Другая Элис

Мишель Харрисон, 2016

Что произойдет, если по-настоящему магическая история, которая должна быть закончена, так и не получит завершения? Элис шестнадцать, она обожает писать рассказы и читать их вслух своему младшему брату Миджу. Все ее истории разные, но есть в них кое-что общее: у каждой непременно должен быть конец. Элис знает: если не придумать окончание, случится нечто ужасное. Однажды во время работы над большим романом Элис исчезает, а вместо неё в доме появляется говорящая кошка. И Мидж, который так любит загадки, должен теперь отыскать ключ к тайне исчезновения сестры на страницах ее неоконченной книги.

Cорочье гнездо

Среди ночи я проснулся, дрожа от холода. Одеяла съехали, и, когда я накрылся снова, комикс, который я читал перед сном, соскользнул с кровати и упал на ковер. Заметив под дверью спальни слабое пятно света, я повернулся. Лампа на лестнице была выключена, желтый свет просачивался с чердака, из комнаты Элис.

Я прислушался. Сначала не доносилось ни звука, потом я уловил тихий шелест бумаги. Элис все еще не спала.

Я вылез из кровати и незаметно вышел на лестничную площадку. Прямоугольный люк в потолке был открыт, с чердака спускалась складная лестница. Держась за перекладины, я стал взбираться по ней. Лестница чуть поскрипывала под моим весом.

Я просунул голову в комнату Элис. Сестра склонилась над столом, на котором лежали ее записи, на ней был пушистый халат, тапочки и синие перчатки без пальцев. Она опять напевала ту мелодию, снова и снова, прерываясь только на вдох. Я позвал ее, очень тихо, но она все равно подскочила.

— Мидж, — повернувшись, она потерла глаза, — почему ты не спишь?

— Я спал. Что-то меня разбудило. — Выбравшись из люка, я все еще стоял на коленках на толстом ковре. — А что за мелодию ты все время напеваешь? Ты сама ее придумала?

— Не совсем… Ну, вроде того.

— Вроде того?

— Ее сочинил один из моих персонажей. Это его мелодия, не моя.

Я ничего не сказал. Я привык к таким ответам. Чаще всего они мне очень даже нравились, но иногда, как сегодня, тревожили.

— Который час? — спросила она.

Я пожал плечами:

— Почему ты до сих пор не спишь?

— Не могу уснуть.

— Ты выглядишь так, будто тебе давно пора.

— Здесь, наверху, холодновато. — Элис подула на руки, встала и подошла к кровати, стиснув в руке тетрадь. — Давай укладываться.

Мы забрались в кровать, ее подушка у изголовья, а моя в ногах, как обычно.

— Ты забыла, — сказал я.

— Забыла что?

— Загадать загадку.

У нас с Элис была игра. Каждый раз, чтобы зайти друг к другу в комнату, требовалось разгадать загадку. Мы придумывали их и отгадывали часами, и я неплохо наловчился.

— Ну, ты ведь уже здесь, теперь вроде и незачем.

— Все равно загадай.

Элис вздохнула.

— Хорошо, вот: в моем запасе не кончаются слова, моя острота известна всем, как и то, что я не люблю быть тупым. И все же я никогда не скажу ни слова. Кто я?

— Ух. Это очень заковыристо. Словарь? Нет, не может быть. Хм… Дай подумать. — Я свернулся калачиком под одеялом, даже нос засунул под него.

Кончики ушей все равно зябли. На чердаке всегда стоял холод. Здесь не было отопления, как в остальном доме, только пара масляных обогревателей, которые не давали совсем замерзнуть. Но Элис никогда не жаловалась; она любила свою чердачную каморку. А я, наверное, еще больше.

О человеке многое можно рассказать по его комнате.

Элис всегда говорила, что писатели — как сороки блестящее — тащат к себе все приглянувшиеся им идеи. Вот и у Элис комната была гнездом. Битком набитая всякой всячиной, которая обычному человеку показалась бы совершенно бесполезной, как простая деревянная бусина. Но Элис умела нанизывать деревянные бусины на одну нить, превращая их в драгоценное ожерелье.

Над ее столом была, как она ее называла, «стена вдохновения». Сюда она прикрепляла самое разное: газетные статьи, открытки, фотографии. Все, что когда-нибудь может натолкнуть на идею сюжета. Тетради складывались аккуратными стопками или валялись по всему столу. Это зависело от того, как шла работа: чем больше беспорядка, тем лучше. Элис сначала писала от руки, а потом уже переносила написанное в ноутбук, занимавший на столе почетное место. Рядом с ним стояла старая пишущая машинка «Вудсток», которую папа нашел на барахолке всего за несколько фунтов. Весила она, наверное, больше, чем стол, и клавиши с буквой «А» не хватало, но Элис считала, что это лучший подарок на свете.

В углу стоял столик поменьше, с чайником, чашками и открытой упаковкой долго хранящегося молока. Использованные чайные пакетики громоздились в лужице на блюдце, впрочем, это смотрелось вполне уютно, ничего неряшливого. Крана здесь не было, но Элис не спускалась в кухню, а наливала чайник в ванной на моем этаже.

Вдоль стен выстроились книги, между ними, где хватало места, — всякие затейливые штучки: старый ключ, вставленная в рамку открытка с оленем, украшенная разноцветными стеклышками лягушка с секретным механизмом — нажмешь, и у нее открывается рот, а там тайничок, где можно спрятать что-нибудь ценное или важное. Элис всегда любила разные безделушки, они будили воображение и вдохновляли ее. Даже лоскутное одеяло казалось волшебным. Так и в сказках — чего только не было: хрустальная туфелька, прялка, часы, бьющие полночь. В сказках, которые Элис рассказывала мне, когда я был маленьким, в сказках, на которых выросли почти все.

Пусто в комнате было только на полу. Мама строго-настрого велела Элис не оставлять на полу ничего. Вообще ничего. Ни книг, ни крошек от печенья.

Правило было введено через несколько недель после того, как Элис перебралась в чердачную комнату. Она споткнулась о чашку с остывшим чаем, оставленную у кровати. Чашка полетела в люк, и Элис чуть не рухнула туда же. Мама пригрозила запереть чердак и снова водворить ее в одну комнату со мной, если правило хоть раз будет нарушено.

Я услышал, как Элис что-то написала в тетради, вздохнула и снова перечеркнула написанное.

— Тебе бы поспать, — мой голос из-под одеяла звучал приглушенно. Я согрелся, глаза уже закрывались.

— Тебе бы последовать собственному совету, — мрачно ответила сестра. — В твоей собственной постели.

— Там, внизу, холодно.

— Здесь, наверху, холоднее.

— Мне сейчас уютно, — пробормотал я. Я знал, что она не заставит меня уйти в мою комнату. Я часто пробирался сюда, когда не мог заснуть или просыпался после плохого сна.

Я выглянул из-под одеяла. Элис откинулась на подушку, прикрыв лицо рукой так, что виден был только рот. В другой руке она все еще сжимала тетрадь.

— Тебе пора спать, — повторил я.

— Нет, пока я не придумаю, как быть c этим.

— Может, придумаешь утром.

— Я так себе говорю уже неделю.

У меня в животе что-то сжалось, и я прошептал:

— Не надо.

— Не надо что?

— Ты знаешь что. Не надо как тогда… когда ты тоже так… когда ты в прошлый раз была такой и все случилось…

— Ничего не случилось.

— Не ври.

— Все писатели врут, — пропела она. — Этим мы и занимаемся.

— Я не о том говорил, ты знаешь.

Элис засмеялась, хотя ничего смешного тут не было.

— Ты заболела тогда! — разозлился я. Сон теперь ушел совсем. — И тебе снова будет плохо, если будешь так продолжать.

— Не буду. И вообще, это был обычный грипп.

— Неправда. Ты просто сказала так маме и папе, — возразил я. Элис все еще прикрывала лицо рукой, но ее губы упрямо сжались. — Но я ведь знаю, что это неправда. Если ты опять заболеешь, я не стану тебя больше прикрывать. Я скажу им правду, и мама отправит тебя назад, в мою комнату. Здесь ты сидишь и пишешь день и ночь, так нельзя.

Элис отвела руку и сердито глянула на меня:

— Ты так не сделаешь.

— Сделаю.

Она еще сильнее сжала губы и снова закрыла лицо рукой, но я успел увидеть, как блеснули ее глаза.

— Почему ты пишешь? — спросил я уже мягче. — Почему продолжаешь писать? По-моему, у тебя потрясающе получается. Лучше твоих историй нет. — И нерешительно добавил: — Но в такие моменты, как сейчас, ты вообще забываешь, что значит радоваться.

Она громко сглотнула:

— Зато, когда все идет хорошо, я на седьмом небе.

Крыть было нечем, я знал: это правда. Тогда я попробовал отвлечь ее — первым, что пришло в голову:

— Расскажи о своем отце.

Она фыркнула:

— Ты слышал уже сто раз.

— Расскажи еще.

Элис помедлила и глубоко вдохнула. А потом заговорила, ровным и чистым голосом. И, как всегда, меня охватило волнение, когда она произнесла первые, знакомые мне наизусть слова.

— Он был странником, речным цыганом. Цыгане остановились на канале в день летнего праздника, причалив свои узкие лодки у моста. На праздник пришла и мама с подругами. Там было столько всего интересного. С лотков продавали пирожные и цветочную рассаду, путешественники тоже торговали всякой всячиной. Вещицами, вырезанными из дерева, рисунками, сидящими в клетках птицами с диковинно окрашенными перьями.

Не то чтобы она его заметила; скорее, увидела, что он заметил ее. Красавцем его было не назвать, но его лицо притягивало взгляд. Она поняла, что чем дольше смотрит на него, тем больше он ей нравится. Нос немного длинноват, а губы слишком тонкие, но глаза зачаровывали. Бледно-серые, почти серебряные, как две луны, над которыми распростерлись черные тучи — его брови.

Он не сразу заговорил. Просто поманил ее пальцем.

«У меня есть кое-что для тебя», — сказал он и открыл деревянную шкатулку, где лежали свитки, каждый перевязан лентой.

«Что это такое?» — спросила она.

«Истории, — он вытащил один из свитков. — А эту я написал для тебя».

Она почувствовала, как краснеют щеки, и услышала за спиной шепот и хихиканье подружек.

«Полагаю, вы хотите получить плату за это?» — она подумала, не положить ли свиток назад в шкатулку, но любопытство взяло верх.

Он пожал плечами:

«Мне ведь нужно есть, верно?»

«Сколько?»

«Знаешь, скажу тебе так», — он сорвал травинку и пожевал ее белыми, почти идеальными зубами. Почти идеальными — только четыре передних зуба внизу стояли под углом, как будто буква «У» встретилась со своим зеркальным отражением.

«У — ум, — промелькнуло у нее в голове. — Удивительный. Улыбка. Узнавание».

«Прочти, — продолжил он, — а потом заплатишь, когда поймешь, чего это стоит».

И вот она взяла свиток и отошла в сторону, чтобы подруги не помешали читать. Еще не дочитав до конца, завороженная историей, она уже влюбилась в него.

У — упоение. Уязвимость.

Так любовь стала ценой, которую она заплатила. Дорогой ценой, потому что он любил свои истории больше, чем ее. Четыре года спустя он ушел. И она обнаружила, что У — это еще и удар, утрата. Урок. Но, хоть он и бросил ее, она осталась не одна. Их дочь звали Элис. Имя выбрали легко — такое носила девушка из сочиненной им истории.

Элис остановилась, как часто делала, дойдя до этого места. Порой чувствовалось, что ей не хочется говорить дальше, но она всегда продолжала:

— Элис подрастала. Отца она почти не помнила и не знала, но его любовь к историям и дар их рассказывать передались ей. Она росла, росло и ее любопытство. Однажды она решила порыться в вещах своей матери и нашла кое-что, что могло привести к отцу. И она отправилась к нему.

Казалось, он был рад ее видеть. Они провели вместе день, разговаривали и, в общем-то, заново знакомились. Ловили рыбу в реке, ели ее на ужин и рассказывали друг другу истории. День закончился, Элис пора было уходить. Перед прощанием отец и дочь строили планы и давали друг другу обещания. Но это тоже было сочинительством, потому что в следующий раз, когда она вернулась, его уже не было.

Элис замолчала. История закончилась, но каждый раз, услышав ее, я гадал, что же осталось недосказанным, что она сохранила в тайне.

Я помнил день, когда Элис готовилась отправиться на поиски отца. Поначалу это казалось приключением, как в одной из ее историй. Мы перешептывались, пока я стоял в дозоре на лестничной площадке, а Элис собирала маленький чемоданчик: одежда, коробочка с ланчем, книга, блокнот с карандашом и свой лучший рассказ — перевязанный серебряной ленточкой — для него.

Я был еще мал, но сумел распознать тревогу в мамином голосе и понять, что дела плохи, когда она обнаружила, что Элис не появлялась в школе. И когда мама заплакала, я раскололся. Как только я выдал секрет Элис, мама кинулась за ней, оставив меня с соседкой. Вернулась она очень поздно, вместе со смущенной Элис. У обеих на щеках отчетливо проступали дорожки высохших слез.

В тот вечер нас отправили спать сразу после ужина. Было еще рано, и я был слишком взбудоражен, чтобы спать, но мама не разрешила нам разговаривать. Элис сидела за столом, уставившись в потрепанную книгу сказок, открытую на «Спящей красавице». Ее палец касался веретена на картинке.

Дверь отворилась, и мама заглянула в комнату. Мы не слышали, как она поднималась по лестнице, и подскочили от неожиданности.

— Не считаете, что с вас обоих на сегодня достаточно неприятностей? — рассерженно произнесла она. — Свет выключить, книги убрать и никакой болтовни.

— Мама, — тихо позвала Элис.

— Что еще случилось? — мамин голос звучал прохладно. Она уже успокоилась, но испытывать ее терпение было страшновато.

— Ты веришь в проклятия? — спросила Элис.

Повисшую в комнате тишину нарушил мамин голос:

— Нет, — она подошла к Элис, взяла книгу у нее из рук и закрыла. — И тебе тоже не стоит, если у тебя есть хоть капля здравого смысла. — Отложив книгу, она погладила Элис по щеке. — Я догадываюсь, о чем говорил тебе отец. Забивал твою голову вздорными выдумками.

— Но что, если… — начала Элис.

— Это ерунда, — перебила мама. — Я точно знаю, потому что и мне он когда-то говорил такую же ерунду.

Элис ничего не ответила, но отвернулась от маминой руки.

— Я понимаю, что он твой отец, Элис, — вздохнула мама. — И понимаю твое желание узнать его поближе. Я не буду стоять у тебя на пути, но скажу то, что думаю, даже если ты не хочешь этого слышать. Надо быть осторожнее с теми, кому веришь, и с тем, во что веришь. Иногда верить очень хорошо, но иногда — опасно. Если кто-то верит, что он проклят, значит, так и есть.

Когда мама спустилась вниз, я не мог сдержать любопытства и громким шепотом стал расспрашивать Элис о таинственном проклятии. Но сестра отказалась говорить и впредь, рассказывая историю об отце, никогда не упоминала об этом.

— Элис? — окликнул я, пальцами ноги подтолкнув ее локоть. — Ты веришь в проклятия?

— Если кто-то верит, что он проклят, значит, так и есть. — Она повторила мамины слова.

— Ты думаешь, что ты проклята? — спросил я.

— Давай спать, Мидж. Сейчас слишком поздно для таких разговоров, а то кошмары будут сниться.

— Элис?

— М-м-м?

— Ответ на твою загадку… Карандаш?

— Да, молодец. А теперь спи.

Я закрыл глаза, довольный, что одержал хотя бы одну победу. Что до проклятия, то я решил утром снова спросить сестру.

Но я не смог это сделать, потому что, когда наступило утро, Элис исчезла.