Времена Бессмертных

Мишель Роман, 2015

Аврора живет в Византии, городе из недалекого будущего, где бессмертие лишь вопрос денег. После похищения судьба девушки навсегда изменится, она узнает настоящую цену жизни и любви. Это начало ее истории. Истории о доброте и наивности, уничтоженных предательством. Узнай, как из прекрасного создания родится монстр!

Глава 1. Аврора

Моей дорогой подруге.

Когда-то давно, когда солнце было ярче, а звезд на небе чуточку больше, родилась ты, моя неизвестная смертная подруга. Я почти уверенна, что ты реальный человек, когда-то живший на земле. Допустим… в году этак, две тысячи девятом… Не знаю, люблю девятки: они на одну цифру перескакивают бесконечность.

Я еще не решила, как тебя звали или в какой стране, ты жила, твой цвет кожи, выбор, что носить каждый день… Понимаю, прочитав это, ты сочла бы меня странной, но поверь, в том времени, в котором живу я, все совсем иначе.

Ну, к примеру: все живущие в Византии, не имеют права носить одежду других цветов, кроме белого! Да, да, безумие какое-то. У вас ведь все было иначе, целая радуга! Просматривая старые фильмы столетней, двухсотлетней давности, я просто изумляюсь тому, каким разноцветным был ваш мир и насколько он обесцветился к моменту моего рождения.

О, Дориан Великий! Представляю, как ты читаешь мое письмо, и удивление все больше отражается на твоем лице. Наверно, какая-то околесица, верно? Ничего, со временем, с каждым новым письмом ты поймешь, вернее, поняла бы…

Давай для начала, я расскажу тебе о месте, в котором живу. Так ведь поступали в твое время — делились впечатлениями и рассказами о чем-то личном!!!? Три восклицательных знака… даже я кажусь себе странной, просто это от перевозбуждения, я бы все подчистила, убрала лишнее, то, что как думаю, тебя смутило бы, но настоящую бумагу в наше временя тяжело найти, одни персональные планшеты и прочие ультрасовременные гаджеты. Не суть важно! И так — Византия.

Один из двадцати семи бессмертных городов, второй по значимости после Олимпа. В 2200 году официально не стало ни стран, ни республик, ни прочих территориальных делений, тысячелетний уклад жизни одномоментно (в масштабах всей истории человечества) сменился новой эпохой. Эту эпоху в истории принято называть Временами Бессмертных… О, Дориан Великий, я снова отклоняюсь от того, о чем хотела рассказать… просто столько информации, которую ты не знаешь! Хорошо, обещаю, дальше буду последовательней.

Чтобы тебе стало ясно — Византия это как отдельное государство, огромное по своему масштабу, здесь проживают миллионы людей уже ставшие Бессмертными, или только готовящиеся к Церемонии Перехода (об этом позже).

Вся Византия делится на три уровня: первый и самый низший — там, где живут обычные Смертные уже не имеющие шанса обрести вечную жизнь, они выполняют всю грязную работу, и выше своего уровня никогда не поднимаются, а мы не спускаемся к ним. На втором уровне (и это в прямом смысле выше) живут состоятельные люди, чаще всего те, кто занимают посты в правительстве и чьи дети вскоре пройдут через Церемонию Перехода. Я одна из них. Ну и третий, самый высший уровень — это элита общества, богатейшие семьи Византии, чьи дома располагаются на верхних этажах небоскребов…

О, Дориан Великий, носы этих ребят подняты так высоко, что они наверняка знают как пахнут облака. Не хочу становиться похожей на них, но от меня мало что зависит… Я рождена стать Бессмертной.

Уже совсем скоро через Церемонию Перехода пройдет моя лучшая и единственная подруга Афина. Замечательнейшая девушка, божественной красоты пусть и немного ветреная (я бы даже осмелилась назвать ее легкомысленной), но она настолько мне дорога, что ради ее благополучия я бы пожертвовала своим. Знаешь почему? Она рядом со мной, когда почти никого нет. Я совсем не популярная… Не особо симпатичная, обычная такая двадцатилетняя девушка, на которую мало кто обращает внимание.

Афина другая. Полная противоположность мне. Когда она заходит в класс (не удивляйся, что в двадцать мы еще учимся, система образования так же претерпела глобальные изменения), и парни и девчонки инстинктивно оборачиваются на нее. Конечно… Золотые локоны, фарфорово-бледная кожа (словно она уже стала Бессмертной) и таинственный взгляд ярко-зеленых глаз. Все это моя Афина, дружба с которой хоть как-то выводит меня из тени.

Все дело в том, что наши семьи были дружны еще до момента нашего рождения, и, само собой мы проводили много времени вместе. Сколько себя помню, Афина была рядом, что бы со мной не происходило! Вот было бы здорово тебя с ней познакомить…

Ты спросишь, зачем я пишу это письмо воображаемой подруге из прошлого, если в настоящем у меня есть такой замечательный товарищ? Все просто: мне одиноко. Афина, конечно, моя лучшая подруга, но я чувствую, что с каждой нашей встречей она становится все дальше, мы слишком разные. И рано или поздно (в моем времени это очень относительные понятия) я останусь совсем одна.

Хочу рассказать тебе о том, что со мной случилось вчера. Собственно из-за этого мне и захотелось тебе написать, чтобы поведать то, о чем не могу сказать вслух. Есть у нас один красавчик по имени Парис, притягательной наружности парень, но совершенно искореженный внутри. В два острых слова он ставит выскочек на место, улыбкой заманивает девушек на ночь и поговаривают, в своем юном возрасте он самостоятельно обеспечил себе Церемонию Перехода, на что иные люди, вроде моего отца, зарабатывали всю жизнь. Так вот, Парис предложил мне встречаться, и я совершенно уверенна он сделал это искренне; я и раньше замечала его странный интерес ко мне. Ты скажешь: так значит радуйся, и скорее соглашайся, но… В общем… Я отказала ему.

Представляешь? А ведь в него даже Афина когда-то была влюблена, но дальше одной ночи у них не пошло. А он вдруг выбрал меня. И я задумалась: что Парис во мне нашел? И тут же появился другой вопрос: а что он искал?

Когда я ответила ему отказом, его лицо покрылось красными пятнами: уж точно этому парню не часто приходилось слышать от девушки «нет», и не найдя что еще сказать он ушел к своим друзьям. Меня в мгновение одолел страх: не совершила ли я ошибку, не отвергла ли совершенно чудесный (для большинства девушек) шанс!?

Разум болен сомнениями. Но мое сердце… оно безмолвно велит мне ждать.

Да и в конце концов: что такое ожидание для той, кому уготована вечность?

Знаешь, мне теперь не просто будет смотреть Парису в глаза; ну кто я такая, чтобы отказывать одному из самых привлекательных молодых людей Византии, надеюсь, что во время завтрашней экскурсии смогу с ним объясниться.

О, это будет интереснейшее путешествие данного курса. Мы отправляемся на Окраину Византии, к Смертным! Такое случается, поверь мне очень и очень редко.

Поговаривают, они настоящие дикари, вроде тех, что вместо одежд носят шкуры и готовят дичь на открытом огне! Ух, ты! Жду не дождусь завтрашнего дня. Наверное, нас повезут на специальных наземных транспортах, мимо их пещер, откуда они испуганно и в то же время воинственно будут выскакивать, заслышав гул двигателей. Быть может нам даже позволят взглянуть на этих бедняг с небольшого расстояния, и, увидев людей облаченных в белые одежды, дикари сочтут нас ангелами.

Да… было бы превосходно! Меня ждет увлекательное путешествие в первобытный мир.

У меня осталось совсем мало места на листке, так что я прощаюсь с тобой, как только раздобуду еще бумаги, тут же напишу об экскурсии на Окраину.

P.S. Я не сумасшедшая. Я одинокая.

Твоя Аврора.

Чернильная ручка, которой я писала это письмо, выскальзывает из моих пальцев и, описав полукруг, падает со стола. Я не спешу ее поднимать. Просто сижу без движения и думаю о человеке, которого, может быть, никогда и не существовало. Желание писать возникло будто бы из ниоткуда, словно какое-то наваждение. Случилось это, когда мы с Афиной по приглашению Париса пришли его навестить.

Афина тогда сказала, что Парис занимается чем-то совершенно уникальным, и я грохнусь в обморок от изумления. Конечно же, я была в предвкушении и согласилась пойти с ней (тогда я еще не знала, что вскоре он попросит меня встречаться и я, даже к собственному удивлению откажусь).

После занятий мы сели в магнитомобиль Афины, и она помчалась по тринадцатому транспортному кольцу к вершине здания Свободы, где располагались апартаменты Париса. Вообще-то слишком разгонятся на магнитомобилях нереально, но обезбашенные богатенькие детки вроде моей Афины, незаконно устанавливают двигатель, работающий на закиси азота, отчего мирно передвигающийся мобиль, начинает гнать по дороге.

Мы мчались с такой скоростью, что мне казалось, будто наш магнитомобиль вот-вот соскользнет с дороги и понесется вниз, с этой чудовищной высоты. Даже хотелось, чтобы нас, наконец, остановили Стражи, и мое сердце в груди перестало так колотиться.

Я жутко боялась, но в то же время ощутила незнакомое мне раньше ощущение свободы и полета. Словно бы привычный мир, в котором я жила, на какие-то минуты лишился своих границ, и я узнала что-то совершенно новое.

Когда мы влетели на платформу стоянки, и движение, наконец, прекратилось, Афина взглянула на меня с улыбкой, а я просто сидела с открытым ртом, в глазах выступили слезы восхищения, пальцы продолжали впиваться в приборную панель. Установленный в магнитомобиле датчик, отслеживающий физические параметры водителя и пассажиров, сработал мгновенно, наверняка забеспокоившись из-за моего учащенного сердцебиения, и предложил вызвать медицинскую помощь. Я расхохоталась, теперь уже немного оправившись от сумасшедшей поездки.

— Никогда! Никогда! Никогда больше, не смей так делать! — спрятав раскрасневшееся лицо в ладони, приказала я Афине. Подруга переключила мобиль в автономный режим и развернула водительское кресло, оббитое белой кожей ко мне.

— Брось, Рори, я знаю лица людей, которые тащатся от быстрой езды, что-то вроде фетиша и ты одна из них. Черт, да ты еще та кайфовщица! — она иногда так смешно разговаривает, словно играет роль крутого бандита из старинных фильмов, что носили на голове повязки и имели на коже десятки татуировок. Когда флиртует с парнями, она другая, вся из себя такая кошечка, но со мной она может не претворяться и просто дурачиться, когда ей вздумается.

Будет жаль, когда все это пройдет.

— И ни капли я не кайфанула — я попыталась сымитировать ее манеру речи, но вышло не слишком удачно — Я думала: еще круг и описаюсь!

— Рооррри! Тебе уже двадцать, ты, мать твою, скоро станешь Бессмертной, понимаешь Бессмертной, что нереально круто, если хорошенько задуматься, а ты продолжаешь вести себя как тринадцатилетка! Ты просто убожество, тушите свет, как говорится! — махнув на меня рукой, Афина схватила с заднего сиденья свою исключительно божественную дизайнерскую сумочку, украшенную белыми камнями и покинула салон мобиля.

Конечно, она шутила. Ничего такого она не имела в виду, обзывая меня убожеством (чтобы это понимать, нужно очень хорошо знать Афину), но я все равно задета. Не из-за самого слова или той надменности, с которой она это произнесла…просто…это показалось мне правдой. Я убожество. Совершенно нескладная, малосимпатичная, глупая девчонка, перепугавшаяся до смерти быстрой езды.

— Уж и не знаю теперь, стоит ли показывать то, чем занимается Парис. — снова примерив образ гангстера, бросила Афина слова, возвышаясь надо мной, будто готовая вот-вот нанести удар.

— Если хочешь, я могу поехать домой… — волочась позади нее, тихо предложила я.

Подруга, даже не обернувшись, сделала странный жест рукой, вроде давая понять что ей, в общем-то, наплевать. Мы шли, не разговаривая до самого лифта, клацанье острых каблуков Афины нарушало тишину пустой стоянки. Я смотрела на нее со спины и чувствовала, как зависть шевелится внутри меня, с каждым ее непринужденным движением я понимала, что она лучше. Красивей. Остроумней. Храбрее… Понимаю, что не должна этого ощущать, ну или хотя бы стараться перестать думать так, но от этого мое отвращение к себе только возрастало.

Меня вообще кто-нибудь полюбит? Нравлюсь ли я людям?

В кабинке лифта пахло чистящим средством. Такой идеальный, мягкий запах, как будто говорящий о том, что все в порядке, все под контролем, и я…я…

Я не хочу этого чувствовать, весь этот контроль меня приводит в бешенство! В моей душе стал зарождаться бунт, и причина его мне была совершенно неясна, но одно я могла сказать точно: я хочу все изменить.

— Церемония уже скоро. — заговорила Афина, пока лифт мчал нас на верхний этаж здания Свободы. — И я хочу прочувствовать все по максимуму. Сама же знаешь, на курсах нам рассказывали о том, что будет, происходит с нашей психикой, после Перехода.

— А ты прочувствовала еще не все? — стараясь вложить в слова иронию, подначила я.

— Как-то страшновато смотреть в лицо вечности. Я изменюсь… Может быть, даже стану по-другому смотреть на привычные вещи. — Афина говорила искренне, не прячась за неестественностью, и я разделяла ее опасения. Они были мне понятны, потому что я сама до сих пор не была уверенна, хочу ли совершать Переход.

— Ты можешь отказаться. Пока еще не поздно.

— Не говори глупостей, Рори, сама знаешь, сколько это стоит! — она тут же стала прежней, в мгновение, убедив себя в циничности.

Лифт плавно остановился, и за раскрывшимися дверьми показалась прихожая дома Париса. Афина вышла, я за ней. Квартира просто с ног сшибательная: наполненная светом, с минимумом мебели. Из-за огромного количества панорамных окон складывается такое впечатление, что стоишь на вершине холма и твоему взору открыта вся Византия с ее величественными зданиями и переплетением магнитных колец. Я бы смогла жить в этом доме!

Из дальней комнаты вышел Парис и, разминая плечи, направился к нам. На нем лишь узкие светлые брюки — похоже верхняя одежда у него не в фаворите. Парис отлично сложен; при ходьбе мускулы напрягались, от чего он выглядел сверхмужественно. Как сказала бы Афина: «чистый секс». Поймав себя на том, что любуюсь его торсом (причем слишком откровенно), поспешно отвела взгляд. Но как только он оказался рядом с нами, мне пришлось взглянуть ему в глаза, приветствуя.

Парис смотрел на меня в упор. Так, словно ждал давно. От этого я почувствовала себя неуютно, но глаз не опустила. Он очень и очень привлекательный молодой человек, одни милые ямочки на щеках чего стоят! Но главная его ловушка — глаза. О, Дориан великий, он даже с тобой мог бы посоревноваться за звание красавчика!

— Ух, ты! У нас намечается вечеринка? — криво улыбнувшись, спросил парень, окинув нас обеих игривым взглядом.

— Только если ты обещаешь не надевать рубашку. — прильнув к груди Париса, мягко сказала Афина (облапав наверное все восемь кубиков его пресса).

Парень будто смутившись, отстранился от моей подруги, хотя это совершенно не соответствовало его репутации дамского угодника. Он, занервничав, стал искать моего взгляда, но я не хотела встречаться с ним глазами, наверное, подсознательно я уже знала, что он ко мне не равнодушен и его симпатии я не разделяю.

Он сделал жест рукой, приглашая нас пройти в огромную гостиную, в которой центральное место занимала исполинского размера люстра, весящая не на потолке, а приделанная к полу. Зрелище весьма необычное, и входя в гостиную впервые, складывается обманчивое впечатление, что мир вдруг повернулся вверх тормашками. Про себя я подумала о том, как выглядит эта комната в часы сумрака, когда приходится зажигать свет и люстра пылает тысячами лампочек, превращаясь в маленькое солнце.

— Не тяни! Показывай уже свою чудо-машину! — плетясь позади Париса, заныла Афина.

Я шла за ней, молча разглядывая причудливое жилище моего старого знакомого. Мне казалось совершенно необычным то, что я узнаю его жизнь изнутри только сейчас, хотя знакомы мы уже довольно давно. Узнавать человека оказывается все равно, что читать интересную книгу, вот только чаще всего обложка не соответствует содержанию.

Вслед за Парисом мы вошли в небольшую комнату, подсвеченную четырьмя напольными лампами, центральное место занимало внушительных размеров кресло с мигающими позади датчиками. Афина разочарованно выдохнула, она явно ожидала увидеть что-то более впечатляющее.

— Это и есть та самая, невероятная технология? — девушка сделала несколько шагов к оббитому черной кожей креслу, но Парис резко ее остановил.

— Это только средство. Главное то, что оно может тебе подарить! — он отпустил ее и, приглашая, указал раскрытой ладонью на сидение.

Недоверчиво оглядев кресло опасного цвета, (черный считается враждебным) Афина осторожно в него опустилась. Скорее всего, слова Париса о том, что не нужно недооценивать его новообретение, подействовали, потому что девушка выглядела весьма напряженной.

— А что вообще со мной должно произойти? Я кайфану? Или поучаствую в групповушке, при этом оставшись нетронутой? — иногда, когда Афина говорит, мне хочется провалиться сквозь землю от неловкости.

— Нет, детка, тебе просто нужно будет вообразить себе что-нибудь. — Парис осторожно надел Афине на глаза черную маску, на подобие той, что используют для сна и что-то переключил позади спинки кресла.

Я ждала. Не знаю, что я воображала может произойти. Может быть, как стены в мгновение ока исчезнут, и мы окажемся посреди дикой природы, той, о которой нам рассказывают на курсах природоведенья. Как животные всевозможных форм и размеров будут отовсюду на нас таращиться, прячась за высокой травой и пальмами…

А может все вообще должно происходить совершенно не так. Вдруг, как выразилась Афина, эта самая «чудо-машина», работает по другому принципу, и, скажем, превращает человека в нечто сверхъестественное! И Афина могла бы превратиться скажем в…в покрытое язвами чудовище!

Пора было понять, что я слишком увлекаюсь чтением старинных сказок.

Я внимательно следила за выражением лица подруги, за ее ерзаньем в кресле. Поначалу все было вполне обычно, она, кажется даже, собиралась вновь отпустить одну из своих сальных реплик, но в секунду девушка напряглась всем телом, губы ее стали медленно расползаться в улыбке. Что она видела? Я могла только догадываться. Афина вертела головой, словно следила за чем-то интересным невидимым взором, я прикусила губу, чтобы не начать задавать рвущиеся наружу вопросы.

Обратив внимание на Париса, заметила, как довольно он улыбается, должно быть ему очень льстило, что он обладает данной технологией, суть которой для меня по-прежнему оставалась загадкой.

Блуждания Афины в видимом только ей одной мире, похоже, завершилось, потому что Парис снова что-то переключил за спинкой кресла и медленно стянул с лица девушки маску. Улыбка так и осталась приклеенной к ее губам. Глаза подруги сияли восхищением, она словно бы еще не отошла от сна, с удивлением рассматривая комнату, в которой будто впервые очутилась.

— Уау-у-у-у! — приходя в себя, протянула Афина. Она смотрела на меня, говоря: ты не представляешь, что со мной только что произошло.

— Ну и как, впечатляет? — улыбаясь одним уголком рта, самодовольно поинтересовался Парис. Он стоял в нескольких шагах от меня, и при желании я даже могла бы почувствовать, как пахнет его тело, но даже от одной мысли об этом мне стало неловко за себя.

Да что со мной не так? У меня никогда не было парня, гормоны должны сходить с ума при одном лишь взгляде на этого красавца, но я словно заблокирована.

— Что это было, а? Черт возьми, я словно бы…я… это было как взаправду!

— Это и было взаправду, только целиком в твоем сознании. Что ты представила? — скрестив руки на груди, полюбопытствовал парень.

— Помнишь урок природоведенья, когда нам рассказывали о Сакуре и ее цветении? — обратилась Афина ко мне. Я утвердительно кивнула. — Почему-то я представила именно эти сады, запах исходящий от лепестков, солнце, проблескивающее сквозь ветки! И я очутилась там, всем телом я чувствовала, что нахожусь в этом месте, могу поклясться, что дышала тем ароматным воздухом! Твою ж мать, Парис! Что ЭТО, машина времени, телепорт?

— Пока я не изучил эту штуковину полностью, не могу ответить точно. Но знаю наверняка, что это ловушка сознания, что-то наподобие обычной проекции.

— Но я ведь… — начала Афина. — Эй, красавчик, я что, была подопытной в твоем чудо-кресле?! — изобразила злость подруга.

Парис предложил и мне попробовать себя в иллюзорной реальности, но я вежливо отказалась. Правда, возвращаясь домой, я всю дорогу представляла себе, где хотела бы очутиться. Даже начала размышлять о том, так ли нереально это путешествие, ведь на курсах по современной философии, нам говорили о том, что ничто не проходит бесследно и каждая мысль может стать материальной.

Тогда-то я и придумала писать письма другу из прошлого, а потом принести письма с собой в кармане брюк, когда отважусь сесть в чудо-кресло Париса. А вдруг мои послания, прогулявшись по вселенной, дойдут до адресата? Никто бы и никогда не стал думать о подобном, но я не все.

Я слышу, как папин магнитомобиль въезжает на платформу, а через пару минут открываются двери лифта и он вваливается в гостиную. Он снова в этом своем, странном состоянии: на одну половину заполнен печалью, на другую спиртным.

Первые годы после смерти мамы и брата, он держал себя в руках, полностью ушел в работу и мы почти никогда не разговаривали о случившемся, но чем старше я становилась, тем тоньше оказывалась его броня, отделявшая от горя.

Лет в шестнадцать-семнадцать я остро нуждалась в общении с ним, мое ощущение полного одиночества с каждым проходившим днем казалось нестерпимее. Я пыталась заговорить, наваждением стала идея узнать все о гибели моих близких, это начало пугать даже меня саму, но папа оставался немногословным. И я сдалась. Со временем прошел и страх одиночества, и желание во что бы то ни стало узнать детали трагедии. Мои чувства словно бы на время исчезли, уступив место обычным правилам будних дней. Так оставалось до того самого момента, как я взяла в руки чернильную ручку и положила перед собой листок бумаги.

Почему это стало так важно для меня? Чем это стало для меня?

Отец, молча, проходит через всю гостиную и падает в объятия огромного дивана, оббитого искусственной белой крокодиловой кожей. Теперь он делает так очень часто; раздвигает шторы, закрывающие панорамное окно и, не говоря ни слова, смотрит на мерцающие в темноте высотки Византии. Я почти слышу как не спеша, одна за другой в его голове шагают мысли. Какие тайны живут в его черепе, сколько правды о гибели мамы и брата таиться в недрах его сознания?

Я никогда не задаю вопросов. Папа живет в своем безмолвном мире, а я в своем. Ужин я готовлю сама, как раньше делала для него мама, заказывать еду в Службе Питания для нее было неприемлемо.

Разогреваю и подаю тарелку с овощами и курицей отцу. В его правой руке бутылка с пойлом (хотя конечно нельзя так обзывать дорогое виски), и первые секунды он не уделяет моему ужину должного внимания, но заметив, что я жду пока он начнет есть, папа берет тарелку из моих рук.

— Какие-то мы с тобой слишком молчаливые. — вдруг констатирует он. — А с другой стороны, почему все и всегда должны без умолку трепаться?

Я присаживаюсь рядом с ним и стараюсь увидеть Византию его глазами, через толщину его мыслей. Что-то важное должно прозвучать из его уст. Я чувствую.

— Я всегда хотел подарить тебе главное — вечную жизнь и молодость. Я работал как проклятый, шел на должностные преступления, даже воровал… Церемония Перехода великое и жестокое событие современности. Как прекрасно знать, что твой ребенок сможет жить вечно и как жестоко понимать, что тебе может не хватить денег, за это заплатить.

Папа надолго взял паузу. Мое сердце учащенно бьется, угрожая разогнаться до такой скорости, что пробьет грудную клетку и выскачет наружу. Я боюсь того, что он мне может сказать, я, словно вхожу в такую причудливую комнату, выхода из которой мне уже не найти.

— Аврора, я официально заявляю, что твоя Церемония Перехода состоится. Сегодня я все оплатил, тебя девочка моя, ждут тысячелетия! Скоро ты станешь Бессмертной.

Отец прижимает меня к себе и торжественно улыбается, я вижу его искривленное отражение в стекле окна напротив. Я словно забываю, как дышать. Воздух точно бы навсегда исчезает из моего мира.

Бессмертие… Вечность в одиночестве?