Подножка

Михаэль Бабель

«Существует связь между организованной преступностью и ведущими государственными деятелями в Израиле», – засвидетельствовал 13.11.2007 уходящий в отставку генеральный прокурор Эран Шендар. Засвидетельствовал из любви к искусству? Но искусство требует жертв. А чекисты не любят быть жертвой. Засвидетельствовал только о преступности, но не о кэгэбэ – высшей форме преступности. И я плачу, что нет моего Израиля.

Глава шестая

Однажды в субботу после шалом-захар, я возвращался к себе. Впереди был подъём к моему дому, а наверху стоял человек, в слабом свете фонаря. Догадался, что это Исраэль Вайсенштерн.

Стоит на удобном месте, просматриваются все подходы к моему дому, чтобы не пропустить меня. Для меня это прямая дорога домой. А его позиция никак не оправдана. Его дом в обратном направлении от моего продвижения.

Поздним вечером, в темноте, не идут длинной дорогой на шалом-захар, когда есть короткая.

И с ним три маленькие девочки — для театрального реквизита и подкрепиться лёгким угощением.

Тем более, с малышами не идут длинной дорогой, да ещё в поздний час.

Встреча со мной запланирована заранее и безошибочно, потому что шалом-захар в этот вечер единственный.

Это для встречи он сделал приличный крюк.

Несколько месяцев ранее, он подстраивался под меня ходить вместе по всем шалом-захар в тот вечер. И пару раз тогда двумя руками тянул меня к себе за мою короткую бороду, как бы целуя.

Такое приручение позволит непроизвольно пырнуть ножом.

Начал он приручать меня давно.

Я приветлив со всеми и с теми, кто, при случайной встрече, пристально изучают небо или пристально изучают землю.

А он ничего не изучал, а бросал на меня короткий свирепый взгляд и вымещал зло в сторону. У верующих евреев такое не бывает.

Так продолжалось долго. Но однажды он ответил улыбкой, а я был доволен собой. Потом мы приветствовали друг друга. Но через раз он фокусничал. Я протягиваю руку для рукопожатия, а он хватает большой палец или дёргается в сторону, или обнимает меня.

Потом было обычное: «Чем ты занимаешься?» — «Пишу». — «Что пишешь?» — «О жизни, несколько книг написал». — «Дай почитать». — «Тебе одну?» — «Давай все». — «Сейчас принесу». — «Только не сейчас».

Он не знал, как дальше реагировать.

От разговора о книгах прошло много месяцев.

И, правда, кому нужны мои книги! Кроме чекистов. И то не всегда.

Мы поравнялись, я приветствовал его с субботой и пошёл дальше. А он сказал: «Ты пойдёшь навестить маму?» Я остановился, долго не понимал его вопроса, и очень удивлённый сказал: «Она несколько лет, как умерла». Он сказал, что знает об этом. «Конечно, — сказал я, — пойду на кладбище».

Кто помнит чьи-то даты? Да ещё такие!

Говорили спокойно и разошлись.

Но так не говорят «навестить» покойного. Навестить можно только в загробном мире, который наступает вслед за гробом.

Намёк?..

На выходе следующей субботы он вёл молитву в нижнем зале, закончил её и пошёл к выходу. Люди тоже тронулись со своих мест к выходу. Он мог пройти только возле меня, я подождал его. Свирепое лицо проходило рядом со мной, не видя меня.

Наверное, ему сказали, что он уже в этой книге.

Я спросил, не ёрцайт ли у него.

У кого будет ёрцайт на предстоящей неделе, ведёт молитву на исходе субботы, но не говорит кадиш.

В эту минуту кто-то начал кадиш, а он приставил к лютому рту палец, мол, молчат во время кадиша. Упрёк правильный, но злобный.

Нет такого в наших краях вообще, а тем более в святом месте, да ещё во время молитвы.

Следующими шагами он пересёк говорящего кадиш. Я поспешил за ним и на ходу говорил: «Ты учишь меня молчать во время кадиша, а сам пересекаешь говорящего кадиш?»

Не глядя на меня, он жестоко кивнул головой.

Такой чирикнет ножичком.

С его стороны оказалась дверь в туалет и он нырнул туда.

После короткой молитвы не идут в туалет, а спешат домой рядом.

Но из-за нервного моего голоса, он испугался, что на этом я не остановлюсь и закричу, что он стукач. И он спрятался в туалете.

Но разве я такой!

Бывший советский пионер, честный комсомолец, порядочный беспартийный, правильно держу вилку и нож, ем курицу руками. Да ещё еврейское правило — не злословить. Чтобы человек не побледнел, что приравнивается к пролитию крови.

Мне-то они пустят кровь, не думая ни о чём еврейском.

А через неделю утром в комнате синагоги, там получасовой урок перед молитвой, он низко наклонился над книгой, как бы глубоко погрузился в учёбу. Знал, что я приду на урок первым, принесу книги для нескольких учеников, и буду единственным в комнате. Удобно понаблюдать, как я себя чувствую после происшествия неделей раньше.

То была инициатива старшего офицера. Если бы пришёл на следующее утро — инициатива его.

Я разложил принесённые книги по столам, поставил раву стендер, положил на него книгу для рава, раскрыл на сегодняшней странице, поставил раву стул.

Чекист встал и вышел.

Если всех стукачей описывать, не будет конца этой книге.