Бездна смотрит на тебя

Надежда Лиманская

Серия жестоких убийств женщин потрясает город. На первый взгляд жертв ничего не связывает. Саломея Снегирёва, обладательница особого дара, в качестве профайлера принимает участие в расследовании запутанных преступлениях. Саломея уверена: преступник – женщина. Откуда и от кого исходит опасность? Какую страшную тайну хранят эти преступления? Ведь прошло много лет…

Глава 2

Не доезжая двух кварталов, притормозила у обочины. Позвонила. На другом конце воскликнули:

— А! Вы та женщина со странным именем? — затем услышала объяснения, как проехать. — Я встречу вас!

Она немного проехала вперёд. Вдоль дороги тянулись обветшалые, потемневшие от времени пятиэтажные дома — хрущёвки. Даже, несмотря на установленные в редких окнах современные стеклопакеты, ясный, солнечный летний день и то, что они были построены у живописной черты густого леса, — когда-то ухоженного парка, — представшая панорама вызывала глубокое уныние. Саломея видела, — кем-то давно решённая неизбежность нависла над этим потерянным и заброшенным кварталом, — в скором будущем всё сравняют с землёй.

Навстречу спешил, опираясь на трость, среднего роста в поношенном костюме, старик лет восьмидесяти. Проницательные глаза его, неодобрительно как показалось, взглянули на автомобиль, затем на неё. Присмотрелся, что-то для себя решив, представился:

— Константин Григорьевич Большаков! — махнул рукой. — Не будем терять время!! Мне о вас всё известно! Прошу вас, идите за мной! — Слегка прихрамывая, энергично взмахивал рукой, и, с силой втыкая трость в землю, словно забивая неподдающийся гвоздь, направился к одной из пятиэтажек.

— О! Грыгорыч! — воскликнул нетрезвый, неопрятного вида мужчина, поднимаясь с облезлой старой лавки. — Подкинь сотенную! А? Грыгорыч? Соседи, как-никак! — полупьяная компания одобрительно завопила в унисон.

— Я б тебя подкинул куда-нибудь в Магадан, лет на десять! — проворчал Большаков.

— Ой, ой! Как страшно! — Нетрезвый взгляд скользнул по лицу спутницы старика. — Это кто же! Батюшки! Ну, чистая ведьма! Господи, прости! — Куражась, перекрестился.

— Ты, это, Грыгорыч…

— Ты, Жора, смотрю, совсем допился, раз ведьмы мерещатся! Так и до психушки недолго!.. — Жора захлопал бесцветными ресницами. Небритое, осунувшееся лицо стало пунцовым, кривой, кем-то свёрнутый набок, нос, посинел. Пытался ответить, замолчал, споткнулся о взгляд Саломеи.

Большаков жил на третьем этаже. Остановились у обитой коричневым дерматином двери. Провернул ключом в единственной замочной скважине.

— Проходите, — махнул рукой вглубь квартиры старик. Две смежные небольшие комнатки. Старая мебель. На стенах фотографии в рамках. Вдоль них — полки с книгами, под ними — перевязанные кипы старых газет, каких-то папок. Единственное украшение — роскошный комнатный цветок в красивом горшке на белом, щербатом подоконнике. Пахло сыростью. Захар Григорьевич аккуратно повесил пиджак на тремпель.

— Проходите, Саломея! — предложил снова. — Чай, вот, поставлю и поговорим.

Чай оказался, на редкость, вкусным, настоящим.

— Не понравилось у меня? Я видел! Вам хотелось выскочить отсюда! Я прав? — Улыбнулся. Живые глаза насмешливо взглянули на гостью. — Не возражайте! Всё верно! Понимаю! — поставил чашку на стол. — Я не представился, так сказать, до конца. Я — бывший следователь по особо важным делам при Генеральной прокуратуре. «Важняк». Так в народе нас окрестили. Пятнадцать лет назад подался на пенсию! В автокатастрофу попал, — кивнул на ногу, — меня уже коллеги и похоронить успели, ан, нет!

Саломея недоумённо осмотрелась. Сериалы недолюбливала, но изредка видела. «Важняки» в кино, как правило, имели роскошные квартиры, дачи, а оно, вон, как…

— «Важняков» в наше время ценили не только за профессионализм. Нас нельзя было заставить принять решение, в правильности которого мы сомневались! Для меня закон был священной коровой. Пафосно звучит? Понимаю! Знаешь, детонька, что значит «сыграть в преферанс»? Это получить от высокопоставленных лиц завуалированную взятку. Честный «важняк» на это не шёл! Никогда в жизни! А сейчас? Жизнь изменилась, всё вверх дном. Что творится! — Вздохнул. Затем процитировал: — «Кто проповедь хоть раз прочесть захочет людям, тот жрать не должен слаще, чем они!». — Тяжело поднялся. Ни к кому, не обращаясь:

— Вот, как! Ни за что не догадаетесь, кто написал! — Строго глянул на гостью. — Андропов Ю.В. — Неожиданно рассмеялся. — Уморил я вас? Хорошо. К делу. Сейчас, сейчас. Собрал кое-какой, личный архив. — Подошёл к полкам. — — Аркадий звонил. Предупредил! Я всё подготовил. Кое-что покажу. Введу вас, так сказать, в курс. А вернее, в экскурс. В прошлое.

Несколько картонных потрёпанных папок легли на стол.

— Саломея? Кстати, как вас угораздило? — Взмахнул выразительно сухой рукой в воздухе, снизу доверху.

— Вы тоже готовы повесить ярлык — «новая русская»? Буквально сегодня утром мне дали понять нечто подобное!

— Догадываюсь, кто бы это мог быть! — Улыбнулся. — Не обижайтесь, детонька! И не удивляйтесь, договорились? — Затем. — Антон! Кому ещё? Присутствовал, так сказать, в кабинете у Аркадия? Верно?

Саломея удивлённо повела головой. Затем улыбнулась, слегка кивнула.

— Не сочтите за старого, выжившего из ума, сплетника, но история у него была. Да-а! — Присел, снова махнул сухой ладошкой. — У Антона. Помните начало девяностых? Что творилось? Тем более, быть в то время женой, как в народе говорят, мента… А у него тогда, — ни денег, ни квартиры, ни звания. В общем, бросила его жена, вышла замуж за какого-то там бизнесмена-негра, прихватила дочь, — и во Францию, только её и видели. Вот у него с тех пор, в общем, сами понимаете. — Взял палку, подошёл к окну. Не поворачивая головы. — Аркадий рассказывал, как вы помогли ему. И вообще, кто вы… Но, право слово, Саломея, я в эти штуки, — не обижайтесь на старика, ради бога, — не верю! Но то, что вы услышите, возможно, как-то связано с этим делом. Каким образом?

Опустил голову, произнёс: — Я, знаете ли, привёл некоторые доводы, но меня, хотя и оказывают бывшие коллеги всяческие почести, знаки внимания и уважения, слушать не стали. Отмели сразу. Это сколько прошло…, — запрокинул голову, задумчиво какое-то время смотрел вперёд, — да — а! Ого! Шестьдесят с лишним! Вот как! — Потянулся за тростью.

Решительно опёрся на неё, встал.

— Ну, а если не хватает кое-кому профессионализма и… — Вздохнул. — Ну, не будем о грустном! — Лукаво взглянул в лицо Саломее. — Значит, детонька, с таким вот, прекрасным библейским именем, — вам и придётся решать сию головоломку! Да — а! — Усмехнулся своим мыслям.

— В Сибири, в 1947 году, — стал рассказывать Константин Григорьевич, — только начинал молодым следователем. И было у меня первое, весьма странное уголовное дело, вернее несколько, объединённых в одно. Серия, одним словом. В те времена термины «серия», «серийный убийца» не использовался. Серийных убийц в Советском Союзе не было, да и быть не могло, по определению. Время послевоенное, казалось, война окончена, живи, да радуйся! Сами понимаете, советская пропаганда, не то, что теперь. Я каждый день покупаю свежие газеты. А вообще, к киоску с прессой подходить неприятно: либо откровенная эротика, либо одни пугающие заголовки о маньяках, насильниках.

Мельчайшие детали убийств смакуются журналистами с таким кровожадным, я бы сказал, маниакальным удовольствием! — Возмущённо покачал седой головой. — Я атеист, Саломея, но знаете, просто обескураживает! Так и хочется назвать журналистов этих, так называемых, — безбожники! Страшно другое. Кто-то получает удовольствие от прочитанного! А для кого-то, готовых к действию, — пожалуйста, инструкция! — Взглянул на неё. — Ой, простите! Отвлёкся. Так вот. — Разложил тонкие пожелтевшие листы. — Новосибирская область, село Куприно. Как я уже сообщил, 1947 год. Стали находить трупы, в основном, жертвами были женщины, тридцати — сорока лет. Весьма зажиточные по тем голодным временам. И что характерно, не были не изнасилованы, не ограблены — положил руки на стол, сцепил пальцы. — Первый удар чем-то тяжёлым сзади. Второй, — смертельный, — тяжёлым и острым вот сюда! — Коснулся середины лба желтоватым указательным пальцем, чуть согнутым в суставе. — Бессмысленные, жестокие убийства! Экспертиза, опять же, точно не установила. Предположили кое-что. Палка, полено.

— Чем пробита кость черепа?

— Штырь, гвоздь. Гадали, в общем! Эксперты в лаборатории старались, работали. Но. Периферия, времена… Да! Нынешние бы технологии. — Аккуратно достал жёлтую фотокарточку. На чуть размытом от времени изображении просматривалась маленькое тёмное пятно на белом лбу молодой женщины, её лицо обрамляли чёрные, густые волосы, уложенные в стиле тех лет. «Перманент».

— Первый труп найден в семи километрах от села, — продолжал бывший «важняк» второй, — в одиннадцати, третий — в двадцати. — Переспросил. — Вам интересны детали?

— Всё! Любая мелочь, подробность! — Подалась вперёд Саломея.

— Вот это разговор! — Оценил. — Жаль только, что вы не из наших!

— Первый труп женщины был обнаружен собственной дочерью. Девочка жила в интернате. Мать её привозила в санях каждую неделю замёрзшее молоко. Знаете, тогда его так хранили, замораживали дисками. Ну, представьте, — показал на стол, где лежала круглая буханка пшеничного хлеба, — где-то, примерно так. Привозила мясо, творог, картошку. Это могли себе позволить не все, поверьте. Так вот. Дочь ждёт. Вечереет, а матери всё нет. Ну и пошла, встречать её. Встретила. Та лежала в санях. Во лбу крошечное отверстие. Всё оказалось на месте: вещи, продукты, а сама… Думали вначале, — пуля. Сброда после войны моталось немало всякого. Банды… Верите? Мы, тогдашние опера, полуголодные, спали в отделении прямо в одежде несколько суток. Задумался. Неожиданно: — Давайте прервёмся? Сделаем небольшую паузу! Согласны?

— Ой, — воскликнула Саломея, — простите меня. Какая эгоистка! Вам отдыхать надо, а я…

— Это вы простите! Старый я, капризный! — Поднялся, тяжело опираясь на трость. — Чайку попьём и продолжим, хорошо?

Она кивнула, а про себя подумала: эгоистка и есть! Ничего не захватила для угощения.

— Давайте, помогу!

— Вы, Саломея, себя не корите! — поразил в который раз проницательный хозяин. — Не бедствую, слава богу! У меня всё есть!

Она вошла вслед за ним на кухоньку и чуть не вскрикнула. Цветы. Большими белыми колоколами спускались с потолка, оплетая стены, небольшое окно. — Красота! — не сдержалась.

— Жена моя! Любила разводить! — Внезапно. — Вас удивил мой быт, не так ли? — Усмехнулся. Она замялась.

— Да чего там, я видел ваше недоумение! Отдал я свою большую квартиру в центре города внуку. У него семья, двое детей. А у меня? Жену как похоронил, так сюда и подался! А цветы. Цветы её и здесь принялись! Видите? И природа! Боже мой, какой здесь лес! Всё рядом? Птицы поют!

— А соседи?

— Что соседи? Люди как люди! Всякое бывает с каждым из нас! И у вас, полагаю, что-то в жизни, ещё недавно, произошло? Верно? — пристально взглянул в глаза.

— У меня такое чувство, что вы тоже обладаете незаурядными, паранормальными способностями… — То, что вы подразумеваете, — это из области… — тихо рассмеялся. — Опыт, детонька! И к нему, — красивое слово, — психология. Путают нынешние, — виновато взглянул на неё, — — знаю, вы меня поймёте!

— Путают психологию с экстрасенсорикой?

Константин Григорьевич, — ей показалось, зорко и коротко взглянул.

— Вы на редкость, красивая, к тому же, толковая, леди!

Отчего-то, чуть не вырвалось в ответ — «мерси»! Сдержалась. Помогла заварить чай, расставить чашки, сделать бутерброды.

Пока пили чай, Большаков неожиданно открылся, поведал о себе:

— Знаете, будучи молодым и совсем неопытным, я уже тогда не представлял себе эффективного расследования без действий непосредственно на месте преступления. Огромное желание присутствовать в центре событий, «влезть в шкуру» убийцы, дышать тем же воздухом, ступать его шагами, — отпил глоток, — именно это помогало раскрыть очередное дело. Да-а, — вздохнул, — были времена… Коллеги не понимали, начальство косилось! Но результат? А он был! Этот результат!

— Так ведь это, вы говорите о…

— О маленьком фрагменте создания психологического портрета? Так оно и есть! Да!

Саломея недоумённо взглянула. Не ожидала. Ей показалось вначале, «важняк», — консерватор, сторонник других, старых, отживших убеждений. А тут.

— Профиль! Профайлинг. — Прищурился. — В наше время этот метод, наконец, признан! И не только, слава богу, в странах дальнего зарубежья! — Махнул сухой ладонью, — у нас же, как всегда, трудности финансовые, экономические. А тогда? Представляете? Стоило о чём-то подобном заикнуться! Конец карьере, возможно, и жизни. — Дёрнул подбородком. — С вашим даром, детонька, это легко представить! Знаю! Хотите спросить: так почему ты, старый пень, сам не можешь? Не хочешь взяться за это дело? — С сожалением качнул головой. — Восемьдесят пять! Не шутка, как не хорохорься! Здоровье не то! Зоркости нет! Пытался, как уже сообщил, кое-что, так сказать изложить своим! Не стал вам говорить сразу, теперь признаюсь. На смех меня подняли бывшие коллеги, а я другое усматриваю, — нежелание! — Поджал губы, со стуком опустил чашку на блюдце, затем решительно: — Поехали дальше!

Саломея тоже отставила чашку, ближе придвинула к себе пожелтевшие листы.

— Больше десятка жертв с подобным почерком, и не дальше двадцати километров от села. По радиусу, так сказать. Семь, десять. Именно на таком расстоянии от села Куприно были расположены сёла более крупные, зажиточные. А в двадцати километрах — районный центр. Ядро, — усмехнулся, — цивилизации! В те времена начальная школа рядом, в селе, а уж в среднюю… Топать надо километров пятнадцать — двадцать. Ну, ладно, это после войны было, а сейчас-то? Как там наше руководство глаголет с экранов телевизора, «в эпоху высоких технологий»? А на самом деле — школы на периферии закрывают, сворачивают, сокращают! Это чтобы больше дураков было! Чтобы не понимали, как это: одни замки покупают заграницей, а другим, — элементарно, зарплату за полгода не платят. — Тяжело вздохнул. — Чем больше в стране людей бедных, необразованных, да что там, — невежд, одним словом, тем легче в такой стране править, вершить «свои» законы…, — спохватился. Глянул на часы. Настенные ходики вещали приближение вечера. — Вам же ехать! Вот остолоп старый! Простите, бога ради!

— Что вы, Константин Григорьевич, — искренне засмеялась она, — всем бы молодым иметь такой ум и память!

Старик хмыкнул, довольный, опустил глаза и задумчиво продолжал:

— Так вот, я побывал на месте преступления, вынюхивая, что называется, каждые полшага, затем вывел алгоритм, составил схему. С самого начала смутила одна закономерность, вернее, не смутила, — я просто не мог в это поверить! Моя невероятная догадка шокировала, парализовала меня!

— Что же было дальше?

— Всё! Отстранили от следствия! На время, правда! Повезло ещё!

— Закономерность, говорите? И кто? Кто это был?

— Погодите! Я, «отстранённый» начал своё, собственное расследование! Ездил в сорокаградусный мороз по сёлам, опрашивал людей. Всё совпало! И это был, повторяю, — шок!

Саломея застыла в ожидании.

— Убийца — двенадцатилетняя девочка. Орудие преступления, — палка, в него вбит остриём наружу ржавый гвоздь длиной десять сантиметров, шириной, — семь миллиметров. Ходила эта девочка по сёлам. Жалели, — ребёнок, ведь! Кормили, одевали. Первыми её жертвами стали приёмные родители. Вначале мы решили — дело рук банды, промышлявшей в то время. Бандиты действовала после войны таким оригинальным образом. Поезд останавливался на полустанке, в небольших населённых пунктах, а «пассажиры» ходили по сёлам «за добычей», кого грабили, кого убивали.

Девочка рассказала тогда о себе. Потерялась, мол. В те времена это было очень даже просто, многие отставали от поезда. Росла в детском доме, что находился в райцентре, — в двадцати километрах от села Куприно. Шла гулять, брала с собой палку с гвоздём и убивала. Вначале била тяжёлым предметом, любым, что был под рукой. Вы спросите: как это? В стужу, мороз, ребёнок проходит столько километров? Немыслимо! Потому и топталось следствие на месте!

Саломея прикрыла глаза. В ушах зазвенел детский голосок:

–… А когда тётя падала, не дышала, я её палкой, с гвоздиком!

— Зачем ты это делала? Тебе не страшно было? — спрашивали сурово.

— Страшно! Я хотела к маме! Почему она не приезжает за мной?!

— Но ведь ты убивала чужих тебе женщин! За что?!

— Я злилась на маму! — горько плакал ребёнок. — Все эти тёти сильно походили на неё!

Саломея встрепенулась. Константин Григорьевич серьёзно и пристально смотрел ей в лицо.

— Видения? Понимаю! Вы весьма восприимчивый человек!

Удивилась в который раз прозорливости собеседника, не ответив, спросила:

— А дальше? Что стало с девочкой?

— Стыдно вспомнить! Мне потом рассказали. Если бы она попалась в руки родственникам убитых, её бы просто растерзали. Несмотря, что, — ребёнок. Не представляете, что тогда творилось у нашего отделения. Люди готовы были ломать и крушить всё вокруг, чтобы забрать её и расправиться. Поговаривали, её держали в холодном сарае, не кормили…

— Ужас! — не выдержала Саломея. — Девочка погибла?

— Сложный вопрос!

— То есть?

— Не знаю точно, не скажу!

Удивлённая, она взглянула в лицо старика. Тот задумчиво:

— Видимо, нашлась добрая душа… Отпустили! Возможно! — Отвернулся, дёрнул головой. — Не скажу, не знаю!

В комнате повисло тишина. Затем Константин Григорьевич поднялся, подошёл к тумбочке, где стоял музыкальный центр, нажал на клавишу. Она услышала что-то знакомое. Убавил громкость. Вспомнила. Бетховен. «Ода радости». Тоже поднялась.

Поняла, — в разговоре поставлена точка. — Милая Саломея! Помог вам чем-то? — Константин Григорьевич сутулясь, и, уже тяжело опираясь на палку, направился к входной двери. — Помогли! Очень помогли! — В знак благодарности, слегка коснулась его плеча. «Одиночество в старости! — подумала. — Врагу не пожелаешь!». Улыбнулась. — Разрешите мне вас навещать?

Старик сделал неудачную попытку выпрямить спину, уловив в её голосе жалость. Холод промелькнул в живых, умных глазах.

— Милости прошу, детонька! — Затем, вдруг, чёрствое, — честь имею!

«Ну и, слава богу! — подумала, — характер демонстрирует! Значит, проживёт долго!»

В коридоре подъезда полутёмно. Осторожно спустилась по лестнице, стараясь не прикасаться к выщербленным деревянным перилам. Лавка была пуста. Местные алкоголики видимо, собрали нужную сумму. Свидетельством чего служили песни в исполнении нестройных пьяных голосов, внезапно раздавшихся откуда-то сверху. Не доходя до машины, щёлкнула брелоком. Вдохнула лесной вечерний воздух.

Отъехав недалеко от этого, как его окрестила, «зелёного» квартала, заметила постер: «Медицина с человеческим лицом: урология, гинекология».

На душе было скверно. Из головы не выходил беспомощный гордый старик. А то, что поведал, не давало покоя, будоражило воображение. И всё же, немного пугающий слоган заставил усмехнуться. Саломея внезапно почувствовала жажду. И тут, справа от трассы, заметила торговый павильон. Он работал круглосуточно, об этом вещала круглая красно — белая вывеска на плоской крыше — «24».

— Бутылку минеральной! Без газа! — обратилась к улыбчивой женщине. Одновременно услышала со стороны, где тусовались трое молодых людей:

— Да знаю я, эту красавицу! — Саломея оглянулась.

К выходу направилась стройная длинноногая девушка. Даже со спины выглядела как модель, сошедшая с глянцевой обложки журнала.

— Её Мишка, из нашего дома, бычара такой, весь из себя, трахает! — Парень осклабился, поднёс банку пива ко рту.

Девушка остановилась. Длинные, светло-русые, блестящие волосы веером взмыли в такт поворота, неожиданно, растянув губы в ироничной улыбке, коротко спросила:

— Тоже хочешь?

— Хочу! — заржал грубиян.

— Ну, так приходи часам к двенадцати, он и тебя трахнет!

Парень застыл. Двое его друзей, немного постояв, прыснули, схватились за животы, даже присели от смеха. Стеклянная дверь захлопнулась, оставляя по другую сторону ту, что в карман за словом не лезла. Саломея усмехнулась. «Отчаянная!». И сама поспешила к выходу. За спиной раздалось:

— Ну, ничё себе! — опомнился хам, — во, тёлка! Рамсы попутала!

— Заткнись! — беззлобно подал голос кто-то из компании, — нормальная девчонка! Сам напросился!

Молодые люди не были похожи на выходцев из неблагополучных семей. Однако, если есть деньги, как она считала, нет необходимости заглядывать сюда, в такое время за пивом! Заметила перед входом припаркованный белый «Феррари» с открытым верхом. Вероятно, автомобиль принадлежал одному из компании. Саломея догадалась, — тому самому грубияну! Незадолго, перед тем, как въехать в район ветхих, отживших беспокойный век, пятиэтажек, увидела слева от трассы несколько жилых домов. «Европейская» дорога, что вела к ним, шлагбаум, будка с охраной, архитектурный стиль застройки, — всё говорило за себя, — дома элитные. Молодые люди, видимо, проживали там, и были частью этой среды, — нашей современной, что причудливо сочетает дремучую дикость с внешним лоском, варварство с видимостью просвещения.

Надежда Лиманская. Бездна смотрит на тебя.

Незримая граница между людьми. Благополучие, высокое материальное положение. Часто, связанное с ним, — стяжательство, нажива, беззаконие.

Всего пятьсот метров вперёд. И — нищета, бесправие. Верные спутники — безысходность, депрессия, алкоголизм. «Зелёный» квартал.

Пятьсот метров. Граница между белым и чёрным, — пропасть, бездна…

Бездна. Она поймала себя на мысли, — думает о тех снимках.