Дети Божии
Номинация на премию «Хьюго». Финалист премии Джеймса Типтри-младшего. Номинация на премию Британской ассоциации научной фантастики. Отец Эмилио Сандос, единственный выживший и вернувшийся на Землю участник первой межзвездной экспедиции на планету Ракхат, постепенно приходит в себя от пережитых испытаний. Общество иезуитов готовит вторую миссию на альфу Центавра, и ему нужна помощь Сандоса в подготовке. Отца Эмилио ждут старые друзья и новые открытия. Ему предстоит решить сложные вопросы о своем месте во Вселенной, границы которой уже вышли за пределы Солнечной системы. У Сандоса нет возможности сбежать от прошлого, но есть шанс изменить будущее. А будущее теперь — за детьми, которые рождены в далеком космосе. Поражающий воображение богатым, насыщенным сюжетом и запоминающимися персонажами, наполненный человечностью и юмором, «Дети Божии» — незабываемый и вдохновляющий роман, который стал прекрасным преемником «Птицы малой». «Роман, наполненный прекрасными мыслями и сюжетами. От книги практически невозможно оторваться. С первых слов она стремительно обгоняет "Птицу малую", и это уже чудо само по себе. Остальное же — просто роскошная история». — Sci Fi Weekly «Еще более амбициозная и масштабная работа, чем "Птица малая". Роман затрагивает проблемы мира, справедливости и веры, давая честные и вдумчивые ответы на сложные духовные и моральные вопросы». — USA Today «Продолжение высоко оцененной "Птицы малой" Расселл, прочно опирающееся на науку. Но в тоже время эта книга наполнена духовностью, проницательностью и рассматривает проблемы угрозы вере. Сильная проза и запоминающиеся персонажи». —Library Journal «Этот захватывающий драматичный сюжет является основой для интеллектуального исследования масштабных жизненных тем. Дар Расселл к ведению диалога и задаваемых в романе вопросах о наших душах придает "Детям Божиим" качество, выходящее за рамки жанра. Это настоящая жемчужина». — Toronto Globe and Mail «Как и в первой книге дилогии, Расселл использует захватывающий сюжет для исследования социальных, духовных, религиозных, научных и исторических вопросов. Неоднозначная фигура Сандоса, вокруг которой вращаются разнообразные межпланетные события, а именно интеллектуальная, эмоциональная и очень личная вражда между отцом Сандосом и его Богом, дают энергию этой книге». — Publishers Weekly «Жестокий и продуманный рассказ, который заставит читателя усомниться в своих предубеждениях, а, возможно, и разрушит их». — Kirkus «Роман, как и его предшественник, сочетает в себе захватывающий сюжет с интеллектом и глубоким исследованием… Расселл исследует психологический кризис и его разрешение, освещая все темные уголки разума в великолепном романтическом стиле». — Cleveland Free Times «Это Бог Иова, и его мир — это моральные джунгли, долина слез, место ужасов и чудес, почти не поддающихся человеческому пониманию. Не обязательно быть верующим, чтобы найти у Рассел портрет мужества, стойкости и человечности… трогательный и захватывающий». — Locus «История, которую Расселл начала в своей первой книге, получает удовлетворяющее завершение. Писательница имеет докторскую степень по антропологии и поэтому понимает, с какими проблемами связано столкновение культур. Но именно ее писательское мастерство позволяет сделать эти вопросы живыми. "Дети Божии" — прекрасный роман с захватывающим сюжетом, интригующими многогранными персонажами и поэтичностью, которая передает душераздирающую трагедию, которая может произойти даже из самых благих намерений». — Cleveland Plain Dealer «История, рассказанная на этих страницах, не только невероятно увлекательна и фантастична, но и провокационна с моральной точки зрения». — Book Page
Оглавление
Купить книгу
Приведённый ознакомительный фрагмент книги «Дети Божии» предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Глава 3
Неаполь
Сентябрь 2060 года
Иногда, если он никак не реагировал, люди уходили.
Некогда здесь жил мирянин-шофер. Комнатушка над гаражом находилась всего в нескольких сотнях метров от приюта, обычно такого расстояния вполне хватало, и Эмилио Сандос боролся за сохранение его со свирепостью отпетого собственника, удивлявшей его самого. Он добавил к обстановке немногое — фотонику, звуковое оборудование, рабочий стол, — но это была его комната. Голые балки и побеленные стены. Два стула, стол, узкая кровать; импровизированная кухонька; душевая кабинка и стульчак за передвижной ширмой.
Он смирился с тем, что не все умел контролировать. В частности, кошмары. Опустошительные приступы невралгии — поврежденные нервы кистей время от времени посылали стробоскопические импульсы боли вверх по его рукам. Он прекратил сопротивляться накатывавшим без предупреждения слезам; Эд Бер был прав, рыдания лишь ухудшали головную боль. Здесь, в одиночестве, он мог заставлять себя переносить эти удары, кататься от боли, принимая их, отдыхать, когда отступало. Если все отвяжутся от него, оставят его в покое — позволят ему жить своим чередом, на собственных условиях, — все будет в порядке.
Зажмурив глаза, сгорбившись, раскачиваясь на руках, он с нетерпением ждал, надеясь услышать, что шаги удаляются от двери. Стук повторился.
— Эмилио! — позвал отец-генерал, и в голосе его слышалась улыбка. — У нас неожиданный гость. Он приехал, чтобы встретиться с вами.
— O боже, — прошептал Сандос, вставая на ноги и пряча ладони под мышками. Спустившись по скрипучей лестнице к боковой двери, он остановился, чтобы отдышаться, отрывисто вдыхая воздух и медленно выпуская его. Коротким и резким движением локтя откинул заслонку с дверного глазка. Подождал, согнувшийся, молчаливый.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Открыто.
На подъездной дороге рядом с Джулиани стоял высокий священник. Из Восточной Африки, определил Сандос, мельком глянув на новичка, однако равнодушный взгляд его остановился на лице отца-генерала.
— Как-то не вовремя, Винс.
— Безусловно, — согласился Джулиани, — конечно, не вовремя.
Эмилио стоял, прислонившись к стене, ему было не по себе, но что можно сделать в такой ситуации? Если бы Лопоре заранее позвонил…
— Прости, Эмилио. Я задержу тебя всего на несколько минут.
— Вы говорите на суахили? — Сандос внезапно спросил визитера по-арабски с легким суданским акцентом, вдруг неведомо откуда посетившим его. Вопрос, похоже, несколько удивил африканца, но он кивнул.
— Какими еще языками владеете? — требовательно спросил Сандос. — Латынью? Английским?
— Тем и другим. И еще несколькими, — ответил тот.
— Отлично. Подойдет, — обратился Сандос к Джулиани.
— Вам придется пока поработать самостоятельно, — сообщил он африканцу. — Начните с программы, разработанной Мендес для руанжи. Файлов по к’сан пока не касайтесь: я не слишком далеко продвинулся с формальным анализом. В следующий раз предупредите о приезде по телефону.
Он посмотрел на Джулиани, явным образом разочарованного его грубостью, и шепнул, поворачиваясь к лестнице:
— Расскажи ему о моих руках, Винс, сегодня болят обе. Я не могу думать.
«И ты тоже хорош, не мог предупредить меня, а не вваливаться без приглашения», — подумал Эмилио об отце-генерале, однако он уже был слишком близок к слезам, чтобы затевать выяснение отношений, и слишком утомлен, чтобы воспринять услышанные далее слова.
— Я молился за вас пятьдесят лет, — проговорил Калингемала Лопоре полным удивления голосом. — Бог тяжко испытал вас, однако вы не настолько переменились, чтобы я не узнал в вас того, каким вы были.
Остановившись на лестнице, Сандос повернул назад. Он по-прежнему горбился, прижимал руки к груди, но теперь он внимательнее посмотрел на священника, стоявшего возле отца-генерала. Шестидесятилетний, наверное, лет на двадцать моложе Джулиани, и такой же высокий, кожа цвета эбенового дерева, крепкие кости, глубоко посаженные и широко расставленные глаза, придающие в старости особую красоту женщинам из Восточной Африки и сделавшие лицо этого мужчины неотразимым. «Пятьдесят лет, — подумал он. — Сколько же этому парню было тогда? Десять, одиннадцать?»
Эмилио посмотрел на Джулиани, проверяя, понимает ли отец-генерал, что происходит, однако в данный момент тот был растерян, как и сам Сандос, и столь же удивлен словами гостя.
— Я знал вас? — спросил Эмилио.
Лицо африканца как бы осветилось изнутри, необычайные глаза его засияли.
— У вас нет никакой причины для того, чтобы помнить меня, и я никогда не знал вашего имени. Но Бог знал вас, еще когда вы были в чреве матери, — подобно Иеремии, с которым Бог был также жесток.
И он протянул перед собой обе руки. Эмилио задержался, прежде чем снова сойти с лестницы. И жестом мучительным, сразу знакомым и чуждым, вложил собственные покрытые шрамами и невероятно длинные пальцы в бледные теплые ладони незнакомца.
«Сколько же лет прошло», — думал Лопоре, испытывая такое потрясение, что требование величать себя во множественном числе мгновенно улетучилось из его головы.
— Я запомнил ваши фокусы, — проговорил он с улыбкой, опуская глаза. — Какая красота и ловкость погублены, — печально проговорил и, поднеся ладони Сандоса к лицу, не замечая того, поцеловал их. Как потом решил Сандос, должно быть, сработало изменение кровяного давления или какая-нибудь причуда нейромышечного взаимодействия, но приступ галлюцинаторной невралгии наконец закончился, однако в этот миг африканец посмотрел прямо в глаза Эмилио, пришедшему в полное замешательство. — Пожалуй, руки были не самым тяжелым переживанием.
Сандос кивнул и, онемев, хмурясь, начал искать разгадку в лице собеседника.
— Эмилио, — произнес Винченцо Джулиани, нарушая недоуменное молчание, — может быть, ты пригласишь Святого Отца наверх?
Какое-то мгновение Сандос взирал на гостя, не скрывая изумления, а потом с губ его сорвалось:
— Иисусе!
На что епископ римский с неожиданным чувством юмора возразил:
— Отнюдь, всего лишь Его наместник.
Расхохотавшись, отец-генерал сухим тоном добавил:
— К сожалению, последние несколько десятилетий с отцом Сандосом невозможно было связаться.
Ошеломленный Эмилио снова кивнул и первым направился вверх по лестнице.
По чести говоря, папа в иезуитский приют на севере Неаполя прибыл в полном одиночестве и без предупреждения, в самом простом священническом облачении, находясь за рулем ничем не примечательного «Фиата». Будучи первым с X века уроженцем Африки на своем посту и к тому же еще первым папой-прозелитом во всей современной истории, Калингемала Лопоре под именем Геласия III начинал второй год своего замечательного правления, наделив римский престол глубокой убежденностью новообращенного и дальновидной верой в универсальность Церкви, не путавшей вечную истину с укоренившимся в Европе обрядом.
На самой заре своей деятельности, пренебрегая политическими и дипломатическими условностями, Лопоре решил, что должен повстречаться с этим Эмилио Сандосом, знакомым с другими детьми Бога, видевшим дела Господни и здесь и там. И когда он принял это решение, ни одна из действующих в Ватикане бюрократических сил не была способна остановить его: Геласий III был наделен внушительным самообладанием и отнюдь не апологетическим прагматизмом. Лишь он один изо всех сумел пройти мимо охранявших Сандоса членов каморры и сделал это лишь потому, что пошел на переговоры лично с кузеном отца-генерала, доном Доменико Джулиани, некоронованным королем юга Италии.
В комнатушке Сандоса царил беспорядок, что с радостью отметил Лопоре, взяв с кресла забытое на нем полотенце, бросив его на незастеленную постель и усевшись без каких-либо церемоний.
— Я… Я прошу прощения за этот кавардак, — начал, осекаясь, извиняться Сандос, однако понтифик отмахнулся от извинений.
— Одной из причин, по которым Мы настояли на своем желании воспользоваться собственным автомобилем, было желание встречаться с людьми, не повергая их в припадок маниакальных приготовлений, — заметил Геласий III, а затем поведал сугубо официальным тоном: — Мы находим особо отвратительной свежую побелку и новые ковры. — Он пригласил Эмилио сесть напротив него за стол. — Пожалуйста, садись со мной, — проговорил он, опуская множественное число. И посмотрел на Джулиани, оставшегося в уголке возле лестницы, не желая вмешиваться, но явно опасавшегося уходить. «Оставайтесь, — сказали ему глаза Святого Отца, — и запоминайте все».
— Мой народ называется додот[9]. Они пастухи, даже сейчас, — сообщил папа Сандосу на экзотичной латыни, в которой звучали африканские интонации и памятные с детства ритмические каденции. — Когда настала засуха, мы пошли на север, к родне, к топоса, живущим на юге Судана. Это было время войны, а значит, и голода. Топоса прогнали нас — у них самих ничего не было. Мы спросили: «Куда же нам идти?» Человек на дороге сказал нам: «На восток отсюда есть лагерь для кикуйю». Дорога была длинной, и, пока мы шли, моя младшая сестра умерла на руках у матери. Ты видел нас. Ты пошел навстречу моей семье. Ты взял у моей матери мертвую дочь с такой лаской, словно она была твоей собственной. Держа мертвого ребенка на руках, ты нашел для нас место для отдыха. Ты принес нам воды, а потом еды. А пока мы ели, выкопал могилу для моей сестры. Не помнишь?
— Нет. Младенцев было так много. И мертвых младенцев. — Эмилио посмотрел на папу усталыми глазами. — Я выкопал много могил, Ваше Святейшество.
— Тебе не придется больше копать могилы, — проговорил папа, и Винченцо Джулиани услышал в этих словах нотку пророчества — двусмысленного, неуловимого, уверенного. Но мгновение миновало, и интонация понтифика вновь сделалась обыденной.
— И каждый день после того дня я думал о тебе! Какой мужчина будет плакать о дочери не своего тела? Ответ на этот вопрос привел меня к христианству, к священству и вот теперь к тебе!
Он откинулся на спинку кресла, удивленный этой встречей с незнакомым ему священником полвека спустя. Помедлив, он продолжил мягким тоном, подобающим сану, призванному примирять человека с Богом:
— Ты оплакивал и других детей после тех дней, проведенных в Судане.
— Сотни. Нет. Тысячи, я думаю, умерли по моей вине.
— Ты взял великое бремя на свои плечи. Но был один особенный ребенок, Нам сказали. Ты можешь назвать ее имя, чтобы Мы могли помянуть ее в молитве?
И он смог… выдохнуть, едва слышно, почти беззвучно:
— Аскама, Ваше Святейшество.
Наступило короткое молчание, а потом Калингемала Лопоре, протянув руки над небольшим столиком, поднял склоненную голову Эмилио широкими сильными пальцами, стирая с его лица слезы. Винченцо Джулиани всегда считал Эмилио смуглым, но в этих могучих коричневых ручищах лицо его скорее казалось призрачным, и тут Джулиани понял, что Сандос едва не лишился сознания. Эмилио ненавидел прикосновения, терпеть не мог неожиданный физический контакт. Лопоре не мог этого знать, и Джулиани уже шагнул вперед, собираясь объяснить, когда понял, что папа говорит.
Эмилио внимал с окаменевшим лицом, лишь грудная клетка подрагивала, выдавая его. Джулиани не мог слышать слов, но заметил, как Сандос застыл, отодвинулся, встал и начал расхаживать.
— Я сделал свое тело монастырем, а душу свою — садом, Ваше Святейшество. Ночи мои стали камнями стены этого монастыря, a дни мои — раствором между камнями, — произнес Эмилио на мягкой музыкальной латыни, которой так завидовал и восхищался юный Винс Джулиани, когда они вместе учились. — Год за годом я возводил эти стены. Но между ними устроил сад, который оставил открытым перед небом, и пригласил Бога гулять в моем саду. И Бог посетил меня. — Сандос, задрожав, отвернулся. — Бог наполнил меня, и восторг этих мгновений был настолько чистым и могучим, что стены моего монастыря рассыпались. Я более не нуждался в них, Ваше Святейшество. Бог был моим защитником. Я мог спокойно смотреть в лицо жены, которой у меня никогда не будет, и любить всех жен. Я мог смотреть в лицо мужа, которым мне не суждено быть, и любить всех мужей. Я мог плясать на свадьбах, потому что любил Бога и все дети были моими.
Ошеломленный Джулиани ощутил, как глаза его наполняются слезами. «Да, — думал он. — Да».
Но когда Эмилио вновь повернулся лицом к Калингемала Лопоре, он не плакал. Вернувшись к столу, он положил свои искалеченные руки на шероховатую от долгого использования столешницу, лицо его было искажено яростью.
— A теперь сад опустошен, — прошептал он. — Мертвы жены, мужья и дети… все мертвы. И не осталось ничего, кроме пепла и костей. Где был Защитник наш? Где был Бог, Ваше Святейшество? Где Бог теперь?
Ответ пришел немедленно, уверенный ответ:
— В пепле. В костях. В душах усопших, в детях, живущих благодаря тебе…
— Никто не живет благодаря мне!
— Ошибаешься. Я живу. И не только я.
— Я гниль и язва. Я занес на Ракхат смерть, словно сифилис, и Бог смеялся, когда меня насиловали.
— Бог плакал о тебе. Ты заплатил страшную цену, выполняя Его план, и Бог плакал, когда просил тебя об этом…
Мотая головой, Сандос попятился и вскричал:
— Это и есть самая ужасная ложь из всех! Бог не спрашивает. Я не давал согласия. Мертвые не давали согласия. Вина на Боге.
Богохульство дымком закурилось в комнате. Но уже через несколько секунд ему ответили слова Иеремии:
— «Я человек, испытавший горе от жезла гнева Его. Он повел меня и ввел во тьму, а не во свет… посадил меня в темное место, как давно умерших; окружил меня стеною, чтобы я не вышел, отяготил оковы мои, — цитировал Геласий III, глядя на Эмилио понимающими и полными сочувствия глазами, — и, когда я взывал и вопиял, задерживал молитву мою… Он пресытил меня горечью, напоил меня полынью… покрыл меня пеплом…»[10]
Сандос остановился на месте, глядя на нечто видимое только ему одному.
— Я проклят, — проговорил он наконец голосом, полным смертельной усталости, — а почему — не знаю.
Калингемала Лопоре сидел в кресле, соединив длинные сильные пальцы обеих рук на коленях… Вера его в тайный смысл, в Господне дело и Господне время оставалась незыблемой.
— Бог возлюбил тебя, — проговорил он. — Вернувшись на Ракхат, ты увидишь, что стало возможным благодаря тебе.
Голова Сандоса дернулась:
— Я не вернусь туда.
— Даже если тебя попросит об этом старший по рангу? — спросил Лопоре и, приподняв бровь, посмотрел на Джулиани.
Винченцо Джулиани, до той поры пребывавший забытым в своем углу, обнаружил, что смотрит прямо в глаза Эмилио Сандоса, и впервые за примерно пятьдесят пять лет устрашился. Отец-генерал развел руки в стороны и покачал головой, давая Эмилио понять: он здесь совсем ни при чем.
– Non serviam, — проговорил Сандос, отворачиваясь от Джулиани. — Не позволю вновь использовать меня.
— Даже если об этом попросим Мы? — настаивал Папа.
— Нет.
— Так… Не ради Общества… не ради Святой Матери Церкви… Тем не менее ради себя самого и ради Бога ты должен вернуться, — поведал Эмилио Сандосу Геласий III с жуткой и веселой уверенностью. — Бог ждет тебя там, на руинах.
Винченцо Джулиани всегда был человеком сдержанным и привыкшим владеть собой. И всю свою взрослую жизнь он проводил среди подобных себе людей — интеллектуалов и умудренных космополитов. Он читал и писал о святых и пророках, но это… «Я увяз в этой истории с головой», — думал он, желая спрятаться, устраниться от того, что происходило в этой комнате, любым способом сбежать от жуткого милосердия Господа. «Говори ты с нами, и мы будем слушать, но чтобы не говорил с нами Бог, дабы нам не умереть»[11], — подумал Джулиани, внезапно посочувствовав израильтянам на Синае, Иеремии, послужившему Богу против воли, Петру, пытавшемуся бежать от Христа. И Эмилио.
Тем не менее надо было собраться воедино, произнести короткие милосердные объяснения и утешительные апологии, проводить Святого Отца вниз по лестнице и наружу, под солнце. Вежливость требовала предложить Его Святейшеству откушать перед возвращением в Рим. Долгий опыт позволил проводить гостя в трапезную, непринужденно обсудить неаполитанский приют и достоинства его архитектуры, созданной Тристано. Указать на живописные произведения — превосходного Караваджо здесь, неплохого Тициана там. Милостиво улыбнуться брату Козимо, полностью ошарашенному появлением на своей кухне верховного понтифика, осведомлявшегося о том, готовили ли сегодня рыбный суп, особенно рекомендованный отцом-генералом.
Далее последовал anguilla in umido[12] и тост, произнесенный над бокалом изумительного вина 49 года «Лакрима Кристи»[13], слезы Христовой, пролитой о Сатане… Генерал Общества Иисуса и Святой Отец Римско-католической церкви за простым деревянным столом в самой обыкновенной кухне мирно вкушали обед, завершившийся капучино и sfogliatele[14], внутренне посмеиваясь над тем фактом, что обоих равным образом называли Черными Папами: иезуита — за черную сутану, римского епископа — за экваториальную кожу. Ни тот ни другой более не упоминали Сандоса. Или Ракхат. Речь шла о вторых раскопках Помпеи, которые можно было уже начинать, после того как Везувий как будто бы удовлетворился новым преподанным им Неаполю уроком геологического смирения. Поговорили об общих знакомых, обменялись сплетнями о ватиканских политиках и внутрицерковных шахматных матчах. И Джулиани заново проникся уважением к человеку, явившемуся на Святой престол извне и в данный момент умело разворачивавшему это древнее общечеловеческое учреждение в сторону политики, на взгляд отца-генерала вселявшей надежду своей мудростью и проницательностью.
Потом они неспешно дошли до «Фиата» папы, и длинные тени их скользили по неровной каменной мостовой. Усевшись в свой автомобиль, Калингемала Лопоре вставил ключ, однако смуглая рука его задержала движение. Опустив стекло, он некоторое время смотрел прямо перед собой и не сразу заговорил.
— Очень жаль, — произнес папа неторопливо, — что между Ватиканом и религиозным орденом, долго и достойно служившим нашим предшественникам, пробежала тень непонимания.
Джулиани замер, сердце его колотилось.
— Да, Ваше Святейшество, — проговорил он. Именно поэтому, среди прочих причин, он посылал Геласию III расшифровки присланных ракхатской миссией отчетов и собственное изложение случившегося с Сандосом. Ибо в течение пяти сотен лет преданность папскому престолу являлась той осью, вокруг которой обращалось всемирное служение ордена иезуитов, однако, основывая Общество Иисуса, Игнаций Лойола подразумевал солдатскую диалектику повиновения и инициативы. Терпение и молитва — и безжалостное давление, оказанное в том направлении, куда, по мнению иезуитов, должны быть нацелены решения, — время от времени приносили плоды. И при всем этом иезуиты считали своей целью образование и общественную активность, подчас граничившую с революционной; столкновения с Ватиканом редкостью не считались, и некоторые из них оказывались серьезнее остальных. — В то время это казалось неизбежным, но, конечно…
— Времена меняются. — Геласий говорил рассудительно, непринужденно, с юмором, как будто общаясь с другим светским человеком. — Приходские священники теперь могут жениться. На папский престол избрали угандийца! Но кто, кроме Бога, знает будущее?
Брови Джулиани поползли вверх… в ту сторону, где прежде росли волосы.
— Пророки? — предположил он.
Папа благоразумно кивнул, скептически поджав губы.
— Разве что редкий биржевой аналитик.
Застигнутый врасплох Джулиани рассмеялся, покачал головой и понял, что человек этот очень нравится ему.
— Нас разделяет не будущее, но прошлое, — сказал понтифик генералу ордена иезуитов, обрывая тем самым годы взаимного молчания о клине, который едва не развалил Церковь пополам.
— Ваше Святейшество, мы более чем готовы признать, что перенаселение не является единственной причиной нищеты и страданий, — начал Джулиани.
— Что же еще? Слабые умом олигархи? — предположил Геласий. — Этническая паранойя? Непредсказуемые экономические системы? Давняя привычка относиться к женщинам как к собакам?
Джулиани глубоко вздохнул и ненадолго затаил дыхание, прежде чем высказать мнение Общества Иисуса и свое собственное:
— Никакой кондом не избавит человечество от тупости, никакая пилюля или прививка не защитит его от жадности и тщеславия… Однако существуют вполне гуманные и разумные способы смягчить некоторые рождающие страдание тенденции.
— Мы лично претерпели смерть сестры, закланной на алтаре Мальтуса, — отметил Геласий III. — В отличие от Наших просвещенных и блаженных предшественников Мы не способны узреть святейшую волю Господню в контроле за численностью населения посредством войн, голода и болезней. С точки зрения простого человека, эти факторы слепы и жестоки.
— И при всем том неадекватны цели. Как и простое половое воздержание, — отметил Джулиани. — Общество всего лишь просит, чтобы Святая Матерь Церковь снисходила к человеческой природе, как и любая любящая свое чадо мать. Безусловно, способность думать и планировать свои действия является Божественным даром, который следует использовать ответственно. Конечно, нет никакого зла в том, чтобы к каждому рожденному ребенку относились с такой же радостью и заботой, как к самому Христу Младенцу.
— О признании системы абортов не может быть никакой речи, — решительным тоном произнес Лопоре.
— И все же, — заметил Джулиани, — святой Игнаций советовал нам «не устанавливать таких жестких правил, из которых не может быть исключения».
— Но равным образом мы не вправе содействовать установлению такой негибкой и жестокой системы контроля за рождаемостью, которую Сандос описывает на Ракхате, — продолжил Геласий.
— Средний, Царский, путь всегда является наиболее трудным, Ваше Святейшество.
— A экстремизм всегда остается простейшим, однако… Ecclesia semper reformanda![15] — с неожиданным пылом произнес Геласий. — Мы изучили предложения ордена иезуитов и наших братьев из Православной церкви. Благое решение достижимо! Вопрос только в том, каким образом… Для этого, как Нам кажется, надо заново определить области естественного и искусственного контроля за рождаемостью. Салинс… вы читали Салинса?[16] Так вот, Салинс пишет, что понятие природного определяется через культуру, так что и искусственного тоже.
Рука шевельнулась, зажужжал стартер, Папа приготовился к отъезду. Однако темные глаза его вновь вернулись к лицу Винченцо Джулиани:
— Да, следует думать, планировать… и все же какие замечательные дети приходят к нам незапланированными, нежеланными, презираемыми! Нам сообщили, что Эмилио Сандос — бастард и рожден в трущобе.
— Жестокие слова, Ваше Святейшество. — Подсказанные, вне сомнения, ватиканскими политиканами, скользнувшими за престол святого Петра, как только это место освободили их изгнанные предшественники-иезуиты. — Но технически правильные, как я понимаю. — Джулиани задумался на мгновение. — Невольно вспоминается Книга Чисел 11:23[17] и поздние дети Сары и Елизаветы. Даже Владычицы нашей! Полагаю, что, если Всемогущему Богу угодно, чтобы родился необычный ребенок, нам следует верить, что Он способен устроить такое рождение?
Карие глаза блеснули на невозмутимом лице.
— Этот разговор доставил Нам чрезвычайное удовольствие. Быть может, вы также посетите Нас?
— Не сомневаюсь в том, что мой секретарь договорится с вашим кабинетом, Cвятейший.
Папа склонил голову, поднял, благословляя, руку. Но, перед тем как переключить регулируемые односторонние стекла «Фиата» на режим видимости изнутри и вывести автомобиль на мощенную древней брусчаткой дорогу, спускавшуюся к римскому шоссе, он еще раз повторил:
— Сандос должен вернуться туда.
Оглавление
Купить книгу
Приведённый ознакомительный фрагмент книги «Дети Божии» предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
