Особенности национальной командировки. Мемуары старого командировочного волчары

Михаил Уткин

Мемуары старого командировочного волчары, авиационного и железнодорожного споттера, документальные рассказы о дорожных приключениях.

II. Голубые дали

«Экибас, Экибас, голубые дали…

Мы тебя, Экибас, кое-где видали!»

Борис УТКИН

27. Подарок для солдата

Я уже успел целых два раза сгонять в командировки в Экибастуз вместе с гилёвской бригадой из электроцеха «Казтехэнерго», куда устроился сразу же после армии. Угу, в тот самый Экибастуз, посещения которого не миновал ни один будущий казахстанский энергетик, и про который мой отец сказал: «Экибас-Экибас, голубые дали, мы тебя, Экибас, кое-где видали!»

В это же время Игорёк Кичигин, ушедший служить на полгода позже, ещё продолжал топтать плац. Сначала он служил в самой Алма-Ате, а потом, когда вышел приказ министра обороны о том, что никто не имеет права служить в той же области, откуда призвался, его перевели в такую же часть по связи, но во Фрунзе.

Однажды он прислал письмо, в котором подробно объяснял, как найти его в этом городе: надлежало доехать две остановки до «шлагбаума», затем сесть в 38-й автобус, и ехать на запад, пока не появится пустырь, автопарк и что-то ещё… Описание впечатляло, и я подумал, что мне его будет достаточно.

День рождения у Кичигина был 13 марта, а 12 марта 1988 года (выходной) я решил поехать к имениннику. В компанию я сначала пытался уговорить только что вернувшегося из очередной 59-суточной командировки в Рубцовку дедушку советской мебельной промышленности Олежку Яцевича, но тот лихо отмазался. И я поехал сам.

Рано утром кичигинская мать Ольга Петровна снабдила меня двумя огромными местами багажа с подарками для именинника, одно из которых представлял собой огромный самодельный торт. Осев ниже всех ватерлиний, я в 6 утра выбрался на Абая и даже умудрился поймать такси. В советские времена это было сделать не так-то просто! Но несмотря на то, что я нарисовался на автовокзале у Сайрана, когда ещё и 7 утра не было, а автобусы в сторону Фрунзе уходили по расписанию каждые полчаса, билет мне достался только на полдевятого утра.

Рассвело, фонари погасли. В восемь утра открылась «Союзпечать», я купил журнал «Юность» и каких-то газет. Проведя самому себе политинформацию, дождался объявления посадки на свой автобус и, бережно неся впереди себя торт, поднялся на платформу. Меня ждал в меру покоцанный «Икарус» с джамбульскими номерами, белый с бордовой юбкой по низу, но уляпанный грязью по уши. Моё место оказалось на самом последнем ряду, сразу за задней дверью. В пустом промежутке перед собой я поставил сумки, да так и поехал.

Поехали ни шатко, ни валко, километров шестьдесят в час, и, подобрав последних «левых» пассажиров где-то возле Узун-Агача, водила уныло поплёлся по дождливой дороге. На Курдайском перевале дождик перешёл в снег. Телепались еле-еле, но к часу дня всё же добрались до Западного автовокзала Фрунзе, хронически пропахшего мочой со времён появления в нём самых первых пассажиров.

Под моросящим дождём я стоял на остановке автобусов и материл Кичигина: когда на небе нет солнца, понять, где же тут запад, было абсолютно невозможно! Я стал спрашивать, в какую сторону так называемый «шлагбаум», но мне никто не мог этого подсказать. А когда я у какой-то бабки спросил, а вообще в какую сторону здесь запад, она шарахнулась от меня, как от чумного! Тогда я наугад сел в первый же попавшийся городской автобус и поехал неизвестно куда. Но тут мне повезло: мужики, стоявшие на задней площадке «ЛиАЗа», рассказали, что этот самый «шлагбаум» находится всего-то через одну остановку.

Никаких шлагбаумов там и в помине не оказалось, зато справа за углом раскинулась огромная остановка. Никаких табличек с номерами автобусов, которые там ходили, не существовало. Рядом чисто случайно остановилась какая-то не в меру симпатичная барышня, у которой я попытался спросить, ходит ли здесь 38-й маршрут. Но она смерила меня самым презрительным взглядом, на который вообще оказалась способна, и отвернулась! Я уже был в полном отчаянии и решил ни к кому больше не обращаться, развернуться и уехать назад в Алма-Ату, когда первым к остановке вдруг подошёл именно 38-й автобус, и эта девка в него тоже полезла!!! Сволочь…

Жёлтенький «Икарус» без «гармошки» был набит битком. Но его водила оказался человеком с самой большой буквы, ибо, увидев, как я со своими сумками и тортами беспомощно бегаю от средней двери к задней, вдруг открыл мне переднюю. Кабина была самодельно отгорожена от салона, и в ней сидели ещё два его друга. «Мужики, — говорю, — мне надо какую-то воинскую часть связистов. Сказали, что она возле пустыря и автопарка, но не знаю, где!» — «Поехали, братан, покажем!»

Пока ехали, я рассказал, что сам из Алма-Аты, что здесь — торт ко дню рождения друга, и всё такое прочее. Мы и вправду доехали до огромного пустыря, водитель тормознул своим дружкам посреди дороги, и они сказали мне: «Пошли, а то официальная остановка ещё очень далеко!» Автобус пошлёпал по лужам дальше, а эти мужики мне показали забор какой-то воинской части, сказав: «Дойди до КПП, это и должны быть твои связисты. Если нет, то там они тебе скажут, куда идти дальше».

На табличке КПП оказался тот самый номер части, который и был мне нужен. Дежурил какой-то прапор, и я потребовал у него Кичигина. Он прибежал минут через десять, забрал все сумки и исчез часа на полтора — оказывается, накрыл столик дембелям, а я в это время сидел в комнате посетителей и читал купленную в Алма-Ате «Юность». Потом Игорю дали увольнительную, и мы поехали в город.

Набредя в центре города на какую-то столовку, пообедали, потом решили найти зыковскую подругу Ленку Килькееву, и на ближайшем переговорном принялись звонить в Алма-Ату Зыкову, чтобы узнать Ленкин фрунзенский телефон. Но попали почему-то в Москву. А междугородняя связь же тогда ещё была не автоматическая, а полуавтоматическая: вместо кода города «095» или «727» приходилось набирать как-нибудь так: «1 +2 +1 + номер в городе…» Набирали вроде правильно, но все три раза попали не туда. Монеток-пятнашек больше не было, и мы пошли дальше.

Шёл мелкий дождь. Мне-то было ещё ничего — я в курточке, а Кичигину в армейской шинели пришлось несладко. Вообще-то мы хотели найти какое-нибудь кафе с мороженым и музыкой, и посидеть до вечера. Прошли местный «ЦУМ», рядом к кинотеатру была пристроена летняя площадка, мигала светомузыка, сидел какой-то народ, но мы искали нормальное помещение, где тепло.

Центральная улица с самыми многоэтажными домами поворачивала вправо. Прошлись вдоль улицы, нырнули под железную дорогу, дальше по этой улице ничего интересного не увидели, сели в какой-то троллейбус, десятый что ли, подумали, что едем обратно в центр, но попали вообще неизвестно куда. Пешком пришли обратно к «ЦУМу», было уже поздно, десятый час — оттуда доехали до «шлагбаума» и там попрощались.

Через 15 минут я снова был на Западном автовокзале. Билетов на Алма-Ату не было. По всему огромному автовокзалу болталось от силы человек пять, причём всем им надо было в Ош. Так я побродил полчаса, пока к кассе не подошёл новый мужик и не стал спрашивать — кому куда. «В Алма-Ату? Да вон же, внизу автобус!»

Я слетел вниз под пандус. И вправду, на площадке уютно урчал новенький «Икарус-250.59» с алма-атинскими номерами. Пассажиров не было, водитель зажёг лампочку над собой и пил чай из термоса. Я отколупнул пальцем дверь:

— До Алма-Аты довезёте?

— Довезём, а что?

— Да билетов-то нету!

— Как нету?!! Серёга!

Из-за автобуса выскочил второй водитель и побежал к кассам. Вскоре он вернулся, ведя с собой ещё одного мужика с чемоданом. Так мы, два водителя и два пассажира, и поехали.

Второй водитель и тот мужик ушли спать в хвост, а я уселся на «откидушку» у передней двери и смотрел на дорогу. Подъехали к автостанции Георгиевки, я думал, что сейчас остановимся. Но водитель вдруг махнул рукой, сказал, что впереди нас всё равно идёт джамбульский, и дал дальше по газам. Стрелочка спидометра дошла до своей последней отметки в 125 километров в час и бессильно забилась о штырёк, а где-то подо мной со страшной злобой на советские дороги мотались передние колёса.

Вскоре нам навстречу попалась колонна крепко побитых автобусов из Алма-Аты. Возглавлял её «ЛиАЗ-677» без левого лобового стекла и левой фары, вместо которой была вмятина. Половины стёкол в салоне не было, зато спереди вверху на ветру болталась табличка 72-го маршрута. Водитель сидел, укутанный, как кочан капусты, и в тёмных очках! Ночью!!! Я спросил у своего водилы, что это такое. «На капремонт в Чимкент гонят своим ходом!»

Повалил снег, дорога пошла вверх, скорость сбавили. Через несколько минут шеф резко вильнул вправо: на самом полном ходу нас обогнал «ЗиЛ-130» с прицепом и самаркандскими номерами. Он пёр ровно посредине дороги, прицеп мотало и чуть не прилепило об наш левый борт. Командир обложил самаркандца всеми матюками, какие только знал, и поехал ещё медленнее. Прошло минут пятнадцать, и на очередном крутом повороте мы вдруг увидели тот самый «ЗиЛ», с размаху залетевший на раскисший глиняный откос. Залететь — залетел, а назад съехать уже не мог — прицеп подвернулся, лёг на бок и подпёр «ЗиЛок» сзади. Кругом было рассыпано зерно. Дверца кабины была открыта, но людей рядом не было. Ну, ладно, поехали дальше.

Спустились с перевала. На посту ГАИ у поворота на Отар мой водитель пошёл отмечаться. Молча вернулся и притопил по трассе. Я спросил, что там. На что он рассказал историю, услышанную от ментов. Пожилой узбек на том самом «ЗиЛу» в одиночку вёз семенную кукурузу в Уш-Тобе и на ходу умер от сердечного приступа. Поэтому нас обгонял уже «Летучий Голландец» с трупом за рулём. Впереди нас, оказывается, ещё шёл «КамАЗ», тоже еле успевший увернуться в сторону. «ЗиЛ» въехал на горку у них на глазах, водители остановились, достали из кабины труп и документы на груз, перевезли в своём кузове через перевал, и подарили всё это на память «ГАИ-шникам» прямо перед нашим приездом…

Через несколько километров дорога пошла в объезд ремонтировавшегося участка. Посреди моря раскисшей глины застрял старенький джамбульский «Икарус», шедший нам навстречу. Его водитель валялся на спинке от сиденья под задними колёсами и подсвечивал себе переноской. В окнах виднелись лица сонных пассажиров. Наш водитель притормозил, но тот шофёр увидел нас и махнул рукой, мол, езжайте, сам справлюсь… А ещё минут через 15 начался такой густой туман, что включать дальний свет стало вообще бесполезно. Мы ползли на ощупь по трассе, пока впереди не замаячили четыре красненьких огонёчка — это и был тот самый джамбульский «Икарус», что шёл впереди нас. По этим огонёчкам мы тихонько и въехали в Алма-Ату.

Водители на автовокзал не поехали, потому что приехали раньше времени, и встали за квартал. А я буквально тут же ещё и смог поймать такси…

Несмотря на четвёртый час утра две Мамы Петровны — моя Алла Петровна и кичигинская Ольга Петровна — ждали моего возвращения и писали «пулю» с Малковым. Дядя Вова налил мне стопарик-другой, и я вскоре отправился в кроватку…

28. «Дембельский» альбом

Командировки в один и тот же Экибастуз продолжались. Были они отнюдь не короткими — по 18, а то и по 26 дней и, когда наступали выходные, выяснялось, что делать там абсолютно нечего. Кинотеатрами, кафе и прочими такими же объектами город со 150-тысячным населением был обеспечен только на 15 процентов — об этом однажды даже написали в «Известиях». Природа вокруг представляла собой голую бескрайнюю степь. В общем, скучно…

В трёхстах километрах от Экибастуза, если по прямой, продолжали защищать Родину мои пацаны, дослуживавшие ещё полгода. И я начал ездить на выходные в Нуринск. Выезжал я пятничным вечером на поезде, загодя имел обратный билет на вечер воскресенья и набирал с собой всего того, о чём может мечтать солдат: несколько килограмм карамелек, двадцать-тридцать пачек всяких сигарет и папирос — талоны ещё не начались!!! У знакомых, уже в Экибастузе, я выменял за три баночки майонеза «Провансаль» двухлитровую банку самодельного смородинового варенья. Тут необходимо пояснить: майонеза в этом городе во времена СССР вообще не было, мы привозили его специально из Алма-Аты, банок по десять-пятнадцать, и использовали, как валюту! Я также специально захватил из дому портативный диапроектор и пару сотен своих самых лучших слайдов.

Утром в Сортировке нужно было за несколько минут перебежать с вокзала на вокзал (их там два: для поездов идущих туда — на одной стороне станции, для идущих обратно — на другой) по покрытому толстым слоем снега и льда мосту над тридцатью тремя путями! Электричка в сторону Нуринской уходила минут через десять, и я успевал с трудом! В самой Нуринской тогда останавливался только один пассажирский поезд — 209/210 Петропавловск-Джезказган, которого уже давно нет. Автобусы ходили мало, один или два в день, и попасть туда можно было только на электричках, которые тогда ходили сравнительно часто, почти каждый час. Вообще в районе Караганды электрички ходили крохотные: зимой — по четыре вагончика, летом по шесть…

Я доехал до своей станции и пошёл в сторону части. Ни одна из наших военных машин мне не попалась, и я так и протопал все три километра по морозу и гололёду пешком. А в части царила полная анархия: зампотех ушёл в отпуск, учётчик был в командировке, шеф был сильно занят полковником, прибывшим из штаба округа, и на следующий день они вместе должны были куда-то уехать. Вся часть технично расслаблялась и тарахтела под бдительным оком принимавшего в этом самое непосредственное участие дежурного по части лейтенанта-двухгодичника Толика Охременко. Шалов и Ларин валялись больные с температурой — их сразу же начали отпаивать смородиновым вареньем, а остальные слетелись в сушилку-курилку рассказывать и слушать свежие новости.

Потом появился Ванька Богатуров и повёз меня в Токаревку к своим новым знакомым — деду и бабке, тоже, как и он, грекам, сосланным в Великую Казахскую Степь ещё в сталинские времена. Мы на пару раскидали дедам снег и лёд со двора, помогли с водой и прочим, а потом дед напоил меня самодельным вином.

Шефа я увидел только после обеда. С момента моего дембеля он из майора стал подполковником, и я немедленно отвесил ему комплимент о том, что его погоны, с появлением на них вторых звёздочек, обрели некое эстетическое завершёнство. Брюшков расцвёл, как кактус, и потащил меня к себе домой — на чай.

Вечером, как обычно, состоялся выезд в кино. После него я устроил в актовом зале штаба показ своих слайдов. Новенький прапор, дежуривший по части, не стал возникать по поводу того, что мы там задержались почти до двух ночи…

А наутро, после скорого отъезда шефа, я наснимал себе шикарный «дембельский» фотоальбом! Ведь специально привёз с собою для этого фотоаппарат с цветной слайдовской плёнкой «ORWO»! Под вечер Ванька отвёз меня на автобусе к станции. Я сел в электричку и поехал в Сортировку.

До поезда было ещё больше часа — такое расписание было у электричек, на следующей я к поезду уже не успевал. Решив чего-нибудь перекусить, я поднялся со станции в посёлок, который считался Железнодорожным районом города Караганды. Воскресенье, вечер — ни одной открытой столовой или кафе я так и не нашёл. Поэтому купил в гастрономе три бублика и литровую банку молдавского томатного сока, этим и поужинал в зале ожидания вокзальчика…

Поезд, называвшийся «Караганда-Новокузнецк», прилетел минута в минуту. Вот чего я не понял тогда, и не понимаю до сих пор, сколько же месяцев нужно было не мыть вагон снаружи, чтобы в его окна не видно было даже прожекторов Постов безопасности?!! Поезд отошёл от своей конечной всего-то минут сорок назад, однако в моём купе все уже спали. Ну ладно, тихонько постелился и тоже лёг…

Экибастуз был в шесть утра. Троих человек, выходивших здесь, сволочь проводница подняла аж в полпятого! Послонялись по проходу, поматерили её, да и вышли.

В Нуринск я потом продолжал ездить даже тогда, когда мои пацаны дембельнулись. А что делать в этом Экибастузе в выходные?!! Юрка Белкот и его жена со своей старшей сестрой, жившей вместе с ними, всегда были рады меня видеть. Да и все остальные тоже…

29. «А тот, который во мне сидит…

…считает, что он — истребитель?» — эту песню Высоцкого мне пришлось напевать себе под нос на рейсах из Алма-Аты в Экибастуз или обратно трижды. И вот как…

Что такое «Ту-134», я узнал только тогда, когда стал летать на нём в Экибастуз. До этого как-то обходился либо более крупными, либо более мелкими самолётиками. Прочитав однажды в «Комсомольской правде» статью Камиля Баялинова о том, как обстоят дела в нашем Аэрофлоте, узнал, что как раз этот самолёт имеет двигатели, недостаточные для него по мощности, и этот огрех конструкторов проявляется при взлёте на этом лайнере в самую жаркую погоду.

Так оно однажды и случилось. По летнему расписанию рейс в Экибастуз вылетал в три часа дня. Летали туда, кстати, именно на этом типе самолёта потому, что полоса построенного в 1986 году экибастузского аэропорта не имела первоначально не только элементарных средств радиоэлектронного захода на посадку, но даже лампочек!!! Самолёты пролетали Экибастуз только в светлое время суток и на посадку заходили по командам штурмана, сидевшего в «стеклянном» носу этой модели самолёта.

В Алма-Ате стояла жара в плюс 34, и к тому времени, когда мы стояли у трапа в ожидании посадки, со стороны гор начала расти огромная, густо сдобренная молниями грозовая туча. Воздух над лётным полем был абсолютно неподвижен, и лётчики быстренько поехали в ближний к аэропорту конец полосы, чтобы успеть взлететь из-под грозового фронта. Взревели двигатели, но самолётик как-то уж очень нехотя побежал по бетонке. Она в Алма-Ате нестандартно длинная для испытательных полётов из Москвы, аж 4400 м, и такие самолёты обычно уходили свечкой в небо с её середины, но тут всё было совсем не так!

Промолотив колёсами по бетону, «Ту-134» с трудом взлетел с самого её кончика и завис в воздухе на редкостно низкой высоте. Потом потихоньку аккуратненько развернулся, уходя по кругу от грозы, и начал медленно-медленно ползти вверх. Пилоты очень долго не убирали шасси и закрылки (а с восемнадцатого ряда это прекрасно видно). И лишь где-то минут через десять после взлёта, на бодрящем морозце высоты, наш самолётик вдруг проснулся, подпрыгнул в воздухе и захотел, наконец, полетать. Лётчики только тогда убрали полный взлётный газ, шасси, закрылки, выровняли машину и бодренько добежали до Экибастуза…

Когда этот рейс снова вернули в зимнее расписание, в полёте снова стали кормить. Летим из Алма-Аты, под крылом уже мелькают сопки Баян-Аула, когда стюардессы, наконец, опомнились, и стали разносить подносики с завтраком. В этот самый момент самолёт клюнул носом вниз. Обедать, когда тебя при снижении то вжимает в кресло, то вытаскивает из него, оказалось крайне неуютно! Половина народа в салоне есть уже не смогла, а кое-кому стало и совсем плохо. Меня хоть и не тошнило, но, когда кресло под тобой резко уходит вниз, проглатывать что-то оказалось делом весьма проблематичным. Стюардессы между тем умудрялись ходить по салону с чайниками, полными кипятка! По ходу дела они чудом успевали ухватиться за багажную полку и удивительно, как никого не облили!

Одна из бортпроводниц ещё ходила по салону с кипой использованных подносов, когда под крылом вдруг началась взлётная полоса! Мы пролетели над ней подозрительно долго, как наши асы вдруг переложили реверс (ещё не коснувшись бетона!!!) и шарахнули по бетонным плитам с такой силой, что я удивился — как у нас все колёсики шасси при этом не отвалились?!! Народ в салоне был в полном шоке. Мужик, сидевший рядом со мной, рассёк лицо об угол «дипломата», который держал на коленях. Бабка, сидевшая через проход со стопкой книг в руках, вылетела вместе с книжками из кресла, и оказалась на полу ряда за четыре впереди.

А бедный самолёт подпрыгнул метра на три-четыре в воздух, и снова крепко приложился колёсами к плитам бетонки. Ещё сильнее, чем в первый раз! Орлы в пилотской кабине нажали на все тормоза, какие у них там были, и нас затрясло на этих плитах, как на стиральной доске. Но затормозить до конца ВПП они всё-таки не успели и выкатились на щебёнку далеко за её краем, благо там ничего не было — даже лампочек! Ну и ладно, прямо по камушкам развернулись и приехали к зданию аэропорта.

Несколько человек пришлось вести в местный медпункт. К лайнеру сбежался абсолютно весь персонал крохотного аэропорта и, когда мы спускались по трапу, они уже окружили наших лётчиков и там стоял крик, густо приправленный всеми, существующими в русском языке «солёными» выражениями — шёл разбор полётов…

Зелёною весной… При подлёте к Алма-Ате, минут за пять до посадки, когда наш «Ту-134» уже болтался над автовокзалом и Сайраном, вдруг отказал правый двигатель. По крайней мере, справа звук исчез совсем. Когда сидишь на любимом восемнадцатом ряду, и краешек турбины виден в твоё окошко, это хорошо слышно. Левый движок взревел на всю громкость и самолётик, колышась вправо-влево, как бумажный голубок, всё-таки дополз как-то до настолько любимой и такой родной ему бетонной полоски.

Испугаться никто не успел. Нас откатили не туда, куда обычно, а на самую ближайшую стоянку от ВПП (напротив стоянок для «Ту-154»), вокруг уже стояло несколько пожарных машин и прочий служебный транспорт, вместо нормального трапа бегом подкатили обычные алюминиевые лесенки-стремянки: для пассажиров — слева, для лётчиков — справа, и к двигателю отдельно. Стюардесса сказала в микрофон: «Уважаемые пассажиры, как можно быстрее покиньте самолёт!» Народ только тогда испугался и ломанулся со всех ног к выходу, а я ещё успел увидеть в окошко, как авиатехник и один из лётчиков полезли к движку — лицо пилота (или бортинженера?) было абсолютно белое!!!

Ровно через восемь (!) минут после приземления лайнера все его пассажиры уже были в здании аэропорта! Этот рекорд быстроты высадки из самолёта с пятидесятых стоянок в алма-атинском аэропорту больше не был при мне побит…

30. «Партизанская» песня

Во время службы в армии я постоянно приставал к шефу, чтобы меня под конец службы отправили на курсы офицеров запаса — задницей чувствовал, что меня с моим высшим образованием не минёт чаша сия. Но шеф тогда сказал: «Всё это х… ня, товарищ солдат!!!», и никуда так и не отправил. Но потом, когда я на следующий год попал в Нуринск уже офицером запаса, и рассказал ему о своих сборах, шефу хватило такта передо мной извиниться, а Будыкин ржал, как конь, часа два, но зато после этого даже стал мне наливать!

А пока… Не прошло и полугода с момента моего дембеля, как я снова на целых 90 дней оказался в той же самой армии. Курсы подготовки офицеров запаса проходили в капчагайском «кадрированном» понтонно-мостовом полку. «Кадрирование» означало, что в этом полку числится около полутора десятков офицеров, пара-другая прапоров и около двух десятков солдат, которые были заняты тем, что обслуживали огромный парк стоящей на «НЗ» техники этого полка. Доукомплектование такого полка личным составом запаса могло быть произведено только в случае введения мобилизации и военного положения.

«Нам не страшен серый волк, мы — кастрированный полк!!!»

Мы стали помогать солдатам-срочникам — «рексам», как мы их теперь называли — разбирать и смазывать понтоны. Команда набралась в девять человек, двое из Актюбинска, остальные — алма-атинцы. Я был в этой команде самым младшим по возрасту.

Вечера проводили в Капчагае, а на все выходные ездили в Алма-Ату. Уезжали или в пятницу в восемь-девять вечера, или в субботу в два-три часа дня, а возвращались в понедельник самым первым утренним рейсом на 6.20, чтобы к восьми утра стоять на разводе. Опоздали, помню, только один раз, уже в сентябре, когда мы с заранее взятыми билетами собрались в Алма-Ате на автовокзале, а рейс на 6.20 оказался отменён, и всех запихали в автобус на 7.10. Да и то майоры-подполковники нас тогда простили…

Утром одной из пятниц я как раз поссорился с Серёгой и Каранычем, которые накануне вечером сняли двух девок и пробрались с ними мимо караула на техзону, где у «рексов» был самопальный, но вполне приличный плавательный бассейн, а также валялась куча сидений от автомашин. Но перед тем, как туда пробраться, они нашли меня, и их барышни попросили попозже слетать обратно в город за ещё двумя своими подружками, которых нужно было встретить чуть позже, когда на фарфоровом заводе закончится вторая смена.

Я согласился, а Васьков с Каранычем должны были нас встретить. Я нашёл подруг, привёл их из города на КПП, а эти суки за нами не пришли. Я же сам дороги мимо караульных не знал! Ну что же делать, отвёл девчонок обратно в город, а наутро с этими орлами не стал разговаривать. Всевышний, кстати, потом их за нас наказал — подхватили гонорею, причём оба — и мне пришлось через знакомую подругу на алма-атинской скорой помощи доставать им стеклянно-металлический шприц для уколов, который нужно было кипятить в кастрюльке. Одноразовых шприцов, как сейчас, тогда ещё в аптеках не продавали…

Билет на автобус «мягкой» категории до Капчагая стоил летом 1988 года 1 рубль 55 копеек советскими. Надо ж было такому случиться, что в эту пятницу у меня столько денег не набралось! Но я не стал ни у кого занимать, подумав: «Я что, до Алма-Аты бесплатно не доеду?!!» И, когда вся «партизанская» орда (и из соседних частей тоже) тронулась вечером в сторону автовокзала, я поехал в другую сторону, на станцию.

На путях, мордой в сторону Алма-Аты, стоял огромный товарняк. Я быстренько пробежался вдоль него, но ни одного вагона с тормозной площадкой, или пустого, или рефрижераторной секции в составе не было. Попросился к тепловозникам, но они меня послали. Тогда я вышел обратно на трассу и стал голосовать всем грузовым автомашинам. И вскоре возле меня остановились два «ГАЗ-53», шедшие из Талды-Кургана на базу «Облсельхозтехники» возле «АвтоВАЗа» с попутно вручённым им на КДП грузом арбузов. Я спел «партизанскую» песенку и водилы, похохотав, забрали меня с собой. По дороге мы даже стащили с кузова арбуз и раздербанили прямо на ходу! Мужикам надо было сдать эти фрукты в овощной магазин где-то у аэропорта, поэтому они часов в девять вечера подвезли меня к «АвтоВАЗу» и поехали себе дальше…

А моя «партизанская» команда, как потом оказалось, хватилась меня уже на автовокзале, и Васьков съязвил по поводу отсутствия у меня денег. Лёха Вдовыдченко возмутился: «Что мы ему, денег бы не нашли?» Ему было проще — Лёха был самый крутой и самый старший среди нас, он работал прорабом на АДК, и уже не первый год строил в Капчагае новые микрорайоны — его знала абсолютно каждая собака в этом городке! Мои орлы смогли взять билеты только на 21.20 (я к этому времени уже был в городе), вдобавок их автобус опоздал с отправлением на час. Плюс ко всему, едва выехав из города, он ещё и сломался. И они попали в Алма-Ату в тот вечер только к часу ночи…

31. Светочка

С этой моей «партизанщиной» оказалась связана и такая вот история. Вечером одной из пятниц, когда дежуривший по части зампотех Слоняра не выпустил нас домой до субботы, я заметил, что «рексы» ходят какие-то потерянные. Наконец они не выдержали и подошли к нашему старшому — Лёхе. Вдовыдченко тут же собрал в «курилке» «партизанскую» команду: «Мужики, „дембеля“ получили сейчас телеграмму, что поздно ночью сюда прилетает их то ли знакомая, то ли подруга из Усть-Каменогорска. И просят, чтобы кто-нибудь из нас поехал, встретил её и привёз сюда».

Все наши «деды» были действительно из Восточного Казахстана, и никто из нас такой просьбе не удивился. И моя «партизанская» команда уговорила поехать за этой девчонкой меня. Обрадованные «рексы» снарядили мне в дорогу двадцать тогдашних советских рублей (приличные деньги!) и описали мне, как выглядит эта барышня. От одного этого описания у любого бы потекли слюнки, но я сначала им не поверил, и ещё, помню, сказал тогда: «Вам что, огромного фарфорового завода за забором мало — девок, как на ткацкой фабрике?!!»

Служивые расхохотались и сказали, что номер рейса 19195, это — какой-то специальный вахтовый, из Стрежевого что ли, с посадкой в Усть-Каменогорске, и прилетает примерно в 12 ночи (этих рейсов в «официальном» расписании самолётов не было). Назвали и её фамилию, на тот случай, если вдруг мне в аэропорту придётся заказывать объявление по радио. В половине восьмого вечера я поехал…

У комбината строительных конструкций меня подобрал автобус какого-то мостостроительного отряда, шедший до местного автовокзала. Это был совершенно антикварный «ЛАЗ-695Е», ещё с таким воздухозаборником, который выходил сзади на крышу! Потом мне в тот вечер достался рейс на Алма-Ату на обычном «городском» жёлтеньком «Икарусе-260», шедшем не на Центральный автовокзал, а сразу в аэропорт. До «АвтоВАЗа» добежали, как обычно, за час. В аэропорт-то ехать было ещё рано, но и к себе домой я появляться не стал — долго бы пришлось объяснять своей въедливой мамочке, почему это я прикатываю всего на часок-другой, и тут же уматываю обратно.

Поэтому я пошёл к Ларину. Этот орёл зависал с Лариской Морозовой, кроме них там ошивалось ещё человека три-четыре, вовсю наливали, но я пробыл там недолго — позвонил в справочную, мне сказали, что этот рейс уже летит, и нужно было мчаться в аэропорт.

Из самолётика «Ан-24» вышла толпа суровых вахтовых мужиков, заросших густопсовыми бородищами, а между ними нечаянно затесались две женщины — одна постарше, а вторая… «Деды» меня не обманули — совершенно обалденная барышня, с длинными стройными ножками, изумительной фигуркой, и на редкость симпатичным личиком. Мне загодя рассказали, что она, несмотря на свои всего-то 20 лет, уже какой-то абсолютно талантливый одёжный модельер-кутюрье, зарабатывает кучу денег, и везёт с собой крупную сумму, рублей 700—800. Светочка (как она кокетливо представилась), сунула мне баул, набитый одеждой, которую она привезла на показ в Дом Моделей, и мы вышли из аэропорта.

У таксистов я загодя узнал, что тариф до Капчагая — 35 рублей. У меня столько не было, а у этой подруги я бы никогда денег просить не стал. План поездки созрел у меня ещё по дороге. Первый же попавшийся таксист конечно же был откровенным «заряжалой» — ну откуда в аэропорту возьмутся нормальные водилы? Я договорился с ним за два рубля — доехать до первомайской развилки.

Дальше по трассе в сторону Капчагая мы пошли пешком. Барышня, на моё счастье, оказалась не капризная и не дёрганая. Цокала себе каблучками впереди меня — в темноте я видел только беленькую её мини-юбочку и беленькие туфельки на шпильках. А я взгромоздил на себя баул, оборачивался, когда сзади меня появлялись фары и голосовал. Где-то минут через 15 мне остановился мужичок на светлом «Москвиче» и я спел ему «партизанскую» песню, сдобрив её рассказом о (якобы!) сестрёнке, которая своими глазами хочет посмотреть, как служит вместе со мной её хахаль.

Мужик сказал, что едет в Заречный, и до туда подбросит. Ну и ладно, хоть так, зато за бесплатно. Сели и скоро начали так классно прикалываться, что понравились водиле ещё больше, и он, переехав через Каскеленку, сказал: «Ладно уж, довезу я вас до этого 72-го километра, а то, если здесь высажу, никто не остановится — зоны же кругом, беглых зэков боятся…» Минут через пятнадцать мы лихо развернулись на трассе у нашего КПП.

В половине второго ночи я поднял сладко спавших дежурных салажат и велел звонить в казарму. Ещё через минуту прилетели одетые по «форме номер восемь» — кто в чём — «рексы». Караныч вообще выпал в осадок, когда я ещё и вернул ему целых 15 рублей — полторы месячных получки простого солдатика! А со Светочки бегом сдёрнули белую юбчонку и туфли, переодев в чьи-то спортивные штаны и шлёпанцы, чтобы не светилась в темноте, и куда-то утащили — в бассейн, наверное. Я честно пошёл спать…

Утром я стал героем дня. Впрочем, счастливые рожицы наших «рексов» были мне намного дороже любого «Спасибо»! Слоняра, на наше счастье, поутру куда-то уехал, и мы спокойно смотрели телевизор в казарме. Часов в двенадцать пришёл майор Блёсткин, лучший друг и всех «партизан», и мой лично, ибо оказался моим земляком из Новосибирска, и велел сваливать до понедельника домой. И тут снова прибежали солдатики и попросили отвезти Светочку в Алма-Ату — показ моделей одежды начинался!

Блёсткин лично на своём мотоцикле с коляской привёз меня с этой барышней на капчагайский автовокзал. Я купил билетики на «саяхатовский» рейс, и мы уселись на самом заднем его ряду. Там никого больше не оказалось, и умотанная за ночь Светочка улеглась вдоль всей этой лавки, пристроила свою прелестную головку на моих коленях и немедленно уснула.

В Алма-Ате я привёз её вместе со знаменитым баулом к Дому Моделей (нынешнему «Сымбату»), мы ещё о чём-то поболтали с полчасика и тепло расстались.

Навсегда…

32. Пурга

В декабре 1988 года наступил мой самый первый в жизни трудовой отпуск. В плане полётов стояла поездка к родственникам в Кировоград, а на обратной дороге заехать ещё и в Москву, где Гуров, отучившись вместе с нами в АЭИ, и тоже отслужив в армии, попёр за вторым высшим образованием, да ещё каким — его приняли на кинооператорский факультет ВГИКа! — и даже успел обзавестись комнатой в «коммуналке» в самом центре Москвы.

И вновь мой рейс назывался 4245 Алма-Ата — Минеральные Воды — Киев. В самолёте со мною оказались Маулен, работавший вместе со мной в «наладке» и получивший командировку на курсы повышения квалификации в Винницу, и преподаватель кафедры «Радиотехники» нашего же АЭИ, хороший друг моей матушки Олег Зиновьевич Рутгайзер.

Старенький самолёт «Ту-154», ещё без запасных выходов на 32-м ряду, спокойно летел над Великой Казахской Степью, которая и 11 декабря выглядела точно так же, как в июле — снега не было. Но где-то перед Каспийским Морем всё небо за окном заволокло серой бесформенной ватой. В ней мы и начали снижаться, и в салоне вообще потемнело, как ночью. Вскоре стало крепко кидать из стороны в сторону — обшивка, багажные полки и наши кресла заскрипели так жалобно, что, казалось, они доживают свои последние секунды.

Взревели моторы, в этот момент в наших окошках показались какие-то многоэтажные дома, и мы тут же приземлились. По самолёту с каким-то щёлканьем хлестал то ли такой снег, то ли это был уже мелкий град — на земле он сразу таял, и по этим лужам наш авиалайнер приплыл на свою стоянку.

Аэропорт был битком забит народом: три дня назад произошло спитакское землетрясение, огромная толпа ломилась в Армению, но самолёты туда не ходили, и всех перегружали в Минеральных Водах на автобусы. А нам вскоре объявили посадку и привезли к самолёту. Мы-то успели посидеть в тепле в своём первом салоне, а второй салон продержали минут двадцать на такой погоде перед трапом, велели садиться обратно в автобус, затем выгнали нас, и только тогда объявили задержку по метеоусловиям Киева.

Я остался с вещами, чудом отхватив пару кресел в переполненном зале ожидания, а мои попутчики ушли погулять. Но вскоре вернулись, ибо смогли купить в местном ларьке книжку об устройстве схем цветных телевизоров — большая редкость в те времена. Они уселись вместо меня на наши кресла и принялись что-то горячо по этой книжке обсуждать. На таком уровне в радиотехнике я был не силён и пошёл кушать. Отстояв огромную очередь в буфете, взял три котлетки и два стакана разливного бочкового кофе с молоком. Вскоре мне составил компанию за столиком молодой армянин, вроде бы профессиональный альпинист и спасатель, который тоже пытался уехать в Ленинакан, но у него не получалось. К котлеткам он добавил мне какой-то зелени, типа петрушки, но с совершенно другим вкусом. Мне понравилось…

Уже совсем стемнело, когда наш рейс всё-таки продолжился. Самолёт пробил облака только на крейсерской высоте. Вверху ярко горели звёзды, а внизу тянулись сплошные облака с жёлто-оранжевыми пятнами засветок от посёлков и городов. Вот тебе и география — ещё бы и надписи у каждой такой засветки поставить! Облака были недалеко внизу, пятна быстро уходили под крыло, и вскоре самолёт снова начал снижаться. И снова болтанка, и снова скрип и хруст обшивки на крутых воздушных ухабах. Перед самой полосой лётчики зажгли фары — снег летел мимо окон с такой густотой, что в какой-то момент даже не стало видно красненького огонька на кончике крыла!

Тут под нами возникла полоса — сплошной снег, да такой, что фонарики вдоль неё уже светились из-под успевших образоваться сугробиков. Сели. По радио объявили, что здесь плюс один. Редкие фонари, стоявшие вокруг лётного поля, освещали снежные вихри, носившиеся вокруг самолёта. Самого здания Борисполя не было видно, хотя, как потом оказалось, нас поставили на самую ближайшую платформу к нему. Когда первому салону, наконец, настала очередь выходить, на крыльях самолёта было уже столько снега, что их начало отгибать вниз.

Рутгайзер в аэропорту куда-то сразу же смылся, а мы с Мауленом должны были попасть на вокзал. Влезли в первый же «Полёт», в котором ещё оставалось свободными несколько самых задних мест, и автобус, крадучись, со скоростью не более тридцати, потащился в город.

Дорога была, как зеркало! Красный «Икарус» отчаянно вилял задом, объезжая уже застрявшие на трассе машины. Пару раз и нас развернуло почти задом наперёд, но с «рулевым» нам крупно повезло, и до площади Победы мы добрались без особых приключений. Почти весь народ из нашего автобуса попёр в сторону вокзала, мы с трудом влезли в какой-то переполненный трамвай, который перед привокзальной площадью чуть не застрял навсегда в сугробе. Но рядом по площади уже крутилось несколько «ЗиЛов» — снегоочистителей, и один из них рванул к нам, успев смести снег перед трамвайчиком почти до самых рельсов.

Отстояв в очереди, мы взяли себе по компьютерному билетику, но уже на разные поезда. Мой уходил на полчаса раньше. Выйдя на перрон покурить, я увидел, как подходит какой-то пассажирский: всё лобовое стекло электровоза было залеплено снегом и льдом настолько, что стеклоочистители вмёрзли в него намертво, и машинист с помощником рулили, высунувшись в окна!

Ещё через час отправлялся мой поезд. В меру побитый купейный вагон ещё не успели нажарить электроотоплением, и на верхних полках можно было нормально спать. Я упал просто замертво — ведь по алма-атинскому времени было уже 3 часа ночи… А ехать-то было всего пять часов. Я проснулся, успел и умыться, и даже постель собрать — заспанная рожа проводника высунулась только тогда, когда поезд уже стучал колёсами по стрелкам Знаменки.

Из всего поезда я вышел один-единственный. Нашего пятнадцатиминутного опоздания хватило на то, чтобы электричка в Кировоград уже ушла. Следующая была почти через два часа, поэтому я пошёл искать автовокзал. Долго блукать не пришлось — он оказался на одной площади со станцией. Это был маленький металло-стеклянный домик, к одному из боков которого притулился длинный «ЛАЗ» с надписью «Кировоград» на лбу. Я немедленно забрался на самое тёплое заднее сиденье.

Автобус, повихлявшись задом на узеньких скользких улочках Знаменки, выбрался за город, и к этому времени начало светать. Народу сидело полсалона, никто по дороге входить и выходить не стал, и через час мы уже подъехали к тому из кировоградских автовокзалов, который возле аэропорта. По привокзальной площади уже летало несколько тракторов-снегоочистителей, а в воздухе зазвенели двигатели нескольких самолётов. Пурга кончилась…

33. С новым годом!

С Украины я поехал в Москву, и недельку пожил у Гурова. По утрам мы чистили от снега тот самый двор в Хохловском переулке, дворником в котором он стал ради того, чтобы получить служебную комнату. Каждый день, часам к двум дня, Игорёк протаскивал меня мимо свирепой вахтёрши в какой-нибудь из четырёх просмотровых залов внутри ВГИКа на просмотр фильмов.

Надо сказать, что фильмы там крутили отнюдь не какие попало! Лента могла быть и не закуплена для официального показа по СССР, но там она была обязательно, а для студентов висело расписание — какой курс какого факультета какой из этих фильмов обязан посмотреть по учебной программе. По вечерам мы пытались что-нибудь себе готовить — взяли однажды блинной муки, но вместо блинов в конце концов получились только оладьи. В свободное от всего этого время я блукал по московским магазинам…

Новый год Гуров собрался встречать в общаге ВГИКа. А у моей матери был день рождения 1-го января, и мне надо было как-то ещё и домой попасть. Я постоянно бегал в ближайшую кассу Аэрофлота (внутри подземного вестибюля станций метро «Кировская» и «Тургеневская») — узнавать, на какие рейсы и числа есть билеты. Я тогда впервые увидел компьютерные авиабилеты — как легко, просто и быстро оказалось их сдавать и менять!

От такой радости я поменял их раза три — всё выбирал себе билетик как можно ближе к Новому Году. Самый первый и самый классный билет, в Алма-Ату на 29 декабря, выхватил прямо у меня из-под носа пожилой мужик из Представительства КазССР, что находилось рядом. Я взял сначала только на второе января — ближе не было. На следующий день я вместо этого билетика взял себе другой — в Караганду на 31-е в обед. А вечером того же дня мне вдруг чисто случайно подвернулся билетик сразу в Алма-Ату, но на 1-е января 1989 года в 00.55. Неудобный рейс конечно, но я уже решил судьбу дальше не испытывать, и на этом остановиться.

Новогодняя ночь для меня началась ещё днём, когда мы с Гошей приехали в вино-водочный магазинчик к «ГУМу». С пойлом в горбачёвские времена были большие проблемы, и всё, что мы смогли купить, были маленькие пятидесятиграммовые бутылочки с коньяком. Взяли мы этих бутылочек двадцать пять, что ли, штук? Шесть выпили, вернувшись домой, ещё пять я взял с собой, а остальные Гоша повёз на праздник в общагу. Ну а я попёр на домодедовскую электричку.

В вагоне я оказался совершенно один. Посмотрел на часы — 21.00, алма-атинский Новый Год! — и выпил первую из своих бутылочек. Вдруг перед самым отправлением в электричку ввалились три парня и сели на другой ряд сидений. Один из них посмотрел на мои три места багажа:

— Летишь, что ли, куда?

— Домой, в Алма-Ату.

— О-о-о, — сказал один из них, — Классное место, а я служил в Талгаре!

Мужики достали огромную бутылку кристалловской «Столичной» по 1,75 литра, сделанной в виде графина с ручкой. На закусь пошли знаменитые в те времена московские карамельки, политые сверху шоколадом… Бутылочку мы до конца прибрать не успели, орёлики вышли в Расторгуево, пожелав мне в дорогу продолжения банкета. К аэропорту я подкатил во вполне праздничном настроении…

В Домодедово царил обычный в те времена для этого аэропорта гадюшник: рейсов поназадерживали по метеоусловиям столько, что не наступить в этом здании было уже не на кого. В самой Москве весь день была точно такая же погода, как в фильме «Ирония судьбы»: снежная метель носила по пустынным улицам обрывки разноцветных бумажных флажков, а к полуночи улеглось, и стукнул морозец почти в двадцать пять. О том, что творилось над Казахстаном, можно было только догадываться, потому что и прямой 505-й, и экибастузский 513-й, и актюбинский 525-й, и джезказганский 511-й задерживались всерьёз и надолго. Тем удивительнее было, что целиноградский рейс вдруг пошёл по своему расписанию!

Пройдя регистрацию, я сумел пробиться к междугородным телефонам и позвонить в Алма-Ату, чтобы меня встретили. Уже хорошо поддатый Яцевич начал требовать с меня пузырь, но я наорал на него в ответ в том плане, что где он, где я, а где завтра?!?

На досмотр я пошёл, когда по телевизору, подвешенному под потолок зала ожидания, уже начал выступать Горбачёв. Меня пропихнули через все «магниты» со скоростью того же «Ту-154», и досмотр с обеих сторон закрылся — отмечать наступление нового года. Я выкатился на заиндевелую эстакаду.

В самом конце простужено мерцал оранжевый номер «507». Под номером по стенкам эстакады прилепилось человек пятнадцать. И, как только я дополз со своими тремя сумками до них, динамик просипел: «С Новым Годом!» Ну что ж, достал очередную бутылочку коньячка и выпил. Мужика, стоявшего рядом, аж передёрнуло, и он, порывшись в карманах, протянул мне конфетку, такую же карамельку в шоколаде — закусить. В этот момент меня позвали. Обернулся — ещё два мужика стояли с поллитровым пузырём «Столичной» и стаканчиком от термоса: «Нам на двоих много, третьим будешь?»

Буду!

Минут через пятнадцать народ снова пошёл через досмотр. Нас быстро запихнули в самолёт. Внутри него на плафонах, на иллюминаторах, на стенках были налеплены снежинки, вырезанные из салфеток. Стюардессы начали читать в микрофон новогодние стихи, а толпа начала орать: «Шампанского давай!!!» Я, оказывается, попал в самую гущу целиноградской туристической группы, возвращавшейся из курорта в Трускавце. Вот тоже людям досталось — путёвки 31-м числом кончились!

Мужики, угощавшие меня на эстакаде водочкой, были макинскими шоферами-дальнобойщиками из этой же компании. Аэрофлот, понятное дело, на «Шампанское» не раскрутился, и тогда вся эта орава стала доставать — что у кого было. Остаток в три бутылёчка коньяка я отдал какой-то обалденно красивой и настолько же капризной девице с соседнего ряда, которая заявила, что водку не пьёт. Взамен мне наливали «Столичную». Интересно, где они её столько взяли?

Подошёл тягач и попытался откатить наш самолёт от эстакады. Но не тут-то было! Колёса примёрзли!!! «КрАЗ» — тягач мучался-мучался и уехал восвояси. Вскоре на его место приехал огромный монстр, между кабинами которого когда-то возили ракету. Переднее шасси жалобно хрустнуло и мы, наконец, поехали. Принесённый сразу после взлёта обед оказался отличной закусью…

В Целинограде диагонально поперёк полосы мела метель. Как-то всё же сели. Тургруппа скатилась по трапу совершенно никакая. В здании аэропорта в 8 утра 1 января даже работал автомат с газводой! И у меня даже нашлись 3 копейки! Залив на «старые дрожжи» стакан газировки с сиропом, я крайне нетвёрдым шагом подошёл к досмотру. Поднял, как флаг, свой «компьютерный» билет, меня бегом пропустили вперёд, я снова забрался к окошку своего 2-го ряда и уснул…

Тусклое зимнее солнышко пробивалось через несущуюся над лётным полем позёмку, вокруг самолёта бегали какие-то мужики, в полупустом 1-м салоне весь народ спал. Я глянул на часы — прошло полтора часа, а самолёт стоял там же, где и был! Только спустя минут двадцать он наконец-то завёлся и полетел дальше.

Столица Казахстана утонула в свежевыпавшем снегу. Продираясь через сугробы, приплыл 97-й экспресс, я со всеми тремя сумками упал на тёплое заднее сиденье и поехал домой. Там уже было полно гостей, я наехал на всех, почему меня не встретили, а они и говорят — звоним в Аэрофлот, где этот рейс: «Через полчаса узнавайте…», «Через полчаса узнавайте…», «Через полчаса узнавайте…», «А он уже прилетел!»

Раздав все подарки, я взял тот самый пузырь водки, который Яцевич требовал с меня по межгороду, и пришёл к этим орлам. А там всем было не до меня: все подружки по парам в тишине разбрелися. Кичигин с одной барышней с завода «Эталон» в первой комнате, Яцевич с его сестрой Ленкой — во второй, а Ленкина подружка Морозова ещё с каким-то хахалем — в третьей. Я заставил их всех выпить со мной, хотя там уже и не лезло — но раз заикнулись, то получите!

А уже вечером этого 1-го января я всё-таки встретил Новый Год! Дружок Андрюха отсыхал дома в гордом одиночестве. Его родители куда-то уехали, а он остался дома, лёжа на диване перед телевизором. Прямо перед ним стоял огромный таз полузелёных грузинских мандаринов. И мы на пару выпили по 0,75 литра портвейна «Талас» на рыло, заедая его экзотическим фруктом…

34. Бесценный груз

Свадьба Олега Яцевича и Лены Кичигиной должна была состояться недели через три, в самом конце января 1989 года. Игорька снарядили в Джамбул, чтобы привезти оттуда их бабку, которая тогда ещё жила там отдельно. Соблазнённый рассказами Кичигина о его джамбульском детстве, я охотно согласился составить ему компанию.

Поезд сообщением Алма-Ата — Чимкент назывался в те времена «Алатау» и состоял из шести вагонов СВ («РИЦ» в варианте по три места в купе), парочки обычных купейных и полутора десятков плацкартных, парочка которых была прицепными до Жанатаса. Достать на него какие-нибудь неплацкартные билеты было практически невозможно. Нашими соседями в плацкартной секции оказались два по-своему прикольных мужика, один из которых был фотографом из джамбульского ателье, а второй — железнодорожным охранником грузов из Сары-Шагана. Фотограф немедленно достал пузырь и, поскольку мы с Кичигиным были далеко не новичками в фотографии, у нас завязался вполне предметный разговор. А мы-то с собой пойло не брали, но по ходу пришлось адекватно «отомстить» ательешнику, и я пошёл по проводникам.

Бутылка обычной «Русской» в госторговле стоила вообще-то девять рублей десять копеек, но там её можно было достать только по талонам. Бабки в «турчатнике» заряжали по пятнадцать рублей, у таксистов шло по двадцать, но проводники поезда «Алатау» побили и этот рекорд, зарядив цену бутылки аж по тридцать! На двоих с Кичигиным мы с трудом столько наскребли, но пузырь взяли. Не прошло и часа, как лихой фотограф упал…

Конец ознакомительного фрагмента.