КинА не будет

Надежда Нелидова

У счастливого волос – у несчастного ноготь. Так говорила бабушка, так постановила народная мудрость. Имеется в виду, что хозяйка пышной, густой шевелюры – по жизни счастливица. А женщине с жидкими волосёнками и шикарными ногтями – не везёт. Потому что кому нужны твои выдающиеся ногти? Только маникюрши от них в восторге. Да и откуда у невезучего человека деньги на маникюр?

МОЯ ДЖЕССИКА

История эта давняя. Относится к тем временам, когда в общественном транспорте висели зубастенькие коробочки компостеров. А водители сами нередко выступали в роли контролёров.

До Нового года оставалось три часа. Ковры были выбиты и почищены сухим снегом, стол сервирован холодными закусками, и из духовки пахло запекаемым гусем. Дочка из спальни крикнула, что она погибнет без мерцающей губной помады, которая единственная гармонирует с её вечерним платьем, и которую она забыла у Клековкиных. До Клековкиных, между прочим, нужно было пилить на троллейбусе в центр города. Он попробовал возмутиться и отстоять законное право поваляться у телевизора до прихода гостей. Но за дочку вступилась жена, а прекословить двум женщинам в доме…

В это же самое время на другом конце города в такой же светлой и теплой, пропитанной аппетитными запахами квартирке другая женщина в прихожей озабоченно влезала в пуховичок. Только что муж обнаружил, что в аптечке кончился атенолол. От одной мысли, что в новогоднюю ночь он останется без таблеток от давления, у него подскочило давление. А может, и не подскочило, просто уж очень муж любил себя и свое здоровье. Он так жалобно поглядывал на неё, вздыхал и держался за сердце, что она села обзванивать аптеки и отыскала-таки дежурную, правда, она находилась в самом центре города.

В салоне троллейбуса было холодно и крепко пахло нафталином от шуб и пальто. На освободившееся кожаное место рядом с ней сел высокий сутулый мужчина в потёртой дубленке. Помолчав с минуту, спросил:

— Простите, у вас проездной? Или зайкой едем?

— Что-что?!

— Остановка «Университетская, — хрипел в микрофон водитель. — На выход приготовьте талоны, проездные билеты.

А она в который раз тщетно перетряхивала сумочку: проездной забыла дома. Ну почему ей так всегда не везет? К выходу плелась последней, всё еще надеясь на лучшее. Водитель — молодой парень. А у неё: личико, фигурка и всё такое. Она взглянула на водителя с такой прелестной беспомощной улыбкой, что имей дверцы глаза, и они бы не устояли и, астматически зашипев, распахнулись.

— Штраф — рубль.

— У меня двадцать копеек в кармане… — В нежном девичьем голосе звенели слёзы, и голубые глаза в ореоле французских теней умоляли о пощаде.

— Тогда в парк.

Она с оскорблённым лицом бухнулась на место для пассажиров с детьми и инвалидов. В троллейбусно — трамвайном управлении её слегка пожурили и отпустили с миром. Но настроение весь остаток дня у нее было отвратительное.

— Ишь, какой, — шептала она и топырила губку в бледно-розовой помаде.

Он раскрыл коричневое портмоне и показал снимок под пластиковым квадратиком. С неё смотрела она сама двадцатипятилетней давности: смеющаяся, с вертикальными ямочками на щеках, с раскиданными по плечам белокурыми прядями. На самом деле это была вырезанная из глянцевого журнала фотография Джессики Ланж. Ей в молодости всегда говорили, что она ужас до чего похожа на эту американскую артистку. Потом говорили всё реже. Сейчас вообще ничего не говорили.

— В прихожей у нас такой же висит, увеличенный. Жена ругается. Смотри, говорит, застукаю я тебя с этой Джессикой — последние волосёнки выдеру. — Он доверчиво снял шапку и, в доказательство, нагнул голову. Открылись залысины, значительно подъевшие со лба и висков некогда великолепную прическу. А она подумала, что всю жизнь до сих пор очень часто воображала его на месте мужа… Даже в самые интимные моменты. Но вслух ничего не сказала.

Вероятно, это была ирония судьбы. Но на следующий день, когда она, запыхавшись, влетела в троллейбус с передней площадки, за стеклом сутулилась широченная спина вчерашнего водителя. Увидев её, он неожиданно расплылся в добродушной улыбке. Он едва не подмигнул ей как старой знакомой — это после такого вчерашнего свинства с его стороны. Скажите, каков нахал! Чтобы не видеть его мерзкой ухмыляющейся физиономии, она стала энергично протискиваться в конец троллейбуса.

— Товарищи пассажиры, задние двери открываться не будут. На выход приготовьте талоны, проездные билеты.

— Назло, разумеется, — усмехнулась она. Но у выхода поневоле оказалась последней, из чего он сделал неправильный вывод.

— Ага, зайка, снова попалась? — он загородил ей дорогу. — На вчерашнее дуешься? Не бойся, в парк не повезу. Но в наказание за вторичный бесплатный проезд тебя следует прокатить по кольцу туда и обратно. Тебя как зовут?

Вот тут она с убийственно-холодным видом не торопясь вынула студенческий проездной. Помахала у него под носом, выпрыгнула из троллейбуса и зашагала прочь.

Как полагается в новогоднюю ночь, мела метель.

— Смотрите! — Она фыркнула и указала за стекло на неровно бредущую и спотыкающуюся в треугольнике света от фар, в освещённых снежных завихрениях толстую фигуру. Троллейбус отчаянно и безрезультатно сигналил. Это был дед Мороз в голубой шубе, густо осыпанной искусственными и настоящими снежинками — только без шапки, рукавиц, без мешка с подарками, вероятно, давно утерянными. И без Снегурочки. Посторонившись и встав на обочине, он что-то прокричал одиноким пассажирам в освещённом салоне, размахивая сорванной ватной бородой.

— Поздравил, наверно, — предположил он.

После последней пары она подошла к Славке с пятого курса, который обладал самым атлетическим телосложением среди всего университетского мужского населения и который давно имел на нее виды. Она попросила проводить ее до общежития. Обалдевший от счастья Славка приобрёл на первом же углу большой букет роз. Ну что ж, розы были отличной деталью к задуманному спектаклю.

Мимо остановки «Университетская» прошло семь троллейбусов. Мороз, как ему и полагается, крепчал. Улица напоминала баню с вырывавшимися из дверей магазинов и кафешек клубами белого густого пара. У дрожащего Славки посинел нос, и он немножко начал терять свой великолепный спортивный вид. Ей тоже пришлось несколько раз вынимать зеркальце и приводить себя в порядок. Славка начал подпрыгивать, бить одной ногой о другую и настойчиво спрашивать, чего они не садятся. Но вот за стеклом очередного широколобого троллейбуса она увидела знакомое симпатичное лицо и широкие плечи, обтянутые свитером.

Она мигом втащила закоченевшего Славку и встала так, чтобы в водительское зеркало хорошо было видно и охапку стеклянно промороженных роз, и её счастливые блестящие, в подтёках туши глаза, с любовью устремлённые на Славку, и без умолку болтающий ротик. Так как водитель мог только видеть, как этот ротик открывается и закрывается, и не слышал слов, она несла такую тарабарщину, что на неё пассажиры оглядывались. А бедный Славка стоял, уставившись на неё с ненормальным видом.

Результат превзошёл ожидания: водитель резко повернул зеркало книзу. Она вмиг его пожалела.

— Слав, я за талонами!

— У нас же проездные…

Она не слышала. Она уже подбегала, цепляясь за поручни, к водительской кабинке. Сейчас она протянет ему полтинник и скажет:

— Какой ужасный мороз, правда? Мы с моим б р а т о м замерзли до костей. Вчера вы что-то упомянули насчёт прогулки по кольцу…

Да, именно так она ему скажет — и какая, должно быть, счастливая и блаженная физиономия у него сразу станет!

Но у кабинки стояла и тоже покупала билеты девушка маленького ростика в пальто-разлетайке. И этот подлый донжуан из троллейбусно-трамвайного управления (у неё от возмущения дух захватило) — откровенно приставал к этой коротышке. Он спрашивал, на какой остановке она выходит, и ах как жаль, что их случайное знакомство так быстро обрывается, но если у девушки свободный вечер и т. д. Последних слов она не слышала, потому что брела, почти бежала, спотыкаясь, обратно, шепча под нос отчаянные, злобные и бессвязные слова.

О, слепоглухонемая юность! Как ей в голову не пришло, что всё, что говорилось девушке, было сказано исключительно для неё! И исключительно из-за неё троллейбус едва не промчался на красный свет, но даже отчаянных криков пассажиров она не слышала. Напротив, ей казалось, что троллейбус тащится невыносимо немедленно — она, подгоняя, мысленно со злостью попинала его под зад.

— Ты купила талоны? — спросил простодушно Славка.

— Ах, да оставьте вы все меня в покое! — у неё из глаз брызнули слезы. Больше всего на свете ей хотелось немедленно выпрыгнуть на улицу и никогда, слышите, никогда в жизни не садиться ни в один троллейбус.

Новогодние мелодии лились с плёнки шепелявого кассетного магнитофона в руках парня на задней площадке. Но тот скоро вышел. В салоне остались они одни. Кондуктор, рыжая девчонка, подошла к водителю и что-то ему сказала. Водитель, весёлый парень, высунулся и крикнул:

— Хорош бомжевать, старички, а? Третье кольцо катаетесь, дома небось внуки потеряли.

Её спутник встал, прошел к кабинке и вскоре вернулся.

— Что вы ему сказал?

— Что всю жизнь водил троллейбус. Что этот маршрут был мой самый любимый. И в некотором роде паренёк — мой крестник.

На конечной остановке у одноэтажной жёлтой коробки диспетчерской троллейбус перестал натужно гудеть и греметь штангами. В салоне притух свет. Кондуктор заспешила к выходу, за ней полез и водитель. — Мы щас, старички бездомные. Только Новый год встретим, и обратно.

Он показала ей часы: без шести минут двенадцать. Она только покачала головой. Он вынул из кармана патрончик с дочкиной мерцающей губной помадой, отвинтил крышечку. Приподнял, как крошечный бокал:

— С Новым годом?

Она поискала в сумке, но кроме пузырька с валерьянкой (для мужа — гипертоника) и бутылки с уксусом (для пельменей) ничего не нашла.

— Может, по десять грамм валерьянки? На спирту всё же…

Они по очереди поднесли к губам «бокал» с накапанной валерьянкой.

После выпитого, как водится, он расхорохорился.

— Едем в гостиницу за город! Знаю одно замечательное местечко, и администратор мой хороший знакомый.

Она расхохоталась и долго не могла успокоиться, повторяя:

— В гостиницу? За город? Ой, я не могу! В гостиницу?!

Он пригорюнился, и она, чтоб он не обижался, привстала и поцеловала его в лысину.

— Слушай, — спохватился он. — А ведь я до сих пор не знаю, как тебя зовут.

— Джессика, — сказала она. — Джессика Ланж.

Троллейбус ожил, загудел и развернулся. Они тронулись в обратный путь: пока ещё вместе, но уже каждый в свою жизнь.