Разлейте время по бокалам

Наталья Аврора, 2023

Действие происходит в двух временных эпохах, в двух частях. Основная идея моей повести: Любовь, пронесенная через века, через вереницы перерождений души. Не менее важная мысль произведения: поиск Бога, желание найти себя в вечности, желание понять «Кто я? Что я?». Очень хочу найти ответ на детский вопрос «Для чего я родился?», и на более взрослый вопрос: «Почему здесь и сейчас?». Вместе с героями повести я ищу своё место во вселенной, в безграничном времени и пространстве, окружающем нас. Через века мои герои идут друг к другу. И к Богу. Только когда их души соединятся, они смогут успокоиться в вечности.

ЧАСТЬ 1

СЕРЕДИНА 14в ДО РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА. ЕГИПЕТ. 385км. СЕВЕРНЕЕ ФИВ.

Море песка: мрачное и безмолвное, лишённое всего живого. Оно подавляло саму мысль о жизни.

По этому морю двигались измождённые, высушенные солнцем люди. Они давно уже перестали думать о себе, ещё существуя, они были отработанным материалом, фундаментом бессмертного величия и незыблемого могущества одного Человека и Единого Бога…

Люди создавали город среди песчаных холмов. Четырнадцать стел, высеченных в скалах по обоим берегам Нила, рассказывали о Человеке, волей которого тысячи людей строили Город. И строя — умирали. А, умирая — ложились под него. Одни — тайно проклиная, другие, — открыто восхваляя Его…

Они были первыми. Но ни один из них не знал, что умирает зря. Что Город-Сказка, Город-Чудо переживёт своего вдохновителя совсем немного: он будет покинут и забыт на три с лишним тысячи лет, а имя Великого Человека потомки вычеркнут из всех исторических документов Египта. В стране, одержимой бессмертием, ему была уготована самая незавидная участь: о нём очень быстро забыли. За что? За какие грехи фараон, управлявший великой державой древности семнадцать лет, был так строго наказан? За то, что в стране с множеством богов и богинь стал поклоняться только одному из них — солнечному диску Атону, запретив многобожие.

Но сейчас шёл лишь пятый год его царствования, третий месяц засушливого летнего сезона хемы¹, день шестой. Фараон Аменхотеп IV был полон сил и надежд…

Монотонный ход строительных работ неожиданно нарушился. Разморенные солнцем надсмотрщики засуетились, похватали плети и кинулись подгонять рабов. Очень быстро все узнали, что в сопровождении приближённых особ и руководителей строительства Царская Семья прибыла для выбора места под свою временную резиденцию. Отделившись от остальной кавалькады и поднимая пыль, Аменхотеп IV пронёсся по всему периметру будущего города. Все падали ниц, никто не осмеливался поднять головы и взглянуть на Царя, а тот, кто пытался это сделать был тут же ослеплён блеском его колесницы из чистого золота. Лишь издалека челядь решалась смотреть на своего властелина. Поистине, он был земным воплощением животворного солнечного диска Атона, протянувшего к нему свои золотые руки, обнявшего и, казалось, навсегда защитившего от всех земных и загробных бед…

Когда фараон вернулся к свите, все остановились, воцарилась полная тишина. По-царственному медленно и торжественно он сошёл с колесницы, а его Великая Супруга, свет его жизни, покинула паланкин. Как только их ноги коснулись песка, стройный хор жрецов затянул:

— Прославляем бога, ликующего на небосклоне — он и есть Атон, да живёт он во веки веков, Атон живой и Великий, Владыка всего…Слава Царя Верхнего и Нижнего Египта, живущего правдою, слава владыки обеих Земель Неферхепруры, Владыки Венцов Аменхотепа, — да продлятся дни его жизни! — слава Великой Царицы, Любимой Царём, Владычицы обеих Земель Нефертити, — да живёт она, да будет здрава и молода во веки веков!..²

Аменхотеп закрыл глаза, но даже сквозь веки в них влился ярчайший огненно-красный солнечный ДЕСЯТЫЙ ГОД ПРАВЛЕНИЯ ФАРАОНА ЭХНАТОНА.

ЧЕТВЁРТЫЙ МЕСЯЦ СЕЗОНА АХЕТ, ДЕНЬ ДВАДЦАТЫЙ.

Несколько сот человек, подняв головы, ждали выхода фараона на балкон. Не каждый день царь приносил народу такую радость: сегодня, как и вчера, его подданные могли простоять под балконом зря. Но никого это не пугало, все, без исключения, желали лицезреть Аменхотепа IV, принявшего недавно божественное имя Эхнатон. Таким образом, он всецело посвятил себя Единственному и Священному божеству — солнечному диску Атону. Многие из ожидавших имели возможность встретиться с царём в любое другое время, но они часами простаивали под палящим солнцем. Потому что увидеть фараона на балконе, в Окне Явления почиталось за величайшее счастье, а дар, брошенный им кому-либо из последователей, воспринимался даром Всемогущего Атона…

Эхнатон быстрым шагом вошёл в зал, перед Окном Явления. Здесь было очень пусто и неуютно, несмотря на яркий солнечный свет, бьющий во все окна. Его шаги тоскливым эхом прокатились по мозаичному полу, отразились от кедровых панелей и вскоре слились с гулом толпы под балконом.

Остановившись перед одним из множества серебряных зеркал, Эхнатон замер и придирчиво осмотрел себя. Царственную осанку ничто, никакое горе не могли изменить, но лицо… В глазах застыло беспокойство, между бровей залегла тревожная складка, губы слишком плотно сжаты.

От созерцания собственного отражения Фараона отвлекло уставшее лицо дворцового врача Пенту, возникшее в зеркале будто ниоткуда.

— Я решил никого не посылать к тебе, О Великий, и пришёл сам.

–…Что с ней?

— Она умирает. Я не смог спасти принцессу. Прости…

— Вздох отчаяния вырвался из груди Эхнатона:

— Ты сделал всё возможное?

Плечи старого Пенту опустились ещё ниже, он собрался упасть перед господином на колени, но фараон удержал его:

— Я верю тебе. Я хочу проститься с ней.

Только гулкое эхо шагов сопровождало их при прохождении пустых официальных холлов и коридоров. Совсем по другому обстояло дело, когда они достигли помещений, занимаемых гаремом. Все звуки здесь утопали в мягких подушках и пуфиках, в одеялах и покрывалах из тончайшей шерсти и дорогого шёлка, они запутывались в тяжёлых дверных портьерах и настенных драпировках. Обычно шумный и весёлый гарем в те дни захватила тишина: не было смеха и разговоров, молчали музыкальные инструменты, никто не танцевал. Не замечая упавших ниц евнухов и рабов да склонившихся жён, Фараон достиг личных покоев одной из них — принцессы Реджедет.

Перед входом в её комнату Эхнатон остановился. Ему было не по себе, жалость к юной женщине переполняла его мужественное сердце. Неожиданно благодарная улыбка осветила лицо Эхнатона: он услышал голос Царицы, Самой Любимой Супруги Великого Царя³, обожаемой Нефертити. Отодвинув тяжёлую портьеру, фараон вошёл в небольшую сумеречную комнату. Насыщенный запахами лекарственных трав и благовонного натрона⁴, воздух ударил ему в нос.

К дверям, навстречу царю, шла старая рабыня, на её руках слабо попискивал младенец, завёрнутый в тончайшие пелёнки. Эхнатон приподнял кружевную ткань и с любовью посмотрел на сына. Кончиком указательного пальца он провёл невидимую линию от слабеньких волосков малыша до его нежного подбородка.

— Реджедет захотела взглянуть на своего сына, — проговорила Нефертити. Фараон кивнул и жестом отпустил рабыню.

Эхнатон сел на табурет. Прозрачные пальчики Реджедет сжимали сделанный из дерева солнечный диск. В свою последнюю минуту она обращалась к богу Атону с мольбой оберегать её после смерти, так же, как и при жизни. Царь положил свою руку поверх её ладоней.

Нефертити встала за спиной супруга, положив руки ему на плечи. С трудом разжав слипшиеся губы, принцесса проговорила:

— Я умираю, но пусть будет так, чтобы я могла видеть тебя бесконечно… Тебя, мой Господин…

— Смерть — это ещё не конец, — Эхнатон погладил, а затем поцеловал чёрные, вьющиеся волосы умирающей. — Никто не умирает навсегда.

— Да… Я верю.… Верю, что ещё встречусь с тобой… Моя любовь…

Тонкие пальчики, сжимавшие запястье царя, ослабли и поникли. На глазах у всех следы физических и душевных страданий постепенно исчезали. Веки опустились, ресницы вздрогнули и замерли. Исчезли скорбные складки возле рта и глаз. Лицо стало спокойным и умиротворённым.

Пенту попытался нащупать пульс:

— Умерла. Она дождалась тебя, Божественный, а потом спокойно умерла. Воистину, рядом с тобой не только жизнь прекрасна, но и смерть легка.

Старик встал на колени и поцеловал сандалии своего повелителя. Склонившись, он не мог видеть горькой слезы, которая скатилась по щеке Эхнатона. Взволнованная Нефертити попыталась успокоить супруга:

— Её тело умерло, но душа живёт и тоже очень страдает. Ещё несколько дней она будет с нами. Все будут вспоминать её только добрыми словами. Да и плохого-то сказать о ней нечего: она была так молода — всего пятнадцать лет — и никому не желала зла. Идём, мой друг. Её приготовят, и мы придём проводить нашу принцессу в Страну, пределы которой неведомы⁵.

Бросая прощальные взгляды на умершую, они, взявшись за руки, вышли. Тишина гарема сменилась горьким плачем и стенаниями.

…В тот день народ так и не дождался выхода фараона, в очередной раз напрасно простояв под Окном Явления.

ЕГИПЕТ. 14 ВЕК ДО РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА.

— Ненавижу его, — жрец Пинхази отбросил папирус, присланный из канцелярии фараона, и встал, нервно расправляя белоснежную плиссированную рубаху⁶. — Как сильно я его ненавижу! Еретик, проклятый богами человек! Он осмелился закрыть все храмы Амона-Ра, Величайшего Бога, хранившего нашу землю тысячелетия. Он запретил всех богов, кроме одного — Атона, заставив свой народ подчиняться только ему. Это безмерное кощунство и оголтелое богохульство! Разве такое возможно, чтобы был только один бог? — Пинхази подошёл к окну, — Вот и город выстроил для своего божества — Ахетатон. Ненавижу их: фараона и город.…И себя! Я предал Амона-Ра для того, чтобы выжить, я сам помогаю Царю насаждать новую веру, я слаб, я труслив, я грешен. И в своих грехах обвиняю тебя — Аменхотеп IV!

Пинхази повернулся к статуе Эхнатона и с ненавистью всмотрелся в его мраморное лицо.

— Я уничтожу тебя! — в тишине покоев голос жреца напомнил шипение змеи. Он снова оглянулся на прекрасный и ненавистный ему город. — Вот оно, прибежище злых сил!

Закрыв глаза, Пинхази упал на пол, уткнулся лбом в жёсткую циновку и застонал:

— Прости меня, Амон-Ра, прости мои грехи и не гневайся! Умоляю, не гневайся на меня, своего ничтожного слугу!.. Я искуплю вину, замолю грехи. Я верну Египет под твою власть. Я смогу это сделать: Царь и Царица доверяют мне, ведь я не простой священник, а Главный Жрец, я вхож в покои Нефертити. Я — Единственный Друг фараона⁷. Верь в меня, Амон, и помоги мне.

Шепча последние слова, Пинхази отогнул край циновки, приподнял кедровую половицу и извлёк из ниши расколотую пополам деревянную фигурку. Бережно прижав её к груди, он ползком пробрался к столику, оторвал клочок от царского папируса и начертал на нём одно слово: “Эхнатон”. Затем он вложил бумажку между половинками фигурки и крепко привязал их друг к другу нитками. Это оказалось запретное изваяние Амона — Ра — человека с головой барана, которое на свой страх и риск тайно хранил жрец.

— Позже я тебя склею… — Пинхази подобострастно поцеловал своего Бога. — Я приношу в жертву Всемогущему и Всемилостивейшему Амону-Ра моего повелителя и покровителя Аменхотепа IV — Эхнатона…

Кто-то робко постучал в дверь, а для главного жреца этот звук прозвучал как грохот всех порогов Нила одновременно. Он быстро вернул идола на место, привёл в порядок циновку и принял подобающую позу в золочёном кресле. Только после этого Пинхази важно изрёк:

— Кто осмелился мне помешать?

Дверь медленно отворилась и в комнату бесшумно просеменил апр⁸ — нубиец.

— Богоподобный Царь Верхнего⁹ и Нижнего¹⁰ Египта желает видеть тебя, Светлоликий жрец Великого Атона, наполняющего Нил водой и дарующего всем…

— Ясно, — сморщившись, прервал Пинхази словесный поток. — Иди.

Пятясь, горбун вышел, но успел заметить, что царский папирус непочтительно валяется под столом.

ЕГИПЕТ. ПРОШЛО ОКОЛО ГОДА.

В саду жреца Пинхази прогуливались два человека. Со стороны могло показаться, что они мирно беседуют, готовя свои души к предстоящему празднику Солнечного Диска. Один из них был сам жрец, другой — высокий, плотного телосложения мужчина в чёрном, шёлковом парике — родственник фараона и его визирь по имени Эйе. Он нервно рвал на мелкие кусочки тонкую травинку и искоса поглядывал на Пинхази, внимательно слушая его слова:

–…Я долго присматривался к тебе, прежде чем заговорить на волнующую меня тему. Я боялся ошибиться, ведь это могло стоить мне жизни. Год назад я заронил в твою душу семя сомнения в божественности Эхнатона — да будет он жив, невредим и здрав¹¹ — и стал ждать, какие это принесёт всходы. Результаты меня вполне удовлетворили, — Пинхази нежно погладил ствол священной персеи, его спутник остановился и с подозрением уставился в стареющее, но энергичное лицо жреца. — Не смотри на меня так. Ты прекрасно понимаешь, к чему я веду. Ты не любишь фараона, да будет он жив, невредим и здрав.

Последние слова Пинхази проговорил с усмешкой. Эйе приподнял правую бровь и спокойно спросил:

— Я подал повод к таким подозрениям?

Нет-нет, что ты! — Главный жрец двинулся дальше между деревьями сада. — Для ненаблюдательного взгляда ты — самый верный и преданный слуга. Но я-то видел, что ты открываешь двери перед фараоном не так услужливо, как раньше; смотришь на него не как на земное воплощение Великого Атона, а как на простого смертного; во время молений при каждом удобном моменте ты уходишь в тень. Всё это не подобает Царскому Другу. Разве я не прав?

Сложив руки за спиной и наклонив голову, Эйе шёл рядом с Пинхази и размышлял над его словами. Да, он не питал большой любви к Аменхотепу IV — Эхнатону, но и не желал его смерти. При нём жизнь царского визиря была богатой и спокойной. Больше ему не о чем было мечтать. Выдать ли Пинхази Фараону, да будет он жив, невредим и здрав? А если Эхнатон не поверит, ведь его доверие к главному жрецу безгранично? Что тогда?

— Я понимаю, что тебе не выгодна смерть царя, — Жрец опять остановился и носком сандалия принялся ковырять гравийную дорожку, с каждым разом прокапывая всё более глубокую ямку. — А что ты подумаешь, если я скажу, что именно ты сможешь… занять место Эхнатона?

Пинхази проговорил эти слова обыденным тоном, но Эйе от них бросило в жар. Он даже не мечтал о таком повороте судьбы. Теперь его пристальный взгляд был устремлён на Пинхази, не бросившего манипуляции с камешками. Наступила тишина, которую никто из мужчин не хотел нарушать, ожидая это от другого. Обоим хотелось узнать чувства собеседника, заглянуть в его мысли.

Жрец обломил коротенькую веточку с растущей рядом персеи и, указывая на неё, произнёс:

— Это — Эхнатон. — Затем он бросил её в выкопанную ямку. Царский конюший смотрел под ноги на палочку, получившую имя Фараона, и ничего не говорил. Пинхази, не отводя глаз от лица Эйе, ногой засыпал ямку и стал ждать реакции. Последний думал недолго: он наступил на маленький неровный холмик, сравняв его с поверхностью дорожки. Теперь никто не смог бы найти похороненную веточку. Главный жрец довольно улыбнулся: он заполучил второго союзника. Первый человек, согласившийся предать царя, давно уже наблюдал за ними.

Этим человеком была женщина: вдовствующая царица Тий — любимая жена Аменхотепа III, мать Аменхотепа IV — Эхнатона. Она стояла возле окна второго этажа белого дворца Пинхази. Зная о встрече жреца с Эйе, она пришла, чтобы подслушать их разговор. Но мужчины ушли в сад. Это не слишком встревожило царицу: она была убеждена, что Пинхази дословно передаст ей весь разговор с Эйе.

Влияние старшей жены Великого Аменхотепа III на придворных уменьшилось не на много после смерти её царственного супруга. Почитаемые Тий боги щедро одарили её: у неё был сильный характер, умная голова и крепкое здоровье. Её красота не поддавалась прожитым годам и казалась вечной. Она обладала раскосыми чёрными глазами, пухлыми, как у нубийки¹², губами, маленьким носом. Крупные скулы могли испортить гармонию лица другой египтянки, но у Тий они казались особенностью её царственного вида. Выщипанные стрелками брови подчёркивали идеальную форму её высокого лба, который слегка прикрывала короткая чёлка модного парика в форме трапеции. Его изготовил искусный придворный мастер из натуральных волос рабынь и тончайших, разноцветных шёлковых нитей, он был соткан из множества косичек и украшен жемчугом и самоцветами. Высокую статную фигуру Тий охватывало платье из голубоватого виссона¹³ с плиссированной юбкой. Массивные золотые ожерелья, кольца и серьги указывали на её принадлежность к правящей семье.

Вдовствующая Царица стояла у окна, из которого хорошо видела Главного жреца и визиря. Их белоснежные рубахи ярко выделялись на фоне садовой зелени, пышных цветов и серых дорожек. Тий перевела нетерпеливый вздох и, развернувшись, пошла в центр комнаты. Здесь посреди пола с яркой сине-красной мозаикой стоял трёхногий столик с перламутровой крышкой. Он был уставлен серебряной посудой с фруктами и свежим пивом. Тий протянула изнеженную руку над столом и замерла, раздумывая. Ничего не выбрав, она обвела знакомую комнату взглядом и недовольно поморщилась. Её раздражали сцены счастливой семейной жизни Эхнатона с женой и тремя дочерьми, над которыми неизменно сиял солнечный диск, протягивая стилизованные под руки лучи к Фараону и его домашним. Этими сценами были расписаны все помещения в новой столице обеих Царств, на них наталкивался взор на улицах и в садах.

Из противоположного саду окна открывался прекрасный вид на город. В отличие от Главного жреца, Вдовствующая Царица любила Ахетатон, ей нравилось, с какой быстротой он вырос среди песков. На время забыв о странных религиозных наклонностях сына, Тий старалась всячески помогать ему при возведении новой столицы. Она даже решила, что увлечение Аменхотепа IV единобожием скоро пройдёт и он вернётся под покровительство проверенных богов. Но по окончании основных строительных работ Фараон официально объявил, что новый город будет посвящён только одному богу — солнечному диску Атону и в его честь получит название Ахетатон — небосклон Атона. Более того, царица с негодованием узнала, что её сын отказался от своего родового имени и стал зваться Эхнатоном — сыном Атона, его воплощением на земле. Во всех городах Верхнего и Нижнего Египта закрылись храмы других богов. Людям запретили славить Амона-Ра, оберегавшего благословенную землю на протяжении почти двух тысячелетий.

Тий, боготворившая властителей, сначала — мужа, затем — сына, смирилась, но только на время. Она принимала участие во всех торжествах, церемониях и праздниках, приносила жертвы Атону, но недовольство происходящим с каждым днём нарастало в ней, как барханы в Великих песках¹⁴. Никогда не испытывавшая к детям нежных материнских чувств, Тий возмущалась поведением невестки, постоянно и прилюдно демонстрирующей свою любовь к дочерям. К тому же Нефертити заметно потеснила её в сердцах окружающих. Большая часть почестей теперь доставалась ненавистной жене сына. Но самым обидным было то, что нынешняя царица не придавала им никакого значения. Всё чаще и чаще Вдовствующая Царица думала о себе, как о самой достойной правительнице.

Таким образом, ревность к невестке, недовольство внутренней и внешней политикой фараона и неудовлетворённость собственным положением подвигли Тий к мысли об устранении Эхнатона.

Эйе и Пинхази поднимались на второй этаж уютного благоустроенного дома жреца.

— По силам ли нам двоим осуществить задуманное?

— Нас не двое, есть ещё один союзник, — хитро прищурился Пинхази. — Я даже мечтать не мог о такой удаче, когда замышлял своё дело. С ним, точнее с ней, мы сила, а не простые интриганы!

— С ней? — Эйе в изумлении широко раскрыл глаза, догадка мелькнула в них. — Это — Царица? — Его голос перешёл на шёпот. Само предположение показалось ему кощунственным.

Главный жрец Великого храма Атона, Единственный друг фараона, а теперь — зачинщик заговора против своего покровителя, осторожно открыл дверь в конце ярко освещённого коридорчика и за руку ввёл в комнату Эйе. Когда последний увидел, кто стоит возле окна, вздох облегчения и надежды вырвался из его груди. Да, они смогут победить. Эта уверенность основывалась на том почитании Вдовствующей Царицы, которое все жителя Двух Царств впитали с молоком матери. Её влияние при дворе хоть и уменьшилось, но всё же оставалось достаточно сильным.

Сначала, ещё не войдя в комнату, Эйе решил, что за дверью их ждёт Нефертити. Эту женщину он не хотел бы иметь союзницей в чёрном деле. Объяснялось такое нежелание очень просто: Нынешняя Царица приходилась Царскому визирю родной дочерью. Он имел множество детей от разных жён, но никому из них не дарил особого внимания. Когда же наследнику престола настало время выбирать себе первую жену, и он обратил внимание на Нефертити, Эйе обрадовался, решив, что через неё он сможет влиять на фараона. Но не тут-то было. Госпожа Нежности дала корректный, но твёрдый отпор отцу, заявив, что не только не позволит другим вмешиваться в поступки своего Царственного Супруга, но и сама не станет этого делать. Раздосадованный Эйе вынужден был отступить и со стороны наблюдать за жизнью дочери и её мужа. Прошло время, и Царский Конюший вошёл в доверие к Эхнатону другим путём: фараон увидел в нём преданного соратника и друга. Эйе узнал, с какой любовью царская чета относится друг к другу и к детям, каким вниманием и заботой они окружают слуг и младших жён. Большая заслуга в этом принадлежала его дочери, которую Эйе стал считать эталоном матери и жены. И он ни за что на свете не хотел разочароваться в единственной женщине, которую уважал.

Но ведь уничтожив Эхнатона с помощью Пинхази и при поддержке Тий, Эйе тем самым разрушит жизнь Нефертити. Волновало ли это его? Нет. Нисколько! Что значит личное счастье какой-то женщины по сравнению с нежданной возможностью возвыситься над смертными, стать богоподобным, водрузив на свою голову Красный и Белый Венцы¹⁵ Египта.

ДЕНЬ ПРАЗДНОВАНИЯ ДВЕНАДЦАТИЛЕТИЯ ЦАРСТВОВАНИЯ ФАРАОНА ЭХНАТОНА. ЗИМНИЙ СЕЗОН ПЕРЕТ.

Эхнатон проснулся очень рано, но не спешил вставать. Тело его неподвижно выделялось под покрывалом, а мозг лихорадочно работал. Фараон думал о судьбе своей страны и вспоминал один эпизод из собственного прошлого.

Египет — великая, многострадальная земля. Несколько тысячелетий её цари владели процветающей территорией в северо-восточной части Африканского материка. При поддержке множества богов, возглавляемых Ра, они в утомительных походах завоёвывали Синай и Палестину, а в результате тяжких войн покидали их. Они поднимались вверх по Великой Реке¹⁶, преодолевали её бурные пороги и вторгались в пределы Нубийских Царств. Грабили их богатые золотом и драгоценностями города, располагали гарнизоны, но, даже уходя оставляли там отголоски своей культуры и обычаев.

В худшие годы территория, подвластная фараонам, сжималась до размеров Фиванского нома¹⁷. Именно таким было положение египтян в начале XVI века до Рождества Христова, когда Яхмос и Тутмос взошли на трон в Фивах. Они изгнали азиатских завоевателей гиксосов из северных районов и, основав XVIII династию, стали править объединённой страной из родного города.

Эхнатон был одним из потомков этих царей — освободителей. Когда умер его отец, Аменхотеп III, соправителем которого он являлся несколько лет и жрецы затянули древнюю молитву: «И ястреб улетел на небеса, и вот уже другой на его месте», Аменхотеп IV почувствовал, что на его плечи лёг тяжкий груз. Ещё будучи совсем юным он начал задумываться о своей роли в жизни подданных. Что он может им дать? Что должен для них сделать? И другой, более обширный, скорее риторический вопрос: Для чего он родился?

Сейчас, по прошествии более десяти лет, Эхнатон отчётливо помнил каждую минуту того дня, в который он нашёл ответы на мучившие его вопросы. Тогда он отправился в святилище своего отца в одиночестве, искренне надеясь, что дух великого предка поможет ему.

Вход в величественный храм, залитый солнцем, охраняли две колоссальные статуи Аменхотепа III. Жители небольшого поселения, возникшего благодаря этому святилищу, сонно копошились у его подножия. Как только фараон подъехал, храмовые служки быстро очистили все помещения Святого дома. Лешон¹⁸ распростёрся на каменном полу в ожидании приближающегося Царя и поцеловал его сандалии, когда тот остановился перед вратами.

Холодный пол не отозвался эхом под босыми ногами Аменхотепа, когда он вошёл под своды храма. Факелы и лампады не горели, и священную тьму разбавлял лишь солнечный свет, падавший из высоко расположенных оконных проёмов и проникавший через распахнутые врата. Умиротворенный, с распахнутым сердцем, Аменхотеп вошёл в Великое Место¹⁹. Но, к удивлению наблюдавшего за ним лешона, быстрым шагом вернулся ко входу.

— Почему в Великом Месте находится человек?

— В Великом Месте находится смертный? — перепуганный слуга не нашёл ничего лучшего, как переспросить.

— Ты подумал, что у меня плохие глаза? — голос Фараона гневно повысился. — Иди и выгони его!

Лешон, пятясь, отполз от царя, подскочил и, еле сдерживаясь, чтобы не побежать направился в святое место. Вернулся он очень быстро.

— Человек не уходит…

— Что?! — удивлению Аменхотепа не было предела. — Да как он смеет? Пойди, узнай его имя. Мне стало интересно, кто в моей стране настолько безрассуден, что может ослушаться меня…

–…Или смел? — сам себя спросил Фараон, оставшись один.

— Владыка познания человеческого²⁰ желает знать, кто ты! — спросил выбитый из колеи лешон у человека в тёмном плаще.

— Если он Владыка познания, то почему спрашивает? Разве ему это неведомо? Скажи ему, что я его жду. Пусть придёт.

Лешон съёжился от страха. Разве он посмеет передать своему повелителю такие дерзкие слова? Но, поняв, что выбора у него нет, он вернулся к царю и в точности пересказал ему разговор с незнакомцем. Зажмурившись в ожидании гнева почитаемого им Бога Прекрасного лешон замер. А когда осмелился открыть глаза увидел, что фараон уже входит в Великое Место. Он сел, скрестив ноги. И задумался. В те минуты — или часы? — пока Аменхотеп IV беседовал со странным человеком, лешон молился за него и мечтал следовать за фараоном всюду пока обновлены его ноздри жизнью²¹, не предавать ни в горе, ни в радости и, если потребуется, стать для него опорой и поддержкой в любом деле.

— О, Великий Амон-Ра, — шептал он. — Почитаю и славлю твоё имя! Не оставь своего сына Аменхотепа IV, ведь он достоин тебя. Подобный богам, он смирил свой гнев и поступил, как простой смертный. Он мог бы послать кого-нибудь и выгнать того, кто нарушил закон, войдя в божье место, но он сам пошёл к нему. На такое способен только Великий Человек!

Оказавшись в слабо освещённой комнате, Аменхотеп первым делом, не обращая внимания на пришельца, подошёл к ковчегу, хранящему изображение его отца, по традиции обожествлённого при жизни, погладил и поцеловал его. Только после этого он обратился к тому, кто наблюдал за ним из тёмного угла.

— Кто ты?

Глаза таинственного пришельца сверкнули. Его лица молодой царь не мог разглядеть, мешал край покрывала, которым он был полностью укутан. Даже рост незнакомца Аменхотеп не мог определить, тот не прислонялся к стене, и его тень казалась продолжением его существа. В свою очередь пришелец хорошо видел фараона, стоящего рядом с лампадой.

В комнате было тепло, даже душно. И очень тихо. Никакие внешние звуки не могли сюда проникнуть. И молодому владыке огромной и могучей страны, от которого зависели все близлежащие страны, стало казаться, что род людской от Великой Зелени²² на севере, Великих Песков²³ на западе и до Великой Излучины²⁴ на востоке вымер. Остались только он и… Кто же?

— Загляни в себя и поймёшь, кто я.

Голос проник в душу Великого Владыки Двух Царств и рассыпался в ней множеством колокольчиков. Каждый из них пел свою тревожную песню, смущая Аменхотепа и низвергая его царское сознание до уровня последнего смертного подданного.

— Спроси себя, кто ты.

— Я — царь.

— Ты — царь! Но ты в смятении. Ты пришёл сюда за правдой, но сомневаешься, что найдёшь её. В тебе нет твёрдости!

— Да, но я ищу себя.

— Значит, плохо ищешь… — мистический голос неведомого собеседника возвысился, ему стало тесно в душе Аменхотепа и он грозил вырваться из неё на свободу, раздирая всё на своём пути. — Ты ищешь не там!

Фараон, вмиг забывший о своём величии, обхватил плечи, стараясь обнять себя покрепче и унять дрожь. Он смотрел на грозную тёмную фигуру и не мог ничего вымолвить. Он понимал, что во всех языках мира не найдётся слов, способных выразить его состояние. Он слушал мягкий, завораживающий голос и впитывал его, как губка впитывает влагу.

— Искать нужно в себе. нужно искать путь к СПАСЕНИЮ.

— К спасению?

— Да… Внимай мне и запоминай, — голос неведомого существа звучал бархатно, усмиряя бури в душе и снимая дрожь с тела. — Спасение! К нему стремится каждая душа, но не любая успешно. Умирая и вновь рождаясь мы множим собственные несчастья, забывая о них. Но даже забытые, они становятся нашими грехами и тянут нас вниз. Но чтобы спастись и возвыситься после смерти надо потрудиться при жизни. Ты уже задумался о своём предназначении — это хорошо, но этого мало. Для того, чтобы начать свой путь, нужно сделать первый шаг. И шаг этот — ВЕРА. Остерегайся, всё очень непросто! ВЕРУ нельзя выбрать, её нужно понять и вобрать в себя. Нужно стать с ней одним целым, нельзя отделять себя от неё и созерцать её в благоговении. И нельзя любоваться собой в ВЕРЕ. Ибо ВЕРА есть путь и одновременно правило, как идти. Но! Помни! Ежели ты совершенно уверен в правильности выбранного пути, значит ты его потерял! Сложно? Да. Страшно? Да. Томительно? Да… Нет! Не сложно, не страшно, не томительно! Эти чувства исходят от тебя, верни их и сделай первый шаг. А следом за первым шагом будет второй — ОЗАРЕНИЕ. Вместе с ним придёт НЕСОМНЕННОСТЬ. Но они опять же появятся из твоей сущности, постарайся разобраться, вдруг это их злые сёстры — ошибка и заблуждение! Если будешь осторожен и не погрязнешь в себе, то достигнешь Исчерпанности Стремлений. Тогда придёт Свобода… И СПАСЕНИЕ.

Последние слова прозвучали, как шёпот листвы. Когда настала тишина, Аменхотеп почувствовал просветление, его душа возликовала. Это ощущение было таким небывалым и возвышенным, его невозможно сравнить ни с чем земным.

— Кто же ты? — в благоговении прошептал Фараон и тут же сам себе ответил: — Ты — Бог?

— Это ты решил. Сам!

Незнакомец шевельнулся, и Аменхотепу почудилось, что его огромная фигура наклонилась над ним.

— Вспомни, что я ответил тебе на этот вопрос раньше… Мы расстаемся. До встречи…

Фараон хотел переспроить, чтобы понять значение последних слов, но резкий звук помешал ему. Аменхотеп зажал уши, но это не помогло. Как и голос таинственного собеседника, звук рождался и жил в нём. Ни с чем известным его нельзя было сравнить, он не был ни на что похож. И в то же время он вобрал в себя раскаты грома и журчание ручья, рык сотен львов и писк комара, звон оружия во время великой битвы и радостный смех младенца. Оборвался он так же неожиданно, как и возник. Тишина ошеломила Аменхотепа, от неё закружилась голова и к горлу подкатила тошнота. Не успел он опомниться, как сверкнула ярчайшая белая вспышка. Фараон зажмурился, НО ДАЖЕ СКВОЗЬ ВЕКИ ОНА ВПИЛАСЬ В ЕГО ГЛАЗА ОГНЕННО-КРАСНЫМ СВЕТОМ. Сознание фараона помутилось и он погрузился во тьму глубокого обморока. В последний момент до него донеслось: “Помни: всё из нас исходит и в нас возвращается.”

Прошло время, количество которого никому не суждено измерить. Аменхотеп IV открыл глаза и приподнял голову. Стало темнее, видимо масло догорало. Фараон встал и вышел из комнаты, он был уверен, что никого не оставляет за спиной. Так же бодро, как и вошёл, он покинул храм и перед вратами увидел лешона, погружённого в молитву.

— В лампаде кончается масло. Наполни её… Постой, ты молился? — Фараон жестом позволил слуге встать.

— Да, О Великий. — Стоя рядом с царём, лешон смотрел в его глаза с благоговением.

— Что просил ты у богов?

— Я умолял Амона-Ра никогда не покидать тебя, о Сешед²⁵! И поклялся служить тебе верно, всюду следуя за тобой… если позволишь.

Лешон опустил глаза.

— Ну что ж. Ты получишь возможность сдержать свою клятву. Я возьму тебя с собой, в Фивы.

Лешон глубоко вздохнул, как перед прыжком в холодную воду и робко спросил:

— Кто там, Великий Царь?

— Где?

— В Великом Месте.

— Сейчас никого. Но тебе я скажу, кто там был и с кем мне довлеось общаться.… Как тебя зовут?

Пинхази, мой Господин.

В это время Аменхотеп ступил на освещённую солнцем лестницу и почувствовал на себе его жаркое прикосновение. Он обернулся к нему и тут же был ослеплён его раскалённым белым сиянием, НО ДАЖЕ СКВОЗЬ ВЕКИ В ЕГО ГЛАЗА ВПИЛСЯ ОГНЕННО-КРАСНЫЙ СВЕТ. Теперь Аменхотеп знал, кто почтил его своим вниманием. Лешон, видя, что царь замер под солнечными лучами и сияющая улыбка скользит по его губам, не смел тревожить своего высочайшего господина и тихонько ждал…

С сияющим лицом Аменхотеп IV повернулся к Пинхази:

— Там, в храме я говорил с БОГОМ!

— С Амоном? — Голос лешона сорвался от волнения.

— Нет. Я узнал другого Бога. Он станет главным, ему будут поклоняться все в нашей стране, а — придёт время — весь мир! Мы каждый день видим его и не существует бога более могущественного и заботливого, чем он! Это — Солнце и его диск — Атон! Он явился мне в храме моего отца, у его ковчега и он открыл мне Истину. Мы все должны поклоняться солнечному диску Атону. Скажи, Пинхази, примешь ли ты эту Веру?

Испуганный храмовый слуга не смог ответить сразу. Слишком глубоко он почитал Амона-Ра и других египетских богов, чтобы легко, в одночасье отвергнуть их. Но отказать царю не было никакой возможности, так как означало быструю смерть. А умирать, даже за веру, Пинхази не хотел. Что делать? Принять нового бога? Он попытался взглянуть на солнце. А почему бы и нет? Чем не главное божество? Ведь он всегда надо всеми, всё видит, от него зависят многие жизни: и огромного слона, и свирепого льва, и любого человека. Благодаря ему вырастают деревья и распускаются цветы. Ведь мы поклоняемся солнцу, называя его Ра. А чего хочет фараон? Чтобы главным стал солнечный диск Атон? Да и пусть будет. Это не сложный компромисс.

— Да, я приму новую веру, мой Господин, да будешь ты жив, невредим и здрав!

Мы с тобой начнём великое дело! Мы откроем людям глаза и покажем, что они заблуждались, веря во множество божков. Ведь бог — один и имя ему — Атон!

Больших трудов стоило Пинхази, чтобы сдержаться и не закричать. Отступничество, ересь! Боги проклянут нашу землю! Тысячи лет они хранили Египет. Множество храмов выстроено для них, богатые и обильные дары принесены им в жертву. И теперь весь народ по воле одного человека должен поверить в то, что за всем миром может усмотреть только один бог? Так думал лешон Пинхази.

Я назначаю тебя Великим Жрецом Атона и называю своим Единственным другом.

Радостный Пинхази упал на ступени перед фараоном и стал неистово целовать его ноги. Он — Великий Жрец! За это он поверит во что угодно, в крайнем случае, убедит себя, что верит. Атон — Единый и Всемогущий Бог? Разумеется, это так! И все увидят, что его вера в Атона тверда, а преданность Царю безгранична. Но что творится в его душе на самом деле никто до поры, до времени не узнает.

Именно это событие, произошедшее около десяти лет назад и изменившее многие судьбы, вспоминал фараон Аменхотеп IV перед началом самого пышного празднования годовщины своего царствования.

ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР ТОГО ЖЕ ДНЯ.

Многоликая и разнохарактерная ночь владела половиной земного шара. Где-то она была сырой и прохладной, где-то по-настоящему холодной, а где-то душной и влажной. Земля устало поворачивалась, стремясь уйти от деловой суеты дня в томную бездеятельность ночи. Солнце, будучи не в силах взглянуть на противоположную сторону планеты, посылало туда свои лучи, слегка размывая границы огромной, всепоглощающей тьмы

Египет — страна, напоённая мистикой, — мирно отдалась во власть ночи, не замедлившей этим воспользоваться. Она заглянула в хижины бедняков и дворцы богачей, подарила холод пустыням и прохладу оазисам. Под её ласковой рукой великий и могучий Нил стал вести себя тише и, даже перекатываясь через пороги, он приглушал свой голос. Звёздными глазами ночь смотрела на покинутые людьми богатые храмы. Уже двенадцать лет она удивлялась и не понимала перемен, происходящих в этой Вечной Стране. Почему люди забыли богиню Нейт — создательницу мира? Только изредко какой-нибудь житель Саиса²⁶, приходил в её храм, чтобы оставить свою жертву. Выше по течению, в Гермополе когда-то царствовал изобретатель письма и властитель времени Тот. Его изгнали оттуда. Ещё немного продвинувшись в сторону порогов, ночь увидела, что богиня любви и радости Хатхор скучает в одиночестве. Мало кто осмеливается явиться в храм Осириса, повелителя царства мёртвых, дарующего надежду на вечную жизнь в окружении богинь Исиды и Нефтиды. Его родной город Абидос забыл о нём. Амон с супругой Мут и сыном Хонсу много столетий были покровителями Фив, но их вытеснил Атон. Для него соорудили огромный, растянувшийся на целую милю храмовый комплекс. А на острове Элефантина, совсем рядом с ревущими порогами, жил бог-баран Хнум, с помощью гончарного круга создавший человека. Теперь никто не благодарит его за это.

О чём египетская ночь говорила со своим старым другом — Сфинксом? О Вечности. На её удивление и недоумение он отвечал, что всё пройдёт. Люди изменчивы, потому-что живут очень мало и ничего по-настоящему не знают о мире. Взгляни на меня, говорил Сфинкс, я встречаю тебя на этом месте уже больше тысячи лет. Я стою здесь с тех пор, как мне поручили охранять Величайшю Пирамиду, возведённую для фараона Хеопса, черты лица которого мне придали. Появляясь на востоке, ты сразу видишь мои глаза. А пока это так ни о чём не волнуйся. Через полторы тысячи лет песок засыплет платформу, на которой я стою. Пролетят ещё пятнадцать веков и он подберётся к моему подбородку. А по окончании ещё такого же срока песок засыплет меня совсем. Вот тогда — бойся…

Мелонхоличный Сфинкс оказался прав — люди изменчивы. Только три года после смерти Эхнатона они дарили свою любовь единому богу Атону. А потом, по приказу, отанному от имени Тутанхамона, уничтожили абсолютно всё, связанное с ним и Эхнатоном. Разрушили храмы, уничтожили статуи, стелы, настенные и наскальные росписи. Вычеркнули из исторических документов его имя и имя его царицы. Через поколение после его смерти никто не знал, что существовал фараон по имени Эхнатон

Да, тысячу раз прав оказался мудрый Сфинкс: люди изменчивы, они боятся времени. А время страшится пирамид. Тысячелетия они стоят под звёздами, уставшими на них смотреть. Заря окрашивает их в белые цвета; солнце дарит им золото в полдень и розовое сияние — на закате. А луна, выкатившись на тёмный шёлк небосклона, заливает их серебром…

Рядом с Ахетатоном не было пирамид. Царей давно уже хоронили в пещерах, вырубленных в скалах. Для фараона, его жены и близких соратников заранее были подготовлены роскошные гробницы. В том числе и для царицы Тий. Тоска одолевала её сердце этим вечером. Принимая участие в заговоре против сына, она была уверена в успехе. Но ликующие толпы сегодняшнего праздничного дня заставили её задуматься. Она давно поняла, что устранить фараона можно только одним способом — убийством. Но смерть необходимо было обставить таким образом, чтобы она выглядела естественной. И всё же Тий колебалась. Но не потому, что Эхнатон был её сыном. А потому, что он был законным прямым, наследником великих фараонов и власть ему дана была богами. Пойти против воли тех, кто надо всеми? Но ведь Эхнатон — вероотступник, он предал своих богов. Тогда выходит, что смерть этого еретика угодна им? Тий с радостью ухватилась за новую мысль. Не боги ли внушили её? Царица-мать воспряла. Почему она не подумала об этом раньше? Фараон мало интересуется тем, что не касается его бога и семьи. Послания соседей, молящих о поддержке в войне против хеттов²⁷, остаются без ответа. Если так дальше пойдёт, то враг вскоре окажется перед воротами Египта. Народы моря всё смелее совершают набеги на города Красного Венца²⁸, их корабли пытаются подняться по Дельте. Племена львов²⁹ и крокодилов³⁰ в последнее время слишком активно ведут себя. Всё это говорит о том, что боги обижаются на Страну Возлюбленную. Египет необходимо спасти. Тий встала со стула,на котором сидела около окна. На её лицо упал холодный лунный свет, придавая ему смертельную бледность. Она уже не сомневалась в правильности своих планов.

По коридору прошуршали робкие шаги.

— «Эйе», — подумала царица и не ошиблась: вошёл Главный Конюший.

— Ну? Что случилось? Зачем тебе понадобилось встретиться со мной именно сегодня?

Царица стояла недалеко от Эйе, он даже почувствовал запах масла хекену³¹, исходящий от её ухоженного тела.

— Случилось! Ещё как случилось! — Эйе нервно заходил по комнате. Приближаясь к своей родственнице, он бросал на неё косой взгляд и шёл дальше. Благо, места для метаний было достаточно.

Царица села на сундук, расписанный сценами приношения даров, и некоторое время наблюдала за Эйе.

— Долго ещё ты будешь топтать мой ковёр?

Эйе вздрогнул и остановился.

— Царь знает о нашем заговоре, — его испуганный голос сорвался на истерический шёпот. — Мы пропали…

— Плохая новость, — Тий выпрямилась и упёрлась руками в край сундука. — Выкладывай по порядку.

Эйе опять принялся ходить из стороны в сторону.

— Да перестань трястись и сядь! — Ей и самой было не по себе. Страх скользким змеёнышем вполз и в её душу, но она умела держать себя в руках. Эйе опустился на стул и постарался успокоиться.

— Я позвал Пинхази, он скоро придёт.

Тогда подождём, надеюсь недолго…

Наступила ташина. Вскоре брякнул засов резной, дубовой калитки — это апр³² пропустил гостя. Тий внутренним взором видела, как Пинхази прошёл мимо массивных ворот с её именем. В том, что именно жрец идёт сейчас по дорожкам между цветочными клумбами и беседками, она была уверена: только двое — Эйе и Пинхази — могли проникать за высокую белую ограду её виллу без предварительного уведомления. Такое же право имел и Фараон, но он никогда не посещал свою мать. Сейчас жрец повернёт направо, обходя священные персеи, дойдёт до угла дома и, обогнув его, достигнет мраморного крыльца с гипсовой лепниной. Здесь его встретит слуга-еврей и, освещая путь светильником, проведёт через роскошный холл. Когда они будут проходить по нему, то смогут видеть, как свет от лампы переливается на золотых и серебряных подсвечниках и отражается от огромных зеркал. Яркими и тонкими искрами будут блестеть стены, украшенные мозаикой из драгоценных камней. После холла Пинхази в одиночестве доберётся до комнаты Царицы по освещённым свечами уютным коридорам и лестницам.

Тий посмотрела на дверь, и та немедленно отворилась, будто повинуясь её безмолвному приказу. Верховный жрец вошёл стремительно, не здороваясь. Он сел на табурет, неприветливо посмотрел на царского тестя и громко проговорил:

— Ты думаешь, легко покинуть Эхнатона во время такого важного праздника? Что взбрело тебе в голову? Из-за тебя я должен изворачиваться, лихорадочно придумывать оправдания для своего отсутствия. Не могу же я сказаться больным, как царица — мать! К тому же пропал мой апр-нубиец, он всегда и везде сопровождает меня, ему больше всех доверяю.

Горбун? — уточнил Эйе.

Да! А тебе какое дело? — Пинхази не пытался скрыть раздражение.

Его больше нет.

То есть?

Тий, собиравшаяся остановить зарождавшуюся перепалку, мысленно присоединилась к недоумённому вопросу Пинхази.

Что? Откуда ты знаешь?

Царица решила не вмешиваться. Она уже поняла, что судьба апра-нубийца каким-то образом связана с тем, для чего Эйе собрал их здесь. Она слушала.

Я убил его. — Эйе произнёс это ровным, не выражающим эмоций, голосом.

Пинхази не отреагировал ни словом, ни жестом, а только уставился на Эйе, широко раскрыв глаза. От удивления его рот приоткрылся.

— Подбери челюсть, жрец! — Царица перевела взгляд с растерянного Пинхази на Эйе.

Нубиец что-то узнал? — догадалась Тий.

Да, я видел, как он выходил от царя в сопровождении Ха.

Ха? — в два голоса выдохнули Верховный Жрец и Царица-мать.

Имя этого придворного вызывало страх даже у самого влиятельного человека в Египте. Он служил Эхнатону так преданно и верно, как никто другой. Ха не имел ничего: ни собственного дома, ни семьи, ни богатства. Его любовь к Эхнатону и Нефертити была беспредельной, и таким же было доверие к нему со стороны Великой Супружеской пары. Многие относились к нему, как к некой мистической фигуре, никто не знал, откуда он пришёл, и все были уверены, что Ха исчезнет сразу после смерти фараона.

Тий подскочила и, одним рывком преодолев расстояние до Пинхази, оказалась рядом с ним. Она нависла над Верховным Жрецом, как кобра над беззащитной жертвой, её широко расставленные глаза горели злым огнём. Пинхази съёжился и, немигая смотрел в её лицо.

— Значит, апру-нубийцу ты доверял?! Что же ты доверил ему такое, что Ха допустил его к фараону? Что узнал твой раб? — Зловещий, шипящий шёпот разъярённой Царицы на последних словах поднялся до крика.

Перепуганный Пинхази попытался ответить, но язык присох к гортани и не повиновался ему.

— Он знал много, но сообщить успел мало, — Эйе говорил всё таким же монотонным голосом. — Если, конечно, верить ему… Я поймал его в безлюдном коридоре, благо таковых имеется много в храме Атона, распросил и удавил его же поясом.

Тий отошла от Пинхази и встала рядом с Эйе.

Что он рассказал моему сыну?

— Сказал, что знает о заговоре против него и Атона. Но Эхнатон был очень уж весел: накануне праздника пятая жена родила ему очередного сына, вам это известно. Царь и Нефертити считают это счастливым знамением. Он посчитал, что раб пытается выбиться в свободные люди путём наговора, и не стал слушать. А вот Ха поверил горбуну и пошёл за ним, к счастью, фараон вернул его. Мне раб сказал, что знает обо всех наших встречах, и слышал большинство наших разговоров…

— Та-ак… понятно. Ты уверен, что он ничего и никому не рассказал? — Тий стояла у окна и смотрела в сторону Тенистого Дворца Царицы, где в это время находился её сын.

— Я же сказал: «если верить ему». Правда, он клялся, что говорит правду и, если я оставлю его в живых, будет безобиден, как варёная рыба. Но я ему не поверил. Да и великий ли грех — убийство раба?

— Ты правильно поступил, — поддержала его Царица-мать и тут же насмешливо спросила: — Тогда почему трясся, как облезлая обезьяна под дождём: «мы пропали, мы пропали»? Развёл панику! Ничего мой сынок о нас не знает.

Но Ха?

— Что — Ха? Будет присматриваться, принюхиваться. А вы не давайте поводов для подозрений. Некоторое время будем видеться только при посторонних. А то, что ты, Эйе, делаешь, нельзя бросать. Надеюсь, ты сегодня подсыпал ему порошок?

— Нет! — Конюший вышел из оцепенения. — Нет! Ни за что больше я не стану этого делать!

Чего ты испугался? Никто, ничего не знает, — удивилась Тий.

— Всё равно! Я не хочу! Я боюсь! Мне и так неплохо живётся! И без обещанных царских венцов я как-нибудь обойдусь.

— Вот оно что! — Гнев Тий опять обрушился на несчастного Пинхази. — Вот каким образом ты убедил его предать обожаемого им зятя! Ты пообещал ему то, чем не владеешь! Кому я доверилась? Один — трус, другой — лжец. Фараоном после смерти моего сына станет Тутанхамон — мой внук!

Но ему ещё и года нет, — подал робкий голос Пинхази.

Тий поглядела в упор на Верховного Жреца и с тщеславием, медленно проговорила:

— Я при нём буду регентшей! А ты думал, что я отдам трон своего Великого Супруга тебе или ему? Уйдите! Оба — вон! Я не желаю больше вас видеть!

Мужчины немедленно покинули с этого дня закрвтую для них виллу. Эйе думал об утраченных надеждах, но успокаивал себя тем, что сейчас его жизнь хорошо устроена. И теперь ему не нужно будет постоянно трястись от страха, подмешивая заговорённый порошок в еду фараона. Эйе убедил себя, что горбун-нубиец сказал правду, и никто не знает о его участии в заговоре. Он будет жить, как прежде, но его никогда не покинет надежда на большую власть, поселившаяся в нём после памятного разговора с Пинхази.

Царица-мать опять остановилась у окна. Забыв о бывших компаньонах, Тий думала о своём будущем. Она не испугалась, как Эйе и не смирилась, как Пинхази. Однажды решившись на рискованный поступок, она не собиралась отступать. Теперь, чтобы довести начатое дело до конца ей придётся изменить себя. Нужно будет вновь завоевать доверие сына и невестки и тогда Тий сама сможет медленно убивать фараона отравленной едой. Она была уверена, что ещё немного — и сын умрёт, уступив Венцы своему племяннику Тутанхамону. И тогда… Тий перевела дух от предвкушения. Тогда при благославлении возвращённых богов её жизнь станет другой, и в стране наступят перемены…

Пинхази чувствовал себя как нельзя хуже. Много лет назад он отступился от многобожия, ради благополучия и покоя, приняв Атона. Спустя годы он забыл клятву, данную Эхнатону, чтобы вернуть прежних богов. Таким образом, Пинхази обременил свою душу двумя преступлениями, каждое из которых в момент совершения казалось ему благим делом. Он был лишён такого стержня, какой носила в себе Царица Тий, и он не мог, как Эйе, спокойно жить в ожидании чуда. Пинхази нельзя было назвать злодеем, просто всю жизнь он мечтал о великом поступке, способном перевернуть целый мир. Как жить ему теперь? Каким путём пойти? Чему лучше и вернее следовать: клятве, данной фараону на ступенях храма Аменхотепа III или обещанию уничтожить Эхнатона в угоду Амону-Ра?

СОН ЭХНАТОНА ПЕРЕД СМЕРТЬЮ.

Ты нашёл Веру?

Да, мой Бог!

Ты ступил на правильный путь?

Да.

Ты совершенно в этом уверен?

Да!

Что было дальше с тобой?

Я поверил всей душой, устремился всем телом к тебе, мой Бог.

А дальше…

Ко мне явилось Озарение, ведь ты всегда был рядом со мной!

Ты убеждён в этом твёрдо?

Да!

…Ты боишься смерти?

Смерти? Я не хочу её!

Почему?

Я хочу жить!

Зачем?

Но ведь мне ещё многое предстоит сделать.

Выходит, ты не достиг Исчерпанности Стремлений?

Нет!

— Спрошу в последний раз: ты уверен в правильности выбранного тобой пути?

Да! Да! Да!

— Я вижу, ты доволен собой. Но вспомни, что ты узнал в нашу прошлую встречу: Ежели ты совершенно уверен в правильности своего пути, значит, ты его потерял!

……….?

Ты в недоумении?

О да…

— Ты забыл ещё кое-что важное. На вопрос обо мне я посоветовал тебе заглянуть в себя.

Я так и сделал и понял, что Ты — Атон, Великий Бог!

Но ведь я не подтвердил, почему же ты так убеждён?

Я почувствовал.

— Не доверяй чувствам. Они исходят из твоей сущности и возвращаются в неё. Никто в них не виноват, никто за них не отвечает, кроме существа их породившего. Забери их в себя, слейся с ними, — и ты почувствуешь себя по-другому. Но и эти, новые ощущения не будут верными…

— Выходит, я поверил сам и заставил свой народ верить в того, кто на самом деле не существует и живёт только в моём воображении?

Да.

Ты — не Бог?

Нет.

— Тогда — кто? Ведь только Боги являются ниоткуда и уходят в никуда! Только Боги способны говорить без слов и, приходя во сне, обнажать души смертных, как это делаешь Ты!

Тогда, я — Бог.

Я запутался…

— Ты сам всё придумываешь. Ты от собственных мыслей и выводов приходишь в восторг и впадаешь в отчаяние. Ты погряз в себе, потому и не достиг Исчерпанности Стремлений. И к тебе не пришла свобода.

…Но у меня есть шанс?

Да, но не в этой яви. Близится миг твоего ухода из неё.

Смерть?

— Да. Но не бойся смерти, это всего лишь порог.… Используй смерть, ибо это великая возможность.…

Правильно ли я понял, Ты — это я?

Да!

И в прошлый раз и сейчас я говорю с собой?

Да!

Но каким образом я могу знать всё это?

Ты жил уже и проходил загробный путь не раз.

Значит, я — Эхнатон живу не впервые?

— Нет, фараон Аменхотеп IV-Эхнатон никогда раньше не жил. Это я, твоё сознание вечно и существую в веренице смертей и рождений, стремясь вознестись к Богу.

Бог.… Всё-таки Он един?

— Ты узнаешь это… скоро…

СМЕРТЬ. ПУТЬ К РОЖДЕНИЮ.

Тягость разлилась, погрузила Эхнатона в холод и озноб, наполняя тело свинцом. Разум обступила холодная вода…

Неожиданно быстро вода сменилась огнём. Горящие иглы впились в кожу, сознание бросило в жар.

Вдруг огонь взорвался и распался в пустоте воздуха. Силой своей энергии он поднял Эхнатона вверх.

И перед ним распахнулся невероятный безбрежный простор, подобный океану без волн под безоблачным небом.

Он поплыл, как пушинка, свободно, в одиночестве.

Это миг Смерти!

Эхнатон увидел блеск, сверкающий многими гранями, вспыхивающий и горящий.

Он собрал свои мысли. Не возликовал. Не испугался.

Тот, кто был Эхнатоном, увидев и поняв Свет, принял его.

Он узнал тайну Жизни и Смерти.

И сам стал светом.

И вознёсся в страну Вечного Блаженства и Истины.

Он вырвался из земного круга жизни и узнал, Кто стоит выше всех. Он сам стал Его частью.

Простая Истина мироздания развернулась перед ним во всей своей многогранности и сложности, непостижимой для земного разума — ограниченного и отягощённого опытом.

Но, даже в этом блаженном мире, его спасённая душа не могла успокоиться. Даже на небесах без Нефертити он был несчастен.

РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ. МАЙСКИЕ ИДЫ 822 ГОДА ОТ ОСНОВАНИЯ РИМА.

В доме Феликсов, расположенном на виа дель Аббонданца в Помпеях, беседовали две девушки. Они удобно расположились на покатых ложах триклиния подле стола, уставленного закусками. Стоящий рядом раб, только что принёс вино и воду.

Разговор девушек лился спокойно и неторопливо, так же, как и вся их жизнь, которая шла давно заведённым порядком, и в которой нечего было менять, да у них и не возникало такого желания.

Триклиний, в котором они устроились, представлял собой подобие современной столовой. Обычно в домах богатых жителей Римской Империи их было несколько, а предпочтение им отдавалось в зависимости от погоды. Для холодных дней существовали триклинии, расположенные внутри дома. В них можно было даже опустить ставни, если день выдался особенно холодный или если собеседники стремились сохранить в глубочайшей тайне свой разговор. В противоположность им открытые триклинии одной стороной выходили в перистиль³³ или располагались под сенью деревьев роскошного сада. Подруги облюбовали для отдыха первый вариант столовой на свежем воздухе.

В тот день, о котором идёт речь, стояла необычайно жаркая погода. Даже ласковый ветерок со стороны Кумского залива³⁴ не залетал в гости к фруктовым деревьям, растущим в перистиле огромного дома Феликсов. Жара ощущалась и в триклинии, где беседовали Кассия и Юлия. Лёгкое и приятное разнообразие в эту томную обстановку вносило журчание фонтана, которым любовались девушки. Стены помещения были расписаны изображениями цветущих кустарников и порхающих над ними птиц. Эти панно и фрески настолько живо выглядели, что лимон, гранат и другие растения казались продолжением перистильного сада, а птички, будто нарочно прилетели, чтобы спеть для девушек и получить от них угощение.

Ложа, занятые Юлией и Кассией, заботливые руки застелили яркими, тяжёлыми, отороченными кистями покрывалами. На девушках красовались шёлковые прозрачные столы³⁵, под которыми виднелись плотные туники³⁶. Они были молоды и привлекательны, но ни характером, ни внешностью, ни происхождением не походили друг на друга, зато обе были очень богаты.

Юлия, принимавшая у себя Кассию, была невысокого роста, с приятной, не излишней полнотой. Она имела длинные, русые волосы, убранные в высокую, сложную причёску. Её серо-голубые глаза смотрели с хитринкой, что явно указывало на игривый, лёгкий характер девушки. Дед Юлии был рабом в доме Секундов, одного из представителей древнего помпейского рода. В 794 году он получил свободу вместе с сыном, которому в ту пору исполнилось семнадцать лет. Об этом событии много говорили в Помпеях и окрестностях. Ещё бы! Знатная женщина из богатого рода, вдова отпустила раба с такими денежными средствами, которых ему хватило для покупки оливковой и виноградной плантаций на склонах Везувия. Все искали причину такой щедрости, но так и остались ни с чем, так и не смогли удовлетворить своё любопытство. Дела у деда Юлии пошли весьма успешно, и вскоре он с сыном заработал достаточно денег, чтобы купить самый большой дом в Помпеях. Больше всего он походил на загородную виллу, так как имел в себе абсолютно всё, необходимое для жизни. В этом доме на виа дель Аббонданца выросла Юлия. Осталось сказать, что Юлия была одета в ярко-голубую с розовым шитьём по краю столу. На пальцах у неё сверкали серебряные с аквамарином кольца, а в ушах — такие же серьги.

Кассия с утра решила, что её сегодняшнему настроению подходит пурпурная стола с тонкой полоской вышивки по краю, золотое с перламутром ожерелье и золотая змейка с рубиновым глазком, одетая выше локтя. Насыщенный цвет столы подчёркивал тёмно-каштановый цвет её волос, а выразительные карие глаза на бледном лице притягивали взгляд любого человека. Сложно в несколько строк описать характер этой девушки. Она могла быть общительной и обаятельной, своим очарованием привлекая и подчиняя себе окружающих. Но уже на следующий день была способна не ответить на приветствие знакомого просто потому, что не посчитала нужным. Могла оставаться в стороне от весёлого разговора и с трудом отвечать на слова, обращённые к ней. Из-за этих особенностей многие считали её странной и непонятной. Из-за этого же у неё не было подруг среди равных, но она с великим удовольствием встречалась с Юлией, происходящей из рабского рода. Не будь Кассия так молода, можно было бы предположить, что её тяготит прошлое. Но какое прошлое может быть у восемнадцатилетней девушки? Такой вопрос уже не раз задавала себе Юлия Феликс, глядя на подругу. В свои девятнадцать она знала о трудностях жизни не больше Кассии, но чувствовала в подруге некую силу, которой не обладал никто из её знакомых. Именно потому не многие мужчины Помпей добивались руки Кассии, большинство избегало её, и список претендентов только недавно перевалил за десяток. Подходило время выбора, и отец Кассии всё чаще напоминал по утрам, что хотя ей предоставлена свобода в этом вопросе, она не имеет права так долго держать в неизвестности своих потенциальных женихов.

— Послушай, Кассия, когда ты думаешь обзавестись мужем и детьми? — спросила Юлия, перед тем взмахом руки отпустив раба.

— О, Всемогущие Боги! Подруга, ты-то могла бы не спрашивать меня об этом! Тебе должно быть лучше, чем другим, известно моё отношение к современным молодым людям, — отвечала Кассия, наблюдая с каким удовольствием Юлия, слизывает с ложечки остатки взбитого с мёдом и специями яйца.

— А, по-моему, милая моя подружка, тебе пора смирить гордыню. Ведь род Сатриев должен продолжаться, ты должна рожать и воспитывать новых римлян, достойных славы своих предков. Кстати, твоего брата такие вопросы тоже не волнуют?

— Это точно. Ему исполнилось двадцать восемь лет, но он никого и ничего не любит, не желает поступать достойно своему имени, и, в общем, ведёт себя отвратительно, — Кассия раздражённо махнула рукой, — А я? Да, я понимаю, что пора подумать о будущем рода, но.… Но не могу смириться с чванливостью, заносчивостью, даже глупостью большинства сынков помпейских родов. Они получили элементарное образование³⁷, знают латынь и греческий, прочли немного Гомера, ознакомились с некоторыми мыслями Сократа, почти разобрали одну теорему Архимеда и считают себя учёными мужами, достойными сравниться с Юлием Цезарем, Цицероном и Овидием!

— Овидий! Цицерон! Цезарь! Первый был прекрасным поэтом, второй — великим оратором, третий — величайшим политиком. Поистине, Кассия, ты слишком много ожидаешь от мужчин!

— Возможно, но так уж я устроена и не вижу нужды менять себя.… А мужчины? Ну, нет среди них достойного!

Достойного тебя?

Да, достойного меня! — твёрдо ответила Кассия.

— А вот мне кажется, на жизнь нужно смотреть проще. Незачем ждать героя, когда вокруг достаточно милых мужчин, способных подарить множество удовольствий.

— Да уж, а заодно промотать большую часть твоего приданного. А то и полностью истратить его в лупанарах³⁸ и на дружеских пирушках.

Кассия взяла со стола чашу с финиками, фаршированными фруктами, орехами и печеньем, залитыми виноградным соком. Она поставила её на ложе перед собой и ложечкой принялась добывать самый крупный плод. На некоторое время установилась тишина, слышно было только птичий гомон да журчание фонтана. Юлия лежала на спине, свободно свесив ногу.

— Слушай, Кассия! — девушка резко перевернулась на живот, сменив расслабленную позу довольной кошечки на позу, почуявшей добычу, львицы. — Ведь скоро состоится долгожданное представление в амфитеатре! О Боги! Как я мечтаю их увидеть! Это будут первые игры после десятилетнего перерыва. Как бесчеловечно было лишать наш город такого удовольствия из-за какой-то драки!

— Скажешь тоже, какой-то драки! Не драки, а целой битвы между помпеянами и нуцерийцами. Наши тогда победили, а вот нескольких гостей унесли ранеными и даже убитыми. — Кассия вернула финики на стол и села, чтобы дотянуться до большой чаши с водой и омыть руки. — Мой отец говорил мне, что решение Римского сената закрыть наш амфитеатр на десять лет было большим ударом для помпеян, очень падких до зрелищ.

— Ты права, о любви наших горожан к такого рода развлечениям говорит уже то, что в амфитеатр у нас могут поместиться все местные жители. — Говоря это, Юлия, по примеру гостьи села, налила себе и Кассии немного разбавленного вина и с удовольствием его выпила.

— Вообще-то, бои гладиаторов можно было увидеть почти в любом доме во время пиров. Но это не интересно. Два, три бойца — это скучно, — Кассия задумчиво смотрела в кубок с вином, который держала зажатым в ладонях. — Я хочу увидеть настоящее представление: травли диких зверей, битвы двух команд гладиаторов, когда на арену выходят сотни, а передвигаться самостоятельно по-окончании боя могут только несколько, а большинство утаскивают крюками через врата смерти!

— Милая моя, да ты кровожадна!

— Не более, чем ты.

— Возможно. Кстати, мой отец, возвращался из Египта через Грецию, ходил в Брундизии³⁹ на зрелища. Я тогда была очень маленькой, и позже он мне рассказывал, что там видел представление, в котором раба заставили повторить некоторые подвиги Геркулеса. Ещё там была инсценировка полёта Икара с Крита.

— Ужасно! — Вздрогнула Кассия, но её чёрные глаза выражали неподдельный интерес.

— Да, но увлекательно…

В воздухе опять воцарилась тишина. Эти молодые, красивые девушки получили настоящее римское воспитание. Они могли пожалеть птичку, поранившую лапку, могли сокрушаться по поводу гибели деревьев в саду. Но, как и все свободные жители Империи, не только не испытывали сочувствия к гладиаторам, но просто-напросто не наделяли их никакими человеческими качествами, приравнивая к тиграм и львам.

— Ты не знаешь, Юлия, какая программа ожидается на открытии амфитеатра? Ведь твой дом находится рядом с ним.

— Можно подумать, это что-то значит! Подготовка к этому событию ведётся так скрытно, что даже мой отец не может пробиться через магический круг молчания. Ты скорее что-нибудь узнаешь, ведь твой отец вхож в магистрат⁴⁰.

— Может быть!

Кассия отпила немного вина и не смогла сдержать восхищение:

— Вино в твоём доме, Юлия Феликс, просто восхитительно! Везувийское?

— Да, оно самое! Ещё бы в моём доме вино было плохим, позор тогда нашей семье виноделов. Между прочим, неразбавленное оно ещё вкуснее! — Юлия лукаво улыбнулась.

— Ты посмела пить вино неразбавленным? — неподдельно изумилась Кассия.

— Только попробовала, — разморённая жарой девушка откинулась на подушки. — Только чуть-чуть попробовала. Я прекрасно знаю, что девушка из приличной семьи не должна пить ничего, крепче воды, и должна сидеть перед столом, а не лежать. Кстати, по мнению большинства, моя семья не относится к разряду приличных, в отличие от твоей.

— Да ладно тебе… Лучше позови раба, пусть сменит воду для мытья, эта сама уже стала похожа на сок.

Юлия кивнула и, не вставая, два раза хлопнула в ладоши.

— Давно у тебя этот раб, раньше я его не видела?

В это время молодой человек вошёл в триклиний. В самом начале беседы, когда этот раб впервые появился в триклинии, Кассия встретила его взгляд и была ошеломлена. Такой бури чувств она никогда не испытывала. И сейчас, как только раб вошёл, Кассия не сводила с него глаз. Удивлённая Юлия заметила интерес подруги. Когда невольник, выслушав указание, с поклоном удалился, Юлия воскликнула:

— Он понравился тебе!

— С чего ты взяла?

— Ты первый раз спросила меня о мужчине.

Неся чашу с чистой водой, вернулся раб.

— Да? Всё может быть… — тень недовольства легла на лицо Кассии, Юлия поняла свою оплошность и поругала себя за несдержанность. — Он не мужчина, он — раб.

Встретившись глазами с подругой, она окончательно уверилась в том, что зря завела разговор на эту тему. Из Кассии выглянула тёмная, непонятная сторона её натуры, её вторая сущность, которую боялись и не понимали все её знакомые. Юлия поняла, что вечер, так хорошо начавшийся, обрывается как нельзя хуже.

— Его зовут Асканий. Он у нас полгода, служил отцу. Вчера я забрала его себе. Пойдём к бассейну? — В голосе Юлии послышались жалобные нотки

Пойдём, — прозвучал безразличный ответ Кассии.

И вдруг… Неожиданным порывом ветра в триклиний занесло сломанную ветку орешника. Она упала на стол, перед тем оцарапав щёку Юлии.

Боги! Что это? — воскликнула девушка.

— Что произошло с погодой? Ведь только что светило яркое солнце и воздух был, как в кальдарии. А сейчас даже похолодало, — Юлия зябко поёжилась. Кассия решительно встала.

Я ухожу.

— Пережди непогоду, — девушка попыталась задержать свою непредсказуемую гостью.

Нет. Я хочу домой, — услышала она твёрдый ответ.

Кассия, выйдя из триклиния, повернула налево и пошла вдоль перистильной колоннады. Юлия долгим взглядом проводила подругу до атриума, а когда её скрыл сумрак этого огромного помещения, ещё какое-то время задумчиво смотрела на его покачивающиеся дверные створки. Девушка пожала плечами, отворачиваясь, и вдруг заметила, что не только она наблюдает за Кассией. Внимательным взглядом раб всматривался в даль, казалось, он хочет увидеть ушедшую красавицу через все стены и двери, их разделявшие.

«Вот уж, день открытий». — Подумала Юлия.

— Асканий! — Голос вернул раба к действительности. — Убери со стола, пришли ко мне Камиллу, и загони птиц в вольеры.

Усевшись на угол крайнего ложа, Юлия рассматривала своего раба. Он был среднего роста, широк в плечах, крепок в талии. Короткая, подпоясанная туника без рукавов позволяла увидеть красивые сильные руки и стройные ноги. Чёрные глаза, прямой нос, чувственные губы и чёрные волнистые волосы выдавали в нём уроженца восточных провинций.

— Ты красив. Сколько тебе лет?

— Двадцать, госпожа, — почтительно отвечал раб

— Откуда ты родом?

— Из Вифинии⁴¹.

— Ты раб от рождения?

— Нет, я продал себя в рабство, чтобы спасти семью от голодной смерти.

— Как ты попал в Помпеи? Ведь твоя страна далеко, около Эвксинского Понта⁴².

— Работорговец доставил меня в Рим, а ваш отец — в Помпеи.

— Понятно, — разговор вернул Юлии равновесие. — Всё собрал? Не забудь прислать Камиллу.

Раб глубоко поклонился, поднял корзину с посудой и пошёл на кухню. Юлия тяжело вздохнула, глядя, как жестокий ветер гнёт и ломает её любимые деревья и пошла в дом.

Помпеи расположены в Кампании, плодородной и гостеприимной области Италии, протянувшейся вдоль побережья Кумского залива. Здешний климат не только идеально подходит для выращивания винограда, оливок и зерновых, но и делает это место прекрасной здравницей. Со времён республиканского Рима многие знатные и влиятельные люди — консулы, императоры, драматурги и поэты — покупали в этих местах земли и строили роскошные виллы. Богачи не только отдыхали здесь, но и получали огромный доход от своих сельскохозяйственных угодий, ведь урожай в этих благодатных местах собирали до трёх и более раз в год. Самые крупные оливки и самый сочный виноград вырастал на склонах Везувия. Эта гора, казавшаяся мирной, была видна из любого уголка Помпей. Никому и в голову не могло прийти, что Везувий нависает над окрестностями не только как страж, поставленный богами следить за местным благоденствием, но и как капризный хозяин, готовый в любой момент уничтожить всё живое вокруг.

Когда-то древние Помпеи были окружены крепкими стенами. Но после взятия города войсками будущего диктатора Суллы сто пятьдесят восемь лет назад их во многих местах разрушили, и город вышел за пределы старых границ. Планировка Помпей являлась обычной для всех римских городов: ровные, пересекающиеся под прямым углом линии улиц и чёткие кварталы домов. Только в старой, юго-западной части города, где располагался форум, улицы разбегались абсолютно бессистемно.

Виа дель Аббонданца, по которой Кассию в роскошном и удобном паланкине несли рабы, в ширину достигала двадцати шести футов. Вдоль неё тянулись торговые лавки, каупоны⁴³, термопилии⁴⁴. Были здесь и лупанары, то есть публичные дома. Обычно они располагались в угловых домах, чтобы войти в них можно было с обеих улиц. Название виа дель Аббонданца переводится как улица Изобилия, так много на ней находилось различных закусочных, магазинчиков, овощных и мясных лавок.

Если бы Кассия не была погружена в себя, она могла бы видеть толпы людей со всего света и любого ранга. Они сновали по тротуарам, приподнятым над проезжей частью, заходили в торговые ряды за покупками, и в харчевни, чтобы перекусить. Многие из них с тревогой и удивлением смотрели на внезапно нахмурившееся небо. По мостовой передвигались повозки с людьми и товаром. Их было так много, что за прошедшие несколько столетий в этих древних мостовых образовались колеи, глубиной до десяти дюймов.

Зазывала одной из лавок оказался слишком настойчив и посмел поднять занавеску, за которой скрывалась Кассия. Девушка вздрогнула и вернулась к действительности. В то время её носилки приближались к виа Стабиана и находились недалеко от форума — делового центра любого римского города. Если бы виа дель Аббонданца не была слегка изогнутой, то на перекрёстке этих улиц Кассия смогла бы увидеть вход на главную площадь Помпей. На неё допускались только пешеходы, путь повозкам и колесницам преграждали две вертикально поставленные каменные глыбы.

Повернув на право, Кассия стала удаляться от форума. Она безучастно рассматривала прохожих и остановилась на мужчине, перебиравшемся через проезжую часть виа Стабиана. Молодой человек шагал по камням, возвышавшимся над мостовой вровень с тротуаром. На каждом перекрёстке такие камни соединяли пешеходные стороны мостовых для удобства горожан, так как в сильные дожди помпейские улицы превращались в речки. Да к тому же система стока отбросов далеко не всегда работала исправно, и нечистоты нередко попадали на проезжую часть. Хотя мужчина шёл уверенно, Кассия заметила, что это не совсем привычное для него дело. Наблюдательная девушка обратила внимание, что правой рукой он постоянно касается левого плеча, будто подхватывая край несуществующей тоги — привычной одежды вельмож. «Тогда почему на нём туника простолюдина?» — подумала Кассия и, присмотревшись, узнала в мужчине своего брата. От неожиданного открытия девушка растерялась, и Маркус успел покинуть виа Стабиана и скрыться за поворотом на виа дель Аббонданца. «Странно! Почему он здесь и в таком виде?» Теперь девушка обратилась мыслями к брату. Всегда, сколько она помнит, Маркус не интересовался ею. Это не очень-то задевало Кассию, так как другого отношения со стороны брата она не знала. Когда она ещё находилась на попечении матери, а Маркус под руководством домашнего педагога посещал грамматика, уже тогда он считал сестру никчёмным существом и обузой для семьи. Он очень рано понял, что значительная часть наследства, которое он считал своим, будет отдана Кассии. Родители надеялись, что постепенно Маркус смирится и полюбит сестру, но этого так и не произошло. Более того, к его детской замкнутости прибавилась юношеская раздражительность, во взрослом мужчине проявившаяся в ненависти ко всем близким и полном пренебрежении моральными устоями общества. Можно сказать, Маркус Сатрий стал изгоем в среде помпейской знати. Никто не звал его на ужин, никто не подходил к нему на форуме и в других общественных местах.

Тем временем Кассия преодолела большую часть пути, который теперь уже шёл по виа Стабиана. Эта улица, почти сплошь застроенная богатыми домами, являлась основной в Помпеях и проходила сквозь весь город, соединяя его главные ворота друг с другом. Стабийские термы, неотстающие в разноцветье от жилых строений, уже принимали посетителей, в то время как Центральные бани всё ещё ремонтировались после летнего землетрясения восемьсот пятнадцатого года. Дойдя до виа ди Нола, рабы повернули влево и, пройдя два квартала, остановились около главного входа в дом Сатриев.

Кассия очень любила своё жилище. Под одной крышей в нём расположилось множество кубикул⁴⁵, предназначенных как для хозяев, так и для гостей, два атриума. Главный из них настолько велик, что мог принять в себя более сотни посетителей и клиентов. В перистильном саду несложно заблудиться, а открытое пространство с бассейном, также окружённое колоннадой, являло собой пример изысканного вкуса и любви к греческим статуям и тенистым портикам. В большой кухне почти круглосуточно готовились любимые блюда хозяев. Столовые-триклинии в любую минуту могли предоставить свои ложа для пирующих. Личный кабинет хозяина дома, детские комнаты, библиотека, бани — вот не полный перечень того, что находилось за глухими стенами без окон, окрашенными в жёлтые и зелёные цвета. Все помещения внутри украшены великолепными фресками, выполненными и обновлёнными греческими мастерами. Множество богов смотрели со стен на хозяев и гостей, их головы отрывались от мраморных колонн и нависали над людьми, они вглядывались в людей с потолка, их изумительные статуи были расставлены везде. Так было в каждом доме, но мало кто из помпеян отличался особым благочестием. Верили только в нескольких богов, а большинству приносили жертву лишь по традиции.

На хозяйственном дворе в дальней части строения имелись амбары, кладовые, комнаты для рабов. Все они, аккуратно оштукатуренные и выкрашенные, содержались в идеальном порядке, так как чистота и гигиена являлись неотъемлемой частью жизни римлян.

Как только носилки остановились, раб-привратник помог Кассии выйти и распахнул перед ней входные двери. В эти минуты солнце окончательно скрылось за свинцовыми тучами, небо всей грудью навалилось на город, а ветер задул так яростно, будто хотел раньше времени уничтожить город. Девушка сразу направилась в свою кубикулу. Всегда, проходя мимо бассейна-имплювия, занимавшего центр большого атриума⁴⁶ и накапливавшего дождевую воду, проникавшую в дом через отверстие над ним, Кассия улыбкой приветствовала весёлого сатира, стоящего в центре водоёма. Но сегодня она изменила давней привычке и не заметила, что пока ещё робкий дождь оставляет круги на гладкой поверхности бассейна. Не успела девушка подойти к правой двери, ведущей в малый атриум, как отдельные крупные капли слились в несколько водопадов. Они обрушились в имплювий и вспенили воду, заставив её переливаться через край на мозаичный пол.

Кассии повезло, она оказалась в укрытии до того, как ливень прогнал с улиц торговцев и прохожих, намочил дома и залил булыжные мостовые водными потоками. Маркусу же пришлось испытать на себе все капризы стихии: сначала сильный ветер попытался сбить его с ног, затем ливень промочил насквозь. Но он не пожелал зайти под какой-либо навес или в харчевню. Буйство природы только подстёгивало его, заставляя идти всё быстрее и быстрее. Укрывшиеся от дождя люди с удивлением смотрели на мужчину, уверенно и торопливо шагающего по улице. Оказавшись в переулке перед домом Феликсов, Маркус подошёл к его третьей боковой двери. Дело в том, что всё это громадное строение, превышающее размерами жильё Сатриев в два раза, имело по краям немалое количество мелких помещений. С давних пор хозяева сдавали их в аренду под лавки и жильё. Большинство из них не сообщались с внутренними покоями. Только некоторые комнаты, в которых сейчас или прежде хозяева торговали сами, имели ходы в дом. В двери одного из таких, теперь арендуемых помещений вошёл Маркус. Сначала он попал в тёмный, тускло освещённый, благодаря высокому окну, холл. Затем поднялся по крутой каменной лестнице и открыл лёгкую дверь.

Только теперь Маркус перевёл дыхание и остановился. Здесь уже больше года жила его невольница, жила в такой тайне, что абсолютно никто не знал о её существовании. Маркус снял это помещение под вымышленным именем через управляющего и регулярно вносил щедрую плату, так что никого не интересовали его жильцы.

Одного взгляда на девушку было достаточно, чтобы понять желание Маркуса поскорее увидеться с ней. Ещё заслышав звук шагов на лестнице, она встала со скамна⁴⁷, на котором сидела возле окна. Девушка безвольно опустила руки в ожидании своего господина, не замедлившего появиться в дверях. Самодовольная улыбка украсила угрюмое лицо Маркуса. Он любовался совершенной красотой рабыни, его восхищало и приводило в трепет то, что эти небесно-голубые глаза, розоватая кожа, белые волосы, тонкий стан, словом, весь этот облик, которым могла бы обладать Венера, принадлежит ему. Как и с любой вещью, он может сделать с ней всё, что угодно: продать, подарить, убить, покалечить.

— Подними глаза. Я очень спешил к тебе, неблагодарная.

Девушка вздрогнула и, окинув хозяина быстрым взглядом, проговорила:

— Вы могли бы где-нибудь переждать дождь, сильный ливень быстро кончается. А теперь с вас так течёт, что весь ковёр уже промок под вами.

— Промок ковёр? Великая беда! — Маркус быстро начинал злиться. — Тебя волнует тряпка, каких множество продаётся на рынках. А то, что я могу заболеть, это тебя нисколько не беспокоит?

Рабыня съёжилась, поняв свою оплошность. Хотя хозяин никогда не бил её, страх перед наказанием жил в ней с первых дней рабства. Маркус медленно развязал пояс и сбросил мокрую тунику, представ перед рабыней полностью обнаженным. Девушка стыдливо зажмурилась.

— Почему ты не смотришь на меня? Разве я некрасив? — Вопрос казался излишним, Маркус был очень красивым мужчиной. — Я владею тобой уже год, но до сих пор не разбудил в тебе чувственность. При этом ты досталась мне не девственницей.

Маркус двинулся к рабыне, но она отступила. Он сделал ещё шаг и схватил её за волосы. Подняв руку, девушка попыталась защитить лицо от удара. Но Маркус завёл локти рабыни за спину и, вместо того, чтобы ударить, крепко прижал её к себе и поцеловал в плотно сжатые губы. Сквозь тонкую ткань одежды она ощутила горячее тело хозяина и приготовилась отдаться ему без сопротивления, но и без желания.

— Ты холодна, как рыба, — от неожиданного толчка девушка с трудом удержалась на ногах. — Ты не способна приносить радость мужчине! Может, в лупанаре тебя научат тонкостям любовных утех? Так я и сделаю: я продам тебя дёшево и с плохими рекомендациями, тогда беречь тебя никто не станет, а когда ты что-то усвоишь там, я приду и проэкзаменую твои способности. А сейчас я хочу наказать тебя.

Сильный удар отбросил рабыню на ложе. Она упала вниз лицом, одежда поднялась, оголив её стройные ноги. Зверь, сидевший в глубинах сознания Маркуса, вырвался на волю. Настал момент, когда его не смогли удержать в узде ни привитые с детства правила поведения, ни элементарная человеческая жалость. Оглядевшись по сторонам и увидев плеть на стене, Маркус яростно сорвал её, и с удовольствием садиста нанёс по несчастной рабыне первый удар. В предвкушении нового для себя удовольствия, он почувствовал сильнейшее плотское желание и с жестокостью овладел девушкой. Теряя сознание, она увидела, что хозяин не выпустил плеть из руки…

Выполнив все распоряжения хозяйки, Асканий отправился на поиски Камиллы, её личной рабыни. Не найдя девушку в её комнате, он обошёл сад, а потом решил сходить на хозяйственный двор. Утром в усадьбу привезли большой урожай винограда и многие, даже домашние рабы были заняты его переработкой. Для того чтобы быстрее попасть туда, Асканий воспользовался старыми потайными ходами, которые давно уже забросили. При строительстве их проложили в толще мощных стен дома Феликсов, были они узкими и тёмными, а потому неудобными.

Преодолев почти половину пути и находясь на уровне второго этажа, Асканий услышал женские крики. Они доносились из-за узкой двери, от которой на пол и противоположную стену падали тонкие и тусклые полоски света. Асканий попытался через щель увидеть, что творится за дверью, но — тщетно. Такой же неудачей окончилась попытка открыть дверь: её единственная створка поворачивалась в сторону юноши, а никакой ручки или выступа, чтобы ухватиться, он не нашёл.

Асканий начал злиться на себя за бездействие. Он понял, что ему нужен проводник, человек, отлично знающий дом. Им мог быть или старый раб, или управляющий, или… хозяин — Спурий Феликс. В надежде найти кого-либо из них, Асканий продолжил путь на задний двор. Разочарование вскоре настигло его: он увидел, что испортившаяся погода прогнала всех внутрь дома. Вдруг сквозь шум дождя Асканий услышал голос Камиллы. Он рванул в её сторону и, завернув за угол, столкнулся с хозяйской рабыней. Потеряв равновесие, девушка могла упасть, но вовремя поймала Аскания за руку.

— О боги! Куда ты так спешишь? — воскликнула удивлённая Камилла.

— Тебя ищу!

— Да? Я рада… — девушка приблизилась к Асканию.

— Ты знаешь, какие из внешних помещений связаны с домом внутренними ходами? — Юноша не заметил интереса Камиллы к себе.

— Нет. Это не касается меня. А зачем они тебе? Ты искал меня только для этого?

— А где хозяин или управляющий? Не видела? — разочарование девушки также осталось незамеченным.

— Недавно видела их возле бань, они обсуждали, как их переделать, — Камилла совсем упала духом, поняв, что симпатичный раб ею не интересуется.

— Спасибо, — Асканий собрался уйти, но вовремя вспомнил: — Юлия звала тебя. По-моему, она хочет, чтобы ты ей почитала.

Камилла отпустила руку Аскания и грустно улыбнулась, но тут лучик надежды сверкнул в её чёрных глазах:

— Может быть, меня скоро отпустят.… Сегодня Тлепомен, что ухаживает за дикими зверями, задумал собрать всех для игры в кости. Ты придёшь?

— Вряд ли, — но тут он увидел, как сникла Камилла, каким тоскливым стал её взгляд. И не мудрено, ведь она давно мечтала позвать Аскания в свою комнату, где припрятала амфору с молодым вином и постоянно обновляла запас любимых сладостей и фруктов. Они провели бы чудную ночь, уж Камилла постаралась бы не оставить Аскания равнодушным. К тому же утёрла бы нос другим рабыням, давно и с интересом смотревшим на молодого мужчину. А теперь такой удобный случай ускользал из её рук, как тут было не расстроиться! Девушка начала жалеть себя и слёзы уже готовы были покатиться по её щекам.

Но неожиданно Асканий взял её за руку и, ласково глядя в лицо, проговорил:

— Я постараюсь быть там.

От счастья у Камиллы перехватило дыхание, и она не смогла больше вымолвить ни слова. Асканий развернулся и уверенным и лёгким шагом пошёл в сторону бань. Девушке оставалось только смотреть ему вслед, а когда его не стало видно, слушать удаляющиеся шаги.

Асканий, решив искать хозяина, а не управляющего, с которым он со первого дня не смог найти общий язык, обошёл все подсобные помещения, но без результата. В банях строители сказали, что он недавно ушёл на кухню, на кухне подтвердили, что заходил сюда, но куда направился после — неизвестно. На складах Асканий чуть было не застал его, но, увы, и оттуда он уже ушёл. Решив поискать хозяина в личных покоях, юноша вышел в перистиль с бассейном и замер, поражённый переменой погоды: солнце старательно просушивало мокрые портики и статуи, лёгкий и нежный ветерок ласково успокаивал встревоженные бурей траву и кустарники. Вдруг в дальнем конце колоннады Асканий увидел Спурия Феликса, входящего в экседру, небольшое крытое помещение, ведущее в огромный сад и в таблинум. Обрадовавшись, он понёсся к нему, по пути чуть не сбил с ног раба, собирающего дождевую воду с плит. Поскользнувшись на повороте, он упал, а когда поднялся, Спурий Феликс уже скрылся за дверью. На одном дыхании Асканий преодолел оставшееся расстояние и буквально влетел в экседру, едва не сорвав с петель резные двери.

Удивлённый шумом хозяин оглянулся и вопросительно поглядел на запыхавшегося раба.

— Я…. Это, — выпалил Асканий, успокаивая сбившееся дыхание. — Я шёл из летнего триклиния на задний двор и услышал отчаянный крик женщины.

— Крик женщины?

— Да. Он донёсся из-за двери, но у меня не получилось её открыть. Я хочу помочь, но не знаю, как войти в то помещение с улицы. Я ещё плохо ориентируюсь в доме.

— Ты хочешь помочь, не зная, кто там? Ты уверен в своих силах?

— Да.

— Завидная убеждённость, мне бы её. А разобраться, конечно, нужно. Говоришь, шел из летнего триклиния на задний двор? Значит, крики ты слышал в проходах у восточной стены. Идём, я знаю, где это.

Спурий отпустил дверь таблинума, которую придерживал во время разговора, и она мягко захлопнулась. Он развернулся в противоположную сторону и, пройдя несколько коридоров, вошёл в атриум. Асканий ни на шаг не отставал от хозяина.

В главном приёмном зале было пусто и тихо. В нём не было портретов предков⁴⁸, так как Спурий Феликс, в силу рабского происхождения не имел права на изображение. Только роскошный ларарий⁴⁹ притягивал взор и, освещённая солнцем, вода в имплювии разбрасывала солнечные зайчики во все стороны. Раб-привратник распахнул перед ними дверь, и они вошли в тёплый, влажный воздух улицы, опять наполнившийся разноцветной толпой. Пройдя вдоль окрашенной в золотистый цвет стены, они повернули налево и вошли в переулок, по которому незадолго до того уверенно шагал Маркус Сатрий. В этой стене было несколько дверей. Спурий в раздумье приостановился.

— На каком этаже находилась та дверь?

— Где кричали? На втором.

— Здесь два помещения связаны потайными ходами с домом, но только одно расположено на втором этаже. Нам нужна вот эта, третья дверь.

Тут Асканий запнулся за выступающий из мостовой булыжник и ударился левым плечом о неровную стену дома Феликсов.

— Проверяешь крепость этих стен? Не трудись, они надёжны. — Спурий насмешливо посмотрел на своего раба. — Будь осторожнее, а то некому будет спасать униженных женщин. Подожди меня здесь, я принесу ключ.

Вскоре хозяин вернулся. Ему не сразу удалось зацепить ключом за колодки и приподнять их. Он несколько раз подёргал задвижку, наконец, она поддалась его усилиям.

— Здесь очень крутая лестница, да к тому же без перилл.

Не успели они войти в полутёмный холл, как сверху донёсся крик. Асканий взлетел по лестнице и грудью распахнул дверь. Сначала он увидел на постели только мужчину. Когда тот обернулся на созданный Асканием шум, стала видна полуодетая женщина, которой мужчина закрывал рот огромной волосатой ладонью.

— Ты кто? — удивлённо спросил он.

— Отпусти её.

— Кого? Её? — Мужчина медленно слез с кровати и предстал перед Асканием во весь свой атлетический рост. — А какое тебе до неё дело?

— Маркус? Маркус Сатрий? — Спурий Феликс вошёл в комнату и вмешался в разговор. — Что ты делаешь в моём доме?

— О, явился сам хозяин! А ты и не знаешь, кому сдаёшь комнаты? Живу я здесь! Точнее, она живёт…

И он указал на девушку, скорчившуюся в углу постели.

— Почему она кричала? Ты её бил? — Асканий испытывал сильнейшее отвращение к этому красивому самоуверенному мужчине, даже не попытавшемуся прикрыть свою наготу от посторонних людей.

— Спурий, кто он такой? Его одежда позволяет предположить, что это раб.

— Ты прав, он мой раб…

— Так уведи его! — Маркус начал злиться. Он заметил, что мужчины с интересом и сочувствием посматривают на его невольницу.

— Нет, я не уйду, — обратился Асканий к своему хозяину. — Нельзя оставлять несчастную наедине с этим животным.

Такое заявление способно вывести из себя даже очень спокойную натуру, не говоря уже о неуравновешенном Маркусе.

— Ну ты, merda⁵⁰. Как ты смеешь вмешиваться в мои поступки? Да я, Маркус Кассий Сатрий, никогда и ни у кого не стану спрашивать, как мне поступать с моей собственностью! А тем более, у низменного раба. Уходите!

Спурий Феликс, хорошо знакомый с характером и репутацией Маркуса не сомневался в том, какая участь ожидает его рабыню в случае их ухода. Но в тоже время он понимал правоту Маркуса в том, что он может делать со своей рабыней всё, что угодно. А девушка, крепко закутавшись в простыню, смотрела на всех красными от слёз глазами, её немигающий взгляд молил о помощи.

— Нет. — Спурий покачал головой. — Это мой дом. Я не позволю, чтобы в нём…

Он не успел договорить. Быстрым движением Маркус схватил со стола нож и замер, как вкопанный. Нет, не страх перед двумя соперниками остановил его, а раздумье, кого избрать первой жертвой. В мироощущении младшего Сатрия всё перевернулось с ног на голову. Люди, помешавшие ему, стали врагами. Маркус не задумывался над тем, какие последствия может вызвать стычка с уважаемым, хотя и неродовитым гражданином Помпей. Не говоря уже о том, чем ему обернётся убийство троих людей. Ведь понятно, что расправившись с неожиданными посетителями, он не оставит в живых девушку. Правда, высокопоставленное общество осудило бы его только за смерть Спурия Феликса — свободного человека. В том, что он сможет справиться с обоими мужчинами, Маркус абсолютно не сомневался, ведь многие годы тренировок в палестрах⁵¹ сделали его сильным и изворотливым бойцом.

Асканий напрягся. Но Маркус метнулся не к нему. Он шагнул в сторону Спурия Феликса и, прочертив отточенным лезвием смертоносную дугу, попытался полоснуть его по горлу. К счастью, Маркус не достиг своей цели, потому что Спурий успел откачнуться назад. Тут же Асканий поймал противника за запястье и до боли заломил его руку за спину. В следующий удар Маркус вложил всю ярость. Хотя он был полностью обнажён, на ногах его всё ещё были тяжёлые кальцеи⁵² на деревянной подошве. Правой ногой он пнул Аскания по голени. Сильная боль заставила его ослабить хватку, и Маркус вырвался на свободу. И в ту же секунду увидел перед собой Спурия, спешащего на помощь своему рабу и неожидавшего, что Маркус так быстро освободится. Последний не замедлил воспользоваться ситуацией, и вонзил тонкое лезвие в живот хозяина дома по самую рукоятку. Спурий Феликс охнул и ногтями впился своему убийце в руку. Медленно опускаясь на пол, он потянул за собой Маркуса, и тот поспешил выдернуть нож из раны. Тут же хлынула кровь. Пропитав белоснежную тогу Спурия Феликса, она множеством ручейков потекла по его голым ногам, и наполнила собой кожаные сандалии. В ужасе раскрыв глаза, смертельно раненый ещё немного постоял на коленях и упал.

Асканий, поражённый этой дикой сценой, ничего не предпринимал. Казалось, Маркуса тоже ошеломило произошедшее, он бессмысленно смотрел на окровавленный нож и шевелил губами. Наступила по-настоящему мёртвая тишина. Вдруг Маркус дико рассмеялся, зажал рукоятку ножа обеими руками и твёрдым шагом пошёл на Аскания. Безоружный юноша вынужден был отступать и вскоре почувствовал спиной гладкую поверхность стены. Помощи он ниоткуда не ждал и потому, когда рядом с ним появилась рабыня, о которой все забыли, и сунула ему в руку кинжал, он почувствовал благодарность сразу ко всем богам на свете. Девушка не успела отойти, как сильный удар по голове сбил её с ног.

— Доберусь и до тебя, — злобно прошипел её хозяин.

Но ему не суждено было это сделать. Той секунды, на которую отвлёкся Маркус, хватило Асканию для нападения. Он мог бы сразу убить его, но решил только ранить в плечо. Но даже после ранения взбешённый мужчина не отступил и представлял смертельную угрозу для Аскания. И тогда, нисколько не жалея, он убил Маркуса Сатрия точным ударом кинжала в сердце. Мёртвое тело рухнуло сразу, раскидав в стороны руки и подмяв под себя согнутую левую ногу. Голова его дёрнулась в судороге, рот по-звериному оскалился. Мёртвый, ненавидящий взгляд устремился в бездну…

Асканию впервые пришлось убить человека. Ему стало плохо, и он потерял сознание.

Очнувшись, Асканий не сразу вспомнил, что с ним произошло. За окном наступили сумерки, и в комнате почти ничего не было видно. Он рассмотрел девушку, сидящую на полу

— Как тебя зовут?

— Тана, — она попыталась встать, но, застонав, снова опустилась.

Асканий осмотрел её голову и обнаружил большую, пульсирующую шишку за левым ухом.

— Кружится голова? — спросил он.

— Угу…и болит сильно.

— Давай помогу тебе встать. Тебе бы полежать.

— Здесь? В этой комнате? — Тана покосилась на мертвецов. — Нет, не могу. Я хочу уйти отсюда.

— Я тоже, но нельзя. Не знаю пока, что нам делать, но бежать сейчас мы не можем. Кстати, меня зовут Асканий.

Он довёл Тану до ложа и усадил.

— У тебя есть другая одежда? — Девушка кивнула. — Где она? Я подам.

Тана указала на шкаф, из которого Асканий достал бежевую льняную столу и такого же цвета тунику. Он отвернулся, чтобы дать девушке переодеться.

— Ты можешь к кому-нибудь обратиться за помощью? Есть у тебя родственники или знакомые? Может не в Помпеях, а где-нибудь в другом городе? — Спросил Асканий.

— Нет. Я родилась не в Италии. Моя родина очень, очень далеко. Римляне называют её Британь. Римляне напали на мою деревню, когда мне исполнилось пять лет. Они были очень жестоки. Не знаю, что стало с братьями — они тогда жили на другом краю селенья со своими семьями. Меня, папу и маму захватил какой-то солдат и, связав, посадил в свою повозку… Я прижималась спиной к матери и видела, как римляне поджигали дома, убивали стариков и сопротивляющихся мужчин, а трупы бросают в пожарища. Думаю, что в огонь попадали не только мёртвые… Крики, плач. И запах гари, смешанный с запахом горелого человеческого мяса.

Асканий слушал молча. В углу окна появилась первая звезда. Он осторожно коснулся вздувшегося рубца на её плече.

— Болит?

— Немного. Не привыкать… Я не боюсь боли. У меня сменилось несколько хозяев, и все они били меня. Только Маркус не трогал. Я принадлежала ему около года, думаю, что обо мне никто не знал, мне нельзя было никуда выходить, мне всё время казалось, что произойдёт что-то страшное — и вот…

Они одновременно посмотрели на мёртвого хозяина Таны. Ночная темнота, смело выползающая из углов, почти полностью укрыла его тело, оставив видимым только бледное лицо с распахнутыми глазами и оскаленным ртом.

— Кто он? — Спросила Тана.

— Я прожил здесь только полгода, и мало о ком что-то знаю. Слышал только, как о нём несколько раз неуважительно отзывался хозяин. Он из очень родовитой семьи, но его самого никто в Помпеях не желает знать из-за безнравственного характера и жестокости. Когда хозяин назвал его имя — Маркус Кассий Сатрий, я сразу вспомнил, что немного слышал о нём.

Асканий поглядел в сторону Спурия Феликса и подумал, что мёртвых нужно накрыть. Он снял с ложа покрывало и набросил его на Маркуса. Подойдя к телу Спурия Феликса. Асканий присел рядом с ним.

— Прости, что привёл тебя к смерти, ты был хорошим человеком, — услышала Тана его шёпот.

Накрыв всё тело Спурия, Асканий не спешил опускать простыню на его лицо.

— Мистика, да и только! — вдруг вырвалось у него.

— Что?

— Мне показалось, что они похожи…

— Смерть уравнивает многих, к тому же темно. Тебе померещилось.

Асканий закрыл глаза и тряхнул головой.

— Конечно, ты права. Что может быть общего между потомком патрициев и бывшим рабом?

— Бывшим рабом? — удивилась Тана.

— Да, Спурия Феликса отпустили на свободу в юности вместе с отцом.

— И он уже так богат?

— Другие рабы говорили, что при отпуске их хозяйка дала очень много денег его отцу.

— Бывает же такое…

Они замолчали. Возбуждение последних минут проходило, взвинченные нервы успокаивались. Теперь можно было подумать о том, что делать дальше.

— Асканий, что будем делать?

— Будем?

— Не поняла.… А-а, ты удивлён тем, что я говорю о нас обоих, — Тана сникла. — Ты бросишь меня?

Она стояла перед юношей и, тревожно глядя ему в лицо, ожидала ответа. Только сейчас он понял, насколько она красива. Асканий сравнил её с нежным, диким цветком. Одинокая, казавшаяся слабой и беспомощной, на самом деле она имела такой огромный запас жизненных сил, какого хватило бы на несколько человек.

— Я думал, что так лучше для тебя.

— С чего бы?

— Ты теперь свободна. Никто не знает, что ты была рабыней. Никто вообще не знает о твоём существовании. Ты можешь идти, куда захочешь.

— Правда? — С иронией уточнила Тана. — Далеко ли я уйду? Как ты считаешь? Я прекрасно понимаю, насколько привлекательна для мужчин и без сопровождения и поддержки в ближайшую ночь меня…Ты мне нужен, я не выживу одна!

Тана отвернулась, скрывая слёзы отчаяния. Асканий обнял её за плечи и произнёс:

— Значит, уйдём вместе.

— А если не уходить, а рассказать всё, как было?

— И кто нам поверит? Нет, нельзя этого делать.

— Тогда пойдём отсюда поскорее, — в голосе Таны послышались жалобные нотки.

— Я понимаю твоё нетерпение и желание покинуть эту комнату. Но! Но у нас нет денег, у меня нет одежды свободного человека…

— Здесь есть одежда Маркуса! — перебила его Тана и, открыв сундук, извлекла из него тогу.

— Нет, — Асканий с сожалением поглядел на неё. — Не подходит. Эта — с тонкой пурпурной каймой по краю, она всадническая. Людей с таким званием, наверняка, крайне мало в Помпеях, все они, думаю, известны и я очень быстро вызову подозрение. Мне нужна полностью белая тога, в какой чаще всего ходит молодежь. Или паллий⁵³.

— Паллия здесь нет. Как быть?

— Надо поискать в доме.

— Что? Как это?

Не торопясь отвечать, Асканий провёл рукой по стене. На ней была удивительно натуральная панорама оживлённой улицы: булыжная мостовая, высокие тротуары, разноцветные дома, уходящие в даль. Пользуясь объёмным эффектом обманки, неизвестный художник смог заставить поверить в то, что эта улица существует на самом деле.

Очень интересный рисунок…

— При чём здесь эта стена? Не понимаю.

Асканий потрогал контур двери ближайшего дома.

— Ты не подумала о том, почему мы пришли тебе на помощь?

— Услышали мой крик?

— Откуда? Окно плотно закрыто, да и по переулку крайне редко кто-то ходит.

— Тогда не знаю, — пожала плечами Тана. — А как вы узнали про меня?

— Я шёл потайными коридорами, предназначенными для рабов. Правда в этом доме редкий слуга ими пользуется. И около узкой двери услышал твой крик. Открыть её я не смог и позвал хозяина, обрисовав ему ситуацию.

— Здесь есть тайный ход? — Заинтересованная девушка подошла к стене и внимательно всмотрелась в неё.

— Вот тут. Дверь в этот дом обведена чёрной каймой. Теперь потрогай…

— Щель!

— Точно. В коридоре темно и никто не подумает о том, что это рисунок с секретом. Но вот как её открыть?

Асканий медленно ощупал все стороны двери. Тана с интересом и волнением наблюдала за его действиями.

— Нашёл!

По верху двери проходила широкая коричневая полоса, благодаря ей овальное углубление, в котором скрывалась задвижка, совсем не было заметно. Асканий легко сдвинул её. Он толкнул дверь, но она не открылась. Тогда юноша присел и в глубине точно такой же выемки внизу увидел ещё один засов. Как только Асканий сдвинул его, дверь мягко открылась в коридор.

— Я прожила тут год и не догадывалась о таком великолепном секрете! — Восторженно прошептала Тана, робко заглядывая во тьму потайного хода.

— Ночью, когда в доме все улягутся, я проберусь в таблинум хозяина, — отозвался Асканий. — Пока я прикрою дверь, не-то вдруг кто-нибудь надумает пройти мимо неё.

Затем он подошёл к окну и отворил его. Лёгкий ветерок донёс до них запах моря и цветов. В высоком небе множество звёзд присоединилось к самой первой. Асканию показалось, что все они с холодным интересом смотрят на него и ждут, как он поступит дальше. Ни совета, ни поддержки от них не дождешься, точно так же, как и от людей, укладывающихся сейчас спать на дорогие ложа и дешёвые постели.

Асканий постарался взять себя в руки.

Мне необходимо оружие: нож или кинжал.

Тана вздрогнула:

— Здесь ни того, ни другого…только у Маркуса.

Юноша откинул покрывало с мёртвого тела. Тонкий нож, которым был убит Спурий Феликс, Маркус крепко зажал в правой руке. Асканий не сразу решился прикоснуться к неподвижным, но ещё не окоченевшим пальцам. Глубоко вздохнув, как перед прыжком в ледяную реку, он один за другим разогнул их и вынул нож. Кинжал так и остался торчать в груди Маркуса. С помощью вина Асканий оттёр с ножа запёкшиеся пятна крови. Тана прошлась по комнате и проговорила:

— Возьми меня с собой.

— Но мы уже решили, что уйдём вместе. Зачем ты опять к этому возвращаешься?

— Да нет, я не о том! — С досадой отмахнулась от его слов Тана. — Ты не понял. Я хочу в дом.

— Зачем? Лучше подожди здесь.

— Нет, — твёрдо сказала девушка.

— Почему?

— Потому что боюсь оставаться с мертвецами наедине и потому, что хочу увидеть дом изнутри.

Асканий немного подумал и согласился:

— Хорошо, пошли, уже можно.

Юноша, а вслед за ним и девушка ступили в абсолютно тёмный коридор. Но в отличие от Аскания, Тана чувствовала себя весьма неуютно. Ведь он знал размеры ходов, их направление, ему известно было, куда нужно идти и что примерно его ожидает. Девушка же из-за кромешной тьмы ощущала себя в полной пустоте, она даже боялась, что если ступит чуть в сторону, то провалится и полетит далеко вниз. Лишь дыхание Аскания немного успокаивало её.

— Дай мне руку, — шёпотом попросила Тана и, нащупав её в темноте, почувствовала себя увереннее. Они шли быстро, спускаясь и поднимаясь, поворачивая несколько раз. Наконец, в конце коридора показался голубоватый свет, и вскоре они вышли в перистиль с бассейном.

Огромные звёзды смотрели с тёмно-синего покрывала ночи. Они переливались синими, зелёными, а изредка — жёлтыми и красными огнями. Яркая, круглая луна, начиная свой путь по небу, озарила всё под собой холодным сиянием. Её свет проник в воду бассейна, отразился от его дна, поиграл с цветными рыбками и водорослями; затем вынырнул и обвился вокруг цветов и травинок, подарив им свой серебристый блеск. Он коснулся мраморных статуй, поцеловал их в прохладные уста; провёл невидимой рукой по колоннам и скамьям, затем заглянул в коридор, из которого вышли двое, и отшатнулся, поняв, что с такой тьмой ему никогда не справиться. Он обиженно посмотрел на мужчину и женщину — единственных свидетелей его работы, из-за спешки неспособных оценить её результаты. С сожалением лунный свет проводил их до тёмной экседры и, взмыв вверх, стал в одиночестве любоваться сотворённой красотой.

Дойдя до таблинума, Асканий и Тана замерли и прислушались. Тишина.

— Куда ведёт вон та огромная арка, что справа? — прошептала девушка.

— В сад.

— Он большой?

— Очень.

И вдруг раздался пронзительный крик. В тиши ночи он прозвучал пронзительно и жутко, заставил Тану задрожать всем телом и прижаться к Асканию. Не успела она опомниться, как крик повторился. Девушке стало настолько жутко, что она не решалась даже слова сказать.

— Это макаки кричат в саду. Сейчас зарычит медведь…

И точно, грозный рык громадного зверя не заставил себя ждать.

— Он сильно злится, когда обезьяны будят его среди ночи.

Дверь в таблинум не поддалась с первого раза. Асканий забеспокоился, что её заперли изнутри и им придётся обходить полдома, чтобы пробраться к противоположному входу в кабинет. Он сделал ещё одно усилие, и они вошли в таблинум.

Благодаря большим окнам, через которые проникал лунный свет, ночные гости могли легко ориентироваться в незнакомом помещении. Стол с огромным количеством писем и документов являлся центром таблинума. Ниши в стенах занимали вазы и скульптурные композиции. В одной из них был устроен небольшой жертвенник богу Меркурию — покровителю торговых людей и воров. Стены, украшенные простым чёрно-белым орнаментом и такого же цвета мозаичный пол придавали кабинету строгий, но не лишённый уюта вид. Внимание Аскания сразу привлёк вместительный шкаф-буфет. Отворив его створки, он увидел пергаментные книги для хозяйственных записей и папирусные свитки с перепиской. Только на самой верхней полке он нашёл стопку из нескольких разноцветных тог.

Он встал на маленькую скамью и только успел достать простую коричневую тогу, как до его слуха донёсся тихий шорох шагов. Тана, увлечённая поиском денег, не услышала подозрительный звук. Но, нечаянно взглянув на Аскания и увидев его насторожённость, тоже замерла. Некоторое время они надеялись, что человек идёт не в таблинум.

Но около дверей неизвестный остановился. Растерянность, охватившая молодых людей в первый момент, грозила перейти в панику. Асканий ухватился за нож, но вдруг взял девушку за руку и потянул за собой. Сначала Тана не поняла, чего он хочет, но, сообразив, что молодой человек ведёт её к противоположному выходу, обрадовалась, и вскоре они оказались около двери. За ней можно было укрыться от опасности и сохранить в тайне своё пребывание внутри дома. Выходя последней Тана, не стала плотно прикрывать лёгкие створки, и из любопытства оставила небольшую щель. Немолодой, сутулый мужчина вошёл в таблинум, насторожённо посматривая на обе двери.

Приблизившись к столу, он внимательно осмотрел его, взял несколько свитков и поднёс к окну. Но, видимо не найдя того, что нужно, вернул их на место и то же самое проделал с другими документами. Раздражённо бросив свитки на стол, мужчина, уже не осторожничая, открыл шкаф. Постояв некоторое время перед ним, он извлёк из его недр небольшую трубку папируса. Бережно развернув её, пришелец поднёс свиток к окну и начал читать. Спохватившись, что его могут застать, человек, в котором Асканий узнал управляющего Сеяна, сунул бумагу запазуху и быстр, но всё так же тихо вышел из кабинета.

Подождав немного, молодые люди вернулись в таблинум. Асканий быстро взял два тёмно-серых паллия и тут же услышал радостный шёпот Таны:

— Кажется, нашла! — она заглянула в кожаный кошель внушительных размеров. — Деньги!

— Слава богам! — отозвался Асканий. — Быстро пошли!

Тем же путём он провёл Тану через дом обратно.

Когда потайная дверь закрылась за ними, девушка облегчённо вздохнула. Асканий задержался у входа, и, только убедившись в полной тишине, заговорил:

— Нужно покинуть дом поскорее. С рассветом все хватятся хозяина: он всегда вставал с первыми лучами.

— Значит, давай собираться…

В это время по улице, побрякивая оружием, прошла ночная стража.

— О, боги! Ну почему им не спится?

Тана с неприязнью посмотрела в приоткрытое окно на удаляющихся людей.

— Потому, что это их служба и за неё они получают жалование. Я совсем забыл, что из-за них мы не можем уйти по темноте. Невозможно предугадать их путь, а попадаться им на глаза ночью слишком опасно, нас обязательно примут за воров или убийц.

— Так что же делать? — Воскликнула девушка. — Ночью — рано, утром — поздно. А когда будет вовремя?

— Всё-таки после восхода. Я вот что подумал: даже если Спурия станут искать с самого утра, вряд ли кто-то догадается заглянуть сюда. И, хотя Юлия начнёт беспокоиться, ничего плохого не придёт ей в голову. Мы успеем уйти до того, как поднимется суматоха.

— Юлия?

— Это его дочь.

Тана посмотрела на покрывало, под которым нечётко вырисовывались очертания тела Спурия Феликса.

— Мне страшно! — Ей вдруг захотелось сесть в уголок и тихонько заплакать.

— Успокойся. Мне кажется, у тебя сильный характер… Мы не пропадём. Найди сумку и сложи в неё всё необходимое. Я пока оденусь, — потом спохватился: — Подожди, дай кошель с деньгами.

Асканий перевернул его над постелью, и из него посыпался полудрагоценный дождь. Деньги перестали падать, но в мешке всё ещё что-то оставалось. Асканий запустил в него руку и достал странную вещицу, похожую на детскую игрушку. Это был деревянный диск, напоминающий солнце, потемневший и покрытый мелкими трещинами. Когда-то он был красного цвета, на это указывали крупинки краски, сохранившейся в некоторых местах. Диск удобно лежал на ладони и казался тёплым.

— Что это? Игрушка? — Спросила Тана, заглядывая Асканию через плечо.

— Видимо… — согласился он. — Зачем хозяин хранил её вместе с деньгами?

Тана присела на край ложа и коснулась кончиками пальцев сверкающей кучки.

— Сколько их здесь?

Асканий встал на колени перед ложем и принялся пересчитывать монеты, сортируя их по номиналу.

— Динарии: один, два, три,…пять…десять…двадцать пять…тридцать пять…сорок семь…сорок восемь…пятьдесят. Пятьдесят денариев! Ого!

— Вот это да! — Подхватила его радость Тана. — Их можно обменять на целых два золотых аурея!

— Сестерции: один, два…пять…десять…двадцать пять…тридцать пять…сорок. Это получается…

— Десять денариев! — успела подсчитать девушка.

— Ассы будем считать вместе. Эта кучка — тебе, а эта — мне.

Лёгкие медные монеты с тонким звоном переместились из одних кучек в другие.

— У меня — двадцать восемь, — закончила Тана.

— А у меня — тридцать семь, — Асканий соединил кучки. — Всего… шестьдесят пять ассов. Или шестнадцать сестерциев.

— И один асс…

— Или четыре денария, — они засмеялись, радуясь неожиданному богатству. Асканий подвёл общий итог: — Два аурея, четырнадцать денариев и один асс.

И высыпал монеты обратно в кошель. Тана приподняла его.

— Тяжёлый. В крупных монетах было бы намного легче.

— Конечно, но мелочь легче тратить и в наших руках она не будет вызывать подозрений. Где тога?

Асканий встал и огляделся. Неаккуратно брошенная, она лежала на кресле-кафедре, касаясь пола. Молодой человек взял тогу и развернул. Её огромные размеры привели Аскания в замешательство. Он несколько раз видел, как тогу одевают, но сам этого не делал никогда. У себя на родине юноша чаще ходил в плаще или в тунике, которая, в отличие от Италии, не считалась одеждой только рабов. Асканий забросил край тоги на плечо и попытался обернуть другой её конец вокруг талии. Но полукруглое полотнище, длиной пять с половиной и шириной два с лишним метра, под собственным весом сползло к его ногам.

— Зачем римляне носят такую сложную одежду? — рассердился он.

Тана удивлённо оглянулась на Аскания и, увидев его растерянный вид, усмехнулась:

— Льняная тряпка победила тебя?

Молодой человек посмотрел на девушку исподлобья и проворчал:

— Попробуй с ней справиться!

— И попробую. Иди сюда сам, а то мне уже тошно ходить около труппов.

Асканий собрал тогу в ком и пробрался к Тане, обходя мертвецов.

— Помнёшь!

Она взяла полотнище за прямую сторону и, встряхнув, зашла Асканию за спину. Левый край она перекинула через его левое плечо. В середине правой части сделала большую складку, подтолкнула её под пояс туники и опять перекинула через левое плечо, но уже спереди. Свободным всё ещё оставался большой кусок полотнища, свисавший с левого плеча за спину. Его Тана оформила изящными ровными складками и, подведя под правую руку, опять уложила на левое плечо.

— Всё. — Тана с гордостью отступила, любуясь своей работой.

— Ловко ты это сделала. Я бы так не смог.

— Каждому — своё. Я умею одевать других людей, потому что я — рабыня.

— Уже — нет, — отозвался от окна Асканий. Он смотрел на чуть-чуть посветлевшее небо и на силуэты слегка проступивших сквозь тьму домов. — Пора идти. Ты всё собрала?

— Да. Вот котомка. В ней внизу два твоих паллия, одна моя палла — другую я одену, одна туника и стола. Из еды — запеченный гусь и бобы. Мне их сегодня принесли из харчевни и оставили под дверью.… Рядом лежат деньги и игрушка.

— А её-то зачем взяла?

— Честно говоря, не знаю…

— Как быстро светает. Одевайся.

Тана замоталась в паллу и набросила её край на волосы.

Асканий отошёл от окна и поднял котомку.

— Готова? — Спросил он девушку.

— Да, — её голос дрогнул. Она посмотрела на укрытые тела и шёпотом помолилась: — Юпитер, не суди их строго. Они закончили свой путь по Земле. Примите их, Аид⁵⁴ и Прозерпина⁵⁵, в своё царство с уважением и не будьте к ним жестоки. Прощай, Маркус, прощай, Спурий Феликс…

Асканий душой отозвался на слова девушки, он верил в богов, полагался на них, считая, что они помогут ему вернуться домой. Склонив голову над телом хозяина, он произнёс:

— Пусть твой гений⁵⁶ не оставит тебя в загробном мире.

Потом Асканий повернулся к дверному проёму и обратился к Янусу — богу входов и выходов:

— Посмотри на нас благожелательно, когда мы, смертные пройдём через твои владения. И шепни несколько слов ларам — покровителям помпейских дорог и перекрёстков — в нашу защиту. Ведь мы не хотим никому зла и мечтаем только поскорее оказаться в безопасности.

— На первом же перекрёстке мы отдадим дань уважения ларам перед их жертвенником, — добавила Тана и решительно последовала за Асканием в неизвестность.

Они направились не к виа дель Аббонданца, а в противоположную сторону. Вместе с ощущением опасности в их душах поселилась радость свободы. Тана полностью доверилась своему неожиданному другу и шла за ним с лёгким сердцем.

А Асканий убеждал себя, что всё будет прекрасно, как только они покинут город и уйдут из него подальше. Правда, подсознание подсказывало ему обратное, но он ещё не научился слышать его. Перед поворотом, который должен был скрыть от него дом Феликсов, Асканий в последний раз глянул на его непроницаемые высокие стены. Шагая по тихой и ещё прохладной улице рядом с Таной, он попытался разобраться в своих чувствах. И как только углубился в них, перед его внутренним взором возник облик черноволосой помпеянки в пурпурной столе. Как её называла хозяйка? Кассия? Да, Кассия. Это же имя было частью имени убитого им человека. Маркус Кассий Сатрий. Родственник?

ДЕНЬ 16-й ПЕРЕД ИЮНЬСКИМИ КАЛЕНДАМИ 822г. ПО РИМСКОМУ КАЛЕНДАРЮ.

Кассия проснулась с таким чистым и ясным сознанием, будто и не спала. Лёжа на спине, она рассматривала голубой потолок, на котором утреннее солнце, заглядывавшее через жалюзи, рисовало светлые полосы. Кассия пыталась понять, что тревожит её душу. Остаток вчерашнего дня прошёл как обычно: она почитала, погуляла в саду, поужинала в компании отца Постумия Кассия Сатрия. Ежедневный приём пищи в их доме обычно проходил в тишине, но в этот раз было особенно мрачно. Отец только спросил, не видела ли она сегодня брата. Поколебавшись, Кассия сказала, что нет, не видела.

— «Интересно, Маркус вернулся домой?»

Нет, не только это волновало рассудительную девушку, ведь поведение брата никогда не отличалось последовательностью и благонравием, другое событие не давало ей покоя. В её мысли постоянно возвращался образ молодого человека в подпоясанной тунике. Да, подруга Юлия права, Кассия впервые обратила внимание на мужчину. Почему? Что она почувствовала в те короткие мгновения, когда столкнулись их взгляды? Только одно она знала точно: в те короткие секунды она была невероятно счастлива.

Романтическая часть Кассии вырвалась из-под опёки разума, и она, не заметно для себя, поплыла по волнам грёз. Уже в который раз девушка мечтала о прекрасном мужчине, которого полюбит всей душой, и которому отдаст себя в полную власть. А мужчина будет ценить её ум, красоту и родовитость. И вдруг Кассия заметила, что в отличие от прошлых фантазий воображаемый мужчина обрёл чёткий образ.

— «О, боги! Я подумала об Аскании, рабе Юлии?! Я сошла с ума!» — это разум гордой и самовлюблённой помпеянки взял верх над её грёзами. Кассия села на ложе и усмехнулась: — «Возможно, все правы, что мне давно уже пора замуж»

По мягкому ковру девушка подошла к окну и отворила его. Около стены под ним покрытия не было, и её босые ноги ступили на холодный мраморный пол, это окончательно привело голову Кассии в порядок. Она сладко потянулась навстречу солнцу и ласковому ветерку. Старый садовник-грек, подрезавший кусты алых роз, любимых цветов Кассии, увидел её и, склонившись в поклоне, с улыбкой проговорил:

— Ты, как всегда прекрасна. Доброго тебе утра!

— По-моему, ты самый внимательный из моих слуг. Знаю, знаю, — засмеялась девушка. — Это оттого, что ты слышал мой первый крик при рождении.

— Совершенно верно.

Хризон подошёл к окну и протянул ей красивый букет.

— Тебе нужно одеться. Незачем молодым рабам видеть твою наготу.

— Спасибо, — поблагодарила Кассия за цветы. — Сейчас позову Зею, чтобы помогла мне.

— Я уже здесь, — раздался голос служанки. Она стояла в дверях комнатки с туалетными принадлежностями и одеждой.

— Желаете обмыться?

— Ты уже принесла тёплую воду?

— Конечно, как только услышала, что вы встали.

— Иди, прибери постель.

Кассия осталась одна, а Зея приступила к повседневным обязанностям. Она происходила из галльского рода и родилась в один год с хозяйкой в доме Сатриев. Её воспитали в расчёте на то, что она будет рядом с Кассией всегда, когда той это понадобится. Внешностью Зея слегка напоминала Юлию: такая же чуть полноватая фигура, такой же рост, но волосы намного светлее, и лицо не отличалось красотой, хотя и было достаточно миловидным. Такие рабыни очень высоко ценились богатыми женщинами и стоили весьма дорого, так как не только умело и чётко выполняли свои обязанности, но и в силу образованности могли поддержать любую беседу. К тому же на их фоне любая женщина чувствовала себя привлекательной, особенно если пользовалась косметикой, что рабыням делать категорически запрещено.

К возвращению Зеи Кассия успела надеть набедренную повязку, заменявшую женщинам античности трусики, и лифчик в виде полоски ткани без бретелей. В раздумье она смотрела на развешанные в шкафу платья и пыталась определиться в выборе одежды.

— Видимо, сегодня будет очень жарко, — спрашивая и, одновременно утверждая, проговорила Кассия и тут же добавила: — Не хочу надевать тунику.

Наконец она взяла в руки бирюзовую столу с серебристыми цветами. Служанка помогла ей одеться, расчесала волосы, завязала их низко на затылке греческим узлом, и украсила лентой в цвет платью. Закончив с причёской, она принесла небольшой ящичек с косметикой. В нём была дорогостоящая диасразмата — прессованная пудра из высушенных, мелко натёртых бобов и пшеничной муки для достижения модной в то время бледности лица и рук, стибиум для подкрашивания ресниц и подводки глаз, баночки с отстоем красного вина для подкрашивания губ и, иногда, наведения румянца. Отдельные места в ящичке занимали разнообразные ёмкости с фруктовыми эссенциями, мазями, притирками на основе множества растительных и животных ингредиентов. Всё это постоянно обновлялось за счёт покупки средств у самого модного брадобрея-космета, готовившего их по индивидуальным заказам, и имевшего с того большие доходы.

Глядя в греческое зеркало из полированного серебра, Кассия наблюдала за ловкими движениями рабыни. Та нанесла тонкий слой пудры на лицо, изящной линией нарисовала стрелочки на верхних веках, слегка подрумянила щёки.

— Желаете подкрасить губы?

— Нет, я думаю, отец скоро пришлёт за мной для утренней молитвы, затем мы пойдём завтракать.… Сегодня много клиентов посетило наш атриум? Надеюсь, отец никого не пригласил к столу. Не люблю гостей в такую рань!

— Это уж точно, — согласилась Зея. — Весь дом знает, что вы вечерняя девушка и утренние хлопоты не для вас.

Кассия подумала немного и спросила:

— Не знаешь, мой брат вернулся домой?

— По моему, нет…

Кассия, убедившись, что выглядит отлично, отвернулась от зеркала и внимательно посмотрела на рабыню.

— Ты сегодня на себя не похожа: грустна и строга. Что случилось? Ты не больна?

Под взглядом хозяйки Зея смутилась и опустила глаза.

— Нет, я чувствую себя нормально. Но… — Служанка замялась. — Ладно, расскажу, но не судите строго. Я ведь из галльского рода и, хотя родилась здесь, и подчиняюсь римским богам, не забыла о вере предков. Мы убеждены, что все деревья имеют душу, что с ними можно говорить и просить о милости, принося жертвы. Они помогут, подскажут выход в трудной ситуации. Я часто бываю в саду и ласкаю растения. А сегодня на рассвете я, ни с того, ни с сего, спросила, не ждёт ли нас несчастье. Неожиданно к моим ногам упала зелёная грушевая ветка… Воздух был абсолютно неподвижен, и ничто не могло её сломать. Теперь я боюсь, вдруг это знак какой…

Девушка обессиленно села на край плетёного кресла.

— Тебя смутила упавшая ветка? — Удивилась Кассия. — Она не даёт тебе покоя? Возьми себя в руки, это ведь чистой воды суеверие! Пойди к ларам, помолись, принеси в жертву вино и хлеб, и твоей душе станет легче. Не забивай свою умную голову такой ерундой! Вчера была буря? Была. Тогда-то веточка и сломалась. Просто она не упала на землю сразу, как её несчастные собратья, а переплелась с более удачливыми сёстрами и продержалась на дереве некоторое время. К твоему приходу земля притянула её к себе, и она упала, как и подобает всем умершим. Случайно это совпало с твоим появлением в саду и весьма странным вопросом. Ободрись, милая, жизнь прекрасна и она не зависит от деревьев в моём саду. Иди, погуляй или займись каким-нибудь делом, а ко мне возвращайся с улыбкой.

Зея ушла, а Кассия, вернувшись к окну, стала ждать, когда за ней пришлёт отец.

— «Сломалась ветка в саду, — думала она. — Конечно, это суеверие! Иначе быть не может. Но тогда почему мне стало ещё тревожнее? Почему уже второй день я с трудом привожу свои мысли в порядок? Надо взять себя в руки и смотреть на всё объективно. Попробую. Вчера я увидела красивого, нет, привлекательного мужчину, раба, точнее. Что же странного в том, что я о нём вспоминаю? Дальше: был ураганный ветер и ливень. Разве они редки в наших краях? Я увидела Маркуса в простой одежде и пешком. Что из того? Если мне такие его поступки раньше не были известны, то это не значит, что он их не совершал. Всё! О чём ты волнуешься, Кассия?»

Холодный разум опять пришёл на помощь римлянке, и она заулыбалась розовым кустам под окном, бережно обрезанным и подвязанным Хризоном, уже ушедшим в глубь сада. Но вдруг из недр растревоженного сознания наперекор всем доводам вырвалась и заискрилась, кружась, короткая мысль: «Ветка сломалась, ветка сломалась…». Робкий стук прервал терзания Кассии. Она отвернулась от окна и открыла дверь.

— Пусть этот день принесёт вам только радость, — проговорил раб-управляющий Арыза. — Патерфамилиас направился в атриум.

Он стоял перед молодой хозяйкой, склонив рыжую голову. В отличие от старого, ироничного Хризона, общавшегося с Кассией легко и непринуждённо, Арыза благоговел перед ней и постоянно смущался.

— Спасибо, — ответила девушка и прошла мимо. Она знала, что управляющий влюблённо смотрит ей вслед, жадно вдыхая аромат пряных духов.

Незадолго до того, как в главный атриум дома Сатриев с разных сторон вошли Кассия и её отец, Постумий Кассий, в нём находилось огромное количество клиентов, пришедших поприветствовать хозяина, отдать дань уважения его гению, получить от него подарки или же услышать доброе слово. Одни из этих людей, являясь от рождения свободными и богатыми, не имели знатных предков, и вынуждены были искать влиятельного патрона. Другие, получив свободу от Постумия Кассия Сатрия, по закону становились его клиентами. Все они обеспечивали своему покровителю политическую поддержку, взамен получая денежные кредиты и подарки, а также помощь в случае судебных и иных проблем. Некоторые из них имели своих клиентов, таким образом, являя собой большую силу, подчинённую одному человеку.

К тому времени, когда Кассия вошла в атриум, рабы вымыли пол, и он слегка поблёскивал там, где на него падали косые лучи, проникавшие через отверстие над имплювием. Солнце ещё только поднялось над крышами и смотрело на дома как бы сбоку, потому бассейн был освещён только наполовину. Если бы весёлый сатир, стоящий посреди имплювия, умел говорить, он поведал бы, какое странное впечатление производят два человека в помещении, которое недавно покинула сотня посетителей. Но вряд ли Кассия или её отец чувствовали себя в нём потерянными, ведь это был их дом.

Входивший в атриум со стороны малого таблинума патерфамилиас⁵⁷ Сатриев, ласково улыбнулся дочери и с ожиданием посмотрел за её спину. Встретившись с отцом возле ларария, Кассия подставила ему лоб для поцелуя и, заметив, что отец опять с тоской посмотрел в сторону входа, проговорила:

— Он не ночевал дома, мне сказала Зея.

— Мне доложили уже, но я надеялся, что хотя бы утром он вернулся. Ты что же, спрашивала рабыню о своём брате?

— Да, не удержалась…

— Не нужно больше этого делать, — строго проговорил отец, глядя в глаза Кассии. — О том, что происходит в доме мне всегда и вовремя докладывает управляющий.

— Да, но он докладывает тебе, а не мне, — возразила девушка.

— Всё, что тебе нужно, ты можешь узнать у меня. Разве я когда-нибудь отказывал тебе в этом?

— Прости, отец, больше этого не повторится.

В знак смирения Кассия опустила глаза. Постумий Сатрий улыбнулся и, погладив дочь по спине, проговорил:

— Ты, как всегда, великолепно выглядишь, — и тихо добавил: — Жаль, что твоя мать не может это оценить.

Каждая римская семья по утрам приносила жертвы ларам, в этих богов верили всей душой. Постумий покрыл голову краем тоги и подошёл к святилищу. Он окропил лары вином, бросил в огонь крошки хлеба, поблагодарил богов за заботу, попросил их быть милостивыми к его семье, подарить здоровье ближним и процветание дому. Кассия шёпотом повторяла за отцом слова молитвы, держа ладони раскрытыми навстречу богам. Завершив ритуал, отец и дочь отступили на несколько шагов от ларария, немного постояли и молча пошли в триклиний, где рабы завершали сервировку стола к завтраку.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Хема — лето, перет — зима, ахет — разлив.

2

Текст гимна богу Атону является подлинным.

3

Все эпитеты, относящиеся к Нефертити и Эхнатону, являются историческими.

4

Сода с примесью благовонной смолы, употреблявшаяся как курение при религиозных обрядах. Её также жевали для ритульного очищения рта.

5

Одно из названий загробного мира у древних египтян.

6

Белые плессировнные рубахи носили только высшие чиновники.

7

Звание, присваивавшееся только самым доверенным лицам фараона.

8

Раб не египетского происхождения.

9

Часть Египта, прилегающая к руслу Нила.

10

Часть Египта, прилегающая к дельте Нила.

11

Традиционное заклинание, проиэносимое после имени фараона.

12

Нубия находилась южнее первого порога Нила, на территории современного Судана. Её жители имели ярко выраженные африканские черты.

13

Тончайшая шерстяная или шёлковая ткань.

14

Пустыня Сахара.

15

Красный Венец символизирует власть над Севером страны, Белый — власть над югом. Аналогично распределялись такие символы, как чпела и тростинка, лилия и папирус.

16

Нил.

17

Территориальная единица Египта.

18

Храмовый служитель.

19

Помещение в храме, где находился ковчег с изображением бога.

20

Эпитет фараона.

21

Традиционная клятва.

22

Средиземное море.

23

Сахара.

24

Излучина Евфрата.

25

Название созвездия, которому уподобляли фараона.

26

Богиня Нейт считалась покровительницей Саиса, расположенного в дельте Нила.

27

Название племён и народностей, населявших центральную и восточную части Малой Азии Северную Сирию во втором и начале первого тысячелетия до н. э.

28

Территория, относящаяся к дельте Нила.

29

Племена пустыни.

30

Племена, жившие к югу от Элефантины.

31

Ароматный бальзам для тела.

32

Раб неегипетского происхождения.

33

Греч., — окружённый колоннами. Это мог быть сад или открытое пространство с бассейном. Колоннада всегда была крытой.

34

В наше время — Неаполитанский залив.

35

Античное, длинное платье с рукавами или без них, подпоясанное под грудью.

36

Нижнее бельё, сорочка.

37

Обучение чтению, письму и началам счёта.

38

Публичные дома.

39

^{Портовый город на побережье Адриатического моря, у основания «каблука» итальянского полуострова.}

40

^{Городской орган управления}.

41

Область, омываемая Чёрным и Мраморным морями. По завещанию Никомеда IV отошла Риму и вместе с соседним Понтом образовала римскую провинцию.

42

Чёрное море.

43

Харчевни, где подавалась только холодная закуска.

44

Закусочные с горячей пищей.

45

Личная кмната-спальня.

46

Холл в римском доме. Атриумы были внушительных размеров, служили для приёма посетителей и клиентов. В них выставлялись портреты предков, семейные реликвии и всё, что могло внушить уважение к хозяевам дома.

47

Трёхногий табурет с бронзовыми ножками и мягким сиденьем.

48

Право на изображение, то есть на выставление портретов предков в атриуме, имели только свободнорождённые жители Империи. Исключение составляли люди, получившие это право от сената или от императора.

49

Стоящий в нише особый шкаф или миниатюрный храм, являющийся местом почитания лар — богов, хранящих дом и очаг, пенатов — богов, хранящих припасы и кладовые других богов.

50

Латинское ругательство, относящееся, скорее к экскрементам животных.

51

Место для спортивной борьбы и упражнений.

52

Тяжёлая кожаная обувь, напоминающая современные туфли без коблука, со шнуровкой из кожаных ремней.

53

Мужской плащ.

54

Мрачный царь подземного мира, брат Юпитера. Он безжалостно управлял мёртвыми.

55

Супруга Аида. Она на полгода возвращалась на землю из подземного царства и почиталась богиней плодородия.

56

Каждый римлянин имел своего Гения-покровителя, а каждая римлянка — свою Юнону-покровительницу.

57

Глава семейства.