Старомодная Натали

Надежда Нелидова

Меня зовут Юра (вы не ослышались), я женщина нормальной ориентации и живу с мужем девяносто лет. Ско-олько?! Ну ладно, двадцать с лишним, но, как я говорю, один год моей жизни идёт за четыре.

© Надежда Нелидова, 2021

ISBN 978-5-0050-6074-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

АПЕЛЬСИНОВЫЙ СОк

Меня зовут Юра (вы не ослышались), я женщина нормальной ориентации и живу с мужем девяносто лет. Ско-олько?! Ну ладно, двадцать с лишним, но, как я говорю, один год моей жизни идёт за четыре. У меня не муж, а вечный источник тупого, краснощёкого, брызжущего оптимизма.

— Хороше-ечно!

Вот что за манера тащить в жизнь рекламные мемы. Пропылесосил ковёр, обвёл взглядом комнату: «Хорошечно!» Скинул ботинки, рухнул после работы на диван — и снова: «Хорошечно!»

— Ты ведь тоже любишь цитировать женские шоу, — оправдывается он. Ничего себе, сравнил. Я-то смотрю с пользой, черпаю житейские мудрости. Живи одним днём! Цени себя, единственную и неповторимую! Жизнь — это апельсин, из которого следует выжать сладость до последней капли!

Ещё: держи мужа в тонусе. Время от времени перетряхивай и освежай залежалые, нафталиновые супружеские отношения лёгкими интрижками». Но лучше всех выразилась моя любимая, острая на язычок ведущая женской передачи:

«Прежняя Красная Шапочка, кисейная барышня, позволила себя съесть Серому Волку. А современная Красная Шапочка сделал из Серого Волка горжетку. В нынешнем сезоне серое очень идёт к красному».

***

Муж поел, отдуваясь, борща, поглаживает живот: «Хорошечно!»

А животик у нас того… Весим 120 килограмм.

Предлагала ему эффективный метод «минус одна чайная ложка в день». В итоге получалось, что… что через две недели я поставлю перед ним пустую тарелку! «Давай лучше минус одна макаронина или крупинка, или минус зёрнышко риса в день», — жалобно предлагает он. Сейчас всё брошу и буду считать крупинки и зёрнышки.

Муж любит вредное, жареное, жирное. При случае может прекрасно поужинать батоном и банкой майонеза. В стакан кладёт четыре ложки кофе и шесть песка. При этом у него крепкий сон, холестерин в норме и сахар как у младенца. Давление — хоть сейчас в космонавты. Он невозмутимый и жизнерадостный толстяк-крепыш.

А у меня, при моей худобе и неукоснительном соблюдении ЗОЖ, эти опасные показатели зашкаливают. Мучает хроническая бессонница, липнет любая хворь. Самая малая простуда надолго укладывает в постель. Муж трогательно ухаживает, бегает в аптеку, заваривает ромашку. Предлагает запузырить меня от микробов в герметичную капсулу, как Майкла Джексона. Господи, как же он меня бесит своим дурацким юмором. Ставя горчичники, он не удерживается и покрывает мою спину поцелуями: «Какая она гладенькая, узенькая!» — «Ну Ви-итя, прекрати».

При своей толщине, он прекрасный любовник: нежный, чуткий и неутомимый. Тюлень тюленем, но стоит попасть в воду (в постель) — держись, откуда берётся!

Вы разве не замечали: толстякам свойственна особая упругая, гуттаперчевая пластика — Камасутра отдыхает. Он грациозен, резов, неистощим на выдумки: «А давай это попробуем. А давай так. А давай навыворот». Я уже выдохлась, косточки ломит, а ему хоть бы что. Даст фору десятерым ловеласам. Так что в данном случае анекдот про арбузную болезнь (пузо растёт — кончик сохнет) не срабатывает.

Подруги задумчиво соглашаются: да, внешность обманчива. Сколько в их жизни попадалось многообещающих, с волосатой грудью, атлетически сложённых красавцев, и — какой конфуз, какое горькое разочарование! — оказывались вот с такусенькими, а то и вообще с безнадёжной «половиной шестого».

А женские шоу грозят пальчиком: не балуйте мужей — наглеют. Держите на голодном пайке. Я откровенно, злостно манкирую супружескими обязанностями. Заявляю: «У нас самообслуживание», — поворачиваюсь спиной и засыпаю. «Сон — эликсир красоты, и я стараюсь его принимать большими дозами», — говорит старая графиня в английском детективе. Я следую её словам.

***

Муж выходит из положения как может. У нас с ним параллельные компьютеры. То и дело мой комп зависает: ясен пень, опять муженёк сидел в сайтах «для мальчиков». Потея и вороша волосы, бормочет про внутренние неполадки, конфликт оборудования. Ах, говорю, конфликт оборудования, это так нынче называется?! С другой стороны, сама виновата. У нас самообслуживание.

— Ира, как ты с ним живёшь? — удивляются одни. — Такая милая, интересная, стильная — рядом с этим бегемотиком?

— Радуйся тому, что имеешь, — говорят другие. — В нашем возрасте фыркать и копаться в женихах не стоит.

Да, а мы с мужем не расписаны. У нас гражданский брак. Я бы вообще предпочла гостевой, ибо известно: «Ничто так не разрушает чувства, как общий ночной горшок». Он при каждом удобном случае канючит о штампе в паспорте, «чтобы как у людей». Я, абсолютно по-мужски, искусно избегаю этой щекотливой темы, всячески отбрыкиваюсь от перспективы затащить меня в загс. Мы поменялись ролями, не зря же я Юра.

В Юру меня переименовали в день нашей маленькой вечеринки. Тогда прямо к столу принесли от тётки из Лебедяни телеграмму: «Дорогие Витя и Юра, поздравляю!» Не знаю, на каком этапе Ира превратилась в Юру. Подслеповатость тётки тому виной или тяп-ляпство почты России? С тех пор муж ко мне только так и обращается, похлопывая и обнимая: «Ну что, брат Юра?» Или: «Держись, Юрок, ты же у нас мужик».

Тупые шутки плохи не тем, что тупы, а тем, что назойливы.

***

Всё началось с того, что я пролила сок на чужие брюки. Нет, всё началось с того, что мы поехали на тёплое море… Тогда уж с самого начала: у мужа случился отпуск.

На юг поехал с тоской: лучше бы он посидел на сыром бережке с удочкой, покормил комаров в клюквенном болотце, побродил в грибном леске. Но, как советуют женское шоу, «держи мужа в голоде, активы в золоте, сердце в холоде, а ножки в тепле». В смысле, где-нибудь на Таити или, на худой конец, на Черноморском побережье. Там, где не смолкает вечный праздник, отовсюду слышен лепет на десятках языках, весёлый смех, плеск бирюзовой волны, музыка. И непременно задыхается эта состоящая из вздохов, старомодная тягучая, липкая: «Эмманюэль, Эмманюэль…»

Муж сразу плюхнулся в бассейн, подняв тучу брызг и заставив вскочить и завизжать загоравших шоколадных дам. Махал рукой, приглашая меня, но я холодно отказалась. В женских журналах пишут, что каждый входящий в бассейн человек непроизвольно выпускает до 2-х столовых ложек мочи. Умножьте ложки на сутки и на сотни барахтающихся людей…

За крайним столиком у бассейна сидел парень в светлом, лёгком, трепещущем на ветерке костюме. Волнистые волосы даже на вид были тяжелы и жёстки, цвета пережжённого угля. Хотелось приподнять их и удостовериться, что они не осыпали угольной крошкой белоснежную ткань.

Идя мимо, я плеснула несколько капель апельсинового сока на его кипенные, белые брюки. Случайно или нет — какая разница. Он усмехнулся и поднял тяжёлый взгляд.

Я без ума от восточных длинных, утопленных в скулах глаз — будто косые глубокие разрезы кинжалом. В них южная ночь и дразнящая тайна. Медленно, царственно, сквозь опущенные ресницы взгляд поднимается по мне снизу вверх: от ступней в сабо к бёдрам и выше.

Я поджимаюсь, кожа стягивается как от озноба. Вот так с нами, бабами, и надо. Я вся подаюсь ему навстречу. С неприличной поспешностью мысленно помогаю снять с себя одежду. С готовностью закидываю загорелые руки… Нет, пускай он сам расстегнёт и сзади охватит, и пропустит сквозь пальцы мои ничем не стеснённые, почти прохладные тяжёленькие чаши… У меня в горле пересохло.

— Ах, простите! — я наклоняюсь, чтобы он мог как следует рассмотреть эти позолоченные солнцем чаши. — Чем мне загладить вину? Принесите брюки в номер тысяча двести восьмой. Застираю так, что пятнышка не останется, — вообще-то в отеле полно обслуживающего персонала, в том числе прачек. Дураку ясно, что это игра. Только дураки не услышали бы в моём голосе кошачьих многообещающих, призывных ноток. Дураки и ещё муж Витя.

— О, если такая женщина постирает брюки своими ручками, — засмеялся он, и зубы влажно сверкнули, — разве не кощунство их потом носить? Только повесить на стену и любоваться всю оставшуюся жизнь.

По-русски он говорил прекрасно. Надеюсь, это не гостиничный альфонс, как в фильме «Плащ Казановы». Да и я мало похожа на простушку Хлою.

— Под стекло, на бархат и в рамку! — изо всех сил захохотал вылезший мокрый муж, напоминая, что он тоже тут оживлённый предмет. Он весь был в горошинках воды, как в прозрачных бородавках. Что ж, где у любимого родинка — у нелюбимого бородавка.

— Вот ты никогда не умеешь говорить таких комплиментов, — упрекнула я его. (Не помню, в каком романе читала).

Уходя, незнакомец задержал пальцы на моём запястье. В коридоре я подняла руку и коснулась губами горящего места.

— Часы натёрли? — озаботился муж.

Да, часы. Часы и минуты отделяли нас от свидания. Хотя ведь можно было заскочить в какую-нибудь подсобку или запереться в туалете, где я вознесусь в его руках, как Эмманюэль, упираясь и царапая шпильками противоположную стену… Желательно зеркало, чтобы «в нём отражалось моё запрокинутое лицо с закушенными губами и его стянутый затылок, и поджарые, эротично сжатые смуглые ягодицы в глубоких продольных ямках… Я — по французскому выражению — облачена лишь в капельку духов… Вкрадчиво, грубо и нежно он вспорет розовую плоть, погружаясь во всё более сочные и тесные, сокровенные глубины…»

Это отрывок из эротического романа, частями печатающегося в женском журнале… Бульварщина. О. настоящему вину нужно выстояться и набраться крепости, а не выдыхаться лихорадочно, наспех: где попало, пых-пых — в антисанитарных условиях.

— Встретимся ночью, — успела сказать я.

Он нежно и сладко шепнул:

— У нас на Востоке последнее слово всегда за мужчиной. И слово это — «слушаюсь».

Кривляющийся, как обезьяна, чернявый аниматор подсовывал нам всё новые препятствия в виде игр и мероприятий. Они отдаляли наше свидание — и лишь разогревали нас. Всюду в толпе я ловила на себе мрачный, подхлёстывающий тёмный взгляд незнакомца. Я сладко вздрагивала, как под ударами плётки.

***

Только идиоту могло придти в голову устроить в знойном южном отеле зимнюю русскую забаву: блины с икрой, водка, лазанье по столбу. Не хватало ряженых и цыган с медведем. Но утомлённые солнцем постояльцы и местный персонал хлынули вниз, в зал для дискотек. Там в центре была водружена колонна, скорее фаллических очертаний, чем привычный масленичный столб. Далеко вверху, под потолком, висел приз — кинокамера. Столб был покрыт не льдом, а гелем, густым, прозрачным и скользким, как… Ну, вы сами догадались. Храбрецы, один за другим, корячились, сползали и шлёпались на пол как переваренные пельмени.

Муж опрокинул запотевший стакашек с подноса, закусил блинным фунтиком, роняя вокруг оранжевые икринки. Глаза у него были отрешённые, смотрели в никуда. Я хотела его остановить, но передумала. Пусть будет как будет.

Тем временем муж разошёлся. Скинул с себя всё до семейных трусов, вывалив за бельевую резинку свою белую, на восьмом месяце пузеню, вызвав рёв и улюлюканье. Девицы визжали, совали в трусы купюры, щипали живот…

Не могу объяснить дальнейшее, ибо оно не поддаётся здравому смыслу. Мой немолодой муж, весом больше центнера, обошёл спортивных парней. Все вдруг смолкли, и в полной тишине он допрыгал лягушачьими прыжками до верха. Тяжело съехал и потребовал ещё рюмку водки. Со всех сторон лезли сниматься с ним, просили продать камеру, кричали, что он проснётся звездой Ю-тьюба…

Я хотела повести его в номер, но он упрямо буркнул, что поедет со всеми смотреть морской закат. Будто что-то чувствовал, держал мою руку крепко прижатой к себе, как потерявшийся в толпе ребёнок.

Желающих полюбоваться закатом набилось как шпрот в коробке. Масса разноцветной воды за бортом тяжело перекатывалось, как будто слегка покачивали безбрежную кастрюлю с жирным бульоном. Оранжевые, розовые, фиалковые полнеба, слишком яркие, чтобы быть настоящими… Гигантское распухающее и разбухающее на глазах солнце, возжаждав за долгий знойный день, приникло к кромке и жадно насыщалось морем…

Эта картина не для стиснутой потной, гомонящей толпы — она была создана для кисти живописца и пары одиноких романтических сердец. Для нас с незнакомцем. Он стоял сзади и внимательно смотрел в море, а рука хозяйничала под юбкой. Нежно и властно, как в эротическом романе.

Юбочка была морская, плиссированная, встопорщилась будто на пупсе. Трусики комочком упали к моим сабо, я переступила, поддела их каблуком и незаметно сунула в пляжную сумку. Хорошо, что солнцезащитные очки скрывали мои глаза. Для удобства я слегка облокотилась о перила, как бы засмотрелась на кипящую за бортом пену. Из такой зародилась пышная, жемчужно-розовая Венера…

— Дельфины! — крикнул кто-то с противоположного борта. — Стая дельфинов с детёнышами, играют!

Толпа отхлынула, открыв преступников-любовников. В радостных криках никто не слышал, как капитан, надрываясь, с красным злым лицом орёт в мегафон со своего мостика.

Палуба подо мной превратился в горку, и не за что было ухватиться. Я покатилась, покатилась — и вот уже ноги, в поисках опоры, взбили бездонную холодную глубь. Жгучая вода во рту, в ушах, в носу, вода заливает глаза. Чьи-то локти и сандалии больно ударяют со всех сторон, для чьих-то рук моя голова и плечи — спасительный поплавок. Я погружаюсь в водяную толщу, отдираю чужие закоченевшие руки вместе со своими волосами, всплываю в крики и вопли, хрипло фыркаю… На меня снова наваливаются, и снова бутылочно-зелёная толстая вода, гулкое бурление гирлянд из пузырей.

Только сейчас понимаю, что меня упорно тащит вверх: в руке вместо сумочки зажат пробковый пояс. Это муж при посадке на яхту заботливо-хмуро вытащил откуда-то, как фокусник: «Держи. Как зачем?! Держи, я сказал». Никто нам не выдавал ни поясов, ни жилетов, хотя по инструкции положено, ну да мало ли что положено по инструкции. Я неплохо плаваю, но не видно берега, и мне не дадут выбраться из кипящей, обезумевшей человеческой каши.

Удар кулаком в лицо, вспышка в десять солнц, а розовая кровь солонее морской воды. Пока я, оглушённая, прихожу в себя, меня снова изо всех сил бьют в переносицу. Сколько злобы и гадливости во взгляде. Человек в облипшем белом костюме, в угольно-чёрных сосульках волос, с брезгливым отвращением выдирает из моих судорожных, стиснутых рук пробковый пояс. По шевелению мокрых губ угадываю: «Отдай, сука».

***

Откуда-то появился муж, держал меня на плаву, потом снова пропал. Нам повезло, неподалёку курсировал спасательный катер. Трясясь на палубе от холода и стресса, лязгая зубами, слизывая кровь, я всматривалась, но не видела мужа среди плавающих ярких предметов, человеческих голов и бьющих по воде рук.

Не досчитались женщины с ребёнком. А вы думали, что в катастрофах сильные мужчины расшаркиваются, мерсикают, пропускают дам и детей вперёд, произнося перед этим длинные речи? Вы явно перекормлены американскими фильмами катастроф.

Мужа вытащили, обступили: вкололи прямо в сердце длинную иглу, завернули в одеяла и унесли на носилках. Окончательно поправился он уже дома. И сразу, без объяснения причин, собрал вещи и ушёл от меня. По слухам, к медсестре, много старше его, которая его выхаживала.

Прошли годы. Я живу одна. Закончила курсы, подруга привлекла меня к проведению психологических тренингов для молодых, из серии «Как стать счастливым» и «7 (10, 12) шагов к успеху». За моей спиной шепчутся: «Это утопленница с яхты. Откачали, но головкой маленько повредилась». Как ни странно, слухи о лёгком душевном расстройстве придали мне флёр таинственности, и наши лекции пользуются успехом.

Я прохаживаюсь по аудитории, наблюдаю в юных глазках мечтательную пустоту. Они оживают только при словах «социальные сети» и «секс». Я люблю этих детей: благодаря им я начала верить в бессмертие.

Тело, плоть — это капсула, кокон, матка, в нутряной темноте и тесноте которой растёт, шевелится, досадливо бьёт ножками человеческая душа. Постепенно оболочка истончается, отмирает гниющей шелухой. Телесная тюрьма сроком в 60, 70, 80 лет — кому сколько отмерено — избавляет своих пленников.

Оковы тяжкие падут,

Темницы рухнут — и свобода

Вас примет радостно у входа…

Нет понятия старость. Человек раскупоривается от жизненной слепоты и глухоты. В первую очередь, срывается с самого страшного крючка — похоти, плотских страстей, в которых пойманной рыбой бился всю жизнь. Полное отторжение оболочки есть абсолютная свобода, которую люди боязливо и слепо называют смертью. И не надо мне тут с понимающей усмешкой цитировать: «Как крепнет нравственность, когда дряхлеет плоть…»

«Старуха, бедная, — думает аудитория, глядя на меня. — Всё-то у неё позади».

«Дурачки, — думаю я с грустным умилением. — Вы даже не понимаете, что ещё и не жили». Так мы жалеем друг друга.

А телевизор я давно не смотрю. Однажды на улице с огромного экрана пивной толстяк качнул кружкой: «Хорошечно!» Я опустила глаза и поспешила мимо.