Игра теней

Наталия Рощина

Любовь у каждого своя. Свои ощущения, ожидания, правила. Для трех подружек, мечтающих о счастье и надеющихся его обрести, она иная. Потому что эти три девушки – совершенно разные. Может, именно поэтому дружат, понимают друг друга. Нелюбимая, одинокая, непонятая в семье Марина. Для нее любовь и счастье – надежный муж, дом с достатком, дети, которых она будет любить одинаково. Интеллектуалка Симка мечтает о муже-партнере, с которым ее будет связывать не столько мимолетная страсть в постели, сколько глубокая дружба и взаимопонимание, близость по духу. А третья подруга – беззащитна, доверчивая, нежная Даша. Так случилось, что ее первой любовью стал мужчина гораздо старше ее. Несвободный, недоступный и желанный – трепетное сердце отвергает всех, кроме него, загадочного Стаса. Ей предстоит выстрадать свое чувство. Заплатить высокую цену за возможность быть вместе с любимым. Чтобы снова хотелось поднять голову и смотреть на звезды.

История никогда не повторяется — Даша была уверена в этом. Хотя все утверждают обратное, она не согласна. Никакого движения по кругу, иначе все обречено. Все движется по спирали вверх, с каждым витком все выше, выше. Изменения неизбежны — это новые детали, причины тех или иных поступков. Это мелочи, которые делают жизнь светлой и радостной или невыносимой, но обратного хода нет. Даша все больше убеждалась в правильности своих выводов. И один из них почему-то упрямо не хотел покидать ее голову: «Долго ожидаемое не всегда приносит желаемое». Честно говоря, этот вывод несколько лет назад сделала ее мама, но Даша считала, что она тогда просто произнесла вертевшуюся на языке фразу. Ирина Леонидовна Черкасова не часто баловала дочь судьбоносными изречениями, но тогда, пять лет назад, все сказанное матерью особенно запоминалось. Именно тогда решалась судьба долгих непростых отношений Даши с любимым человеком. Сейчас ей казалось, что она снова вернулась в ту пору. Опять ничего определенного. Как и тогда, время надежд, ожидания, болезненного желания изменений, но уже с оттенком страха, неуверенности в будущем. Страшно смотреть вперед — что ее там ожидает? Нет, раньше этого не было. Что же случилось теперь? Почему ей так не по себе? Откуда эта пустота внутри? Неужели это происходит с ней, со Стасом?

Даша закурила. Дрожащие руки не хотели держать сигарету, пользоваться зажигалкой. Со стороны попытки прикурить выглядели очень комично, но Даше смешно не было. Ощутив забытый вкус табака, она чертыхнулась и почувствовала, как мир завертелся вокруг нее в сумасшедшем танце. Она так давно не курила, что от первой затяжки у нее закружилась голова. Даша опустила голову, дожидаясь, пока все станет на место: деревья, дом, мысли, путающиеся в голове. Стряхивая пепел, прислушивалась к себе: ничего такого, что должно было сопутствовать выстраданному, долгожданному счастью. Она ощущала себя самой несчастной женщиной на свете, и это казалось верхом несправедливости. С каждым днем ее все больше охватывает отчаяние. И признаться в этом страшно даже самой себе. Наверное, так всегда бывает, когда вернуться назад уже нельзя, а идти дальше нет смысла. Неужели Стас не замечает, что между ними вырастает непреодолимая стена непонимания, отчуждения? Даша покачала головой. Это не может быть правдой, ей слишком больно, отчаянно тоскливо — это тупик. Она четко ощутила, что дошла до него, коснувшись ладонями скользких, сырых стен. Тупик… Нужно вернуться назад или взмыть вверх. Чувство полета давно в прошлом. Значит, все-таки назад? Сопротивляться не было сил. Она согласна сделать несколько шагов, чтобы снова увидеть очередной виток лабиринта. Куда он приведет ее? Сейчас это не имело значения. Главное — двигаться, не стоять на месте. Движение — жизнь. Жизнь? А не все ли равно, идти так идти. Иначе она сойдет с ума…

Даша стояла на пронизывающем ветру, дрожа от холода. Длинные волосы нещадно трепал ветер. Приходилось постоянно убирать их с лица, с глаз. Даша пожалела, что не скрепила их заколкой. Распущенные волосы всегда дарили ей непередаваемое ощущение комфорта, а сейчас раздражали. Пожалуй, это была мелочь, на которую вовсе не стоило обращать внимания, но Даша чувствовала, что ее выводит из себя абсолютно все. Мир словно решил повернуться к ней самой неприглядной стороной, развеивая по ветру разбившиеся мечты, недолгую романтику семейной жизни. Казавшийся крепким, надежным, корабль трещал по швам, норовя развалиться с минуты на минуту. И тогда — конец. Даша точно не выплывет. Нужно предпринять что-то, пока не случилось непоправимое.

Сырой воздух пронизывал, заставлял прятать руки в карманах, втягивать шею. Не грел ни длинный мягкий шарф, намотанный второпях, ни кожаная куртка. Даша медленно повела глазами, снова и снова всматриваясь в очертания дома. Она так радовалась, когда перешагнула его порог полноправной хозяйкой. Все было так замечательно, а сейчас он был так близок и безнадежно далек. Две минуты быстрой ходьбы — и ты взбежишь по знакомым ступеням крыльца, но и там не согреться. Две минуты — и ты снова окажешься в пронизывающем холоде непонимания, от которого не спасут ни разожженный камин, ни объятия мужа. Тепло уходит из их дома через самые узкие щелочки. Оно вытекает, как вода, капля за каплей из плохо закрученного крана. Одно движение — и резьба не выдержит. Она сорвется, высвобождая томящуюся силу. Тогда — потоп, неотвратимый, разрушительный, сметающий все на своем пути.

Даша смотрела на свет в окнах, представляя, как Стас ходит из угла в угол, словно загнанный зверь. Наверняка он сожалеет о том, что они снова поссорились. Это была не просто перебранка — он чуть не ударил ее! Страшно представить, что он способен на такое. Хотя Даша давно престала понимать, на что действительно способен Дубровин — человек, за которого она четыре года назад вышла замуж. Он, как хамелеон, мгновенно перевоплощался, только вместо смены окраски был постоянно подвержен бесконечным сменам настроения. За несколько минут оно могло так измениться, что Даша только диву давалась. Из веселого, жизнерадостного Стас вдруг становился мрачным, придирающимся ко всякой мелочи. Терпеть это было все труднее. Он позволял себе любые эмоциональные всплески, не думая о том, к каким последствиям они могут привести. Плюс извечное желание Стаса контролировать каждый Дашин шаг. Поначалу это не было столь очевидным и даже нравилось ей, а сейчас мешало нормальной жизни. Хорошие, светлые воспоминания приходят все реже. Они словно окутываются плотным слоем времени. Иногда Даша спрашивала себя, а были ли вообще эти радостные мгновения? Были, конечно, но память наполнялась новыми, менее счастливыми. За последнее время это стало происходить слишком часто. И все труднее возвращаться к нормальному общению. Да что греха таить — только благодаря Даше их молчание чем-то отдаленно напоминало общение близких людей. Лишь ее инициативой были все примирения. Она физически не могла долго находиться в состоянии напряжения. Даша знала, что Стас ждет, пока она не выдержит и не начнет снова прокладывать мостик примирения. И с каждой ссорой ожидание мира становится все более тягостным. Ему нестерпимо проводить в одиночестве эти бесконечные минуты. И сейчас он едва сдерживается, чтобы не открыть окна и не кричать, не звать ее, вглядываясь в спускающуюся темноту. Так уже было, но он больше не сделает этого, не веря, что холодные потоки воздуха донесут до ее ушей всю его любовь и безнадежность. Он не виноват, что не может совладать с собой. Он не собирается просить прощения. Стас вообще ни разу не просил у Даши прощения, даже когда был явно не прав. Это не в его правилах. Он не мог снизойти до элементарного «прости», считая это ниже своего достоинства. Даша вообще перестала понимать его — это был другой мужчина, совершенно другой. Она не могла любить его такого, отчаянно надеясь на счастье, и сейчас оказалась перед необходимостью все остановить. Она должна это сделать, иначе рано или поздно они убьют друг друга. Это будет не острый нож или яд. Это будут слова, которые ранят гораздо больнее. От них не спрячешься. Они проникают в душу и совершают самую разрушительную работу. Исправить ее результаты обычно не удается никому. Только время, кропотливо отсчитывая за часом час, может быть единственным лекарем, которому подвластно чудо. Однако какая-то деталь, неосторожное напоминание могут вернуть в прошлое, и тогда даже время мчится вспять. Это самое ужасное, что может происходить с человеком, — снова пережить муки душевной смерти, разрушающей его окончательно.

Даша сейчас желала только одного — чтобы сознание отключилось. Чтобы оно покинуло ее, и тогда уйдет эта боль, терпеть которую она не хочет, не должна. Как несправедливо, что ей приходится чувствовать. Неужели она заслужила это? Мама теперь все чаще говорит, что человек получает по делам своим. Раньше она просто боролась с обстоятельствами, а сейчас предпочитает прятаться за умные фразы, философские изречения. Мама, мама, она тоже не получила от жизни желаемого. Столько лет ждала она своего счастья, своей доли бабьей радости — не случилось. Выходит, не суждено. И не только ей, но и Даше. Дочери придется повторить ее одинокий путь? Значит, все-таки история повторяется? Нет! Даша зло усмехнулась. Все иначе — у нее нет главного, что все годы помогало ее матери не опуститься. У нее нет ребенка, а ради него можно было бы вытерпеть многое. Это самая веская причина держаться на плаву. У нее нет этого. Значит, бороться дальше бессмысленно…

Возвращаться в дом казалось невозможным. Она не могла представить, что сможет снова смотреть в глаза мужу, слышать его голос, который совсем недавно произносил такие жестокие слова. Он хлестал ее ими, в пылу гнева не отдавая себе отчета в том, что оскорбляет ее. Он говорил и беспощадно сверлил ее взглядом. Он мог смотреть ей в глаза, поднимая руку, чтобы ударить! Стас жесток — это открытие она сделала почти сразу после свадьбы, только коснулось оно его бывшей жены, вернее, их с Тамарой сыновей. Тогда бы Даше и задуматься: «Что за человек на самом деле Станислав Викторович Дубровин? Он так легко отказывается от прошлого…» Но как всегда, хотелось думать, что уж к ней-то он никогда не повернется спиной. Пусть иногда принимает облик хамелеона, ее это никогда не коснется. Он ведь так любит ее. Они оба долго и мучительно шли к тому, чтобы отмести от себя все, что могло помешать их счастью. Жаль, что Даша не знала, какими именно средствами он пользовался, пытаясь достигнуть заветной цели. Сейчас ей хотелось знать об этом. Тогда даже в голову не приходило задуматься. Она была счастлива, ждала от жизни самого светлого, чем она только может ее одарить. Ведь ей столько пришлось выстрадать, прежде чем вдали мелькнул и стал слабо мерцать, разгораясь, свет счастья, свет ее будущего. И оно было только в его руках — в руках мужчины, которого она любила всю свою жизнь.

А сейчас он запер ее в стенах этого дома. Из обители любви он превратил его в клетку, тюрьму, очень благоустроенную, красивую тюрьму. Он измучил Дашу ревностью, пытаясь оградить ее от всех и вся, приходя в ярость оттого, что она протестует! Он ввел столько запретов, столько необсуждаемых ограничений, что весь смысл ее существования теперь свелся лишь к постоянному ожиданию его появления. Ей даже пришлось уступить его настойчивому требованию оставить работу. Даша была не в восторге от лаборатории, в которую попала после окончания университета. Женский коллектив из восьми стареющих женщин принял ее весьма холодно. Почти за полтора года работы Даша так и не почувствовала себя своей среди них и не очень-то сожалела о том дне, когда уволилась оттуда. Жаль только, что пока не нашла другого места работы, а, судя по настроениям Стаса, этот поиск полностью зависел от него. Дубровин был рад тому, что она на неопределенный период превратилась в домохозяйку. Это его целиком и полностью устраивало. Даша не могла никуда пойти без Стаса, она не должна была приглашать в их дом гостей в то время, пока его там не было. Она была обязана предупреждать его о каждом своем шаге. И самое смешное, что поначалу ей это нравилось! Даша видела в этом проявление высшей степени любви и заботы. Она не могла быть такой слепой. И мама не могла не замечать, что Стас не тот, за кого ее дочь его принимает. Она не могла не подсказать, не обратить ее внимания, не предостеречь. Ведь она старше, мудрее и хочет ей добра. И все же не сделала этого. Хотя Даша понимала, что вряд ли бы прислушалась к словам человека, пытающегося очернить Стаса. Он был вне осуждения… Почему же, кроме подруги Симы, никто не пытался открыть ей глаза на Дубровина? Хотя Сима никогда ни на чем не настаивала. Она с трудом выслушивала собеседника, потом говоря все, что думает по этому поводу, но советов не давала — она тоже была замужем и тоже не любила, когда в ее жизнь кто-то вторгался. Да и Марина — еще одна близкая душа — робко обращала внимание подруги на то, что Стас — вещь в себе.

Сима, Марина… Даша вздохнула, почувствовав, как на глаза навернулись слезы. Она думала, что расставание с ними пройдет менее болезненно. Казалось, что Стас заменит ей всех и вся, но со временем Даша поняла, что ошибалась. Будь они сейчас рядом, не так тяжело было бы на душе. Значит, все-таки она идеализировала отношения со Стасом. А девчонки были ей нужны, хотя изменялись они — изменялось и общение. Они повзрослели, и отношения между ними, само понятие дружбы стали иными. Словно произошла какая-то подмена, независящая от них: семейные заботы, любимый человек рядом медленно и уверенно сводили на нет то, что связывало их долгие годы. Что-то все же не давало им окончательно забыть друг о друге, но дальше так не могло продолжаться. Даша чувствовала, что должна остановить этот процесс. Вообще все ее существование в последнее время сводилось к тому, чтобы предотвращать разрушение. Она не была уверена в своих силах, но знала, что попробовать обязана. Она снова хотела ощутить неповторимость хрупкости и крепости женской дружбы. Ощутить, как раньше, а ведь прошло не так много времени с того момента, как подруги обзавелись семьями, окончили университет и стали встречаться все реже, по случаю.

Когда-то во время учебы в университете на курсе им дали прозвище «три мушкетера», одно на троих. Они были дружны, неразлучны, преданны, восторженны, и отчаянно нуждались в романтической привязанности. Может быть, это ожидание, предчувствие любви связывало их больше, чем общие вкусы, нехитрые желания и долгие разговоры о том, как они будут жить дальше, чем планы на едва обозримое будущее, совершенно разные у всех троих. Они и сами были разными и внешне, и внутренне. У каждой свои идеалы, представления о счастье, но это никогда не было поводом для ссор. Никто не пытался доказать правоту именно своих взглядов на жизнь — полная идиллия в узком женском кругу, куда не допускался больше никто. Из-за того, что подруги общались только друг с другом, однокурсники считали их заносчивыми. И если бы не Марина, которая жила в общежитии, их обособленность была бы еще более явной. Со временем стало очевидно, что все у них сложилось совершенно не так, как они предполагали. Это не новость, что человеку свойственно мечтать, и только время покажет, насколько мечты вписались в реальную жизнь. Даша горько усмехнулась: главным, к чему они стремились, были счастье, любовь. А сейчас она не смогла бы определенно ответить, кто из них троих безоговорочно счастлив? Даша решила именно в эти нелегкие для себя минуты разобраться в этом и начала с Марины.

Мариша Столярова, теперь — Незванова… Она выскочила замуж первой из их неразлучной троицы. Обстоятельства подталкивали ее к тому, чтобы это поскорее произошло: родители были далеко от ***торска, куда она приехала учиться, да они и не могли влиять на ее решения И биофизический факультет она выбрала не по призванию, не следуя желанию продолжить образование, а потому что на него поступало побольше мальчишек, чем на какой-то библиотечный, к тому же, звучало красиво. У нее была патологическая страсть ко всему, что красиво звучит. Даже встречаясь с очередным парнем, она примеряла его фамилию и, если находила, что сочетание не приводит ее в восторг, быстро к нему охладевала.

Марина рано почувствовала себя взрослой и с радостью покинула отчий дом, где никогда не находила общего языка с матерью. Татьяна всегда относилась к ней с подчеркнутой холодностью, считая ее досадной ошибкой юности. Даже отчим проявлял к ней больше внимания, чем родной по крови человек. Она чувствовала себя лишней в семье, где кроме нее росли еще два младших брата, Глеб и Роман. Ни с кем она не была близка. Отчим дал ей свою фамилию, старался сглаживать острые углы в отношениях с матерью, но заменить ее не мог. Мариша была благодарна ему за то, что он относился к ней так тепло. Она считала его отцом. О родном знать ничего не хотелось — взаимное желание, окрепшее с годами.

От осознания своей ненужности она часто испытывала душевную пустоту. Наверное, поэтому и появился дневник — толстая тетрадка, служившая Марине молчаливым слушателем. Именно ему доверяла она все тайны, все важные события, происходившие в ее жизни. Именно ему она рассказала о неудачном опыте первой школьной любви, потом — студенческой. Изливая на бумагу обиды и разочарования, Марина словно освобождалась от них. Ее память не желала хранить плохое и старалась побыстрее выбрасывать его, как ненужный груз. Марина не впадала в отчаяние, всегда подчеркивала, что сможет выстоять в любых ситуациях. Ее карие глаза озорно смеялись, и стоило в ее сердце появиться предмету нового приключения, как происходило полное выздоровление от ран, даже нанесенных совсем недавно. Она, словно цыганка, не привязывала себя надолго ни к кому, будто остерегаясь, что и на этот раз любовь не будет долгой или взаимной. Самое непростое — завоевать любовь того, к кому и ты неравнодушна. Марине никак не удавалось это. Но тот, кто умеет ждать, всегда получает свое — это правило Марину не подвело, когда на ее пути встретился Сергей Незванов. Весельчак, умница, талантливый и надежный — сколько определений, и все для него, и все мало. Он ничего не захотел знать из неудачного опыта Марины. Для него не существовало ее прошлого со всеми ошибками. Он полюбил ее с первого взгляда и надеялся, что ее согласие стать его женой — не шаг отчаяния. Сергей искренне верил, что достучался до своей черноволосой принцессы. Он открылся перед ней нараспашку и ждал в ответ такой же открытости, такой же глубины.

Их роман начинался и проходил у Даши на глазах. В нем не было безудержной страсти, поступков, совершаемых в любовном угаре. Со стороны казалось, что они притирались друг к другу, словно привыкали к необходимости быть вместе. Особенно спокойной и рассудительной выглядела Марина. Даша не помнила, чтобы та хоть раз восторженно говорила о своих чувствах к Сергею. Это было похоже на ситуацию, когда один любит, а другой позволяет себя любить. Но, зная, как Мариша мечтает о семье, где будет покой и взаимоуважение, любовь к детям, Даша понимала, что о лучшей кандидатуре Марине нечего и думать. По всему было видно, что Незванов именно тот, кто мог стать для нее всем: другом, мужем, отцом их детей, дневником, которому можно изливать все, что на душе. Даша вспомнила, что, говоря о Сергее, Марина светилась радостью лишь однажды — признавшись, что ждет ребенка и, что Незванов будет самым лучшим отцом. Было очевидно, что это очень важно для нее. А девочка родилась удивительно не похожей ни на Марину, ни на Сергея. Рыжая, с голубыми глазами, она не взяла ничего от своих родителей. Она была копией своего деда — Петра Сергеевича Столярова. И в этом не было бы ничего удивительного, если не знать о том, что Марине он приходился приемным отцом. Его густую рыжую шевелюру, овал лица, цвет глаз переняли два брата Марины, но к дочери сероглазого, русого Сергея это не могло иметь отношения. Правда, колоритная внешность малышки не стала поводом к сомнениям — Незванов боготворил Марину и обожал дочку Лиду, которую назвали в честь его матери. Он вообще ни о чем не задумывался, потому что был переполнен счастьем, и все плохое, казалось, обязано было обходить его стороной.

— Тебе ничего не кажется странным в Машкиной малышке? — однажды спросила Сима, когда, кроме Даши, ее никто не мог больше слышать. Это был день, когда девочке исполнился год, и по этому поводу в доме родителей Сергея был устроен пир на весь мир.

— А что странного? — Даша удивленно повела бровями.

— Знаешь, кого Лидочка мне напоминает? — прошептала Сима, осторожно оглядываясь по сторонам.

— Кого? — Даша начала волноваться, перенимая тон заговорщицы.

— Юру Мирного…

Короткая, ни к чему не обязывающая связь с ним во время зимних каникул на студенческой базе, куда все три подруги отправились после сдачи сессии на втором курсе, давно была забыта Мариной и, тем более Дашей. Но когда Сима произнесла это имя, Даша поняла, что по срокам все вполне могло совпадать. Они встречались какое-то время по возвращении в ***торск, но потом тихо и без сожаления расстались. Правда, вскоре Марина, отталкивавшая раньше Сергея, вечно изводившая его своим равнодушием, вдруг решилась на знакомство с его родителями и неожиданно согласилась выйти за него замуж. Может быть, в Симкиных подозрениях и были основания, но доказательств не было никаких, поэтому Даша тогда поспешила отмахнуться:

— Перестань, Симка. Они счастливы, это очевидно. Мариша так долго ждала своего принца. У Незванова есть все, чтобы стать им. Я тебе больше скажу — он для нее король, потому что в его власти выполнить любой каприз своей королевы. Любовь делает его всемогущим. Ты только посмотри, как Серега смотрит на нее… Он действительно ее любит.

— А она? — не унималась Сима.

— Я не могу отвечать за Марину.

— Она не изменилась, поверь мне. Как всегда у нее мозги в матке. Кажется, это твое определение?

— Слушай, Пырьева, не говори со мной об этом! — Даша чувствовала, что разговор ей не нравится, и злилась, что поддерживает его. — Копаться в чужом белье — не самое лучшее занятие.

— Конечно, она ведь только тебе все секреты доверяла. Ты у нас доверительное лицо, — улыбнулась Сима. Она говорила правду: зачастую Даше доставалась роль хранительницы секретов обеих подруг. — Тебе виднее…

Даше не всегда нравилась роль шкатулки, в которой обе ее подруги любили хранить свои тайны. Ей зачастую самой было нужно поделиться с кем-то своими. Сима редко была готова выступать в качестве внимательной слушательницы. В силу склада своего характера она не могла оставлять услышанное без комментариев, советов. Ее прагматичный ум не мог выносить ничего, что не укладывалось в четкую схему ее мироощущения. Марина была слишком эмоциональна — она, едва успев выслушать, через мгновение начинала плакать или смеяться, полностью входя в состояние подруги. Все же чаще Даша делилась именно с ней. Они больше понимали друг друга, никогда не осуждали за откровенные ошибки, поступки, лишенные логики. Может быть, из чувства благодарности за это Даше не хотелось продолжать неприятный разговор, затеянный Симой. Зачем заниматься сплетнями? Все идет замечательно: прошло совсем немного времени. Кажется, совсем немного, а Лидочке уже исполнилось четыре года. Из несмышленого карапуза она превратилась в наблюдательную, очень бойкую девочку, имеющую на все свое мнение, с которым заставляла считаться всех, особенно Марину. На нее девочка имела особое влияние, безграничное.

Как летит время! Марина не брала академический отпуск, потому что Сергей и его родители настояли на продолжении учебы без перерыва. Лидия Павловна взяла на себя большую часть забот о внучке. А когда через месяц у кормящей мамы пропало молоко, и вовсе заявила, что сама справится со всем.

— Мариночка, ты должна учиться. Мне заботы о вас только в радость. Послушай меня, окончи университет без отпуска. Мы с дедом постараемся, чтобы и ты, и Сережа учились. Это очень важно для вашего же будущего. Образование никогда никому не мешало, а погрузнешь в пеленках, не захочешь снова садиться за учебники.

— Какая вы, мама Лида, какая вы… — благодарно обнимала Марина свекровь, а Даше потом то и дело рассказывала, как ей повезло.

— Вот и у меня появилась мама, Дашуня, настоящая семья, близкие люди. Я им нужна, они не сбрасывают меня со счетов. Для меня это в диковинку, — вытирая слезы, говорила она. — У меня обязательно будут еще дети. И я постараюсь относиться к ним одинаково — без любимчиков и отвергнутых. Веришь?!

Это была самая болезненная тема для Марины — равнодушие со стороны родной матери и желание излить на своих собственных детей всю любовь, на какую только было способно ее сердце. Она хотела доказать всему миру, что в ее семье не будет никаких делений — все получат любовь и заботу, не взирая на старшинство, проказы, успехи. Даше казалось, что Марина немного успокоилась в этом плане с появлением дочери. Бессонные ночи с Лидочкой, суматоха учебы, защита дипломной работы, волнения по поводу диссертации Сергея — все это отобрало много нервов и сил, охладило ее пыл, и пока обзаводиться еще один ребенком она не собиралась. Марина решила, что у них все еще впереди. К тому же нужно было устраиваться на работу, но Незванов убедил ее, что пока лучше уделять внимание дому и ребенку. Мариша с удовольствием схватилась за эту идею. Она чувствовала, что именно на этом поприще способна достичь недосягаемых высот. Она говорила Даше, что ей не нужно спешить никуда по утрам, что дни пролетают с невообразимой скоростью и, вероятно, осталось совсем чуть-чуть до того момента, как она решится родить второго ребенка.

— Ты еще будешь крестной и нашему сыну, — уверяла она Дашу, в свое время крестившую Лидочку.

Даша была уверена, что у Маринки все в порядке. Наверняка что-то складывалось не так, как ей мечталось, но в целом ей грешно жаловаться. Даше было с чем сравнивать — из поверхностной, вечно борющейся с обстоятельствами девицы, Марина превратилась в уверенную в себе женщину. И хотя в ее глазах время от времени застывала грусть, что-то напоминающее безвыходность человека, смирившегося с обстоятельствами, Даша надеялась, что это от усталости. И в двадцать четыре иногда можно почувствовать усталость от жизни, она знала это по себе.

Другое дело Сима! Она была воплощением вечного двигателя, неугомонности и жажды совершенства. В таком маленьком, хрупком теле столько энергии! В их тройке она всегда была мозговым центром. Учеба давалась ей легко. В отличие от Марины Сима совершенно не считала потерянным время, проведенное за учебниками. У нее не было Маринкиной патологической необходимости в романах. Сима Бреславская знала, что в ее жизни будет все и в свое время. Родившаяся в семье потомственных медиков, она не пошла по протоптанной дорожке, поступив на биофизический факультет ***торского университета. Пожалуй, она всегда точно знала, чего хочет. И наверняка не собиралась становиться врачом, как оба ее дяди, мама, бабушка.

В те памятные зимние каникулы после сдачи сессии на втором курсе она познакомилась с Олегом Пырьевым. Заснеженная база стала колыбелью их зародившегося и поглотившего обоих романа. Кажется, это был тот случай, когда все становилось на свои места без особых усилий. Черные миндалевидные глаза Симы светились особым блеском, который бывает только у влюбленных. Олег был сдержанным и подчеркнуто вежливым, но при этом легким, близким, словно знали они друг друга давным-давно. Это был очень быстрый роман. Сима влюбилась, почувствовав себя спокойно и уверенно рядом с этим долговязым, нескладным юношей. Он учился на химическом факультете. Добряк и молчун, влюбленный в химию. Чем он так покорил ее? Она не могла ответить, даже когда Даша спрашивала ее об этом один на один. Дело было не в том, что Сима не хотела быть откровенной, она действительно не понимала, как могла решиться так круто изменить свою жизнь. Ведь у нее все было давно расписано на многие годы вперед: успешное окончание школы, университета, аспирантуры, замужество. Сима совершенно забыла о своем давнем друге, с которым родители давно мечтали связать ее судьбу. Она забыла своего Сашку Ивановского и, казалось, ни разу с той поры не пожалела о своем выборе.

Даша улыбнулась, вспоминая рассказ Симы, как переполошились родители обоих, когда узнали о намерениях молодых. Это была настоящая бомба, разорвавшаяся в благополучных семьях. Но Олег и Сима проявили твердость характера и настояли на своем. Они были счастливы и не желали считаться с чьим бы то ни было мнением и планами. Их решение, хотя и было скоропалительным, выдержало проверку временем. Сима получила очень доброго, покладистого, не замечающего ее недостатков мужа. А не по годам дипломатичный Пырьев взял себе за правило никогда не критиковать свою жену. Они нашли друг в друге недостающее обоим. Наверное, в этом и заключается счастье?

Даша вспомнила свою последнюю встречу с Симой и Олегом. Это было на вокзале чуть больше двух месяцев назад, когда все знакомые, друзья и родственники приехали провожать их. Они уезжали далеко — жаркая Австралия должна была стать для них вторым домом, более уютным, более спокойным и предсказуемым. Олег то и дело протирал очки салфеткой и говорил, что его жена уговорила его на совершенно безумный поступок. Он шутил, что никогда не думал становиться гражданином другой страны, да еще такой далекой, но Даша видела, как ему трудно скрывать волнение. Когда он снимал очки, его лицо принимало выражение обиженного, грустного ребенка. И улыбка не могла ничего изменить. Сима тоже заметно нервничала, но морально она чувствовала себя спокойнее: родители, друзья, многочисленные родственники приехали проводить ее, а вот отец Олега еще накануне сообщил, что не приедет. Он рассматривал поступок сына, как предательство. Его мама и сестра, постоянно вытирая бегущие слезы, старались держаться поближе к нему. Они обменивались взглядами, в которых осуждение сменило отчаяние и неотвратимость разлуки.

Для Даши отъезд подруги тоже стал неожиданностью. Хотя изредка в разговорах у Симы мелькало что-то о желании уехать отсюда навсегда. Она качала головой, утверждая, что ее бы ничто не удержало, представься ей такая возможность. Даша не воспринимала это заявление серьезно. Ей казалось, что Сима ни в чем не нуждается, живя в ***торске. Она с детства имела столько возможностей для самореализации, чего еще желать? Но, вероятно, Сима думала иначе, ее место было не в этом городе, не на кафедре ***торского университета, и именно поэтому она смогла уговорить Олега на этот ответственный шаг. Поначалу Сима руководствовалась только собственными интересами, хотя и обосновывала необходимость отъезда обоюдными выгодами. Она долго доказывала Олегу, что и ему там будет гораздо лучше, но у него не было этой исторической тяги к скитанию, к поиску лучшего места под солнцем. Даша знала, что в какой-то момент нестыковка в этом вопросе крайне обострила отношения в семье Пырьевых. Масла в огонь подливали родители Олега: мало того, что эта девица женила на себе их мальчика, так она еще собралась увезти его за тысячи километров! Почему Олег в конце концов согласился, не знал никто, кроме него самого.

Глядя в его беспокойные глаза, Даша не выдержала и взяла его за руки. Нервный смех, абсурдные советы, натянутые улыбки, постоянные словесные перепалки не прекращались, словно именно они могли уменьшить напряженность этих прощальных минут.

— Не волнуйся, Олежка. Все будет хорошо, вот увидишь. У Симы чутье на лучшую жизнь. Она не имеет права на ошибку, потому что ей придется отвечать за вас обоих, — уверенно сказала Даша. — Это проводы — они во всем виноваты. Всегда душа не на месте.

— Наверное, — кисло усмехнулся Олег. — Если учесть, что я дальше Ялты из ***торска не уезжал, то… У меня очень озабоченный вид, да?

— Симка держится увереннее, — уклончиво ответила Даша.

— Она такая… — Подошла Сима. Олег обнял ее и, виновато улыбаясь, прошептал: — Скорее бы поезд отправлялся.

— Пырьев не выдерживает торжественности момента, — обращаясь к стоявшей рядом Даше, сказала Сима. — Ну, Дубровина, давай с тобой прощаться. Хотя, что это я? Слово ужасное. Давай подосвиданничаем, а?

— Давай, — улыбнулась Даша, чувствуя, что сейчас разревется и окончательно добьет этим Олега. Она поспешила протянуть Симе алую розу, красивый крупный цветок на длинном, покрытом крупными колючками стебле. — Вот, возьми. Засуши и положи на память, вдруг и правда больше не увидимся. Письма — это хорошо, но, черт возьми, как же мне будет не хватать тебя!

Даша все-таки не выдержала и, крепко сжимая кончики пальцев, Симы, заплакала, запрокинула голову. Слезы маленькими озерцами застыли в глазах и потекли тонкими солеными ручейками, когда Даша снова посмотрела на подругу.

— Я сохраню ее, обязательно сохраню, — дрожащим голосом ответила Сима. — И не реви. Бери пример с Марины.

— Что вы там обо мне говорите? — стоявшая рядом с Сергеем и Дубровиным Марина, мгновенно оказалась рядом. Увидела плачущую Дашу, едва владеющего собой Олега и играющую в спокойствие Симу. — Так, понятно. Нужно отправлять поезд, а то на корабле плыть придется. Ну, что вы с такими лицами стоите? Через месяц освоитесь. Через два-три года вообще перестанете понимать то, что здесь творится. Ностальгии не будет. Она отступит, сраженная преимуществами заокеанской жизни. Все, выше нос.

Проводница остановилась на ступеньках вагона и попросила отъезжающих занять свои места.

— Через пять минут тронемся, — сказала она неожиданно тонким голосом, что никак не вязалось с ее пышной фигурой и суровым выражением лица. — Пассажиры, занимайте свои места.

Глядя вслед поезду, Даша пыталась понять свое отношение к происходящему. Это было нечто среднее между обидой и болью расставания. Горько было осознавать, что многолетняя дружба переходит в стадию эпистолярного жанра. Она станет практически условной. Наверняка со временем напоминания о былых временах станут более редкими. Дай-то бог, чтобы не сошли на нет. И обида на подругу… Обида подтачивала прочное здание многолетней дружбы. Даша считала, что Сима не должна была занимать место аспирантки на кафедре, зная, что место одно, что Даша останется с невостребованной рекомендацией на руках. Она гнала от себя мысль, что Сима поступила нечестно. Это ребячество так думать. В конце концов никто не обязан поступать так, чтобы было хуже себе самому. Сима Пырьева оставила в недоумении руководителя, отказавшись от дальнейшей работы над диссертацией в ***торске и объявив о своем выезде из страны. Шок, в который приходили все от этого сообщения, никак не влиял на нее. Ей было наплевать на эмоции, кипевшие вокруг. Почему она должна принимать их во внимание, если они противоречат ее планам? Она совершенно спокойно обсуждала это с Дашей, описывая в лицах все диалоги, происходившие на кафедре, в семье Олега, в разговорах с их друзьями.

— Осуждают… Они не понимают, что скоро сами захотят выбраться отсюда, — утверждала Сима, выкуривая очередную сигарету. Она щурила свои миндалевидные глаза и пророчески изрекала: — Они созреют для этого в тот момент, когда выезд станет еще более проблематичным. Вспомнишь мои слова, Дашуня!

Она считала, что в жаркой Австралии у нее и Олега все сложится как нельзя лучше. Сима была уверена, что там она сможет раскрыться полностью, применить все полученные знания. Ей было важно, чтобы и Пырьев дотягивал до ее уровня. Он был достаточно умен, но, учитывая стремление Симы к совершенству, находился не на пике своих способностей. Она умела замечать чужие недостатки. И Олег не был исключением, ему здорово от нее доставалось. Она не могла терпеть ошибок, совершаемых Пырьевым. По ее мнению, он не имел на них права. Новая среда должна помочь раскрыться его природным способностям. Она считала, что Олег тоже сможет уверенно чувствовать себя в чужой стране. Он освоится, она ему поможет, а в своих способностях она не сомневалась.

Сима вообще могла быть очень самоуверенной, любила уколоть того, кто не ладил с языком: поправить ударение, не всегда по-доброму посмеяться над ошибкой в написании. Она делала это из природного желания всегда и везде демонстрировать свой интеллект. Даша несколько раз ссорилась с ней из-за этого, но человеческую натуру невозможно переделать. Скрыть, не выставлять напоказ — максимум. В определенной ситуации характер все равно себя проявит. Поэтому Даша не обращала внимания на прорывающееся желание Симы блеснуть. Так было легче сохранять дружеские отношения, ведь у каждого свои недостатки. И наверняка Сима не предполагала, что Даша с обидой воспримет ее решение бросить кафедру, аспирантуру и уехать строить новую жизнь за океаном. В этот момент она меньше всего думала о том, что два года назад заняла место на кафедре, на которое претендовала и Даша.

Время пройдет, и от обиды ничего не останется. Теперь у Даши было тяжело на сердце от одной мысли, что Сима так далеко, и кто знает, суждено ли им будет встретиться? Как обидно, что нельзя поговорить, как в старые, добрые времена. Услышать Симкино обязательное «я предупреждала…». Даша приняла бы на свой счет даже такое откровенное проявление давления. Километры не позволяли надеяться даже на это. Расстояние, которое разлучает, выдвигает непреодолимую преграду, заставляет ждать писем и вчитываться в красивый, ровный почерк Пырьевой — за пределами разума. Но Симка счастлива, и это главное! Письма ее пока полны восторженных отзывов о новой жизни. И впечатлений столько, что Даша получила целых два послания. Понятно, что со временем они станут приходить все реже, но огорчало то, что ни сейчас, ни через месяц у Даши не появится ни одной новости, заслуживающей внимания. Ей нечем ответить подруге на ее вопрос «что нового?». Что у нее может быть нового, когда жизнь словно проходит где-то в параллельном мире? Там она кипит страстями, а Даше уготовлен удел одинокой, отгороженной от мирской суеты жены Станислава Викторовича Дубровина. Он слишком рьяно заботится о том, чтобы для нее лишь ожидание его прихода было важным событием. Нет, она не может писать об этом в далекую Австралию. Этот сор не должен так далеко выйти за порог их внешне благополучного дома.

Даша пыталась утешить себя тем, что все складывается, как должно. Это просто недопонимание, элемент затянувшейся притирки, выяснения главенства в семье. Ей нужно еще раз взять себя в руки и не делать трагедии из обычной размолвки между мужем и женой. Дубровин боится потерять ее — в этом вся причина. Он обставляет этот страх массой придирок, требований. Нужно дать ему понять, что нет причин так ее ограничивать. В ее жизни он занимает очень важное место, и никто не сможет занять его. Неужели он этого не видит? Кажется, она не давала повода усомниться в своей верности, любви. Он хочет быть главным — она и на это согласна. Ей всегда был нужен мужчина, способный принимать решения, но не истерически контролирующий каждый ее шаг. Этим он только отталкивает. Странно, что такие элементарные вещи ему, взрослому мужчине, прожившему в два раза больше, чем она сама, нужно объяснять! В эти минуты Даше казалось, что это она старше, что она прожила долгую жизнь, и у нее есть веское оружие — жизненный опыт, делающий человека мудрее. А Стаса словно подменили. Он выбрал не ту роль, она ему не подходит. И если он не захочет меняться — это конец. Ему нужна любящая женщина, готовая раствориться в его желаниях и взглядах на жизнь. Это оказалось не так просто. Даша поняла, что не готова на такую жертвенность. Она не может быть отгороженной от мира, довольствуясь тем, что дает ей любовь мужа. Хотя его желание посадить ее в клетку их огромного дома трудно назвать проявлением любви. Он окружает заботой и холит Дашу, но все чаще ей становится невыносимо душно, тревожно и одиноко. Она задыхается в этих слишком крепких объятиях. Не хватает очень важного — доверия и свободы. Она не согласна потерять их.

Даша зябко повела плечами. Ветер пробирался под полы куртки, мягкие складки шарфа. Стало темнеть — мысленное общение с подругами затянулось. Силуэт Стаса то и дело появлялся то у одного, то у другого окна. Сквозь неплотно закрытые жалюзи было видно, как он мечется по всему дому, не находя себе места. Даша покачала головой: сколько еще она простоит на холодном ноябрьском ветру? В нем уже чувствуется приближение зимы. Так и заболеть недолго. Ей нельзя болеть. Она ненавидит это состояние, когда тело становится непослушным, вялым, а она чувствует себя разбитой и злится на весь мир, требуя к себе внимания. Она привыкла к этому, живя с мамой, но со Стасом такие вещи не проходят. Он не любит, когда Даша выходит из строя. Ухаживать, жалеть — это не его. Рядом с ним должна быть железная леди, к которой не пристают болезни, неудачи, плохое настроение, наконец. Даша нахмурилась. Почему он, собственно, не позволяет ей быть слабой? Ведь ему только это и нужно. Вообще-то все понятно: ее болезнь не дает проявлять должного внимания к нему. Он эгоистичен до предела. Однако Дашу беспокоило даже не это.

Сегодня Стас позволил себе не просто повысить на нее голос, он замахнулся и чуть было не ударил ее. В последний момент что-то остановило его… Это была ужасная картина: он с перекошенным от злобы раскрасневшимся лицом стоял и, тяжело дыша, испепелял ее взглядом своих почерневших глаз. В этот момент Даше показалось, что настал конец света. Еще мгновение — и все упадет в бесконечность этой чернеющей бездны. Тело перестало быть послушным, с ним что-то случилось, и Даша не могла пошевелиться. Дубровин вдруг устало провел рукой по лицу и еле слышно прошептал:

— Прости, прости, Дашуня, я не знаю, что со мной происходит…

Как под гипнозом она смотрела на своего повелителя, не в силах повлиять на происходящее. В этот момент она не ощутила в своем сердце ничего, кроме страха. Ни любви, ни преклонения, а только сковывающий, парализующий страх. Придя в себя, она оттолкнула Стаса, выбежала из комнаты. Ноги заплетались, но она мчалась по ступенькам, потом сообразила схватить куртку и шарф и выскочила из дома. Она отбежала на приличное расстояние, глотая открытым ртом холодный воздух, чувствуя его обжигающие прикосновения. Потом остановилась перевести дух, борясь со сбившимся дыханием. Она присела, опустив голову, отчего волосы ее легли на высохшую, покрытую первой снежной крупкой траву. Быстро выпрямившись, Даша достала из кармана куртки сигарету. Прикурить оказалось непростой задачей. Руки дрожали, зажигалка не работала. Когда Даша сделала первую затяжку, ей даже курить расхотелось. Она вообще делала это крайне редко. Сейчас был именно такой случай. Даша курила, глядя на оставшийся вдали дом. Несколько шагов отделяли ее от высокой стены из пирамидальных тополей, служивших границей между двумя владениями. За узкой полосой дороги начиналась территория их соседей — высокопоставленных чиновников из столицы, изредка наведывавшихся сюда. Даша смотрела на огромный дом, спрашивая себя, сделал ли он счастливым его обладателей? Но тут же отказалась отвечать на этот вопрос: с собой бы разобраться. Она боится признать, что ее собственная жизнь расходится по швам, как старая, прогнившая ткань. Признать это — значит перечеркнуть все, что согревало ее с того самого момента, когда мама познакомила ее с улыбающимся, невероятно красивым мужчиной. Он настолько поразил Дашу, что она, маленькая девочка, абсолютно точно поняла — это сказочный принц, тот самый, что встречается только в сказках. А вот ей повезло — он хочет стать ее другом.

— Познакомься, доченька, это Станислав Викторович. Он поведет тебя в школу первого сентября, — взволнованно сказала мама. Даша подняла на своего нового знакомого засверкавшие от счастья голубые глаза и вдруг сразу поняла, что это не мамин друг, а именно ее, Дашин. И мама никогда не выйдет за него замуж, потому что Даша сама вырастет и сделает это.

— Можно просто Стас, — протягивая ей руку, заметил Дубровин. — Ну, будем дружить?

— Будем… — тихо ответила Даша, чувствуя, как бьется сердечко в груди. Оно трепетало от радости и бесконечного счастья. Она знала, что всегда будет ощущать его, пока этот сказочный принц рядом.

Как же давно это было. Сколько всего произошло — о чем-то вспомнить приятно, о чем-то — страшно. Даша подумала, что со своими подругами она, пожалуй, разобралась быстро — двух сигарет хватило, а вот с собственными проблемами… Даже на клубок не похоже, пакля — никак не распутать. Даша почувствовала, что глаза наполняются слезами, слезами бессилия и отчаяния. Ей двадцать четыре года, а кажется, что груз прожитых лет превышает возраст в несколько раз. Несоизмеримая с возрастом пустота, пригибает ее к земле. Она вытесняет из сердца все, что было в нем прекрасного, все, что помогало с надеждой смотреть в будущее. А какое может быть у нее будущее без Стаса? Даша ужаснулась — она допустила такую мысль! Боже правый! Кто бы сказал ей о таком, когда они только поженились. Она ощущала себя такой счастливой, что и думать не могла о каких-то трудностях, несходстве характеров, разных целях в жизни. Какая чепуха, если была любовь! Она смотрела в карие глаза Стаса и знала, что он сумеет защитить ее от всего плохого. Оно ведь не исчезнет с лица земли только потому, что Даша вышла замуж за любимого человека. Оно будет существовать где-то поодаль, совершенно не касаясь ее. Стас обещал, что ее жизнь будет похожа на сказку. Даша вытерла слезы, как же своеобразно он выполнял это обещание.

Очередной порыв ветра заставил Дашу съежиться. Она шмыгнула носом и обреченно посмотрела на большое окно первого этажа. Огромное, завешенное плотными шторами, оно все же выдавало присутствие хозяина. На темные портьеры падали яркие блики — Стас растопил камин. Даша автоматически сделала несколько шагов к дому. Огонь, пылающий в нем, действовал на нее, как магнит. Она сразу почувствовала, как в груди растеклось приятное тепло воспоминаний о вечерах, проведенных у камина. Оранжевые языки пламени, словно танцующие восточный танец, потрескивание дров и необыкновенное ощущение безопасности, счастья. Даше так захотелось снова почувствовать это. Она остановилась, закрыла глаза, постаралась представить себя на кожаном диване, стоявшем напротив разожженного камина, Стаса, присевшего на ковре у ее ног… Нет, не получается. Холодно и неуютно, ветер становится все сильнее. Но дело вовсе не в нем. Замерзший лед в ее душе, согреваемый воспоминаниями, не может растопиться в одно мгновение. Он обжигает, заставляя прижимать руку к груди.

Даша открыла глаза и медленно направилась к дому. Ей некуда больше идти. Не нужно было и убегать. Могла бы, в конце концов, запереться в своей комнате, не отвечать на звонки, обращения. Мама всегда говорила, что уходить можно только в том случае, когда точно знаешь, что не вернешься. А так получается, что сделала она это, поддавшись эмоциям. Сейчас она откроет дверь, Стас сразу окажется рядом, и от разговора никуда не денешься. Как же ей не хочется говорить с ним…

— Даша, Даша, милая! — он крепко обнимал, целовал холодные пальцы, растирал их, заглядывая в глаза. А она все время отводила взгляд. — Прости меня, я осел, старый осел. На таких, как я, не обижаются, Дашуня.

— Оставь меня, пожалуйста, я должна побыть одна, — она была так расстроена, что даже не обратила внимания на извинения Стаса. Он впервые просил прощения за все многочисленные ссоры, хотя и делал это в шутливой форме. Даша пыталась высвободить свои руки, но Стас сжал их еще сильнее.

— Нет, я не пущу тебя никуда. Ну, что я должен сделать, скажи, что?

— Оставь меня в покое — это так просто, — зло сверкнув глазами, ответила Даша и почувствовала, что ее руки свободны. Она быстро сняла куртку, размотала шарф. Оставив вещи в прихожей, она стала подниматься по лестнице. Взгляд, которым Стас провожал ее, она ощущала каждой клеткой.

— Даша, я очень волнуюсь за тебя. В этом причина, понимаешь? — его голос дрожал. Даше даже не хотелось оглядываться. Она не могла видеть его таким жалким. — Ты права, наверное, я не умею любить. Но и другое очевидно — в тебе вся моя жизнь. Раньше было проще. Да, да, тогда, когда я только мечтал о тебе, а сейчас… Я боюсь потерять тебя. Даша!

— Что? — она остановилась.

— Повернись, я не могу разговаривать с твоей спиной.

— Неужели? Ты вспомнил правила хорошего тона? Или они всегда существуют, но только для других, не для тебя? — Даша все-таки обернулась, но лишь для того, чтобы смерить Дубровина уничтожающим взглядом. — Сегодня нам больше не о чем говорить. Достаточно. Более того, я не уверена, что завтра появится тема для разговора.

— Что ты хочешь этим сказать? — его голос стал глухим.

— Я устала от тебя, Стас, — опершись на перила, ответила Даша. — Ты превращаешь нашу жизнь в ад. Я не кукла, которая должна лежать в своей коробке до тех пор, пока хозяйка не захочет поиграть с ней.

— Я не думал, что ты так воспринимаешь наши отношения.

— А что, интересно, ты думал? Ты вообще не способен на это, старый осел!

— Ты раздражена. Тебе нужно успокоиться, — изрек Стас, пропуская мимо ушей обращение, которое в устах Даши прозвучало ужасно.

— Да? А у меня есть еще вопросик. О чем ты думал, когда хотел ударить меня сегодня? Ты хотел вбить в меня свою любовь?

— Перестань, Даша, я ведь извинился! — голос Дубровина окреп. Появилась надежда, что это просто ссора. Пройдет немного времени, и Даша оттает. Так было уже не раз. Только ему действительно нужно быть посдержаннее.

— Мне казалось, что человек в твои годы должен вести себя по-другому, обязан!

— При чем здесь мой возраст?

— При том! — Даша махнула рукой. — Я думала, что ты — опора, что ты — сама мудрость. А ты, а ты…

— Кто, ну кто?!

— Не хочу тебя видеть! Иди ужинать, ты ведь так спешил в столовую, а я все испортила.

Еще мгновение — и Даша исчезла за дверью.

— Умей договаривать! — закричал ей вслед Дубровин и стукнул кулаком по перилам.

Он постоял еще немного, прислушиваясь к тому, что происходит наверху. Тишина действовала на него убийственно. Опустившись на покрытые ковровой дорожкой ступени, Стас обхватил голову руками. Он слышал нарастающий гул. Он действовал ему на нервы, словно в голове включился какой-то двигатель и набирал обороты. Только это было движение назад, а не вперед. Дубровин еще сильнее сдавил голову, крепко зажмурил глаза. Как же ему было плохо в это мгновение. Ему казалось, что он один-одинешенек на белом свете, и это будет длиться вечно. Ужасное ощущение. Он познал его, став сиротой, когда только от тебя зависит будущее. Некому пожаловаться, некому похвастаться, некому дать совет. Стас знал, что это такое, когда все и вся чужие, зачастую враждебно относятся к любому проявлению твоего «я». Но он сумел сохранить его и не растерял на бесконечно долгой дороге к заветной цели. Он всегда был уверен, что его ожидает благополучная, полная возможностей жизнь. Дубровин не исключал варианта, в котором кто-то поспособствует его продвижению вперед. И таким человеком для него стал Федор Сергеевич, отец его первой жены.

Это был брак по расчету, продуманный, предваряемый поначалу романтикой и ухаживаниями, на которые Стас только был способен. Дубровин не испытывал мук совести. Он завоевал Тамару легко. Скорее всего это было беспрекословное преклонение перед его красотой и обаянием. Не обладающая и сотой долей роскошной природной внешности Стаса, Тамара влюбилась в него без памяти. Ее родители были категорически против того, чтобы Дубровин вошел в их семью. Федор Сергеевич и Алла Николаевна видели в нем красивого и расчетливого молодого человека, без явных способностей и талантов, вскружившего голову их единственной дочери. Не очень-то хранивший верность своей супруге, Федор Сергеевич был уверен, что мужчина с такими глазами не сможет быть хорошим отцом и мужем. Карие глаза Стаса искрились такой энергией и озорством! В придачу к его броской внешности Тамару явно ожидали измены и вранье. Федор Сергеевич точно знал это, делясь сомнениями с Аллой Николаевной. При всей своей любви к дочери они не могли не понимать, что она совсем непривлекательна и говорить о чем-то, кроме расчета со стороны Дубровина, не приходится. Он не мог влюбиться в ее густые черные брови, сросшиеся на переносице, в глубоко посаженные глаза и бесформенные губы. Ко всему в Тамаре не было ни капли обаяния. Она не обладала ни женской хитростью, ни кокетством, ни умением показать себя, подчеркнув достоинства. Она была прямолинейна и капризна, к тому же еще упряма и плаксива. Родители объединились, чтобы раскрыть Тамаре глаза на ее будущего мужа. Они не хотели видеть дочь в роли вечно обманутой жены.

Конец ознакомительного фрагмента.