НашлаСь! Как найти путь к себе с помощью женской сумочки

Надя Риччи

Каждую из нас окружают знаковые вещи, хранящие тайный смысл и отражающие этапы личного развития.Эта книга поможет читательнице определить место на маршруте раскрытия своей природной женственности, благодаря внимательному взгляду на главные сумочки ее жизни.Автор предлагает расшифровку сути, заключенной в вещах-символах, сопровождающих уникальный рисунок каждой судьбы. Это позволяет с благодарностью принять свои ошибки и, возможно, решиться на главные шаги, которые раньше казались непосильными.

Глава 2. Мамино наследство

Когда рождается девочка, она может быть похожа на кого-то из родителей или других членов семьи, потом она становится очень похожей на свою маму и, только когда действительно найдет себя, станет похожа только на себя саму.

⠀

Ольга Погорельцева, поэтесса, г. Ужгород, из сборника песен «Про маму»

Старая душа

Есть одна фотография, которую мы с мамой сделали в фотоавтомате, так вот, на ней моя прекрасная мама, необыкновенной красоты, и половинка моего лица. Ну так вышло, я же маленькая была, но уже, наверное, неудобно было держать меня на руках. Правда, получилось одинаково на всех четырех кадрах, ну и ладно, я себе там все равно нравилась, а вторую половину лица я легко могла дорисовать в воображении. И потом я помню, что как-то снисходительно, что ли, относилась в детстве к маме, с каким-то слишком взрослым пониманием. А фото это мне кажется вполне показательным и символичным. Можно сказать, что мама на нем намного важнее меня или что я пока «недомама», но я уже есть, показалась наполовину! Я уверена, что эта фотокарточка сохранилась в альбоме, потому что мама там очень хорошо получилась. А то, что меня не видно, ее, думаю, не очень смущало.

Наверное, наши родители, я имею в виду мое поколение, нас слишком рано родили. Вернее, родили-то как положено, но сами еще оставались детьми, и вопрос взросления в том смысле, в котором мы сейчас задаем его себе, перед ними не стоял. Они были такими, какими могли быть, любили, как могли любить, и никто даже не задумывался, как сделать свою жизнь лучше, стать счастливее, просто проработав какие-то проблемы прошлого. Жили как жили, а тут еще мы со своими надобностями родились, ну никто не ожидал!

Я очень хорошо помню, как примерно в свои года два стояла на кухне в нашей новой кооперативной квартире, на седьмом этаже, в Веселом поселке — одном из спальников Ленинграда, и смотрела на родителей. Было жарко, окна распахнуты настежь, все ходили полураздетые и почему-то очень веселились. Папа пододвинул магнитофон прямо к открытому окну и включил «Битлз» на всю громкость, так, чтобы весь двор мог слышать музыку, и они с мамой принялись пританцовывать. Это был момент какого-то откровения, возможно, я уловила сообщение своей уже немолодой души, которая, как мудрая бабушка, смотрела на этих молодых людей, качала головой и сокрушалась: «Какие же они все-таки еще дети!»

На весь двор бомбила заводная «Сan’t buy me love!», и родители прыгали и кружились по еще пустой кухне, а я стояла и смотрела на них с очень серьезным лицом, как «самая старшая из присутствующих здесь дам»⁴…

Бесполезные туфли

Родители взрослели вместе с нами, но редко кому из них удавалось хотя бы немного оставаться резвящимся детьми, как, в принципе, и повзрослеть внутри. Со временем они становились родителями, которые забыли, что когда-то весело дурачились на кухне под орущую на весь двор музыку, стали серьезными и «взвалили» на себя долг воспитания.

Мне было лет восемь, когда на день рождения кто-то из родни подарил мне туфли. Они были очень милые, белые, с черным лакированным ремешком и на широком небольшом, пятисантиметровом каблучке. Это были очень нарядные, несомненно, детские туфли, и они были мне точно впору, но мама почему-то решила, что они выглядят слишком вызывающе для моего возраста и не разрешила их носить.

Туфли убрали обратно в коробку и засунули в шкаф до лучших, более правильных времен. Я тихо плакала, уткнувшись в бабушкин передник, измазанный мукой, и не могла понять смысла происходящего. Тогда мне казалось, что я за что-то наказана, только непонятно за что.

Однажды у нас были гости, и мама попросила меня станцевать цыганочку. У меня был прекрасный костюм из цветастой длинной юбки, светлой блузы с рюшами и косынки с люрексом. Я обожала этот костюм и танец, не знаю даже, как я ему научилась, по-моему, просто посмотрев фильм «Табор уходит в небо», который произвел на неокрепшую детскую психику сильнейшее впечатление. Думаю, что я была даже похожа на главную героиню в исполнении Светланы Томы, или мне так казалось. Хотя я была согласна и на ту маленькую девочку-цыганочку, которая так душевно пела грустную красивую песню и зажигательно плясала. Словом, фильм, музыка Доги и сама история долго варились в моем воображении и задавали направление творчества. Мы с бабушкой смастерили костюм из старых платьев, и я танцевала на радость гостям, когда таковые заходили к нам домой.

Так и в этот раз, я открыла шкаф, чтобы достать свой цыганский костюм, и увидела коробку с теми самыми белыми туфлями на каблучках. Как сейчас помню мамино удивление, когда я не смогла в них втиснуться, прошел ведь только год! Девочка неожиданно выросла вместе с размером обуви, а туфли обычно не растут вместе с девочками, поэтому они остались прежними и немым укором ушли в закат. Мама была разочарована. Ее картина мира пошатнулась. Оказывается, эти туфли были задуманы именно для меня восьмилетней, и теперь они совершенно бесполезны!

Как же часто мы лишаем себя радости момента из-за каких-то глупых внутренних ограничений или суровых принципов! Потом момент уходит, и его уже не вернуть. Конечно же, будут новые возможности, жизнь их постоянно подкидывает. Я думаю, что мы должны использовать абсолютно каждую! А мы почему-то склонны хватать только то, что расстраивает и приводит к стрессу. Есть такая особенность у женщин — не позволять себе радоваться, как будто это неприлично или даже «греховно», зато пострадать — мы тут как тут, потому что это считается благородным, опять же все жалеют, короче, выгодно. Но, на самом деле, от женщины требуется только одно — пребывать в радости. Радость — это женская валюта! Радость растет на любви к себе. Когда мы радуемся, значит, мы к себе хорошо относимся, принимаем, тогда мы и всех остальных вокруг себя с легкостью можем полюбить. И наши дети, и наши мужчины, и сотрудники будут чувствовать себя рядом с нами хорошо, они никуда не захотят уходить, потому что с нами они любимы и приняты. Поэтому каждый раз, когда мы теряем радость, нам надо придумать всевозможные способы, чтобы снова ее найти. Одним из моих любимых способов восстановить свою радость является пребывание в женском кругу. Когда удается снять маски, расслабиться и забыть на время о мирских проблемах, можно почувствовать общую энергию группы, которая складывается из энергии каждой из нас, и каждый раз этот узор будет звучать по-новому, каждый раз будет наполнять. Мы как реки, которые бегут каждая в своем направлении и вдруг сливаются во временное море, играют там, веселятся и возвращаются к своим берегам наполненные и обновленные.

Сумочка №2. Стиль и свобода

Мама одевалась всегда как артистка, несмотря на то, что денег особо не было, как и у всех в те времена, но она как-то умудрялась! Природный вкус и точеная фигура всегда выделяли ее среди подруг. В комнате у родителей стоял румынский стенной шкаф — стенка, которую достали по случаю, с переплатой в двадцать рублей, — спасение для молодой семьи. Треть стенки была заполнена книгами и хрусталем, а две другие трети — мамиными вещами, папины же вещи жили в детской, так как места им не хватило, да и что там были за вещи! Что вообще мужику надо? Пара брюк да рубах, да ящик с бельем! Никто не жаловался, кстати, папа маму очень любил и принимал ее звездность.

Помимо прочего, у мамы был комод, как я теперь понимаю, с винтажными вещами, которые она надевать не решалась, но хранила, потому что уж очень они были интересными и красивыми. Я часто примеряла мамины вещи, особенно туфли, которых у нее было пар двадцать, и все итальянские. Как сейчас помню, стоили они в магазине девяносто рублей за пару, и надо было иметь блат, чтобы тебе заранее сообщили, когда новый товар «выкинут» на прилавок, чтобы оказаться среди первых покупателей. Молодые женщины нашего двора часто толпой выезжали на промысел и потом все ходили в одинаковых туфлях, но у мамы всегда был выбор больше, поэтому она почти ни с кем не повторялась! Только через блат или еще с переплатой можно было ухватить кусочек красоты. Мне кажется, мама не просто любила хорошо одеваться, она собирала коллекцию туфель, это было ее отдушиной в сером советском мире и, возможно, ее реальным сокровищем.

А вот комод с практически музейными экспонатами винтажных аксессуаров был тайной целью моих секретных паломничеств в родительскую комнату. Эти вещи маме тоже нравились, но носить их она не осмеливалась, наверное, или, может, считала их немодными. Выбросить же такую красоту, конечно, было невозможно.

Жила в том комоде одна сумочка. Рыжая замшевая почтальонка или, как еще ее называют, кросс-боди на широком длинном ремне. Она была небольшая и плоская и, конечно, предназначалась исключительно для украшения, что само по себе было нонсенсом в те времена! Нормальные женские сумочки для ежедневного ношения должны были вмещать множество вещей. Театральные сумочки — другое дело. Но эта! Для театра слишком хипповая, для обычного дня слишком маленькая, вообще непонятно куда, как и кому ее носить! Вот и лежала она в комоде, как в музее.

В один прекрасный день мама застукала меня в образе. Я стояла перед зеркалом в клетчатой юбке-шотландке, белой пионерской рубашке, на которой я поменяла пуговицы на пластиковые под кость, и с замшевой почтальонкой наперевес. У меня были волосы до плеч, к которым я прикрепила серое голубиное перо, а на ногах были рыжие ботинки, которые отвоевала у бабушки, — ей сын подарил, а она не носила. Это были классические английские школьные ботинки, но кто тогда мог об этом знать? Я просто увидела, что они сюда прекрасно подходят.

Мама неожиданно вошла, и я перестала дышать, приготовившись услышать ее возмущение, но, к удивлению, реакция была абсолютно другой. Ей понравилось! Она не ожидала! Она вдруг увидела, как и кому нужно носить эту сумочку! И сказала: «Забирай!»

Музейно-винтажный комод еще долго оставался притягательным для меня. Счастливые часы я проводила возле него, разбирая и примеряя необычные вещи, создавая новые образы, но эпизод с сумочкой запечатлелся на всю жизнь. Построение своего образа для меня с тех пор не только стильность и тем более не мода, но и узнавание какой-то новой части себя или декларация той части себя, которая уже открыта и должна быть проявлена миру.

Говорят, что есть врожденное чувство стиля, но, думаю, что у каждой из нас есть еще врожденное чувство себя. Это чувство, когда ты точно определяешь свою или не свою вещь.

Не столько по принципу идет или не идет, модно или немодно, сколько по собственному ощущению. Эти ощущения часто теряются под давлением семьи и социума, но — хорошая новость! — их можно восстановить, просто направив свое внимание в эту тему.

Замшевая сумочка позволила мне почувствовать ту свою часть, которая мне очень нравилась, но до этого момента не проявлялась. Это моя необычность, нежелание соответствовать стандартам, даже пусть и самым модным, но все равно стандартам. Моя смелость проявлять себя такой, какая я есть, возникла именно тогда, и хотя потом я ее снова потеряла надолго внутри, я уже узнала эту свою ценность, к которой в будущем обязательно вернусь! Я впервые почувствовала свою внутреннюю свободу быть самой собой. Плюс, оказывается, у меня есть чувство стиля! И это признает даже моя мама — эталон женственности и красоты!

В этой стилизованной британской теме уже проглядывалось нечто дикое, первозданное. Рыжий цвет кожи сумочки направлял фантазию в леса и поля, поближе к животным, к взаимодействию с ними и ритуальной охоте, к выживанию в дикой природе своими силами. И эти силы чувствовались, эта связь с Землей, с корнями, со свободной песней души. Откуда это все бралось, конечно, осознать было невозможно, оставалось прислушиваться и ждать понимания.

Мама

Мама была для меня идеалом женской красоты и грации. Она всегда прекрасно выглядела и уделяла своему внешнему виду очень много времени. Вспоминаю наши сборы в детский садик. Я самостоятельно одеваюсь и стою у двери, жду маму. А у нее утренний ритуал — ресницы! Помнишь, у твоей мамы или бабушки была такая советская тушь в коробочке, в которую надо было поплевать, чтобы немного развести. И щеточка такая пластиковая. Вот этот процесс занимал у мамы минут тридцать, не меньше. Она старалась как можно больше туши оставить на ресницах, а для этого приходилось попотеть!

Я изнывала в зимней одежде у входной двери и только изредка заглядывала в кухню, где и происходило священнодейство, пытаясь определить, сколько еще ждать. Меня всегда удивляло, как мама не обращала внимания на время, ведь мы могли опоздать, что и происходило довольно часто. Бабушка вечно отчитывала мать за такую нерасторопность, но та отстаивала свое право на эту утреннюю медитацию, когда нет никаких мыслей и ты никому ничего не должна.

Думаю, маме надо было родиться в артистической семье и играть в театре, а лучше в оперетте, потому что она была очень зажигательная и яркая и всегда завоевывала внимание любой компании.

Для нее это было очень важно, так она чувствовала, что нужна, что ее любят. Когда же этой любви она не ощущала, то становилась очень грустной и теряла силы. Мама всегда так удивлялась, когда я ей говорила, что люблю ее. Как будто не могла в это поверить.

Мне было невыносимо видеть ее несчастной, поэтому, когда подросла, я стала рассказывать ей о моих увлечениях и старалась привлечь ее внимание к другой стороне жизни, духовной и душевной. Ей было интересно, она ходила со мной на собрания в буддийский храм, на дыхательные практики и медитации, купила себе книжки по психологии. Кто знает, возможно, она просто хотела убедиться, что я не в какой-нибудь секте, и только поэтому следовала за мной. А может быть, действительно, видела в этом и для себя какой-то выход.

К сожалению, как-то так всегда получалось, что мои занятия ей не очень-то нравились. Вот именно для нее что-то не подходило, происходило не так. Сначала я очень расстраивалась, но, по мере изучения психологии, начинала понимать, что я не должна была ее за собой тянуть. Это неправильно — «поучать» своих родителей и брать за них ответственность. У Берта Хеллингера⁵ это четко расписано. Что в любой родовой системе родители стоят выше детей. Все знания и другие блага должны идти сверху вниз, а никак не наоборот. Затем дети «кормят» своих детей и так далее. Если же это правило нарушается, то нарушается и течение родовой энергии. В тот момент этих знаний у меня не было, я воспринимала маму больше как подругу или старшую сестру.

В нашей дружбе было и много хорошего. Особенно теплым был период моего восемнадцати — двадцатилетия. В это время я чувствовала себя свободно, на одной волне с мамой. У меня дома часто бывали друзья, даже приезжали на несколько дней. Мама уезжала к бабушке и приходила только иногда, чтобы разделить с нами веселье. Я тогда думала, что мы самые близкие люди на Земле, и друзья мне, действительно, завидовали. Потому что обычно с родителями каши не сваришь!

Мама обладала острым чувством справедливости, которое передалось и мне. В нашей семье всегда говорили правду о том, что происходит в стране, никто не боялся. И я в школе резала правду-матку на уроках истории, за что вечно имела тройку в году. Все поменялось, когда правда стала удобной, в 1987 году на госэкзамене я впервые получила отлично, хотя говорила все то же самое, только в этот раз учителя улыбались и кивали. А я была горда собой, ведь для меня ничего не поменялось, а вот им, возможно, теперь нужно лицемерить в другую сторону.

Маму несколько раз вызывали в школу из-за моего поведения, но она всегда отстаивала меня. Однажды ее вызвали, потому что я отказывалась участвовать в так называемой пятой трудовой четверти. Знаешь, что это? Это когда после шести школьных уроков ты должна вместе со всем классом ехать на какую-нибудь фабрику и заниматься там своего рода трудом! Я один раз съездила.

На ткацкой фабрике ума не могли приложить, чем бы нас, такую орду, занять. И вот нам дали огромные ящики с катушками для ниток разной величины, которые надо было рассортировать по размеру в коробки. Бесполезность этого действия удручала, страшно жалко было времени, потому что дома меня ждала куча дел. Мама была ужасно недовольна моим длительным отсутствием и впредь запретила мне посещать сие сомнительное мероприятие.

Ее вызвали в школу, и она спокойно объяснила секретарю школьной партячейки, что у ее дочери, то есть у меня, пятая трудовая четверть каждый день дома! Что я смотрю за младшим братом, делаю с ним уроки, вожу гулять и в музыкальную школу, а также убираю дом! От меня не только отстали, но и поняли, что семья у нас несознательная, поэтому ждать от нас особенно нечего.

Мама была очень принципиальная! Однажды она меня наказала за что-то и запретила выходить из дома. Как назло, весь класс собрался ехать на экскурсию в Таллин.

Я ужасно хотела поехать, но было невозможно уговорить маму. Тогда я решила написать ей письмо с объяснениями и уехать несмотря на запрет, пользуясь тем, что она на работе.

Я написала ей примерно такой текст: «Мамочка, прости, я знаю про запрет и что я виновата, но я просто не могу не поехать! Не хочу подводить класс!»

Сделав этот, как мне казалось, беспроигрышный шаг, я спокойно отправилась на вокзал, где наш поезд уже стоял под парами. На перроне я встретила своих, они радовались за меня, что мне удалось вырваться, мы шутили, хохотали, как вдруг…

Я увидела свою маму, которая не спеша шла по перрону в мою сторону. Она остановилась чуть поодаль и жестом позвала меня к себе. В моем сердце еще теплилась надежда, что она просто поговорит со мной, и я смогу уехать. Но нет, она просто забрала меня домой, сказав, что, несмотря на такое впечатляющее письмо, не может снять наказание. Я ощутила обиду и грусть. Мне вдруг стало ясно, что она главная, я ничего не решаю в своей жизни.

Для мамы было очень важно настоять на своем, я потом долго работала над этой привычкой, передавшейся по наследству, особенно когда у меня появился сынок Лёнька. Ну и, конечно, с ощущением, что ничего не могу решить сама.

Мама хотела вырастить из меня сильную личность. Поэтому она не очень-то меня поддерживала в моих переживаниях, полагая, что я должна научиться справляться со всем сама. Я понимаю, что она хотела как лучше, но в моем случае кнут всегда работал плохо. Моя мотивация — это похвала, восхищение моими талантами, а никак не критика или игнор, замаскированный под желание предоставить мне возможность решать самой. Решать самой как раз мне редко позволялось, но с тяжелыми чувствами я обычно оставалась наедине, за редким исключением.

Сейчас, конечно, я понимаю, что мама была сама настолько травмирована, что мои чувства ей уже не удавалось переварить, поэтому мне оставалось справляться самой как могла. И поэтому, наверное, я выбрала впоследствии психологию.

Каждое лето с семи до четырнадцати лет я проводила в пионерском лагере. Я очень любила это время, потому что там мы были практически предоставлены сами себе, было очень много свободы. Как-то всегда везло с воспитателями и пионервожатыми, они оказывались все добрыми, приличными людьми. Было много игр, дружбы, любви, приключений, леса, озера и пирогов с черникой. Этот период незабываем, он оставил нестираемый отпечаток на моей личности.

Однажды, когда мне было лет тринадцать, со мной в этом лагере случилась история, которую потом пришлось серьезно прорабатывать. В моем отряде мне объявили бойкот. Причем по абсолютно ничтожной причине. Я дружила с девочкой Таней, которая мне очень нравилась, я прямо была в нее влюблена, любовалась ей и даже немного завидовала, потому что она мне казалась очень взрослой и сексуально привлекательной, в отличие от меня. Ей тоже было хорошо со мной, и мы все дни проводили вдвоем, нам никто был не нужен.

Как-то раз, войдя в палату после обеда, я увидела, что основная масса девчонок отсутствует. Оставались две-три девочки, которые не входили в основную компанию под предводительством Лариски — лидера мнений. Лариска всегда водила за собой целую кодлу девочек, которые слушались ее и делали то, что она скажет. Мы с Таней как-то выбивались из общей канвы, у нас были свои интересы. Лариске это не нравилось, и она придумала, как разбить нашу пару.

Когда толпа девчонок вернулась в палату, со мной никто не разговаривал. Я пыталась поговорить с Таней, но и она не хотела и даже не объяснила мне, в чем дело. Я была в жутком состоянии, не могла поверить, что дружба могла так закончиться.

Позже мне объяснили причину. Оказалось, что я была виновата в том, что полностью подчинила себе Таню и лишила ее способности соображать. Из-за этого якобы Татьяна не заметила, как я потащила ее на качельку, на которой сидела и разговаривала парочка из нашего отряда. Мы им помешали договорить, нарушили романтик, но это, конечно, я так сделала специально, а Таня просто находилась под моим влиянием!

Абсурдность ситуации была для меня очевидной, но сделать с этим ничего было нельзя. Я пыталась найти поддержку у других девчонок, не входивших в конгломерат Лариски, но они боялись со мной общаться, не хотели навлечь гнев на себя. Так я осталась совершенно одна. Я больше не принимала участия в общих делах, слонялась по территории в полном одиночестве, и душа моя выла на луну, испытывая отверженность.

Кстати, в дальнейшем предательство неоднократно повторялось в моей жизни. Будет еще история про подругу Марину, но это позже. Один астролог, заглянув в мою натальную карту, сказал, что так я отрабатываю кармический долг. «Ну и слава богу, — подумала я, — главное, самой не предавать!»

Я написала маме письмо, рассказав об этой ситуации. Мне, конечно, хотелось, чтобы она приехала и забрала меня. Ну или хотя бы просто приехала ко мне. Но этого не произошло. Недели через две я получила письмо от мамы, в котором она говорила, что я сильная девочка и со всем должна справиться сама. Точка. С того момента во мне поселилось четкое убеждение, что помощи ждать неоткуда, да и бесполезно. И мой ум испытал состояние — «враскорячку». С одной стороны, мне необходима помощь, и без нее я не могу двигаться, с другой — помощь никогда не приходит.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

4

Фраза из знаменитого фильма 1975 года «Здравствуйте, я ваша тетя!»

5

Берт Хеллингер — немецкий философ, психотерапевт и богослов. Известен благодаря терапевтическому методу «Семейные расстановки».