно расшитые, и жакеты, связанные вместе с бабушкой в четыре руки: одна вяжет полочки, вторая — рукава. Остальные одногруппницы — кроме Инки в группе учились ещё три девчонки — одевались так же неброско, а одногруппникам было всё равно, какие на них наряды. И очень скоро Инка научилась общаться со всеми ровно и свободно, купаясь в атмосфере дружеской приязни.

А к концу второго курса один из их мальчиков, Андрей, начал оказывать Инке особые знаки внимания. Позвал в кино, она пошла, и словно вернулась в школьные годы с поцелуями в последнем ряду. Правда, если с Лёшей-ботаником это были влажные робкие прикосновения к губам, то с Андреем — атаки. Он целовал её, словно территорию завоёвывал, жёстко придерживая за затылок и шаря по груди ладонью. «Не надо! — вырвалась тогда, в самый первый раз, Инка, с трудом переводя дух. — Не надо так целоваться, слишком пошло получается!».

Он вроде бы понял, и они продолжали встречаться. Встречались всю весну и часть лета, и со временем Инка привыкла к его натиску и прикосновениям, уговорив себя, что в двадцать лет пора бы уже не быть такой недотрогой. Она даже научилась отвечать на поцелуи, разжимая зубы и впуская его язык.

А потом Андрей пригласил её к себе на дачу. Впрочем, не только её — всю группу позвал праздновать день рождения. На даче было здорово. Родиться Андрею посчастливилось в июле, и участок ломился от яблок, груш, смородины и малины. Они с девчонками паслись на этих ягодах, успев между делом настричь тазик салата из розовых мясистых, сахарных на изломе помидоров и крепких оранжево-зелёных перцев, которые росли в тепличке. А мальчишки жарили шашлыки из куриных крылышек и свиных рёбрышек, и дух шёл такой, что, наверное, захлебнулись слюной все окрестные собаки… Андрей выставил к шашлыкам пятилитровую бутыль домашнего смородинового вина прошлогоднего урожая, и это восхитительное тёмное сладкое вино пилось легко, как компот. Однако мальчишки с каждым бокалом «компота» смелели, а девчонки — добрели и позволяли сокращать дистанцию.

Инка тоже расслабилась, и было ей так безопасно и так хорошо! Поэтому когда Андрей утащил её целоваться на летнюю кухню, она не возражала. И когда на стол усадил и пустил руки шарить по телу — не возражала. Вино плескалось в крови, шумело в ушах, кружило голову. Она спохватилась и попыталась возразить, только когда его прикосновения стали совсем уже стыдными, но было поздно. Он её просто завалил на стол, навалился сверху и отымел. Именно так она потом и думала о произошедшем — отымел. Грубо, сильно, напористо, ладонью зажав рот, чтобы не кричала.

— Прости, но я больше не мог сдерживаться, — сказал он, когда всё закончилось. Потом отодвинулся от неё и вскрикнул: — Что это? Кровь?

— Кровь, — согласилась Инка, садясь на столе и поправляя безнадёжно перепачканную юбку. Ощущения внизу живота были примерзкими. На душе — тоже.

— У девушек всегда кровь идёт при дефлорации. Что ты так на меня смотришь? Да, ты первый. Считай, что я подарила тебе свою девственность. На день рождения.

— Инка, прости меня, Инка, я не думал… — забормотал Андрей и потянулся к ней обнимать, но Инка вскинула руку, останавливая.

— Не надо. Не тронь меня. Ты — животное.

— Ин, я же не думал… Ты бы сказала, что ни с кем… Я четыре месяца терпел… Ну что мне теперь, пойти и повеситься из-за твоей непорочности?

— Да нет, зачем же, живи, — пожала Инка плечами, сползая на пол. Мерзость в душе превратилась в тошноту, и она подышала через рот, чтобы отпустило. Посмотрела на юбку — кровь умудрилась как-то так впитаться в цветной узор, что казалась его продолжением. В таком виде вполне можно было доехать до дома. — Я домой поеду. С днём рождения.

Он тогда не отпустил её просто так, вызвал такси, и Инку довезли до дома. Но их отношения всё равно закончились — от одного взгляда на Андрея к горлу подступала та самая тошнота, и приходилось делать несколько вдохов, чтобы отпустило. Почти так же Инку мутило от мысли об интимных отношениях с кем-нибудь ещё. Тошнота словно нашёптывала: «К чему с кем бы то ни было гулять-встречаться-целоваться, если потом тебя могут взять и отыметь на каком-нибудь кухонном столе? Или даже пусть не на столе, на диване — какая разница, где чувствовать себя куском мяса, приспособлением для разрядки мужской похоти?» Иногда Инка пыталась понять, неужели все женщины проходят через такую тошноту, но как-то с ней справляются? Или это с ней что-то не так? И в конце концов решила, что с ней не так: судя по книгам, фильмам, по старому снимку с молодыми и счастливыми родителями, люди как-то договариваются и решают эти вопросы. И никого не тошнит.

«Интересно, а этот Николай Евгеньевич тоже в постели превращается в животное?» — вдруг подумалось Инке. Она попыталась себе представить, как бы это было, но представлялось плохо. Однако от мыслей не затошнило, только пальцы отозвались покалыванием. Она удивилась и прислушалась к своим ощущениям. И тут её окликнули:

— Инна!

Она оглянулась и оторопела. У обочины остановилась иномарка — Инка машинально отметила тёмно-зелёный, в черноту, цвет — и из неё выглядывал Николай Евгеньевич. «Помяни чёрта»… — мелькнуло в голове, а «чёрт» сказал, выходя из машины:

— Инна, я глазам своим не верю! Смотрю, бредёт вдоль дороги эдакая тургеневская барышня, а это — вы! Садитесь, я вас до дома подвезу!

Инка помедлила пару секунд и решилась:

— Ладно, везите. Только мне далеко, через весь город.

— Ничего не имею против!

Он обежал машину, придержал дверцу, дождался, пока Инка сядет, аккуратно прихлопнул и вернулся на водительское место.

— Показывайте мне дорогу, я ещё слишком плохо знаю Нижний.

— До перекрёстка прямо, потом налево, — скомандовала Инка. — А вы откуда приехали?

— Я москвич.

Николай Евгеньевич добавил обдув из кондиционера и включил музыку. Что-то приятное, инструментальное. «Не шансон и не попса!» — зачла ему Инка плюс.

— Живу здесь вторую неделю, и только увидев вас понял, что слишком закрутился с делами и что так жить нельзя.

— Как жить нельзя? — глянула на него Инка, удивившись, что и она минут десять назад думала о своей жизни примерно такими же словами.

— А так, что всё время работа и работа, а жизнь пролетает мимо. И ты вдруг понимаешь, что молодость давно позади, когда однажды хорошенькая девушка сообщает тебе, что предпочитает мыть окна, а не провести с тобой вечер!

— Но я действительно обещала бабушке помочь с окнами! — рассмешила Инку его гротесково-скорбная жалоба. — У нас в семье не принято отмахиваться от обещаний. А на свидание вы Оксану позовите. Она весёлая, и вообще…

— Больше подходит мне по возрасту? — угадал Николай Евгеньевич, и Инка неопределённо дёрнула плечом. — Уверен, что Оксана замечательная женщина, только слишком уж яркая и напористая. Мне такие не нравятся. Мне нравятся такие женщины, как вы.

— Молодые, глупые, покорные? — попыталась угадать Инка.

— Глубокие, содержательные, тонко чувствующие, — не согласился Николай Евгеньевич, и Инка подумала, что он начинает ей нравиться. А тот словно почувствовал что-то:

— Инна, у меня есть предложение. Только не спешите отказываться! Я довезу вас до дома, договорюсь с вашей бабушкой, чтобы она вас отпустила, и вы всё-таки покажете мне Нижний Новгород. Обещаю вести себя прилично и вернуть вас домой точно в срок.

— Срок — к одиннадцати, — решилась Инка. — Только учтите, с моей бабулей не так-то просто договориться, и многого я вам не покажу. Я домоседка и не очень-то знаю здешние весёлые места.

— Значит, будем изучать их вместе! — обрадовался Николай Евгеньевич. — Показывайте, куда ехать дальше.

— Теперь через мост, — скомандовала Инка и стала наблюдать, как на них надвигается панорама кремля.