Декабристка

Надежда Нелидова

Чтобы снять груз с души, женщина может обратиться к психотерапевту или священнику. Или бесплатно поплакаться подружке. Та заблестит глазёнками, жадно поучаствует в твоей судьбе, разахается, капнет крокодилову слезу – а назавтра о тебе будет оживлённо перетирать весь город…Благодарим покорно. Уж лучше вот такой небольшой уютный, полудомашний тренинг. Здесь все равны – как в бане.– Я Маша. Я толстая неудачница.– Похлопаем Маше.

ВАМПИРЫ ЛУННЫЕ И СОЛНЕЧНЫЕ

… — Прямо укокошила бы эту бабулю на месте. Теперь понимаю, что значит «совершить убийство в состоянии аффекта». Значит, начинает выгружать на кассе полную тележку. И пошло-поехало. Вдруг выясняется, что ей были нужны консервы не в томате, а в масле (кассир бежит в торговый зал менять). Что банан не взвешен — кассир бежит взвешивать. Что раздумала брать кулёк с ирисками, а хочет наоборот с «прозрачненькими» — кассир бежит возвращать.

И последний аккорд: та-дам! — бабуля вытаскивает из тележки стопку копеечных пластиковых крышечек, а из сумки — заготовленную литровую банку. И начинает… на горлышко их не спеша по очереди мерить! А крышек у неё набрано штук пятьдесят, неизвестно для каких целей. И не все подходят: ей надо, «штобы лёгонько, но плотненько».

То и дело откладывает и просит обменять: «Тута пятнышко. Энта не шибко беленька. Энта кривенька. Энта тугенька». Касса работает одна, накопилась длинная, медленно закипающая очередь. Кассир шипит: «У меня уже вбиты её продукты, куда я их дену?»

А бабуле хоть бы хны, она, по ходу, ловит от этого кайф. Я слушаю Галу и на ум приходит прелестная сценка из «Серой мыши» Виля Липатова:

« — Полкило конфет-подушечек, триста грамм мырмеладу, полкило соевых… Пожалуйста, не забудьте, Поля, чтобы мырмелад шёл на вес целенький… Мой не любит, если половинки!

Потом Варфоломеиха стала брать развесную халву, манную крупу, геркулес в пачках, сахар-песок и муку… Руки продавщицы не брали товар, а хватали, не клали хлеб на весы, а швыряли, не снимали товар с весов, злобно сдёргивали. Глаза у продавщицы Поли были постно опущены.

…Не изменив выражения лица, она закричала так громко и визгливо, что зазвенело в ушах: «Сами не знают, кого брать: то ей крупу, то ей мырмеладу, то ещё каку холеру!… Сумки животом к прилавку прижимают да по четыре веса берут, чтобы я хворобой изошла!»

Но это было советское сельпо, где продавец властвовал семо и овамо. Нынче терпи и приветливо улыбайся.

Тем временем божий одуванчик наращивает очередь на полмагазина, доводит её до тихого каления, а кассира до полуобморочного состояния — и удаляется. Причём до того стояла едва живая, будто из последних сил. А из магазина, бойко прихватив свою пудовую сумку, выскакивает как молоденькая.

Очередь дружно облегчённо выдыхает. Бледная кассир бросает в рот таблеточку, запивает из водой из полторашки. Кивает в сторону умчавшейся бабки:

— Думаете, сколько ей лет?

— Семьдесят, — нехотя, утомлённо гадает вялая очередь. — Шестьдесят пять…

— Под девяносто! Я сюда после училища девчонкой пришла, она примерно такая была. Нисколечко не меняется.

— Вампирша, — уверенно заключает Светка, выслушав Галин рассказ о её сегодняшнем походе в магазин. — Солнечные вампиры выводят из себя окружающих, открывают их чакры и сосут энергию. Тем живут. Громче скандал — обильнее источник энергии. Это для них как питательная капельница с глюкозой. А ещё есть лунные вампиры: эти ноют, жалуются, всю душу вытягивают. Поговоришь с таким — и уходишь обессиленный. А они тащатся новую жертву высматривать.

Сегодня Крещенский вечерок, тот самый, в который девушки гадают и таинственно шушукаются о всякой чертовщине. Гала вспоминает начальника Водоканала, с которым контачила по работе тридцать лет назад. Так что вы думаете? У Галы, строго соблюдающей ЗОЖ, последние десятилетия безжалостно наложили на лицо все их перипетии. Недавно встречает начальника — всё то же тугое, яйцевидное, розовое, младенчески безмятежное лицо. Юноша, больше тридцати не дашь.

Я предполагаю: возможно, он вёл чистую и светлую, безгрешную жизнь? Ни одной чёрной мысли в голове, на сердце святость, тишь, гладь да божья благодать? Галка обижается:

— Ты на что намекаешь? Что я вела неправедную жизнь? Мухи не обидела, в жизни чужой копеечки не брала! А его из Водоканала уволили громко, за крупные махинации! Всю жизнь скачет по начальническим должностям, всюду за ним тянется шлейф грязных делишек. Скольких людей он кинул, сколько из-за него с инфарктами слегло, на кладбище под крестами лежат…

— В таком случае, — таинственно говорю я, косясь на пламя свечки, — у него в спальне запрятан портрет во весь рост. Если сдёрнуть портьеру — обнаружится жуткий, уродливый старик, с клыков которого капает кровь.

Тени от наших сдвинутых голов колышутся по стенам, соединяются в корявую размытую фигуру, похожую на истинного Дориана Грея.

— Смейся, смейся, — говорит Светка. — А вот я знаю реальную историю, не до смеха. У нас в параллельном классе училась вся из себя примерная девочка. Круглая отличница. Чистенькая, аккуратненькая, наглаженная. В тугих косичках пышные банты. Гольфы у всех девчонок съезжают винтом, а у неё ни морщинки. Воротничок кружевной, туфельки лакированные. Куколка куколкой: румяная, щекастая, плотненькая, не ущипнёшь. Ни одна хворь к ней не липнет.

И когда в класс приходит эпидемия гриппа и все повально заболевают — только Анечка (так зовут девочку) как стойкий оловянный солдатик марширует в школу и учится с соседним классом. Потому что не хочет пропускать ни одного занятия. И не только не пропускает, но помогает делать уроки часто болеющему однокласснику.

— Разве можно прикреплять ученицу к больному, заразному ребёнку?

— А никто не прикреплял, сама вызвалась. Говорю же: примерная девочка… Значит, потихоньку класс восстанавливается, карантин снимают — и только у мальчика ни намёка на выздоровление, рецидив за рецидивом. К весне и вовсе попадает в больницу с двусторонним воспалением лёгких. Мы классом ходили его навещать. Лежит бледный, тощенький, натянуто улыбается полосками синих губ.

И тут входит Анечка с домашкой: она его и в больнице навещала. Такая вся свежая, глаза горят, реснички мохнатые, вкусно пахнет морозцем. Хорошеет день ото дня, прямо расцветает на глазах. Волосы блестят и переливаются, на щеках цветут розочки, румяные губки бантиком, ножки толстенькие, форменное чёрное платьице в обтяжечку. Не девочка, а загляденье. Ткни пальцем — брызнет сок.

Родители мальчика не нарадуются на неё: «Вот и Анечка наша пришла, палочка-выручалочка, наш ангел-хранитель». Гладят по гладко причёсанной головке, дарят конфеты, пупсиков, детскую бижутерию, а она важно: «Это мой долг». Врачи гонят её, а она: «Я его не оставлю».

А мальчику всё хуже. Собираются консилиумы, медицинские светила безуспешно лечат анемию. Наш больной на глазах гаснет и хиреет. И только девочка самоотверженно продолжает к нему ходить. Уже без учебников — просто сидит рядом на стуле и держит за руку. И проникновенно смотрит в его потухшие глаза своими огромными тёмными глазищами. Вообще-то они зелёные, но от густых топорщащихся ресниц кажутся чёрными.

В очередной раз, досыта подержавшись за его ручонку-прутик, девочка натягивает своё ладное пальтишко и уходит, уверенно кивая: «Ну, до завтра». А мальчик тянется к маме и умоляюще шепчет: «Больше не пускай ко мне Анечку». Мама решила, что это бред, но мальчик плачет и твердит как заведённый: «Не пускай ко мне Аньку! Не пускай ко мне Аньку! Спрячь меня от неё! Спрячь меня!»

Так что вы думаете? На следующий день Анечка рвалась к нему как мать к родному дитя. Пришла в неистовство, молотила кулачками тех, кто её не пускал, кусалась. Здоровенного охранника повалила на пол и прорвалась в палату. А там мальчик тю-тю, заблаговременно перевезли в другую палату. Ищи-свищи по всем этажам.

И тут началось настоящее светопреставление. Санитарка, свидетельница, рассказывала: якобы девочка впала в неистовство, каталась по полу, рвала на себе форменное платьице, царапала в кровь лицо…

–… Ага. А под конец встала на четвереньки в своих лакированных туфельках, подняла лицо к больничному белёному потолку и завыла, — подхватила я. — И изо рта у неё полезли вот такие клыки!.. Санитарка, небось, хлебнула лишку казённого спиртику, вот и померещилось. Или ужастиков про оборотней насмотрелась. Уже и ребёнка со своими суевериями не жалеют! Бедная девочка! Правду говорят: помогая протянутой руке, будь готов, что тебя пнут ногой.

— Всё не так просто, — многозначительно прищуривается Светка. — Мальчик быстро пошёл на поправку, родители его перевели в другую школу. А девочка выросла, закончила финансовый колледж и четырежды выходила замуж. Все мужья, один за другим, в непродолжительное время заболевали непонятными болезнями и уходили на тот свет. Оставляя безутешной жёнушке квартиры, машины и накопления. За что даму прозвали «Чёрная вдова»…

— Это ты про АннуАфанасьевну из бухгалтерии?!

Работает у нас цыганистая женщина, похожая на располневшую Кармен. Обожает толстое дутое золото. Серебро на дух не переносит. И ведь, действительно, похоронила четырёх мужей, сейчас готовится к пятой свадьбе. Мужики на неё слетаются как мотыльки на огонь.

— А вот если поженить Дориана Грея и Чёрную вдову, что получится?

— Схватка Хищника и Чужого.

— Паук и скорпион в банке.

Мы смотрим на чадящий, потрескивающий огонёк, плавающий в лужице парафина. На стене мечутся тени, сливаясь в разлапистые, гигантские очертания паука. Он хищно тянется, шевелит мохнатыми лапками.

Ни-че-го не понимаю. Или мы дремучие мракобесы и конченые дуры, свихнувшиеся на «Битве экстрасенсов» (на самом деле первостатейных жуликов). Или… или всё же на этом свете что-то есть?