Неспящая

Наталия Шитова, 2018

Наталия Шитова – разноплановая писательница, работающая в жанре фантастики, преимущественно социальной и научной, зачастую с любовной линией. Представляем её роман «Неспящая». Вокруг творится что-то странное. Люди перестают спать и становятся из-за этого опасными для общества. На местном сленге их называют «кикиморами». Главная героиня состоит в дружине, надзирающей за теми, кого поразил этот ментальный недуг. Из-за беспокойной работы личную жизнь героине устроить непросто. А с некоторых пор с нею начинают происходить и вовсе загадочные события, которые приводят к шокирующим открытиям. Хотите знать подробности? Внимание! Ранее роман публиковался под названием "Кикимора".

Глава 8

Воскресенье, пробок мало. Группа Баринова домчалась до Петроградки меньше, чем за полчаса.

Я рассказала Димке всё, что знала. Ребята устроили обыск и перевернули вверх дном всю квартиру. Попутно Баринов позвонил технарям, и те снова заверили, что система не числит телефон Макса работающим и не определяет его местонахождение, а в доме на улице Мира работают стационарные и мобильные телефоны, не имеющие к нашему делу никакого отношения.

И всё же неопределяемый телефон Макса пока ещё играл нам свою песню. Лучше всего слышно было в ванной и на крыше рядом с дверью на чердак. Ванную ребята перерыли ещё раз, а дверь на чердак, не найдя ключа, просто высадили и нашли то место, где звук был громче всего: у стены, граничащей с ванной Корышева. Но на чердаке не было ничего, кроме пыли. На полу чердака и на стене не было никаких дыр и выбоин, куда можно было бы припрятать телефон.

Звук был слышен — телефона нигде не было.

Баринов в четвёртый или пятый раз лично провёл эксперимент и позвонил Максу.

Под аккомпанемент Queen он молча задумчиво покивал и сбросил звонок.

— Это ведь не может быть чёртовым совпадением, правда?! — с надеждой спросила я, потому что иногда мне начинало казаться, что у меня какая-то затяжная галлюцинация.

Баринов задумчиво надул и без того пухлые щёки, выдохнул и ответил неохотно:

— Может быть и совпадением, но по совокупности обстоятельств маловероятно.

— А по-человечески?

— По-человечески — покрепче тряхнуть надо вот этого, — Баринов кивнул на Корышева, что продолжал безмятежно спать посреди жуткого кавардака, который учинили ребята. — Он единственный, кто может что-то нам пояснить. Не может он не знать, что тут творится, это очевидно.

— Бесполезно его трясти, ты же видишь.

Баринов подошёл к кикиморе и несильно, но резко ударил его ногой под рёбра. Корышев только беспомощно мотнулся туда-сюда, не проронив ни звука.

— Дима, ну что ты делаешь?! — возмутилась я.

— Не дёргайся попусту, — примирительно сказал Баринов. — Я даже без замаха.

— Ты на себя посмотри! Тебе замах и не нужен!

Димка Баринов здоровый, высокий, плотный. С плохими физическими данными в дружину не берут — тут сила каждый день требуется. Не все гиганты, конечно, но слабаков нет ни одного.

— Лад, да всё нормально. Он тоже далеко не задохлик. Не покалечил я его, синяком отделается, — фыркнул Димка. — Возьмём его с собой, там разберёмся.

— Дима, какая разница, здесь или там? Если он всё равно в коконе?

— Вот это ты правильно сказала, — вздохнул Баринов. — Какая, к бесу, разница, где? Результат нужен нам сейчас, а где — неважно. Ведь так?

— Так, — ответила я, не раздумывая.

— Хорошо. Тогда вперёд, — решительно сказал Баринов и опустился на колени рядом с кикиморой. — Разговорится, как миленький.

Дальше всё чётко, по инструкции.

Уложить кикимору на спину. Баринов взял Корышева за плечи и развернул одним резким чётким движением.

Расстегнуть и снять одежду, обнажить кикимору выше пояса: а то из штанов попробуй вывернись ещё, а вот из рубахи, да ещё и с пуговицами — как нечего делать, и не удержишь — одна рубаха в руках и останется.

Подложить под лопатки что-то, чтобы голова кикиморы запрокинулась. Баринов использовал диванную подушку, которую я с таким трудом запихала Корышеву под голову.

Надеть тонометр. Баринов снял с ремня футляр, вынул напульсный тонометр, надел его на кикимору, включил.

Потом Димка достал из внутреннего кармана небольшую никелированную коробочку, чуть потолще портсигара, раскрыл. Внутри лежали несколько заправленных инъекторов. Баринов взял один и замер, внимательно вглядываясь в показания тонометра.

— Пульс ровный, но слабый. Придётся на шее вену поискать, — задумчиво проговорил Димка.

— Дим, а толк-то будет от всего этого? — печально спросила я. — Всё равно ведь так долго ждать.

— Не долго, — возразил Баринов, склоняясь над кикиморой и держа инъектор наизготовку. — Пять — семь минут, и очнётся.

— Это у тебя что, ментолин?! — изумилась я.

Баринов выпрямился и повернулся ко мне:

— Да.

— Ты что, с ума сошёл?!

— У тебя есть другое предложение? Я слушаю, — невозмутимо сказал Димка.

Если не делать ничего, спокойный кокон может продлиться до недели. Если использовать разрешённые активизирующие препараты, можно разбудить кикимору в пределах суток, реже двух. А ментолин рвёт кокон практически сразу. Но это жестокая физическая пытка, поэтому ментолин для применения в дружине официально запрещён. Если сейчас вколоть Корышеву этот шприц, крючить и колбасить его будет очень жёстко. Но Макс… Мой Макс попал в беду, и есть ли у меня выбор?

— Хорошо, Дима. Нет других предложений. Коли.

Баринов ободряюще улыбнулся мне, снова склонился над кикиморой и сделал укол.

Убрав использованный шприц обратно в коробочку, Димка взглянул на меня серьёзно:

— Лада, ты не выдавай меня, договорились?

— Я знаю, что некоторые ребята достают где-то эту дрянь и применяют. Марецкий, например. Но чтобы ты?!

Баринов не смутился, только стал ещё серьёзнее:

— Иногда в нашем деле без этой дряни не обойтись. Вот как сейчас, например… Не выдашь?

— Я с Карпенко не секретничаю, — отрезала я.

— Да Карпенко-то знает, — хмуро отозвался Баринов. — Ты Айболиту нашему не рассказывай. Мне будет стыдно ему в глаза смотреть.

Я только кивнула. Вот не мне теперь Димке мораль читать.

Баринов глянул на экран тонометра.

— Ребята! — окликнул он своих напарников. — Давайте сюда.

Парни подошли, опустились на пол по бокам от Корышева.

— Это вторая группа, не забывайте об этом, — строго сказал Баринов. — Не зеваем и не расслабляемся. Особенно тебя, Дэн, касается… Внимание, параметры критические.

Баринов встал над кикиморой на колени, потом уселся ему на ноги. Напарники таким же способом зафиксировали Корышеву руки.

— Давление поползло, — предупредил Баринов и поправил тонометр на кикиморе, повернул так, чтобы экран не разбился, если руку сильно трясти будет. — Всё, ребята, работаем.

Они замерли, прижимая к полу совершенно безжизненное тело.

И тут Корышев дёрнулся. Потом ещё и ещё раз, всё чаще и чаще. Его тело напряглось и выгнулось на несколько секунд, а потом обмякло. Но дружинников не проведёшь — они своё дело знают. Парни ещё сильнее навалились на кикимору.

Корышев размеренно задышал. Вдох у него был бесшумный, а выдох сильный и хриплый, словно у тяжёлого астматика. И выдохи становились всё громче и отчаяннее, словно он хотел сбросить держащих его парней. Но он не хотел. Он пока ничего не хотел. Ему было больно, его мучили парализующие судороги по всему телу.

— Лада, ты выйди, что ли, — проговорил Баринов с досадой. — Не надо тебе на это смотреть…

Видела я это, и не раз. Ничего хорошего, мягко говоря.

Я просто отошла в сторону, присела на пол у дивана и, подтянув колени к себе, согнулась и спрятала лицо.

— А, чёрт! — сдавленно выругался Баринов. — Пульс взлетел… Дэн, я кому сказал, твою ж мать?! На дело смотри!

Всего через несколько секунд возились на полу и пыхтели уже все четверо. Корышев — высокий сильный мужик, а когда кокон сопротивляется разрыву, мышечная сила многократно возрастает и, помноженная на судороги, делает кикимору очень опасной.

Я слушала сопение ребят и мучительные стоны Корышева, и мне хотелось провалиться куда-нибудь.

— Та-а-ак, обоссался, наконец, — с облегчением отметил Баринов. — Отлично. Сейчас на спад пойдёт…

Прошла ещё пара минут, и Баринов деловито скомандовал:

— Отдыхаем немного, но не расслабляемся!

Я подняла голову.

Они посадили Корышева, завели ему руки назад, надели наручники и прислонили его к стене. Он больше не бился в конвульсиях, но дышал всё ещё с усилием. Лицо его было свекольного цвета, пот бежал струйками по щекам, по плечам, по груди. Глаза казались двумя чёрными дырками. И эти дырки смотрели прямо на меня.

Как же всё просто получается в этой жизни. Взять странного человека, который любит кофе, обжаренный на стружках апельсинового дерева, и за пять минут превратить его в едва живой обоссавшийся кусок мяса.

Корышев медленно провёл языком по губам.

— Воды хочешь? — спросил Баринов.

Кикимора медленно покачал головой.

— Как тебя зовут, помнишь?

— Я даже как тебя зовут, помню, — сипло проговорил Корышев. — Давно не виделись, Дмитрий.

— Как себя чувствуешь?

— Только не надо делать вид, что это тебя заботит, — фыркнул Корышев с трудом.

— Штаны чистые дать?

Корышев посмотрел вниз, покривил губы и пожал плечами:

— Да зачем? Я ж не со страху, а по обстоятельствам, так что мне не зазорно. А вы нюхайте, вам не помешает.

Баринов пожал плечами и повернулся ко мне:

— Ну вот, Ладка, а ты боялась. Клиент — как огурец!

Да уж, боялась я точно напрасно. После такой встряски так чисто выйти из кокона и настолько безупречно держать себя в руках… Похоже, Корышев гуляет на свободе не благодаря связям мамаши, а потому что научился идеально справляться со своим организмом и сумел это доказать.

Я встала и подошла к Баринову. Мы вместе присели перед кикиморой.

— Догадываешься, зачем мы тебя разбудили?

— Понятия не имею, — проворчал Корышев.

— Где Максим Серов?

— Не знаю, — коротко ответил, посмотрев в глаза сначала мне, потом Димке.

— А я думаю, знаешь, — сказала я.

Корышев повернулся ко мне. Его лицо постепенно светлело. Лоб уже принял нормальный цвет, только щёки и подбородок ещё пылали.

— Думай, что хочешь, — запретить не могу, — проговорил он и хрипло покашлял. — Я ничего об этом не знаю.

— Макс собирался к тебе зайти. И я уверена, он заходил. Где-то здесь, в квартире или рядом, снаружи отзывается его телефон. Где он?

— Из-за той истории ты решила, что я телефонный клептоман? — устало пробормотал Корышев. — Я ничего не знаю о Серове. Не встречал его и не прятал его телефон.

— Ты врёшь!

Кикимора пожал плечами и промолчал.

Я вынула телефон и вызвала Макса.

— Слышишь?

Корышев нахмурился, прислушиваясь.

— Слышу, — согласился он.

— И что это?

— Откуда мне знать?

Песня оборвалась. Я не сбрасывала вызов, но песня оборвалась. Я позвонила ещё раз: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети»…

— Дим, — жалобно сказала я. — Неужели трубка Макса разрядилась?!

Баринов приобнял меня и потёр моё плечо:

— Не паникуй. Мы всё выясним.

Я отвернулась, пряча лицо. Моих слёз никто никогда не видит — это моё правило.

— Слушай, Корышев… — Димка без злобы, но уже раздражённо повернулся к кикиморе. — Пропал наш товарищ, и это для тебя очень серьёзно, как ты понимаешь. Мы ж тебя наизнанку вывернем.

— У вас есть факты, что я к этому причастен? — вздохнул Корышев. — Музыка за стеной — это всего лишь музыка за стеной. А теперь у вас даже и она не играет.

— Но мы, все четверо, можем подтвердить, что слышали звонок.

— Вы можете сказать, что слышали, но подтвердить это вам нечем, — усмехнулся Корышев. — Ищите, давайте… Я даже сопротивляться не буду. Можете разобрать полы, сломать стены, вскрыть потолок, но вы не найдёте здесь ни живого Серова, ни мёртвого Серова, ни телефона. Давайте, вперёд. Мне хоть будет, на что пожаловаться вашему начальнику. А так не жаловаться же мне на то, что вы ввели мне запрещённый препарат. Эка невидаль в наше время — прямо немыслимо представить…

Баринов молчал. Ситуация действительно оборачивалась не в нашу пользу.

— Слушайте, дружинники, — с плохо скрытым раздражением сказал Корышев. — Я не ем надзирателей ни на ужин, ни на завтрак. Оставьте меня в покое. Я не виноват, что вам что-то показалось, привиделось и послышалось. Снимайте с меня наручники и убирайтесь к чёртовой матери!

У Баринова грозно затрещала рация. Он потянул её из держателя на рукаве.

–…Всем группам в районе Новолитовской и поблизости! Ситуация ноль! Срочно нужна силовая поддержка!

Димка с сожалением цокнул языком:

— Ну, как назло — ни раньше, ни позже… Лад, я бы промолчал, но по нулёвке надо ехать.

— Ты кому объясняешь? — вздохнула я.

— Баринов на Мира! — отозвался он в микрофон. — Выезжаем на точку!

Там тоже какая-то беда на этой Новолитовской. И раз ситуация ноль, значит, или кто-то из наших, или обычные люди в опасности. И все дежурные группы, кто сравнительно недалеко, отзовутся и поедут, если, конечно, совесть не потеряли. Баринов не потерял.

— Ребята, в машину, быстро! — скомандовал Димка.

Его напарники моментально исчезли из квартиры.

Баринов нетерпеливо кивнул и мне:

— Ну, что стоишь? И ты давай в машину.

— Вам нельзя меня брать, ты же знаешь.

— А мы тебя в машине запрём. Отработаем вызов и сюда вернёмся. Этот… — Баринов мотнул головой в сторону кикиморы, — … в наручниках и ссаных штанах из квартиры никуда не денется.

— Давай, я лучше здесь останусь. На всякий случай.

Баринов на несколько секунд задумался.

— Ладно, оставайся, — решил он. — С руками за спиной он будет вести себя хорошо… Правда, Корышев?

Кикимора покосился на нас и, не открывая рта, утвердительно угукнул.

Я пошла за Бариновым в прихожую.

— Ты повнимательнее с ним, — серьёзно сказал Димка, выходя из квартиры. — Так-то он в нашей конторе на хорошем счету, но сейчас он зол, оскорблён и унижен, поэтому лучше к нему близко не подходи. Не рискуй. Дождись нас. Я ещё по пути с Карпенко поговорю, расскажу всё, как есть — посмотрим, затеет он расследование по форме или велит нам Корышеву извинения принести…

— И если извинения?

Баринов оглянулся, уже спускаясь с лестницы:

— Тогда извинимся. А душу из него потом всё-таки вытрясем. Я ж его насквозь вижу: он что-то знает, но не хочет говорить.

Я захлопнула дверь и вернулась в комнату. Корышев сидел на прежнем месте у стены, и его несильно, но заметно потрясывало.

Увидев меня, он демонстративно отвернулся.

Я села на диван, вынула телефон, набрала Макса. «Аппарат абонента выключен…»

Что же с тобой случилось, Максюша?

Я редко так его вслух называю, и только наедине. Он всегда напускает на себя такой суровый вид, и это с ласковым именем совсем не вяжется.

Когда ввели закон о поднадзорных группах, выяснилось, что я, так мечтавшая быть официально зачисленной в дружину, должна забыть об этом раз и навсегда. Всего лишь потому, что я дочь кикиморы. Поняв, что за мной теперь будут постоянно наблюдать, что надо мной будут стоять опекуны и держать свечку надзиратели, я была в отчаянии. Спасибо Карпенко — тогда он ещё отнёсся ко мне если не как к дочери полка, то как к сестре дружины, то есть, как к одной из них. И надзирателя выделил самого образцового, как он сказал. Я плохо знала Максима Серова: только в лицо да по имени, невозможно же завести приятельские отношения со всеми дружинниками сразу. Известно про него было только то, что он унылый педант и кикимор ненавидит. Так что, представив себе угрюмую физиономию своего надзирателя, я поблагодарила судьбу за то, что плановые визиты по графику полагаются всего раз в две недели, и это можно пережить.

И началась моя жизнь в качестве поднадзорной. Максим приходил точно по графику. Был вежлив, вопросы задавал только предусмотренные инструкцией, подсовывал лист посещений на подпись, произносил все необходимые напутственные слова и исчезал. «Я занимаюсь с тобой ерундой, — сказал он мне как-то с досадой. — Это такой бредовый закон! Ясно же, что ККМР к генетике никакого отношения не имеет». «Так не приходи, в чём дело-то? — удивилась я. — Давай, я тебе лист этот на год вперёд подпишу». Он только головой покачал: «Нет, будем делать всё, как положено. Надо — так надо».

Он приходил, как и раньше, один раз в две недели по графику и иногда без предупреждения, записывая это в лист посещений, как внеплановый визит. Только дурацких вопросов по инструкции больше не задавал. Мы просто беседовали о том, о сём. Оказалось, что Макс совсем не угрюмый и не злой, что он много знает, умеет заразительно улыбаться и неплохо справляется с починкой бытовой техники. Руки у него были умелые, движения плавные, а вечно печальный взгляд… ну, что ж, видимо, была к тому причина.

Однажды он приехал внезапно, не в гражданском, как ребята обычно ходят по квартирам, а в форменной куртке, порезанной и заляпанной свежей кровью. Показал глубоко пропоротые царапины на шее. «Ты извини, — сказал он виновато. — Я не могу в таком виде дома появиться. Мне надо привести себя в порядок. Пустишь?» Я обработала ему раны, выстирала, высушила и зашила куртку, не задавая вопросов. «Всё, можешь идти. Теперь жена не испугается». «Да не жена, — усмехнулся он. — Я с отцом живу. У него от такого зрелища третий инфаркт случиться может».

И вот как-то раз я поймала себя на том, что к плановому визиту своего надзирателя стараюсь надеть одёжку покрасивее. И мне казалось, что он это замечает. А на службе я пыталась не сталкиваться с ним и в рейды с его группой не напрашивалась. Мне казалось, что будет заметно, как я на него глазею.

«Зачем ты столько времени проводишь с кикиморами? В подвале за ними ухаживаешь, в рейды вмешиваешься?» — спросил он как-то, и в его голосе прозвучало осуждение. «Помогаю. Просто помогаю. Должен же им кто-то помогать», — ответила я. Макс тогда ничего не сказал, но было видно, что мой ответ ему не очень-то понравился. И мне это было неприятно. Я всё равно бы делала то, то считаю нужным, в любом случае, но оказалось, что мнение Макса для меня важно. И мне было нужно понять, почему он меня не одобряет. На следующий день я кинулась выведывать информацию о Максе, и знающие люди в дружине меня просветили, что несколько лет назад Максим потерял брата, который влюбился в девчонку-кикимору, жил с ней, любил-лелеял, научился помогать в коконах, а она убила его. Без умысла, конечно же. Просто так получилось — так у кикимор бывает. Мать Макса от такого горя оправиться не смогла и вскоре умерла, и теперь мой надзиратель своих поднадзорных кикимор не жалует ещё сильнее, чем прежде, хотя на его работе это не отражается — он просто следует инструкциям.

Однажды Макс появился у моей двери поздно вечером с двумя огромными коробками с пиццей. «Это что, внеплановый визит?» — удивилась я. «Не совсем. У тебя чай есть? А то вот, — он тряхнул коробками. — С самого утра поесть было некогда». «Так, что аж переночевать негде?..» — дёрнул меня чёрт за язык. «Нет, с этим-то как раз всё в порядке, — неловко усмехнулся он и пожал плечами. — Извини, кажется, я плохо подумал… Ничего, поужинаю дома». Он ушёл, а я всю ночь прошмыгала носом на пустой кухне. Мне так хотелось как-то вернуть Макса, но я не представляла себе, как. Позвонить и сказать, что ничего такого я в виду не имела, что он неправильно меня понял и зря ушёл? Чем дольше я раздумывала, позвонить или нет, тем этот звонок становился всё более бессмысленным. В следующий раз Макс пришёл только в день очередного планового посещения и ничем не подал вида, что между нами что-то не срослось.

А потом мы всё-таки оказались вместе в одном рейде. Ловили молодую женщину-кикимору, которая не выдержала разлуки с семьёй, соскучилась по детям и бросилась из интерната в бега. Поймали мы её под Питером в глухой деревеньке, загнали на какой-то полусгнивший деревянный мост над речкой. Она пригрозила, что прыгнет вниз. Мост был не особо высокий — пусть бы и прыгала, пожалуй, но кто-то из местных сказал, что там внизу очень мелко, и большие валуны. Стоило столько за ней бегать, чтобы в итоге получить труп. Я пошла с ней поговорить. Женщина была на взводе и слушать меня не очень-то хотела. Дело было ночью, а ночью кикиморы бывают особенно непредсказуемы. Слушала она меня, слушала, и уже вроде даже согласилась смириться и поехать с нами, как вдруг с силой спихнула меня с моста и бросилась бежать. Я зацепилась за крайнюю доску, понимая, что через несколько секунд руки всё равно разожмутся, и я навернусь на те самые валуны за милую душу. Так бы и случилось, но подоспел Макс, схватил меня за руку и вытащил обратно на мост. Как уж у него получилось меня, оглоблю этакую, так элегантно, одним рывком вытянуть из-под моста, это загадка. А он мало того, что вытянул, обнял так, словно у него что-то безумно дорогое чуть не отняли. «Ты как?» — спросил. «Как, как… — проворчала я. — Ты мне, похоже, плечо вывихнул. Болит…» Он только засмеялся тихонько. А ребята тем временем кикимору всё-таки отловили, и Макс отправил их с добычей в Питер. Сказал: мы с ним своим ходом доберёмся, потому что уже некуда торопиться. И мы не торопились. Мы нашли заброшенный дом на краю деревни, а в нём закуток, над которым не текла крыша. И мы любили друг друга так, будто ему завтра на фронт, а мне рыть окопы, и неизвестно, когда в следующий раз судьба сведёт.

Через пару дней Макс перевёз ко мне кое-какие свои вещички. И моя замечательная квартирка стала совсем замечательной, потому что в ней теперь всё работало, и ничего больше не ломалось. И мебель теперь стояла так, как мне хотелось. И деньги квартирной хозяйке платились без задержек. И было для кого варить рассольник и печь вафельный тортик. И были рядом эти добрые и умелые руки и эти печальные глаза странного цвета. Я специально изучала в сети палитру синего: «синяя сталь» — такого цвета глаза у Макса.

Мы жили вместе почти два года и ничего не собирались менять.

Макс добрый и надёжный, и со мной не могло больше случиться ничего плохого, потому что он рядом. О том, что с самим Максом может что-то случиться, я не думала, чтобы не накликать беду. Но беда, как оказалось, сама с усами.

И вот теперь аппарат абонента выключен.

Всё ещё веря в чудо, я снова вызвала Макса. Бесполезно…

— Что ты так мучаешься?

Я вздрогнула. Размечтавшись в квартире Корышева на его диване, я как-то забыла о его существовании. Он же сидел на прежнем месте, только чуть развернулся — видимо, руки затекли.

— А ты что, утешить хочешь? — огрызнулась я. — Тогда скажи мне, где Макс?

— Сними наручники, мне переодеться нужно.

— Надо было соглашаться, когда тебе предлагали. Жди теперь. Ребята приедут, они тебя и переоденут.

Корышев тяжело вздохнул:

— Да не бойся ты, я уже совершенно очухался. Голову распирает, но это просто давление никак не успокоится. Кидаться на людей мне не с чего.

— Мне не оставили ключа, а открывать наручники скрепкой я не умею, — я встала с дивана. — Где здесь аптечка?

— Зачем тебе?

— Дам тебе что-нибудь от давления.

— В кухонном буфете правый верхний ящик.

Я перебрала упаковки с лекарствами, нашла нужную и принесла Корышеву таблетку и стакан воды. Он послушно открыл рот, а потом жадно осушил стакан.

— Спасибо, Авва.

— Как ты меня назвал?!

Корышев захлопал глазами:

— Ты что, впервые слышишь?

Нет, конечно, не впервые. Сначала я узнала, что Эрика за глаза называют Айболитом, и это мне даже понравилось. Нравится ли Эрику, неизвестно. Сомневаюсь даже, что он в курсе. А вот потом я выяснила, что у книжного Айболита была верная помощница — собака Авва, и у нашего Айболита тоже такая есть, и это я.

— Не называй меня так. Мне не нравится собачья кличка.

— Все претензии к Чуковскому, — пожал плечами Корышев.

— Откуда ты знаешь об этом? Я не помню, чтобы ты бывал у нас в подвале за то время, пока Эрик там работает.

— Да это весь Питер знает, — пожал плечами Корышев. — Все питерские кикиморы, кто и не бывал у вас в подвале, всё равно знают, что там есть добрый доктор и его очаровательная помощница.

— Не зли меня!

— С утра ты не была настолько злой. С утра ты меня жалела, одеялком вон накрывала…

Слово «одеялко» Корышев произнёс с насмешкой. С мягкой, но всё-таки насмешкой.

— Я тогда не знала, что ты мне солгал.

Корышев пошевелился, подёргал затёкшими плечами.

— Послушай меня, Лада, — сказал он спокойно. — Если мы сейчас дождёмся возвращения дружинников, это ничего не даст. Они могут отвезти меня к вам на Черняховского и сунуть в камеру. Могут наколоть меня ментолином и дождаться, пока я сдохну от нескольких инсультов подряд. Могут придумать мне ещё какую-нибудь пытку. Это бесполезно, потому что они услышат только «я ничего не знаю». Но…

Он выгнулся, покрутил головой, покачался из стороны в сторону.

— Что «но»?!

— Но, если мы с тобой договоримся, — произнёс Корышев и посмотрел мне в глаза. — Если обойдёмся без славных дружинников… То, возможно, ты получишь то, что тебе нужно.

Я знаю, что считается, будто первое впечатление о человеке, самое первое, на уровне инстинкта — самое верное. Но Корышев произвёл на меня уже не одно первое впечатление, будто бы я не одного человека повстречала, а нескольких. Сначала я увидела нелюдима, у которого проблемы с родственниками. Потом гордого упрямого хама. Сегодня утром это был вежливый, радушный парень, в чём-то даже очаровательный. Позже — мужественный человек, вынесший физические страдания и не потерявший достоинства. А теперь это был самый настоящий манипулятор, хитрый и знающий себе цену.

— Ты просто пытаешься меня заболтать, чтобы я тебя освободила. Не выйдет.

Он покачал головой и ничего не ответил.

— Ты знаешь, где Макс?

— Допустим, знаю.

Я бросилась к Корышеву, вцепилась ему в плечи:

— Он жив?!

— Должен быть, — сказал Корышев задумчиво. — Не вижу причин, с чего бы ему умереть так быстро. А как дальше дело пойдёт, неизвестно.

— Где он?! Говори, где он!

— А вот это — предмет договора, — произнёс Корышев спокойно.

— Я не могу снять с тебя наручники!

— Да не больно-то мне это и нужно, — усмехнулся он.

За его спиной что-то упало на пол с глухим стуком. Корышев пошевелился и вытащил из-за спины руки:

— Вот и вся проблема.

Он встал, пошатываясь. Нераскрытые наручники остались лежать у стены.

— Как ты это сделал?!

— Слишком подвижные суставы. Иногда это мешает, а иногда, как видишь, очень кстати, — ответил Корышев.

Подойдя к шкафу, он достал какие-то тряпки.

Конец ознакомительного фрагмента.