Жан-Жак и его истории

М. Фелан, 2021

Жан-Жак де Ладье – богатый француз, которому надоела Франция. В поисках себя и своей новой жизни он отправляется в Россию. Насколько гостеприимно примет его эта страна?

Женщине, вернувшей эго,

Артемиде на Земле,

Неожиданной и долгожданной

Неге в хмуром ноябре —

Ей.

Часть I. Жан-Жак

Пролог

Он опустился на асфальт. Впервые. Никогда еще он вот так вот не лежал посреди улицы. Грязь, низость и холод. По сторонам то и дело проходят какие-то члены общества. Они все спешат по своим делам. Им не до него. Не до него…

А кто он такой? Что он вообще здесь делает? Что будет дальше? Куда идти дальше? Человек в форме прошел мимо, отведя взгляд. Он предпочел не заметить. Но почему? Оттого, что закончился рабочий день? Или он не принял лежащего за человека? А, может, счел упавшего недостойным его внимания? Или побоялся взять на себя ответственность? Есть такие сотрудники полиции, смотря на которых страшно за страну становится. Пивное брюшко, пустой взгляд, скрытая агрессия, грязные ботинки, игра в телефоне. И ведь так и вспоминается поэма «Дядя Степа» Михалкова, и слезы режут глаза от нынешней реальности. Но всегда есть надежда вместе с добрыми энтузиастами своего дела. Именно благодаря их опоре мир двигается к лучшему.

Бедный молодой человек лежал и хотел слиться с асфальтом. Он, как брошенный щенок, был готов выплакаться в плечо любому встречному… но никто не подходил. Оставалось лишь врасти в поверхность. Спустя бесконечные минуты ему так и не оказали внимание, не решались. Не их дело, неприятные догадки, нет времени, другие причины. Причины есть всегда. Но вдруг в воздухе послышался женский голос: «Жан-Жак! Жан-Жа-а-ак!» Его умирающие глаза тут же распахнулись, но никого вокруг не было. Он стал прокручивать воспоминание секунды назад. Нет, он не сошел с ума, это действительно был голос! Глаза его жадно впились в прохожих. Хмурые, уставшие, полные негодования или страданий глаза вечера рабочего дня. Кто же его звал?

Он обнял колени и хотел было задрожать от бесшумных рыданий, но что-то внутри то ли души, то ли мозга щелкнуло и выкинуло его из оцепенения! И молвил внутренний голос: «Терпение приводит к счастью. Будь сдержан! Учись, трудись — ведь для этого тебя опустили в бесконечный мир!» Это было второе дыхание. Это была струя воды для пересыхающей земли. Это был собственный голос, который он слышал впервые, но был готов ему доверять — ибо никто, кроме него самого, ему не помог.

Обескровленный, с разбитым сердцем и с вырванными чувствами, молодой человек стал подниматься на ноги, не обращая внимания на осуждающие, непонимающие, негативные взгляды шедших в никуда теней. Словно Атлант, поднимающий обломки тяжелейших испытаний, которыми разбивала его же собственная жизнь; словно могучий Исполин, возвышаясь над собственной унизительной тенью; словно птица Феникс, возрождающаяся из пепла! Усиливающийся голос настойчиво продолжал свою мысль. Это был гул, рокот в подсознании: «Учись! Будь терпелив! Вся твоя жизнь — борьба! Единственный твой враг — это ты сам! Твори! Из малых дел складывается нечто большее, что выше твоего разумения! Созидай! Ab ovo! Ab ovo!¹»

Есть вещи выше нашего понимания. Только что лежавший, умирающий человек встал и пошел бодрым шагом домой. Словно солнце, вернувшееся на небо!

Каждый день — приключения неизведанного будущего. Улетающие мгновения — маленькие отпечатки в биографиях человеческих судеб. Жизнь — дар для творения самого себя. Переплетение ниточек жизней — бескрайний ковер. Насколько яркий или тусклый оттенок внесешь туда — решать лишь тебе.

Глава 1. Прибытие блудного сына

Моя работа — паспортный контроль на советской границе. Работа скучная и однообразная: проверяешь одни и те же данные, надев на себя пыльные очки бдительности, чтобы ни один враг народа не попал на советскую землю!

В юношестве у меня был талант писателя, который я, однако, оставил, как только начал службу. Думаю, Вам моя ситуация должна быть знакома… семья настояла на том, чтобы я перестал «витать в облаках». Стабильная работа и высокий доход — вот что ценилось в настоящем мужчине! Я не верил в это, однако сопротивляться их ежедневным нотациям оказалось бесполезно. А сейчас уже все равно. Сижу себе в своей будке и занимаюсь делом, лишь бы никто не мешал и не трогал! Какого-то особого смысла жизни у меня нет, а удовольствия мои соизмеряются зарплатой. Писать я давно уж бросил, но привычка изучать людей во мне не умерла.

Видите ли, моя отдушина в работе — наблюдательность. А моя тайная страсть — французы! Почти каждый раз рассматривая граждан Французской республики, я получаю эстетическое удовольствие! Их особенные манеры, заражающие жизненной энергией! Их стройное тело от хороших продуктов и доброй жизни! Их любовь к культурным путешествиям, живость и любознательность в глазах! Знаете, чуть ли не каждый француз носит улыбку пятилетнего ребенка и искрящиеся глаза! В России, увы, не часто подобное встретишь. В чем их секрет? Узнать бы… может, витаминами какими их там пичкают?

В мыслях я часто говорю сам с собой. Потому что достойного собеседника найти теперь — непростая задачка. Мужики то баб обсуждают, то игрушки, а женщин я вообще не способен понять! Моя ушла к другому, с тех пор у меня к ним ко всем странное чувство. Как будто заведомая неприязнь, недоверие… но зачем думать о грустном? Не стоит, не стоит.

Сегодня у нас обычный день. Большой поток туристов и… ву-а-ля, кажется, я заметил французов! Все сияют, пытаются выговаривать «Привет!» и «Спасибо!» и, конечно, улыбаются. Еще б с их то свободами не улыбаться! А тем временем моя смена подходит к концу. В глубине души я смакую время: «Еще пять минут, и я направляюсь в отпуск! Еще один человек, и я, наконец, сдаю пост!» Кто же это? Похож на фрица. Товарищ де Ладье, Жан-Жак… француз!

Взгляд коршуна, сдержанность кардинала. Какой же это, чёрт подери, француз?! Может, менял фамилию? Нет, нет, ни разу! «Де Ладье» — это вам не Иванов, Петров, Сидоров! Это что-то интеллигентное, аристократическое, должно быть… подозрительно, подозрительно. Ты, товарищ, первый нерадостный француз за мою смену!

В молодых глазах — скорбь, печаль, холодная голубая грусть и искренность, которую хозяин намерен был прятать, отведя взгляд в сторону. Он не сказал ни слов приветствия, ни слов благодарности. Безмолвие и безразличное выражение гостя лишь отталкивало. Уловив его настроение, пограничник подумал: «А, может, это и правильно! Будешь контактировать с нынешним обществом — останешься одиноким или в дураках!»

Как бы я описал этот непохожий на других французов экземпляр? Его прическу я бы назвал «аккуратным хаосом», где волосы соломенного цвета прикрывают сзади шею, а спереди доходят до впалых скул. На лице его покоится бледное и усталое выражение домозаключенного, однако стоит отметить, что прекрасно непропорциональные черты добавляют ему очарования. Скромный, робкий, осмотрительный, непонятный. Ростом никак не выделяется, а вот тело слишком уж худощавое для располагающего большим состоянием пацана! Что, раскусил я тебя, маленький богач? Да-да! Я же не олух! Костюмчик то твой сидит идеально, пошив качественный и элитный, золотой ролекс с гравировкой, выглядывающий из-под рукава. Придется тебя занести в особый список, а то уволят еще…

В целом же я бы заключил, что это унылый романтик. А ведь другой бы этого не заметил! Не дурно для простого пограничника, не так ли? Какой же я умный! Кажись, пацанёнок учуял мое любопытство: заерзал на месте, слегка начал теребить большой палец. Следует в темпе проверить основные данные, чтобы не задерживать ни его, ни себя!

Эх, хорошо же этим европейцам! Катаешься себе туда-сюда, покупаешь все, что хочешь, не боишься жить! Так-так, отец гражданина де Ладье владеет крупным делом в Пятой республике. У-у-у, а сколько на его учете домишек! Готов поспорить, что это еще не все! Может, тоже открыть свое дело и обосноваться где-нибудь на вилле? Опустись на землю, кому ты нужен! Так, не отвлекайся! Девичья фамилия матери гражданина француза — Цауберин, гражданство двойное: французское и немецкое. Ах вот, где собака зарыта! Нет, ну какой же я все-таки умный! Судя по фотографии на мониторе, строгая и холодная немецкая красота досталась Жан-Жаку именно от мамаши. Таким неженкам отдыхать бы сейчас где-нибудь на яхте в окружении избалованных девиц, распивая лучшее шампанское во всей Европе! Что ж ты тут забыл, в нашем-то захолустье? Шпион, может?! Может и шпион! Занесём-ка его данные куда надо, а там пускай разбираются! Что ж, время вопросов:

— Вы первый раз в СССР?

Безмолвный кивок.

Тебя ждет разочарование, товарищ. Тут у нас все рушится. Однако странная тревога в нем из-за моего долгого досмотра… ты только попробуй этим буржуазным капиталистическим свиньям что-нибудь выдать! Весь этот Горбачев со своей «Перестройкой»… вот непонятно кого и пускаем! Как бы тебя на чистую воду то вывести…

— Турист?

Повторный кивок в ответ.

Что ж, в розыске молодой человек не числится, проблем с документами нет, как и у меня нет причин его задерживать. «Салют» и добро пожаловать!

Вот так был пропущен искатель приключений в неподражаемой стране то ли союзов, то ли советов перед тем, как пограничник наш с чистой совестью передал пост коллеге. Уходя в отпуск, он вновь успел остановить свой взгляд на Жан-Жаке. Новоприбывший обернулся в сторону самолетов, испустил тяжелый вздох, а потом решительно направился к выходу. На дворе царил 1988-й год. Пограничник провожал его взглядом и собственными мыслями: «Добро пожаловать в разваливающееся государство! Спрячь подальше ролекс, малыш!»

На самом деле Жан-Жак, как и наш пограничник, был несостоявшимся писателем. Однако никому, кроме матери, не довелось увидеть его ранние работы. Её вердикт надолго врезался осколком в грудь мальчика:

— Тебя не поймут. Бросай-ка это дело и занимайся учебой! Я, конечно, допускаю, что чувствам не прикажешь, но вот поведению прикажешь еще как! Твоя судьба — компания «де Ладье»! Не разочаруй отца!

В тот миг она бросила рукопись, в которую маленький творец вложил всю свою тонкую, хрупкую душу. Мог ли он, в свою очередь, бросить дело, сочившееся из самых глубоких недр души? То, что наполняло смыслом жизнь и окрыляло его бренное тело. Поэзию и прозу, которые облагораживали животный мир, наполняли его красотой и светом человеческого разума! Он чувствовал, что с исчезновением всего этого из его жизни потеряется смысл всего вокруг.

После первого «отзыва» желание показывать свои заметки кому-либо, конечно, пропало. «Не поймут!» — эхо голоса матери, словно камень, падающий в сердце и бьющийся о дно. Мальчик стал писать «в стол». Тайно, секретно, словно агент другой планеты. На долгое время комнатный деревянный друг стал единственным и самым верным читателем Жан-Жака. Дощечки поглощали его письма и надежно укрывал их от посторонних глаз. Жан-Жак писал своему столу обо всем: о природе, о людях, об искусстве, о красоте, о том, что ведомо и что неведомо.

С возрастом страсть молодого корреспондента только укреплялась. В порывах фанатизма подрастающий мальчик чуть ли не на ходу записывал собственные стихи, заметки, соображения. Потайные ящики стола давно были переполнены черновиками, поэтому Жан-Жак придумывал иные способы публикации своих работ в свет. К примеру, он сплавлял их по реке в виде бумажного кораблика или горящего самолета с криками: «Произошла катастрофа, всем буквам срочно покинуть борт!» Лишь синий взгляд с рассыпающимися слезами провожал рукописи, пока те растворялись в воде. Посейдон принимал их к себе неторопливо, смакуя каждую строчку. Писательство стало неизменной забавой, любимым делом, тайной гордостью и работой души человека по имени Жан-Жак де Ладье.

Глава 2. Пункт назначения — Москва

«Страна непобедимых диких невежд!» — желчно изрекал прапрадед Жан-Жака, прошедший кампанию 1812 года, всякий раз, когда его спрашивали о России. Сказать, что старик ненавидел Россию, пожалуй, будет недостаточно. Он ее обиженно презирал, проклинал и всячески не переваривал. Почему? Ответ был прост. Она ему не покорилась. И это странное проклятие вместе с тем зиждилось на его упрямом отрицании каких-либо поражений.

После падения Наполеона вышеупомянутый французский генерал чудесным образом остался в живых и из последних сил вернулся на родину. Заметим, что характерная смесь хитрости и стойкости передавалась в роду де Ладье по мужской линии. По возвращении прожил прапрадед Жан-Жака недолго, но успел провернуть два крупных начинания. Во-первых, он привил своим детям лютую ненависть к России, завещая передавать ее будущим поколениям; во-вторых, вдохновленный Ротшильдом, основал собственное торговое дело с названием и содержанием «де Ладье». Бывший генерал по примеру самых успешных банкиров того времени установил свой порядок передачи командования: предприятие автоматически переходило в руки прямому потомку по мужской линии. С тех пор детей де Ладье с рождения готовили к управлению совместным делом, к особой миссии, к браку по расчету. Исключения исключались. «Если судьбой уготовлено родиться великим де Ладье, то твоя жизнь принадлежит не тебе, а нашему общему делу! В жизни все уже предопределено!» — неоднократно повторял отец Жан-Жака своему единственному ребенку…

Но ехидные Мойры задумали иначе. Однажды Жан-Жак проходил мимо пожилой бездомной женщины, которая продавала никому не нужные старые книги. Юноша купил первый попавшийся томик только для того, чтобы вручить ей деньги. Отец запрещал помогать неработающим попрошайкам, но мальчик невесть от кого унаследовал доброе сердце и сильные чувства. Все внутри него кричало, что нуждающаяся женщина была искренней, и он обязан ей помочь! В то же время подстраховал себя он тем, что бездомная предлагала купить, а не голословно просила деньги. Против выгодных торгово-денежных отношений отец точно бы не возражал! Выгодных… а вдруг эта книга обогатит его знаниями в банковской или предпринимательской деятельности? Он посмотрел потертую надпись автора: Герман Гессе.

В тот день Жан-Жак намеренно обходил все дороги назад. Он подолгу бродил вокруг лаванды, вдыхая ее пряный аромат, гулял по берегу лазурного пруда в безлюдном парке, качался на подвесных качелях, одиноко раскачивая самого себя. Казалось, он слышит, как вокруг дышат деревья, как рыбы рассекают воду, как солнце прожигает траву. Он думал без остановки, но никак не мог понять, что с ним не так! Почему он не такой, как все? Почему его внутренний мир столь чужд его окружению?

В то время в некоторых французских школах существовала особая практика: ученикам выдавалась анонимная анкета с абстрактными вопросами. Звучали они примерно так: «кто ты?», «где ты родился?», «где твой дом?», «что ты делаешь?», «куда ты направляешься?» и т. д. Это помогало ученикам думать на пути к постижению своего внутреннего мира. Отец Жан-Жака запрещал применять подобные технологии в отношении своего ребенка. Но учительница тайком пошла навстречу ученику, который, не получив вопросы, чуть было до слез не расстроился.

Итак, Жан-Жак отчетливо помнил свои давние и недавние ответы:

Кто ты? «Жан-Жак де Ладье»;

Где ты родился? «Франция»;

Где твой дом? «Франция»;

Что ты делаешь? «Учусь в школе»;

Куда ты направляешься? «В третий класс»;

Подобным образом он размышлял, будучи во втором классе. Но вот теперь, спустя каких-то несколько годиков, ответы на те же вопросы выглядели совершенно иначе:

Кто ты? «Я никто»;

Где ты родился? «Я родился на планете Земля»;

Где твой дом? «Мое тело ходит по Франции, а у моей души нет дома»;

Что ты делаешь? «Я существую, ищу, выживаю»;

Куда ты направляешься? «Я направляюсь в неизвестность»;

Если бы семья Жан-Жака узнала данную информацию, юношу отправили бы на лечение. Однако почерк был изменен до неузнаваемости. Никто ничего не заподозрил, и Жан-Жак разбирался с собой в привычной компании одиночества. Почему он решился все это написать? Выложить правду, пусть даже анонимно, было необходимо для укрепления зарождающегося протестного настроения.

Блуждающая душа юноши опустилась на лавку. В тени зеленых лап плакучей ивы он раскрыл свою покупку и начал внимательно читать. Прошло ни много ни мало восемь часов.

Читатель поглощал написанное на одном дыхании! Строки менялись со скоростью поездов. Читая, забыл обо всем на свете! Рефлексировал, ощущая себя на новом уровне! Спорил, дискутировал, соглашался с автором, то и дело усмехаясь или удивляясь. Жан-Жак не переставал восхищаться! «Ну Гессе! Все угадал! И как точно! Потрясающе! Это же я, я!» Страницы прочитывались и перелистывались с невероятной скоростью, пока читатель не обнаружил, что достиг финала. Словно гром и молния из ниоткуда, торжественно рухнул тяжелый бархатный занавес очередного этапа жизни.

С того дня Жан-Жак тайком стал читать ненаучную литературу, припрятывая личные книги за массивными томами по торговому делу, предпринимательству и политике государств в разных областях. Эти толстяки предписывались ему в качестве основного и обязательного источника знаний. Но теперь все изменилось.

С ранних лет мальчик был лишен свободы. Отец и мать внимательно следили за ним, но работа была их главным ребенком. Когда у семьи получалось побыть вместе, отец тут же начинал допрашивать сына о нюансах предпринимательской деятельности или о последних новостях мира. И если Жан-Жак терялся, холодный взгляд собеседника презренно угнетал его.

С детства Жан-Жака восхищал отец. Теперь же он чувствовал, что это двуличный и жестокий человек. Чем глубже юноша самостоятельно обдумывал некоторые семейные сделки, тем меньше ему хотелось во всем этом участвовать. Мать была предана мужу, как бездомная собака. В том числе на этих условиях когда-то был заключен их брачный союз. После контактов с родителями Жан-Жак все больше ощущал себя опустошенным и грустным. Он чувствовал, что из него вытягивали энергию и желание жить. Постепенно молодой человек стал сторониться общения с ними. Обсуждать по-настоящему волнующие вопросы с мамой и папой не представлялось возможным.

Жан-Жак много учился. Именно учебой родители измеряли его успех во взрослении. Они старались развивать его способности как можно шире, как можно успешнее. Жан-Жак изучал математику, экономику, торговое дело, юриспруденцию, английский, итальянский, испанский, китайский, иврит… но лучше всего, как ни странно, он выучил русский!

Жан-Жак тайно боготворил неизведанного восточно-европейского гиганта, его культуру, природу, тайны и загадки. Отец был не против русского, это был повод лишний раз пошутить на приемах: «Мой сын всегда готов к чрезвычайной ситуации любого характера, он же изучает русский!», или «Врага надо знать в лицо!», или «Русские долго запрягают, но быстро ездят, вот Жан-Жак и готовится!», или «Вот начнется очередная война с их участием, Жан-Жак всех спасет!» Жан-Жак грустно усмехался в такт смеющимся, не понимая: «Отчего у некоторых все сводится к войне?».

Юный Жан-Жак пытался искать друзей среди своего окружения, но так и не нашел. Родители полагали, что все знакомые и друзья должны быть или состоявшимися, или амбициозными, или влиятельными, или известными. Наш герой, напротив, считал таких людей безмозглыми пустышками, ведь ему с ними было не о чем говорить!

Постепенно парнишка замкнулся в себе и в своих писаниях. Настоящими друзьями стали авторы книг, с которыми можно было беседовать в одностороннем порядке. Наступит день, и Жан-Жака осенит: больше всего на свете он хочет влиться в лоно родных ему душ, сопереживателей и соратников… он хочет стать писателем! В тот миг мечтателя окутали жуткая неприязнь к грязным деньгам, исходящим от торговли, презрение к лицемерию всех политиков и полное недоверие к мировой истории. Все можно трактовать по-своему, по-разному! Попытка осторожного разговора с отцом сошла на нет в леденящем голубом свете глаз прародителя.

— А если бы я был писателем, я бы написал лучше? — невзначай спросил сын после очередного обсуждения образа французов в романе Толстого. Ответ последовал краткий:

— Рассудка лишился, сынок? — язвительная усмешка в конце предложения напоминала шипение змеи.

«Не лишился, я просто хочу быть собой!» — яростно подумал Жан-Жак, но смолчал.

После неодобрения своего интереса молодой писатель тайно продолжал посвящать себя любимому делу. Он ловил мгновения и описывал их с помощью живых, красочных рифм так, как никто другой. Лишь это доставляло истинное наслаждение! Вскоре юноше стало совсем уныло среди тех, с кем он жил. То, что Жан-Жак чувствовал из книг и собственных наблюдений, отдаляло его куда больше от семьи и сверстников, чем то, что он знал. Финальным рычагом, запустившим необратимый процесс бегства, стало, казалось бы, обычное дело. Пока сын был на учебе, родители отвезли на помойку весь ненужный хлам старых книг, найденных в шкафу, чтобы освободить пространство для новеньких справочников. Естественно, все ненаучные писатели, которых боготворил молодой человек, попали под выездной список. Жан-Жак мог простить многое, но не безвозвратную ссылку невесть куда своих верных друзей! В тот вечер он долго не мог уснуть, терял слезы и безжизненно смотрел в одну и ту же точку пустоты. Вновь оказавшись одиноким, он представлял себя островком посреди зыбких волн бурлящего серого океана. У него пропало всяческое желание жить в этом мире дальше. Сон последовал необычный: Жан-Жак с разбега окунулся в ледяную воду, чтобы избежать знойной жары. Начался свирепый шторм, но герой выжил, только вот как? Он не запомнил. На утро младший член ветви семьи де Ладье примерил на себя маску «все в порядке», спустился к завтраку и, строго попросив прощения за вчерашнее состояние, стал вести себя так, словно ничего не произошло. Отец что-то говорил, Жан-Жак лишь делал вид, что внимательно слушал. Мысли его были заняты совершенно другим. Де Ладье старший удовлетворенно съел весь свой завтрак. Он не мог и предположить, что ждет его в конце дня. В сердце матери же закралась необъяснимая тревога. С сыном было что-то не так.

Потом Жан-Жака доставили до школы, однако туда он так и не вошел. Разом обналичив свой банковский счет, якобы с согласия родителей, чьи подписи были умело подделаны, Жан-Жак купил билет в оба конца до самого ненавистного отцу места и, прежде чем его родители успели опомниться, был таков. В его венах бурлила горячая кровь, в его голове зиждилась великая цель: обрести новую жизнь и оживить собственную книгу! Когда самолет поднялся в небо, Франция оказалась такой маленькой, что ее можно было прикрыть ладонью. Жан-Жаку впервые за долгое время стало хорошо. Ему было плевать, что он направляется в неизвестность, окутанную дымом недобрых слов. Все былые испытания и огорчения казались теперь никчемными. Жизнь предстала огромной книгой таинственных сказок, которую он вот-вот раскроет и начнёт читать! Во взгляде юноши отчетливо читалось ликование, а душа упоительно кричала: «Свобода, свобода-а-а-а!!!!»

Немного ранее местом появления книги Жан-Жак определил самое сердце тогда еще Советского Союза — Москву. Русский был ему близок. Он был уверен, что его книги поймут и увенчают славой. Он мечтал, о своем собственном имени, которое прогремит по всей Европе. И только тогда можно будет с достоинством вернуться назад, в свою французскую колыбель!

Навязывания без объяснений. Хорошо это или плохо? Дети рискуют повторить опыт и ошибки родителей, считая, что это их собственный опыт. Сказать, что Жан-Жак совсем не любил своих родителей было бы неправильно. Он их любил, он в них нуждался. Но инстинкт самосохранения превалировал, и юноша, несмотря ни на что, пустился знакомиться с предрассудками и предубеждениями своих авторитарных родителей. Юноша лелеял то будущее, где он живет самостоятельно. Он был уверен в самом себе, как никогда!

Глава 3. Жан-Жак выходит в люди

— Сегодня все можно купить за деньги, даже имя! — эти слова когда-то à propos произнес отец Жан-Жака то ли за завтраком, то ли за обедом. А у его сына был хороший слух и долгая память.

В Москве Жан-Жак мужественно сжег свой французский паспорт вместе с обратным билетом и начал покупку нового себя. Когда подпольный продавец главного документа узнал, что француз решил лишиться своего европейского подданства в пользу советского гражданства — трижды постучал указательным пальцем по виску. Однако заказчик был непреклонен. Фамилию Жан-Жак попросил какую-нибудь банальную и простую. Итак, на свет появился Михаил Юрьевич Сидоров, зарегистрированный в Москве.

Аренда небольшой квартиры на Малой Бронной 19А вполне соответствовала начальным запросам. Жан-Жак считал себя непритязательным и твердо решил экономить. Остальные финансовые средства отправлялись в банк, чтобы оздоравливать советскую экономику до тех пор, пока дебютная книга не будет готова к выпуску. Ведь в случае отказа издательств в ход пускались бы привезенные деньги! Проигрыша при таком раскладе быть просто не могло! Жан-Жак заведомо гордился тем, кем он станет.

Лозунги местных газет, валявшихся вокруг сломанных почтовых ящиков, пестрили обещаниями резко поднять промышленность и благосостояние народа. Статьи вещали о зарождении кооперативного движения и перестройки, но Жан-Жаку было все равно. Он больше не интересовался политикой, его интересовала лишь своя книга.

В быту не привыкшему к самообслуживанию, да еще и не подготовленному к новому качеству гастрономии было нелегко. К тому же с каждым новым московским вдохом доза тяжелого отравляющего никотина пронзала легкие. Но ко всему адаптируешься, тем более что ощущение свободы придавало сил и согревало изнутри. И даже к столичной пародии на чистый воздух Жан-Жак постепенно принюхался. Перманентную нехватку желаемых продуктов Жан-Жак скрашивал мыслями о сэкономленных деньгах.

Знакомств наш нелегальный иммигрант не заводил. Боялся чужого обмана и раскрытия собственного. Работа над книгой продвигалась медленно, но верно. Хотя, по правде говоря, молодой автор частенько злоупотреблял прокрастинацией и не упускал возможности пешочком исследовать закоулки старого города.

Москва! Абстрагируясь от бешеных людей, способных смести все и всех на своем пути, Жан-Жак чувствовал, что это место было совершенно необыкновенным! Вышел на одной станции метро — а там, словно на корточках, сидят маленькие домики, опоясанные узенькими, виляющими улочками. Их согревают фонари, и по вечерам кажется, что находишься в сказке. Уютные кафе и милые киоски мороженного манят к себе детей, маленьких и взрослых. Показался на другой станции, и узрел помпезную Тверскую! Шагая по ней, Жан-Жак чувствовал себя крошечным муравьем у подножия башен-великанов! Чего он никогда не мог понять, так это зачем многие москвичи пытаются жить американской культурой, когда у них самих есть величайшее, многогранное наследие! Жан-Жак был молод, добродушен и богат, он не замечал многих вещей, которые стали происходить тут и там в городе. Темная сторона Москвы его никак не трогала.

Тем летом в столице установилась несусветная жара. Зной, пыль и грязь окутали загруженные трассы и шумные бульвары. Законсервированные и недовольные лица прохожих отторгали, не внушая ни малейшего доверия. Из любопытства Жан-Жак посетил несколько экскурсий по городу, а затем повторно бродил по пройденным маршрутам с осознанием личной привязанности к Московской земле. В безлюдные часы этот город еще сильнее пленял его сердце! Особое удовольствие доставляло обнаружить на своем пути особняк или доходный дом. А уж если это были работы Шехтеля! В них дόлжно было всматриваться особенно, ими невозможно было налюбоваться! Жан-Жак ложился рано, чтобы чувствовать себя в безопасности.

Каждый день начинался с большими надеждами. Мечтатель набивал карманы мятными карамельками «Рот Фронт» и бесцельно блуждал в поисках таинственных, укромных мест. Он придумывал каждому понравившемуся зданию или объекту своих посетителей с извилистыми перипетиями судеб. Так создавались герои его книги. В один из таких променадов обрусевший француз, отвлекшись от архитектуры, заметил серое объявление, отражающее пасмурное небо и накрапывающий дождь:

«Открытый урок выпускников балетного училища»

— А что, почему бы и нет? — спросил он у самого себя.

Жан-Жаку доводилось слышать о русском балете, и только что перед ним открылась прекрасная возможность познакомиться с этим явлением! На другой день искатель вдохновения облачился в импортный костюм, гордо взял трость, добавившую ему годы, и отправился смаковать искусство. А тем временем Москва чувствовала странное напряжение. Тут и там преследовали тени странных людей. В банке Жан-Жаку предложили вложить деньги в финансовую пирамиду. Молодой человек обещал подумать позже. Он спешил в искусство!

К моменту его прихода в светлом зале уже было людно. На передних рядах восседали напыщенные дамы и важные господа, габариты которых еле-еле помещались в кресла. В центре с цветами, фотоаппаратами и горящими глазами сидели болтуны, полные ожиданий и надежд. На галерке собрались совсем юные и истощенные ребята. Из-за кулис то и дело осторожно выглядывали огромные глаза любопытных начинающих артистов. Жан-Жак притаился у входа, чтобы не привлекать к себе внимания. Мест почти не осталось, но ему повезло — пустили.

«Если выгонят, пойду пить кофе и писать очередную главу», — с досадой подумал он, завидев пожилую смотрительницу, шедшую прямо на него. Жан-Жак затаил дыхание. Выпуклые круглые очки вопросительно осмотрели вошедшего:

— Вы, случайно, не из Большого?

Жан-Жак ничего не понял и вежливо попросил повторить вопрос. Женщина расслышала иностранный акцент и пригласила следовать за ней. По ходу она продолжала:

— Сожалею, в первых рядах остались только крайние места. Присаживайтесь, мы скоро начинаем! — она вежлико указала кистью на место и устало изобразила приветливую улыбку.

Ее шарообразные очки слегка приподнялись, и Жан-Жак улыбнулся ей в ответ. После обмена любезностями та удалилась, даже не спросив фамилии гостя. По-видимому, побоялась бестактно оголить свое невежество. Гость смущенно присел, а про себя смекнул: «Кажется, меня приняли за одного из этих господ в первых рядах!» Мужчина рядом бросил на него неодобрительный взгляд. Слишком искренние и красивые глаза были у Жан-Жака. В зале постепенно начали приглушать свет.

Обволакивающие звуки музыки и грациозные движения создавали танец. Это было волшебно, прекрасно, неописуемо! Упругие тела запрокидывали ноги в воздух с легкостью ленточки! Движения их были подвластны божественному контролю. Разрушающие по силе махи, обороты и прыжки могли в долю секунды смягчиться спокойными переходами. Названий балетных премудростей Жан-Жак не знал. Не ведал он и секретов этих артистов. Он просто восторженно наблюдал за ними, едва ли не забыв, как дышать. От выступающих исходило трепетное волнение, придававшее их исполнению уникальность. Они забывали усталость и боль, каждый из них проживал всю свою жизнь здесь, на сцене! Постепенно внимание Жан-Жака захватила статная девушка, довольно часто мелькающая в первых рядах с его стороны. На коже цвета хурмы выступали мышцы, балерина была похожа на изящного атланта, и воздух вокруг нее как-будто мерцал. Она не просто улыбалась, она околдовывала своим взглядом и улыбкой, чарующей и пленительной женственностью. Её рыжевато-коричневые волосы переливались светом, украшения искрились, движения манили его, взгляд завораживал. Казалось бы, ничего не выделяло ее из толпы богов, но Жан-Жак заметил именно ее, и забыл обо всем, и не сводил с нее глаз…

Финальные аплодисменты отрезвили. Молодой гость вспомнил, что он все еще на Земле. Поклонившись, артисты выстроились в шеренгу, как будто приговоренные к высшей мере наказания. На сцене запестрели зрительские цветы, ей дарили цветы, много цветов… и как Жан-Жак тогда жалел, что у него для нее ничего не было!

Спустя некоторое время из первого ряда поднялась серьезная дородная дама с искусственными бледно-желтыми волосами. В зале тут же установилось гробовое молчание. Неторопливым, ехидным голоском она начала оглашать мнение экспертов балета. Жан-Жак не понимал, что та пыталась критиковать, в то время как лица со сцены понимающе кивали. В целом вердикт оказался положительным. Когда эта важная особа, надев очки, начала читать фамилии по бумажке, артисты один за другим вспыхивали радостью. «Наверное, это что-то значит», — подумал Жан-Жак и навострил уши. На фамилии «Дорова» губы его избранницы растянулись до ушей, а на уголках глаз засверкали синевой едва заметные слезы. Она была счастлива, и он был счастлив вместе с ней. И как по-королевски она себя вела! Жан-Жак хотел сию же минуту упасть перед ней на колени и захватить ее идеальное тело в любовные объятия.

Чтобы поймать миг, когда Дорова выйдет из окружения, ему пришлось мучительно долго и незаметно наблюдать издали. В какой-то момент двое обрюзгших и немолодых мужчин проходили мимо. Один был похож на испанца, а другой — на Кощея Бессмертного. На удивление Жан-Жака, они зацепили в беседе её фамилию:

— Видел Дорову? Отплясывает, ну прям Плисецкая! — вожделенно брызнул слюной первый.

— Уважаемый коллега, до рук Плисецкой ей далеко, как от России до Америки! В целом, весьма посредственна. Да и к тому же возраст у нее уже не тот: даю ей один сезон, а потом заменят. — холодно промурлыкал второй.

«Интересно, сколько ей лет?» — подумал Жан-Жак, потеряв интерес к остатку беседы про постановки на текущий год. Вдруг он случайно заметил, что чуть поодаль его звезда незаметно высвободилась из сетей воздыхателей. Она мимолетно миновала указатель «Гардероб» и скрылась на лестнице. Жан-Жак едва ли успел сообразить стремглав броситься ей вслед! Улыбаясь старушке-гардеробщице, Дорова подхватила накидку серого цвета, пестро усыпанную розовыми цветами, и остановилась, как вкопанная, натолкнувшись на оторопевшего Жан-Жака прямо перед собой. На его сумасшедше-восхищенный взгляд Полина ответила самодовольной улыбкой.

— Вы не скажете, сколько времени? Мои часы остановились! — первое, что пришло ему на ум. Не худший вариант, учитывая, что знакомиться с понравившимися девушками юноша прежде не пробовал. В горле образовался комок, во рту все пересохло, ладони вспотели, кончики пальцев трепетно заволновались. Она смотрела на него, не моргая и не произнося ни слова. Она словно ждала его дальнейших действий. Еще мгновение, и он не устоял бы перед соблазном страстно ее поцеловать! Но его дебюту помешали.

— Поля! — к ней с подвявшим букетом разношерстных цветов спешил, судя по широким плечам и жирным мускулам, частый гость спортзала.

— Андрей, ну наконец-то! Меня взяли! — выражение ее лица мгновенно изменилось на привычное.

— Кто это? — он бросил взгляд ревнивого барана на Жан-Жака.

— Не знаю. Меня в Большой взяли, Андрей! Будешь радоваться или нет?

Пока Полина играла хитрым выражением лисы, Жан-Жак выскользнул в коридор. Дыхание бешено колотилось, а глаза застелила туманная пленка слез, которые дальше глазных яблок у мужчин, как правило, не идут. Он наивно оглянулся посмотреть, не последовала ли она за ним. Но за ним стояла лишь пустота. «Побежден!» — угрюмо констатировал Жан-Жак и оперся на тяжелую дверь. В лицо ударил шквал холодного ветра.

Невесть сколько часов герой бездейственно лежал в темноте своей комнаты, уставившись в потолок. В голове каруселью вертелось только одно имя: Поля, Поля, Поля, Поля… он не мог перестать о ней думать, все мечты и фантазии были насквозь пропитаны этой прекрасной, прелестной девушкой! Хотя в зале Дорова много смеялась и поддерживала разговоры остальных, что-то внутри подсказывало, что на самом деле Полина, как и он сам, была одинока.

— Да и имя своего Андрея она произнесла как-то холодно и заурядно. Может, это ее брат? Или друг? Или…

Фантазия Жан-Жака могла затянуть его слишком далеко, поэтому он предпочел сию же секунду от нее эвакуироваться. Больной любовью резко встал и решительно вышел вон из комнаты. На следующий день он бродил вокруг Большого театра. Ее тень искал он, как сумасшедший. Ее, только ее хотел он видеть, слушать, любить, теребить ее волосы, сжать ее ладонь в своей, смотреть в ее глаза не моргая, целовать ее сладостные губы, слушать ее бархатный голос. Ее он ждал в надежде… но его любовь так и не появилась.

Глава 4. Куда улетают деньги влюбленных

Множество идей ежеминутно посещало светловолосую голову. Жан-Жак намеревался стать для Полины земным ангелом-хранителем, веря в то, что счастье купить нельзя, а подарить — можно! Он разменял сумму, которую некогда положил на сохранение в банк, оставив львиную долю на книгу, и ринулся внедрять свои необычные планы в жизнь! Он хотел дать ей все, что только может дать. Он вновь и вновь возвращался в банк с тем же намерением. Сотрудники поглядывали безучастным взглядом, а между собой обсуждали: «У нас тут один парень, похоже, круто влип».

Начал Жан-Жак с того, что нанял в детективном агентстве стажера, фанатика своего дела. Всего за пару дней тот узнал о Полине все основные данные: дату рождения, место работы, место жительства, семейное положение… она была замужем. У нее был ребенок. Жан-Жак несколько дней переживал это известие. Он роптал на судьбу, перестал есть, рыдал в отчаянии, проклинал себя за то, что любил ее с каждым днем все сильнее и сильнее. В итоге он договорился сам с собой о том, что он не будет лишать эту женщину семьи, а лишь сделает ее счастливее… до тех пор, пока она сама не против. В конце концов, каждый сам вправе решать, что и как делать в жизни! Это его ободрило. Работа над книгой остановилась, ибо автор ожил в реальности!

С помощью нехитрой математики ему стало известно, что Поля родилась в последнюю пятницу месяца. Отныне каждый вечер последней пятницы месяца у выхода из Большого театра ее ожидал большой букет роз. «Для Полины Доровой без адресанта» — отчитывался курьер. Цветы всегда были разных оттенков, а у посыльного имелась при себе копия ее фотографии, чтобы ни с кем не перепутать. Оригинал изображения, где Полина блистательно позировала перед камерой где-то за границей, хранился у Жан-Жака во внутреннем кармане пиджака, словно оберег или образ. Сие богатство невесть откуда раздобыл начинающий детектив.

В театр Жан-Жак анонимно направлял деньги на изготовление лучших пуант и костюмов для Полины Доровой. Ему отчитывались о проделанной работе, и через какое-то время, рассматривая фотокарточки из мастерской Большого театра, он наслаждался удовлетворением от собственных проделок. На домашний адрес Полины, якобы по ошибке, стали приходить посылки с импортными товарами без обратного адреса, что позволяло получателям без зазрения совести пользоваться содержимым.

— Интересно, какие олухи шлют нам такие богатства? — спросил Андрей как-то раз жену. Та холодно возразила:

— Не олухи, а святые.

В свободное от репетиций время Полина подрабатывала. Денег катастрофически не хватало. Дело мужа не приносило стабильного дохода. Сам он, скорее, обременял, нежели служил помощью. Приходилось рассчитывать лишь на себя. Всегда и везде. День ото дня Полина уставала, как проклятая, искренне не понимая, за что ей дана такая жизнь. По всей Москве крутились бандиты, она могла бы «подцепить» одного из них… но она не хотела. Она хотела танцевать.

Она нашла возможность подрабатывать. Преподавала парные танцы. Не для всех, конечно, а только для тех, кто мог себе это позволить. Далеко не всегда ей не нравилась эта работа. Клиенты могли распустить руки, вылить на нее грязь, накопившуюся за рабочий день, спорить с ее подходом к делу, и прочее, прочее… но там платили. А выживать самой и обеспечивать ребенка было ее долгом.

Жан-Жак узнал о танцах. Чтобы ухватиться за возможность быть с ней рядом, он стал посещать ее уроки. Новичок вел себя закрыто, сдержанно, пару себе не выбирал, но зато тщательным образом подбирал перед выходом одежду и одеколон. Было важно не выдать себя: показать заинтересованность в танце, а не в ней! А она была рада его появлению. Потому что он выделялся своей искренностью и детской наивностью. Он был милым, застенчивым, обходительно-вежливым, деликатным. Он радовал ее взор.

Книга была отложена в дальний ящик. Дома Жан-Жак отрабатывал движения, чтобы не показаться смешным. Он стал регулярно делать зарядку, заниматься спортом и следить за собой. Последовали дополнительные расходы. Ему нужен был заработок, периодически он стал задумываться о выгодном вложении денег.

На занятиях Полина Михайловна, улыбаясь, поглядывала на него. Но разговор не заводила. Безмолвие могло продолжаться еще долгое время… ведь с ее стороны посторонние взгляды и улыбки были лишь любезностью. Но как-то раз Жан-Жак успел ухватить на черном рынке набор настоящей французской косметики и решил действовать напрямую.

После очередного занятия он нацепил на себя маску уверенного безразличия и, дождавшись пока всеобщее внимание рассеется, протянул ей коробочку со словами: «Моя сестра просила Вам передать. Сказала, что я делаю успехи в танце». Полина вежливо улыбнулась и поблагодарила, не до конца понимая, что находится у нее в руках. У Жан-Жака начинали дрожать кисти, земля плавно уходила из-под ног и, боясь выдать себя, он поспешил проститься.

В ту ночь оба засыпали с улыбкой, один — в центре Москвы, а другая — на окраине, в Беляево. Жан-Жака грела мысль о том, что она обратила на него внимание! Полина и вправду некоторое время думала о нем. Мужу Полина подарок не показала. Он задушил бы ее очередным приступом слепой ревности.

На следующий день Жан-Жак начал паломничество на подпольный рынок Москвы в поисках грампластинок. Он, конечно, успел заметить, что музыка у Полины играла через переносной патефон. Наш романтик вообразил, что ей будет приятно заполучить коллекционные выпуски. Набрав целый баул хранителей музыки от классики до современности, он вновь пожертвовал долей своего капитала.

— Полина, я заметил у Вас патефон. Мой хороший друг налегке эмигрирует во Францию и отдает пластинки. Мне не на чем это слушать… может, принести их Вам сюда?

— Приноси, конечно! — загорелась Полина, — А то постоянно одна и та же музыка играет, надоела уже.

Жан-Жак попал в точку! Казалось, она была счастлива и улыбалась, когда он осторожно поглядывал на нее во время урока.

— Представляешь, — обращалась она позже к мужу, — мне сегодня отдали целую кипу виниловых пластинок. Бесплатно!

Супруги ехали домой. В тот вечер Андрей был свободен и по-мужски предложил ее встретить. А Жан-Жак лишь издали провожал их своим глубоким грустным взглядом…

— Бесплатно ничего не бывает, — буркнул Андрей себе под нос.

— У одного клиента друг какой-то богатый уехал заграницу, а пластинки никому были не нужны!

— А почему он отдал их именно тебе? — муж не отводил взгляд от движения, стараясь скрыть раздражение.

— Ему негде их слушать, а у нас патефон играет, — Полина отвернулась вбок, — вечно все разговоры сводятся к твоей ревности!

Андрей помолчал, но потом все же продолжил:

— Раз они для работы, достаточно двух-трех, зачем целый пакет?

Полина решила не напоминать ему о своей коллекции. Облокотившись на боковое окно, женщина сделала вид, что задремала, а про себя подумала: «Разговор закончен!».

Почему-то Жан-Жака ни капли не смущало то, что он уже растратил гораздо больше дозволенного. Все его мысли заполняло то, как достичь своей цели. И вот уже через неделю Жан-Жак предпринял очередной серьезный демарш. После занятия у Полины Доровой он, как бы невзначай, её спросил:

— Я собираюсь на выставку с одним моим другом, называется «Эпоха балета». Я подумал… Вы могли бы составить нам компанию в качестве эксперта? Мы мало что в этом понимаем.

Предполагалось, что воображаемый друг заболеет накануне, а приглашенная не сумеет отказать. А Полина хотела бы пойти! Ведь она прекрасно знала, о какой выставке идет речь. Об этом мероприятии начали трубить за полгода до начала по всей столице! Билеты стоили непозволительно дорого, казалось бы, ничего не могло препятствовать их свиданию…

— Откуда ты? — вдруг спросила она, и уголки губ слегка поползли вверх.

Догадка согрела все мозговые клеточки Жан-Жака. «Вопрос личного характера. Наконец-то! Женщин можно заманивать куда угодно, играя на их любопытстве!» — торжественно подумал наш француз и слегка приподнял голову.

— Вообще-то я родом из Франции, но временно живу здесь… зовут меня Михаил, — он дерзко протянул руку вопреки своей скромности, — хотя я предпочел бы, чтобы Вы никому обо мне не рассказывали.

Беглец рисковал, но важно же было произвести впечатление!

— Не буду, — игриво просияв, она нежно пожала протянутую ладонь, — я по акценту узнала, что ты не отсюда. Моего папу тоже звали Михаил.

Жан-Жак бесшумно изумился: «Разве я говорю с акцентом?!», а вслух произнес:

— Приятно познакомиться!

От прикосновения ее кисти Жан-Жак почувствовал, как его окунули в фондю. Но он мгновенно собрался и решил идти прямо к цели:

— Вы пойдете на выставку?

— Я не могу, к сожалению. Она ведь на следующей неделе, а у меня гастроли в Праге, — как бы слегка расстроено улыбнулась она.

Для нее прикосновение рук было привычным жестом, ничего особенного она не почувствовала. Он вздохнул, грустно улыбнулся и, пожав плечами, произнес:

— Жаль.

А внутренний голос наорал: «И зачем купил билеты заранее, дурень!».

По дороге домой его преследовали меланхоличные думы: «Как быстро, однако, она перешла на «ты» с незнакомым человеком!» То, что Полина с легкостью начинает общение с кем угодно, невыносимо досаждало Жан-Жака. Вердикт был прост: ревность.

Все его мысли по дороге сводились к одному: «Сколько их было у нее до меня? Судя по смелым манерам, другие мужчины там точно были или есть!». Жан-Жака выводил из себя собственный разум. Молодой поэт вдохновленно строчил никому не нужные стихи, боясь придавать их огласке. «Не поймут!» — отзывалось в недрах подсознания. Он бродил по Москве и, как сумасшедший, разговаривал с памятниками. Они смотрели сверху осуждающе или, быть может, понимающе.

***

На следующей неделе Жан-Жак уютно сидел в кресле гостиницы в самом центре Праги и рассматривал привезенный сувенир с той самой выставки:

— Пускай знает, что я могу пойти и без нее, что я независим!

Фигурка золотой балерины соскользнула с пальцев.

В тот же вечер Жан-Жак посетил премьеру балета «Дон Кихот» в исполнении артистов балета Большого театра. В приятном возбуждении от премьеры Полина сияла, как звезда. После спектакля он вручил своей возлюбленной огромный букет алых роз, который прекрасно подходил под ее образ, и горячо вложил в ее ладонь кулон. С благодарностью приняв подарок, она попросила гостя подождать у служебного входа, и он ждал, ждал ее без памяти! Когда женщина неслышно приблизилась с другой стороны со словами «я здесь», он порывисто улыбнулся и резко заключил ее в свои объятия. Полина не сопротивлялась. Потом они прогулялись по вечерним улочкам Праги, зашли как бы невзначай в его гостиничный номер и остались там до утра. Ему хотелось ее любить, а ей было приятно ощущать на себе новую страсть. Жан-Жак искренне боготворил ее, забывая дышать от счастья. На следующее утро ложе опустело — Полина ушла на репетицию. Он успел приготовить еду и телефон, чтобы она позвонила, когда будет свободна. Полина Дорова воспользовалась всем.

С ним эта женщина ощущала себя так, как никогда прежде. Казалось, уже много лет она не видела вокруг себя такой заботы. По утрам спящая красавица просыпалась в его теплой уютной постели — к тому времени Жан-Жак уже успевал сбегать в соседнее кафе за ароматным кофе и горячими булочками, купить только что привезенные фрукты, переодеться в свежую одежду, чуть ли не каждый день пользуясь услугами прачечной. В обед у Полины, как правило, был небольшой перерыв. Жан-Жак тут же вел ее в ресторан в роли знаменитой примы-балерины. Вечером они пили французское шампанское или коллекционное вино, наслаждаясь волшебным видом Праги, открывавшимся из большого окна его номера, затем Жан-Жак любил ее тело, а Полина по-королевски это позволяла.

Поля любила живые цветы. Жан-Жак осыпал ее цветами. Она любила смотреть на пламя. Каждый вечер Жан-Жак зажигал много свеч. Он много рассказывал ей про Францию, а она ему про балет. Часто им было не о чем говорить, и они бессловесно ублажали друг друга.

Жан-Жак помнил, как шептал, что влюблен в нее до потери памяти. В ответ Поля молчала. Он спрашивал, любит ли она его, но не получал желаемого ответа.

— Ты мне нравишься, — этим оставалось довольствоваться разбивавшемуся в пух и прах об ее нелюбовь.

— Поля, будь со мной! Мы могли бы жить вместе и быть счастливыми! Нам ведь будет хорошо вдвоем!

Она выслушивала его речи со спокойным выражением лица, а потом недрогнувшим голосом отвечала:

— Не надо ничего менять. Зачем усложнять? Я уже никого не люблю и вообще хочу отключать у себя эту функцию.

Тогда Жан-Жак порывался взять и уйти, исчезнуть из ее мира навсегда! Но эта женщина пленила его собственную гордость, и он лишь обнимал ее крепче вместо того, чтобы послать на все четыре стороны. Жан-Жак был опьянен ею. Но Полина отражала его любовь по привычной схеме: не первый и, возможно, не последний.

Они говорили обо всем или не говорили вообще. Когда балерина оставалась на ночь в его номере, хозяин чувствовал, как по его телу расходится блаженное счастье. Она могла мгновенно притянуть любовника всего лишь одним прикосновением к телу, словно ведьма. И он впадал в забытие.

Еще до поездки Полина сообщила, что она замужем. Не для того, чтобы остановить его интерес, а просто так в какой-то беседе. Жан-Жак воспринял это сдержанно и спокойно, ибо уже знал. Она подумала: «не ревнивый». Когда он спросил: «Счастливы?», подразумевая ее и мужа, Поля помолчала и после короткого вздоха ответила, что жили они вместе уже давно, и менять что-то не имеет смысла. «Как это не имеет смысла?! А какой смысл жить с нелюбимым человеком?!» — но вслух Жан-Жак произнес:

— Какой подлец так разбил тебе сердце?

Полина молча посмотрела собеседника и с наигранной уверенностью ответила:

— Я не хочу об этом говорить. Я же не интересуюсь твоей личной жизнью!

Для Полины чувство любви делилось на страсть и привязанность, последнюю дополняла забота. Страстная любовь была разновидностью заболевания, которое мешает жить. Поля смело заявляла, что уже никого не любила и не хотела любить: это приносило лишь страдания и несчастье.

Для Жан-Жака же любить означало жить. Без грусти не могла родиться настоящая радость, а без страданий — истинное счастье. Он искренне верил в настоящую, вечную любовь и всеми средствами готов был доказывать Полине свою правоту! Но его собственные средства тем временем заканчивались.

Жан-Жак деликатно поддерживал отвлеченные беседы. Дальнейшие выяснения вопросов по части любви были бы лишь в тягость. Наш герой был до тошноты опустошен: всю его личную жизнь занимала только Поля! Но ей не надо было об этом знать. А она знала. И ей это наскучило.

Спустя неделю любовники покинули Прагу на разных поездах, чтобы ни у кого вокруг не создавалось лишних подозрений. Он инфантильно подарил ей плюшевого мишку в лазурном платьице: «Назови ее Ариадной, пускай приведет тебя к счастью…».

Пару раз Жан-Жак успел привести балерину в Метрополь после прогулок по малолюдной Театральной. Ему нравилось быть в ее глазах важным и глотать мгновения. Он тратил остатки денег так, будто вкалывал в себя наркотическую дозу, без которой не может жить. «Какая разница, если к большому несчастью прибавилось еще несколько маленьких?» — успокаивал он в одиночестве свои рыдания. Опьяненный настоящим хотел забыть о завтрашнем дне. Денег стало катастрофически не хватать. Жан-Жак урезал все свои расходы до пределов.

Держаться на плаву оставалось совсем не долго. Что наступит после полного истощения денежного запаса, он не знал или не хотел знать… от книги, брошенной на полпути, не было толку. Единственной надеждой было государство. Жан-Жак вложил остаток денег в АО «МММ».

Наш несостоявшийся писатель лежал один в темной пустоте. «Es gibt für alles Grenzen!²» — жизненное кредо фрау Цауберин, его мамы. Она была отчасти права… может, он бы ее и послушал, если бы она признала его право быть тем, кем он хотел быть. Он впервые пронзительно заскучал… но не о ней, а о другой материнской любви. Возвращаться к себе домой ему совсем не хотелось.

Ему снилась Полина. Она любила его страстно и горячо. Проснувшись, Жан-Жак долго не хотел вставать. Но затем впал в окончательное уныние, ибо знал, что его сны-перевертыши воплощались в жизнь ровным счетом наоборот.

Глава 5. Игра на выживание

После возвращения в Москву жизнь для Жан-Жака стала казаться невыносимой. Каждый раз влюбленный погибал при расставании с ней. Кое-как доживал до новой встречи, и, увидев ее вновь, грустил о предстоящей разлуке. Грустил и ощущал себя настолько одиноким и брошенным, что душевная боль парализовала все его существование.

Полина вернулась в свою привычную жизнь. Она была готова к расставанию. Ее любовные истории начинались и заканчивались ранее, до него. И он никак не изменил позицию ее сердца. Он скорее стал отдушиной, приятной ноткой сладкого шампанского, которого много не выпьешь.

Когда он приходил на ее урок, Поля спрашивала шаблонную фразу «Как дела?». Жан-Жака это раздражало! В таком же ключе можно разговаривать и со всеми остальными, посторонними людьми! К чему произносить слова только лишь по привычке? «Невыносимо с тех пор, как встретил тебя!» — злился он про себя, но на самом деле сердце его кровоточило любовью. Он был готов отдать все, чтобы оказаться с ней вновь.

— А у тебя? — обреченно отзывался он.

— Нормально, — отвечала та голосом человека, пытающегося скрыть собственное несчастье под маской мученика. У нее была своя жизнь, отдельная от него. Свои проблемы, свои дела, свои взлеты и падения.

На этом вопросе их разговор, как правило, заканчивался. Хотя внутренний голос Жан-Жака и продолжал отчаянно кричать: «А ведь мы могли бы быть вместе! Радоваться мгновениям и заботиться друг о друге! Открывать уголки неизведанного нами мира! Я бы отдал тебе все… зачем ты отвергаешь мою любовь?!». Молодой человек все чаще и отрешеннее смотрел вдаль. Полина замечала эти грустные глаза, но ничем, кроме сочувствия и жалости ответить не могла. Мысленно она полагала: «Наверное, лучший способ прекратить его агонии — отдалиться как можно дальше…». Хотя, если копнуть поглубже, то порою она чувствовала голод в нижней части живота при мыслях о нем. Иногда она засыпала, думая о нем. Периодически ей не хватало его объятий. Но чаще ее занимали совсем другие дела.

По нарастающей шли неспокойные времена, как у Жан-Жака, так и у всей Москвы. На улицах откровенно слышались перестрелки, Андрей по соображениям безопасности стал встречать жену по вечерам, а Жан-Жак… Жан-Жак одиноко провожал их глазами. Это был «не ее мужчина», как однажды выразилась про мужа Полина, но «он был, так и пусть будет».

Жан-Жак даже пытался взять ее сердце ревностью. Как-то раз зачем-то намеренно соврал, что женился… но она отреагировала спокойно, с достоинством, по-приятельски. И еще больше отдалилась. Он не знал, что задел ее чувства, а она не знала, как он был подавлен. С каждым холодным днем они общались все реже и реже.

Его гордыня шла в ногу с ее одиночеством. Когда Жан-Жак перестал набирать ее номер. Балерина забывала о нем. Через какое-то время он, обугленный своей агонией, возвращался к ней. Но вновь слышал безжизненное: «Как дела?». Иногда он признавался, что не может без нее, что по-прежнему ее любит, а она молчала или отвечала, что у нее и так есть проблемы, не вдаваясь в подробности. Они все глубже растворялись в молчании.

Дела у Полины обстояли и вправду незавидно. Мужу стали угрожать на работе и в итоге вынудили уволиться. Поиски нового дела затянулись, и кормильцем семьи невольно стала жена. Ей же сообщили, что во всех старых постановках меняют состав. В новых списках фамилия Дорова почти нигде не значилась. Клиенты стали уходить с занятий: ни у кого не было денег. Поля старалась воспользоваться любой возможностью, чтобы остаться в балете. Роман за романом, интрига за интригой — настанет время, когда она почувствует полнейшее опустошение и тотальное одиночество, доживая день за днем со стойким терпением, которое у настоящих балерин не кончается никогда.

Жан-Жак прогорел и разорился. Он устроился учителем английского языка в школу, и зарплаты едва хватало, чтобы оплачивать одну единственную комнатку, в которой протекал потолок и летал запах плесени. Он ненавидел английский, и ему было сложно находить подход к столичным детям. У многих из них родители были замешены в криминале, что отражалось на детском характере. Жан-Жак слоями надевал на себя жизненный опыт, но в душе оставался все тем же ранимым мальчуганом, подбитым фразой: «Тебя не поймут!». Его действительно не понимали. И не принимали. И он много страдал.

Вечный голод вскоре приелся. Подобие щек на бледном лице углублялось, формируя Марианские впадины. Волосы потемнели, а пряди стали загораживать лицо — к парикмахеру он не ходил. Обувь держалась, что называется, «на соплях» — приходилось подолгу ходить в хлюпающих ботинках. Старая одежда еле-еле удерживалась на костлявом теле.

И все-таки инстинкт самосохранения безжалостно отправлял Жан-Жака на работу даже в самом плачевном состоянии. Ученики без всякого зазрения совести дали ему прозвище «наркоман», хотя ни на наркотики, ни на алкоголь средств у Жан-Жака не было. К недовольству ленивых учеников, это был самый стойкий учитель: Жан-Жак никогда не болел, так как денег на лекарства тоже не было. Он покупал трухлявый чеснок или морщинистый лимон, мужественно съедая это без всего, чтобы уберечь себя от болезней. Как ни странно, помогало!

Подвязывая на носки полиэтиленовые пакетики, чтобы не повторить участь Петра Первого, Жан-Жак порой бродил по улочкам, где некогда гулял с Полиной. Там бесшумно плакали его слезы. Пару раз ему довелось увидеть ее в компании других мужчин. Поля была все так же грациозна и красива, умело скрывая свою усталость. Ее новые кавалеры, рослые, с хорошим телосложением, нежно и как бы случайно дотрагивались до ее плеч, талии… Жан-Жак не находил в себе сил за ними следить. Боль и отвращение подступали к горлу так, что ноги еле-еле удерживали тело. Глаза щипали от солено-горьких слез, и грязные пальцы растирали их до красноты. Потом он приходил домой в надежде найти крюк или гвоздь, чтобы повеситься, но стены и потолки были голые. Страдания ранимых людей всегда чересчур пронзительны, а Жан-Жак относился именно к этой несчастной категории человечества.

Каждый вечер истощенный мученик умирал, а потом рождался вновь, словно воскресая. По привычке, Жан-Жак искал утешение в книгах. Сохранилась лишь только одна. Слишком потрепанный для продажи сборник произведений М. Ю. Лермонтова. Он часто открывал страницу наобум и перечитывал строки в поисках сочувствия, чтобы не потерять веру. Ибо именно вера дает опору даже тогда, когда ничего больше нет. Сохраненная книга и превратилась для него в своеобразную икону… а еще он записывал на полях свои стихи и мысли, не перестававшие стекать с его бесшумных уст.

Частыми посетителями молодого писателя стали боли в сердце. Вместе с ними уходило дыхание, глаза затуманивались темным. Но потом умирающий вновь приходил в себя и чувствовал, как открывалось второе дыхание. Деваться-то было некуда! Он познал, что когда люди смотрят прямо в лицо смерти, им почему-то сильно хочется жить. Без всякой на то причины. Жан-Жак словно восставал из мертвых, только вот зачем он не понимал.

Полина за неимением денег продала все его подарки, кроме плюшевой игрушки, которая спала подле нее. Ее здорово выручали цветы — они до сих пор приходили каждый вечер пятницы (Жан-Жак умудрился оплатить все поставки на четыре года вперед). Теперь уже не курьер ожидал ее у выхода, а она сама специально приезжала к Большому театру, чтобы получить букет от «неизвестного адресата». Потом эти цветы быстро уходили с рук на улице, а на вырученные деньги можно было купить что-нибудь полезное.

Первого сентября Жан-Жака ждал очередной сюрприз: его уволили. Заменили, наняв более опытного педагога с должным образованием. Оставалась биржа труда, но там встречали словами: «Ждите, так быстро дела не делаются!», а на последующие вопросы раздраженно отвечали: «Нет, ну а что Вы хотите?! В стране бардак!».

Вскоре должника выставили из арендуемой комнаты за неуплату, пришлось ночевать на вокзале. На утро посетитель биржи не постеснялся заявить, что стал бомжом. Что ничего и никого у него больше нет, кроме голода, который встречает с распростертыми объятиями каждый вонючий день. По его виду работники поняли — говорит правду.

Как-то раз возле колонн Большого театра Полину случайно заметил знакомый балетмейстер из Испании. Это был тот самый мужчина, который когда-то восторженно сравнивал ее с Плисецкой, друзья звали его г-н Хосе. Они разговорились, и Хосе предложил балерине ехать с ним за границу. Полина умела молчать и производить впечатление, а ему как раз нужна была красивая и неглупая балерина. Ее тело вдохновляло его, и она обещала подумать, согласившись не сразу, чтобы не показаться легкомысленной или нуждающейся. Он дал ей сутки, и уже на следующий день Полина набрала его номер. Мужу было сказано «на отдых с подругой», тот не стал возражать. Через два дня красочный самолет улетел в сказку и унес Полину Дорову на неопределенный срок. Она и предположить не могла, что вернется уже через две недели с очередной зашитой раной на сердце. Хосе увлекся другой, да и к тому же оказался прочно женат.

Жан-Жак случайно услышал об ее отъезде. Несколько, судя по осанке и манерам, балерин обсуждали Дорову и ее нового покровителя. Они бесстыдно употребляли низкокачественные слова, и голова Жан-Жака раскалывалась от этих звуков. Сам он был расплавлен.

Не думая о жизни, Жан-Жак ютился по вокзалам, а потом, бродяжничая по Москве, пытался черпать силы из таинственных переулков, скверов и сооружений… но без Полины город как будто опустел. Время от времени удавалось достать ломоть хлеба непонятного происхождения и воду, пригодную для питья.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

С самого начала! С самого начала! (лат.)

2

У всего есть границы (нем.)