Андрей Белый. Между мифом и судьбой

Моника Спивак

В своей новой книге, посвященной мифотворчеству Андрея Белого, Моника Спивак исследует его автобиографические практики и стратегии, начиная с первого выступления на литературной сцене и заканчивая отчаянными попытками сохранить при советской власти жизнь, лицо и место в литературе. Автор показывает Белого в своих духовных взлетах и мелких слабостях, как великого писателя и вместе с тем как смешного, часто нелепого человека, как символиста, антропософа и мистика, как лидера кружка аргонавтов, идеолога альманаха «Скифы» и разработчика концепции журнала «Записки мечтателей». Особое внимание в монографии уделено взаимоотношениям писателя с современниками, как творческим (В. Я. Брюсов, К. А. Бальмонт и др.), так и личным (Иванов-Разумник, П. П. Перцов, Э. К. Метнер), а также конструированию посмертного образа Андрея Белого в произведениях М. И. Цветаевой и О. Э. Мандельштама. Моника Спивак вписывает творчество Белого в литературный и общественно-политический контекст, подробно анализирует основные мифологемы и язык московских символистов начала 1900‐х, а также представляет новый взгляд на историю последнего символистского издательства «Алконост» (1918–1923), в работе которого Белый принимал активное участие. Моника Спивак – доктор филологических наук, заведующая отделом «Литературное наследие» Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН, заведующая Мемориальной квартирой Андрея Белого (филиал Государственного музея им. А. С. Пушкина).

II. «Письмо, написанное в сердцах наших»: Андрей Белый — Рудольф Штейнер — апостол Павел

В мае 1912‐го Андрей Белый встретился с австрийским философом и мистиком Рудольфом Штейнером и скоро вступил на путь антропософии. В 1913‐м он был принят в эзотерическую школу и покинул Россию, чтобы быть ближе к Учителю; в 1914–1916 годах жил в Дорнахе, где работал на строительстве Гетеанума и занимался мистической практикой, двигаясь по пути самопознания и посвящения.

С тех пор Белый неустанно повторял, что его символистское мировоззрение и религиозно-философские взгляды не только не противоречат антропософии, но и, напротив, находят в антропософии истинное воплощение и продолжение. До конца жизни писатель сохранил любовь к Штейнеру и верность созданному им учению.

Белый был очарован Штейнером уже после первой встречи с ним, состоявшейся — напомним — 7 мая 1912 года в Кельне, куда вместе с Асей Тургеневой²⁸⁵ Белый неожиданно даже для себя бросился из Брюсселя, движимый неясными интуициями и мистическими знамениями²⁸⁶. Приняв московских гостей (беседа велась через М. Я. Сиверс, выполнявшую роль переводчика), Штейнер пригласил их на лекцию «Христос и XX век», определившую последующее вступление Белого на путь антропософии. Само название этой лекции (Белый в ту пору немецкого языка не знал), как кажется, сыграло решающую роль в выборе Штейнера на роль Учителя.

Многие оставшиеся в России друзья Белого восприняли произошедшие с ним перемены, мягко говоря, неоднозначно: «Штейнера все христиане подозревают в люциферизме и предвзятом толковании Христа» (Белый — Метнер. Т. 2. С. 303)²⁸⁷. Поэтому Белый был вынужден подробно объяснять произошедшие с ним перемены. Среди приводимых аргументов главным стал тот, что Штейнер (тогда руководитель немецкой ветви Теософского общества) оказался, по мнению Белого, не обычным теософом, а истинным христианином, а потому принятие антропософии — не измена прежнему духовному пути Белого-символиста, а его логичное и счастливое продолжение.

<…> я был, есмь и буду исповедующим имя Христово и реально чувствующим Его Приближение. <…> И потому я теперь иду к Штейнеру: Христос и Россия! —

писал он Э. К. Метнеру 7 (20) мая 1912 года (Белый — Метнер. Т. 2. С. 302). И несколько позже, 28 августа (10 сентября) 1912-го, с более подробной аргументацией, — М. К. Морозовой:

Милая, если Вы помните меня, если Вы знаете «мое», если верите, что от Христа я не могу отречься, что Он — для меня «Путь и утверждение Истины», то Вы поверите, что розенкрейцерский путь, проповедуемый Штейнером, есть воистину путь чистого христианства. Не верьте заподозриванию Штейнера: все эти подозрения коренятся в том, что

1) Штейнер в печатных книгах своих не упоминает вслух имя Христово (он не говорит вовне, но работает изнутри во Имя: и работа его — 55 чисто христианских лож <…>, в которых все штейнеристы, т. е. христиане с реальным практическим путем, с реальною религиозною миссией).

2) Заподозривания Штейнера коренятся в том, что он теософ. Когда говорят «теософия», разумеют Блавадскую, необуддизм и т. д. Но Штейнер теософ потому, что он толкует теософию не в смысле партийного движения в кавычках, а в прямом смысле — в смысле «Божеств<енной> Мудрости»²⁸⁸.

О впечатлении, произведенном на него первой лекцией Штейнера, Белый неоднократно рассказывал «по горячим следам».

Я должен заявить, что слышал лекцию Штейнера «Христос и XX век». Эта лекция была точно нарочно для меня прочитана: все мои сомнения в его понимании Христа рассеяны этой лекцией. Его понимание не посягает на символ веры, ни на православное раскрытое в разуме учение, а углубляет, говорит о еще не раскрытом в истории <…> (Белый — Метнер. Т. 2. С. 303), —

писал он 7 (20) мая 1912 года Н. П. Киселеву. О том же он рассказывал в мае 1912‐го матери:

В Кельне мы прожили 3 дня, слышали три лекции. Имели получасовой разговор с Доктором. <…> Ты просто не можешь себе представить, что это за человек: его аура (свет вокруг) прямо видна глазами. Он читал лекцию о близости пришествия Христа. Такой громовой, сильной речи я не слышал никогда в жизни. У него словно разрывается лицо, из лица светит лицо и т. д. Мы были совсем потрясены <…>²⁸⁹.

В письме Блоку от 1 (14) мая 1912 года Белый подробнее говорил о затронутых в лекции темах (Белый — Блок. С. 459–460), но завершил повествование опять-таки впечатлением:

К середине лекции голос крепнет, ладонями себя то отрезает от толпы, проводя меж собой и толпой какую-то световую линию, и после каждого проведения линии точно вырастает, то кидается на толпу — ладонями: и опять те же с Асей слышим удары по лицу. Какие-то световые клубы наполняют залу, и вот из световых клубов вижу только сквозное лицо, которое кричит нам вещи громадные — до ужаса. <…> Кончает четырехкратным криком: «Кто понял, что такое надисторический Христос, тот не может не знать, что Иисус истории — подлинный. И Он — близится». На этом кончается лекция «Христос и XX век». Когда он кончил, я невольно вскрикнул от потрясения: «Что ж это?!» (Белый — Блок. С. 460).

Обращался Белый к впечатлениям от этой лекции и после. Так, автобиографический герой «Записок чудака» «в Кельне, на лекции, озаглавленной на афишах: „Христос и наш век“» услышал внутренний «Голос», который его «повернул на себя самого» (ЗЧ. С. 302). А в поздних мемуарах, вспоминая характер воздействия на него Штейнера-лектора и Штейнера-учителя, Белый подчеркивал:

<…> первый миг встречи поднял тот тезис, который остался последним во мне: «Штейнер говорит в сердцах тогда именно, когда все уж слова исчерпались». <…> Теперь, после лет, ряды встреч подытожены лозунгом этим (ВШ. С. 260).

Это впечатление от первой встречи оказалось, как настаивал Белый, самым верным:

Главные моменты воспоминаний — незаписуемы; тут любовь, и знание, что все о нем должно быть сказано, уже отступают: Доктор Штейнер начинал говорить в сердцах тогда именно, когда уже все слова бывали исчерпаны (ВШ. С. 259).

***

Вступление Белого на путь антропософского ученичества пришлось на то время, когда новозаветные темы, и прежде всего осмысление роли Христа в истории человечества («Христов импульс»), стали занимать ведущее место в лекциях Штейнера. Его «христологию» с середины 1910‐х можно рассматривать как основу и автобиографических практик Белого, и его творчества, художественного и публицистического.

Наиболее полно «христология» Штейнера представлена у Белого в «Истории становления самосознающей души» (1926–1931), его самом фундаментальном философском и культурологическом сочинении²⁹⁰. В нем Белый исходит из того, что «христианство — момент, изменяющий представления о человеке, Боге, вселенной, духе, плоти истории; целое, сложенное из изменения всех представлений — преломление самой прямой истории в спираль» (ИССД. Т. 1. С. 184)²⁹¹.

Примечательно, что тема первой прослушанной Белым лекции Штейнера в Кельне в мае 1912-го — «Христос и XX век» — стала в «Истории становления самосознающей души» одной из основных тем. Это, по словам Белого, животрепещущий «вопрос о том, как именно нам открыт гнозис импульса Христа в 20-ом столетии» (ИССД. Т. 1. С. 184). Ответу на него Белый планировал посвятить второй том трактата. Первый же — попыткам показать «опыт развития в себе Христова импульса как опытного факта XX‐го столетия» (ИССД. Т. 1. С. 179) и выявить «музыкальную тональность к теме второго тома в виде гнозиса Штейнера, данного в 20-ом столетии образными намеками, чтобы они явили, так сказать, в христианстве тональность, не отразившуюся почти никак в церковном каноне истории» (ИССД. Т. 1. С. 184).

Объект исследования в первом томе «Истории становления самосознающей души» можно определить как процесс зарождения христианства. Белый подробно анализирует проблески христианских интуиций в античности, разбирает учения гностических сект, затем переходит к Евангелиям, рассматривая их первоначально «как исторические документы» (ИССД. Т. 1. С. 121–124). В посвященной этому вопросу главе приводятся мнения историков церкви по проблемам текстологии и датировки Евангелий: авторство и время создания, источники новозаветных текстов, их первоначальные пласты и позднейшие вставки… Белый кратко пересказывает концепции авторитетных ученых, однако делает это вовсе не для того, чтобы присоединиться к какой-нибудь из точек зрения. Его цель прямо противоположна: заклеймить евангельскую критику как вопиющим образом не адекватную сути предмета. Чтобы писать так, как пишут ученые-буквоеды, надо, по резкому определению Белого, «быть в смысле живого восприятия совершенной дубиной <…> или почтенными гробокопателями без глаз и уха, или остроумниками от рассудочной абстракции, или полуманиаками, как бы убедительно маньячество ни звучало <…>» (ИССД. Т. 1. С. 127):

Растаскиватели Евангелий на составные части <…> не видят того, что видит более развитой, ибо упражнявшийся в зрении, глаз: не видят стиля, который единственен в Евангелиях, на какие бы части мы ни разложили их; не слышат звука, который тоже единственен, которому советует внимать апостол: «Духов различайте»²⁹². Передвигающие время появления христианства на несколько столетий совершенно не имеют дара различать времен, на который тоже ссылается апостол; «имейте ухо, глаз, дух, ритм времени»²⁹³ — вот лейтмотив, проходящий сквозь ранние памятники христианства <…> (ИССД. Т. 1. С. 125).

Доводам «растаскивателей Евангелий» Белый противопоставляет не факты и научные доктрины, а аргументы иного свойства. По его мнению, для верного восприятия Евангелий нужна «апелляция к стилю, к глазу, к уху, к духу, к времени, к краскам образов, не встречаемых ни до, ни после (ни в поэзии, ни в „поэмах“ гностиков, ни в системах мысли)» (ИССД. Т. 1. С. 126). Под взглядом «ученых мужей» возникают «Евангелия, умершие в растаске цитат», но под взглядом владеющих «искусством видеть и слышать» — они, «как погибающее горчичное зерно, начинают приносить плод». Ибо, как безапелляционно заявляет Белый, «доказано по пунктам, что их нет на бумаге, они восстанавливаются <…> в нас и становятся „сердечным“ письмом, а не буквенным». Согласно утверждению Белого, Евангелия — это «живая традиция, даже не слова, а жеста, ритма, интонации: из уст в уста, от уха к уху, от блеска глаз к блеску глаз» (ИССД. Т. 1. C. 134):

Но книжники из рассудка, гробокопатели, раздергиватели текстов в своих научных действиях поступают так, как если бы они отрицали наличие живой речи, данной не в грамматике лишь печатной строки, а в тембре голоса (ухе), блеске глаз, в неуловимом, стилевом «как», в жесте «времени» (ИССД. Т. 1. С. 127).

Истинное христианство, по Белому, отнюдь «не то, что гробокопатели считают христианством (догмат, культ, обычай, ритуал и т. д.)», а нечто иное:

<…> христианство в христианстве — то, что проницало образы христианства, данные в Евангелиях; и если Евангелия — не Евангелия, то есть Евангелие Евангелий: «сердечное письмо», о котором говорит Павел; и оно — стиль, дух, ритм, в котором пересекаемы Евангелия, противопоставленные всему прочему (ИССД. Т. 1. С. 128).

Пространные рассуждения Белого подводят к однозначному выводу: Евангелие писалось, как «письмо, написанное в сердцах» (Павел)», а «существующие на бумаге Евангелия являются Евангелиями этого живого Евангелия» (ИССД. Т. 1. С. 128).

Получается, что Белый, с одной стороны, отсылает к известной, даже расхожей цитате из Второго послания апостола Павла к Коринфянам:

Вы — наше письмо, написанное в сердцах наших, узнаваемое и читаемое всеми человеками; вы показываете собою, что вы — письмо Христово, через служение наше написанное не чернилами, но Духом Бога живаго, не на скрижалях каменных, но на плотяных скрижалях сердца. Такую уверенность мы имеем в Боге через Христа <…> (2 Кор. 3:2–4).

С другой же — связывает «„сердечное письмо“, о котором говорит Павел», с неким источником, не только не входящим в новозаветный канон, но и вообще не явленным в материальном мире: это — «Евангелие Евангелий», «внутреннее Евангелие к четырем написанным — Евангелие из глубин пережития себя в событии Сошествия Духа» (ИССД. Т. 1. С. 164).

Таково изумительное, по моему личному мнению, объяснение события сошествия Святого Духа, данное Рудольфом Штейнером, как ключ подхода к взятию тональности темы Евангелий; ключ к ним — один: Евангелие от Святого Духа, как Пятое четырех их; ключ же к пятому Евангелию — опыт жизни во Христе тех, которые [зачеркнуто: опытно] развили в себе эту жизнь, как свидетельство опыта о том, что жизнь «Я» во Христе — внутренняя достоверность <…> (ИССД. Т. 1. С. 178–179).

О «Пятом Евангелии» Штейнер начал говорить в цикле лекций, прочитанных в Христиании (Осло) 1, 2, 3, 5 и 6 октября 1913 года²⁹⁴. Белый подчеркивал, что «оказался в числе очень немногих из присутствовавших при откровении», которые «удостоились видеть доктора в этот момент первого обнаружения венца всех слов его о Христе Иисусе» (ВШ. С. 507). С первой лекции он воспринял выступление Штейнера как особый символический «жест», как «шаг» к «установлению по-новому связи с нами (наш „Новый Завет“ с ним)» (ВШ. С. 515).

В христианийских лекциях утверждалось, что «Пятое Евангелие», или «евангелие антропософии», является столь же древним, что и четыре канонических, но оно не существует в написанном виде, а открывается только взору ясновидящего. Как рассказ визионера и был воспринят Белым весь курс. Штейнер запомнился ему бледным, взволнованным, потрясенным, как «человек, за миг до того имевший Видение» (ВШ. С. 508) и «впервые дающий отчет об увиденном» (ВШ. С. 510): «<…> он расставлял факты курса <…> не так, как он расставлял их обычно, их оформляя, а так, как они видны в астрале: в обратном порядке по отношению к обычному восприятию» (ВШ. С. 510).

Отправной точкой изложения увиденного «в астрале» стал для лектора момент пробуждения апостолов ото сна. Согласно Штейнеру, этот сон длился гораздо дольше, чем сказано в канонических Евангелиях: начался он, когда происходило моление Христа о Чаше, и закончился только в момент сошествия Святого Духа, то есть в день Пятидесятницы. Впрочем, это был не сон в бытовом понимании. Он, как описывал Штейнер, не мешал апостолам «заниматься обычными повседневными делами, уходить и приходить <…>. Так что те, которые жили вместе с ними, казалось, не замечали, в каком состоянии сознания они находились»²⁹⁵.

Но сознание апостолов было смутным, и жили они, как сомнамбулы, не воспринимая адекватно, что происходило перед их взором. Они как бы проспали то, что случилось на Голгофе и после нее: смерть на кресте, положение во гроб, Воскресение, Вознесение и пр. Все эти события виделись им как образы сновидений. «Но пришло мгновение, когда апостолам показалось, что после долгого пребывания как во сне они проснулись от этого сна. Пятидесятница отмечает это пробуждение. <…> Они были разбужены первозданной силой любви, которая наполняет и согревает вселенную, точно эта первозданная сила любви погрузилась в душу каждого из них». И «понемногу, как сны, всплывающие на поверхность нашего сознания, нашей души, воспоминания о прожитых днях поднялись в сознании, в душе апостолов. <…> Они вновь пережили весь этот период день за днем». Но «теперь они нормально осознавали все, что они видели прежде». Вспомнить и осмыслить события, свидетелями которых явились, апостолы смогли только потому, что в день сошествия на них Святого Духа они были «оплодотворены космической любовью», или «импульсом Христа», к ним спустившегося, их сердца пронзившего и осветившего²⁹⁶.

Белый зафиксировал главные моменты этого курса:

Лекция первая: мы — в Импульсе; и поэтому: озирающие историю импульса в обратном порядке: от себя — до апостолов, т. е. видящие <…> вслед за Христом Иисусом и сердца апостолов: сердце — Круглый Стол, за которым все 12 апостолов с Христом меж ними <…>.

Лекция вторая — основа такой возможности: сошествие Св. Духа, источника Импульса; 12 апостолов в Святом Духе и 13‐й Павел в Дамаске (а ведь каждый из нас теперь «Савл», могущий стать Павлом); связь «12» с «13‐м» — связь «12» в Импульсе с каждым из нас. <…> Вот — источник 4‐х Евангелий: земные воспоминания сквозь призму проспанного, открытого потом, — в регионах, где и 13‐й, разбойник-гонитель, из Дамаска, уже видит тот же свет события; в наши дни потенциально дан в каждом «воспоминатель», участник Голгофы, разбойник-гонитель; это ему сказано: «Нынче будешь со Мною!»

И уже отсюда (лекция 3-я) из точки «воспоминания» взгляд впервые на суть Голгофы, — не гнозис, а зрение мига осознания Импульса. <…>

Биография Иисуса — последние лекции, проведенные в тонусе: «В себе расслушайте!» <…> К началу, лежащему до крещения, до истории, христианства, ведет конец курса; но «конец» — мы и XX век <…>.

Мы, показанные в неизбежном Пришествии, — вот удар курса! (ВШ. С. 511)

Самым важным для понимания евангельской «текстологии» стал для Белого тезис о том, что «„Пятое Евангелие“ — реальность свидетельств апостолов, взятая не в миге написания, а в миге сознания, охваченного сошествием Св. Духа» (ВШ. С. 510). В «Истории становления самосознающей души» специально оговаривается, что «этот факт подчеркнул Рудольф Штейнер <…>: противоречия Евангелий надо брать из внутреннего реализма восприятий в Святом Духе — не из учета свидетельских [зачеркнуто: внешних] показаний» (ИССД. Т. 1. С. 164). Оговаривается и то, что этот клубок «не расплести без глубочайшего духовного опыта; в критерии понимания остается свидетельством не свидетельское показание в обычном смысле, а — опыт гнозиса, которому учил Павел; Евангелия вскрываемы в нем, а не только в Евангелиях четырех Евангелистов, рассудочно прочтенных» (ИССД. Т. 1. С. 164).

Павла, «апостола самосознания»²⁹⁷ и идеолога «сердечного письма», Белый противопоставляет апостолу Петру, символизирующему прошлое (традиционную церковь), и апостолу Иоанну, символизирующему будущее. Свидетельства Павла о Христе оказываются наиболее важны и актуальны для современности («Павел учит подходу к Евангелиям» (ИССД. Т. 1. С. 163), так как Павел, в отличие от других апостолов и так же, как человек XX века, «личности Иисуса не знал», но знал «облиставший его свет Христа; он потом открыл Христа и внутри своего „Я“; и узнал Его как уже ведущего человечество <…>» (ИССД. Т. 1. С. 163).

Об этом Белый пишет в «Кризисе сознания»²⁹⁸: «Павел не видел Христа, но он знал: Христос — был; он увидел пришествие в сердце своем; и он знал: человечество стало свободно <…>»²⁹⁹ И более развернуто — в «Истории становления самосознающей души»:

Подчеркнем: о Христе мы знаем более всего из опыта Павла; опыт был опыт внутренний: к Павлу Христос приходил из глубины его сердца, раскрытого ключом [зачеркнуто: в него сошедшего] Разума; Павел более всего понимал, что Христос Иисус — свет миру, хлеб жизни, ключ, отпирающий сердечную дверь, самая дверь, выход из нее или путь, воскресение жизни, истина и лоза³⁰⁰; от умного света, брызнувшего в его открытое, как дверь, сердце, шел он к уразумению и личности Иисуса <…> (ИССД. Т. 1. С. 177).

Фактор «сердца» при описании миссии апостола Павла подчеркивается Белым постоянно, с неизменными отсылками к его Посланиям: «У Павла расширено солнечно сердце: „сердце наше расширено“ (2 Кор. 6:11)»³⁰¹. Или: «Церковь Павла есть связь через сердце; иль — сердечная переписка: „Вы — наше письмо, написанное в сердцах“ <…>»³⁰²

Известная цитата в трактовке Белого приобретает совершенно неожиданное значение³⁰³. Так как «другие Апостолы избраны в мир человеческим образом: чрез Иисуса пошли они в церковь, а Павел — чрез Духа», то Павел — «избранный» в особом смысле³⁰⁴. Штейнер неоднократно подчеркивал, что прошедший «иудейскую пророческую школу своего времени»³⁰⁵ апостол Павел получил «посвящение, дарованное как благодать», так как Христос «пришел к нему не в правильном обучении в древних мистериях, но по благодати на пути в Дамаск, когда ему явился Воскресший Христос <…>. Он узнал Воскресшего Христа. И с тех пор он возвещает о Нем»³⁰⁶.

Белый идет еще дальше, утверждая, что «сердечное» прочтение Евангелия апостолом Павлом объясняется тем, что он — «эзотерик» и по сути — «антропософ»:

Павел здесь — эзотерик; <…> ключ к Мудрости «мудростей» мира сего, с антропизма (язычества) и софизма (закона иудейского) Павлом подобран; он — подлинный антропософ <…>³⁰⁷.

В этой связи именно как опыт эзотерический надо понимать приведенные ранее слова из «Истории становления самосознающей души» о том, что «опыт Павла <…> был опыт внутренний» и что Евангелия не «вскрываемы» «без глубочайшего духовного опыта <…>, которому учил Павел». Как призыв к антропософской оккультной работе над органами человеческого тела, и прежде всего над сердцем, трактует Белый и слова Павла из Послания к Римлянам (Рим. 12:2):

<…> апостол советует: «Преобразуйтеся обновленьем ума». Обновленье ума есть путь медитации, йога познания; мысль, укрепляясь, вводится в тело сквозь сердце <…>³⁰⁸.

Эзотерический и антропософский смысл обретает и семантика «сердца» в излюбленной цитате Белого из Второго послания к Коринфянам:

Естественно показует нам Павел, что мы огневая «сердечная переписка» с Христом: «Вы… письмо Христово, написанное… Духом Бога Живаго…» «на скрижалях сердца». «Скрижали» — сердечные <…>³⁰⁹.

***

В «Воспоминаниях о Штейнере» Белый рисовал своего Учителя как преемника апостола-эзотерика и продолжателя его дела: «„Несправедливого“ сердцем горячего Павла всем сердцем любил, понимал доктор Штейнер»; «Говорил, как Павел; молчал — как Иоанн» (ВШ. С. 272, 497). Несомненно, Штейнер уподобляется в мемуарах и другим евангельским персонажам³¹⁰, но преемственность по отношению к Павлу идет именно по линии «сердца»:

Можно было бы долго говорить о деятельности, о миссии Штейнера, как любви и жертвы: это казалось банальной мыслью (о ком так не пишут?) <…>. Лучше отмечу я только сердечность в докторе, на силу которой порою нечем было ответить <…> (ВШ. С. 296).

Вряд ли здесь и в ряде других примеров можно говорить о «сердечности» как об исключительно психологическом свойстве. Штейнер у Белого — это тот, «кто читает в сердцах» (ВШ. С. 365), «слушает сердца» (ВШ. С. 343), «говорит всею силою мысли со всем жаром сердца: от сердца к сердцу» (ВШ. С. 495), стремясь «высечь в сердцах свет» (ВШ. С. 338). «Он был сердцем гораздо более, чем головою» (ВШ. С. 496), — характеризует его Белый-мемуарист.

Особенно явственно слова «от сердца к сердцу» звучали, как следует из мемуаров, в лекциях Штейнера о Христе:

<…> обращался он в миги другие к сердцам; выраженье: «от сердца к сердцу» — с какой ясной, любовной улыбкой он говорил это, когда говорил о «младенце» Иисусе <…>; был — сердце; вернее: ум его был в месте сердца; и умное сердце — цвело; «сердце», а не «сердечный ум» (ВШ. С. 496).

Или:

<…> он обводит присутствующих серьезным, невыразимо значительным, невыразимо скорбным порой, а то — строгим взглядом; <…> слушает сердца; а верней, что сердцем он слушает те именно «голубиные шаги», о которых знал Ницше; и которые слышались многими в эти тихие минуты лекций, между громами порывов. Мне эти минуты воспоминаний связывались со стихами Владимира Соловьева:

И в тихом дуновенье

Он Бога угадал» (ВШ. С. 343).

В ряде описаний у Белого «просвечивает» тот комплекс посвятительных методик, которые практиковал сам Штейнер и которым обучал своих учеников³¹¹:

Медитация над Именем — путь <…>. Взывал к большему: к умению славить Имя дыханием внутренним с погашением внешнего словесного звука: к рождению — слова в сердце (ВШ. С. 497).

А порой прямо говорится, что источником «сердечных» сведений Штейнера о Христе было «духовно-научное исследование», то есть ясновидение:

Он был — инспирация: не имагинация только! И слова о Христе — инспирации: сердечные мысли <…>. Доктор молчал о Христе — головой; и говорил солнцем-сердцем; слова его курсов о Христе, — выдохи: не кислород, а лишь угольная кислота, намекающая на процесс тайны жизни. <…> не при этих дверях стоял он — при других <…>, — сознание мутилось. Была иная дверь — сердце! Он звал к этой двери… (ВШ. С. 496)

Как говорил Штейнер в курсе лекций 1923 года «Современная духовная жизнь и воспитание», «новое посвящение», уже доступное современному человеку, приобщившемуся к антропософии, «внесет с ясным светом в человеческое сердце то, что ведет к пробуждению духа в человеческом сердце и душе, к религиозности познания»³¹². Этот процесс потребует от антропософов создания нового средства общения — «сердечного»:

Язык для связи между людьми нуждается в посредстве воздушной, чувственной среды. Если же мы умеем понимать друг друга через более глубокие элементы души, через мысли, несущие с собой чувство и сердечную теплоту, то мы находим средство общения помимо языка. Но для этого международного средства взаимного понимания нужно иметь сердце³¹³.

Речь в данном случае идет, как кажется, о языке посвященных, который «будет функционировать <…> в чистом элементе света, идущего от души к душе, от сердца к сердцу»³¹⁴.

Символично, что именно эти слова Штейнера о языке, к которому стремится антропософия, Белый поставил в «Воспоминаниях…» эпиграфом к главе «Рудольф Штейнер в теме „Христос“» (ВШ. С. 493). Тем самым, очевидно, объясняется смысл и «сердечного языка», которым Штейнер говорил о Христе, и слов апостола Павла, использованных в данном контексте:

<…> не при этих дверях стоял он — при других <…>, — сознание мутилось. Была иная дверь — сердце! Он звал к этой двери… <…>. Вне сердечного языка («вы — письмо наше, написанное в сердцах» — говорит нам апостол) — молчание (ВШ. С. 496).

***

Антропософский эзотерический праксис, описанный применительно к Штейнеру и «апостолу самосознания» Павлу, был хорошо знаком и самому Белому, принятому еще в 1913 году в эзотерическую школу («Esoterische Stunde»), ученики которой обучались специальным техникам медитации (МБ. С. 137).

В письме П. А. Флоренскому из Дорнаха от 17 февраля 1914 года Белый сравнивает «школу опыта» в православии с «опытом соврем<енного> Тайноведения», то есть антропософии, отмечая, что «обе школы, признавая сердце — духовным Солнцем и жизненным центром, разнятся в способе „погружения ума в сердце“»³¹⁵. Естественно, Белый доказывает преимущество антропософского пути как в методике:

<…> не тренировка ума противополагается здесь сердцу, а свободное погружение себя сознающего ума в сердце, не потопление в сердце, а свободная жизнь в сердце: и сердце думает, и ум чувствует; вот правило той школы, которая стала близка моему существу; у ума развиваются сперва лебединые крылья, и не ввергается он в сердце, а свободно слетает в сердце³¹⁶;

так и в целеполагающих установках:

Сердце — Солнце; <…> внутри сердца познаешь блеск солнца; оно становится Христовым сердцем. Но Христос пришел не для земли только, <…> для всего Космоса: Церковь не указала на космический смысл Христа <…>. Надо развить ему крылья: провести звездность сквозь солнце в земное наше сердце³¹⁷.

В мемуарной прозе Белый эмоционально описывает «чувство Христа» в сердце, сначала, в эпоху символизма, — интуитивное («<…> я постигаю не иконописный Лик Христов, а Лик, встающий в средине своего собственного сердца» — МБ. С. 77), а после курса Штейнера в Христиании о «Пятом Евангелии» — более осознанное. В «Материале к биографии» отмечено, что именно с лекций о «Пятом Евангелии», прочитанных в столице Норвегии, Белому «стал ведом» «Христов импульс» (МБ. С. 140), в «Воспоминаниях о Штейнере» — что «в Христиании был показан момент Сошествия Духа» (ВШ. С. 529). Тогда же, как следует из признаний писателя, родилось убеждение, что в скором времени «голос Божий зазвучит» из него (МБ. С. 141). Слова Штейнера о мистической роли Пятидесятницы и «Христовом импульсе», пронзившем апостолов, Белый воспринял как руководство если не к действию, то к мироощущению и даже причислению себя к кругу апостолов, к отождествлению себя с Павлом:

<…> в «Пятом Евангелии» я сам — «апостол» среди «апостолов», как муж, достигающий зрелости: тринадцатый среди двенадцати <…> «Основа любви» входила в меня <…> (ВШ. С. 514).

Белый сообщает, что работал над данной Штейнером медитацией о Христе и опускал «Слово» в «сердце», следуя советам опытных оккультистов (то есть делал именно то, что потом описал в письме Флоренскому):

<…> надо уметь произносить вам известные слова, не двигая ни губами, ни языком, ни гортанью; тогда слова опускаются в сердце; и приобретают огромную силу! (МБ. С. 144).

Результатом экспериментов стали видения, в которых происходящее казалось путем посвящения³¹⁸. Вскоре, впрочем, на пути посвящения возникли непреодолимые препятствия. Упорные медитации не только перестали давать желаемый результат, но привели, напротив того, к тяжелому недугу: «Сердечный невроз — имя дикой болезни» (ВШ. С. 363). Белому пришлось искать иной смысл и обосновывать иной путь в антропософии — не оккультный³¹⁹. Однако полученного мистического опыта оказалось достаточно, чтобы помнить эзотерический и антропософский смысл апостольских слов о «сердечном письме», обыгранных в «Кризисе сознания», «Истории становления самосознающей души» и «Воспоминаниях о Штейнере».

Следует отметить, что полюбившуюся цитату из Второго послания к Коринфянам Белый употреблял и в ином контексте — как эпистолярную формулу. Например, в письме Иванову-Разумнику от 18 марта 1926 года:

Всегда, дорогой Разумник Васильевич, <…> переписка меж нами всегда, т. е. я всегда Вам пишу, в сердце, — по выражению апостола Павла: «Вы — письмо, написанное в сердцах». (Может, цитирую не так, — на «память»); я хожу всегда как бы с письмом в сердце к Вам; и всегда, при всех жизненных ситуациях встает: «Что подумал бы о том-то и том-то Разумник Васильевич». <…> огромная есть потребность превратить сердечную переписку в сердечный разговор <…> (Белый — Иванов-Разумник. С. 346).

Или — в письме Федору Гладкову от 17 июня 1933 года:

Дорогой Федор Васильевич, я был радостно взволнован Вашим письмом; но эта радость, радость отклика (со-вестия: «сердце сердцу весть подает», «вы — письмо, написанное в сердцах», ап<остол> Павел³²⁰) тут же стала переходить в горечь от мысли, что волнение отклика, мгновенно вспыхнувшее, ищет слов, взывает к бумаге; покатится по железной дороге и т. д.; пройдут дни… Желание тотчас правдиво ответить Вам есть единственная причина, почему ответ этот опаздывает. Я по природе косноязычен³²¹.

В обоих случаях слова апостола Павла не имеют эзотерического «измерения». Они психологизированы: выражают теплое расположение к корреспонденту, далекому от антропософского дискурса и потому не способного его распознать. Другое дело — использование той же цитаты в автобиографическом эссе «Почему я стал символистом…». Эссе адресовалось прежде всего антропософам и содержало резкую критику самого института Антропософского общества. Понимая полемический запал своего сочинения и, очевидно, предупреждая возможную негативную реакцию со стороны «своих», Белый закончил его демонстративным выпадом против тех, кто не захочет принять его «сердечное письмо»:

Пора написаний прошла; наступает пора прочтений уже в сердце написанного; нет ничего тайного, что не стало бы явным. Но кто не имеет письмян в сердце и откажется от понимания слов апостола («Вы — письмо, написанное в сердцах»), тот меня не поймет.

Мне это хорошо ведомо³²².

Однако не исключено, что и здесь Белый пытался следовать заветам Штейнера, обосновавшего в курсе «Современная духовная жизнь и воспитание» необходимость нового языка, «идущего от души к душе, от сердца к сердцу». «В таком средстве общения и нуждается современная цивилизация», — полагал Штейнер, подчеркивая, что «оно будет применяться не только для вопросов высших порядков, но и для повседневной жизни»³²³. Так использован образ «сердечного письма» и у Белого. Если в «Кризисе сознания», «Истории становления самосознающей души» и «Воспоминаниях о Штейнере» слова апостола Павла служат прояснению вопросов «высшего порядка», то в письмах к друзьям и работе «Почему я стал символистом…» — для выражения чувств и мыслей «повседневной жизни».

Примечания

285

Анна Алексеевна Тургенева (1890–1966), первая жена Белого.

286

НВ. Берлинская редакция. С. 737–788.

287

Письмо Белого Н. П. Киселеву, Э. К. Метнеру, А. С. Петровскому, М. И. Сизову от 7 (20) мая 1912 г. из Брюсселя.

288

«Ваш рыцарь»: Андрей Белый. Письма к М. К. Морозовой. 1901–1928 / Предисл., публ. и прим. А. В. Лаврова и Дж. Малмстада. М.: Новое литературное обозрение, 2006. С. 199.

289

«Люблю тебя нежно…»: Письма Андрея Белого к матери. 1899–1922 / Сост., предисл., вступит. статья С. Д. Воронина. М.: Река времен, 2013. С. 153.

290

См.: Одесский М. П., Спивак М. Л., Шталь Х. «Она — должна быть»: «История становления самосознающей души» Андрея Белого // ИССД. Кн. 1. С. 5–84.

291

См.: Шталь Х. Спираль или ритмический жест истории: рисунок к «Истории становления самосознающей души» Андрея Белого // Миры Андрея Белого / Ред.-сост. К. Ичин и М. Спивак. Белград; М., 2011. С. 618–637; Одесский М. П., Спивак М. Л. «Кривая истории — тема моей книги»: «История становления самосознающей души» и графическое наследие Андрея Белого // ИССД. Кн. 2. С. 689–717.

292

Ср.: 1 Кор. 12: 10; 1 Ин. 4: 1–3.

293

Ср.: Мф. 13: 14–16.

294

Подробно об этом см.: Спивак М. Андрей Белый — мистик и советский писатель. С. 58–68 (глава «„Я отдал жизнь письмом 1913 года“: ответ на „Пятое Евангелие“ Рудольфа Штейнера»).

295

Штейнер Р. Пятое Евангелие. Из исследований хроники Акаши. 18 лекций, прочитанных в 1913–1914 гг. / Пер. с нем. И. Маханькова и О. Погибина. М.: Новалис, 2009; или: Штейнер Р. Из области духовнонаучных исследований / Пер. О. Погибина. Дорнах, 1967. С. 410–470; см. также на портале «Библиотека духовной науки»: http://bdn-steiner.ru/modules.php?name=Ga_Book&Id=148.

296

Там же.

297

См.: Mischke E. M. «Apostle of (Self-)Consciousness»: The figure of Saint Paul in Andrej Belyj’s «Istorija Stanovlenija Samosoznajuščej Duši» // Russian Literature. Vol. LXX. 2011. № I/II. Р. 89–108.

298

Заключительная часть эссе Белого «Кризис сознания» (1920) опубликована Э. И. Чистяковой под заглавием «Евангелие как драма» (М.: Русский двор, 1996).

299

Андрей Белый. Евангелие как драма. С. 31.

300

Ср.: Ин. 8: 12; 10: 7–9; 14: 6; 15: 1.

301

Андрей Белый. Евангелие как драма. С. 69.

302

Там же. С. 34.

303

Анализ другой часто употребляемой Белым цитаты из Посланий апостола Павла «Не я, но Христос во мне» (Гал. 2: 20) см.: Mischke E. M. «Apostle of (Self-)Consciousness»… Р. 89–108.

304

Андрей Белый. Евангелие как драма. С. 40.

305

Штейнер Р. Пятое Евангелие (см. электронный ресурс: http://bdn-steiner.ru/modules.php?name=Ga_Book&Id=148).

306

Штайнер Р. Бхагавадгита и Послания апостола Павла. Калуга: Духовное знание, 1993; также на портале «Библиотека духовной науки»: http://bdn-steiner.ru/modules.php?name=Ga_Book&Id=142.

307

Андрей Белый. Евангелие как драма. С. 59.

308

Андрей Белый. Евангелие как драма. С. 63.

309

Там же. С. 68.

310

Лагутина И. Н. Между «тьмой» и «светом»: воспоминания о Блоке и Штейнере как автобиографический проект Андрея Белого // Андрей Белый: автобиографизм и биографические практики // Ред.-сост. К. Кривеллер, М. Спивак. СПб.: Нестор-История, 2015. С. 7–26.

311

Казачков С. В. «Медитацией укрепленные мысли…»: на подступах к пониманию внутреннего развития Андрея Белого // Андрей Белый: автобиографизм и биографические практики. С. 27–79; Шталь Х. Медитативный опыт Андрея Белого и «История становления самосознающей души» // Там же. С. 80–102.

312

Штайнер Р. Современная духовная жизнь и воспитание / Пер. Д. Виноградова. М.: Парсифаль, 1996; также на портале «Библиотека духовной науки»: http://bdn-steiner.ru/modules.php?name=Ga_Book&Id=307&Bid=1.

313

Там же.

314

Там же.

315

Переписка <П. А. Флоренского> с Андреем Белым // Павел Флоренский и символисты: Опыты литературные. Статьи. Переписка / Сост., подгот. текстов и коммент. Е. В. Ивановой. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 479.

316

Переписка <П. А. Флоренского> с Андреем Белым. С. 479.

317

Там же. С. 481.

318

О Белом на путях посвящения см.: Глухова Е. В. Фауст в автобиографической мифологии Андрея Белого // Андрей Белый: автобиографизм и биографические практики. С. 230–250; Oboleńska D. Путь к посвящению: антропософские мотивы в романах Андрея Белого. Гданьск, 2009; Спивак М. Андрей Белый — мистик и советский писатель.

319

См. об этом в «Материале к биографии»: «<…> я как бы переживаю упадок в себе „оккультного“ пути, т. е. антропософии, как пути жизни; и одновременно: переживаю ренессанс в себе антропософской философии; и часто спрашиваю: „Если я мировоззрительно окреп, то — какою ценою? Ценою падения своего…“» (МБ. С. 195); или в письме Иванову-Разумнику от 1–3 марта 1927 г.: «<…> если семилетие „09–15“ озаглавливаемо: от тем „Символизм, как культура“ (тема „Мусагета“, или период 09–12) к теме „антропософия, как эсотерический путь“ (тема периода 912–915), то семилетие „16–22“ выявляет тему: „от антропософии“ к „культуре“ (в частности, „культуре России“); и мотто семилетия: „антропософия, как культура“: сознания, искусства, общественности <…>. В линии общественности: работа в московской группе, участие с Вами в „Вольфиле“ и т. д. Но все это внутри меня собирается в слово девизное: „Антропософия, как культура“: в следующем семилетии (16–22) антропософия, бывшая в периоде 12–15<-го> годов „эсотерическим путем моей жизни“, впервые всходит в моих литературно-общественных выявлениях» (Белый — Иванов-Разумник. С. 503).

320

См. трактовку этой цитаты из письма Гладкову в контексте теории слова у Белого: Торшилов Д. О. «Письмо, написанное в сердцах» в теории слова Андрея Белого и в стихах О. Мандельштама на его смерть // Живое слово: Логос — голос — движение — жест / Сост. и отв. ред. В. В. Фещенко. М.: Новое литературное обозрение, 2015. С. 128–136.

321

Переписка Андрея Белого и Федора Гладкова / Предисл., публ. и прим. С. В. Гладковой // Андрей Белый: Проблемы творчества. М.: Советский писатель, 1988. С. 753–772.

322

Почему я стал символистом… С. 493.

323

Штайнер Р. Современная духовная жизнь и воспитание (см. электронный ресурс: http://bdn-steiner.ru/modules.php?name=Ga_Book&Id=307&Bid=1).