Пиньята

Настя Пятница

Маленькие истории о поиске чудес вокруг себя, внутри себя и внутри тех, кто рядом. Эти чудеса пугают и бросают вызов, но они – наши самые большие друзья.Для широкого крута читателей.

Лифт

От кого-то я слышала, что если прыгнуть в движущемся лифте, то он непременно застрянет. Эта информация давно не давала мне покоя.

Признаюсь честно, прыгать было страшно. Может быть, потому что мои представления об устройстве лифта максимально приближены к пещерным. Объясняю: я думаю, что кабина висит на толстом таком канате на манер того, на который меня палкой пытались загнать в школе. И это значит, что если я прыгну слишком резко, то канат оборвется, и я ухну в распростертую подо мной бездну. Кроме этого, если я окажусь достаточно тяжела, моего прыжка не выдержит пол, и я долго буду одиноко лететь вниз, а от гибели меня сможет спасти только гигантская груда пищевых отходов, если она окажется как раз подо мной. Да, именно так я и вижу устройство дома: лифт опускается в подвал, точно туда же, куда по венам мусоропровода из всех квартир стекаются различные свидетельства жизненной активности человека. Я представляю себе это огромное подземелье, по площади равное зданию, и в глубину никак не меньше, чем в три этажа. Абсолютно везде, куда достает глаз, — холмы мусора. Настоящие мусорные Альпы. На их величественные хребты скромно и осторожно опускается кабинка лифта — маленький космический кораблик. Двери его раскрываются и я, как Нил Амстронг в момент высадки на Луну, гордо ступаю на неизведанную землю.

Не смейтесь. Или нет, лучше смейтесь. Мне и самой понятно, что я тупая. И новость о моем отчислении для меня не новость. Однако количество неприятных последствий этого события от моего буквально дзеновского спокойствия почему-то не убавляется. Самое трудное по несправедливости приходится делать самым первым: по прибытии домой я должна буду сообщить отцу, что в этом семестре ему не нужно оплачивать мою учебу. И у меня есть объективные основания подозревать, что именно в этот раз идея за что-то не платить не покажется ему классной.

Всё так. Если я позволю равнодушной кабине отвезти меня на седьмой этаж, и там распахнуть свою железную пасть и выплюнуть меня на площадку, все будет кончено. Вариантов не останется. Бежать вниз не получится — соседи сверху тащат по лестнице пианино. Зайти не в свою квартиру? Сейчас ведь все на работе, кажется. Но папа выйдет на стон взламываемого мною с помощью заколки замка гораздо быстрее, чем приедут полицейские и подвергнут меня в спасительному заключению. «Что ты делаешь, дочь?» спросит он с любопытством. «Пап, меня отчислили», скажу я, и лицо папы примет такой вид, который я наблюдала у него лишь дважды: наутро после футбольного матча, в котором русские сыграли на огорчающе знаменитый счет в семь-ноль, и в тот раз, когда кто-то занял парковочное место около ресторана «Теленок табака», которое папа почему-то искренне считает своим. Уничтожающе удивленное такое выражение. Почти что разочарование, причем вселенского масштаба: разочарование не сколько в конкретном человеке, но во всем сущем.

Представив себе это его лицо, я решительно сгруппировалась и прыгнула. Так, чтоб сразу, пусть уж лучше канат порвется. Не надо мне этих ваших лиц. Я лучше туда, вниз, к мусору.

***

Четыре часа и семнадцать минут, как я здесь. Самые прекрасные четыре часа и уже восемнадцать минут за последние сколько-то лет. Серьезно. Совсем не потому, что моя жизнь настолько уныла. Просто они действительно прекрасные.

Почему-то я никуда не ухнула. Но кабина действительно затрещала и замерла. А потом выключилась лампочка.

По-прежнему тепло. Ничего не видно, поэтому можно не волноваться. Помня, что пол был не очень чистый, я сажусь на сумку. Я зажмуриваюсь и притягиваю к подбородку колени. Я — космонавт в герметичной капсуле, и через секунду она отделится от тела корабля, и стремительно понесется к Земле. Домой. Ко мне. С себе.

К самому себе.

Я открываю глаза и вижу звезды.

Вся чернота — это уже не границы, а безграничие. В темном теле кабины нет потолка и пола. Всё — незримый и близкий космос. А вокруг — созвездия. Как в деревне. Ты не представляешь, сколько в деревне звезд! У деревень как будто свое, отдельное небо, одно на все деревни мира. Но с городами они им не делятся.

Темнота — это такая вещь, которая вынуждает смотреть не на себя, а в себя. Может, там не всегда красиво, и поэтому люди так любят фотографироваться. Особенно влюбленные. Они всегда так радуются сами себе, и свои рожи везде клеют — на майки, на кружки, на посты, на пригласительные открытки на свадьбу. Как будто бы нигде в мире нет ничего красивее их рож, и они сами ничему так не радуются, как им. Мне кажется, что по отношению к фотографиям можно провести различие между влюбленными и любящими.

Я не доверяю людям, которые меняют аватарки чаще раза в год.

Снова вспомнила, что я больше не студент.

Наверное, вылететь из универа так же неприятно, как влюбиться в некрасивого человека. Нет, вылететь немного неприятнее, потому что в фойе у нас стоят такие огромные красивые зеркала, в которые очень удобно фотаться. И если ты больше не можешь ходить в универ, то значительно ущемляешь себя в количестве качественных селфи. Опять же, если у тебя некрасивый парень, то и фотаться с ним лучше в плохое зеркало, чтоб его было видно похуже. Таким образом, если меня уже отчислили, то и парня мне можно заводить некрасивого. Стало быть, одна непростая в прошлом дилемма разрешена.

Мне начинает казаться, что я засыпаю. Наверное, так и есть, ведь я проснулась рано, а потом ехала в маршрутке стоя и не выспалась там, соответственно. Мне снятся собственные воспоминания: какой-то праздник в центре города. День чего-то там: семьи, любви или верности. Танцующие молодожены, которым приспичило в этот день стать супругами. Танцующие пары постарше, у которых в этом году случился какой-то юбилей. Их поздравляли, вручали подарки, и теперь все им хлопают, а они танцуют. Там были и совсем старички, бабушки и дедушки, которые не торопились плясать, но понемногу и они принялись покачиваться и топтаться на месте. Все, кроме одной пары. Они так и стояли в окружении других людей, и просто смотрели на остальных. Они уже давно держали друг друга за руки, еще до начала танца. Они просто смотрели по сторонам, держась за руки. И я, не знаю, почему, тоже смотрела, но только на них. И почему-то теперь, в этой странной темноте лифта я очень стараюсь разгадать, о чем они думали. Может, что-то вспоминали? Свою свадьбу? Молодость? Совместную счастливую жизнь? Или я слишком сентиментальная, и они просто глуховатые, вот и не танцуют? Всё равно мне ужасно захотелось вдруг узнать, что это значит — иметь человека, с которым можно постоять в толпе танцующих держась за руки, потому что я терпеть не могу танцевать.

Наверное, я уже сплю.

Приходит время, и я понимаю. Темнота необходима. И мне нужно было застрять в лифте гораздо раньше. Теперь я точно знаю, что у каждого рано или поздно обязательно возникает потребность застрять в лифте. Главное — не испугаться.

Хотя, может быть, достаточно зажмуриться.