Вера

Надежда Жандр, 2021

Роман в стиле магического реализма написан колоритным поэтическим языком и повествует о реальном опыте автора, о происхождении рода и формировании своеобразного взгляда на прошлое. Здесь множество персонажей, объединённых между собой то родственными связями, то мистическими. Перед глазами возникают панорамы минувших времён, линии повествования переплетаются между собой, будто корни гигантского древа, и дают побеги в настоящем.

Амнерис

«Я вас очень прошу, отпустите меня!» — голосила райская птица в режиссёрском управлении оперой. Только её будто никто не слышал. Это был её дом на протяжении долгих лет, настоящий дом, и настоящая жизнь — только на сцене.

Тихими, осторожными шажками она входила в театр — так ходят гейши на своих высоких гэта…нет, так ходят босиком по храму монахини, и аккуратно раскланивалась… с привратником храма и со всеми служителями их общего культа. Тихо открывала дверь в гримёрную и вдруг, вольным броском скидывала пальто на диванчик, будто расправляла крылья. Пробовала голос у раздрызганного пианино. Хорошо, что настроили. Пора бы новый инструмент купить. «И-и-и-и-и-и-и-и-и…» — от мощи этого звука в маленьком помещении закладывало уши. Недолго сидела перед зеркалом, вглядываясь внутрь себя, разглаживая лицо, едва тронутое косметикой, и деловой походкой направлялась в фойе на спевку.

А там уже пристроился, вальяжно развалившись, мартовский кот — тенор с толстым брюшком — и оценивающе оглядывал её. Вошла Тая, супердива с густым масляным альтом, который слышен по всем закоулкам. Полный рот зубов — видимо, больше тридцати двух — и сверкающие бусины глаз, как у рыбы-телескопа, навыкате. О чём поговорим? О погоде? И тенор начал: «Вчера на собрании в поездку утвердили Меринова вместо меня. А меня здесь на подхвате оставили. Вот мерин сивый! Всегда знает, к кому подлизаться!» И Тая: «Ах, Васенька, какая вопиющая несправедливость! Впрочем, чего и ждать-то от главного? Всё и так понятно…». — «А что, а что, а что?» — запинькала мелкая синичка-сопрано, влетая в помещение, но она опоздала, по крайней мере на данный момент. Вошёл главный, как-то вместе с дверью, и придавил лаковым разношенным ботинком все попытки продолжать. «Здра-а-авствуйте, Виктор Бори-и-исович!» — засияла всеми зубами Тая, она совершенно не стеснялась переходить с одной частоты на другую. При всех. Начали репетицию, концертмейстер тренькал по роялю как-то невпопад, певцы переглядывались, но ничего. Пошла волна предвкушения настоящей жизни, которая ещё только предстоит, которая ещё не началась, но уже близко-близко тот вечер, когда все маски будут скинуты. Прямо по-театральному.

Сегодня спектакля нет. Перед «Аидой» она обычно ходила в Эрмитаж, в египетские залы — так они назывались, а на деле всего несколько комнатушек. Но там она чувствовала себя жрицей тайного святилища.

Как охотник, который видит только свою цель, как лучник, который видит даже не дичь, а лишь её зрачок, она входила в музей опустив голову и подымала взгляд только в египетских залах, где оживала её пластика. Она становилась Изидой на фреске, кошкой Бастет, львицей Сехмет, она впитывала в себя позу амфоры и сфинкса, подавала чашу фараону, держала скипетр… Только бы не расплескать всё это, только не расплескать! «О Уаджит, храни меня вечно! О боги небесные! О боги земные! Придите и узрите Тота, увенчанного Уреем. Он возложил на себя две короны в У-ну, чтобы царствовать над людьми. Ликуйте в чертоге Кеба тому, что он совершил. Молитесь ему, возвышайте его, величайте его, ибо он — владыка сладости…»

После раннего ужина надо полежать, прокрутить в уме весь спектакль, а перед сном — пройтись по набережной. И вот ночные огни отражаются в водах Ятрау, идёт факельное шествие, и она — впереди, с гирляндой из белых лотосов. «Девушка, что с вами?» — она шла одной ногой по проезжей части, другой — по тротуару. Козликом.

День наступил. В голове уже звучит увертюра. Настроение прекрасное. «О, приди, любовь моя, опьяни меня…». А с трёх часов начинается мандраж. Или депрессия. Или опять мандраж. Голос не звучит… где моё вот это, как оно… ноготь сломался… и как я только хожу в этих туфлях! Икоронное: может, позвонить, сказаться больной? Ещё не поздно. Сидит в своей комнате на кушетке, как приговорённая. Но уже готовая ко всему. И вдруг соседи: «Эй, у тебя картошка сгорела!»С трудом понимая, где находится, она чувствует запах. И это не запах кедрового ладана. Внутренне вспыхнув, Амнерис идёт выбрасывать картошку. Затем надевает платье, приготовленное по понятной причине со вчерашнего вечера, и, уже совершенно серая, но спокойная, направляется к театру. Точнее, эта махина, этот кит приближается к ней и втягивает её в себя, как песчинку.

В театре есть одно очень старое зеркало. Оно стоит за кулисами около выхода на сцену. Высотой в два человеческих роста, в тяжёлой барочной раме. Когда-то рама была помпезной, но со временем позолота стёрлась, и зеркало не очень выделяется на фоне зеленоватых стен и бутафории. Но без него нельзя! Оно вмещает в себя все возможные тени, в нём отразились фигуры великих и малых, мимо него идут и как бы невзначай кидают взгляд на удачу. Или просто стоят в ожидании выхода, будто поправляя костюм, парик, но смотрят не на себя, а куда-то выше — идёт полное вхождение в образ. Это портал.

Спускаясь по лестнице к зеркалу, она чувствует своё бешеное давление — сердце выпрыгивает, ноги подкашиваются, потому что она ждала этого момента всю свою жизнь, и так каждый раз, будто впервые. Здесь она встречается глазами с Амнерис… «Возрадуйся, дочь владыки Обеих Земель! Я, Амон, пребывающий в окоёме небесном, обратил сердце своё к тебе». И вот дочь великого фараона проходит сквозь зеркало и растворяется в свете.