Соло для пистолета с оркестром

Наталья Андреева, 2005

Она любила фильмы о любви и смотрела их часто, особенно с тех пор как умер ее муж. Смотрела, пока не увидела на экране американский фильм со странным сюжетом. Ей показалось, что это история ее собственной жизни. Те же события, та же страсть, только вот муж героини не умер, а был убит. Что это? Странное совпадение? Или кто-то сознательно дал ей знать, что совершено убийство? Но почему таким изощренным способом? Ведь она могла и не увидеть этот фильм! Или какой-то маньяк решил убить и снять об этом кино? Она решает провести собственное расследование. Но удастся ли ей узнать правду?

Анданте (Не торопясь, спокойно)

На всякий случай Дмитрий взял с собой все кассеты. Он был молод, он был тщеславен. Ах, меня уволили с работы! А я посмотрите что могу! Взгляните, что знаю! Ему не терпелось поделиться с кем-то своим открытием. Он знал теперь факты, которые для многих газетчиков стали бы сенсацией. Глазов понял это, почитав во время завтрака разделы светской хроники. Светлана любила покупать яркие журналы с цветными фотографиями знаменитостей, и растрепанная пачка подобных изданий всегда валялась в кухне на табуретке. Раньше Глазов внимания на нее не обращал, но теперь некоторые заметки просмотрел внимательно.

Пару раз он даже усмехнулся. Вот глупые журналисты, раскапывают какую-то ерунду: у кого каких размеров в доме ванна, кто пьет томатный сок, а кто по утрам водку, кто спит один, а кто с плюшевым медвежонком. А здесь криминальная история! Несколько трупов! Откуда такие сюжеты у режиссера, который живет и творит в Америке? Кто их ему поставляет? Между прочим, как обратил вчера внимание Глазов, Андре Никольски во всех случаях выступал и как режиссер, и как сценарист. Не означает ли это его тождество с писателем, который и в живых-то давно не числится? А ведь Аким Шевалье классик. Жена недавно сказала.

Глазов находился в состоянии лихорадочного возбуждения, когда отыскал наконец загородный дом Юлии Шумовой. Машины у него не было, пришлось добираться тремя видами транспорта. Но ему было не привыкать. Вдова жила за городом, километрах в пятидесяти от столицы по южному направлению. Сначала Глазов подумал, что у нее здесь дача, но, присмотревшись, понял, что Шумова живет в поселке и зимой. Возле добротного кирпичного строения дрова были сложены аккуратной поленницей, все вокруг носило следы ежедневного, неспешного труда. На балкончике пристроилась зеленая тарелка: спутниковая антенна.

Сама хозяйка, услышав, как стучат в калитку, появилась на крыльце, одетая в старые тренировочные штаны с вытянутыми коленками и вязаную кофту. Глазов поначалу принял ее за старуху. Она с опаской щурилась на солнечный свет, все время морщилась, отчего лоб ее напоминал гармошку. Глазов подумал, что Аркадий ошибся. Хорошо за тридцать? Да ей все пятьдесят! На лицо приятная? Да по сравнению с ней Светка действительно красавица!

— Здравствуйте! — крикнул Глазов через забор. Потому что на участке раздавался заливистый лай.

— Альфа, на место! Фу!

Конечно, одной, без охраны здесь было нельзя. Немецкая овчарка бегала по двору, беснуясь от запаха незнакомца. Шумова взяла ее одной рукой за ошейник, оттащила от калитки.

— Проходите. Не бойтесь, собака старая. Она не кусается.

Глазов с опаской нырнул в калитку и поспешно пробежал в дом. Он с детства не любил собак, а если уж честно, то просто их боялся. В детстве его напугала огромная овчарка, и несколько лет он заикался. Его дразнили, он кидался в драку. Словом все это было отвратительно. И овчарка тоже. Отвратительна!

На веранде он подождал хозяйку. Овчарка до веранды не допускалась, осталась внизу, примолкла, приглядываясь к гостю. «Да невкусный я! Ядовитый!» — хотелось сказать ему. Вместо этого Глазов сделал вид, что никакой овчарки не существует. Сел в плетеное кресло и прикрыл глаза. «А за городом сейчас хорошо…» Был теплый весенний день. Сидеть в доме в такую погоду Глазову не хотелось. Шумовой, видимо, тоже, потому что они остались на веранде. Женщина опустилась в плетеное кресло напротив. Дмитрий открыл глаза и присмотрелся к ней внимательнее.

Нет, она не старуха. Да, она старше его. Настолько, что Дмитрий даже не стал это высчитывать. Больше, чем на пять, а дальше какая разница? Дальше между мужчиной и женщиной уже целая эпоха: они в юности танцевали на дискотеках под разную музыку, по-разному и в разной одежде, читали разные книги, ведь мода меняется так быстро! У него сердце сладко замирает при звуках группы «Модерн токинг», под которую крутил первую школьную любовь, а у нее от чего? Какие-нибудь «Арабески», воспринимаемые им как старье? Эпоха древностей — вот что такое ее юность. У нее другие представления обо всем. Следовательно, к этой женщине только почтение. Да и к женщине ли? Есть хорошее слово: клиентка.

Но тайком он на клиентку посматривал. В женщине чувствовалась порода. Люди, жившие когда-то в роскоши, навечно пропитываются золотой пылью. Ничто не может убить воспоминания, даже нищета. Юлия Шумова красавицей не была, и одета была безобразно, но Глазов смотрел в ее глаза с непонятной тоской. Она ездила на «Мерседесах» и наверняка побывала везде. В местах, о которых он может только грезить. Она была женой очень богатого человека. Приемы, банкеты, номера дорогих отелей… На этих плечах лежал роскошный мех, на тонких длинных пальцах и в маленьких ушах сверкали бриллианты…

А глаза у нее необычные. Очень уж светлые, серые, почти жемчужные, при темных волосах и угольно-черных ресницах. Добавить в них яркости и капельку синевы, и Юлия была бы очень интересной женщиной. А так выглядела блеклой. Глазов попытался представить ее при полном макияже и… не смог. Они были затянуты серой дымкой, ее глаза. Туманом, за которым он не смог ничего угадать.

«И все-таки, сколько же ей лет? А спросить, обидится?»

— Я звонил вам… — со вздохом сказал он и тут же себя одернул. «Звучит как начало любовного романа. Что у нас может быть общего? Ничего! И уж конечно, никакого романа!»

Юлия Шумова словно прочитала его мысли и усмехнулась. Все-таки эти зрелые женщины очень опасны. Ты еще только подумал, а она уже все знает! И продолжение зависит только от нее, по праву первого хода:

— Извините, — сказала хозяйка. — Я стала немного странной с тех пор, как живу одна.

— Вы что-то говорили про боязнь людей… — он почувствовал, что заикается. Фразы получались деревянные. Из-за собаки? Из-за собаки!

— Вы привезли кассету? — спросила она.

— Как мне вас называть? — решился, наконец, Глазов. — Юлией или по отчеству?

— Хотите знать, сколько мне лет? Тридцать пять, так что решайте сами.

«А выглядит старше…» — машинально отметил он и сказал:

— Тогда по отчеству. Мне двадцать восемь.

И тут случилось неожиданное. Она вдруг закрыла лицо ладонями и заплакала устало, раскачиваясь из стороны в сторону:

— Старуха, совсем старуха… Жизнь кончена, потому что страшно…

Глазов растерялся. Что делать? Бежать за водой? И почему она ревет? Потому что ему двадцать восемь, а ей тридцать пять?

— Ну не надо так расстраиваться, — виновато сказал он. — И вовсе это не много. Тридцать пять. Нашли из-за чего плакать!

И тут же понял, что сказал глупость. Это из-за собаки. Определенно. Собаки его пугают.

— Боже мой… — всхлипнула Юлия. — Если бы все это вдруг кончилось… Страшно…

— Кого вы боитесь?

— Людей. Я же сказала, что боюсь людей.

— Вас кто-то обидел?

— Давайте кассету, — Юлия вдруг перестала плакать и стала вытирать лицо.

— Послушайте, я помочь вам хочу. Конечно, мужа вашего не вернешь… — Это прозвучало еще глупее. В таких случаях было два варианта: говорить банальные слова сочувствия или молчать. И Глазов замолчал. Они сидели на террасе безмолвно, и Дмитрий искал повод, чтобы уйти.

— Чаю хотите? — спросила она.

— Зачем вам этот фильм? — поинтересовался Дмитрий вместо ответа на вопрос.

— Я хочу убедиться, что ошиблась. Что у меня просто-напросто нервное расстройство.

— На самом деле это вполне может быть правдой. Если бы вы посмотрели другие фильмы, то увидели бы в них сходство. В образе героя-мстителя.

— Какого героя?

— Человека, которого я хочу найти. Он совершил по крайней мере четыре убийства. Во имя справедливости, конечно.

— Но ведь он прав.

— Как это?

— Так вы хотите чаю?

— А, давайте!

Вскоре она накрыла на стол. Они сидели на веранде, пили чай, разговор стал неспешным, плавным. Юлия Шумова разговорилась. И даже разоткровенничалась:

–…Петя был жестоким человеком. Знаете, бывает и такой вид жестокости: от чрезмерной занятости. Это когда кто-то перекладывает свои человеческие обязанности на других. Мол, я для вас деньги зарабатываю, а вы уж как-нибудь сами. Любите за меня, жалейте за меня, извиняйтесь за меня. А мне некогда. Ведь это так просто! Не хочешь быть внимательным к человеку, с которым живешь, можно сказать, что заработался и забыл поздравить с днем рождения, не встретить в аэропорту или просто не улыбнуться, придя с работы: «Здравствуй». Что касается фильма… Петя никогда никого не увольнял. За него это делали другие люди. Которых он для этого нанимал. А заступиться, если уволили не того… Извини, друг, я просто забыл. Или сделал вид, что забыл. Очень удобно, кстати. И про Мишу он вроде бы забыл. И был наказан.

— Значит, во имя справедливости можно убивать?

— Да что вы про это знаете? Я сама сейчас в таком состоянии… От самоубийства меня спасает только желание пережить своих врагов. И я готова сократить этот срок. Уничтожив врагов.

— Я тоже, — неожиданно для себя сказал Глазов. — То есть не уничтожить. Увидеть, как им будет плохо. Только я себе дело нашел, и вы найдите. Посмотрите эти кассеты. Мне надо с кем-то поговорить. Может, я и не прав. А варенье у вас вкусное.

Вот тут он не лукавил. Это варенье было гораздо вкуснее, чем то, что находилось в банках, заполнивших его кладовку. Должно быть, у Юлии просто было больше времени, чем у его жены. И вдруг он с тоской подумал: «Тридцать пять… Но это же так много!» Почему он это подумал? Определенно из-за собаки.

— Еще положить? — спросила Юлия.

— Нет, я пойду. Спасибо за чай. Позвоните мне, когда все посмотрите.

— Хорошо. Давайте номер телефона.

Она записала номер, взяла у Дмитрия кассеты. Потом, провожая его, спросила наконец:

— А как вас все-таки зовут? Стыдно сказать, но спросить я забыла. Два часа просидели на веранде, а я к вам никак не обращалась.

Он улыбнулся. Боится людей, а целых два часа просидела на веранде с незнакомым человеком, даже имени его не спросив!

— Дмитрий. Дмитрий Глазов.

— Митя? Вы мальчик еще. Я вас так и буду звать: Митей.

Глазов, конечно, так не считал. Что он мальчик. Какой же он мальчик? Детина ого-го! Роста, конечно, невысокого, но зато плечищи! А ручищи? Мальчик! Тоже мне! Мамаша нашлась! И Митей никто его раньше не называл. А ведь и правда, родился-то он в деревне, и Юлия словно почувствовала в нем эту сельскую основательность. Митя? Может быть.

Он с опаской подождал, пока Юлия подержит за ошейник свою зверюгу. Альфа рыкнула на Глазова и на всякий случай его запомнила. Как человека, который может прийти еще неоднократно. Он это почувствовал.

Дмитрий ожидал, что Шумова позвонит ему на следующий же день. Ну сколько нужно времени, чтобы просмотреть четыре кассеты? Тем более что делать женщине нечего, ни мужа, ни детей, следовательно, заботы только о себе и об этой отвратительной собаке. Хочешь — копайся в клумбах или газоны подстригай, не хочешь — не копайся, не подстригай, слова никто не скажет. Но прошла неделя, а она не звонила.

Все это время Глазов запоем читал Акима Шевалье. Несмотря на это, со Светланой они поругались окончательно. Так же, как и во взглядах на жизнь, разошлись и во мнениях относительно творчества Шевалье. Глазов понял, что это приговор. Их браку. Она даже готовить перестала, явно намекая на то, что пока муж не найдет работу, еды не получит. Глазов питался бутербродами, пил кефир, и, когда не лень, жарил себе картошку, которой осталось от зимних запасов еще полмешка. Он даже радовался: наконец-то похудею! Лет до двадцати пяти у него была идеальная фигура: широкие плечи, узкие бедра и накачанный пресс. В юности он хорошо играл в футбол, по утрам делал гимнастику и баловался гантельками. А года три назад от чрезмерной занятости дело это забросил, и вот вам, пожалуйста! На талии, словно спасательный жилет, нарос жирок, мышцы на руках одрябли. Раз появилось свободное время, надо найти гантели. Почему-то следующей мыслью после гантелей была мысль о Юлии Шумовой. Или предыдущей? Нет уж, лучше думать об Акиме Шевалье!

Глазов долго думал, с чего начать. Он должен узнать об этом писателе все. Где родился, в какой семье, на ком был женат, есть ли дети. И как получилось, что его хоронили в закрытом гробу? Обгорел? Тело по частям собирали? Не исключено, что никакого Шевалье в том гробу не было, он сейчас живехонький, лежит на пляже где-нибудь на Гавайях, пьет коктейль и смотрит на залив.

А может, Аким Шевалье и в самом деле уже семь лет как в могиле? В конце концов Глазов составил для себя план действий. Через неделю он решил, что если Юлия не позвонит, то возьмет денег в долг и начнет действовать один. Без всякой помощи и советов. А материал потом продаст. Газетчикам или издательству, которое подкинет кому-нибудь интереснейший материал, и выйдет бестселлер. Ведь и в самом деле: презанимательный сюжетец! И деньги свои он вернет, да еще и в прибыли останется.

Но она все-таки позвонила. Дмитрий почувствовал перемену и в ее голосе, и в настроении. Теперь он разговаривал с женщиной, обладающей сильным характером, интеллектом, а главное, средствами. Умеющей принимать решение.

— Митя? Приезжайте ко мне сегодня. Я верну кассеты и попрошу вас об одной услуге. Договорились?

— Еду, — коротко сказал Глазов. И тут же вспомнил об овчарке. Интересно, сколько лет живут собаки? И не пора ли Альфе умереть от старости?

…Собака его мнения не разделяла. Увидев Глазова, она рыкнула и принюхалась. Но отчаянно лаять и бросаться на него не стала. Глазов понял, что собака собирается жить долго, исправно охранять хозяйку, и друзьями они не станут никогда. В лучшем случае будут друг друга терпеть. Юлия провела Глазова уже не на террасу, а в комнату. Ее обстановка ничем не отличалась от обычной городской квартиры: дорогая импортная мебель, пушистые ковры, видеодвойка «Sony», на стенах картины. Глазов сразу подумал: мазня, но мнения вслух высказывать не стал.

Здесь было дорого, но печально. Сама хозяйка выглядела сегодня совсем иначе. Юлия привела себя в порядок, уложила волосы, подкрасилась, переоделась в джинсы и красивый дымчатый свитер. Глазов с удовольствием отметил, что у нее хорошая фигура. Грудь в наличии, талия достаточно тонкая, бедра достаточно широкие. Свою жену Светлану Глазов всегда считал слишком уж тощей. Зато она своей худобой чрезмерно гордилась. И Юлию назвала бы жирной.

Дмитрий смотрел на хозяйку и понимал: это приговор. Их со Светкой недолгому браку.

— Есть хотите? — спросила его Юлия.

— Очень.

Минут через десять хозяйка пригласила его на кухню. Глазов ел суп и думал: к черту диету! А ведь есть еще и цыпленок! Даже собака не казалась ему теперь такой противной.

— Вас что, жена не кормит? — спросила Юлия, наблюдая, с каким отменным аппетитом он ест.

— Нет. То есть да. Не кормит.

— А есть она у вас?

Он с хрустом разгрыз куриную кость и кивнул: да, есть. Обручального кольца он не носил.

— Ну и зубы у вас! — не удержалась Юлия. — Должно быть, ни одной пломбы?

— Я вообще-то деревенский. У нас вода в колодце ключевая. Говорят, там кальция много. Накипь в чайнике появляется моментально, — охотно пояснил Глазов.

— А в Москву какими судьбами? Землю пахать неохота? Да? Кстати, кем вы работаете? В милиции? Или частным сыском занимаетесь?

Глазов почувствовал в ее голосе иронию и слегка надулся.

— Я еще недостаточно наелся, чтобы рассказать свою биографию. Кстати, зачем вам столько еды? Собаке, что ли?

— Собака ест специальный корм. А я… Я люблю готовить. Но не для кого. Обрадовалась, что кто-то приедет. Хорошо, что ты такой голодный. Не надо отчества, Митя. Ты ведь никак меня не называешь. И пора бы уже перейти на ты.

Она права.

— Так что ты решила? — вырвал из себя Глазов это «ты». С кровью, потому что сердце вдруг заныло. Дальше должно быть легче.

— Я решила… Зачем тебе нужен этот человек?

— Ну, во-первых, его еще найти надо. — Про деньги Глазову было стыдно говорить. В прошлый раз, со старухой, он мог бы признаться в своей меркантильности, но перед молодой и привлекательной женщиной готов был порисоваться. — Меня с работы уволили. Вернее, сам ушел. Хочу добыть интересный материал. Возможно, прославиться и доказать всем, что я не пустое место.

Она тонко усмехнулась: мальчик! И спросила:

— А где ты работал?

— В милиции. Опером, — неохотно признался он. Ведь вдова бизнесмена! Как она к этому отнесется? Шумова отнеслась спокойно.

— Вот как? Значит, ты можешь сделать так, чтобы его посадили? Связи-то остались? И в органы можно вернуться? Ведь так?

— Кого посадить? Он же в Америке теперь живет!

— Ну и что? Во всяком случае, все будут знать, что это он убил. И дело будет заведено на него. В конце концов, есть Интерпол.

— Кто это все? Кому надо знать, что он убил?

— Кому надо. Он сумасшедший?

— Есть немного. Нормальному человеку такое в голову не придет. Вернее, убить, конечно, всякий может, но чтобы фильмы про это снимать… Впрочем, все гении слегка с приветом.

— А он разве гений?

— Ну, талант. Этого не отнять. Читал всю неделю.

— Что читал? Разве он еще и пишет?

— Писал. Когда был русским. Но это придется еще доказать. А ты почему вдруг решила им заняться?

Юлия встала, подошла к книжной полке и вытащила из-за стоящих в ряд фолиантов пачку сигарет. И закурила с наслаждением. Глазову не нравились курящие женщины. Сам он курить так и не научился. Но Шумова держала сигарету весьма изящно, между двумя тонкими пальчиками, и вообще, у нее получалось красиво. Есть женщины, которым курение идет.

— От самой себя прячу, — сказала она, словно оправдываясь. — Знаю, что курящая женщина — это мерзко. Но нервы… Три дня назад убили знакомого моей хорошей подруги. — Без всякого перехода и с той же ровной интонацией. — Он опять был здесь. В России.

— Кто?

— Твой маньяк. Твой, потому что это ты его вычислил.

— С чего ты взяла, что был? — слегка растерялся Глазов.

— Тот фильм, про альфонса. Танцор за деньги. Я видела его в понедельник. Того красивого парня в фильме звали Жаном. А нашего просто Ванечкой. В школе я учила французский.

— Постой, этого не может быть! Он что, сначала снял фильм, а потом приехал и убил этого альфонса?

— Да.

— Нет, не может быть, — повторил Глазов. — Чепуха. Ты ошиблась.

— Нет, не ошиблась. Она мне все рассказала, моя подруга. О том, что написала письмо, увидев объявление в газете.

— Какое объявление?

— Этого я не знаю. Ты разве невнимательно смотрел? Там в каждом эпизоде с письмом фигурирует газета. Кто-то предлагает людям свою помощь.

— Тогда все элементарно просто. Мы сейчас едем к твоей подруге и добиваемся от нее адреса, по которому она отправила письмо. А лучше изымаем саму газету. С объявлением. И он наш!

— Не получится. Во-первых, никто не предаст человека, который помог, а во-вторых, моя подруга уехала к родственникам в Канаду, сегодня утром.

— Но в фильме она же разорилась?

— Вот поэтому и уехала. Дождалась, пока убьют ее бывшего любовника, и исчезла.

— А он что, действительно был такой сволочью, молодой красавчик Жан? И заставил ее аборт делать, подругу твою? Кстати, сколько ей лет?

— Мы ровесницы. В одном классе учились.

— Нет, это невозможно! Такое совпадение невозможно! Он должен избегать встречи заказчика одного убийства и родственников жертвы другого. Должен тщательно проверять все контакты, прежде чем решиться. Я уверен: ему приходят десятки писем! У нас в стране столько обиженных! Отбор проходят единицы. И вдруг такое совпадение?

— Думай что хочешь, только ты должен его найти. У тебя работы нет? Работай на меня. Я дам денег. Концерном, вернее, тем, что от него осталось, управляют родственники мужа, но мне положены проценты. У меня пакет акций. Я обеспеченная женщина.

Глазов растерялся. Он не ожидал такого поворота. Если бы не два случайных совпадения, он бы ни о чем не догадался, а тут еще появляется прототип героини третьего сюжета! Это слишком уж большая удача. Странная удача. Сюжет-то типичный! Имеется в виду история альфонса. И странное поведение Юлии Шумовой. То она в депрессии, то убийцу хочет найти. Впрочем, он это предполагал. А потому сказал:

— Ладно, я согласен.

Шумова ушла в соседнюю комнатку, через некоторое время вынесла оттуда несколько стодолларовых купюр.

— Вот. Твой аванс.

Доллары Глазов видел и раньше, но в руках жены. Ему платили в рублях. В его собственные руки зеленые купюры потом не переходили, исчезали в обменных пунктах, а потом в магазинах, по которым ходила Светлана. Она работала менеджером в сервисном центре по обслуживанию иномарок американского происхождения. Жена получала зарплату в валюте. И сама копила деньги на машину. Если бы не любовь к красивым тряпкам, давно бы на ней ездила. Но жена любила хорошо и дорого одеваться.

Дмитрий деньги взял. Вот Светка удивится! Как говорится, пора бы и честь знать. Но уходить ему не хотелось. «Может, попроситься сюда вместо овчарки? Я, по крайней мере, говорить умею. Но это единственное мое преимущество. А ей как раз оно-то и ни к чему. А вместе с собакой мы не уживемся», — грустно подумал Дмитрий и стал прощаться.

— Торопишься? У тебя дела? — невесело, в тон его мыслям, спросила Юлия. В ее взгляде мелькнуло что-то похожее на сожаление.

«Не может быть, — подумал он. — Не хочет, чтобы я уходил. Значит, поговорить с кем-то ей хочется. Но собака…»

Он вновь испугался, что начнет заикаться. И позорно сбежал. Юлия Шумова удерживать его не стала…

…Глазов ехал в автобусе и вспоминал историю своей женитьбы. Светлана была студенткой, а он только начинал работать в розыске. Молодой, самоуверенный болван. Показалось, что это любовь неземная, с первого взгляда, и он сразу же бухнул предложение почти незнакомой девушке, и все серьезные отношения с ней перенес на после свадьбы. Дальше поцелуев дело не зашло и, как потом выяснилось, зря. Она оказалась уже не девственницей.

Это было первое открытие. Не трагедия, ибо он сам был не девственником, но обида. Могла бы и сказать. С другой стороны, мог бы и спросить. Во-вторых, выяснилось, что у Дмитрия с женой совершенно разные интересы. И это не трагедия, потому что лучше всего уживаются в браке именно противоположности. Но это при условии, если каждая сторона ценит те качества в другой половине, которых не хватает ей самой, и стремится их перенять. Светлана же считала себя идеальной, а мужа недотепой. Ежедневно на него давила, пилила, переделывая под себя. Дмитрий, как джентльмен и настоящий мужчина, уступал. Жене не изменял, с друзьями по выходным не болтался, денег от получки не утаивал. Но все равно ничего не получалось.

«А хорошо, что у нас нет детей», — подумал он, выходя из автобуса. Это уже было предательство.

…Дома Светлана все так же смотрела телевизор. На столе стоял букет цветов.

— Откуда? — равнодушно спросил Дмитрий.

— Мужчина подарил.

— Хорошо, что не женщина. Я бы насторожился.

Ревности он не почувствовал, ибо рыльце и у самого было в пушку, а Светка, похоже, разозлилась. Он вытащил из кармана деньги и отдал жене три стодолларовые купюры со словами:

— Надеюсь, теперь меня будут хотя бы кормить.

— Глазов, откуда? — сразу встрепенулась она.

— Сколько раз просил не называть меня по фамилии?!

— Ладно, ладно, Димуля, прелесть моя…

Жена защебетала, засуетилась. Полетела на кухню, достала из заначки марочное вино. Бутылка была початой, отчего Глазов заподозрил, что Светлана тайком от него прикладывается к спиртному. Ее поведение было ему противно. Воспитывает, значит. Муж принес деньги! Все как в лучших домах! Вот ведьма!

Но вино он пил, а потом предательски спал с ней, ибо был допущен к телу. Но сегодня ему хотелось женщину, и, в конце концов, он честно это заработал. Любовь получилась паршивая, то есть фальшивая. Глазов чувствовал, что Светка притворяется. Спрашивается, за каким чертом ей это нужно, изображать страсть?

Этих женщин невозможно понять. И думает при этом, что самая умная! Так кто кого обманул?

…На следующий день он вплотную занялся писателем Акимом Шевалье. Пришлось навести справки через Аркашу Мельникова. Узнав, что Шумова заявление заберет, тот охотно оказал услугу и попросил о встрече. Глазов понял: не случайно. Мельников просто так ничего не делает.

Первым делом Дмитрий выяснил, где сейчас находится мать Акима Шевалье и что стало с семьей писателя. Ведь он был женат, имел ребенка. Оказалось, что его единственная дочь живет с бабушкой в хорошей трехкомнатной квартире, купленной еще при жизни писателя. Ни Маргарита Эдуардовна, ни Зоечка Шевалье в деньгах не нуждались. Писателя охотно переиздавали, ибо он теперь считался классиком жанра. Да и на счету в банке после его смерти кое-что было. Кто бы сомневался! Глазов решил представиться корреспондентом. Авось повезет. Удостоверения у него теперь не было, да и не часто откровенничают с сотрудниками милиции, увы! Это он знал по горькому опыту.

Итак, «корреспондент» Дмитрий Глазов отправился на задание. Кроме мамы писателя и его тринадцатилетней дочери, в квартире находилась женщина средних лет, которая и открыла Глазову дверь. Он оценил ее как домработницу, или помощницу по хозяйству, как анонсируют нынче в газетных объявлениях подобный род услуг. «Приглашаю помощницу по хозяйству…» Матери Акима Шевалье повезло. Ее домработница выглядела достойно.

Оглядевшись в прихожей, Дмитрий представился и сказал, по какому делу пришел. Мол, собирает материал для большой газетной статьи. О нем тут же доложили, и надменная пожилая дама в платье, похожем на халат, но со старинной брошью, украсившей ворот, выплыла из большой комнаты. Она улыбалась со всей сердечностью, но Глазов неожиданно почувствовал, что мерзнет.

На даме был сиреневый парик, а на ее носу красовалась огромная бородавка. Тронув ее указательным пальцем, дама сладко пропела:

— Ах, как я рада, уважаемый, что моего сына еще помнят! Я всегда говорила ему: Аким, ты должен писать. Работать целыми днями, непременно работать, и когда-нибудь тебя оценят по достоинству и поймут. Я хочу с вами проконсультироваться, уважаемый. Дело в том, — она таинственно понизила голос, — дело в том, что я пишу книгу о своем сыне. Уже несколько лет. Воспоминания. И мне просто необходима консультация специалиста, человека, так сказать, определенного уровня начитанности. Прошу вас в зал.

Говоря все это, Маргарита Эдуардовна энергично проталкивала Глазова по длинному коридору. На стенах он увидел какие-то странные рисунки. Вихри каракуль, в которых запутались несколько нот. Фейерверки черточек и точек, разноцветные потоки краски…

— Что это? — не удержался от вопроса Дмитрий.

— Акиша рисовал музыку. Его жена складывала эти рисунки на антресоли. Я их потом нашла и сохранила. Она была ужасна.

— Кто, антресоль?

— Моя невестка. Сюда, пожалуйста.

Глазов прошел в большую комнату. По правде говоря, он так и не понял, куда попал. В квартиру? Вряд ли! Этот дом был превращен в музей Акима Шевалье. На стенах — фотографии Акима Шевалье. На полках — книги Акима Шевалье. Все издания, и прижизненные, и посмертные. Вокруг — вещи, принадлежащие покойному Акиму Шевалье. Ковер, по которому он ходил, стол, за которым работал.

— А его отец? — спросил Глазов, с осторожностью присаживаясь на краешек дивана. Не дай бог чего-нибудь задеть и разбить!

— О, его отец — потомок старинного рода, — дама опустилась в глубокое кресло. — Отсюда и наша необычная фамилия. Акишу долго уговаривали взять псевдоним. Предлагали на выбор несколько звучных имен и фамилий. Но мой сын был человеком чрезвычайно благородным. Чрезвычайно. Он настоял, и знаете…

Глазов смотрел на ее фиолетовый всклокоченный парик и почти не слышал размеренную, надменную речь. Колоритная дама! Только когда Маргарита Эдуардовна начала показывать семейные альбомы, очнулся. В прочитанных Глазовым книгах имелись фотографии писателя. Маленькие, тусклые, невзрачные. Теперь он предстал перед Дмитрием крупным планом и во весь рост. Довольно-таки приятный парень. Брюнет. А глаза светлые, на цветных фотографиях голубые. Правильное лицо. Дамочки, должно быть, это ценили.

–…а потом выяснилось, что у него связь с другой женщиной. Первая любовь, знаете ли. Выскочила замуж за военного и уехала куда-то в тайгу.

— У кого связь, простите?

— Ну вы же спросили про отца Акима. Так мы его потом не допустили к славе.

— К чему? — Глазов подумал, что ослышался.

— К славе, — гордо повторила Маргарита Эдуардовна. — Акиша же прославился. Когда я выгнала Федора, ему было только десять лет.

— За что выгнали?

— Я узнала, что у мужа есть вторая семья. С той первой любовью, которая сбежала.

— Где семья? В тайге?

— Нет, что вы! Кто сможет жить в тайге? Она, разумеется, вскоре бросила своего офицера и вернулась к родителям, в Москву. Только это не для газеты. В книге я, конечно, обо всем подробно написала.

— Это вы его так назвали: Аким?

Она поджала губы:

— Это глупая семейная традиция. Почему-то все Шевалье были либо Федорами, либо Акимами.

— Вы тоже из дворян?

— Я? — Маргарита Эдуардовна сразу замялась и зарумянилась. — Видите ли… Почти… Но это к делу не относится.

Судя по именам, Глазов скорей подумал бы, что это она родилась в семье потомственных дворян, а не человек с неблагозвучным, по ее мнению, именем Федор. Похоже, что Федор Акимович Шевалье своего происхождения не афишировал, и его сын, Аким Федорович Шевалье, тоже. Зато мать старалась за обоих.

Меж тем Маргарита Эдуардовна уже говорила о книгах сына. Речь ее была гладкой, фразы умные, грамотно построенные. Но за ними — пустота. Главное, не было Акима Шевалье. Мать просто повторяла то, что говорили ей другие, и если бы Глазов пришел с другой целью, то не удержался бы и задал несколько конкретных вопросов по содержанию. Уверен: она бы не ответила или сморозила глупость. Ничего о музыке Дмитрий не услышал и спросил сам:

— Ваш сын учился играть на каком-нибудь музыкальном инструменте?

— Конечно! Акиша замечательно играл на флейте! Я отдала его в музыкальную школу, когда ему было шесть лет…

Дмитрий уже не слушал. Флейта. Этого довольно. В сущности, ему оставалось выяснить только, как погиб писатель, и про его жену. Где она сейчас? Главное он увидел в рисунках. «Как бы выпросить один? — мелькнула мысль. — Нет, не даст. Она прекрасно знает, сколько все это стоит. За копейку удавится».

— А его жена? — осторожно спросил он. — Ваша невестка. Вы сказали «была». Где она сейчас?

— Она умерла, — спокойно ответила Маргарита Эдуардовна.

— Как это умерла? Молодая женщина? Она что, болела?

— Ее Бог наказал. Возмездие, знаете ли. Причем заслуженное. Выскочила замуж сразу после смерти сына. Ужасная женщина! Получила кучу денег за его последнюю книгу. Якобы нашла ее в компьютере, этот, как его… — она наморщилась, — файл был уничтожен. Специалист повозился и… В общем, полностью восстановили. Как же! Поверю я ей! Она же тупица! Необразованная! Акиша наверняка отдал ей рукопись перед смертью, чтобы отвезла в издательство, а она ее зажала. Чтобы все досталось ей. Видите ли, ей не нравилось, что у Акиши был собственный счет в банке и что часть гонорара он отдавал мне. Какая же это была дрянь! И как мой сын ее только терпел!

— У нее что, был любовник?

— А за кого же она потом вышла замуж, простите? Конечно, был! Ему и достались все денежки. Аким выбросил эту рукопись. Уничтожил. Значит, он так хотел. И не надо было ее публиковать. Хотя, конечно, заплатили хорошо. Я не знаю сколько, но догадываюсь. — Она даже губами причмокнула от вожделения. Потом с торжеством продолжила: — Но они не воспользовалась этими деньгами! Его наследством! Не успели. То есть не в полной мере. Через полтора года после смерти Акима они с мужем ехали из казино, и их машину расстреляли бандиты. Оба погибли. Вот вам — возмездие!

Вот тут Глазов насторожился. Но Маргарита Эдуардовна о своей невестке больше говорить не хотела. Обмолвилась только, что новый муж, кроме всего прочего, был владельцем издательства, в котором публиковался сын, и сети книжных магазинов. В общем, буржуй и мафиози. Почему мафиози? Да потому что сидел! За растрату. При советской власти. И в друзьях у него были мафиози. Фамилию погибшего бизнесмена Маргарита Эдуардовна неохотно, но назвала. И тут же сделала вывод, что погиб тот в результате бандитской разборки, обычное дело. После этого Маргарита Эдуардовна всучила Глазову экземпляр своей рукописи:

— Почитайте, уважаемый, почитайте. Мы с вами делаем общее дело и должны друг другу помогать. Если у вас есть связи, вы могли бы предложить рукопись кому-нибудь из издателей. За хорошие деньги, разумеется. Я думаю, талант моего сына — это наследственное.

Но рисунок сына она Глазову, разумеется, не дала. Замялась, забормотала что-то о работах Акима, которые все должны храниться в одном месте. Но Дмитрий чувствовал, что дело тут в деньгах. Маргарита Эдуардовна ждала, что он предложит деньги. Глазов же мазню писателя покупать не собирался. Может быть, писал Аким Шевалье гениально, и на флейте тоже играл гениально, но рисовал отвратительно! Зато удалось выпросить его фотографию, причем хорошего качества. Якобы для статьи. Маргарита Эдуардовна не отказала, впрочем, оговорив для себя несколько экземпляров издания. Бесплатно, разумеется.

— А сколько лет ему было, когда он погиб? — спросил Глазов, разглядывая фотографию.

— Тридцать три. Возраст Христа.

— А выглядит моложе, — машинально заметил он. — А ваша внучка? Она где?

— Зайка сейчас в школе.

— Ах да!

Глазову не очень-то хотелось видеть Зайку Шевалье. Вдруг она окажется плохой девочкой? Детей знаменитых людей, если они не удались, надо прятать. Иначе — бездна разочарований. На прощание Глазов поинтересовался:

— А к вам никто не приходил через несколько лет после смерти сына? Ну, там, деньги не передавал? Или, может, были неожиданные посылки и переводы из-за границы?

— А почему вы спрашиваете? Вы что, нашли каких-то наших родственников? — жадно спросила мать писателя. — У мужа были родственники. Может, и за границей. Но нет. Вряд ли кто-нибудь о нас вспомнит.

— Значит, никого не было. Что ж… Я вам позвоню. Всего хорошего, Маргарита Эдуардовна.

— И вам, уважаемый. И… я жду!

Денег, понял он. Денег Маргарита Эдуардовна ждала всегда. Но каков Аким Шевалье! Неужели он не пытался увидеть родных, если остался жив? Мать и собственную дочь? Все остальное Глазов собирался узнать из рукописи, которую передала ему Маргарита Эдуардовна. Подробности биографии. Заметки матери о жизни знаменитого сына.

Вечером он долго читал рукопись, пытаясь не обращать внимания на стиль. Маргарита Эдуардовна словно стремилась доказать, что это от нее сын унаследовал литературные способности. Но — увы! Она ошибалась. Зато Глазов многое понял.

Он понял, что Аким Шевалье рос несчастным ребенком. Его не растили, а формировали. Хотелось ему этого или нет, но в процессе формирования участвовали одновременно флейта, уроки иностранного языка и секция фигурного катания. Ребенок был загружен настолько, что в душе его возник бурный протест. Он несколько раз сбегал из дома, хамил учителям и однажды выбросил на помойку новенькие коньки. Последний раз мальчик сбежал в возрасте тринадцати лет, вернулся на третьи сутки, когда его уже искали повсюду, а Маргарита Эдуардовна была близка к инфаркту. Но после этого больше не исчезал. Очевидно, на улице ему не понравилось.

Протест закончился тем, что Акиму пришлось создать свой мир, в который он убегал после того, как понял, что скрыться от материнской заботы невозможно. В его книгах все люди были чудовищами, а сам Аким — благородным рыцарем, который их побеждал. Наверное, потом ему было смешно, когда его называли писателем. Аким просто построил себе дом, чтобы там жить так же, как это делают все нормальные люди. Только сделал это в своем воображении. Стенами его дома были поля на страницах, а крыши не существовало вообще. Ибо воображение Акима Шевалье было безгранично.

Потом, когда писатель добился известности, его мнение стали уважать. Он нашел способ, которым заставил людей прислушаться к себе, и успокоился. Женился по любви, имел ребенка, квартиру, загородный дом, деньги на достойную жизнь, и был собой доволен.

Глазов понял, что исчезать Аким Шевалье не собирался. У него все было. Абсолютно все! И, судя по впечатлениям матери, Акиша был вполне доволен своей жизнью. Хотя нежное отношение сына к своей жене Маргарита Эдуардовна не понимала и осуждала. Но это уже материнская ревность. Как же! Отняли единственного сына, в которого столько вложено!

Итак, Аким Шевалье любил жену. Он любил дочь. Любил свою работу. И вдруг исчез. Что же с писателем произошло?

О последних днях сына Маргарита Эдуардовна упоминала скупо. Все, как обычно. Закончил новую книгу, купил подарки всем членам семьи, собирался отдохнуть где-нибудь за границей. Уехал в загородный дом — прийти в себя после напряженной работы. Семья писателя жила вместе с его матерью, поэтому жена, не ладившая со свекровью, выстроила на даче хорошую печь, чтобы после скандалов уезжать туда и зимой. Скандалы были столь частыми, что загородная резиденция Шевалье редко пустовала. Итак, он закончил книгу и уехал на дачу. Жена последовала за ним вместе с шестилетней Зайкой. Если при муже они со свекровью как-то ладили (особенно если он работал), то, оставшись вдвоем, немедленно затевали ссору. А писалось Акиму только в Москве. Он не мог работать, не видя людей, и ежедневно совершал обязательные прогулки по улицам города.

Как раз в ту зиму Маргарита Эдуардовна приболела и, когда почувствовала себя совсем плохо, вызвала сына к себе. По дороге домой и случилась эта автокатастрофа. Писатель, видимо, задремал за рулем и врезался в тяжело груженую встречную машину. Дорога ранним зимним утром была пустынной, свидетелей трагедии оказалось двое: сам водитель КамАЗа и люди, ехавшие следом на «Жигулях». Глазов подумал, что хорошо было бы почитать протокол, составленный инспекторами ГАИ. Но раз никакого уголовного дела не возбудили, значит, виноватым был признан водитель иномарки, заснувший за рулем. Странно было только, что он так обгорел, особенно лицо. Возгорание машины — вещь достаточно редкая, это случается чаще всего, когда бак полон бензина. Но писатель ехал с дачи, и находился где-то на полпути к Москве. Скорее всего, Аким Шевалье нигде не заправлялся. Так откуда такое пламя? Откуда взрыв? Аким Шевалье оказался изуродованным. Просто до неузнаваемости. Маргарита Эдуардовна писала, что не смогла опознать сына. Это сделала невестка, признавшая портсигар с инициалами, который сама положила в карман мужа перед отъездом. И еще упоминала о том, что последние две ночи Аким Шевалье не спал, обдумывая какой-то очередной сюжет. Доводы вдовы показались следователю убедительными. Было признано, что Аким Федорович Шевалье погиб в результате несчастного случая.

Глазов задумался. Так-то оно так, но, похоже, Аким Шевалье жив! Единственной зацепкой был любовник вдовы. Глазов знал, что автокатастрофа — дело темное. Учитывая уголовное прошлое гражданина, тот вполне мог убрать соперника. Тогда почему же писатель остался в живых?

Глазов вздохнул и решил позвонить Мельникову на домашний телефон. Был глубокий вечер, Аркаша уже был дома, но не преминул пожаловаться на загруженность.

— А ты, старик, свободен как ветер! Завидую. Когда зайдешь? Обещал!

— А в чем проблема?

— Барахтаюсь, как муха в паутине. Влип.

— Разве Шумова заявление не забрала?

— Приходила. Как подменили дамочку. Говорит разумно, никакой истерики. Как это у тебя получается?

— Ты мне должен, старик. Не находишь?

— Слушай, Димка, я бы рад. Но есть другая проблема.

— Баш на баш, — Глазов теперь умел торговаться.

— А что, собственно, тебе нужно? — слегка насторожился Мельников.

— Сделай для меня доброе дело. Лет пять назад был расстрелян в своей машине директор издательства, владелец нескольких книжных магазинов Василий Мелешев. С женой. Фамилия его жены Шевалье. Редкая фамилия и запоминающаяся, не думаю, что женщина стала ее менять. Вдовы знаменитых писателей хотят оставаться ими вечно. Вдова знаменитости — это профессия, которой можно неплохо на жизнь зарабатывать. Так что найдешь. Да и дело было громкое. Я хотел бы узнать, чем закончилось следствие. Можно взглянуть на дело?

— С чего это вдруг? Слушай, ты не частным сыском решил подработать?

— Да. Именно.

— И много платят? — тут же поинтересовался Мельников.

— Неплохо.

— В баксах? — откровенная жадность в Аркашином голосе. Глазов усмехнулся.

— В них самых, — не стал скрывать он.

— Елки! А? Всегда говорил, что тебе везет больше, чем мне! А зачем тебе дело?

— В интересах клиента не могу сказать, — уклончиво ответил Дмитрий. — Так сделаешь?

— Старик… — задумчиво протянул Мельников. — Ты знаешь правила. Ты теперь не наш. И… Видишь ли, работы полно, — тонко намекнул он. — Глухарь, а повесили на меня, то есть на новенького. Убили парня двадцати восьми лет. Застрелили возле собственного дома. Прямо у подъезда. Я думал, быстро все раскопаю, а там полная труба.

— Когда убили? — насторожился Глазов.

— Четыре дня назад. Ну, я метнулся по горячим следам. Пусто. У него было столько баб, что сам черт ногу сломит! Типичный альфонс. Видели только машину возле дома, да и то никто толком не может сказать, какого она цвета. То ли черная, то ли темно-вишневая. Номера, конечно, никто не видел. Вроде бы женщина была за рулем. В темных очках. Брюнетка. Не удивлюсь, если на ней был парик. Выстрелила, не выходя из машины. Опустила стекло и пальнула. Потом на газ и — ищи ветра в поле! Прямо боевик! Сейчас проверяю его знакомых. Одна в Канаду слиняла, другая на курорт. Ты бы прикинул, что и как. У тебя чутье.

Глазов чуть не рассмеялся. Поистине мир тесен! Если бы его взяли на мельниковскую должность, он искал бы того же человека, что и сейчас. Только безуспешно. Потому что не имел бы той информации, которой сейчас обладает. А поторговаться стоит.

— Ладно, Мельник, — сказал он. — Ты мне — я тебе. Так, что ли?

— Ты что, старик? А дружба?

— Дружба, как и любовь, бывает и за деньги. А за большие деньги бывает большая дружба.

— Ну, ты, старик, напрасно…

— Извини. Когда встретимся?

— Приходи завтра на Петровку, я тебе пропуск выпишу. Свидетелем будешь проходить.

А это он в самую точку! Сам того не подозревая!..

…Видно, Мельникова приперло. Глазов уже понял: начинать карьеру надо с раскрытия громкого дела. Он бы и сам так поступил на Аркашином месте. Но дело попалось такое, что раскрыть его практически невозможно. Маньяков ловить тяжелее всего. А если не знаешь, что действует маньяк, тем более. Пока Аркаша сообразит, что это серийный убийца… Если вообще сообразит. А уж соотнести сей факт с гибелью известного писателя… Глазову даже стало немного жаль бывшего коллегу.

Мельников тоже был не глуп. Понял, что без Глазова здесь не обойтись, и решился на должностное преступление. Добыл в архиве дело и принес в кабинет. Чтобы показать приятелю. Но сделал это в то время, когда коллеги ушли на обеденный перерыв. И сам собрался обедать. Глазову же сказал:

— Извини, старик. Инструкция. Сам понимаешь, теперь ты не наш. У тебя ровно час. Я тебя запру на ключ. Но ты посмотришь и мое дело, а потом расскажешь то, что знаешь. О’кей?

Дмитрий согласно кивнул. Ключ в замке повернулся, и он остался один с двумя папками. В одну даже не стал заглядывать: с убитым парнем и так все было ясно. Глянул только на фотографию, отметил, что тот смахивает на смазливую девчонку. Такие нравятся дамочкам бальзаковского возраста со средствами. Нежный цыпленочек, которого хочется съесть.

Другую папку Дмитрий листал с интересом. Разумеется, исполнителей не нашли. Что толку, если убийц находят в дырявых от пуль машинах? Типичнейший случай: группа лихих парней на «Жигулях» с заляпанными грязью номерами. Пара «калашей» превратила тела в решето. Глазов испытал разочарование, потому что это было не похоже на почерк благородного убийцы. На бандитскую разборку — да. Права была Маргарита Эдуардовна. Конечно, преступник мог сводить личные счеты и послать все свое благородство к чертям собачьим. То есть привлечь к делу наемных убийц.

Но Аким Шевалье? Способен ли он нанять лихих парней с автоматами? Как все это странно!

Нет, похоже, что свою бывшую жену убил не Аким Шевалье. Глазов вздохнул. Неужели он ошибся? Значит, писатель мертв? А кто же тогда этот Андре Никольски?

Дмитрий не заметил, как время, отпущенное ему, пролетело. Ключ в замке повернулся, вошел улыбающийся Мельников:

— Давай-ка я, старик, на свое место. А ты на стульчик, во избежание. Ну, что скажешь? — спросил он, удобно расположившись за столом.

Глазов зевнул. Подарить ему Акима Шевалье? Ну уж дудки! Со вздохом сказал:

— Знаешь, Мельник, я думаю, тут не в бабе дело. Кто-то хочет, чтобы ты думал, что убила женщина. Сколько, говоришь, было у него любовниц?

— А черт их знает! Подружка у него постоянная имелась, это точно. Эх и деваха! Я с ней три часа недавно беседовал. В этом кабинете. Жаль, что только беседовал, но такие девочки даром не дают. А кто-то же с ними спит, а? Все врет, конечно. Но хороша! Одно слово: блондинка.

— Блондинок, значит, любишь?

— А кто ж их не любит? Жениться надо на красивых, чтобы потом обидно не было. А то попадется какая-нибудь стерва, и не будет тебе ни жизни, ни удовольствия… И кто же, по-твоему, шлепнул парнишку?

— Парнишку! Он мой ровесник, между прочим! Погоди немного. Возможно, это дело за собой другие потянет.

— Да ты что?! Серийный убийца?! Нет, не похоже. Типичная бытовуха.

— Типичная бытовуха — это когда зять тещу сковородкой по голове треснет. А если тщательно подготовились и дождались, пока свидетелей не будет, значит, за этим может стоять все, что угодно. Ты это запомни, прежде чем типичные случаи коллекционировать. Ладно, спасибо за помощь. Я пошел.

— Темнишь ты, Дима. Я, значит, тебе помог, а ты… Обманул, выходит?

— А ты меня? Я тебе точно говорю: ищи маньяка.

— Да где ж я его найду! — развел руками Аркаша. — Ты мне хоть зацепку дай!

— Вот тебе зацепка, — Глазов кивнул на дело из архива. — Действуй!

— Издеваешься? Как действовать? Они ж все давно покойники! Дим, а ты обратно вернуться не хочешь?

— Куда?

— Да хоть сюда. Здесь классные мужики. Я тут мосты наведу. И все устрою.

— Спасибо, Аркаша. Ты настоящий друг. Действуй.

А если Мельников привлечет коллег и возьмет его в оборот? Э, нет! С Дмитрия Глазова взятки гладки, он чист как стеклышко. С ним можно только по-хорошему. А по-хорошему — надо вернуть в родные пенаты. Аркаша не дурак, все понял.

Теперь Глазову срочно надо было увидеть Юлию. Если бы его спросили, зачем, он начал бы нести околесицу. Сам себе бы не признался, что дело тут вовсе не в маньяке, которого он ищет. Просто соскучился.

И чем она его так проняла? Конечно, на симпатичных девушек Глазов заглядывался, как всякий нормальный мужчина, но при этом лениво думал: «Да, красивая. Хорошо было бы с нее чего-то поиметь. Но я забыл, как все это делается. Надо знакомиться, потом ухаживать, после того как схлынет любовная горячка, привыкать друг к другу, притираться, обнаруживать у нее все новые и новые недостатки, видеть ее утром без макияжа. Б-р-р-р…» И, вспомнив, что давно женат и все эти неприятные, но обязательные мелочи давно уже позади, Глазов невольно испытывал облегчение. К тому же, как всякий застенчивый мужчина, он боялся нарваться на грубый отказ. Глазов был уверен, что женщинам он нравиться не может. Полностью усредненный вариант. Без вредных привычек, но и без видимых достоинств. Товар массового потребления, никак не штучный. Короче, надежный и недорогой отечественный товар.

Глазов никогда не был за границей. Он вырос в деревне под Москвой. Маленькая родина, дом на три окна, клекот кур в сарае, зимой снег по колено, осенью грязь. Другие скажут: дурак, оттуда бежать надо. Так и бегут. Только потом понимают, что потеряли — родину. Сердце может родиться только один раз. Потому и нет человеку покоя в местах, по которым не ходили его предки. Разочаровавшись в жизни, Дмитрий почувствовал, как его потянуло в деревню. К женщине, тоже разочаровавшейся в городской жизни и тоже ищущей там покоя.

Но это было другое. А что, он и сам пока не понимал. Но тем не менее ехал.

Альфа его признала, хотя долг свой выполнила, предупредив громким лаем хозяйку. Дмитрию показалось, что Юлия ему обрадовалась. Поначалу напряженная, она вздохнула с облегчением, когда узнала Глазова. И взгляд ее стал прозрачней и теплее, словно ко льду прикоснулись солнечные лучи. И почти согрели.

— Я уже поняла: ты боишься собак, — улыбнулась хозяйка, придерживая овчарку.

— Еще чего!

— Тогда, может, погладишь?

— Еще чего! — и он метнулся по ступенькам на веранду.

Потом они сидели пили чай, и Дмитрий рассказывал о своих похождениях.

— Ты был у матери Акима Шевалье? — удивилась Юлия. — Но зачем?

— Потому что мне кажется, что он и этот режиссер — один и тот же человек.

— Этого не может быть, — уверенно заявила она.

— Почему?

— Он давно умер. Я знала Акима Шевалье. Вернее, была на его похоронах.

— Тоже поклонница его творчества? Но тогда ты должна была почувствовать его стиль в просмотренных фильмах.

— Стиль тут ни при чем. Ты ошибаешься. Подожди пять минут.

Она ушла в комнату и вернулась с журналом в яркой обложке:

— Вот, смотри. Это Андре Никольски.

Глазов взял у нее журнал и внимательно стал читать маленькую заметку о режиссере. Всего-то несколько слов. Наш бывший соотечественник, Андре Никольски, принявший американское гражданство, снял новый фильм, который обязательно будет показан по российскому телевидению. И этот режиссер построил себе недавно шикарный дом, где в гордом одиночестве вынашивает новые идеи. И фотография этого дома и самого Никольски. Цветная фотография, небольшая, но достаточно четкая. Основное внимание на дом, конечно. Еще бы: три этажа, вокруг ухоженный парк, клумбы и фонтаны. Хозяин же старается держаться в тени. Но лицо его видно отчетливо. Можно сравнить.

Глазов достал свою фотографию, положил рядом. Ничего общего. Глаза у обоих светлые, но оттенок различить трудно. А цвет волос отличается. Режиссер-то почти седой! На вид ему лет пятьдесят, не меньше. Писатель — почти красавец, у режиссера внешность более чем средняя. И лицо какое-то неприятное. Несмотря на ретушь, через всю щеку прорисовывается большая вмятина, похожая на шрам, над которым тщательно работали пластические хирурги.

— Этот человек давно умер, — повторила Юлия, бережно взяв в руки фотографию Акима Шевалье.

— Но он мог сделать пластическую операцию, — неуверенно сказал Глазов.

— Зачем? Чтобы никто не заподозрил в нем знаменитого писателя? Аким Шевалье был очень тщеславным человеком. Он так долго добивался признания не для того, чтобы все потерять. И не стал бы Шевалье из своего запоминающегося лица делать такую серость, — Юлия кивнула на фотографию, потом, словно оправдываясь, сказала: — Я много о нем читала.

— А о жене его ты что-нибудь знаешь?

— При чем здесь жена?

— Ее убили лет пять назад. Вместе с новым мужем.

— Ах да! Было. Петя знал Василия. Бизнесмены такого масштаба все друг друга знают. Они пересекались по некоторым делам. Василий Мелешев у нас как-то даже обедал. У них с Петей была общая «крыша». Так это, кажется, называется? Впрочем, Василий и сам был связан с личностями криминальными. И за это его убили. Сферы влияния не поделили. Так сказал Петя. Типичные бандитские разборки.

— Ты точно знаешь?

— Я знакома с человеком, который и сейчас владеет этой «крышей». И Петя, и Василий умерли, а он остался. Непотопляемый. Он точно знает, кто и за что разделался с Мелешевым.

— А поговорить с этим человеком нельзя?

— Зачем?

— Услышать историю бандитских разборок.

— Это неинтересно. Но к убийству своей жены Аким Шевалье не может иметь отношения. Его похоронили значительно раньше.

— Хорошо. Если хочешь меня в этом убедить, давай поедем к твоему непотопляемому.

— Наивный! — рассмеялась Юлия. — Как будто это так просто! Он с кем попало не разговаривает. К нему не прорвешься.

— Значит, не получится?

— Только ради тебя. — Она взяла со стола сотовый телефон. — Он за мной когда-то ухаживал. Старый поклонник.

— Вот как? — невольно приревновал Глазов.

— Если бы не это, послали бы нас с тобой к черту или еще куда подальше. Посиди здесь.

Она ушла в комнату и долго с кем-то разговаривала. Глазов сидел и нервничал. Он не имел на Юлию никаких прав, да и не собирался их иметь, но к нежному воркованию за стенкой прислушивался настороженно. Ему даже расхотелось ехать с Юлией к этому таинственному поклоннику. Они будут вздыхать, глядя друг на друга, нежничать и вспоминать прошлое. А он, Глазов, чувствовать себя при этом полным идиотом. Наконец Юлия вернулась.

— Завтра тебя устроит? Выходной день, и погода хорошая. Нас приглашают провести субботний отдых на природе.

— А здесь что? — проворчал Глазов.

— Здесь — скромное прибежище всеми забытой женщины, — Юлия явно кокетничала.

— Слушай, я всю свою зарплату прокатаю, пользуясь каждый день тремя видами транспорта, чтобы сюда добраться, — неловко пошутил Дмитрий.

— Напрашиваешься на ночлег? — быстро среагировала она.

— Нет, что ты! — Он тут же испугался. Еще догадается, что нравится ему! И тут же заговорил о жене: — Светлана у меня ревнивая. А вообще, она замечательная женщина: красавица, умница, готовит прекрасно, особенно хорошо у нее получается варенье.

Дмитрий плел всю эту чушь в духе Мельникова, чувствуя, как туман в Юлиных глазах становится гуще. Самому стало противно, но Глазов просто защищался. От себя.

— А дети у вас есть? — нежно спросила Юлия.

— Нет, детей нет. Светлана работает. Она еще очень молодая…

Глазов вздрогнул. Вот идиот! Сказать это женщине, которая столько думает о своем возрасте! И тут же добавил:

— Извини.

Она ладонями провела по лицу, словно снимая с него невидимую паутину. Растирала пальцами мелкие морщинки и старела при этом на глазах. Дмитрию было ее ужасно жалко. Он чувствовал, как пуста ее жизнь.

— А почему у вас не было детей? — ляпнул он.

Юлия разрыдалась. Вот это была уже настоящая истерика.

Он бегал за водой, гладил ее по голове, бормотал глупости, — словом, делал все, что положено мужчине в том случае, если женщина при нем начинает горько рыдать. А если эта женщина очень ему нравится? Тогда и слезы эти, и вода, и глупые слова, и дружеские объятия — все это сближает против воли, и все, что должно случиться — неизбежно.

Надо только дождаться подходящего случая.