Маленький Марс

Наталия Экономцева, 2018

«Когда он умер, все его системы жизнедеятельности продолжали работать, как часы. Фейсбук обновлялся каждые двадцать четыре часа, на научных сайтах появлялась информация о последних исследованиях, и ни одно стоящее письмо, пришедшее на адрес электронной почты, не оставалось без ответа. Он давал интервью по телефону и комментировал новостные ленты друзей. Он писал статьи для уважаемых научных журналов и раз в три года сдавал в печать монографии. Мы не собирались превращать его в виртуальную мумию – по крайней мере, сначала. Просто решили: раз уж полтора года нам удалось держать в тайне, что он умирает от той самой болезни, лекарство против которой с переменным успехом разрабатывал почти два десятка лет, почему бы нам не подождать несколько дней? Всемирная ассоциация здравоохранения вот-вот должна была принять решение о фантастически крупном гранте на новые исследования. Разве разумно было объявлять о его смерти в такой момент? Так что мы просто заморозили его тело и запечатали криокамеру. Именно так он и просил поступить – на тот случай, если мы все же закончим работу над чудодейственным препаратом и сможем привести в чувство его создателя. Он так и сказал: «Привести в чувство». Как будто у него когда-то были чувства, если не считать фанатичную любовь к микробам и бактериям…»

Синдром раскрытого сердца

Пахло влажной травой и хвоей, а капельки росы сияли на солнце, как маленькие радуги. Я раздвинула руками ветки и ахнула. Передо мной была идеальная грибная полянка — из моих самых счастливых зимних снов. Бархатистые, влажные, рыжие шляпки выглядывали из-под травы. Я стала считать: шесть больших подосиновиков! Еще четыре поменьше, и один — справа, и три — под кустом, и еще пять штук прямо под ногами, и как только я на них не наступила?! Наклонившись, я ухватила рукой толстую ножку гриба, и тут… Слева, за колючими зарослями ежевики, была еще одна полянка, и на ней видимо-невидимо восхитительных рыжих шляп!

Мне стало трудно дышать. Я поставила на землю корзинку, в груди что-то треснуло. Звук был такой странный и резкий, что я сначала огляделась по сторонам и только потом поняла, что его издает мое собственное тело. Я опустилась на колени, пару минут сидела неподвижно, потом тихонько потянулась за следующим грибом. И снова услышала треск — он был еще громче, чем в прошлый раз. Казалось, что грудная клетка разрывается на тысячу крошечных частей, а перед глазами все поплыло. Хорошо, что я не успела уйти далеко: сквозь деревья еще виднелись крыши домов, а в кармане у меня был телефон.

Я помню, как меня под руки вели из леса, а ужасный треск то затихал, то возвращался, и кто-то кричал:

— Вызывайте «скорую»!

Еще помню, что в машине было темно и пахло лекарствами, мое тело оказалось окутано проводами, а треск стал еще громче и страшнее, чем в лесу. И потом в больнице:

— Не волнуйтесь, мы дали вам успокоительное. Просто поспите, а позже поговорим.

— Есть две новости, — сказал мне веселый молодой врач на следующее утро. — Одна — хорошая, вторая — прямо скажем, не очень. Начнем с приятного: мы знаем, что с вами. Это так называемый синдром раскрытого сердца. Теперь о грустном: лечения, по сути, нет. Вот смотрите, — тут он ткнул пальцем в сторону большого монитора, который висел на стене. — В норме сердце покрыто плотной оболочкой, сердечной корой — вы и сами наверняка знаете.

На мониторе появилась картинка аккуратного светло-серого сердца, которую я много раз видела в школьных учебниках по биологии.

— Но в некоторых случаях оболочка может треснуть, из-за физических травм, реже — под воздействием сильного эмоционального стресса. Похоже, что у вас как раз второй случай, если только вы нигде не упали в лесу.

Сердце на мониторе покрылось мелкими трещинками, которые кроваво-красными ящерками побежали по серой поверхности оболочки.

— Какой ужас! — выдохнула я.

— Да, выглядит пугающе, но на самом деле все не так страшно. При соблюдении режима пациенты с синдромом раскрытого сердца живут десятилетиями!

На мониторе появилось изображение симпатичной пожилой пары, которая прогуливалась вдоль берега моря.

— И вообще-то, — тут врач немного помедлил, как будто сомневался, стоит ли говорить об этом вслух, — вообще-то есть теория о том, что в древности никакой сердечной коры совсем не было.

— Как это не было? И как же люди жили — с раскрытым сердцем?

— Есть исследователи, которые уверены, что люди с раскрытым жили вполне комфортно. Возможно, они острее реагировали на те или иные события, но в целом чувствовали себя сносно. Позже, в процессе эволюции, сердце человека покрылось твердой оболочкой, чтобы защитить нас от волнений и, конечно, от физических повреждений. Официальная медицина к этой теории относится скептически, но в мире есть те, кто специально работает на раскрытием своего сердца и даже учат этому других. Но, — тут молодой врач мне заговорщически подмигнул, — я вам ничего подобного не говорил. А говорил вам о том, что необходимо свести к минимуму любые стрессы, больше отдыхать, избегать физических нагрузок и — в вашем случае — исключить походы за грибами. Я бы на вашем месте вообще не ходил в лес и не смотрел на грибы даже на картинках. Тогда есть шанс, что со временем ваши трещины уменьшатся или, возможно, полностью заживут. Понимаете меня?

Я кивнула. Никакого леса. Никаких грибов. Мне хотелось заплакать, но я помнила еще одно правило моей новой жизни: никакого стресса.

— А часто встречаются пациенты с синдромом раскрытого сердца? Я никогда о нем не слышала.

— Не больше десяти случаев за последние двадцать лет во всем мире. Это то, что официально зарегистрировано. Гуру, которые уверяют, что раскрыли собственное сердце, и их ученики не в счет. К врачам они обычно не ходят. Но вот что удивительно: за день до вас к нам привезли еще одного пациента с синдромом.

— Тоже из леса? — изумилась я.

— Нет, прямиком из консерватории, — усмехнулся врач. — Приступ случился во время концерта. Кажется, он скрипач. Хотите перед выпиской его навестить?

Он сидел в палате на подоконнике, усталый, небритый и очень красивый. Помятая белая рубашка, фрак и остроносые концертные ботинки, причем один из них идеально чистый, а второй — весь в пыли.

— Хорошо, что зашли! — сказал он и осторожно слез с подоконника. — Я хотел с вами познакомиться. Вы знаете, что произвели в больнице фурор? Второе раскрытое сердце за одни сутки! Правда, что вы разволновались из-за грибов?

— Правда. А вы из-за музыки?

Он кивнул и внимательно осмотрел меня с головы до ног. Не пропустил ни старую ветровку, ни широченные штаны с множеством карманов, ни резиновые сапоги в сине-желтый цветочек. Я уверена, мы думали об одном и том же: ни у меня, ни у него не нашлось тех, кто захотел бы приехать в больницу, чтобы привезти свежую одежду и проводить домой. Ветер из открытого окна перебирал его темные волосы — слишком длинные для обыкновенного мужчины, но для музыканта — в самый раз.

— Скажите честно, вы любите музыку? — спросил он, и его глаза хитро сверкнули.

— Если честно, то нет.

— А я не выношу грибы. Я даже не могу их есть, у меня аллергия. И лес, по-моему, совсем неподходящее место для женщины, — тут он выразительно посмотрел на мои резиновые сапоги. — И если бы мы оба не были пациентами отделения кардиологии, то я бы, пожалуй, сказал, что мы с вами идеальная пара.

Из больницы мы уехали вместе. Длинноволосый пижон во фраке и любительница лесных прогулок в широченных штанах с карманами. Глядя, как его остроносые ботинки подстраиваются под шаги моих резиновых сапог, я думала о том, что теперь ему, наверное, придется подстричься.

Никакой музыки. Никаких грибов. Никакого стресса. Мы стали соблюдать эти правила сразу же, как только переступили порог больницы. Мы переехали на окраину города, где не было ни консерватории, ни концертного зала, ни даже музыкальной школы. Из нашего окна на семнадцатом этаже видны такие же бело-желтые многоэтажки, и чтобы добраться до ближайшего леса, пришлось бы проехать не один десяток километров. Нам не нужно было ходить на работу: к счастью, фармацевтические компании платят большие деньги за то, чтобы изучать состояние таких, как мы. К несчастью, ни одна из этих компаний пока не придумала лекарства, которое смогло бы нам помочь.

Мы просыпаемся поздно и еще до завтрака принимаем экспериментальные успокоительные таблетки. Иногда они желтые, иногда — светло-голубые, а иногда — капсулы с оранжевой полосой посередине. Мы запиваем их водой (не слишком холодной), варим кофе (не очень крепкий), читаем (только книги, которые не могут нас взволновать). За продуктами мы ходим в магазин, где никогда не бывает грибов. Мы любим кино, но сознательно избегаем музыкальных картин. Раз в год мы ездим отдыхать в самые жаркие страны посреди пустыни, где днем с огнем не встретишь лес. И останавливаемся в глухих деревушках, где музыкальный инструмент — неслыханная роскошь.

По вечерам мы беремся за руки и гуляем вдоль бело-желтых многоэтажек. Мы стараемся не смотреть в сторону детских площадок, ведь дети — это сильнейший в жизни стресс. После грибов и музыки, разумеется. Мы рано ложимся спать, и закрыв глаза, внимательно прислушиваемся к стуку наших сердец.

Каждый месяц мы ходим на обследования. Врачи подсоединяют к нашим сердцам провода, и мы видим на мониторе, что кроваво-красные трещинки стали еще немного меньше. На обратном пути мы заходим в кафе, выпиваем по бокалу вина (непременно разбавляем водой) и улыбаемся друг другу.

— Никакой музыки, — говорю я.

— Никаких грибов, — напоминает он.

И каждый из нас думает, что в сущности, мы — идеальная пара.

Иногда мы читаем о тех, кто специально раскрывает свое сердце и говорит, что счастлив. Мы смотрим друг на друга и представляем, как это могло бы быть. Но мы слишком осторожны, чтобы рисковать.

В тот вечер воздух был особенно теплым и прозрачным. Я тогда впервые заметила, что в его темных кудрях появились седые прядки.

— Пройдемся пешком? — спросил он, когда мы вышли из кафе, отметив очередное обследование.

— Никакой физической нагрузки! — напомнила я.

— Пройдем всего пару остановок. Не будем торопиться. И не волнуйся! Никакого стресса!

Мы шли не спеша, взявшись за руки, и смотрели по сторонам. Наверное, вино все же ударило нам в голову. Иначе как объяснить, что мы ничего не заметили? Может быть, звуки долетали до нас издалека, но мы не обратили внимание? Или они сделали перерыв и возобновили игру несколько секунд назад? Мы вышли на площадь и остановились, как вкопанные. Прямо перед нами на газоне расположились четверо — трое парней и девушка в невесомом платье бледно-желтого цвета. Струнный квартет. Музыка. Они играли что-то нежное и певучее, и вокруг них уже собрались люди — они стояли вокруг, сидели на скамейках, лежали на траве.

Он до боли сжал мою руку, и в ту же секунду я поняла, что сейчас случится. Я пыталась тянуть его в сторону, но куда там! Он быстро прижал меня к себе — так крепко, что хрустнули кости, совершенно не заботясь о безопасности наших сердец. А потом рванулся вперед и в два прыжка оказался на газоне. Он сказал что-то на ухо парню, тот удивленно взглянул на незнакомца, а потом передал ему скрипку.

Он взмахнул смычком, и в ту же секунду что-то неуловимо изменилось. Как будто его партия расставила все по местам, связав все четыре инструмента в один ликующий голос. И мир стал единым. И горе ушло. И все трещинки, которые могли появиться в чьих-то сердцах, разгладились в одно мгновенье.

Он смотрел прямо на меня, а музыка лилась из его рук и да — прямо из сердца. И в этой удивительной мелодии было все, от чего мы отказались, — наши страхи и мечты, наши нерожденные дети, наша страсть и ненасытная жизнь. Все то, что еще можно было исправить, и то что уже совершенно невозможно вернуть.

А люди поворачивались к нему, забывая о недоеденных чипсах. Новые слушатели стекались из переулков и постепенно заполняли площадь. Музыка становилась все громче, поэтому вряд ли кто-то кроме меня услышал хлопок, с которым раскрылось его сердце. Не спрашивайте как, но я в одно мгновенье поняла, что теперь это были не трещины. Его сердечная кора взорвалась и рассыпалась в пыль. И мне не нужен был монитор, чтобы понять, что его сердце стало беззащитным и ярко-алым.

Он крикнул мне:

— Это не страшно!

Мое собственное сердце сжалось в комок, а потом вдруг хлопнуло и стало огромным и тяжелым. Странно, но в этот раз это действительно не было страшно. Мне даже показалось, что дышать стало легче.

Я почти не удивилась, когда услышала рядом еще один хлопок, а потом они начали раздаваться один за другим — как будто лопались воздушные шары или раскрывался в микроволновке соленый попкорн. Люди бледнели, хватались за сердце, кто-то без сил опускался на траву. А воздух был теплым и ароматным, как никогда, и казалось, что этим воздухом, и этим звуком можно просто захлебнуться. Кто-то вызвал по телефону врачей и полицейских, но оказалось, что в сущности они ничем не отличаются от остальных людей. Их кора точно так же трещала и лопалась, превращая сердце в открытую рану.

Когда солнце стало клониться к закату, он вернул скрипку законному владельцу и подошел ко мне.

— А теперь — за грибами, — решительно объявил он.

— За грибами? На ночь глядя?

— Мы возьмем фонари.

Квартет у нас за спиной продолжал играть, с разных сторон доносились хлопки, а он прижимал меня к себе, и если бы мое сердце все еще было покрыто корой, оно бы наверняка разорвалось еще раз.