Бывшие. Вспомни о нас

Мэри Ройс (2024)

— Кто такая? — Жена твоего брата. Теперь уже бывшая. Смотрю на фото молодой женщины. Красивая. Провожу пальцем по ее пухлым губам и тяжело сглатываю. — У нее есть ребенок? — Да. Мальчик. 4 года. Похож на тебя, не находишь? Выйдя из тюрьмы я начал жизнь заново. Я ничего не помню о прошлом, но в настоящем у меня есть невеста. Бизнес. Возможности. Все выходит из-под контроля, когда я встречаю ее. Бывшую жену своего брата. ХЭ

Глава 6

Я вдеваю сережку в ухо, и в этот момент в меня что-то врезается. А точнее кто-то маленький и зевающий.

Я поворачиваю голову и опускаю взгляд на сына, который, обняв мою ногу, положил на нее подбородок, и смотрит на меня своими большими золотисто-карими глазами. И уже немного уставшими.

Застегнув замочек, я улыбаюсь и треплю макушку густых волос.

— Устал, мой ангел?

Мишка мотает головой, тряся своей богатой шевелюрой, и смотрит на меня снизу вверх, раскрыв рот с искренним восхищением. Ему нравятся мои крупные серьги. Или моя яркая помада. Но на самом деле так он смотрит на меня всегда. Даже если на моей голове будет намотано полотенце, а лицо помятое спросонья и без макияжа. Вот совершенно не важно, как я выгляжу, мой сын всегда твердит одно:

— Моя класавица.

Моя улыбка становится шире, и я ласково стучу его по носику пальцем. Он смеется и прячет лицо в подоле моей юбки. И на этом заряд моего маленького энерджайзера подходит к концу.

Поглаживая сына по макушке, я наблюдаю, как измученно он потирается лбом о мою ногу, а потом начинает тереть глаза кулачками. Ну конечно же мой малыш устал.

Я беру сына на руки и выхожу из комнаты.

— Пойдем-ка спать, медвежонок. — Я прижимаюсь носом к его виску и вдыхаю теплый молочно-медовый запах детской кожи.

Миша обнимает меня за шею и погружается в наступающий на него сон. Да и время уже девятый час вечера. Он еще недавно ванну принял, так я вообще удивлена, что сразу уложить не удалось. Поэтому, пока няня отлучилась в магазин, а я собиралась на встречу, у Миши была возможность израсходовать последнюю энергию.

Поглаживая сына по спинке, я убаюкиваю его на руках и тихонько напеваю мелодию колыбельной. А чтоб вы понимали, любимая колыбельная моего сына — «Выйду ночью в поле с конем». Не знаю, как так вышло. Когда у него резались зубки, и я мучилась бессонными ночами, умная колонка случайно включила эту песню, я уже собиралась поискать что-то более подходящее, но тут поняла, что Миша притих, и оставила.

С тех пор только ей и спасаюсь. А вообще его вкусовые предпочтения в музыке далеки от детских. И я не знаю, откуда у него такая тяга к фолку в четыре-то года.

Татьяна Михайловна замечает меня с сыном и, бросив все на кухне, осторожно спешит ко мне, чтобы забрать Мишку, но я показываю жестом, что сама, и няня, кивнув, уходит обратно на кухню.

Дождавшись, когда хватка на моей шее ослабнет, я захожу в детскую и аккуратно укладываю сына в кровать. Он тут же поворачивается на бок и поджимает колени к груди, сладко причмокивая пухлыми губками.

Я тихо вздыхаю и наклоняюсь, чтобы поцеловать теплую щечку и накрыть Мишутку одеялом. Немного приглушив ночник, беззвучно выхожу и прикрываю за собой дверь.

Я уже надеваю леопардовые лодочки на высокой шпильке, когда Татьяна Михайловна подходит ко мне и достает из шкафа зонт.

— Я, когда в магазин бегала, там дождик моросил, — шепчет она. — Возьмите с собой на всякий случай. И, Елен Викторовна, накинули бы вы что-нибудь сверху. — Женщина прижимает руку к груди. — Ну в одном пиджачке. К вечеру же холодает еще. Застудитесь.

Я улыбаюсь, покачивая головой, и быстро бросаю на себя оценивающий взгляд в зеркало. Поправляю хвост и беру зонтик.

— Не волнуйтесь, Татьяна Михайловна, я на машине. Звоните, если что.

Я выхожу из квартиры под тихое причитание нянечки и спускаюсь вниз, на ходу вынимая из сумочки ключи от машины, но в следующее мгновение замираю на месте, чувствуя, как сердце пытается забиться в угол.

Прямо напротив парадной припаркован черный внедорожник, а рядом стоит Глеб, подперев капот, словно редкие капли дождя ничуть не смущают его. Я, застигнутая врасплох, как бы тоже забываю про зонтик, медленно убирая его в сумку.

Что он здесь делает?

Сглотнув подступившее к горлу волнение, я заставляю себя двинуться с места и при этом не обращать внимание, как с каждым шагом мое сердце начинает колотиться сильнее, будто хочет вырваться на свободу и полететь на подстреленных крыльях к мрачной фигуре Глеба со сложенными на груди руками.

Падающий на него свет фонаря подчеркивает его до смешного широкие плечи, обтянутые темно-синим бадлоном, рукава которого закатаны по локоть. Мой взгляд падает на массивное запястье с толстым ремешком золотых часов. И я отказываюсь идти на поводу предательского трепета, зарождающегося внизу живота.

Я останавливаюсь под тяжестью его нечитаемого взгляда, которым он до неприличия долго обводит мою фигуру и задерживается на туфлях. Уголки его губ дергаются, но он стирает эту улыбку одним движением большого пальца.

— Скольких мужчин ты свела с ума этими туфлями? — произносит он задумчивым тоном, прежде чем взгляд его темных глаз поднимается выше и, задержавшись ненадолго на моих объемных бедрах, находит мое лицо.

У меня в горле что-то дергается, и я прочищаю его.

— Я же сказала, что доеду сама, — игнорирую его попытку пофлиртовать.

— Говорят, Петербург опасен в темное время суток.

Я усмехаюсь, чувствуя привкус горечи этой улыбки.

— Забавно это слышать от того, кто угрожал моей жизни и жизни моего сына. А теперь ты выследил меня и думаешь, я сяду в твою машину?

Глеб театрально прижимает ладонь к своей гранитной груди и ахает, изображая разочарование.

— Так и умирают рыцари в двадцать первом веке, — его тон выводит меня из себя, и я вздергиваю подбородок.

Оттолкнувшись от капота, он делает шаг ко мне, но только для того, чтобы открыть передо мной дверцу переднего пассажирского сиденья.

— Думаешь, если бы я хотел навредить тебе, то спросил бы твоего разрешения? — Он вскидывает бровь. — Я не угрожал тебе, Елена, а лишь предупредил, какие последствия тебя будут ждать, если ты не прислушаешься к моим словам. А теперь будь так любезна, — паясничает он, — сядь, пожалуйста, в машину.

Скрепя зубы я сажусь в его машину, и тяжесть моего решения мгновенно опускается на самое дно живота. Я делаю глубокий вдох, и такая же тяжесть наполняет легкие помимо запаха дорогого кожаного салона и тропического мужского аромата. Теперь этот мужчина пахнет иначе. Он пахнет опасностью. И тайнами, которые я хочу разгадать. Еще один вдох, и я с досадным стоном прикрываю глаза. Господи, это какой-то гребаный афродизиак.

А когда Глеб садится на водительское место, мое волнение только усиливается. До этого момента салон машины казался мне слишком просторным, но теперь становится тесно. Даже слишком. Во всех смыслах.

Я ерзаю на месте, чтобы отвлечься от теплого покалывания в определенных чувствительных зонах, чем зарабатываю на себе мажущий взгляд темно-карих глаз. Сейчас в тусклом освещении салона они чернее ночи. Но в следующее мгновение он теряет ко мне интерес и, тронувшись с места, сосредотачивается на дороге.

Я следую его примеру и пытаюсь отвлечься, наблюдая за работой дворников.

Из динамиков фоном звучит попсовая песня, но я не слышу слов из-за гулко стучащего сердца. И меня приводит в ярость только один этот факт. Я не знаю, как справиться с холодным присутствием Глеба, а он совершенно не тронут моим. Я не заставляю его нервничать, как он это делает со мной.

И конечно же я злюсь на себя, потому что в глубине души знаю: для меня это не просто встреча, чтобы урегулировать рабочий вопрос. Какая-то часть меня надеется растопить этот ледник. Надеется, что он вспомнит о нас…

Раздраженно втянув в себя воздух, я заставляю себя сменить направление мыслей. Сегодня я собираюсь ему сказать, что отказываюсь от своего дела, которое, уверена, выиграла бы в суде. Особенно после слов Стаса. Безопасность моего сына — это последнее, чем я буду пренебрегать.

Я отступлю, проиграю в этой битве, но только чтобы в конце концов выиграть всю войну.

— Я хочу, чтобы вы учли все пожелания моих клиентов при переселении, — мой голос резкий, практически разрезает напряженный воздух между нами.

— Ты приняла мудрое решение, — отвечает он после короткой паузы.

— В нем нет никакой мудрости, — огрызаюсь я. — Вы вынудили меня так поступить. Я оказалась заложницей игр больших денег. Чертовой пешкой. — Сжимаю челюсти и умоляю себя заткнуться.

Глеб останавливается в небольшой пробке, и я замечаю, как он ухмыляется и проводит по губам двумя пальцами, прежде чем поворачивает голову в мою сторону и произносит глубоким голосом:

— В тебе столько страсти, Елена.

Я борюсь с тем, чтобы не прикрыть глаза от его низкого мурлыканья. Я не из тех женщин, кто пользуется силой своей сексуальности и тем более кто падок на мужчин и все такое. Но передо мной не просто мужчина. Этот мужчина разбудил во мне женщину. И что-то мне подсказывает, что под всей этой глыбой льда все еще жив тот самый Глеб. Мой Глеб. А вот эти его страстные фразочки дают дорогу чему-то забытому снова пробиться сквозь засохшую потрескавшуюся почву моей надежды.

А еще я выяснила очень важную вещь: я по-прежнему его привлекаю. Это хорошо.

— Ты флиртуешь со мной уже второй раз за десять минут, Глеб, — включаю свою чопорность, чтобы скрыть охвативший меня трепет. — Мы едем на деловой ужин, а не на свидание.

— Я всего лишь озвучил очевидный факт. — Он пожимает плечом и трогается с места. — И, судя по твоей реакции, ты слышишь это нечасто.

Ах. Он задел старый синяк.

Прочистив горло, я ухожу от темы.

— Так что насчет условий моих клиентов? — Яперевожу взгляд на дорогу и вздергиваю подбородок, чтобы не казаться задетой.

— Обсудим за ужином, — его строгий голос снова касается моей кожи.

— Куда мы едем?

— Увидишь.

Я теряю тяжелый вздох и отворачиваюсь к окну. Это самый нелепый и странный разговор, который когда-либо у нас был. И нелепости этой ситуации еще больше придает тот факт, что, даже несмотря на его амнезию, я на короткое мгновение позволяю себе представить, что не было этой разлуки в пять лет. Не было никакой тюрьмы и потери памяти. Мы просто повздорили и сейчас не знаем, за что зацепиться и завести нормальный разговор. А потом реальность кусает меня за сердце и напоминает о трещинах, которые до сих пор хранят боль пережитого.

Спустя еще двадцать минут дождь усиливается, а мы заезжаем в один из лучших районов города, с шикарными променадами с видами на Финский залив и «Кукурузиной» на берегу — самое главное достоинство этой набережной.

И именно туда мы и поворачиваем и паркуемся в специально отведенной зоне. Схватив пиджак, Глеб первый выходит из машины и, пока я достаю зонтик из сумки, огибает капот и открывает мою дверь.

Он заглядывает в салон, держа над головой раскрытый пиджак, а когда замечает зонтик, предоставляет мне пространство для его открытия.

Мы добегаем до самого центра под проливным дождем и прежде, чем идти к лифтам, быстро приводим себя в порядок, потом Глеб сворачивают промокший пиджак и вешает его на свое сильное предплечье, а я стряхиваю капли с зонта и складываю его.

Глеб жестом приглашает меня пройти вперед, как это и полагается джентльмену, и я, едва ли не закатив глаза, прохожу мимо него и направляюсь к лифтам.

Я захожу первая в кабину и прохожу к задней стене, за мной заходят еще несколько человек, а потом я замечаю Глеба, который нажимает нужный этаж и протискиваетсяко мне, становясь рядом.

И если меня смущает его близость, то Глеба ничуть.

Это скоростной лифт, но мы останавливаемся практически на каждом этаже, впуская еще людей, пока кабина не становится переполненной.

В конце концов, Глебу приходится встать впереди меня и опереться свободной рукой в стену над моей головой. У меня перехватывает дыхание, когда его кто-то толкает. Я вижу, как он сжимает челюсть и отворачивает голову в сторону, явно пытаясь сдержаться.

Я тоже не выдерживаю и отворачиваюсь в сторону, стараясь не придавать этому никакого значения, пока не чувствую на своей щеке его теплое дыхание.

Господи, у меня сжимаются легкие при попытке сделать необходимый глоток воздуха. Становится так жарко, что я ощущаю, как по шее стекает капля. И я не уверена, что это от дождя.

Кулак возле моей головы сжимается, и я буквально задыхаюсь от напряжения, которое исходит от большого тела Глеба. Мое сердце бьется о ребра в какой-то панике, а потом Глеб проводит носом по моим волосам, и мои колени подкашиваются.

— Что ты делаешь? — шепчу с придыханием.

— Черт его знает…

Упершись ладонями в напряженную грудь Глеба, я требую его отступить. Я не могу…

Это выше моих сил.

Он так близко. Его губы, его тепло… запах.

Все это кружит мне голову и сбивает с толку.

— Глеб, пожалуйста, — я пытаюсь говорить строго, но мой голос переполнен уязвимостью. — Мне нужна дистанция.

Переборов эмоции, ломающие изнутри мои ребра, я набираюсь смелости и поворачиваю голову, сталкиваясь с Глебом практически нос к носу. У меня сводит в горле от интимности всего момента. И плевать, что мы в переполненном лифте.

Сейчас ни одного из нас не тревожит присутствие третьих лиц.

Плечи Глеба вздымаются от глубокого дыхания, и я замечаю, как на его челюсти угрожающе напрягаются желваки, будто он ведет борьбу с самим собой. Отступить или поддаться искушению, искрящемуся между нами. Но, в конце концов, он все же отстраняется.

Вот только ожидаемого облегчения я не испытываю. Точно так же, как и Глеб.

Впервые за эти дни я вижу его таким… злым.

Глаза напоминают штормовое небо над черным океаном, который вот-вот затянет меня на самое дно.

Каждая черта его мужественного лица точно выточена из гранита. Прикоснись и порежешься. Но я и не собираюсь прикасаться. Это не закончится ничем хорошим. Ни для одного из нас. Я не хочу тешить себя иллюзиями из-за маленькой искры между нашими телами. Если честно, я вообще не понимаю, что только что произошло.

Глеб встряхивает головой и наконец отводит от меня взгляд, затем сжимает переносицу, давая себе несколько секунд, и смотрит на дисплей, где мелькают этажи, а когда загорается семьдесят пятый, лифт останавливается и под звуковое оповещение двери открываются.

Не глядя на меня, Глеб бурчит себе под нос, что мы выходим, и кивком головы показывает следовать за ним.

Я быстро облизываю пересохшие губы, перевожу дыхание и иду на выход, проталкиваясь через уже поредевшую кучку народа.

И только когда я выхожу из лифта, понимаю, что у меня заложило уши от набранной высоты.

В том напряжении, в котором мы оба находились в лифте я, не почувствовала бы даже выстрела. Но Глеб продолжает двигаться в неизвестном мне направлении, поэтому я не отстаю от него.

На ходу избавляюсь от заложенности глотком воздуха, после чего нервно провожу ладонью по волосам, стараясь не вспоминать, как его теплое дыхание шевелило их, дразня меня своей близостью.

В том же молчании Глеб открывает передо мной двери ресторана и жестом пропускает вперед, на этот раз следуя позади меня. Теперь эта неловкость у нас на двоих. Я чувствую ее на своей коже. Но тут же уговариваю себя не думать об этом, сосредотачиваясь на цокоте каблуков, который сейчас отдается эхом в голове.

Мы не успеваем дойти до стойки хостеса, как она сама появляется передо мной, приветствуя доброжелательной улыбкой, но практически сразу же теряет ко мне интерес, переключаясь на того, кто стоит за моей спиной.

Глеб выходит вперед и с легкостью забирает на себя ведущую роль, окончательно забирая внимание девушки на себя. Ну еще бы. Ему это не составило бы никакого труда, даже будь он немым. И то, как загораются ее глаза, когда она любезничает с ним, вызывает в моей груди какое-то уродливое чувство. Я знаю, что это такое. Однажды я уже испытывала это чувство по отношению к этому же мужчине.

Нас усаживают за столик у окна, и Глеб практически сразу отходит на пару шагов, чтобы ответить на звонок, но я совершенно не против побыть несколько минут одна.

Мне нужно успокоиться и выбросить из головы то, что произошло в лифте. По крайней мере, сейчас.

Не зная, куда себя деть, поправляю челку и, сделав глубокий вдох, перевожу взгляд на окно, за которым открывается панорамный вид на весь город. Это… очень впечатляет. Здесь я еще не была. Красиво. Особенно вечером. Тысячи огней как на ладони.

— Добрый вечер. Меня зовут Оля, и сегодня я буду вашим официантом, — миловидный голос вынуждает меня оторваться от шикарного вида и перевести взгляд на подоспевшего к нам официанта. — Уже что-нибудь выбрали?

Я качаю головой.

— Я не голодна.

И это действительно так, мой аппетит испарился несколько минут назад.

— Может, что-нибудь хотите выпить? У нас отличная карта авторских коктейлей.

Я морщу нос.

— Нет, спасибо. Разве что… можно, пожалуйста, бокал «Киндзмараули». И маленькую бутылку минералки.

Официантка одобрительно кивает, записывая заказ, и в этот момент Глеб возвращается за стол, забирая себе внимание очередной представительницы женского пола.

— Добрый вечер. — Она улыбается ему иначе, чем мне, но Глеб не обращает внимания на ее попытку расположить его к себе. — Что-нибудь выбрали, или мне подойти позже?

Он что-то быстро печатает своими длинными мужественными пальцами в телефоне и одновременно жестом показывает Ольге подождать.

Официантка натягивает смущенную улыбку и делает незаметный вдох, убирая планшет себе за спину.

Прочистив горло, он откладывает телефон в сторону и поднимает ничего не выражающий взгляд на девушку:

— Стейк средней прожарки и воды, пожалуйста.

— Что на гарнир?

— На ваше усмотрение, — отмахивается он, при этом выглядя весьма любезным и одновременно закрытым для меня.

Что-то изменилось. Теперь между нами появилось совершенно другое напряжение, которое разрастается очередной пропастью. Будто он обжегся и вынес для себя урок, что от меня ему нужно держаться на расстоянии. Вот только у меня все наоборот. Я хочу понять, насколько далеко он может зайти при следующей нашей близости.

Встряхнув головой, я отчитываю себя за эти мысли.

И все же…

Будет ли у меня шанс узнать его по-настоящему? Разгадаю ли я когда-нибудь его секреты?

Официантка уходит и оставляет нас наедине.

Глеб наконец смотрит на меня, впервые после ситуации в лифте.

И я хочу сказать, в отличие от меня, ему удалось поработать над своими эмоциями, потому что теперь его лицо и взгляд совершенно нечитаемы для меня. Будто и не было той искрящейся катастрофы между нами.

Прочистив горло, я складываю на столе руки и призываю себя собраться.

— Полагаю, теперь мы можем обсудить рабочие вопросы?

Я откидываюсь на стуле, пытаясь казаться такой же незаинтересованной в его обществе. Но кого я обманываю? Адреналин во мне бьет ключом. И еще что-то горячее. Что-то похоже на… похоть, которая по-прежнему не угасает внутри.

— Тогда перейдем сразу к делу. — Глеб небрежно вскидывает ладони. — Мы выплатим денежную компенсацию в размере рыночной стоимости сносимого объекта. Либо твои клиенты могут выбрать компенсацию в виде жилья, отчего они, собственно, сразу же отказались.

Его профессиональный тон задевает меня, и, если честно, сейчас я этому рада.

— Мои клиенты — пожилые люди, — холодно чеканю я. — Люди старой закалки, которые всю жизнь прожили в своем доме и не выехали бы из него даже под гнетом пуль, одна только мысль о жизни в квартире для них — целая катастрофа.

Глеб опускает большую ладонь на стол и начинает медленно стучать пальцами по стеклу.

— К чему ты ведешь?

— Я веду к тому, что мои клиенты хотят прожить остаток жизни в своем доме. Не в квартире. Это не обязательно черта города. Уверена, они согласятся и на загородное проживание. Главное, чтобы это был свой дом.

Пальцы Глеба зависают над столешницей.

— Ты не в том положении, чтобы ставить условия, Лена.

— Я не ставлю условия, а иду на уступки. И я буду благодарна, если вы учтете пожелания моих клиентов и выполните их. Это в ваших же интересах. Я в свою очередь обещаю уговорить их согласиться на ваше предложение.

Склонив голову набок, он наблюдает за мной.

— Я вот понять не могу, это смелость или глупость?

Я хмыкаю, качая головой.

— Ты хочешь сделать мне комплимент? Или запугать меня?

— Я хочу понять, что заставляет тебя быть такой отчаянной.

«Ты!» — хочется крикнуть мне, но, медленно сжав сложенные на столе руки, я усмиряю порыв.

Глеб выдерживает паузу вместе со мной, а потом кивает и произносит:

— Хорошо. Значит, будет им свой дом. У тебя неделя, чтобы подготовить их к выселению и отойти в сторону.

Сцепив зубы, я игнорирую укус раздражения от его командного тона. Хотя он и не звучал требовательно, но сами слова предполагали мое беспрекословное подчинение. А я не из тех женщин, кто любит пресмыкаться. И все же… в данном случае мне приходится проглотить горечь от уязвленной гордости.

Появившаяся официантка нарушает искрящееся между нами напряжение, расставляя напитки, стаканы и бокал. А затем она улыбается и берет еще что-то с подноса, ставя на середину стола.

— Комплимент от заведения.

Девушка ставит на стол корзинку, прикрытую белой льняной салфеткой. А когда откидывает ее в сторону, перед нами оказывается свежевыпеченный хлеб и булочки, сдобренные оливковым маслом, кунжутом и приправами.

До этого момента я действительно не хотела есть, но сейчас… черт.

Аромат хрустящей корочки и прованских трав достигают моих рецепторов и во рту моментально скапливается голодная слюна.

К черту плохое настроение. Мне нужна парочка хороших углеводов.

Я беру кусочек цельнозернового багета и намазываю его маслом с маленькой керамической плошки, а потом откусываю кусок, нарушая тишину соблазнительным хрустом.

Боже, это так вкусно!

Я жую, с блаженством прикрывая глаза от райского вкуса, распадающегося на языке. Не знаю, каким чудом я сдерживаю рвущийся наружу стон, потому что это восхитительно. Настолько, что я на мгновение забываю обо всем, что минуту назад кололо мое сердце иглой.

Но когда я доедаю последний кусочек, облизывая морскую соль и травы с пальцев вместе с крошками, мне приходится посмотреть на Глеба, который следит за мной пристальным взглядом, а на его губах появляется подобие улыбки.

Я сглатываю остатки вкуса и запиваю водой, не жалея о том, что забыла о своих манерах.

Дернув головой, облокачиваюсь на стол и бросаю на него вызывающий взгляд.

— Что? Никогда не видел девушек с аппетитом?

Глеб задумчиво облизывает нижнюю губу, прежде чем отвечает мне низким голосом:

— Никогда не видел девушек, наслаждающихся едой, словно они занимаются сексом.

Эти его грязные разговорчики.

— Это лучше, чем секс, — парирую ему. — Я люблю готовить, но еще больше люблю поесть и никогда не скрывала этого. Готовь, ешь, люби. Софи Лорен не посоветует плохого.

Глеб поглаживает пальцами свой квадратный подбородок.

— Это интересно. Но если честно, я тоже считаю, что женщины, изнуряющие себя диетами, ужасно утомительны. Судя по твоим формам, ты не занимаешься подобной ерундой?

Я не понимаю, он пытается меня смутить или сделать комплимент?

Вообще-то после родов и стрессов я похудела настолько, что лишилась своего женственного животика. Но мои бедра — они переживут даже голодную войну.

— Не совсем. Был период, когда я усердно худела, изматывая себя голодающими диетами. Но в конце концов я приняла себя. Ладно, частично приняла. — Я немного усмехаюсь, поймав себя на небольшом лукавстве. — В общем, я плюнула на все диеты и просто начала хорошо питаться и заниматься спортом, чтобы подтянуть фигуру.

Он изучает меня с такой интенсивностью во взгляде, что я начинаю чувствовать себя неловко.

— Для чего ты изматывала себя? Это какой-то стереотип у женщин?

— Нет. — Я беру тонкую ножку бокала между пальцев и задумчиво покручиваю его. — Просто моего мужа не устраивала моя фигура. Бывшего мужа, — поправляю сама себя.

— А твой бывший муж — это мой брат.

Я поднимаю взгляд на Глеба и на мгновение замолкаю, не заметив, как легко он подвел меня к интересующей его теме.

— Да. Твой брат.

Взгляд Глеба становится еще интенсивнее, будто он обдумывает следующий вопрос или вообще сомневается, стоит ли его произносить. Но он произносит:

— А ребенок? — Я вижу, как кадык на его горле дергается. — Ребенок от моего брата?

Мое сердце екает, и боль пронзает меня с такой силой, что я хочу потереть место в груди, где вспыхнул дискомфорт. Вместо этого я поднимаю бокал вина и делаю глоток, прежде чем ответить кратко:

— Да.

Глеб выглядит серьезным.

— Что по поводу меня? Ты была влюблена? Или, может, я? — Я открываю рот, чтобы ответить, но Глеб перебивает меня. — Не ври мне только, Лена. Не после того, что произошло в лифте.

Я не готова обнажаться перед ним сейчас, поэтому кусаю его в ответ.

— Между нами была легкая интрижка.

От сказанных слов я чувствую отравляющую горечь во рту.

— Легкая интрижка. — Он кивает, поджимая нижнюю губу.

— Ты слишком легко отказался от меня, чтобы это было чем-то большим.

Глеб хмурится, задумываясь над моими словами, но я не вижу в его глазах и толики боли, которую пережила я.

— Мне жаль, если я обидел тебя, но я не помню этого.

Я издаю сухой невеселый смешок.

Такие холодные слова.

И в этот момент я не жалею, что не открылась ему полностью. По крайней мере, сейчас все это бессмысленно и только причинит мне новую боль. При нынешних вводных Глеб не поймет ни меня, ни моих чувств, даже если я озвучу ему все, что так жестоко кипит во мне, тогда как он остается совершенно бесчувственным.

— Ты знаешь, я даже немного завидую тебе. — Медленно облизываю губы и снова смотрю на него. — Я бы тоже хотела забыть.

С минуту мы играем в гляделки, а потом Глеб поднимает стакан воды и протягивает мне.

— За память, которая лжет.

— За воспоминания, которые причиняют боль.

Глеб дергает уголком губ, но веселье не отражается в его глубоких глазах, когда наши бокалы сталкиваются друг с другом.

Дзынь.

Когда мы оба делаем по глотку и возвращаем бокалы на стол, между нами появляется какая-то странная недосказанность, но мы оба ее игнорируем.

В этот момент появляется официантка с нашим заказом, но, видимо, чересчур увлекшись Глебом, она что-то пропустила мимо ушей и почему-то принесла мне нарезку домашнего сыра. Однако я решаю не ставить девушку в неудобное положение и пытаюсь сгладить всю нелепость ситуации, отвлекаясь на шпажки с сыром, виноградом и грецким орехом с предложенным в плошке джемом из крыжовника.

Сочетание вкусное.

Соленый сыр, сладость винограда и терпкий вкус грецкого ореха с ягодным джемом. То, что нужно после горького послевкусия нашей холодной беседы с Глебом.

Немного расслабившись, я позволяю себе насладиться молчаливой трапезой. Глеб тоже одобряет мое решение и принимается разрезать свой стейк, отправляя в рот сочные куски мяса.

А я даже не замечаю, как залипаю на его уверенных и точных движениях. Эти длинные мужественные пальцы, умело направляющие нож. Вены, выступающие на кулаках при движении. И массивные челюсти, хладнокровно пережевывающие мясо, сок которого остается на его красивых губах.

В этот момент я понимаю, что Глеб поймал меня с поличным, но это не заставляет меня отвести взгляд, когда он облизывает свои губы и дергает острым кадыком.

Я сглатываю следом, немного сжимая бедра из-за дискомфорта. Я бы назвала это возбуждением. Но сейчас оно причиняет мне только боль.

Сделав глубокий вдох, я скрещиваю под стулом ноги и поднимаю глаза выше, сталкиваясь с тяжелым взглядом Глеба.

— Я могу поделиться, — как ни в чем не бывало предлагает он, при этом глядя на меня, как на что-то интересное.

Мотнув головой, я прокашливаюсь и бросаю сухо:

— Нет, спасибо.

Переключив внимание на зал, я ловлю взгляд официантки и показываю на свой опустевший бокал. Девушка кивает и направляется к барной стойке, чтобы повторить.

В конце концов, я не за рулем. Да если честно, я и не помню, когда позволяла себе расслабиться. Почему бы и да?

Спустя несколько минут ожиданий передо мной появляется новый бокал, наполненный вином богатого рубинового цвета.

Я делаю глоток и, не выпуская тонкую ножку из пальцев, откидываюсь на спинку стула.

— Думаю, я тоже имею право поинтересоваться твоей… — пожимаю плечом, — новой жизнью.

Глеб промакивает рот салфеткой и озадаченно поджимает губы.

— Я, может, и потерял память, Лена, — он делает глоток воды и теперь, полностью удовлетворенный, подражает моей позе, указывая стаканом воды на меня, — но тот факт, что ты со мной была не до конца искренней, способен различить. — Глеб расчетливо прищуривается. — Не ожидай от меня излишних откровений. Я не лезу в чужую душу, если мне там не рады. И, если я не стал настаивать, это не значит, что я принял то, что ты бросила мне как подачку. Ты первая провела между нами границу. Так что теперь не переступай ее сама.

Разозлившись на его тон, я тяжело выдыхаю и делаю большой глоток вина.

— Слово свое я сдержу, — продолжает он бесстрастно. — Вас с сыном никто не тронет.

Я борюсь с закипающим раздражением, прежде чем проигрываю ему.

— Границу переступил ты, когда вернулся. — Я поднимаюсь из-за стола, затем лезу в сумочку и достаю наличные, бросая их на стол. — Надеюсь, это наша последняя встреча. Хорошего вечера. Думаю, найти другую компанию тебе не составит труда.

С этими словами я разворачиваюсь и бросаюсь на выход. К черту все это.

Не он это.

Чужой.

Не родной.

Забудь, Лена! Стас прав. Ничего хорошего не выйдет.

И нет, я не жалею о том, что не была честна до конца.

Просто потому, что этот человек совершенно не тот, кого я оплакивала столько лет.

Задыхаясь, я вырываюсь под крупные капли дождя, запоздало вспомнив о зонтике. Да и плевать.

Запрокидываю голову и подставляю лицо ливню в надежде, что холод капель охладит мою кровь. И скроет слезы, которые у меня нет сил сдерживать.

Дура.

Зачем вообще позвонила ему?

Судорожный вздох поднимает мою грудь, и я прикрываю глаза, почувствовав позади себя тепло пиджака, который приятной тяжестью падает на мои плечи. С такой же тяжестью опускается в мои легкие тропический аромат мужского одеколона.

— Я довезу тебя до дома.

Уходи.

Убирайся!

Из моей головы, из жизни! Из сердца!

Но я ничего не говорю, вместо этого молча срываюсь с места, желая забыть об этом дне, как о страшном сне. Желая забыть о его возвращении и холоде.

Вот только не всегда наши желания нам подвластны.

— И все же. — Я резко останавливаюсь и оборачиваюсь, но никак не ожидаю, что врежусь в грудь преследующего меня Глеба.

Оступившись, я теряю равновесие, однако Глеб ловит меня, осторожно обхватывая мои плечи и чуть отстраняя от себя.

— И все же? — Он вскидывает бровь, глядя на меня с хмурым выражением лица, по которому точно по граниту стекают острые капли.

Я вскидываю голову с вызовом, надеясь казаться сильнее, но как же мне надоела эта чертова сила. Хочу к нему. Чтобы он был моей силой. Чтобы, когда я падала, он ловил меня, как сейчас. Как я мечтала все эти годы.

— Все это… так… странно. — Я тоже хмурюсь и, наплевав на все, касаюсь ладонью его грубой от щетины и мокрой от дождя щеки. — Ты здесь. Вроде бы все тот же, но в тоже время такой чужой.

Пальцы Глеба грубее впиваются в мои плечи, и он припечатывает жестким голосом:

— Так помоги мне вспомнить. — Он слегка встряхивает меня. — Я вернулся сюда в надежде, что ты мне поможешь, Лена. Но я, блядь, не знаю, как вести себя с тобой. Потому что тебя ни черта нет в моей голове. И я не помню, каким был с тобой. — Глеб стискивает челюсти, не выпуская мои плечи из сильных рук. — Но мне важно вспомнить все. Важно, черт возьми!

Я открываю и закрываю рот, ошеломленная его напором.

Дождь льет стеной, и, кажется, мы оба задыхаемся, стоя под холодным потоком. Но не от воды, а от слов, которые он вонзил в меня отравленными копьями.

Последнее, чему я отдаю отчет, так это тому, как комкаю на его груди промокший бадлон и, дернув к себе, целую.

Я целую неподвижные мужественные губы Глеба в надежде, что они ответят мне взаимностью, но они остаются холодными и напряженными, как и их бесчувственный хозяин.

Идиотка. Неужели я рассчитывала, что смогу все исправить поцелуем?

Господи, да что со мной?

Глаза вновь обжигает волна подступающих слез, и, зажмурившись, я отстраняюсь от Глеба, сжимая дрожащими пальцами его бадлон крепче.

А потом просто беру и бью по его твердой груди кулаками, выдыхая сквозь стиснутые зубы:

— Однажды ты сказал мне… — Я втягиваю в легкие обжигающий воздух и заставляю себя посмотреть на Глеба. Даже если заплачу, он все равно не увидит моих слез. — Ты сказал мне, — я повторяю громче из-за шума дождя, — что больше не можешь цепляться за ложные надежды. Не можешь выносить, когда тебе ворошат душу. — Глеб заметно стискивает челюсти, но в остальном остается неподвижным. Я сглатываю ком в горле и продолжаю: — Тогда же ты сказал, чтобы я исчезла из твоей жизни. Что ничего не выйдет. Чтобы я начала жизнь с чистого листа. — Я снова сжимаю его проклятый бадлон и дергаю от бессилия. — Без тебя, — цежу я сдавленно. — Ты говорил, что так будет лучше. Что ты принял это решение, и оно не подлежит обсуждению. Решил и точка! Сдался и сказал забыть! Но проблема в том, что я не забыла. — Я мотаю головой, чувствуя, как дрожат мои губы. — Я не смогла, — тише. — А ты смог.

Я отпускаю его бадлон и только сейчас понимаю, как сильно онемели мои пальцы.

— Не знаю как… но ты смог забыть меня.

Покачав головой, я медленно отступаю назад, но вздрагиваю, когда он хватает меня за руку и дергает на себя.

— Я тоже не знаю как, Лена. — Мозолистая ладонь перемещается на мое горло и мягко сдавливает его. Я распахиваю рот и задыхаюсь от грубой близости, когда Глеб прижимается носом к моей щеке и рычит: — Но. Эти. Блядь. Губы.

Он сминает их большим пальцем, прежде чем наклоняется и прикусывает нижнюю.

— Эти губы сводят меня с ума, — хрипит он и забирает мой слабый стон требовательным поцелуем. — Черт… сладкие…

Все, что я могу, это пытаться не задохнуться, когда его язык встречается с моим и бьет разрядом тока. М-м-м… Я проглатываю еще один свой стон, позволяя Глебу поглощать себя, несмотря на бурлящую внутри обиду. Сейчас все это становится неважным.

Важно лишь то, как самозабвенно он целует меня. Настолько, что мне хочется разрыдаться от нарастающего внутри облегчения.

Я даже не замечаю, как впечатываюсь спиной во что-то твердое и холодное.

Его пальцы собственнически впиваются в мою плоть, и я горю, наплевав на то, что мы все еще стоим под проливным дождем.

Я пытаюсь угнаться за ним, целуя его губы так, словно от этого зависит моя жизнь. Не уступаю. Вымещаю всю свою тоску по нему. Он не поймет. А я плевать хотела сейчас на это. Вот просто шлю все к черту и пропадаю в поцелуе, граничащем с безумием.

Сильные ладони Глеба сминают мое лицо, и он отрывается от моих губ, прижимаясь ко мне лбом. Мы оба тяжело дышим. Нас даже трясет одинаково.

— Кто ты такая? — хрипит он и запрокидывает мне голову так, чтобы я смотрела в его мрачное лицо. — Почему мне так крышу от тебя сносит?

Я хочу, чтобы ты сам об этом вспомнил!

Но вместо того, чтобы озвучить свои мысли вслух, я накрываю гранитные скулы Глеба ладонями в ответ и тянусь к мужественным губам, желая получить тепло его языка. Еще раз. Я хочу этого. И мне все равно, что мы на улице. Все равно на редких прохожих, спешащих укрыться от дождя. Тот факт, что мы не обращаем внимания на непогоду, лишь обостряет все, что сейчас происходит между нами.

— Тебе придется разобраться в этом самому, — шепчу я, и Глеб вновь набрасывается на мой рот, рыча и сминая мои губы своими.

— Лгунья, — стонет он и кусает мою нижнюю губу, будто наказывает. — Но красивая, черт возьми.

Я не успеваю ответить, потому что Глеб со всей мужской грубостью забирает воздух из моих горящих легких.

Такой злой и несдержанный. Но такой настоящий.

Он рядом и хочет меня, пускай пока еще и не понимает почему.

Все происходит слишком быстро.

Сквозь шум в ушах я слышу разблокировку машины. Щелчок дверью. А потом меня осторожно толкают на заднее сиденье внедорожника.

Я вся мокрая. Узкая юбка липнет к ногам и затрудняет движения, но Глеб решает эту проблему, когда забирается следом и рывком усаживает меня к себе на колени, с треском задирая мою юбку на бедра.

Черт.

У меня перехватывает дыхание.

На мгновение мы замираем.

Смотрим друг на друга.

Не мигая.

Все вокруг исчезает. Перестает существовать. Кроме нас. Наших прерывистых вдохов. Приглушенного шума капель дождя, бьющего по крыше машины и запотевшим стеклам. Его горячих ладоней на моих бедрах. Его жадных пальцев, которые царапают обнаженную кожу над ажурным краем чулок.

Я не сопротивляюсь, ни когда Глеб приподнимает меня. Ни когда расстегивает свои брюки. Ни когда он отодвигает мои трусики в сторону и головка его члена пружинисто касается моих влажных складок.

Боже…