Курмахама

Надежда Калинина (2024)

Что получится, если прожить жизнь с начала, при этом уже зная наперёд свои ошибки? Такой шанс выпадает Елене Распоповой, которая с помощью ключ-слова «Курмахама» возвращается в свою юность, в молодое тело и в 1980-е годы, сохранив весь свой накопленный опыт и знания. У Елены есть великая цель — спасти от мучений любимого мужа Геннадия, которого она не уберегла от болезни. Сможет ли Елена осуществить задуманное или хотя бы просто вновь выйти замуж за своего Геннадия? И в более широком смысле — что такое судьба? Насколько велика в ней роль случайности? На эти вопросы постарается дать ответ эта книга.

Глава 17

В годы Генкиной учёбы в институте судьба снова свела его и Запевалова. Дело было на преддипломной практике, которую Генка — единственный из всей их группы — проходил не на заводе как прочие, а в одном проектном бюро. Объяснялось это просто — Генку, как наиболее перспективного с его курса, по окончании института планировали оставить на кафедре. Поэтому и решили — нечего ему по заводам шляться, вдруг да переманят его заводчане обещанием высокой зарплаты и прочих материальных благ в виде первых номеров очереди на квартиру.

У Генкиных преподавателей были все резоны опасаться — молодежь на предприятия шла тогда неохотно, поэтому для её привлечения придумывались разнообразные стимулы. Обещания высокой зарплаты и квартиры в ближайшей перспективе действовали на неокрепшие умы, как правило, безотказно. Хотя далеко не всегда и выполнялись в дальнейшем. Но всё же многие продвинутые выпускники нередко отказывались от «тёпленького» местечка на кафедре, выбирая себе «горячее» место в цехе. В надежде, что уж им-то точно повезёт — и с зарплатой, и, самое главное, с квартирой.

Ну, а как же кафедра, карьера учёного, Нобелевская премия в перспективе? А что кафедра — на кафедре все лакомые местечки давно и надёжно заняты доцентами, кандидатами и профессорами, которые успешно встроились в процесс, имеют необходимые связи в ректорате, чего нет и быть не может у молодых. И свободными все эти лакомые местечки становятся лишь в случае, когда кого-то из старого преподавательского состава выносят вперёд ногами, а это бывает крайне редко. Поэтому, чаще всего, уделом вчерашних выпускников, решившихся торить свой путь в науке и оставшихся на кафедре, является пожизненное ассистентство великим, вплоть до наступления собственной старости. Всё это Генка пока не знал, зато хорошо знали те, кто желал заманить его «в науку».

В общем, рисковать на кафедре не хотели, потому и договорились с руководством проектного бюро, чтобы те взяли Генку. Как всем было хорошо известно, в бюро и зарплаты поменьше, и квартиру не получить, да и науки там побольше, чем на обычном заводе. Словом, одни плюсы. Генка, впрочем, роптать не стал и принял направление в бюро с лёгким сердцем.

Его быстро определили в одну лабораторию, выделили рабочий стол, пустынный точно обратная сторона Луны, и… оставили в покое. Что с ним делать никто в лаборатории не знал. Всё потому, что практиканты в бюро появлялись очень редко, а точнее — никогда. Генка был первым, как Гагарин в космосе.

Промаявшись без дела пару часов, Генка осторожно выскользнул в коридор, дабы хоть чем-то поразнообразить своё времяпрепровождение. Проходя мимо стола завлаба, он по институтской привычке хотел было попросить разрешение выйти, но завлаб — плешивый мужичок в очках в толстой коричневой пластмассовой оправе — даже не поднял от бумаг склонённую голову. Никому до Генки не было никакого дела.

Для начала Генка сходил в туалет — не потому, что приспичило, просто стеснялся торчать в коридоре, когда все работают. И на выходе из кабинки встретил Запевалова.

— Генка, ты?! — Запевалов был само радушие. И столь обширна и жизнерадостна была его улыбка, что Генка невольно ответил ему тем же. Только улыбка Генкина оказалась чуть косоватой — всё же школьные унижения от Запевалова, пусть и невольные, забыть он не мог.

— Ты откуда тут взялся? — Запевалов обнял Генку за плечи и мягко направил к окну. Там он уверенно расположился на подоконнике, вытащил пачку болгарских сигарет «Феникс», протянул её Генке, но Генка не курил и помотал головой отрицательно. Тогда Запевалов закурил сам. С помощью большой, блестящей словно орден, зажигалки. Выглядел он как всегда сногсшибательно: тонкий зеленоватый пуловер поверх сказочно-белой рубахи с изящным воротничком, выверенным точно по линеечке, ровнёхонько, кончик к кончику. А внизу настоящие джинсы. Большой дефицит по тем временам.

— Я на практике, — промямлил Генка, ошарашенный неожиданной встречей.

— Ну и куда же тебя засунули? — заискрился улыбкой Запевалов. Голос его звучал сочувственно, будто они были лучшими друзьями.

— В испытательной лаборатории я, — нехотя произнёс Генка. Ему стало стыдно за своё безделье. И просто за то, что он не Запевалов.

— К Семёнычу? — хохотнул Запевалов, для повышения интимности интонации слегка понизив голос, и подмигнул Генке, словно намекая на нечто не совсем приличное.

— К Скворчагину, — сделал вид, что не понял намёк Генка. Хотя знал — Сковрчагина звали именно Александр Семёнович.

— Семёныч — нормальный мужик, так что всё будет нормалёк, — тон Запевалова приобрёл покровительственные интонации. Он выпустил изо рта колечко дыма, тонкое и изящное, словно драгоценный браслет, и снова положил руку на плечо Генки.

— И на сколько ты вливаешься в наш ударно-трудовой и, не побоюсь этого слова, авангардно-передовой коллектив? — поинтересовался он, приблизив своё лицо к Генкиному.

Генке очень захотелось сказать Запевалову что-нибудь мужественно-грубоватое, типа: «Что ты меня лапаешь как девушку? Ничего не перепутал?» Но он почувствовал — у Запевалова найдётся ответ похлеще и промолчал, мысленно коря себя за нерешительность.

— Что с тобой, онемел от нашего великолепия? Да, сантехника здесь на высоте, — по-своему отреагировал на Генкино молчание Запевалов.

— На два месяца, — наконец выдавил из себя Генка. А потом зачем-то добавил:

— А если понравится, то и распределюсь к вам.

Он уже не мог противиться бронебойной силе Запеваловского обаяния и банально сдался на милость победителя.

Друзья проговорили в туалете ещё долго. Запевалов всё расспрашивал Генку про его жизнь: женился ли он, с кем из класса видится, в каком институте учится и так далее.

— А я, мон шер, женился, — как бы между делом вставил он, демонстрируя Генке сверкающее золотом колечко на правом безымянном пальце, — скоро два года как, прикинь?

— На Таньке Гарькавенко? — вырвалось у Генки. И он сразу же пожалел, что спросил. Потому что Запевалов, после гроссмейстерской паузы, обвёл его расчётливо похолодевшим взглядом и, картинно, тщательно взвешивая каждое слово, отчеканил:

— Какая ещё Танька?! Это пройденный этап, издержки юности сопливой. И вообще — кто же женится на одноклассницах?! Как минимум это не модно, как максимум — глупо.

Генке захотелось провалиться под кафельный пол. С удовлетворением разглядывая отпечатанные на Генкином лице результаты своей тирады, Запевалов, смягчив тон, с улыбочкой проговорил:

— Жена сейчас с дочкой сидит.

— Да-да, — предвосхищая ещё не заданный Генкой вопрос, закивал он, чуть прикрывая усталые веки и собирая губы в печальную гримаску, — что поделать, я теперь залётный. Пилот большой авиации, так сказать. Летал-летал, и долетался!

Тут Запевалов чётко отрепетированным элегантным движением поднёс правое запястье с часами к глазам и присвистнул:

— У-у-у, мон шер ами, пора, пора. Если через минуту не появлюсь у себя, мой начальник меня на компост пустит. А если потороплюсь, то просто мозги компостировать начнёт. Задачка, а?

Он легко соскочил с подоконника и под локоток направил Генку к двери со словами:

— Пойдём, покажу, где меня искать. Теперь каждый день видеться сможем.

Запеваловский кабинет оказался в дальнем конце коридора на том же этаже, что и Генкин. Прежде чем войти внутрь, Запевалов взял с Генки слово, что на обед они отправятся вместе.

После встречи с школьным товарищем время уже не тащилось, а летело. Едва Генка собрался подняться со своего места, чтобы пойти на обед, как дверь в его лабораторию легко открылась, на пороге стоял Запевалов. От его появления будто свежий ветерок пробежал по всей комнате — часть лиц, преимущественно женских, заблистала улыбками, другие же, по большей части мужские, нахмурились. Те, кто сидели спиной к вошедшему, распрямили спины, кто-то уронил со стола какие-то листочки, и те зашуршали восторженным шёпотом. Хотя скорее всего шёпоток раздался из чьих-то женских уст. «А меня ведь, кажется, здесь вообще никто не заметил, когда я сегодня пришёл», — не без горечи отметил про себя Генка.

— Здрассьте, — немного нараспев изрёк Запевалов и сделал небольшой полупоклон, затем, не обращая внимание на ответные приветствия, подошёл к Генкиному столу и, со значением приглушив голос, сказал:

— Имею честь, сэр, пригласить вас на праздничный обед в вашу честь. И, прошу вас учесть, — почту это для себя за честь!

В коридоре их ждали — очень худенькая смазливая девица, влюблёнными глазами смотрящая только на Запевалова.

— Знакомьтесь, — церемонно объявил Запевалов, обращаясь к девице и Генке одновременно, — это мой добрый друг и настоящий джентльмен Геннадий. Геннадий призван в наше бюро на примерно-расчётный срок в два месяца. И может даже остаться на сверхсрочную, если получит тёплый приём. А это наша Лизонька!

Последнее слово Запевалов проговорил с такой карамельной интонацией, что Генке стало неловко. Зато сама Лизонька от Запеваловского мурлыкающего баритона буквально затрепетала от удовольствия. «Эх ты, лётчик! Понятно, в каких краях ты теперь летаешь!» — беззлобно подумал про себя Генка. Лизонька ему понравилась. Впрочем, шансов у него всё равно не было, Лизонька глядела только на Запевалова.

Обедать в этот день решили в местной столовке. Кормили здесь, по выражению Запевалова, «дёшево и сердито, а иногда и просто злобно».

— Как она тебе? — зашептал на ухо Генке Запевалов, когда Лизонька на время отлучилась из-за стола, — правда, хорошая девушка? Куда мужики только смотрят. Почему обходят её вниманием? Я бы сам за ней приударил, да вот, понимаешь, женат…

Генка подавил желание сказать, что с Лизонькой ни у кого не будет даже намёка на шанс, пока с нею рядом Запевалов. А Запевалов, судя по всему, положил на неё глаз. Ну или, по крайней мере, всем даёт понять, что положил глаз. Но что-то по этому поводу говорить своему другу не стал — зачем озвучивать очевидные вещи?!

— Кстати, ты так и не сказал, а сам какой институт окончил? — решил перевести разговор на другую тему Генка.

— Какой сейчас институт, — мелодраматическим голосом, с долей тщательно отмеренной грустинки, ответил ему Запевалов, покачивая для значимости в такт словам красивой головой, — семью кормить надо. Учился на юриста, пришлось перевестись на заочное. Но — святой долг, сам понимаешь!

— А как же армия? — не отставал Генка. Он прекрасно знал, как быстро можно загреметь на службу, если бросаешь институт. Эта участь была уготована его другу Морковину-Брукве, который недавно вылетел из института из-за конфликта с администрацией и был призван в месячный срок после отчисления.

— У меня же ребёнок, я единственный кормилец в семье, — пояснил Запевалов со значением.

«Всё предусмотрел наш лётчик! — восхитился в мыслях Генка, — на работе на девчонок налетает, дома у него семья. Может не учиться, хорошо устроился!»

На следующее утро Запевалов забежал за Генкой, не дожидаясь обеда.

— Мы тут в подвальчике в настольный теннис каждый день режемся. Ровно в одиннадцать ноль-ноль. Приглашаю присоединиться, — пояснил он. Генка не возражал.

Их появление в подвальчике было отмечено радостными приветственными возгласами, адресованными, конечно, не Генке, а Запевалову. В теннис играли исключительно представители сильного пола, среди которых затесалась одинокая, маленькая и некрасивая девушка в очках со столь толстыми линзами, что они были похожи на иллюминаторы подводной лодки. Фигурой девушка напоминала матрёшку — маленькие плечи и крупный зад, причём верхняя и нижняя части тела переходили друг в друга как поставленные один на другой шарики. Сверху шар поменьше диаметром, снизу побольше.

Эта девушка — единственная из всех — вообще не посмотрела в сторону Запевалова. На лице её застыло непримиримое выражение. Но играла она неплохо. Только очень горячилась, и потому часто мазала. Когда била сильно, всегда притоптывала в такт удара ногой. Запевалову она служила идеальной мишенью для шуток. Девушку звали Лина.

— Лина, давай я тебе набойки чечёточные на подошвы поставлю, — под общий хохот притворно-сочувственным тоном обращался к девушке Запевалов, — ты просто недостаточно громко пол пинаешь, потому и мажешь!

Бедная Лина делала вид, что совершенно не обращает на Запевалова внимание, но как раз после этих слов обрушивалась на теннисный шарик особенно яростно.

— Ростом, Лина, ростом пользуйся, — советовал он участливо, когда маломерная Лина не дотянулась до шарика, и тот понуро уткнулся в сетку.

И новый взрыв хохота от благодарных зрителей. Как заметил Генка, многие сюда специально приходили «на Запевалова» и вообще не стремились играть сами.

Но не стоит считать, что Запевалов издевался над безобидной Линой, вовсе нет. Он подтрунивал не только над ней, но и над другими, а главное — над собой. Когда однажды после удара противника шарик с хрустом влепился ему в лоб, Запевалов, потирая ушибленное место, объявил своему обидчику:

— За это тебе, мон шер, пять очков! Подрезал меня на самом взлёте.

Теперь смеялась даже Лина.

В один из дней Генка перед самым окончанием рабочего дня зашёл в туалет, закрыл дверь кабинки, и уже совсем было приступил к отправлению своих потребностей, как услышал, что кто-то вошёл внутрь и занял соседнюю кабинку. Раздалась какая-то возня, потом приглушённые голоса, один из которых, к Генкиному удивлению, явно был женским. Генка обратился в слух и замер в своей кабинке, силясь понять, что происходит рядом с ним.

Судя по всему, мужчина и женщина пришли сюда не случайно. Говорили они мало и очень тихо, слова не разобрать. Да в этом и не было надобности. Другие звуки быстро объяснили Генке всё.

Он отчётливо слышал страстные вздохи, шуршание трущейся одежды, причмокивание поцелуев, а потом и ритмичные охи, вылетающие из женского рта, сопровождаемые таким же сладострастным повторяющимся мужским «ммм». Парочка занималась любовью. В мужском туалете, почти у всех на виду. «Кто бы это мог быть?» — подумал Генка и сразу же из подсознания ему пришёл ответ из одного, до боли знакомого слова — «Запевалов». Но кто была та отважная, решившаяся на такое предприятие практически на рабочем месте?

Генка осторожно встал на унитаз и заглянул в соседнюю кабинку, любопытство его было настолько велико, что о последствиях своих действий думать он уже не мог. На его счастье, любовникам в соседней кабинке было не до него. И со смесью зависти, восторга и содрогания Генка с высоты взирал на запрокинутое блаженное, с закрытыми глазами, личико Лизоньки с прикушенной от удовольствия нижней губкой и колеблющийся в такт общему движению Запеваловский затылок рядом с ним. По их позам было очевидно, что Лизонька и Запевалов проделывают такие штуки далеко не в первый раз.

Где-то через две недели после начала практики Генку отправили косить сено. В те годы это было нормой. В весеннюю, летнюю и осеннюю пору почти все научные, проектные, учебные и прочие организации Серпска и многих других городов страны обязывали «помогать селу». Кого-то отправляли на уборку урожая, а кого-то не заготовку кормов. Генкиному проектному бюро выпало последнее. Перспектива десять дней жить всем в одной комнате в деревянном доме с удобствами на улице, да ещё и заниматься физическим трудом, у работников бюро старшего возрасте особенный восторг не вызывала. Поэтому вышло негласное распоряжение начальства — «косить поедут неженатики и незамужние».

Генка, хоть и был «неженатиком», как практикант на заготовку сена не попадал. Но вмешались обстоятельства. Точнее, вмешался Запевалов. Ему-то, как отцу малолетнего ребёнка, сначала дали отвод. Но Запевалов никогда не упускал возможность хорошо провести время и быстро договорился с кем нужно, чтобы его не только отправили косить сено, но ещё и дали справку для жены, из которой явствовало, присутствие Запевалова на заготовках просто необходимо. А за это ему полагаются отгулы, то есть время заниматься ребёнком у него ещё будет.

— Ты ведь едешь косить? — как нечто само собой разумеющееся поинтересовался за день до отъезда Запевалов у Генки.

— Нет, — немного удивлённо ответил ему Генка, — практикантов не берут.

— Возьмут, — безапелляционно заявил Запевалов и помчался к Генкиному начальнику Сковрчагину. Желанием Генки ехать в деревню он даже не поинтересовался.

И точно. В конце рабочего дня Скворчагин подозвал Генку к себе. Морщась, точно съел что-то весьма невкусное и очень несвежее, он объявил Генке — тот едет вместо Симоновой, потому что «у Симоновой больная мать, оставить её не на кого, а Генка молодой, неженатый, поэтому и мать у него должна быть молодой и неже…, то есть здоровой. В общем, хочешь нормально закончить практику, не рыпайся и делай, что говорят». Тем более что делать-то ему всё равно в лаборатории нечего. Пусть хоть пользу какую-то бюро принесёт. Генка не сопротивлялся — разве можно противостоять Запеваловскому напору? Всё равно, что солнечных зайчиков руками ловить.

Конец ознакомительного фрагмента.