Дар напрасный

Наталия Дмитриева

Наталья наконец-то встретила мужчину, о котором можно только мечтать. Сможет ли она удержать своё счастье? Или её роковой дар разлучит их навсегда?Эта книга – подарок прекрасной половине человечества. Проникновенный разговор о любви в прозе и стихах.

Иллюстратор Дарья Галактионова

© Наталия Дмитриева, 2022

© Дарья Галактионова, иллюстрации, 2022

ISBN 978-5-0055-7572-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ДАР НАПРАСНЫЙ

1

Очередной раз толчком выпрямляя ноги и откидывая туловище назад, запрокинув голову и наслаждаясь полётом, Наталья отчётливо поняла: «Серёга делал качели не для детей!» Как, боже мой, хочется сейчас наклониться почти к самой земле и, сгруппировавшись, выплеснуть себя со всего маху, чтобы взмыть к седым облакам! Но нельзя. Или? Нет, нельзя. Вместо того чтобы оттолкнуться сильнее, она стала гасить инерцию, замедляя движение.

Антон, который помогал ей раскачиваться, периодически слегка подталкивая, сразу уловил её желание и, скрестив руки, прислонился к столбу. Всё-таки, он удивительный! Пусть за свои три десятка лет, прожитых на этой земле, она не очень много мужчин знала, но никогда раньше не было, чтобы кто-то так тонко чувствовал её. Она боролась с желанием рассказать правду, о том, как увидела его впервые, прекрасно понимая, что это невозможно совершенно. По крайней мере, пока… Может, когда-нибудь после?

Это был просто сон. Бабушка не приходила уже очень давно ни во сне, ни в видениях. Она скучала, ждала её, искала. И хотя не понимала — зачем, почему-то была уверена: надо найти именно ту берёзу с изогнутым стволом. Будто кто-то сделал из живого дерева гигантский лук: натянул от верхушки до основания тетиву, а потом, то ли та напряжения не выдержала, растаяв без следа, то ли от времени истлела, а ствол так и не смог уже распрямиться.

Ещё издалека заметила, что это не бабушка — какая-то незнакомая женщина. Но почему-то шла, влекомая неизбежностью встречи. Женщина подняла на неё удивительные глаза: темные, глубокие, как колодцы, в которых, говорят, даже ясным днём отражаются звёзды. Искорки-звёздочки мерцали, но взгляд был не весёлый, а грустный, изучающий и — не понятно — то ли укоряющий, то ли сопереживающий, незнакомый, но родной. Она подошла, не решаясь заговорить. И вдруг почувствовала, что оказалась между двумя взглядами. Странное состояние — видеть и одновременно ощущать затылком, спиной. Но не возникало давящего, гнетущего напряжения, как это обычно бывает под пристальным взглядом незнакомого. Появилось ощущение единой волны, окутывающей, пугающей, но манящей. Она не запомнила: сама обернулась или повернулось вокруг неё — но глаза чуть-чуть, неуловимо изменились, и женское лицо сменилось мужским…

— Наташа! Что с тобой?

Она открыла глаза и поняла, что молчание несколько затянулось.

— Всё в порядке. Всё хорошо.

Как действительно хорошо! Она встряхнула головой, пытаясь отогнать воспоминание, и стала рассматривать своё отражение в тёмных глазах Антона, севшего рядом на лавку.

— Почему ты не хочешь рассказать? Что с тобой происходит?

Что происходит? Тогда, во сне, он видел её или нет? Она задумалась. Две пары глаз смотрели друг на друга или на неё? Почему это так занимает сейчас? На какой-то миг показалось, что они видели только друг друга. Отражаясь взаимно каким-то невероятным образом, один взгляд был погружён в другой. Наташа закрыла глаза, пытаясь представить ясно. Глаза пожилой женщины и молодого мужчины. Стало жутко: будто под прицелом четырёх испытующих отражений чёрных небес. Звёзды недосягаемо далёкие, словно блики или отсветы где-то в самой глубине. Глаза исчезли, обволакивая ночью. Звёзды вдруг — яснее, яснее и ближе. Одна звездинка коснулась щеки — влажная, скатилась в уголок губ, то ли горькая, то ли соленая. Беда и покой…

Наташа подняла голову и глубоко вздохнула, не давая выкатиться слезе, встала со скамейки, пошла к калитке. В висках назойливым дятлом стучало: «Не надо никаких вопросов!» Антон проводил её недоумённо-растерянным взглядом, но не тронулся с места.

Домик находился почти на самой окраине дачного поселка, поэтому в лесу она оказалась быстро. Прижалась к своей берёзе, обхватила её руками. Как хотелось услышать колыбельный шёпот листвы! Но было ещё рано. Где-то скрипели два сросшиеся у корней и переплетённые ветками дерева. Она не помнила, что это за деревья, но знала, что они совсем близко. Сумерки растворили их очертания, а скрип, казавшийся днём жалобным, сейчас звучал настойчиво повторяющимся ехидным смешком, раздражающим своим нарочитым равнодушием. Она обхватила голову руками, закрыв уши (как будто это могло её спасти!), и опустилась на корточки, опершись спиной о шершавый ствол.

«Хи-хи!»… В отдалении послышался неясный шорох, и снова: «Хи-хи!» — почти над ухом. «Хи-хи!»

Бабушка сидела у изголовья. Как хотелось почувствовать прикосновение её рук! Она не помнит, чтобы когда-нибудь бабуля гладила её по голове. Помнила только, как та расчёсывала после мытья её волосы частым гребешком, смачивая его в воде, чтобы не причинить боли. Она не помнила прикосновений рук, только гребень совершал равномерные движения сверху вниз, сверху вниз… Сначала короткие, начиная недалеко от концов, потом всё длиннее и длиннее, пока это успокаивающее движение не подбиралось к корням. Волосы давно уже были гладкие, послушные, без единого завитка или узелочка, но бабуля всё продолжала неспешные движения гребня…

Сейчас она не могла больше прикоснуться к милым рукам, хотя память держала образ так цепко, что бабушка приходила всегда отчётливая, будто во плоти.

— Бабуля! Что я сделала не так?

— Ты всё сделала так, внученька. Кто же знал, что…

— Как?! Что значит — кто же знал?

Наташа лежала, свернувшись калачиком, почти уткнувшись лицом в подушку, и не могла видеть бабушкиных глаз, но ощутила всё, что могла бы услышать, если бы в этом была хоть малейшая нужда. Никакой необходимости ни в словах, ни даже в мыслях не было. Она поняла и то, чего бабушка не собиралась ещё сообщать ей: они больше не увидятся. Никогда.

2

— Это скрипят ель и сосна? — Антон стоял, прижимая ладонь к стволу берёзы, в другой руке была куртка.

— Что? — она не подняла головы.

— Помнишь, в одной детской сказке ветер принёс семя сосны и ели, они росли рядом и боролись друг с другом за место под солнцем?

— Нет, это не сосна и ель. Это лиственное дерево. И знаешь, я думаю: это не два дерева, а одно — просто ствола два.

— Так не бывает.

— А ты считаешь, что бывает только, как бывает, а как не бывает, не может быть? — она встала, рывком оттолкнувшись от берёзы, и прильнула к стволу, оказавшемуся теперь между её щекой и его ладонью. Ствол был теплым.

— Скоро стемнеет. Ты не замерзла?

— Тебе не кажется, что человек обречён на безволие и бездействие? — оторвавшись от ствола, она обхватила себя руками. — Действительно, зябко. Надо занести дрова в дом и растопить камин. Будет дождь.

Антон набросил на её плечи куртку и улыбнулся:

— А как же бездействие? — он поправил якобы сползающую куртку и удержал руку на её плече.

— Это — не действие, Антоша. Это — противодействие.

Он убрал руку. В глазах колыхнулось что-то неуловимое — и будто выплеснулось, обдав ощутимым жаром. Наталья чмокнула его в щёку:

— Спасибо… — и посмотрела в глаза так, что он понял: это не за куртку. Пламя утихло, но не исчезло. — Я не так выразилась. Это не противодействие. Мы с тобой ничего не можем сделать дождю. Мы не можем пойти против него. Только с ним или от него.

Она погладила его по макушке и улыбнулась. Антон подхватил за её спиной попытавшуюся соскользнуть куртку и осторожно, но уверенно сократил расстояние:

— Я хочу есть, — прошептал над ухом и другой рукой, перехватив её запястье, провел ладонь по слегка колючей щеке, попытался пристроить себе на шею.

— Тогда надо срочно действовать, — она высвободила пальцы и пощекотала его затылок.

Антон обнял её так, что невозможно стало убрать руку, и она вынуждена была, обняв ответно, уткнуться носом в его плечо. «Хи-хи! Хи-хи!» — по-прежнему равномерно раздавалось в сумерках, но это было уже совершенно обессилевшее ехидство, которое не могло никого обеспокоить. Звуки стали похожи на странное, нарочитое покашливание-хмыканье, промежутки между которыми всё удлинялись и вскоре почти слились в звенящую тишину, изредка прерываемую сдавленными угрюмыми вздохами…

— Антон, пойдем, нас, наверное, уже потеряли.

— Никто нас не потерял. Уверяю тебя!

Он слегка ослабил руки, и она, воспользовавшись мгновением, откинулась чуть назад, чтобы поймать его взгляд, потому что в голосе почудилась усмешка. Антон смотрел на неё, казалось, выжидая чего-то.

— А случалось когда-нибудь так, что тобой искренне восхищаются, а тебе кажется, что тебя и за человека-то не считают?

Антон готовился подтолкнуть качели, и уже протянул было руку, но осознав услышанное, как в замедленной съёмке, плавно положил ладонь на цепь, будто стараясь удержаться.

— Я тебя не совсем понимаю… Наташа, я…

— Прости, это не имеет к тебе отношения, поверь. Просто я недавно читала один рассказ. — Наталья отвернулась от Антона и, сама того не замечая, начала раскачиваться в такт рассказу. — Представь, лингвиста-полиглота суровый рок забрасывает на неведомый цивилизации остров. Аборигены знают всего несколько десятков слов, не похожих ни на один известный земной язык. Ученый хочет установить контакт, пытается переводить, старается научить добрых островитян более совершенному языку. Но, увы! Они только жалеют ученого, утешают, как могут, потому что… Ты только представь! Они считают, что этот глубокий (ну, по их меркам) старец совсем слабоумный. И они! Пробуют научить его «человеческой» речи, так и не поняв ничего из его языка. Представляешь?

Антон внимательно слушал, больше не помогая раскачивать качели. Наталья потихоньку утрачивала энтузиазм, перестала отталкиваться, лишь по инерции раскачивая ногами и так же по инерции продолжая рассказ.

— В общем, путешественник быстро разобрался в языке островитян. Но понял, что никогда не научит их своему родному. И хотя он был еще достаточно молод и полон сил, смирился. Бросил тщетные попытки и заговорил на примитивном наречии. Островитяне возликовали! Если бы в их языке было слово «чудо», они кричали бы его во все глотки…

Закончив свой рассказ, Наталья остановила качели. Антон не двигался с места, переваривая услышанное.

— Забавная история… — наконец нарушил он молчание. — Но почему ты её сейчас вспомнила?

Она только вздохнула в ответ…

«Хи-хи!» — донеслось затухающим эхом.

— Ну, пойдём, а то тут за нами подсматривают, — улыбнулся Антон, и они направились к дачам.

Оставив Антона закрывать калитку, Наташа прошла в дом, размышляя, куда подевалась сестра с мужем. Только на крылечке горела лампочка, сгущая вокруг сумерки. Наталья откинула щеколду, включила свет в доме, повесила куртку на крючок. На вешалке было теперь всего две куртки: её и Антона. Ни обуви, ни одежды, ни записки… На плитке горячая кастрюля с чем-то похожим на плов. Она вернула крышку на кастрюлю, проверила, есть ли в самоваре вода. Вставляя вилку в розетку, машинально подумала, привезли ли они хлеба, и пошла в комнату накрывать стол к чаю, оставив дверь нараспашку, чтобы Антону было удобно вносить дрова.

— По-моему, напрасно ты боишься дождя. На небе уже звёзды появляются, — Антон отряхивал рукава рубашки, выравнивая носком кроссовки поленья на листе жести возле камина и выискивая взглядом, чем развести огонь.

— Я не боюсь дождя. Я дождь очень даже люблю.

Наташа обнаружила, что хлеб они всё-таки забыли, и соображала, нельзя ли сделать бутерброды с колбасой из почти свежих бубликов с маком. Решив, что можно рискнуть, принялась разрезать пухлый бублик так, чтобы было похоже на булку.

— Давай пока попьем чаю, а ужинать сядем, когда Серёга со Светкой вернутся. Не против? Они куда поехали-то? Ты какой чай будешь — зелёный или…

— Я категорически против, — Антон старательно отряхивал джинсы, направляясь к умывальнику. — Когда вернутся твои родственники, я уже скончаюсь от голода.

Закончив изображать бутерброды, Наталья критически окинула стол, взяла заварной чайник, чтобы выплеснуть старую заварку в огород — самовар шумел вовсю. Выглянув на улицу, она запрокинула голову и действительно обнаружила в небе ярко мерцающую точку. «Гори, гори, моя звезда», — промурлыкала, вспоминая, куда именно Светлана обычно вытряхивала заварку. «Ни ты дождю, ни дождь тебе — не помеха, — уже про себя пробормотала она, с усилием встряхивая перевернутый чайник, потому что было темно. — И когда он успел погасить свет?» Вернувшись на крыльцо, Наташа щёлкнула выключателем, проверила результаты своих трудов, осталась довольна и отправилась заваривать чай. Самовар вскипел, Антон, загадочно улыбаясь, накладывал в тарелку «плов».

— А хлеба нет. Куда у нас хозяева-то подевались?

— А и не надо, — Антон закрыл кастрюлю, отнёс тарелку и вернулся за самоваром, всё так же улыбаясь.

В комнате стало если ещё не тепло, то уже уютно от звуков и запахов дров и огня. Она налила себе чаю. Антон с завидным энтузиазмом поглощал содержимое тарелки.

— Ты бы поела всё-таки. Серега со Светкой сегодня не появятся, они в город уехали.

— Я не хочу. Что? Как уехали? Антон! — Наташа поставила чашку на стол. — Антон, когда ты всё успеваешь? А главное, зачем?!

Она машинально взяла ложечку и стала тщательно размешивать давно растворившийся сахар.

— А я, между прочим, со-вер-шен-но-не-при-чём, — Антон взял свою освободившуюся тарелку, встав из-за стола. — Давай я положу тебе немного. А? Будешь плов? Наташ?

— Какой плов?! Антон! Зачем ты…

— Это. Не. Я.

Она проводила его взглядом. Он отнёс тарелку и вышел на крыльцо. Чуть погодя донеслись нервные щелчки зажигалки, затем прерывистый выдох, и запах сигаретного дыма проник в комнату. Теперь была её очередь делать вид, что ничего не произошло. Она усмехнулась и отхлебнула чаю, взяла «бутерброд». Было же ясно, что обидела его она, и оставалось только делать хорошую мину при плохой игре.

Послышались отдаляющиеся шаги. Нет, идти за ним сейчас глупо. Во-первых, может, он в туалет пошёл, а во-вторых, не бросит же он её здесь одну. Чай был хороший. И вкус и аромат. А самое главное — она прекрасно знала, что он на неё не сердится. Он просто расстроен. Она вспомнила, что Антон не пьёт горячий чай, налила в бокал покрепче и, положив две ложечки сахару, стала тщательно размешивать, жуя «бутерброд». Копчёная колбаса и бублик с маком — очень вкусно, оказывается.

Один за другим раздались решительные, как выстрелы, вдох-выдох с крыльца, щелчок выключателя, затем всхлип двери, уверенный скрип доски под кроссовкой и одновременно — на тон выше — дверной задвижки. Свет на улице выключен. Дверь в дом закрыта. Она улыбнулась и вытащила ложечку из бокала. Мосты сожжены. Антон взял кочергу и поправил огонь в камине. Потом сел на пол, прислонившись спиной к ножке стола, лицом к камину, к ней вполоборота. Обхватил колени.

— Наташа, — помолчал, потом заговорил медленно, будто сдерживаясь. — Это Сережкина инициатива. Или Светы. Я не знаю. Ты же прекрасно всё понимаешь! — фраза будто вырвалась скороговоркой. — Сергей мне предложил, даже предлог не стал никакой придумывать, оставил ц.у., сгрёб жену в охапку, и они укатили. Извини. Я не знал, что это тебя расстроит. Даже… Не мог предположить.

Она встала, взяла бокал с приготовленным чаем и осторожно присела рядом, прислонившись к его плечу. Антон забрал бокал, поставил чуть в стороне, чтобы нечаянно не задеть. Освободив руки, обнял её и медленно вздохнул.

— Прости… — она чуть качнулась в его сторону, — Я не хотела тебя обидеть. Антон, просто…

— Это не имеет ко мне отношения, — грустно опередил он Наталью.

Она затихла, прислушиваясь к его осторожному дыханию и бережно укутывающему теплу, тревожно подрагивающему в такт танцующим отсветам камина. Взгляд зацепился за одиноко, как-то обиженно подбоченившийся бокал — Антон почувствовал и поднес чай Наташе. Ухватившись обеими руками, как за спасительную соломинку, отхлебнула. Антон, накрыв её ладони своими, тоже глотнул. В окне послышались осторожный шелест и робкое постукивание.

— Кажется, твой любимый пришел.

— Это хорошо, — она медленно вздохнула, осторожно высвободила руки, оставив бокал у Антона.

Встала, выключила в комнате свет и подошла к окну. Она очень любила дождь. Что делать? Побарабанила пальцами по стеклу. Ритм и тональность не совпали. Дождь был без всякого нерва, спокойный. Какая у Антона потрясающая выдержка! А она опять выглядит полной идиоткой. Она не может объяснить, что не хочет причинять ему боль. Ещё ни один человек на этой земле не понимал, когда она не может позволить себе того, что хочет. А то, чего она не желает всеми своими силами, наваливается неизбежно, неумолимо. И никогда ничего нельзя изменить. И объяснить никому. Господи! Зачем Светка всё время что-то предпринимает?! Им нельзя сегодня было оставаться вдвоём. Еще рано. Рано! Но неизбежно…

— Наташа, — Антон стоял за её спиной. — Ты не обижайся, — его руки легли ей на плечи. — Я совсем тебя не понимаю.

— Это хорошо, это просто удивительно замечательно, — она прижалась к нему с благодарностью и, не давая переспросить, поспешно добавила. — Хорошо, что ты понимаешь, что не понимаешь меня. Я готова тебя любить только за это. Молчи, — она повернулась лицом и прижала ладонь к его губам.

А вот это уже было напрасно. Этого-то и не надо было делать…

Но она поддалась — так приятно было ощущать его руки на своём теле, так хотелось им подчиняться…

Она чувствовала дыхание дождя и уже почти улавливала его музыку. Почему-то странно перемешались дождинки и звёздочки, закружились вокруг, увлекли за собой, вращая вокруг него. Он стоял на коленях, раскинув руки крестом, подняв к небу глаза, полные слез, не видящие ничего глаза, потом опустил руки вниз плавным движением и поднял своё тело вверх. Её кружение прекратилось, и их взгляды встретились — глаза в глаза.

Наташа очнулась. Когда? Нет! Господи…

— Что случилось? — Антон пристально вглядывался в её лицо. — Ты… Что-то не так?

— Антоша… Мне нужно выйти. Прости.

3

Она выскочила на улицу. Дождь уже не шёл, а бежал, догоняя сам себя или от себя убегая. Так надолго его не хватит. Скоро кончится. Кто? Когда? Господи! Ему надо возвращаться домой. Или нет? Да! Она увидела наискосок через дорогу свет в окошке и бросилась туда.

— Коленька, солнышко, дай мобильный на минуточку! — не то прокричала, не то прошептала в раскрытое окно и метнулась к крыльцу. — Мне срочно! — слизнула с губ влагу, вытерла подбородок, потом об себя руки и вцепилась мёртвой хваткой в протянутую трубку, не взглянув даже на онемевшего от её напора соседа. — Ну, давайте, давайте, скорее, чёрт бы вас побрал! Серёжа, золотко, завтра утром забери Антона, пожалуйста. Ему надо срочно домой… Да. Так, чтобы успеть вовремя на вокзал… Потом. Всё хорошо. Ничего не случилось. Всё потом. Я с Колиного мобильника. Спокойной ночи. Николай, я твоя должница.

Дождь напоследок припустил наутёк. Она шла медленно, не чувствуя холодящих струй. Антон курил под навесом. Отбросил сигарету, увидев Наталью, подхватил на руки и почти бегом занёс в баню. Молча, торопливо раздел до белья, облил горячей водой. Сунул ей ковш в руки и, не сказав ни слова, вышел, хлопнув дверью.

Наташа только теперь поняла, что замёрзла, взяла таз и стала наполнять горячей водой. Потом села на лавку, опустила в воду застывшие руки. Больше всего на свете ей хотелось сейчас залезть в ванну. Она разделась и сполоснула бельё. Слегка отогревшись, отжав, закрутила в пучок волосы, вышла в предбанник, развесила одежду на сушилке. Вернулась. Вылила на себя воду из таза и снова наполнила его горячей водой.

Дверь скрипнула. Антон просунул голову.

— Согрелась? — он держал в руках Светкин халат. — Иди сюда, лягушка-путешественница, — она поняла, что прикрывает Антон шуткой, и не заставила себя ждать. Он торопливо замотал её в халат, плюхнул на лавку, натянул на ноги шерстяные носки, потом укутал с головой в покрывало и понёс в дом, как заботливый отец ребёнка. Дождь уже почти совсем ушёл, роняя редкие слезинки. Антон положил свою ношу на кровать, не снимая покрывала, укрыл сверху одеялом и вышел из дома.

В камине огонь осторожно пробовал свежее полено. Разогреваясь, посапывал самовар. Ей стало жарко. Она выбралась из постели, скинув халат, натянула Серёжкину футболку, аккуратно сложила покрывало на стуле. Подсушила полотенцем и расчесала волосы, вытерла мокрые следы на полу. Подумав секунду, решила, что Серёга её не убьёт всё-таки. Вытащила из его шарабана¹ фляжку, побулькала (практически полная!), отвинтила крышку, отхлебнула (приличный коньяк!), поставила фляжку на стол, пошла искать рюмки. Обнаружила лимон. Да, жизнь, кажется, налаживается. Она отрезала кусочек лимона, наполнила рюмку, стянула покрывало на пол и уселась возле камина. Всё будет хорошо. Ей хотелось, чтобы слеза капнула в рюмку, но ничего не получалось: одна затерялась где-то под ухом, другая, промахнувшись, шлёпнулась на палец, третью она вытерла сама ладонью, потому что та застряла на полпути, и щеке стало неприятно. А больше и не было. Она вздохнула и, отхлебнув полрюмки, сунула в рот лимон.

— Пьянствуем? — Антон стоял в проёме двери в рубашке, наброшенной на плечи. Трусы были в мелкую полоску, а джинсы он, наверное, намочил, когда обливал её в бане.

— Не стой босиком. Фляжка и рюмка на столе. Тапочки в прихожей, или на кухне, чёрт знает, как её называть. Не пей из горла, Сережка не любит. Мне и так влетит.

— А он и не узнает. Мы завтра всё вернем в целости и сохранности.

— Ты думаешь, здесь коньяк продаётся? Сомневаются мужики, — она не отрываясь, смотрела на огонь.

Антон вернулся с тарелкой «плова», из которого торчала вилка, поставил у её ног, отобрал рюмку.

— И без разговоров! Съесть всё. А я пока тебя догоню, — он допил её коньяк. — Тебе чаю налить?

— Не знаю. А обязательно всё доедать? Ты много положил. Я лопну.

— Не лопнешь.

Он всё-таки занялся чаем. Самовар выносить не стал, себе долил горячего в недопитый бокал, ей свежего в чистую чашку. Нарезал лимон. Отобрал у Наташи пустую тарелку (придержав за плечо, чтобы не вставала) и, вернувшись с кухни, застыл на месте. Она следила за всеми его передвижениями. Перехватила взгляд, остановившийся на постели, встала, вытащила старенькое одеяло, сунула ему в руки. Антон посмотрел настороженно. Она улыбнулась, чмокнула его в свежевыбритую щёку, переставила бокал и свою чашку поближе к камину и уселась на покрывало, старательно натянув футболку на колени. Антон всё стоял, держа в руках одеяло.

— Бери коньяк, иди сюда. Будем пьянствовать вместе, а не по очереди, — она с наслаждением отхлебнула из чашки. Антон хмыкнул, развернул одеяло, укрыл ей спину, забрал со стола рюмки и фляжку и устроился рядом, под одеялом. Разлил коньяк.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Шарабан — рег. зимний рыбацкий ящик для снастей и улова. У моего отца был такой самодельный деревянный заплечный ящик, с которым он ходил на зимнюю рыбалку. Шарабан служил ему ещё и скамейкой во время подлёдного лова. Возможно, значение этого наименования восходит к словам «шарабара» (всякая всячина, мелочь) и «шараборить» (рыться в вещах; шататься без дела). См. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. Т.4. (Прим. автора).