Кочабамба

Наталия Осташева

Вымышленные истории о настоящем. Или наоборот: настоящие – о вымышленном. Никто уже не вспомнит, как было на самом деле.

Кочабамба

Можно

— А в джинсах можно на работу ходить? — робко спросила неизвестная девушка в столовой.

Я сначала подумала, что спрашивают меня, и на всякий случай спрятала ноги под стол.

— Можно, — ответила другая девушка, которую я тоже не знаю, — но сверху лучше рубашечку.

— Уф, — подумала я, нервно поправляя рубашечку, и смело пошла сдавать поднос.

Когда я вышла на улицу, мимо прошли: мужчина в ластах, мужчина в шлеме воина, девочка босиком, женщина в лосинах, юноша в оранжевых шортах и трое с самокатом.

Добрая примета

Сегодня за мной приехала двухдверная KIA. Думаю, модель называется «Крохотулечка». Весь салон заполнял водитель Александр, большой и уютный. Я кое-как протиснулась бочком, положила на заднее сиденье проездной и конфету и, сгруппировавшись, пристегнулась рядом с водителем, чего почти никогда не делаю.

Сначала мне включили кондиционер, потом певца-Гнатюка. Потом песни про сапожника и бродячих артистов. И когда над виражом третьего кольца зазвучало «Ты видишь, пролетает звездочкой ракета, а это добрая примета», я не выдержала.

Александр! — сказала я, перекрикивая ВИА «Самоцветы».

— А? — сказал Александр и от неожиданности сбил трех старушек.

— Вы поёте, Александр? — прокричала я, втискивая каждое слово в слабую долю.

— Ну… — неопределенно пожал плечами водитель.

— Давайте вместе, — предложила я и, не дожидаясь ответа, затянула, — ты слышишь пароходов перекличка где-е та-аа, а эт-та добрая приме-е-ета!

— Му-му-му-му-му до рассве-е-ета, — робко забасил Александр, раскрасневшись, и вместе мы уже допели про лето и любовь.

А мимо пролетали вывески про японские ножи и радиоуправляемые модели, про вино и бильярд, труд и рыболова, горячий хлеб и праздник абрикоса.

Троллейбус «Б»

Однажды летним вечером я села в троллейбус «Б». Он тогда еще не был ночным, да и какие ночи летом. Зато был полупустым и ехал по кругу. Вошла я где-то на Маяковке, не очень понимая, зачем, села на самое дальнее место, скрытое поручнем, прислонилась к окну и стала смотреть, как вокруг меня вращается Москва.

На Спиридоновке вышла пожилая пара, у дома Шаляпина спрыгнул молодой человек с карманной собачкой, а на Смоленке — все остальные. И вот я ехала быстрее обычного совершенно одна в огромном троллейбусе по свободному Садовому, вокруг зажигались первые огни, и было так хорошо, как только может быть летним московским вечером, когда ты куда-то едешь, но тебе никуда не надо.

И тут в кабине водителя включилась музыка. После первых аккордов салон троллейбуса пронзил голос какой-то певицы, и со второй строки в унисон включилась водитель троллейбуса. Затаившись, я с любопытством разглядывала ее отражение: бледная, и оттого будто плохо прорисованная, с рыжей гривой, она гнала по сумеречной Москве с выражением абсолютного счастья на лице и в полный голос, попадая во все ноты, пропевала все слова с воображаемым микрофоном в руке, думая, что совершенно одна. Господи, как же я ей в этот момент завидовала.

Но вот троллейбус подъехал к Зубовскому, и на остановке у «Прогресса» вошли новые люди. Песня закончилась, я смешалась с толпой, и водитель стал обыкновенным водителем.

В тот вечер я долго каталась по кругу, но пустых перегонов больше не было.

Прошлое

— Дай флешку, — говорю я другу.

— Вот. Можешь всё стирать. — говорит друг. — Только сначала посмотри, что там, и, когда увидишь, скажи, что.

— А посмотри ты? — предлагаю я.

И друг смотрит.

— Всё нормально? Никакого криминала? — спрашиваю, уловив тревогу в глазах.

— Да. — говорит. — Там твоё прошлое.

Карлсон

В столовой открыли дополнительный зал. Он меньше, в нем не такие активные женщины на раздаче, но самое главное — есть одиночные места с видом на двор. Может показаться неприличным, наверно, что ты сидишь спиной к народу, но, с другой стороны, как ты кого ни рассаживай, кто-нибудь обязательно окажется спиной.

Я, конечно, ту сторону зала сразу облюбовала. Сяду, бывало, к подоконнику, ем норвежский суп или горочку риса разбиваю по секторам и думаю о чем-то незначительном вроде отражения люстры в выпуклом зеркале работы ван Эйка или о геометрии нот «Гимнопедии». О рыбе еще иногда думаю, что в супе попадается. Например, как её звали, была ли у неё семья, рада ли она встрече со мной и не зря ли всё было, потому что я, со своей стороны, считаю, что встреча со мной — это лучшее, что могло произойти с кем бы то ни было, и рыба — не исключение.

Вчера тоже так пришла пообедать, сосредоточилась уже на вопросе, почему агробиоценозы считаются неустойчивыми экосистемами, как чувствую, смотрит на меня кто-то — не рядом, а вот метрах в трех. Сначала решила не поворачиваться, но оказалось, что это Маша мне кивает. Ну или Света. Или, раз теперь принято называть всех вымышленными именами, — Артур. И вот Михаил говорит мне: «Здорово, да? Классно они с этими местами тут придумали». «Ага, — отвечаю Кириллу, — прямо специально для нас места такие». А потом добавляю: «Вчера так сижу, ем, никого не трогаю, а потом чувствую, смотрит на меня кто-то из окна напротив. Голову поднимаю, а там строитель к окну вон к тому прислонился, — показываю, и Аглая наклоняется за моей рукой и смотрит, куда показываю, — и вот сидит строитель этот на подоконнике и за ложкой моей следит. Я подвигала ложку туда-сюда, а у него голова, как у согласного мопса, закивала; потом я лоб потерла от напряжения, а он мне рукой помахал». «Ха-ха, — издает нервный смешок Степан Игнатьевич, возвращаясь к своему салату. — Ха-ха! Теперь ведь из-за тебя я всё время буду окна проверять, и обед превратится в пытку».

Конец ознакомительного фрагмента.