Два солнца в моей реке

Наталия Терентьева (2024)

Хочется жить сегодня и сейчас, хочется верить в любовь, которая не обманет, хочется перестать быть умным проницательным психологом, к которому каждый день идут со своими бедами, страхами, сомнениями люди, и броситься, не раздумывая, в новое огромное чувство, навсегда забыв об одиночестве, о неизжитых детских обидах, о семейной тайне, не дающей покоя уже двадцать лет.

Глава 5

— Лёля! Почему дверь у тебя открыта?

Только один человек в мире зовет меня так. Когда-то звала мама, но это было очень давно, совсем в другой жизни.

— Ты ждешь кого-то? Или рассеянная до предела?

— Рассеянная до предела. И жду.

— Кого?

— Тебя.

— Ты знала, что я приеду?

— Конечно. Просто не успела уйти.

Мариша хмыкнула, подошла ко мне и обняла меня, пару секунд подержала в крепких объятьях, потом чуточку встряхнула, чмокнула в лоб и отпустила.

Мариша старше меня на четыре минуты, и она совсем другая. У нее другой цвет волос, другой цвет глаз, другая группа крови, у нее другие гены, как-то иначе распределились гены всех наших родственников по маминой и папиной линии. Мы разные во всем — разные, разные, разные… Так всегда говорила мама, так говорит Марина, так говорю я. И тем не менее, вопреки всем научным и ненаучным теориям, я знаю, когда Мариша болеет, она знает, когда мне плохо, я знаю, когда сестра решает ко мне приехать, садится и едет за двести пятьдесят километров, не написав мне ни единого слова, а она знает, когда я решаю сделать решительный шаг в отношениях с ним, и пишет: «Не спеши, подумай еще».

Как это происходит? Если иногда читать новости физической науки о микромире и его удивительных законах и понимать хотя бы пятую часть из того, что там происходит, знаешь — мир гораздо сложнее, чем нам говорят наши несложные органы чувств. Мы состоим из того, что не можем увидеть, пощупать, услышать — из квантов, а кванты — это энергия. У энергии другие законы, чем у материи, видимой, понятной нам, законы таинственные и сложные. Поэтому к одним людям идут бездомные собаки и коты, лисы, белки, еноты, не боятся, надеются на помощь и понимание, чувствуют… — что? А от других убегают свои же собственные закормленные четвероногие друзья и двуногие тоже.

Марина погладила мою рыжую кошечку Айю, которая бесстрашно подошла к ней. У милой, нежнейшей Айи плохой музыкальный слух, она любит самую невыносимую музыку и фальшивое пение моего соседа. Айя — глупышка, поэтому она не боится Марины, которая может накормить бездомную собаку или кошку, не поленится, вынесет им что-нибудь, но никогда не возьмет никого в дом, потому что на самом деле не любит, не понимает, не переносит рядом с собой никакую живность.

— Зачем ты приехала? Айя, уйди, Марина не любит животных!

Мариша пожала плечами.

— Села и поехала. Решила навестить сестру.

— Я не болею, чтобы меня навещать.

— У тебя портится характер.

— У тебя тоже. Ты стареешь. Ты раньше станешь старой. Ты вредная и бесчувственная. И родилась раньше.

Марина рассмеялась и отбросила рыжие волосы. Она их красит, ей идет, потому что она рыжая на самом деле и любит добавлять оттенки своим ярким волосам — медный, золотой. Я тоже однажды покрасилась в ярко-рыжий цвет, но мне невероятно не шло.

— Лёлька, ну я просто так приехала, соскучилась.

У Марины тоже нет детей. Это очень странно. И у нее, и у меня могут быть дети, просто не складывается, у каждой по своей причине. Я неправильно построила свою личную жизнь, потратила душу и время на неправильного человека в юности, и теперь вот тоже трачу в никуда. Марина занимается делами, которые не позволяют ей заводить семью, нет времени и возможности. И она не хочет бросать свое дело ни на один день. Иногда ей хочется тепла, и тогда она едет в питомник к бездомным собаками, кошкам, которые тоже хотят тепла, кормит их, разговаривает с ними, даже гладит. И уезжает, никого не взяв. Или едет ко мне. Я тепла не хочу, мне и так нормально, но я рада, когда приезжает Мариша. Кто-то может подумать, что мы чужие, ругаемся на каждом слове. Но нет. Мы так существуем с детства, никто не знает почему. И нам нормально.

Однажды в детстве я слышала, как бабушка выговаривала маме, допрашивала ее — не может ли так быть, что отцом одной из нас является вовсе не наш папа. Это ненаучно, но уж слишком мы непохожи. Я сказала об этом Марише, мы подрались, потом пошли к маме и хотели ее спросить напрямую. Но ни Мариша, ни тем более я не решились.

Папа погиб, когда нам было девять лет, в цеху, где он был инженером, упала балка, бабушка умерла, когда мы учились в седьмом классе, а мама, когда мы закончили одиннадцатый класс, сказала: «Ну вот, теперь я могу вам всё рассказать!» Оказалось, что мама ждала нашего совершеннолетия, чтобы всё рассказать, оставить нам квартиру и уехать жить в Австралию. Нам уже было по восемнадцать лет. Мама уехала, но так толком ничего и не рассказала.

Благодаря соцсетям мы знаем, что с ней все в порядке, что у нее там новая семья, мама родила нас совсем рано, в восемнадцать лет, и в Австралии родила еще мальчика, но с нами она почему-то общаться не очень хочет.

Марина думает, что мы приемные, поэтому мы такие разные. Я иногда думаю, что Марина права, и никакие мы не сестры, и поэтому мама нас не любит, но никогда ей этого не говорю. То, как поступила мама, даже если она и не родная нам, странно и чудовищно, ведь она нас растила. Как она могла так перечеркнуть всю свою жизнь? Но может быть, она так же, как я, растила чужих детей, и ей это просто надоело? И она нас не очень любит, так же, как я, не смогла по-настоящему полюбить дочку своего бывшего мужа?

— Ну что, всех психов вылечила? — Марина села на стол и достала электронную сигарету.

— Сигарету убирай, слезь со стола. А психи ко мне не ходят, ко мне ходят обычные люди.

— Ага, обычные люди, которые не могут решить свои проблемы без врача.

— Я не врач.

— Ай! — Марина махнула рукой. — Давай я тебе нормальную работу найду! Хватит уже на попе сидеть.

— Ты знаешь способ сидеть на чем-то еще? Нормальную — это продавать что-то?

— Чем еще можно заработать в нашей стране? Продавать то, что сделали китайцы, что вообще не нужно было делать. Но зато ты будешь нормально жить. И кстати, продавать необязательно. Я могу посадить тебя в какой-нибудь общественный фонд, будешь деньги распределять.

— Я хорошо живу, Мариш. Не переживай.

Меньше всего мне хотелось сегодня ссориться с сестрой. Иногда она мне кажется такой близкой, такой понятной, я знаю, что она сейчас скажет, я понимаю, почему она щурится, морщится, улыбается. Я так хорошо ее чувствую. И сегодня я знаю, что она приехала, потому что ей холодно и неуютно в ее огромной, шикарно обставленной квартире. Зачем ей это все?

Нашу квартиру, где мы жили с бабушкой, папой и мамой, потом только с мамой, мы продали. Купили себе квартиру в областном центре, где теперь живу я, а Марина — в столице соседней республики, где народу живет еще меньше, чем в нашем городе. Она поехала в эту столицу работать и неожиданно не пошла, а просто взлетела по карьерной лестнице. Тому были и личные причины, но моя сестра заслуживает быть на этом месте, я уверена.

Марина купила себе еще в пригороде на озере дом с большущим участком, а в городе выкупила квартиру наверху, соединив их и сделав себе двухэтажную. Зачем — не знаю. Может быть, мечтала, чтобы наверху была детская, а в ней — дети. Она говорит — нет, а мне кажется — мечтала. Я ведь никогда до конца не знаю — то, что я понимаю о своей сестре — это правда или просто мои выдумки. Квартира у Мариши теперь такая огромная, что в некоторых комнатах по ее собственному признанию, она не бывает неделями — нет времени и незачем заходить. Комнаты ждут каких-то других людей, которые будут там мусорить и убираться, смеяться, ссориться, дышать и распахивать окна, впуская речной воздух — часть окон смотрит на речку, пересекающую город. Речка небольшая, но живописная, особенно в тех местах, где природа упорно пробивается сквозь цивилизацию — лезет трава сквозь плитку набережной, растут сильные, ярко цветущие розовым и фиолетовым сорняки, птицы вьют гнезда на быстро растущих вдоль реки деревьях. И Мариша выходит на свою тридцатиметровую лоджию, похожую на небольшой стеклянный домик, закуривает и смотрит на эти гнезда, на желтые клювики птенцов и на заботливых родителей, приносящих им червяков.

— А ты как? Все распоряжения отдала?

Марина хмыкнула.

— Мне не кажется, что ты лояльно относишься к власти, а сейчас за это можно и загреметь.

— У меня сестра министр культуры соседней республики, мне не страшно.

— Сегодня министр, завтра пойду масло подсолнечное продавать на рынок, всё зыбко.

— Ну ладно! Что такое?

— Да надоело всё. Такое воровство, такое бессмысленное распыление денег. Ни на что. Гранты, гранты… Пилим, пилим… Откаты, отмывание денег… В общем, систему мне не изменить. Поправить ничего не могу. Стало бесить.

— Сходи к психологу.

— К тебе, что ли? Ты плохой психолог.

— Это почему еще?

— Себе помоги сначала.

— У меня всё в порядке.

— Ага. И дети, и семья, и денег куры не клюют, и цель есть, и ты к ней потихоньку топаешь…

— Мне нормально.

— Нормально! А должно быть отлично, понимаешь! А это рутина. И жизнь проходит.

— Любая цель — ложна. Придумана слабой головой.

— Превращаешься в даоса и советуешь всем созерцать дао? Которое то ли есть, то ли нет, и знает об этом только само дао, неуловимое, как время?

Я засмеялась:

— Я живу сегодня, Мариша. И всем советую.

— Опасные советы… — покачала головой Мариша, и ее рыжие кудри весело запрыгали в разные стороны.

У моей сестры время от времени бывает хандра. Не знаю, как она работает в такие дни. Наверное, разгоняет всех подчиненных, всем отказывает, всё меняет, что может изменить. Может быть, дерётся, не знаю. В детстве она всегда дралась, когда у нее была хандра.

— Зачем ты приехала?

— Я же сказала — соскучилась! — Марина меня обняла.

— Больше работай.

— Изработалась вся, в том месяце не было выходных. Вот, первый выходной, к тебе приехала.

— Вместе с хандрой?

— Да.

— Сиди дома, если у тебя хандра.

— Одиноко.

— Заведи кошку.

— Ненавижу запах.

— Заведи собаку.

— Не смогу гулять каждый день, мотаюсь по области.

— Заведи собаке гувернера, симпатичного аспиранта.

Мариша махнула рукой и подошла к шкафчику, где у меня хранятся продукты, достала бутылку ликера, который сама же мне и привезла когда-то.

— Совсем не пьешь?

Я помотала головой.

— Зря. Понимаешь? Зря-а-а!!! Русский человек должен пить! Это снимает стресс. Мы живем в такой стране, где постоянно стресс, хотя бы от полугодовой зимы. Жизнь это рост, это деление клеток. А у нас — полгода белая смерть. Надо спать зимой, а мы пытаемся жить. Поэтому надо пить горячительные напитки, разгонять кровь!

— Не могу пить, не лезет.

— Пей по чуть-чуть. Давай вот… за любовь!

— Да ну ее, Мариш! — Я отвернулась.

— Что? Опять? Пишет, да?

— Не хочу говорить. — Я вздохнула. Кому мне сказать, если не Марише? — Не понимаю, зачем ему это.

— Развлечения ищет. С тобой весело. А с женой — что? Компот из сухофруктов для перистальтики кишечника, постирушки, быт, быт…

— Не надо, пожалуйста.

— Почему? Я тебе скажу правду, голова твоя ее переварит, и — всё пройдет.

— Мариш, я психолог, а ты не психолог. Ты грубая и бесцеремонная. Ты не разбираешься в этом. Не надо.

— Ладно. Чем угощаешь?

— Ничем.

— Тогда пошли в ресторан. Тут у меня один знакомый открыл в вашем городе ресторан азиатской кухни, чем мы хуже Москвы. Попробуем кузнечиков в соусе из утренней росы. Давай, одевайся.

— Я одета.

— Ты в таком виде пойдешь на улицу?

Я кивнула. Ненавижу, когда Марина начинает общаться со мной, как с неполноценным ребенком. Наверное, это у нее компенсация, оттого что нет детей. Но у меня ведь тоже нет детей, и я не общаюсь с ней, как с ребенком. Может быть, я общаюсь с ней, как с мамой? Нет, я маме никогда не грубила. Я маму очень любила, восхищалась ей, хотела быть такой, как она. Когда она уехала, когда мы всё это осознали, я плакала так, что у меня глаза на время стали плохо видеть.

— Я думаю, мама уехала из-за тебя, Мариша. Потому что ты невыносимая.

— Она мне, кстати, написала.

— Что?! — Я не поверила своим ушам. — Мама?! Тебе? Где?

— В запрещенной соцсети. Нашла меня и написала.

— Почему не мне? А когда?

— Вчера.

Я быстро полезла посмотреть, нет ли у меня где-то новых сообщений. Нет.

— Покажи.

Мариша вздохнула:

— Она спросила, можно ли у нас поживет один ее знакомый, временно. Она же не знает, где мы с тобой теперь живем. Вообще ничего не знает.

— Странно как… И больше ничего?

— Ничего.

— Может быть, это не она?

— Она.

Мариша протянула мне айфон:

— Смотри.

«Привет, Марина! Может ли у вас пожить один мой знакомый?»

— Что за ерунда…

— Ну да. Первое письмо за двадцать лет.

— Не письмо — вопрос, — уточнила я. — Сколько ей сейчас?

— Считай. Ей было тридцать шесть, прошло…

— Ой…

— Ну да.

— А непохоже по фотографии… Пятьдесят шесть? Нашей маме? А кажется, что под сорок, как и нам…

— В Австралии, наверное, по-другому идет время. Это же другое полушарие, они вверх ногами ходят. Или она не работает. Плавает в океане с дельфинами. Они делают ее моложе, своей энергией, и вообще — они же лучше нас. Гладкие, быстрые, веселые… — Мариша подмигнула мне. — Я бы не отказалась от таких друзей. Что-то щебечут, можно не вслушиваться.

— Мариша! Ненавижу этот твой цинизм!

— Поэтому ты там, где ты есть, а я — министр.

— Министр ничего в республике, которой нет.

— Лёль, какая же ты дура… Я удивляюсь, как люди к тебе за советом ходят.

— Так они тоже глупые. Мы с ними на одном языке разговариваем.

Лёля погладила меня по голове.

— Дурашка моя. Даром что кандидат наук. Тебе хватает денег?

Я пожала плечами и сняла ее руку со своей головы.

— Залезь в холодильник, убедись. У меня даже деньги остаются.

— Копи, спрячь и потеряй. Помнишь, как ты потеряла деньги дома? Нашла, кстати?

— Нет. Где-то лежат и смеются.

— Или ты их в химчистку сдала.

— Или сдала. Ничего в моей жизни из-за этого не поменялось. Просто не сделала каких-то глупых покупок. Кстати, а почему ее знакомый не может пожить в гостинице?

— Не знаю.

— Что ты ей ответила?

— Она спрашивает нас обеих. Спрашивает «у вас». То есть помнит, что нас двое.

— Как будто не мать… Давай спросим, как у нее дела? Как она вообще…

— Ты ее простила?

— Не знаю. Наверное, простила.

— Тогда спрашивай сама. Я не простила.

— Как можно не простить мать? Она же не маленьких нас бросила. Она нас родила и вырастила. Мы здоровые и вполне успешные.

— Благодаря ей? — хмыкнула Марина.

— В том числе.

— Ты так разговариваешь со своими клиентами?

— Я их называю посетителями.

— Смешная ты, Лёля. И другая. Наверное, всё как-то не так было у нас в младенчестве, не так, как нам рассказывали. Ничего мы не знаем.

— Если учесть, что всё человечество ничего не знает о своем детстве, рождении и настоящих родителях, то ничего страшного с нами не произошло.

— Если ты очень хочешь знать, родные ли мы, давай сдадим генетический анализ.

— Ты серьезно? — Я посмотрела на Маришу.

— Это теперь просто решается.

Я помотала головой.

— Нет, не надо. Я боюсь. Вдруг мы и правда не сестры?

— Мрак! — Мариша взъерошила рыжие кудри. — Я не о нас с тобой. О нашей маме.

— У нас еще ведь есть брат…

— Ага, или сестра! — засмеялась Мариша. — На одной фотографии похож на дядю, на другой — на тетю. А на третьей — на чучело, забывшее, кто оно. Или еще не решившее.

— Мариша, для министра тебе не хватает европейской толерантности.

— От избытка, как ты выражаешься, толерантности, вся наша жизнь скоро превратится в полный хаос. Я ему противостою, часто в одиночку. И в основном в свободное от работы время.

Теперь уже я обняла свою сестру.

— Иногда мне кажется, что мы такие разные. А иногда я чувствую, что мы как будто один человек.

— А я никогда так не чувствую. — Мариша отодвинула меня. — Ты глупая, даже туповатая, и всегда такой была, а я умная.

— Ладно! — засмеялась я.

Отчего-то Маришины слова мне не показались сегодня обидными. Гораздо обиднее знать, что ты совсем не нужна своей матери, нисколечки, ни капельки. Годы идут, теперь меня это мучает гораздо меньше. Я Марише говорю, что я простила маму, и иногда мне самой так кажется. И мне так часто снится, что мы едем к маме. Или я открываю дверь, а она стоит — молодая, смеющаяся, она всегда смеялась, даже когда ей было грустно. У нее был такой замечательный способ встречать все беды — смехом. У меня так никогда не получается. Я никну. Мариша идет в бой. А наша мама только смеялась. Я знаю, что живу с детской обидой на мать, и это определяет многие мои поступки. Увы, тот психолог, который должен мне это объяснить, — это сама я. Конечно, когда она уехала, мы были уже не совсем детьми, но обида эта — не взрослая, обида детская. Взрослый человек поймет другого взрослого, если он хочет жить как-то по-другому, и для этого ему нужно уехать и жить в другом месте. А ребенок не поймет. Будет плакать и звать обратно. Я, конечно, была уже не совсем ребенком, хотя бы по паспорту, и маму не звала, тем более, что и не знала, куда ей писать. Просто это был шок, который не быстро прошел. И вот теперь она объявилась. Да, больше всего я хотела бы с ней поговорить. Спросить ее о многом.

— Чаю налей. — Мариша подошла к окну. — Да, хорошо у тебя здесь, тихо. Отлично выбрали квартиру. Иногда я думаю — брошу всё и приеду жить к Лёльке.

— Бросай.

— Не могу. Заскучаю. Видела мою новую машину?

— Ты сама за рулем сегодня?

— Да. Ты ж знаешь — люблю погонять. Отдыхаю так. Машина — зверь. Послушная, ловкая.

Я тоже подошла к окну.

— Какая твоя?

— Желтая.

Я посмотрела на сестру.

— Ты издеваешься? Зачем тебе такая машина?

— Хочу. Могу себя побаловать.

— Куда ты дела старую?

— Никуда, стоит во дворе.

Я пожала плечами. Наверное, моя сестра может себя баловать. Наверное, заслужила это право. Она занимается важным и хорошим делом — развивает и сохраняет культуру в национальной республике.

— Ты начала учить язык, кстати?

— Ага. Выучила «привет», «сколько» и «пока». Еще умею считать — «один», «два», «много». Мне хватает.

Марина сама поставила чай, заварила, быстро выпила его и пошла в прихожую.

— Обиделась на что-то? — спросила я, не рассчитывая на честный ответ.

— Нет, Лёль, просто больше нет времени.

— Ты ехала почти двести километров, чтобы выпить чашку чая и уехать?

— Хотела с тобой повидаться. Зверею, становлюсь роботом. Когда вижу тебя, чувствую, что я еще живая. Ты меня бесишь. Значит, я не робот.

— Или тебе такое обновление поставили. Ладно. — Я обняла сестру. — Приезжай почаще.

Мариша развела руками.

— Как? Вот брошу всё, приеду насовсем, буду тебя воспитывать.