ЯБЛОКО И КВАЗИМОДО
Цветка приплелась к Борисандревичу. Он снова долго не открывал, она сама отперла дверь. Положила на полку несыгравший мяч. Заглянула в комнату… Борисандревич удобно раскорячился в кресле. По жилистой руке его, от запястья вверх, ползла муха, он наблюдал и улыбался. Потом от мухи отвлёкся, как будто нехотя, и поманил Цветку пальцем, всем видом показывая, что у него есть замечательный секрет. Так после плотного обеда в воскресный день дедушка разыгрывает внучку, семенящую на спичечных ножках. Если бы у Цветки был дед или отец, она бы осознала свой запоздалый порыв детского доверчивого внимания…
Борисандревич прятал на коленях новый фотоаппарат на ремешке. Она наклонилась, и он оплёл её шею сбруйным ремешком.
— Отличная камера. Фотографируй. Чем так слоняться…
— Спасибо.
— Здесь много всего! Ты сначала снимай на автомате, а когда войдёшь во вкус… Здесь масса художественных возможностей, — громкий полнозвучный голос, никогда ни от кого не прятавшийся, да и не знающий, зачем прятаться.
Она так и думала — он знает, что она попусту слоняется. И никакого Цитрона нет в космосе. Он шутил с ней, рассказывая про ту него. Квазимодо — вот земное совершенство! Выхода нет. Остаётся делать жалкие, ненужные снимки здешней местности.
Борисандревич приподнял одну ногу и указал ей на свою гигантскую грязную ступню. Она была перевязана бинтом.
— Зря ты не подмела осколки, когда разбила бутылку.
Ей было безразлично. Что такое его порез, минутное неприятное ощущение, рядом с небытием, на которое обречена она?
А он уже шаркал, прихрамывая, кружил по дому, шумел, готовил ужин. Он был таким живым и здешним, что поддерживал и её, как сыпучую песочную скульптуру, — просто присутствием, телом, непустотой. Хранил в ней жизнь, которую она ненавидела. Даже культивировал — вот, фотоаппарат подарил… угождать Живчику снимками его владений. Глядя на него, она осознавала всё обречённее, что безобразие и бессмысленность — черты этого мира, а красота и одушевлённость — существуют лишь в придуманном. Здесь же они — случайные проговорки, светлячки, которых почти не бывает, такие они редкие и мелкие.
— Попробуй, какое яблоко, небывало вкусное!
Борисандревич протянул ей яблоко, красно-зелёное, тусклое на стыках цвета. Эта неудачная окраска — диссонанс, в ней яблоневая несостоятельность, болезнь природы. Она осторожно надкусила лишайные крапинки красного — и что же? Омерзительная подслащённая и подгнившая древесина. Они с Борисандревичем разнопланетные существа, у них даже вкусовые рецепторы устроены по-разному! Они видят разные миры: поверенный в делах — один, потерянная швея — другой. А как оно целостно, как обнадёживающе целостно — это яблоко, — гадкое по виду и по сути!
Так уже было, вспомнила она. Это всего лишь повтор. Однажды она купила пенку для волос — ради брэнда стерпела безвкусно оформленный — едко розовый с бестолковыми золотыми и чёрными буквами — баллон. Да, конечно, пенка оказалась мягкая и пухлая, но нашпигованная ароматом того же вида, что буквы на баллоне. Егорушку испугал бы такой запах: пришлось выкинуть.
Цветка притихла с уродливым яблоком в руке, успокоенная его цельностью — безобразием и невкусностью. Квазимодо — литературный герой. Придуманный. Если существует на свете невероятный человеческий абрис, то и суть его невероятна. Если дышит где-то над лесами и лугами одинокая душа Егорушки, то и абрис его прекрасен! В тот вечер, когда Борисандревич подобрал Цветку на шоссе, она видела именно Егорушку, а не случайного парашютиста без парашюта! Это его тонкая фигура мелькала среди обрывков облаков. И даже длинные пальцы она видела. Он медленно парил, плавно двигая одной рукой, в которой держал что-то наподобие белой шляпы с кучей перьев: они сияли оранжевыми всполохами солнца и развевались. Фигура трепетала в весеннем сладком ветерке, и перья трепетали.
И Апельсин, возможно, существует! Там всё совершенно. Апельсинианин Егорушка прекрасен и великодушен. Это он спланировал со своей планеты — кто же ещё, — она же видела шляпу с перьями в его руке!
— А я вычитал кое-что про Цитрон у Гесиода. Тебе интересно? — спросил Борисандревич.
Цветка встрепенулась. Он взял толстую книгу, раскрыл на аккуратно заложенной странице и принялся декламировать стихи:
…И в небе увидели люди два солнца.
Второе теплее и ярче, подобное плоду Цитрону.
И люди, в лучах его греясь,
Совсем истомились, наполнились негой и заговорили
Умильно, как будто отведав нектара и мёда.
Но солнце второе пропало, оставив землянам
Поблекший шар Феба, и это преданье
О дивном неведомом боге, оранжевый глаз
Отворившем на миг…
— Любопытно, правда?
— Я не поняла! Вы говорили, его невозможно увидеть!
— Насколько я понимаю, люди стали свидетелями незаурядного явления… Гесиод приводит старые стихи, а стихами, в свою очередь, описывается событие уже древнее… Уже тогда люди знали о Цитроне.
— Откуда они знали, как он называется?
— Имена предметам, да будет тебе, Цветка, известно, всегда дают люди. Увидели незнакомое небесное тело, показалось похоже на апельсин, «цитрон» по их, назвали. Поняла? Это греки, те, что были древнее древних. А каждое племя нарекло планету «апельсином» на своем наречии. Видели-то все.
— Как это?
— Да так. Прибежали с прогулки напомаженные египтенята, и орут так, что у мамы-египтянки уши закладывает: «Мы видели большой светящийся апельсин на небе!» Если Египет уже был на Земле… Я забыл, надо же! Надо посмотреть — был ли Египет? — Борисандревич потянулся за томом. — Прибежали одетые в овечьи шкуры детёныши диких кочевников в шатры на другом краю Земли, и орут то же самое! Только не про апельсин, а про что-то такое, что они выдели, в небе! После этого и мифы стали возникать о Цитроне. Присочинять стали всякое, например, о его происхождении, о боге с оранжевыми глазами… Это чуть ли не Эрот — потом присочинили… но сначала должны были увидеть!
— Дайте мне эту книгу! — Цветка бесцеремонно вырвала толстый том из рук Борисандревича.
Он усмехнулся, поправил бинт на ноге и громогласно запел.
